Шоссе прямой нитью вытянулось с севера на юг, но береговая линия, словно построенная кем-то парабола, то выгибалась к нему округлой кошачьей спиной, то отдалялась, вылизанная шершавыми языками набегающих волн. Глазу открывался простор бирюзовой морской глади, отполированный косыми лучами стремительно восходящего солнца. Наталья и Аркадий заметили, что автобус свернул с шоссе и через переулки прибрежного посёлка подбирался к городу. Оба они залюбовались буйным цветением богунвилий.
- Глянь, красота-то какая! – Наталья локтем подтолкнула мужа и указала ему на эту немыслимую красоту.
- Да!- согласился Аркадий, - удивительное цветение! Сила!
Они и не подозревали, что именно за этим цветущим, но глухим колючим забором спрятана от них Танька.
Представительство русской партии отыскали быстро. Помещение было заперто, но из-под косяка торчала записка:" Буду в 10-00. Дина".
Наталья взглянула на часы, они показывали двадцать минут девятого. Аркадий умчался по своим делам, а она побрела по главной улице в сторону моря. Прежде Наталья никогда не замечала прелести утренних часов. Эти часы для неё существовали как рабочее время и полностью выпадали из поля зрения. Она не могла предположить, сколько свободных и беспечных людей сидят за столиками уличных кафе, листают газеты, смакуя желтизну новостей.
Пронизанный светом воздух казался неправдоподобно прозрачным, будто весь мир сбрызнули добротным стеклоочистителем, как витрины уличных магазинчиков, а потом отполировали до зеркального блеска. Но что-то, показалось Наталье, изменилось. Она помнила эту улицу несколько лет назад: люди улыбались, с интересом рассматривали выставленный товар, покупали, не торгуясь. Многие щедро бросали деньги в футляры музыкальных инструментов: и пышнотелой скрипачке, небрежно исполнявшей несколько тактов "Катюши", и слепому баянисту, который пел, будто заново проходил "по долинам и по взгорьям", и паре пожилых эксцентриков, распевавшей куплеты про Гитлера, которому "капут".
Десант русской культуры на городские улицы воспринимался с любопытством и доброжелательно, как пикантная новинка. Теперь улица стала, как витрина, и люди на ней, как манекены. Исчез праздник, захлебнулась карнавальная радость.
Ни музыкантов, ни попрошаек на улице не было. На общем фоне яркого света, сверкающих стёкол, кукольно-красивых продавщиц и официанток чего-то не доставало. Праздник жизни выглядел фальшиво, Наталья чувствовала себя на нём случайной гостьей. Что-то исподволь наводило её на тревожные раздумья. Мысли роились беспорядочно, не успевая обретать словесного выражения.
В подворотне у банка стояла пожилая скрипачка в строгом концертном платье, сшитом для настоящей сцены. Наталья поняла, что её мучительные мысли продиктованы пронзительно-откровенной безутешностью музыки. Трепетный взлёт надежд и бездонный омут утрат услышала она в плаче скрипки и пошла вместе с неизвестной скрипачкой и незнакомой мелодией дорогой открытий, разочарований и невосполнимых потерь. Музыка была настоящей, проникающей в самую душу. Однако люди, казалось, сердились и даже злились: по какому праву кто-то посмел увидеть их души с изнаночной, хорошо спрятанной стороны. Они опускали глаза и торопливо проходили мимо. Безразличие уличной толпы показалось Наталье не случайным: это не пять тактов "Катюши", за которые можно бросить шекель! Музыка переворачивала душу и сводила на нет модную стратегию мыслить позитивно: смотреть на красивое, думать о приятном и верить, что всё само образуется и будет хорошо.
Наталья не разбиралась в музыке, но пожилая скрипачка в чёрном концертном платье напомнила ей своим обликом героиню картины Крамского "Неутешное горе". Только совершенно особые обстоятельства могли столкнуть такую исполнительницу со сцены в уличный водоворот.
Несмотря на свойственную ей в последнее время прижимистость, растроганная музыкой, Наталья подошла к скрипачке вплотную и, склонившись над футляром, положила десятишекелевую монету. Спросить же, что это за музыка, постеснялась. Распрямившись, она поймала на себе ликующий взгляд Аркадия:
- Скрябин заставил расчувствоваться? – не спросил, а, скорее, с иронией подметил он. – Не надо! Нельзя этого допускать! Всё будет хорошо! Я устроился. Оплата почасовая и достойная. Обещают сверхурочные. Пробьёмся!
Это был прежний Аркаша, вновь обретший необыкновенную уверенность в себе, в торжестве справедливости, умеющий вычеркнуть из жизни лишние страницы и всё начать с чистого листа.
Во всём этом, включая знание взволновавшей её мелодии, Наталья ощущала его превосходство над собой. Это её не унижало, а, наоборот, придавало уверенности и защищённости. Наталья гордилась Аркадием и хотела верить его позитивному настрою: всё будет хорошо.
До десяти оставалось минут сорок, и муж предложил отметить первую сегодняшнюю удачу вазочкой мороженого и чашечкой крепкого утреннего кофе. Они сели за свободный столик уличного кафе и превратились в пару обывателей, обилие которых совсем недавно так поразило Наталью. Аркаша и газетку заказал, чтобы читать, когда жена пойдет на встречу с партийцами.
Дина задержалась минут на десять-пятнадцать, - не больше. По переполненным кулькам с провизией её единственная посетительница поняла, эта женщина не теряет время даром. Дина быстро рассовала кульки с покупками, глубоко, по-йоговски, вдохнула через нос, выдохнула через рот и предложила гостье присесть.
С минуту она, как гадалка, разглядывала Наталью, пытаясь определить, что привело женщину к ней. Не сумев этого понять, Дина начала с общих мест:
- Мы представляем партию "Израиль на подъёме". Народ нам верит. Семь человек в Кнессете - это большой успех! - Дина торжествовала.
- Я была одиннадцатой в списке, но ещё не вечер, - шепнула она доверительно.
Наталья слушала без интереса. Пафос Дины казался фальшивым, а доверительные нотки преждевременными и наигранными. Дина внешне не тянула на политика. По представлению Натальи, она была воплощением ходульного образа московской кондукторши или шумливой торговки на одесском Привозе, но образы эти были литературными, а Дина сидела напротив, живая и настоящая.
С женщинами такого типа Наталье не приходилось встречаться, поэтому она слушала внимательно, не перебивала и не задавала вопросов. Она тоже хотела понять, к кому пришла за помощью. Её цепкий взгляд фиксировал вульгарный перманент, яркие заколки, врезавшиеся в мякоть пальцев колеца, золотую звезду Давида на увесистой цепи, застрявшую в потном углублении декольте.
- Кроме того, - с энтузиазмом продолжала Дина,- мы представляем всеизраильскую организацию неполных семей, которая сама по себе крупная электоральная единица! Она насчитывает десятки тысяч людей. Слегка очеловечив интонацию, Дина обратилась к посетительнице:
- Вы замужем?
- Замужем,- с чувством странной неловкости ответила Наталья, будто её поймали за руку в момент, когда она пыталась воспользоваться чужими, ей не положенными льготами.
- Жаль,- нисколько не смутившись продолжила Дина,- а в нашей партии состоите?
-Я ни в какой партии не состою, но проголосовала на выборах за вашу партию!
В сознании Натальи непроизвольно произошло размежевание: наша партия превратилась в вашу.
Дина продолжала, как по писанному:
- В партию необходимо вступить! Дайте-ка мне удостоверение личности. Наталья достала из сумочки и подала документ.
- Пятьдесят шекелей – льготный годовой взнос, и подпись. Дина выдала квитанцию о получении денег и вдруг совершенно обесточилась, обмякла, утратила интерес к посетительнице. Взгляд её больших круглых глаз стал пугающе незрячим, как у совы в полдень. Этот оловянный взгляд означал: больше с тебя взять нечего! Но Наталья не в партию вступать пришла, хотя и понимала условную необходимость данной церемонии.
К встрече с партийными функционерами Наталья с Аркадием подготовились по всем правилам: к заявлению, в котором была изложена суть проблемы, были подколоты копии всех имеющихся документов. Такое глубокое знание особенностей местной бюрократии вывело Дину из состояния птичьей беспечности. Она прочла заявление, перелистала все приложения на иврите и удивилась, чем, собственно, они так уж недовольны:
-У меня четверо детей! Я боролась за места в интернатах! Там наши дети быстрее станут израильтянами! – в своей правоте Дина не сомневалась.
-У нас одна дочь,- смерив Дину суровым, почти осуждающим взглядом изрекла Наталья. - И процесс израилизации хотелось бы проходить совместно! – парировала она.
Возможно, наукообразное слово "израилизация", а, может быть, ещё что-то удержало Дину от дальнейшей полемики, но просьба Натальи указать её фамилию и имя, чтобы знать, кому заявление подали, взбесила Дину.
-Вы что? Нам не верите?
-Если бы совсем не верили, то и не обратились бы,- выдавила Наталья. - Хочется верить, что не все шарлатаны и жулики, хотя...
Возникла затяжная неловкая пауза, но Дине хватило здравого смысла завершить беседу в официальном ключе:
-Ответ будет не от меня! Вашу просьбу я передам в специальную комиссию. У нас есть депутат Селина Молодкина, она занимается подобными вопросами. Ваш случай - не единственный пример произвола социальных служб! Но поймите, если вы хотите забрать дочь из интерната, вам и при нашей поддержке понадобится серьёзный адвокат!
продолжение http://www.proza.ru/2012/11/17/1563