Прочитав названия предыдущей и данной глав, пытливый читатель вправе задать мне вопрос, а то и предъявить справедливую претензию: «По какому такому закону понятия «трезвость» и «норма жизни» автор разводит по разным углам, как подравшихся пионеров, если партия и правительство отождествило и соединило их навеки в антиалкогольном лозунге «Трезвость – норма жизни»? Небось, у самой рыльце в пуху».
Уповая на Вашу читательскую милость, спешу Вас заверить, что рыльце мое сегодня, например, в ленивых варениках, вчера было в фаршированной тыкве, в чем будет завтра – еще не придумала, но точно не в пуху, ибо на него у меня стойкая, неистребимая даже бюргерским образом жизни, аллергия. Именно из-за нее, окаянной, вышеуказанные судьбоносные идеи уже давно, подобно Ленину и партии, слились в моем организме воедино. Говорю «трезвость» -- подразумеваю синтетический наполнитель в одеялах и подушках; говорю «норма жизни» -- подразумеваю все остальное.
И дело тут вовсе не во мне, так как не о себе, бледнолицей и рыжеволосой, я повествую, а о марасколнцах, которым природа-матушка от щедрот своих отвалила аналитический склад мышления. Это значит, что милые моему сердцу бывшие односельчане от рождения с завидной легкостью квинтэссенцию жизни прямо из пальца высасывают, виртуозно мух от котлет отделяют, а Божий дар от яичницы. А это, сами понимаете, куда заковыристее, чем какие-то там протоны и тяжелые ионы, и уж тем более чем «трезвость» и «норма жизни».
Так что, возлюбленный читатель, извиняйте меня и, если уже изучили страничку в Википедии, где вся правда про адронный коллайдер написана, -- вникайте в продолжение.
Итак, по возвращении из Ленинграда Станиславович 3-им Интернационалом перед Богом поклялся никогда больше никаких передовиков, сколько бы они литров молока ни надоили и сколько бы гектаров ни засеяли, никуда дальше районного центра не возить. Но вся эта ажитация была зряшной, потому что ровно 16-го мая со страниц центральных газет, будто с неба, не предвещавшего бомбардировщиков, грянула борьба за трезвость. Вру: сначала никто даже не испугался. Прочитали постановление «О мерах по преодолению пьянства и алкоголизма, искоренению самогоноварения» и подумали, что это что-то вроде ветрянки: прыщики зеленкой помажешь и через неделю ребенок как огурчик – зеленый и в пупырышках. Масштаб катастрофы позже прорезался, когда очереди в вино-водочных магазинах стали наподобие двойных спиралей ДНК « от забора до обеда» закручиваться. И это несмотря на то, что цены на змия подскочили вроде Валерия Брумеля, который, как известно, только тем и занимался, что мировые рекорды по прыжкам в высоту устанавливал. Вот тогда-то настоящая борьба и началась.
Сперва народ весь сахар и все дрожжи скупил. Причем рьяно заготавливать тоннами на зиму варенье и печь хлеба стали даже те, кто до этого лихолетья не ведал, к какому месту благословенного аппарата змеевик приладить. Да и вообще был очень удивлен, узнав, что змеевик – это вовсе не террариум, и даже не бухгалтерский отдел в совхозной конторе. Короче, искоренение безграмотности в области основ самогоноварения шло именно такими темпами, какими, по мнению «кремлевских мечтателей» должно было идти искоренение этих самых основ. А тут еще виноградники на югах подчистую вырубили, на винзаводах ситро с крюшоном стали делать и советские фильмы на треть укоротили, вырезав их них тлетворные сцены застолий. Появилось общество трезвенников с членскими взносами и марочками, которые наши дети наклеивали прямо на мебель. Стал выходить журнал «Трезвость и культура». Первая его часть была посвящена успехам в борьбе за трезвый образ жизни, а там, где располагалась культура, печатали песни. Иногда вполне пригодные для исполнения. Поэтому выписанный профкомом для клуба журнал, мы с Вилмой делили честно пополам: она забирала 30 страниц «Трезвости», а я страницу «Культуру», вклеивая ее в нотную тетрадь. Что делала со своим суверенным наделом Вилма – не имею чести знать. Итог, однако, оказался достойным причитающейся ей доли: к Новому году Вилма ушла в декретный отпуск, родила дочку и в клуб вообще больше не вернулась.
Но это я рановато «вышла из мая»: на дворе еще и осень-то толком не наступила. То есть мы со школьниками уже вовсю ездили на рункуль (кормовая свекла вроде бы), но их переливающимся на солнце изумрудным рядам не было видно ни конца ни краю. То тут, то там (на зависть египтянам) поднималась прямехонько к светилу очередная грязно-зеленая пирамида, а дуга математического горизонта все равно шибко напоминала сельву Амазонки.
Мальчишки, пытаясь до смерти перепугать одичавшую в столице учителку (меня, то есть), изловили мышь и в сопровождении жаждущих зрелищ преподнесли ее мне в качестве презента. Правда, пацанам было невдомек, что до Марасколнса мы жили в общежитии, где мыши считались «сестрами нашими меньшими». Но незнание биографии любимой учительницы не освободило их от ответственности: охваченную стрессом грызунью пришлось отпустить и заняться «нарядом вне очереди». Группу поддержки в этот день тоже ожидала дополнительная борозда рункуля. Это я все к тому, что до праздника урожая, когда осень ощущается всеми фибрами до мозолей натруженной души, было еще как до цветения яблоневых садов на Марсе.
С одной стороны, это не предвещало в обозримом будущем начала нормальных школьных будней, а с другой – у нас с Мариной было достаточно времени, чтобы придумать безалкогольное мероприятие, посвященное окончанию уборки. Вся, как нынче говорят, фишка была в том, чтобы никто (даже завклубом Вилма!) раньше времени не прознал, до какой степени близко к сердцу мы приняли призыв партии и правительства. С гордостью сообщаю, что, несмотря на то, что в деревне даже трамваи дзинькают человеческим голосом, затея нам почти удалась. Об этом подробнее.
Марина была натурой, про которую говорят, что в тихом омуте не одни черти водятся. Нас всегда поражало, что она, будучи учителем, не умела не только кричать, но и говорила-то с нюансировкой от меццо-пиано до пианиссимо. Директор рассказывал, что как-то, проходя во время урока по коридору (это было вначале Марининого учительствования), он был настолько обеспокоен зловещей тишиной за дверью, что не выдержал и заглянул в класс, да так и остался стоять там и слушать «орфографический детектив» о разоблачении и поимке какой-то безударной гласной. Причем, как директор признался, через минуту он и сам уподобился пятиклассникам: округлил глаза, уронил челюсть на широкую спортивную грудь и забыл дышать. То есть, когда Маринина фантазия пускалась во все тяжкие, отдыхал не только Голливуд. Лев Николаевич с Антоном Павловичем в это время тоже спокойно расслаблялись в мужском СПА салоне.
Психологи, исследующие процесс творческого мышления знают лишь то, что ничего не знают. Можно перечитать вагон научной литературы, погрязнуть в замороченных терминах, можно спать по очереди то с Фрейдом, то с Юнгом (под подушкой), но при этом ни на йоту не приблизиться к пониманию того, каким образом человека вдруг осеняет. Почему падающее на голову яблоко одному набивает шишку, а в мозгу другого порождает закон гравитации? Почему один истопчет пять пар домашних тапок, шастая, как заведенный взад-вперед по комнате, или, бормоча себе под нос рифмы типа «галка-палка, печка-свечка», раздерет в кровь весь затылок, но так и придумает ничего стоящего, а другой, сидя возле кучи рункуля, создаст сценарий, достойный МХАТа? Нет ответа на эти вопросы. Марина утверждала, что все идеи приходили к ней как-то между делом. Вот и бал королевы КартофелИны (с ударением на «и») придумался, когда она счищала ножом грязь с очередного корнеплода.
Ах, что это был за бал! С королевскими гонцами, приглашавшими всех в замок. С принцами, принцессами, придворными дамами и кавалерами и, разумеется, с дворцовыми интригами. В королевы мы подрядили старшеклассницу из соседней средней школы. Свиту и прочую челядь набрали из нашей восьмилетки. Репетировали, шили костюмы, мастерили и рисовали декорации. Перед нами стояла непростая задача превратить советский клуб с соответствующей тому времени символикой и причиндаликой в сказочные королевские чертоги, над которыми время вообще не властно. Да и имя королевы нас кое к чему обязывало. Но мы справились, и изумленные гости, входя в здание, с трудом угадывали в нем родной очаг культуры. Особенно после того, как «дворецкий» «принимал» у них пальто и шляпу и докладывал об их прибытии восседавшей на троне ее высокопревосходительству КартофелИне. Потом каждого сопровождали к столу, прогибающемуся от яств. Затем директор, профорг и парторг воздавали работникам почести, выражавшиеся в переходящих вымпелах, грамотах и конвертах с десяткой. Но и тут не обходилось без участия принцев и принцесс, которые в спорах о том, чей же труд важнее, рассказывали о человеке и его достижениях. К тому же во дворе замка все время появлялись то бродячие музыканты, то актеры, то циркачи. И королева всем была рада и непременно хотела все увидеть собственными глазами и услышать собственными ушами.
Четыре часа подряд народ слушал, ел, пел, гордился, смеялся над шутками и скетчами и плясал до упаду. На королевском балу было всё. Всё, кроме алкоголя. Но это только мы, наивные, замотанные и озабоченные представлением, так думали. На следующий день конторская уборщица тетя Геня вытащила из-под столов и поставила перед нашими разочарованными носами целую шеренгу пустых водочных бутылок. Марина тихо заплакала…
***
А через пару дней произошло событие, заставившее деревню содрогнуться: в двадцати метрах от детского сада, в котором в это время был тихий час, с моста в канаву перевернулся бензовоз с полным баком горючего. За рулем его сидел пьяный Язеп-Фукс (вот царей, в случае совпадения имен, нумеровали, а в Марасколнсе все тезки носили прозвища). В его активе уже числилось два ДТП со смертельным финалом, но оба раза он был трезв, а жертвы под градусом. А тут – сам в стельку. К счастью, Боженька сжалился над нашими детками: бензин вылился, но не загорелся. То есть повезло мужику: деревенские бабы его не линчевали. Милиция, прибывшая на место происшествия, состава преступления не обнаружила. Все живы-здоровы, а с утратой совхозного имущества (горючего) пусть директор совхоза разбирается.
А теперь я вынуждена вам напомнить, каким арсеналом средств для «разбора полетов» обладал тогдашний начальник. Выгнать с треском (да и без треска – тоже), не получив одобрения профсоюза, он не мог. Следовательно, оставался только громкий мат на планерке и мат поизысканней на общем собрании. Созвали собрание. Общее, но вкупе с профкомом. Излагать дело, в общем-то, и не нужно было, все и так всё знали – деревня же, но для протокола изложили. Директор потребовал уволить пьяницу с работы. Встала председатель профкома:
-- Мы понимаем, что в свете последних решений партии и правительства мы должны беспощадно бороться с пьянством на производстве и в быту, но я предлагаю послушать провинившегося. Может у него были какие-то особые обстоятельства в этот день…
Арайс не дал ей договорить:
-- Да какие, к черту, обстоятельства, чтобы напиться до такой степени, чтобы на дороге, по которой он уже десять лет ездит, моста не заметить.
-- А мож он сразу два разглядел и поехал по среднему? – раздался голос из зала.
-- Да помолчи ты, шутник, -- огрызнулся директор. – Одна искра и мы бы сейчас не на собрании, а на поминках сидели.
В зале тяжело завздыхали и осуждающе закачали головами.
-- Ладно, пусть расскажет нам про особые причины, побудившие его сесть за руль в невменяемом состоянии – сказал Арайс.
Язеп-Фукс нехотя встал со своего места.
-- Давай, Емеля, плети куделю! – послышались выкрики из зала.
Фукс слегка приободрился:
-- Ну, чё? Ну, опохмелился маленько…
-- Так ты, значит, и накануне тоже пил, коль опохмелиться потянуло? – спросила секретарь профкома Анна.
-- Ну, выпил. Так ить корова ж заболела, витинар приходил ее лечить… Ну, потом мы это дело отметили…
-- Что отметили? Болезнь коровы? – опять встряла Анна.
-- Не-е, корова поправилась…
-- Так это ты, значит, от радости напился, -- подвел итог директор.
-- Ага, -- закивал Язеп. – Корова – она ж кормилица. Чиво я тут нашоферю, а с нее каждый день по 20 литров молока сдаем, еще и себе остается. И телушку вот весной принесла. Подрастет – тоже продадим, опять какая-никакая копейка. А чё ж в совхозе—то? Много не получишь…
-- Знаешь, за такую твою работу, -- Арайс сделал ударение на слове «такую», -- тебе еще слишком много платят. Другие шоферы куда добросовестнее тебя работают.
-- Вот-вот, а получают то же самое, да десятку премии на праздник. Так какой тогда смысл на работе в лепешку расшибаться?
-- А смысл пить и бензовоз в канаву вверх колесами валить, значит, есть?
-- Не-е, ну, я ж не хотел… Так получилось, -- заканючил Язеп.
-- Вот видите: он это не специально сделал, без злого умысла, так сказать, -- затараторила председатель профкома. – Мы должны быть гуманными к своему товарищу по работе, поддержать его, направить в правильное русло, если он оступился, а не толкать его дальше в пропасть.
Тут попросил слова член профкома электрик Янка-Сизый (это не фамилия, а намек на цвет носа).
-- У меня эта… предложение…, -- сказал он, вставая. Листок бумаги прыгал в его трясущихся руках. -- Я предлагаю не увольнять Язепа, а взять его на поруки, -- начал читать он. – И пусть он нам пообещает, что не будет больше пить в рабочее время.
-- Тебе бы самому не грех это пообещать, -- послышалось из зала.
-- Прошу соблюдать порядок, -- строго сказала председатель профкома. – Сегодня мы обсуждаем персональное дело Язепа-Фу… -- Тут она запнулась, но быстро поправилась, -- Язепа Зача. Предложение члена профкома я считаю конструктивным: мы обязаны помочь Язепу стать достойным членом нашего коллектива. Ну, а Язеп должен прислушаться к мнению товарищей и начать вести трезвый и здоровый образ жизни. Кто за это предложение, прошу голосовать.
Подавляющее большинство было «за». Язеп-Фукс вяло пообещал исправиться. Секретарь Анна тяжело вздохнула и все это зафиксировала в протоколе собрания. Директор Арайс, тихо выругавшись, стремительно вышел из зала.
***
Это событие уж совсем было отодвинуло бал КартофелИны на задний план, как, вдруг, в местной газете появилась статья о нем, и в тот же день к нам через директора совхоза обратились с просьбой устроить такой же бал в Рожукалнсе для передовиков всего района. Неожиданный выход на уровень колхозно-совхозной аристократии нас вдохновил, и работа закипела с новой силой, но уже в более элитарной кастрюле. Идея, разумеется, осталась той же – за нее нас, так сказать, и полюбили, -- а вот начинку нужно было срочно менять. Для этого мы с Мариной обзванивали начальников удостоившихся приглашения на бал передовиков и расспрашивали их о героях. Многие бригадиры вели себя, словно советские партизаны на допросе: ничего не знаю, а если и знаю, то тайны не выдам. Всякими хитростями приходилось вытягивать из них хоть какую-то зацепку, чтобы потом «вырастить» из нее текст реплик. К назначенному сроку все было готово. На совхозном автобусе нашу труппу доставили в районный дом культуры, на сцене которого профессиональные художники сделали новые декорации, включающие в себя и шикарный королевский трон. Столы снова ломились от угощений. На них снова не было даже намека на алкоголь. Действо состоялось. Со счастливыми лицами народ разошелся по домам, а мы, быстренько переодевшись и даже не сняв актерского грима, помчались к дожидавшемуся нас автобусу.
Спрашиваете, к чему была такая спешка? Да уборщица уже стояла на пороге…