Из дневника подруги

               
                Предисловие

    
     Мне очень жалко деревья, когда на них оставляют надписи, сделанные ножом или другим острым предметом. Жалко заборы, стены домов, замаранные непотребными словами и рисунками. А тут, забравшись на вершину тепоцтланской* горы и прочитав размашистую наскальную надпись: "Здесь побывали Иван и Марья", не возмутилась. Даже с радостью представила себе эту сильную, наверняка, красивую пару из далёкой России. Людям захотелось показать хозяевам страны, как они познавали Мексику, чтобы знали все, все сюда добравшиеся, что Иван и Марья существуют. Вот и моя подруга Ирина, думаю, вела этот дневник не только для себя самой... Когда её не стало среди других, ожили записи, которые кого-то умилят, кого-то разозлят, а кого-то попризадумывают. В любом случае, когда человек мыслит, он существует. И, когда над сказанным им призадумываются, он тоже существует, как скажем, Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Толстые, Достоевский, Есенин, Цветаева, Рубцов... Они же существуют, раз их хочется слушать, размышлять над их афоризмами, без конца обращаться к ним... Может быть это в нас вселенская ностальгия по ушедшему? Потребность закрепить это ушедшее хоть как-то: воплощённым в музыке, живописи, скульптуре, поэзии..? Рядом с нами всегда оказываются какие-то интересные значительные люди, но, если честно, мы не всегда говорим о них с восхищением, может завидуем? А может просто не понимаем с кем имеем дело? Мне например, стыдно, что многих гениальных учёных я считала просто собутыльниками мужа. Судьба знакомила меня с Андреем Дмитриевичем Сахоровым, Николаем Николаевичем Боголюбовым, ...Зельдовичем, Сергеем Владимировичем Образцовым, Натальей Юрьевной Дуровой, Агнией Львовной Барто, Павлом Николаевичем Барто, с П... Проскуриным, Сергеем Сергеевичем Аверинцевым... - с этой яркой необычной многоголосицей. Прочувствовав дневниковые записи Ирины, думаю и она продолжает существовать здесь с нами.
     Эта публикация, мой ответ на вечно жгучие и вечно злободневные вопросы личной морали и половой этики. Она согрета огнём моего сердца и тёплым дыханием утомлённой, но вечно поющей и летящей вперёд души, не теряющей нити своих мечтаний, надежд и веры, протестующей против мерзкого культа человека-животного...
     Можно, разумеется, спорить со взглядами, положенными в основу этого повествования. И это даже хорошо, если над этим призадумаются и осветят надлежащим светом...
     Публикуя понемногу дневниковые страницы подруги, чувствую, что каждый раз, заново открываю для себя их значимость. - Это уже как бы круто, а будет ещё круче, если, дорогой читатель, я возьму тебя за руку и, поскольку знаю больше, чем говорят Иринины строки, проведу тебя сквозь вселенную автора, отвечая на твои вопросы, которые, уверена, у тебя возникнут. Это заставит нас обоих думать.
     Вот написала слово думать и представила себе рисунок, изображающий человеческий мозг, - ствол из спинного мозга поднимается вверх и завершается шарообразной кроной дерева, полного тайн. Ведь в кроне нашего мозга живут 100 миллиардов таинственных мельчайших нервных клеток, которые называются нейронами. А мозг весит всего-то чуть больше килограмма. Нейрончики-крохотулечки ведут активный образ жизни. При их взаимосвязях создаются разные восприятия, всевозможные идеи, волнующие воспоминания, эмоции, наконец... Известно, что человеческий мозг работает в 1000 раз быстрее новейшего суперкомпьютера на планете Земля, но в отличие от машин, никогда не выключается. Представляете, он не имеет ни минуты покоя на протяжении всей нашей, дай Бог, долгой жизни.
 
                - 1-

- Я жертва общественного и семейного склада... - продолжала Ирина. - Пойми же, я слишком
 наивна и, главное, одинока, чтобы взять на себя борьбу со всеми...
- Кто это все? - Прервала я неожиданно  разговорившуюся подругу.
- Все, - это родители, родственники, коллеги, соседи, большинство окружающих меня людей, да и ты, наверное...
- Гм... - я посмотрела на неё удивлённо и с укоризной.
- Прости. - Ирина дотронулась до моей руки, потом сжала её холодными тонкими пальцами. - Ты же знаешь как многого я ждала от студенчества, от замужества, от тебя, от себя в этой жизни. Сколько пленительных замыслов теснилось в моей груди. Каждая ранее прочитанная мной книга оседала в душе: я привязывалась к стихам Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Есенина, Гумилёва, Ахматовой. Долго и тяжело варилось в моём сознании написанное: всеми Толстыми, Достоевским, Горьким, Александром Грином. Страсть к классике и романтизму не сочетались во мне с восприятием современных писаний. Да и просматривала я их, открывая где попало страницы, чаще оттого, что отец запирал книжные шкафы на ключ, что вызывало во мне активный протест.
- Думаю, для правильного суждения о чтиве, полезно глубже вникать в сути вещей, например, ... -  Ирина не дала мне продолжить.
-Прости, у меня мало времени. Вот здесь, -она сунула мне в руки старую толстую тетрадь, - у меня хватило храбрости и духу громко сказать о том, о чём  думают, полагаю, и многие другие, но которым трусость, лень и чувство стадности зажимают рот.
- Что это?
- Это место, где я не стыжусь своей обнажённости: душа моя там вполне красива!
Подруга, исполни мою последнюю просьбу, - обнародуй страницы этого дневника под каким-нибудь вымышленным именем...
Я вздохнула и пожала плечами.
-Каждая фраза здесь - клочок моего сердца. - Её прекрасные серозелёные глаза одни из тех, сначала которыми любуются, потом боятся, потом борются с их светом... А потом, их
взгляд побеждает... И вот, взяв Иринин дневник я начала перелистывать листки и рассматривать рисунки. Невольно втянулась в чтение. И только, видимо, через значительный промежуток времени заключила:
- А ведь ты прекрасно рисуешь, дорогая. - Ответа не последовало. Взглянув на подругу, я вскочила со стула и как ненормальная заметалась по больничной комнате с криком:
- Сюда! Скорей! Доктора! Сестру! Кого-нибудь! Скорей! Скорей! Помогите!
     Увы, её не спасли, а я выполняю Иринину просьбу.

               
                - 2 -


      Вот я и выросла из подросткового возраста, как из коротеньких штанишек. Мне плохо
спится. Без конца просыпаюсь. Целый рой ужасающих видений со змеями, которые шипят на меня, одни хотят напугать, другие готовы ужалить, третьи - удушить.
     За окном бал даёт непогода. Дождь хлещет шумными струями в оконные рамы. Это раздражает. Ночь и её слуга Мрак пугают меня своей непроницательностью. С тех пор, как я себя помню, я боюсь темноты. Отваживаюсь сползти с постели и включить свет. Он, мой друг. Он, как богатырь, одолевает силы мрака и моего отвратительного страха. Я тоже борюсь, спросите меня с чем? - Борюсь с мучающими меня думами. Стараюсь сбрасывать их на страницы общей тетради. Для чего? Наверное это один из способов быть свободно-правдивой по отношению к самой себе.
Иначе, как спастись от жестокого гнёта лжи, из-за которой, как злокачественная опухоль, растёт пустота?
      А ещё, это нужно для того, чтобы такой робкой и стеснительной натуре, как я, научиться-таки словами выражать свою правду; очень уж мне хочется сорвать немыслимые замки с дверей тайников моего существа, освободиться от оков, не дающих свободно развиваться. Нужно постичь свои оба "Я". Почему одно прикрывает уродство другого? Почему
прислушиваюсь к тому Я, которое в своих собственных глазах оправдывает, приуменьшает и извиняет все безобразия иного Я?
     У меня бешеный темперамент - следствие двоякой, неуравновешенной жизни. Когда я на свободе, душа поёт, любит всё и всех, а когда в семье, в её мещанском довольстве, мои душевные силы безбожно хандрят, заболевают от дисциплинарного бездействия. Как любой железный предмет, без употребления где-то брошенный, съедает ржавчина, так без интересной для меня работы, заболевает моя душевная энергия и заражает этим вирусом физическую энергию. Как погано мозгам от сытого довольства желудка при сильно ощутимом недовольстве души, осознавать своё полное бессилие. Думаю, это самое что ни на есть утончённое несчастье. Когда я пою, танцую, занимаюсь любимым делом и, даже, по-детски хулиганю, у меня нет времени копаться в собственной душе, следить за поведением нервов, добираться до туч волнений... я просто счастлива... я энтузиастка... В другом мире,
созданном почтенными взрослыми, очень часто, все проявления чувств лишены энтузиазма, ибо для него нужна сила, а они тратят её на неестественные формы жизни.
     Боже, почему я чувствую себя беспредельно одинокой со своими собственными родителями, братом и ближайшими родственниками? Не могу отделаться от осознания что они равнодушны ко мне, как и ко всем другим душам. Меня это непомерно удручает. С самого раннего детства, несмотря на красивые опрятные платьица, на сытые обеды по расписанию, на вечные нравоучения, я чувствовала себя нелюбимой, предоставленной на произвол судьбы. Случалось, я пряталась куда-нибудь и ревела в полный голос, крепко прижимая к груди своего единственного друга, большую куклу Эмму. Она была почти такого же роста, как я, говорила "мутэр", "фатэр" и "гутен таг". А ещё, Эмма могла передвигать ногами... Чем не живой друг? Слыша такие мои мысли, родительский гнёт крепчал ещё сильнее. Да,никогда не испытывала я со своей семьёй никакой иллюзии единения. Разве забыть, как в
Германии, меня шестилетнюю девочку, жестоко избила моя мама. За что? За то, что я оказалась плохой нянькой моему "привезённому с лейпцигской выставки" - дословное выражение родителей, братику. Как-то его положили в большую красивую коляску и вынесли во двор "на воздух и солнышко".
- Мы уходим, а ты до нашего возвращения приглядывай за братиком и не вздумай от него хоть на минуту отлучиться, поняла?
-Да, мамочка.
- Если Серж проснётся и закричит, то сунь ему соску вот с этой бутылочкой и покачай коляску. Запомнила?
Да, папочка.
     Позвольте Вашему проводнику, дорогой читатель добавить маленькое уточнение. Отец
Ирины, военный железнодорожник, полковник, отвечавший за восстановление железных дорог в Германии в послевоенные годы. Он, его жена, дочь и появившийся на свет братик жили тогда в городе Дрезден.
     Где-то через час после ухода родителей, перед девочкой, как грибы, неожиданно появились мальчики, толстяк Герман и дылда Генрих.
- Загораешь? А мы вот соседские груши идём рвать... давай с нами.
- Не могу, за братиком надо приглядывать.
- Чего за ним приглядывать, спит и пусть спит себе, - прогнусавил Герман
- Он может проснуться и закричать.
- Так мы же рядом будем, услышим, - возразил вечно улыбающийся Генрих.
- Мне не велено отлучаться от него ни на минуту...
- Что... и в уборную нельзя, когда приспичит? - Рассмеялся мальчишка. И оба ударились в грубую буффонаду. Я рассмеялась и стала строить им рожицы. Ох, как мне хотелось побежать с ними за грушами. Я обожала лазить по деревьям, а тут ещё возможность полакомиться запретными плодами, которыми немцы кормят свиней. Наконец, моё сопротивление было сломлено. Я взглянула на братца:
- Спи, я быстро... 

                Р.А.Н., 2012, Москва

Продолжение следует...