Поздно, когда остальные девочки уже уснули в двухэтажных казарменных кроватях, Танька пробралась на свое место. Она долго ворочалась, не умея найти удобную позу. Ей никогда не приходилось спать в кровати с полупустой мочальной подушкой и хрустящим брезентовым матрасом. Прошедший день был необыкновенно длинным, и сейчас, засыпая, Танька перебирала в памяти яркие бусинки впечатлений, пыталась нанизать их на тонкую нить общего смысла. Нитка всё время обрывалась, и бусинки рассыпались сверлеными пластмассовыми горошинами, поблекшими и обесцененными.
Рядом с ней, каждая в своей ячейке безобразного ковчега, лежали еще семь девочек, вздрагивая и всхлипывая, посапывая и постанывая, замкнувшись и обособившись в хрупком уюте собственных сновидений. Танька не испытывала к ним враждебности и не мечтала отомстить за грабеж. На девочек она смотрела отчужденно, не желая отождествлять себя с ними, становиться одной из них. Она еще не понимала механики центростремительных сил, действующей в искусственно созданных коллективах, но эти таинственные силы, помимо Танькиной воли, подхватили её и понесли, поставив навсегда вне круга, может быть, даже - над кругом, в роли случайной гостьи, чужой и скроенной по другим лекалам. Произошло это в первую же ночь.
Танька увидела страшный сон. Почти кошмар. Босыми ногами стояла она на раскаленном камне. За ней был обрыв и пропасть. Она не оглядывалась, но спиной чувствовала ужас бездны. Камень, на котором стояла Танька, шатался под ногами, но сойти с него она не могла. Ступить было некуда. Впереди лежала поляна, сплошь утыканная карликовыми кактусами. Маленькие кактусы-уродцы смотрели на неё своими цветочными глазами. Длинные лепестки вращались в цветах, как часовые стрелки, но очень быстро, издавая вибрирующий звук, похожий на жужжание роя пчел или звук мотора идущего на бреющем полёте самолета.
Некоторые особо наглые кактусы подмигивали Таньке. Их острые колючки, как ресницы, смыкались между собой, прикрывая крошечный глазок цветка, а потом размыкались, выпуская на свободу ядовито-яркие лепестки. Некоторые кактусы казались знакомыми, она узнавала в них каких-то девчонок и мальчишек.
За этими мелкими колючими шарами возвышались крупные разлапистые кактусы, без цветов, но с длинными и острыми иглами. Большинство из них были совершенно не знакомы, но с краю она увидела лопоухий кактус, в котором узнала Славика, чуть поодаль от него врос в каменистую землю колючим хвостом похожий по раскраске на змея пятнистый гигант. В нём Танька признала отца.
- Неужели все мы теперь кактусы? – странная мысль не удивила нисколько, только камень задрожал под ногами.
Чтобы удержать равновесие на шаткой плоскости камня, Танька попыталась взмахнуть руками, но руки не поднялись. Какая-то тяжесть тянула их вниз, к земле. Боковым зрением она увидела, что пальцы раздулись и напухли, как варёные сардельки. Кожа стала водянистой, позеленела, а сквозь неё пробиваются острые иглы.
- Нет! Нет!!! – хотела закричать Танька, но …проснулась.
Сердце билось, как после стометровки. Было невыносимо душно. Даже сладкий запах жасмина казался удушающим и тошнотворным. Мокрыми были лоб, волосы, футболка. Даже проснувшись, Танька чувствовала за спиной крутой обрыв и бездну пропасти. Сидя в ячейке своей кровати, она вдруг услышала шелест страха и кожей почувствовала, как колючий чёрный ужас комом накатывает на неё и плющит, будто асфальтовый каток. Пугающим стал отсвет уличного фонаря. Подвижные тени деревьев и тишина в комнате тоже стали зловещими. Послышался скрип дальней кровати – чьи-то босые ноги коснулись пола. Танька выскочила из комнаты и бросилась в душевую. За минуту она разделась и встала под холодную воду. Прохладные струи падали на голову, по волосам стекали на плечи, на грудь и спину, смывая липкий кошмар и возвращая к реальности. Из-за шума воды Танька не услышала, как открылась незапертая дверь, но увидела, что в душевую вошла Стела, прикрыла унитаз крышкой и села на него, как на табурет. Она не рассматривала голую Таньку, но терпеливо ждала, когда та домоется и выключит воду. Танька, с детства привыкшая к общественной бане с лавками и шайками, нисколько не стеснялась своей наготы и даже почувствовала себя уверенней в присутствии живого человека.
- Почему ночью моешься? Обмочилась что ли?- Стела спросила так, как спрашивают о самых обыденных вещах.
- Нет,- запросто ответила ей Танька. - Сон такой приснился – кошмар.
- А-а,- будто поняв всё с полуслова, протянула девочка. И часто он тебе снится?
- Первый раз…
- А мне - каждую ночь! Из-за него я не сплю!
Ночью Стела была совсем другой. Всклокоченные волосы, расширенные зрачки и несчастное выражение маленького подвижного личика превращали её из холодной барышни в испуганную девочку, которая ждёт, что кто-то её пожалеет, утешит и погладит по головке. Когда Танька оделась, девочки засели в кухне, отгородившись от остальных плотно закрытой дверью.
Танька ни о чём не спрашивала, только иногда вглядывалась в свою случайную подругу, будто понимала без слов язык невысказанной душевной боли. Их молчание не было тягостным или напряженным. Можно сказать, что оно было многозначительным и продуктивным, потому что в нем зарождалось доверие. Молчание было началом разговора - временем настройки и поиска нужных частот. Интуиция подсказывала Таньке, что любое сказанное слово может разрушить атмосферу душевной близости. Заговорила Стела. Речь её была поначалу медленной, будто каждое слово прорывается наружу через невидимые заслоны стыда.
- Я расскажу тебе мой сон. Знаешь почему? Ты отсюда уйдешь! Ты – другая! Ты здесь случайно, может быть, по ошибке. Такие, как ты, не живут в убежище!
Танька была удивлена чужой проницательностью и настроилась слушать.
Стела продолжала:
-Я не могу спать в темноте. Сплю только днём, а, если засыпаю ночью, вижу сон. Я вижу то, что было со мной. Мой отчим. Сначала он меня избивал. Я плакала и повторяла: "За что?". Однажды он избил меня, бросил на диван, навалился, смял и раздавил. Пришла мать. Она всё поняла и тоже избила меня. Она плакала и кричала: "Дрянь! Подлая тварь!". Потом успокоилась и сказала, что ничего особенного со мной не случилось, и я должна всё забыть. Если проболтаюсь – его посадят!
Я молчала. Он продолжал избивать и… Мать делала вид, что не замечает. Может, правда, - не замечала. Она уже сильно подсела на иглу. Год назад её забрали в лечебницу. Меня определили сюда. Я уже год здесь.
- Как год? А интернат? Школа?
- Была в четырёх интернатах, отовсюду возвращалась. В интернате он меня найдет! Он меня ищет!
Стела плакала и не утирала слёз. Танька гладила её по волосам и старалась обнадежить совершенно бессмысленными словами:
- Всё образуется! Вот увидишь: всё будет хорошо.
Вопрос, верить или не верить в эту историю, даже не возник в её голове. Она верила, удивлялась чужой жестокости и сострадала, чувствуя, что великаны её собственных обид рассыпаются, как скульптуры из песка, построенные на пляже.
Сквозь сон Танька почувствовала: мир пришёл в движение. Девочки занимались утренней уборкой. Ими руководила Стела. Она, перекрывая голосом рабочий шумок, призывала к тишине:
-Не галдите, Таня еще спит!
Танька нехотя вылезла из своей ячейки, встряхнула покрывало, перевернула подушку. Под подушкой лежала косметичка. Она вернулась к хозяйке так же необъяснимо, как исчезла.
-Умывайся-одевайся! – улыбалась Стела. - Скоро завтрак принесут!
Выйдя в коридор, Танька искала глазами что-то недомытое, еще не охваченное хозяйским взглядом новой подруги, но хлорный запах стерильной чистоты витал над всем убожеством ковчега. Больничной белизной отливала керамика на стенах, совершенством овальных форм блестели выдраенные раковины и унитазы. Шелестели от сквозняка выставленные к самой двери мусорные мешки. Стрекотала на крытом балконе стиральная машинка, без всякой брезгливости перекатывая в своей утробе простыни, пропитанные влагой детских страхов и ночных кошмаров. Начинался новый день, не похожий на все другие в прошлой жизни.
Пришёл посыльный из магазина. На вид ему было лет шестнадцать- семнадцать. Девочки называли его " добытчиком", это ему явно нравилось. Принес он булочки без начинки и мешочки охлажденного какао. Все набросились на завтрак, тут же обдумывая обеденное меню. Одна из девочек записывала: макароны, сосиски, кетчуп, огурцы и помидоры, хлеб, маргарин.
Стела что-то шепнула на ухо "добытчику", и он расплылся в похотливой кошачьей улыбке:
-Сейчас!
-Нет, когда принесёшь!
Продуктовый список был готов, "добытчик" подхватил полные мусорные мешки и запер за собой дверь.
Танька хотела узнать у Стелы, что она просила у посыльного, но не успела – пришла Дора. Следом за ней потянулись социальные дамы к другим девочкам. Появилась учительница-волонтерка, которая предлагала позаниматься математикой. Танька поняла, что девочки не посещают школы, а занятия с приходящей учительницей не обязательны. Это ей понравилось.
Дору интересовало, как прошла первая ночь в убежище, и, что в следующий раз принести.
-Ночь прошла нормально, - не вдаваясь в подробности, ответила Танька и попросила принести общую тетрадь и шашки. - Скука здесь, нечем заняться.
Скромные претензии вполне устраивали Дору, она быстренько распрощалась, назначив новую встречу.
Гостевые визиты закончились. Девочки ждали " добытчика", распределяя между собой, кто будет варить макароны и сосиски, кто крошить салат. Стела не принимала в этом никакого участия, и Танька успела её тихонечко спросить:
-Что ты у него попросила?
-Сигареты.
-У тебя есть деньги?
-Нет.
-А как без денег?
- Натурой,- тоже шепотом ответила Стела, и тут в замочной скважине ожил ключ.
Посыльный появился с большой картонной коробкой. В ней было всё, что заказывали девочки на обед, и еще две замороженные пиццы – на ужин. Убедившись, что в убежище нет посторонних, парень достал пять пачек сигарет и отдал Стеле.
- Держи, я скоро, - бросила она их Таньке и закрылась с "добытчиком" в ванной комнате.
После обеда девочки, получив от Стелы по сигарете, молча покурили под открытым настежь окном и молча расползлись по своим ячейкам. Над комнатой повисла стыдливая тишина. Танька, потрясенная цинизмом случившегося, тоже залегла в свою кровать, повернулась лицом к стенке и застыла неподвижно. Она знала, как это называется. Это не совращение малолетних! Это - детская проституция.
Танька чувствовала себя соучастницей чего-то гадкого и подлого. Она вместе со всеми курила эти сигареты. Курила и молчала. И все молчали из страха отбиться от стада - противопоставить себя коллективу. Тишина в комнате была напряженной и тревожной. Все чувствовали себя соучастниками преступления, а значит, преступниками. И только Стела, как вчера, сидела за столом и красила ногти. Казалось, она вслушивается в эту тишину, как в музыку, слышит все наигрыши, улавливает предательскую фальшь.
продолжение http://www.proza.ru/2012/11/17/1540