И время убивать и вдохновляться…
Т. С. Элиот.
У меня есть пистолет. Наган калибра 7,62 на 7 патронов. Я его откопал на даче у деда после того как, тот протянул ноги. Пока все сидели внизу и жевали свой поминальный ужин, я рылся в его старом барахле. Под кроватью я нашёл деревянный ящик, где на самом дне аккуратно завёрнутый в тряпку лежал наган. Когда я его взял, у меня задрожали руки. Мой дед был фронтовиком, пережил голодомор, Вторую Мировую и всех лидеров советской эпохи. Наган этот с красно–бурой рукояткой сохранился у него ещё со времён войны. Помню, когда я ещё учился в школе, я приехал к деду на каникулы. Его дом находился на самой окраине деревни, названием которой я никогда не интересовался. Знаю только, что она находится где-то за Рай-городком. Хотя летом там, как правило, делать нечего, родители часто отправляли меня туда. Однажды дед взял меня с собой в поле и прихватил пресловутый наган. Он дал мне выстрелить из него всего один раз, но этот выстрел изменил всю мою дальнейшую жизнь. Пока я прицеливался в пугало с дырявым казанком вместо головы, дед всё время поддерживал мои маленькие руки, которыми я сжимал шероховатую рукоять револьвера. Расстояние было небольшим – не более двадцати шагов, но я пришёл в неописуемый восторг, когда в набитом соломой чучеле появилась ещё одна дырка. От грохота выстрела, похожего на звук разорвавшейся петарды, у меня звенело в ушах, а глаза резал едкий пороховой дым. На обратном пути я всё выпытывал у деда, сколько вражеских солдат он убил во время войны, а он только посмеивался и говорил, что никогда их не считал. Я тогда подумал, что он отправил на тот свет столько же людей, сколько у него орденов и медалей на кителе, и решил, что когда вырасту, убью ещё больше.
В школе, сидя за партой, я смотрел в затылок сидящему впереди соседу и размышлял, каково это – всадить пулю в живого человека? Вряд ли это то же самое, что стрелять в мешок, набитый соломой. Мешок не будет истекать кровью, дёргаться и корчиться в предсмертной агонии.
На переменах, когда я выходил в школьный коридор и наблюдал за своими сверстниками, я представлял, как пули врезаются в их плоть, сбивая с ног и превращая в безжизненных кукол. В тех местах, куда они попадали, появлялись маленькие кратеры в форме чернильного пятна, быстро пропитывающие одежду красным. В зависимости от цвета одежды оттенок красного каждый раз был разным. На светлой одежде он превращался в ярко–малиновые пятна в форме неизвестных материков, на тёмно–синей или серой одежде становился тёмным, как вино и был почти незаметным на чёрной. Стоило из кабинета выйти какому-нибудь учителю, и я уже видел как его отбрасывает на стену и он медленно сползает по ней оставляя кровавые следы… Когда бойня прекращалась, я пытался угадать выражение перекошенных, искажённых болью лиц, нарисованное мучительной смертью.
Некоторые из моих друзей увлекались боевиками и фильмами ужасов, переполненными сценами насилия, но я никогда не разделял их увлечений. В сравнении с моими фантазиями они были пустым звуком. Кроме того, в кино никого по–настоящему не убивают, все знают, что это визуальный обман и всё равно продолжают смотреть. Этого я никогда не понимал.
Один раз, я, правда, пошёл с одноклассниками в кинотеатр, на какой–то вестерн с Кевином Костнером в главной роли. Весь зал, не отрываясь, смотрел, как отважные ковбои стреляли друг в друга, но единственное, что произвело на меня впечатление – это длинноствольные револьверы «Смит и Вессон». На спусковой скобе такого револьвера имеется специальный упор для среднего пальца, похожий на второй курок, чтобы при выстреле револьвер не сдёргивался. Мои одноклассники на протяжении всего фильма восторгались сценами перестрелок, я же уходил из кинотеатра с горьким чувством досады, оттого что у меня никогда не будет такого револьвера, а значит, я никого не смогу из него застрелить.
Я не видел, да и сейчас не вижу ничего странного в том, что меня занимают такие мысли. В детстве я над этим просто не задумывался, а повзрослев, понял, что в убийстве нет ничего неестественного. Люди каждый день убивают друг друга, мало того – пишут об этом в книгах, газетах, снимают кино и целые передачи про маньяков и серийных убийц. Они торгуют убийствами как какими–то сувенирами, придумывая даже те, которых не было, одно изощрённее другого, и миллионы рук и глаз тянутся к ним, чтобы не упустить ни одного случая насильственной смерти. Сколько бы народу ни погибло, тем, кто ещё жив всегда будет мало. На этой почве можно собрать богатую жатву. И чёрный револьвер, который лежит сейчас передо мной, своей поверхностью отражая блики от настольной лампы, достаточно красноречиво говорит мне об этом. Он говорит, что теперь у меня есть преимущество перед остальными смертными, а если оно есть, значит, его нужно использовать. Я беру наган в руки и целюсь в воображаемого противника. Револьвер в идеальном состоянии – ни одного следа ржавчины, несмотря на то, что десять лет пролежал в ящике. Дед, конечно же, за ним ухаживал, но, видно, почти не пользовался, о чём свидетельствовала нетронутая коробка с патронами. Всего у меня 36 патронов. Если постараться можно застрелить несколько десятков человек. Но сначала я должен убедиться, что в момент выстрела моя рука не дрогнет. У меня уже есть подходящая мишень – дворовая шавка, которая в последнее время взяла моду на меня лаять. Скоро стемнеет, и в ненастную осеннюю ночь людей на улице почти не будет. Под моими окнами растут густые деревья, среди которых любит ошиваться эта безмозглая псина, так как её подкармливает одна полоумная старуха с первого этажа. Неплохо было бы пристрелить их обеих, но мне незачем устраивать бойню, да ещё перед окнами собственного дома. Слишком много неоправданного риска.
Я медленно прокручиваю барабан, проверяя, все ли каморы заполнены патронами. Затем, сунув револьвер за пояс, надеваю чёрную куртку и выхожу во двор.
Окна моей квартиры расположены на другой стороне дома, поэтому я обхожу его и углубляюсь в тёмный заслон из клёнов и каштанов. Мелкий дождик моросит, издавая тихий шелест в листве. Здесь я уже без всякой опаски достаю наган и, остановившись под деревом, жду, пока мои глаза привыкнут к темноте. Свет от ближайших окон слегка рассеивает тьму, но не настолько, чтобы с расстояния трёх шагов можно было меня заметить. Я иду медленно и осторожно, чтобы не споткнуться и не врезаться в дерево, при этом осматривая подворотни и сточные ямы, где может укрыться собака. Метров через пятьдесят я начинаю нервничать – оказывается между реальностью и замыслом существует огромная разница, и чем дальше я иду, тем острее её ощущаю.
Справа от меня вдруг слышится какой–то шорох, и я тут же застываю на месте. Повернув голову, я замечаю в зарослях контуры мохнатого тела. Сразу раздаётся глухое ворчание, и вот она – моя первая настоящая мишень! Шагнув вперёд, я тщательно прицеливаюсь и спускаю ку-рок. Между мной и собакой не больше метра – с такого расстояния трудно промахнуться даже в темноте. Едва рассеивается дым, а я уже вижу очертания дворняги, лежащей на боку. Свет от окна на втором этаже фосфорным блеском отражается в её глазах, которые неподвижно уставились в ночь. Я ни минуты не сомневаюсь, что попал ей прямо в голову.
Где–то наверху стукнула балконная рама – кто–то из соседей, привлечённый звуком вы-стрела, решил посмотреть, что происходит, хотя ясно, что в такую ночь ничего не увидишь. Спрятав наган под куртку, я выхожу из–под покрова деревьев на узкую асфальтированную до-рожку. Уже возле самого подъезда меня охватывает досада и злость на самого себя: если бы я заранее знал, что всё сложится так удачно, я бы не потратил эту пулю на собаку.
__________
Конечно же, убийство животного, которое умеет только громко лаять, ещё ни о чём не говорит. Это глупо – убивать кого–то просто так, каждый сейчас делает что–то за деньги. Я не собираюсь опускаться до того, чтобы работать за тысячу или две в месяц, а учёба в институте или техникуме нужна мне как зайцу стоп–сигнал. Если общество, привыкшее к нищете и убожеству, считает такую жизнь нормальной, оно тем самым доказывает, что его существование абсурдно. Я знаю, что люди, которые меня окружают, обречены и поэтому не могу позволить им стоять над собой. Это противоречит всякому здравому смыслу, не говоря уже о вполне естественном стремлении выжить. Я отнюдь не стараюсь прикрыть свои действия законами бытия, как это делают все преступники. Большинство из них – отчаявшиеся неудачники, идущие на крайние меры, а потом вынужденные за них жестоко расплачиваться. Меня пока никто ни к чему не принуждает, но я знаю, что так будет не всегда, и в итоге всё, что мне достанется – это мелочная, ничтожная жизнь. Стоит ли идти на такие жертвы, когда у тебя есть наган и к нему комплект боевых патронов?
Если в детстве я хотел убивать только из глупого подражания своему деду, то сейчас ме-ня толкает к этому простая логика. Я знаю, что моей страной управляют воры и убийцы по своей природе алчные и жестокие, поэтому у них огромная власть и много денег. Они создают условия жизни для других людей – жалкие и позорные и все согласно им кивают и радуются, как собаки виляют хвостами, когда им швыряют кость. Они вполне справедливо считают, что сила даёт им неоспоримое право считать всех остальных никчёмной швалью. При этом они ещё пытаются изображать из себя порядочных людей. Спрашивается, почему я или хотя бы один человек, в котором осталась хоть капля разума, должен поступать по–другому?
Сейчас я сижу на лавочке в соседнем дворе, из–за рассеянных облаков выглядывает яркое воскресное солнце, и сентябрьский ветер шумит в тронутой позолотой листве деревьев. Безмятежность и тишина позднего утра как нельзя лучше подходят для обдумывания нового убийства. Скоро людишки, выгнанные на улицу хорошей погодой начнут возвращаться с рынка и мне не составит труда найти среди них свою первую жертву. Вот неподалёку припарковался серый джип «Nissan X–Trail», из него, разговаривая по мобильному, вылезает лысый тип в белой футболке и спортивных шортах. На его массивной шее поблёскивает золотая цепь, а на пальце – золотой перстень. Этот самоуверенный кретин начинает рыться в багажнике, даже не подозревая, какую идеальную цель он сейчас собой представляет. Отсюда я без труда смог бы продырявить его лысую башку, что я наверняка и сделаю, как только стемнеет. Впрочем, следует присмотреться к остальным «кандидатам», возможно найдутся более подходящие.
По узкой дорожке, тянущейся через весь двор, уже идут люди с сумками – по двое и большими семьями, одни разбредаются по подъездам, другие останавливаются возле лавочек и хлещут пиво, щурясь на солнце. Я внимательно слежу за каждым, стараясь никого не пропустить. Лысый мужик, в это время вытаскивает из «Ниссана» два туго набитых пакета и скрывается в подъезде. Я всё также сижу на лавочке, ещё минут пятнадцать наблюдая за отдельными прохожими, хотя знаю, что уже всё решил. Вечером я приеду сюда на отцовской «семёрке», чтобы проследить за машиной лысого, если тот вздумает куда–то свалить. На всякий случай я записываю номер «Ниссана» в свой телефон. Сегодня этот блестящий словно отполированный джип послужит неплохой приманкой.
__________
Едва вечернее солнце скрылось за крышами домов, я был уже на месте. Поворачивая за угол девятиэтажки, я почему–то был уверен, что не увижу серый «Ниссан» во дворе и мой план убийства сегодня провалится. Но вот фары «семёрки» высвечивают поблёскивающий хромом бок внедорожника, который так и стоит там, где его оставили утром. Его владелец наверняка сейчас отдыхает на диване, в одной из квартир, светящиеся окна которых рассыпались по всему дому. Я только глянул на них и тут же хлопнул себя по лбу. Идиот! Идти на мокрое и поставить машину на виду у всего двора!
Я сразу сдаю назад, пока не оказываюсь в безопасной тени деревьев, но прежде чем я заглушаю двигатель, возникает новый вопрос: зачем оставлять машину так близко от места преступления? Прежде чем я успею выехать со двора, её заметит не одна пара любопытных глаз. И даже если в темноте её никто не опознает, где гарантия, что по пути мне никто не встретится? Нет, уйти незамеченным я смогу только пешком, а это значит, что машину придётся оставить где–нибудь за домом.
Я выруливаю на дорогу и, сделав небольшой крюк, останавливаюсь у обочины. Погасив фары, я несколько минут сижу, ещё раз тщательно всё обдумывая, стараясь не упустить ни еди-ной мелочи. На мне чёрный балахон и тёмно–синие джинсы, на шее чёрный платок, чтобы за-крыть нижнюю часть лица, руки – в чёрных перчатках из тонкой материи. Сначала я хотел на-деть кожаные, но в них слишком неудобно держать револьвер. Сунув наган в карман, я выхожу и направляюсь ко двору, стараясь избегать освещённых мест. После выстрела у меня будет не более минуты, чтобы добежать до машины и скрыться. Главное – чтобы в это время на дороге никого не было.
Зайдя во двор, я укрываюсь под низкими кронами каштанов метрах в 10 от «Ниссана». Свет от ближайших фонарей сюда не достаёт, но мне всё время кажется, что тени деревьев не-достаточно, и меня легко заметить. Тут с противоположной стороны двора доносится собачий лай, и я невольно сжимаю в кармане наган. Для собачников сейчас самое время выгуливать своих псов, так что лучше обождать час–другой. Я достаю наган и беру на прицел боковое стекло машины. Стрелять надо с локтя, встав на одно колено и придерживая запястье другой рукой, чтобы револьвер не дёргался, хотя отдача у него небольшая. Единственное что мне не нравится – это малый калибр – первое попадание может оказаться не смертельным. Я перевожу мушку нагана в темноту, туда, откуда слышался собачий лай. В беседках и на детской площадке никого нет – во всяком случае, я не вижу ни одной тени. Пора начинать.
Первый камень попадает в переднее крыло машины, оставив на нём небольшую вмятину. Тут же срабатывает сигнализация, и я весь напрягаюсь, ожидая, что из подъезда выскочит лы-сый; ствол я уже пристроил на локтевом сгибе и направил его на овал света в котором стоит «Ниссан». Секунды текут медленно, превращаясь в минуты, а хозяин «Ниссана» всё не появляется. Моя ладонь под перчаткой вспотела, колено, на которое я опираюсь начало неметь. По-добрав второй камень, я запускаю его в боковое стекло. Он отскакивает от него, оставив белый след в форме звезды. В этот момент у подъезда слышится шум и появляются какие–то тени. Я вижу лысого, который выскочил на дорогу и направился к своему джипу в сопровождении ка-кого–то небритого субъекта. Оба в спортивных костюмах и явно не в настроении. Они подбегают к визжащей как сирена «скорой помощи» машине и начинают её рассматривать. Без лишних колебаний я навожу ствол на широкую спину лысого, целясь под левую лопатку. Револьвер выдаёт звонкий выстрел, и сквозь облако дыма, пахнувшего мне в лицо, я успеваю разглядеть, как лысый пошатнувшись, падает на землю. Его кореш на него, раскрыв рот, но прежде чем он успел его закрыть, я достал его второй пулей из нагана. Этот придурок даже не успел сообразить, откуда стреляют. Схватившись за правый бок, он начинает медленно сползать по дверце машины. Я уже хотел выйти из–за дерева, но решил сначала убедиться в том, что поблизости никого нет. Только после этого я, пригнувшись, направился к обоим.
Лысый вытянулся на земле, чуть ли не уткнувшись лицом в переднее колесо своей машины. На его спине расплывалось тёмное пятно. Второй ещё дышит, глядя на меня из–под полу-прикрытых век. Он пытается что–то сказать, изо всех сил стараясь не потерять сознание, но я положил конец его мучениям выстрелом в голову. Затем, я быстро проверил содержимое их карманов и, не найдя там ничего ценного, снял с убитых по золотой цепочке. Вся операция заняла не более 30 секунд. Прячась в тени деревьев, я обогнул угол дома, и, убедившись, что за мной никто не идёт, направился к своей машине.
В салоне я первым делом включаю печку и только когда воздух немного прогревается, чувствую, как не отпускавшее меня напряжение начинает исчезать. Оказывается, убивать себе подобных не так уж сложно. Бах – и всё, и на пару суетливых, возомнивших о себе неизвестно что недоумков стало меньше. Эта парочка, судя по борзому виду, относилась к тем людям, которые в 90–х строили из себя крутых братков, а потом стали деловыми бизнесменами. Своими твёрдыми, не отягощёнными мозгом лбами они пробили себе дорогу к хорошей жизни и реши-ли, что теперь у них не может быть никаких проблем. Только я на этот счёт несколько другого мнения. Если кого убивать, то таких – в первую очередь. Не потому что они бывшие бандиты и воры, скорее наоборот – притворившись законопослушными, лелеющими своё добро работодателями, они тем самым предали самих себя и стали никем. А если ты никто, то, как ты можешь существовать в этом мире?
Выжав сцепление, я медленно разворачиваю машину и еду по изрытой ямами дороге к своему дому. Невольно я ловлю себя на том, что пытаюсь найти причину по которой стал убийцей. И после недолгих размышлений прихожу к выводу, что её не существует, просто всё дело в том, что я не лицемер. Я не могу, как большинство людей отказываться от принятых решений, ссылаясь на то, что я повзрослел и поумнел, да и вообще всё в жизни стало по–другому. Это проявление всё того же вероломного лицемерия, которое каждый использует в собственных целях, если же я вижу цель, то необходимость в лицемерии отпадает сама собой.
Проехав пару кварталов, я сворачиваю в тёмный переулок, заканчивающийся длинными рядами гаражей. В полной тишине, нарушаемой только хрустом гравия, я подъезжаю к знакомым воротам и стягиваю с себя платок и перчатки. Ближний свет фар освещает нижнюю часть бежевых ворот, частично рассеивая окружающую тьму. Достав из кармана наган, я несколько минут рассматриваю его, затем вытаскиваю из барабана три стреляные гильзы. Они ещё горячие и я прячу их в карман балахона. Я избавлюсь от них позже, а пока я ставлю машину в гараж и, закрыв ворота, выхожу на гравийную дорожку, исчезающую в темноте.
На обратном пути меня так и тянет заглянуть в тот двор, где я всего полчаса назад уложил 2-х человек, но я предусмотрительно обхожу его стороной. Наверняка оба трупа уже обнаружили и моё появление на месте убийства совершенно ни к чему. У кого–то теперь прибавится работы, но так как, кроме оружия, из которого стреляли и расстояния, установить больше ничего не удастся, все усилия по поимке преступника окажутся тщетными.
Понимание этого тут же приводит меня в хорошее настроение, и я начинаю тихо насви-стывать какую–то попсовую мелодию, хотя попсу я просто ненавижу.
Дома я рассказал предкам, что устроился на работу в ночной клуб. Ещё я сказал, что иногда буду брать машину и, хотя отец проворчал что–то о ценах на бензин, я воспринял это как согласие. Моих родителей вполне устраивает то, что у меня теперь появилась работа, они счи-тают это достойным продолжением жизненного пути, свидетельством того, что их старания не пропали даром. Я тоже думаю, что в скором времени стану неплохо зарабатывать и прячу револьвер за книжным шкафом в своей комнате.
Улёгшись на кровать, я достаю из кармана две золотые цепочки и рассматриваю их в свете ночного светильника. Интересно, что бы сказали мои папа с мамой, если бы узнали, что я снял их с ещё тёплых трупов?
Повертев цепочки между пальцами, я прячу их в бумажный конверт и засовываю в дальний угол верхнего ящика прикроватной тумбочки. Конечно же, я не сделаю такой глупости, как попытаться их продать. Это улики, и меня по ним быстро вычислят. Всё что я могу с ними сделать – это хранить в качестве трофеев. Может быть, разумнее было бы их зарыть где–нибудь или переплавить, но я знаю, что в моей комнате их искать никто не будет, разве что детектив с фантастическим чутьём. Поскольку таких, сейчас не существует, то мне об этом можно не беспокоиться.
__________
Следующей ночью заснуть мне так и не удалось, я был слишком возбуждён своим первым, да ещё двойным убийством. Меня так и разбирало любопытство, что предпримут опера из убойного отдела, где в первую очередь начнут искать убийцу? Конечно, сначала они опросят всех соседей, затем переключат внимание на родственников и друзей, чтобы выяснить, у кого мог быть мотив для убийства. Обратятся к своим экспертам, чтобы узнать из какого оружия были застрелены обе жертвы. Тут у меня по спине пробежала лёгкая дрожь. Я вытащил из ко-робки патрон и начал его рассматривать. В отличие от остальных пуль, какие мне прежде при-ходилось видеть, эта была с плоской передней площадкой. Менты конечно же поймут, что стреляли из нагана, но меня волновало другое: а не успел ли дед зарегистрировать револьвер в каком–нибудь ГУВД Донецкой области? Поразмыслив, я решил, что это маловероятно, ведь тогда ему пришлось либо получить на него разрешение, что совсем недёшево, либо сдать его, чего он как раз и не сделал. Мой дед – боевой офицер, убивавший на фронте немецких солдат, никогда бы не сдал оружие какой–то вонючей мусорне! Хотя я и нечасто к нему ездил, я до сих пор помню его боевую выправку и хитрый, казалось, видящий тебя насквозь взгляд. Именно взгляд его выцветших бледно–голубых глаз говорил мне, что передо мной настоящий Убийца, и это внушало мне к нему глубокое уважение. Ни старость, ни одряхлелость мускулов, не лишили его способности убивать, это смогла сделать только сама смерть. И в этом я видел роковую дилемму.
Смерть – это единственное что имеет власть над человеческой жизнью. Теперь я обладаю этой властью и буду осуществлять её пока где–нибудь не оступлюсь и меня не поймают. Впро-чем, если это случится, живым я им не дамся, хотя бы, потому что никогда не признаю над со-бой власти таких же смертных. Последнюю пулю я оставлю для себя.
Лёжа на диване, я лениво кручу наган на пальце, а другой рукой переключаю каналы на нашем плоскоэкранном телевизоре. Пока предки на работе у меня достаточно времени, чтобы поразмышлять над тем, что делать дальше. Планировать новое убийство бессмысленно – лучше убивать, как только подвернётся удобный случай. А он подвернётся, только если постоянно следить за будущей жертвой. Вчера я поторопился, выбрав место слишком близко от своего дома – в моём районе теперь прибавится патрулей и только полоумный выйдет на улицу с наганом. Хотя закон это запрещает, мусора всё равно устраивают шмон, где им вздумается. К ним у меня особая неприязнь, с которой связана одна давняя история.
В восьмом классе у нас побили одного лохмондея. Основательно так отделали – сломали нос, два ребра, выбили ключицу. Я в этом не участвовал и узнал обо всём только на следующий день, когда в школу прибыл мент из отдела по делам несовершеннолетних. Мне и моим одноклассникам устроили что–то вроде допроса. Каждого вызывали в кабинет, где сидели зауч, наш классный руководитель и сам этот мент, который смотрел на нас, словно высший судья на кучку выродков. Как только я вошёл, он так и впился в меня своим взглядом, явно рассчитывая, что это поможет ему вывести меня на чистую воду. Я же едва не расхохотался, глядя на эту жалкую пародию на правосудие. Все сидящие в этой комнате знали, что вчера я остался убирать класс вместе со своей соседкой по парте и в то же время продолжали задавать мне вопросы, на которые я только равнодушно пожимал плечами. Да, я догадывался кто избил того бедолагу, но ничего не сказал, потому что эта смехотворная комиссия не в силах была заставить меня это сделать. Мент конечно же пытался на меня надавить, сначала пристально меня разглядывая, а потом задавая едкие, провоцирующие вопросы.
«Вашего одноклассника чуть не сделали инвалидом, а вы все как один говорите, что ничего не знаете, и ещё думаете, что вам кто–то поверит. Не надейся, что твоё упрямство тебе поможет».
«Их просто запугали, что тут ещё можно сказать», – с огорчённым вздохом сказала зауч, и я чуть было не купился на эту уловку. Но всё–таки доиграл свою роль до конца, сказав, что ни-кто меня не запугивал и я ничего не знаю просто потому, что меня там не было.
Позже я понял, что весь этот так называемый «суд» сводился к тому, чтобы заставить ме-ня и моих сверстников почувствовать себя виновными в том чего мы не совершали, сделать из нас лицемеров. Даже те, кто ничего не знал, выходили с видом заклеймённых преступников, и когда, 15 минут спустя после допроса, вся эта комиссия выплыла с довольными рожами, я ис-кренне жалел, что у меня не было с собой револьвера. Сейчас я об этом уже не жалею, потому что будь он у меня тогда, я бы наверняка всё испортил.
Устроившись поудобнее, я переключил на российский канал, где как раз шли новости. В Москве завалили Ямадаева. Прямо на дороге расстреляли бронированный «мерс» одного из чеченских лидеров из автомата и смылись. По телеку сказали, что на убийц завели уголовное дело, только я уже знал, что это только для вида, а потом его засунут подальше в архив и забудут. Всем понятно, что это политическое убийство, а такие убийства почти никогда не раскрываются, и если даже за них кто и отвечает, то, как правило, не те, кто их совершил. Я невольно представил себе убийц Ямадаева в комнате заучей, стоящих перед фанерным столом, за которым чрезвычайная комиссия во главе со следователем из ОПДН недовольно хмурит брови.
«Вы расстреляли человека и не хотите в этом сознаваться. Как вам только не стыдно!»
Я не удержался и начал смеяться, так что минут пять не мог остановиться. Подобных приступов веселья со мной ещё не случалось. Обессилев, я свалился с дивана и уже на полу по-немногу пришёл в себя.
Убийство Ямадаева натолкнуло меня на дельную мысль. Что если и мне замочить какую–нибудь важную шишку? Например, нашего мэра. Старый пердун только и делает, что утвер-ждает повышение цен на коммунальные услуги и отмывает бабло через благотворительный фонд города. Все, конечно, притворяются, что так и нужно – надо же и ему на старости лет де-нег подзаработать, но я знаю, что на самом деле это ещё одно проявление слабости лицемерно-го общества. И если мне удастся убить одного из его лидеров, это наделает много шума. На этот раз сделать это будет гораздо сложнее, но я не привык пасовать перед трудностями. Спешить мне некуда, а пока я постараюсь выяснить, что думают менты по поводу вчерашнего убийства. Я потянулся к газетам на журнальном столике, но вспомнил, что новый выпуск местного «Вечера» выйдет только через два дня. А это значит, что до этого времени мне лучше не предпринимать никаких действий.
Поднявшись с пола, я вернулся в свою комнату и увидел, что на мобильный пришло со-общение от Тани – она предлагала встретиться через час. Я не имел ничего против того, чтобы провести с ней несколько часов, да ещё в такую хорошую погоду, поэтому вышел в прихожую и начал одеваться.
__________
Мы сели за столик в парке и какое–то время глазели по сторонам, молча попивая пиво. Я не люблю пиво и пью его иногда, чтобы поддержать компанию. Таня тоже его не любит, о чём я догадался по тому, как она морщит лоб перед каждым глотком, но всё равно по школьной привычке продолжает потягивать его с таким видом, будто ничего вкуснее в жизни не пробовала. За это мне хочется выбить из её руки бутылку всякий раз, когда она, прикрыв глаза, запрокидывает донышко бутылки вверх. Тогда всё её показное чванство сразу бы испарилось.
Она думает, что я от неё без ума ещё со школьной скамьи, хотя я не давал ей повода для таких мыслей. За те два года, что мы встречаемся, я ни разу ей ни в чём таком не признался, разве что неоднократно давал понять, что хочу заняться с ней сексом. В этом она мне никогда не отказывала. Даже если я просто молчал без всяких недвусмысленных намёков, она сама лез-ла целоваться, а потом мы отправлялись к ней или ко мне на квартиру. Очевидно, она полагала, что научилась читать мои скрытые мысли, я же не пытался рассеять её заблуждение на этот счёт.
В школе мы тусовались в одной компании в которую меня приняли после того, как я дал по морде двум гопникам. В тот вечер я возвращался домой после уроков, когда ко мне пристали двое бритых примерно моего возраста. Им нужны были деньги, и они потребовали, чтобы я вывернул карманы. Вместо этого я треснул одного по челюсти, а другому двинул под дых, и, как только тот согнулся, приласкал носком ботинка его шнобель. Кто–то из моих сверстников всё это видел, и для них стало событием дня то, что я с такой лёгкостью расправился с двумя противниками. Единственное чего они не видели – это металлических шариков, зажатых в моих кулаках. Я всегда носил их с собой, чтобы приучить руки к холодной тяжести и уверенно держать оружие, когда начну убивать. В том, что я рано или поздно стану убийцей у меня никогда не было сомнений.
После драки в школьном дворе мои одногодки стали считать меня крутым парнем. Меня пригласили в одну весёлую компанию, в которой я и познакомился с Таней. Поскольку у каж-дого из моих новых знакомых была кличка, то и мне дали прозвище – Молчаливый – за то что я был неразговорчив и если высказывался, то только по делу. У них были свои правила. Придуманные неким Макаром, который считался старшим, и все должны были ему подчиняться. Мне объяснили, что без его разрешения нельзя устраивать драки на чужой территории, нельзя идти на рискованное дело, пока он не скажет, а ещё я должен выучиться блатному жаргону, на что я ответил, что раз уж я Молчаливый, то никакой жаргон мне не нужен. Мои новые знакомые решили, что это остроумная шутка и устроили дикий гогот по этому поводу. Никто из них так и не понял, что мне плевать на все их правила и надуманные законы, единственное, что меня интересовало – это есть ли среди всего этого сброда настоящие Убийцы. Оказалось, что нет. Самое большее, на что они были способны – это вымогать деньги у своих сверстников и грабить одиноких прохожих. Однажды мне пришлось поучаствовать в потасовке с дворовой бандой, которая закончилась поножовщиной и тем, что 2–х или 3–х человек подрезали. Потом все долго отсиживались по домам, один я, как ни в чём не бывало, выходил вечером гулять с Таней. Кто–то об этом пронюхал и поползли слухи о том, что я якобы настучал ментам, а те потом заявились на квартиру к Макару и устроили там обыск. Я понял, что должен доказать, что всё это враньё, и, не взирая на слёзные уговоры Тани, которая к этому времени привязалась ко мне настолько, что считала меня своим парнем, отправился на встречу с Макаром и его шестёрками. Я не боялся их потому, что видел, как все они разбежались, когда завыли сирены. К тому же при мне была финка, отобранная во время последней драки.
Я встретил всю компанию в дальнем конце городского парка, где они обычно тусовались. До моего появления там царило веселье, которое угасло. Как только я подошёл к этой братии рассевшейся на 2-х лавочках. Все уставились на меня, как на приговорённого самовольно пришедшего на место казни. Я поинтересовался, где Макар, а когда мне ответили, что он пошёл заказывать столики, я сказал, что подожду его. Они явно не ожидали такой дерзости и только молча переглядывались, дымя своими вонючими сигаретами. Наконец подошёл Макар с каким–то прыщавым типом, которого я раньше не видел. Отойдя в сторону так, чтобы никто не стоял за моей спиной, я спросил, у кого здесь хватило наглости толкать про меня всякое фуфло. Макар, мрачно перебрасывавший в ладони зоновские чётки, уже хотел что–то сказать, но тут вперёд выступил этот прыщавый. Он заявил, что ему давно всё про меня известно, что я снюхался с мусорами и собираюсь сдать всю их организацию. Так и сказал – организацию. При этом он стоял в напряжённой позе, как будто ожидая, что я на него сейчас прыгну. Но я этого не сделал, только спросил, откуда у него такая информация и какие есть доказательства. Этот тупица пришёл в явное замешательство – он начал что–то невнятно лопотать, будто бы где–то с кем–то меня видел, только я не дал ему закончить. Выхватив из кармана финку, я нагнулся и полоснул его по ноге – чуть выше колена. Он вскрикнул и свалился на землю, в то время как я встал над ним и прижал лезвие к его горлу. Любой мог вмешаться и остановить меня – тот же Макар, который был крупнее и сильнее меня. Но каждый сам отвечает за свои слова, поэтому никто не шелохнулся. Я знал, что ничто не мешает мне сейчас наделать дыр в этом недоноске, скорчившемся у моих ног, а все вокруг будут стоять и смотреть как на реалити–шоу. И он тоже это знал. Я прочёл это в его остекленевших от ужаса глазах. Он сразу начал бормотать, что, возможно ошибся, а потом его бормотание перешло в мольбы о пощаде, сопровождавшиеся судорожными всхлипами. Я отпустил его, и тогда ко мне стали подходить и похлопывать по плечу, при этом выплёвывая отрывистые фразы, которых я не понимал, а Макар, тем временем подозвал к себе 2-х типов и отдал им какие–то распоряжения, указывая на всё ещё стонущего на земле прыщавого мудилу. Те подхватили его подмышки и куда–то поволокли, я решил, что его добьют и где–нибудь закопают, поэтому искренне пожалел, что вынужден сейчас со всей полупьяной компанией рулить в этот долбаный парк.
Мы разместились в трёх деревянных кабинках, где уже были водка, шашлык и какие–то салаты. Кроме меня и Макара за столом устроилось ещё шесть человек, напившись они начали заключать какие–то нелепые пари, а потом устроили целую дискуссию по поводу моего воз-вращения в банду. Я пропустил с ними пару стопок и молча сидел, выслушивая весь тот пьяный бред, который несли эти дибилы. Кто–то захотел со мной побрататься и налил мне водки. Пришлось объяснить ему, что если я выпью лишнего, то могу кого–нибудь зарезать. Тот с авторитетным видом закивал и полуобнял меня одной рукой, не подозревая, что я с удовольствием прирезал бы его самого, если бы это водило в мои планы. Мне не терпелось узнать, что сделали с тем прыщавым чмырём, и, когда в нашу кабинку протиснулись те двое, что уводили его, я весь превратился в слух. Один из этих парней с насупленной по–бычьи физиономией кивнул Макару и тот ответил таким же, едва заметным кивком. Меня словно током ударило, по спине от затылка пробежала приятная дрожь, и уже не скрывая своего любопытства, я начал пробираться к другой стороне стола. Подсев поближе к Макару. Я навострил уши и ловил каждое слово, боясь упустить хоть малейшую подробность. Однако про убийство никто ничего не говорил – вероятно, из–за девчонок, в присутствии которых я бы и сам не рискнул распространяться на подобную тему. Наконец, на летней площадке включили музыку и большая часть отправилась крутить задницами: остались я, Макар и эти двое, ещё не допившие своё пиво. Я без лишних церемоний толкнул одного и спросил, как всё прошло.
– Ты это о чём? О том чудике, что ли? Да, не переживай – мы его отвезли к одному знако-мому доктору и тот его заштопал. Сам порез был пустячный.
Я чуть со стула не съехал. Впечатление было такое, будто меня наполовину оглушили, и я какое-то время никак не мог собраться с мыслями. Этот доходяга с блатными манерами хлоп-нул меня по плечу, хитро подмигнул, и все трое отвалили танцевать. Мне стало обидно до слёз. Оказывается, я только зря терял время, воображая, будто тусуюсь с серьёзными людьми. Всё в чём они преуспели, так это хлестать водку, накуриваться до идиотского состояния и лапать по-лупьяных девок. Понимание этого привело меня в бешенство. Они там плясали и гримасничали, как кучка ряженых обезьян, но всё бы выглядело совершенно по–другому, если бы в моих руках был автомат с полной обоймой. Я бы стрелял в них направо и налево и, все эти пародии на разумных существ бежали бы от меня, усираясь со страху и, вопя как полоумные, а я бы продолжал всаживать в них пули снова и снова, снова и снова…
Чья–то пьяная рожа сунулась в дверной проём, прервав мои мысли.
– Эй, ты долго тут сидеть будешь? К тебе кое-кто пришёл.
Рожа отплыла в сторонку, и я увидел Таню, которая стояла у входа в парк с надутыми гу-бами и расплывшейся под глазами тушью. Она закатила целую истерику по поводу того, что я её не послушал и отправился на стрелку, только мне было наплевать на все её слёзы и крики. Я чувствовал себя вконец раздавленным и опустошённым. Я брёл за ней, не видя перед собой никого и ничего и не нашёл большего утешения, кроме как заняться с ней диким сексом прямо на лавочке в одной из тёмных аллей парка. Мне нужно было дать хоть какой–то выход энергии, к тому же это был единственный способ заставить её заткнуться.
И вот теперь мы, как ни в чём не бывало, сидим на лавочке неподалёку от того места и глазеем друг на друга.
– О чём ты думаешь? Хотя можешь не говорить – я и так знаю, потому, что думаю о том же самом.
Таня хихикнула, и её взгляд скользнул в сторону деревьев. Меня вдруг захлестнула жгу-чая ненависть к ней, ко всем её намёкам и ухмылкам, и особенно к этой нагловатой улыбочке, как бы заявляющей, что ей всё про меня известно, и я ничем не отличаюсь от тех кретинов, ко-торые из кожи вон лезут, чтобы затащить девушку в постель. Это ж надо быть такой похотли-вой сукой! Я покрепче сжал пальцами прохладную бутылку, боясь, как бы моя рука не сделала непроизвольного движения, и не врезала Тане по её накрашенной физиономии.
– Ну, что ты молчишь? Я, конечно, знаю, что ты не любитель разговаривать, но мне это уже начинает надоедать. За последние двадцать минут ты сказал, – она подняла глаза к небу, – аж целых пять слов! У меня скоро появится ощущение, будто я разговариваю сама с собой!
Таня капризно выпятила губы, но я догадался, что это отчасти связано с тем, что её бу-тылка уже опустела, тогда, как моя была почти полная. Подозвав официантку, я попросил её принести ещё пива.
– Вот спасибо – ты настоящий друг! – съязвила Таня. – Решил меня напоить, а сам к нему еле притрагиваешься!
– Я же не ради пива сюда пришёл, верно? – ответил я и, похоже, мой ответ её успокоил. Но ненадолго, потому, что со второй бутылкой она расправилась быстрее, чем я с первой. Пиво сделало её развязной, и она начала болтать всякую чушь, наивно полагая, что я её внимательно слушаю. Я же снова ушёл в свои мысли, которые уже были заняты мэром города. Желательно разделаться с ним, пока на улице хорошая погода – не очень–то удобно стрелять под проливным дождём или при сильном ветре, да и шансов подстеречь его на открытом пространстве будет гораздо меньше. Поскольку он часто выезжает из города на разные встречи, то лучше всего будет сделать это на дороге, в какой–нибудь глуши.
– Ну, вот, ты меня даже не слушаешь! – Таня возмущённо оттолкнула от себя бутылку, так что пиво выплеснулось ей на руку.
– Ещё как слушаю, – солгал я, не моргнув глазом.
– Да? И о чём же я только что говорила? – Она полезла в сумочку за салфетками, не сводя с меня подозрительного взгляда.
– О своём брате, у которого несмотря на то, что у него высшее образование не хватает ума найти приличную высокооплачиваемую работу.
Я всё–таки уловил её последнюю фразу, возможно благодаря выпитому пиву. Алкоголь, придавая рассеянности мыслям, в то же время обостряет внимание к окружающему.
– Верно. – К Тане снова вернулось хорошее настроение и, вытерев пену с рукава курточ-ки, она потянула бутылку назад. – Поэтому я и думаю: к чёрту это образование, главное – рабо-та. У меня подруга работает визажистом, зовёт меня в компаньоны. Надо будет только какое-то время подучиться.
Таня замолчала, но я не сразу заметил, что она выжидающе на меня смотрит.
– Ну а ты, чем будешь заниматься? – не выдержав, спросила она, и я впервые за весь наш разговор почувствовал, что меня застали врасплох.
– Да так, есть пара вариантов.
– Каких?
– Ну, первый – это заняться тем, о чём ты думала с самого начала.
Таня с притворной стыдливостью опустила ресницы, хотя стыдливости в ней не больше чем мартовской кошке.
– А о втором я пока говорить не буду. Хочу сделать тебе сюрприз.
– Надеюсь, это будет приятный сюрприз?
– Можешь не сомневаться, – ответил я, и сделал приличный глоток из бутылки.
Допив пиво, мы отправились гулять по парку. Таня затянула свою любимую песню о на-ших отношениях, о том, как мы будем жить вместе и прочей ерунде. Если бы она действитель-но умела читать мои мысли, то вряд ли бы так старалась.
__________
К городской площади я подъехал где–то около пяти. Пришлось приложить немало усилий, чтобы выставить Таню за дверь – сегодня она прилипла ко мне как пиявка. Всё её любопытство крутилось вокруг моей будущей работы, поэтому я, не вдаваясь в подробности, сказал ей, что буду работать водителем у одного бизнесмена. Я не люблю лгать и иду на это когда ничего другого не остаётся.
Перед зданием мэрии сегодня много машин, вероятно там идёт важное совещание. Я мед-ленно проезжаю мимо, высматривая, где припарковаться, а заодно и чёрный «Принц» нашего мэра. На улице уже стемнело, только свет от прожекторов, освещающих газоны и клумбы по-зволяет ещё что–то различить. «Принц» стоит четвёртым слева, а это значит, что мэр сейчас заседает сейчас в каком–нибудь зале, и я преспокойно могу подождать его у себя в машине. Я перестраиваюсь на другую сторону и ставлю машину у обочины под развесистой ивой. Начинает накрапывать мелкий дождь, который прекращается часа через два. К этому времени у меня уже затекли все конечности, и, чтобы хоть немного размять их, я вылезаю из машины и начинаю прохаживаться мимо умерших фонтанов, пока не устраиваюсь на мокрой лавочке, вытерев сиденье краем куртки. Из сквера на другой стороне улицы выходят двое ментов и останавливаются посреди тротуара, чтобы покурить. Оба с отстранённым видом потягивают свои сигареты даже не подозревая, что в каких–то 15 метрах от них сидит убийца. Эй, засранцы, я вчера пристрелил 2-х человек, давайте ловите меня! Они, конечно, ни о чём не догадываются, даже о моих намерениях. Они всё также беззаботно курят, когда из 2-хстворчатых дверей с фотоэлементами появляется мэр. Ему уже за шестьдесят, к вытянутой лысине прилипли жиденькие волосёнки, которые он всё время зачёсывает набок, очевидно считая, что это делает его привлекательнее. По мне, так он будет намного привлекательней с дыркой в его уродливой башке.
Он открывает заднюю дверцу машины, его водитель – переднюю, а я, тем временем, заби-раюсь в свою и завожу мотор. Включив задние габариты, «Принц» медленно выезжает из за-ездного кармана. Я жду, пока он доедет до ближайшего поворота и только потом еду следом. Чтобы никто ничего не заподозрил мне достаточно держаться от него на таком расстоянии, чтобы не упускать из виду. Машин на дороге немного, да и «Принц» едет не быстрее 40 кило-метров в час, так, что мне без особого труда удаётся проследить весь его маршрут по городу. Один раз он останавливается перед супермаркетом, похожим на огромный раскрашенный бун-кер. Пока мэр делает там покупки, я успеваю слегка перекусить.
Минут через 20 оба выходят, при этом водитель тащит два больших туго набитых пакета. Вероятно он заменяет мэру телохранителя и служанку.
Спустившись вниз по улице, они выезжают на трассу, и здесь уже прибавляют скорость. У моей «семёрки» меньше «лошадей», поэтому приходится здорово попотеть, чтобы не отстать от них. По обеим сторонам мелькают убогие дома частного сектора, среди которых, впрочем, попадаются 2-х и трёхэтажные дачи. Чуть дальше ряды домов прерываются узкими улочками, в одну из которых и сворачивает машина мэра. Я замечаю это слишком поздно, так что ничего не остаётся, кроме как проехать мимо и, оставив «семёрку» на обочине, отправиться дальше пешком. Дорога узкая и не очень ровная, поэтому «Принц» едет медленно, покачиваясь на каждом ухабе. Мне не составляет труда следить за красными огнями его габаритов. Наконец, «Принц» останавливается перед широкими воротами 2-хэтажной дачи с треугольной крышей, и водитель дважды сигналит. Через короткое время с той стороны ворот раздаётся лязг отодвигаемого засова, одна из створок медленно отъезжает в сторону и «Принц» въезжает во двор. Я наблюдаю за ним примерно с 50–ти метров, стоя под низкой яблоней. Отсюда мне не виден номер дома, но ближе лучше не подходить, так как под козырьком горит красная точка камеры наружного наблюдения. Впрочем, это не так уж и важно – я могу присмотреться к соседним домам, а заодно и узнать, что это за улица. Я уже собираюсь возвращаться, но меня вдруг останавливает новая мысль: а что если это не дом мэра, и он приехал сюда в гости или по делу? Конечно, это маловероятно, если вспомнить, сколько он накупил всякой снеди – по гостям не ездят с таким припасами, но мне в любом случае не помешает это проверить.
Прислонившись к стволу яблони, я приподнял воротник и приготовился к долгому, уто-мительному ожиданию. Лёгкая пробежка меня немного разогрела, но зато я весь промок и сы-рой холод теперь пробирает до самых костей.
Моё ожидание оказалось ненапрасным: не прошло и получаса, как ворота снова откры-лись и «Принц» выехал на усыпанную обломками гравия дорогу. За тонированными стёклами не видно, сидит ли мэр в машине или же это водитель возвращается к себе домой. Я знаю не-плохой способ это выяснить. Пошарив в листве, я срываю полугнилое яблоко и швыряю его в заднее стекло удаляющейся машины. За шумом дождя раздаётся глухой шлепок, и я тут же сво-рачиваю в ближайший переулок. Оттуда я наблюдаю за машиной, которая, как я и ожидал, ос-танавливается. Вышедший под дождь водила, обходит её и, включив карманный фонарик, ос-матривает багажник и заднее ветровое стекло, а потом начинает светить по сторонам. Мне даже не нужно выходить из своего укрытия, чтобы убедиться в том, что мэра нет в машине. Проворчав какое-то ругательство, водила садится за руль, и уже через минуту красные огни «Принца» гаснут во тьме. Я выхожу из-за поворота и той же дорогой возвращаюсь назад.
К тому времени как я добрался к своей «семёрке» я вконец устал и продрог. Несмотря на это я остался доволен результатом своей вылазки. Теперь я знаю, где живёт господин мэр, и буду с нетерпением ждать нашей следующей встречи.
__________
На следующее утро я проснулся довольно поздно и тут же разозлился сам на себя: мэр уже наверняка отвалил из своей резиденции и сейчас может быть где угодно. Ждать его как вчера на городской площади мне незачем – гораздо важнее представлять общую картину его передвижений, а для этого мне нужно знать места, куда он чаще всего ездит. Так я смогу вы-брать наиболее подходящее.
Поднявшись с кровати, я влезаю в свою домашнюю одежду и ковыляю на кухню. Предки уже ушли на работу, так что я преспокойно могу заняться револьвером: почистить его, а заодно вставить недостающие патроны. Я не собираюсь разряжать в мэра все семь пуль, с моими запа-сами придётся обойтись двумя, в крайнем случае, четырьмя патронами – всё зависит от того, с какого расстояния я буду в него стрелять.
Пока на плите разогревается мой завтрак, я прочищаю ствол маленьким шомполом. Над рукоятью и вокруг курка имеется несколько потёртостей в виде сизоватых пятен, что, впрочем, не делает наган менее опасным. Интересно, сколько из той штучки угробили людей до того как она попала ко мне? Это так и осталось загадкой, которую мой дед унёс с собой в могилу. На-верное, он всё–таки заподозрил мою нездоровую страсть к нагану, потому что ни разу больше не давал мне стрелять из него. Но, может быть, это и к лучшему – иначе сейчас бы у меня было намного меньше патронов.
Сковорода начинает недовольно шипеть, я выключаю огонь и, замотав наган в чистую тряпку, прячу его обратно за шкаф. Свой завтрак – макароны с сыром я перекладываю в тарел-ку, но несмотря на аппетитный запах, есть мне совсем не хочется. Сейчас я могу думать только о предстоящем Убийстве, и я чувствую, что если я ничего не сделаю, то сегодняшний день про-падёт зря. В раздражении я отодвигаю тарелку с макаронами, подхожу к окну и несколько ми-нут смотрю на пустую детскую площадку за серыми стволами деревьев. Из дома напротив вы-ходят люди и спешат на работу по привычному для них расписанию… И тут меня осеняет. Ну, конечно же! В здании Городского Совета наверняка есть расписание сессий, на которых должен присутствовать мэр.
Оставив макароны на столе, я быстро одеваюсь и, прихватив на всякий случай свой «Эриксон», выхожу на улицу. Машину утром отец обычно забирает, поэтому в центр города приходится добираться на автобусе.
Прозрачные створки дверей разъезжаются в стороны, и я пробегаю мимо оторопевшей вахтёрши.
– Молодой человек, вы куда?
Старая перделка явно недовольна моим вторжением, она нехотя вылезает из–за стойки, подозрительно глядя на меня сквозь толстые стёкла своих очков.
– Где у вас здесь расписание заседаний? – спрашиваю я, не обращая внимания на её недо-вольство.
– Вон, на стене. – Она указывает на стенд подвешенный над журнальным столиком. По её тону я понимаю, что она так просто от меня не отстанет, поэтому, не мешкая, подхожу к расписанию и начинаю его изучать.
Итак, в 9:00 – совещание по вопросам ЖКХ, затем собрание в малом актовом зале у зам-преда по образованию – в 11:00, в 12:30….
– А что вы хотели узнать?
За моей спиной слышится нетерпеливое постукивание каблуков, и я с трудом сдерживаю себя, чтобы не развернуться и не послать эту старую вешалку куда следует. В зеркале над овальным столиком я ловлю на себе её взгляд – она пялится на меня, как на врага вторгшегося на её территорию. Скорее всего она чисто машинально подсказала мне где висит расписание, а теперь, опомнившись, пытается исправить свою ошибку.
– У меня встреча с одним важным человеком, – отвечаю я, так и не обернувшись. Ага, вот то, что мне нужно – в 15.00 заседание городских депутатов, на котором будет председательст-вовать сам мэр. Пробежав глазами следующий лист, я отмечаю про себя время, когда мэр здесь появляется, затем выхожу из здания администрации. Спиной чувствую, как вахтёрша пускает в меня взглядом ядовитые стрелы . Её трухлявые мозги оказались слишком убогими, чтобы при-думать новый вопрос, и её это наверняка здорово бесит.
На крыльце я заношу в записную книжку телефона цифры, которые успел запомнить. 9:00, 13:30 и 16:25. Не слишком много, если учесть, что изо дня в день этот график может ме-няться. Остаётся ещё одна нерешённая проблема: где взять машину для дальнейшей слежки, если мой старик каждое утро на ней уезжает? Это может разрушить все мои планы, поэтому придётся придумать какую–нибудь весомую причину. Впереди ещё целый день, и у меня полно времени, чтобы поразмыслить над этим.
На обратном пути я захожу в книжный магазин и долго слоняюсь между полками, разгля-дывая корешки книг. Лучший способ убить время – это почитать интересную книжку. Я достаю одну, чтобы просмотреть рецензию на обложке. Это сборник сочинений какого–то Сартра, которого наградили Нобелевской премией. Мне становится интересно, за что ему дали такую награду, и я выкладываю за эту книжку все свои карманные деньги.
Дома, улёгшись на кровать, я с головой погружаюсь в чтение. Первый рассказа называется «Герострат» и, когда я начинаю его читать, то сразу понимаю, что это то что надо. Повествование ведётся от лица человека, который не любил людей и поэтому решил стать убийцей.
Особенно мне понравилось предложение: «Однажды вечером мне пришла в голову идея выстрелить в людей».
Интересно, что я об этом думал, когда был ещё мальчишкой.
«Я смотрел на спины людей и, судя по походке, представлял себе, как они падают под моими выстрелами».
Волна жара ударяет мне в голову, при этом у меня возникает чувство, будто кто–то во-рвался в мою жизнь и выставил напоказ все мои тайные мысли. Я продолжаю жадно проглаты-вать каждое слово, пока не дочитываю рассказ до конца. Начало оказалось неплохим, но кон-цовка меня разочаровала. Так долго планировать убийство, чтобы потом всё запороть – на такое способны только дилетанты, которые на самом деле никогда не хотели никого убивать. Если ты так ненавидишь себе подобных, что готов пристрелить любого из них, то необязательно делать это средь бела дня на многолюдной улице. Убивать нужно после наступления темноты и без всяких свидетелей. Так меньше шансов, что тебя поймают, а, значит, в перспективе можно больше убить. Вместо этого «герой» «Герострата» стреляет в случайного прохожего, а потом, спасаясь от толпы, прячется в сортире. Ничего глупее он, конечно, сделать не мог. Пустить себе пулю в рот он так и не решается.
Отложив книжку в сторону, я несколько минут размышляю над всем этим. «Герострат» оставил во мне ощущение какого–то фатального абсурда. Может быть, автор и ставил перед собой такую цель, чтобы показать, насколько реальность далека от человеческих замыслов. Только ко мне это не относится. Я уже убил 2-х человек и не попался. Я всё тщательно рассчитал и воплотил свой замысел в жизнь, а точнее в смерть. Я прокручивал в голове десятки возможных вариантов «до» и «после» и все они сводились к тому, чтобы оставить как можно меньше следов. «Герострат» об этом не думал, для него на первом месте было осуществление самого убийства. Если ты не гуманист, то ничего другого, кроме как убивать людей тебе не остаётся. Пожалуй, это единственное, в чём он был прав.
Вспомнив, что так и не поговорил с отцом насчёт машины, я достаю свой мобильный и звоню ему. Пока идут гудки, я соображаю, какую историю ему рассказать, чтобы она выглядела достаточно правдоподобно. Первое, что приходит мне в голову – это болезнь несуществующей бабушки моей подруги, которая живёт на самой окраине города и поэтому необходима машина, чтобы туда добраться. Всё это я начинаю выкладывать своему отцу, когда он берёт трубу, и поспешно согласившись со мной, обрывает связь. По его раздражённому голосу я догадываюсь, что отвлёк его от работы и потому он не стал дослушивать мою легенду. Тем лучше – мне не придётся лгать и выдумывать новые подробности этой истории. Где–то через час я поеду за машиной, а потом до конца дня буду пасти мэра как послушную овечку. Если повезёт, я убью его на следующей неделе.
__________
В среду во второй половине дня я жду мэра напротив ресторана «Золотая Арфа». Этот ресторан считается одним из самых дорогих в городе, и то, что мэр любит заезжать сюда во время обеда, я отмечаю в своей записной книжке. Сегодня утром я попытался составить при-мерный график его рабочего дня, только получился он весьма размытым и непоследователь-ным. Даже расписание сессий, которое я нашёл на городском сайте, мало что давало, так как господин мэр не всегда на них появлялся, поручая их своим заместителям. Зато он в любой мо-мент мог уехать на какой–нибудь банкет или торжественное открытие. Таких незапланирован-ных поездок у него хватало, и за день они меня порядочно изматывали. Кроме того, два–три раза в неделю мэр уезжал из города, куда – неизвестно, поскольку я никогда не ездил за ним на большие расстояния.
Пока он наслаждается изысканными блюдами в ресторане, я могу расслабиться и про-смотреть недавно купленную газету. Статья о моих убийствах на первой полосе и уже успела стать сенсацией недели. Пропустив длинное вступление, я нахожу то, что мне интересно.
«По словам следователя из отдела особо тяжких преступлений, убийца
стрелял с небольшого расстояния из револьвера системы наган. Перед
этим он бросил камень в стоявшую на улице машину, рассчитывая на
появление её владельцев. Всего было сделано три выстрела, которые
слышала бабушка с 1–го этажа, но приняла их за звуки петард, которые
подростки часто взрывают под окнами. C убитых были сняты золотые
цепочки, поэтому не исключена версия ограбления. Разрабатываются
также другие версии, но следствие пока о них умалчивает».
Я складываю газету пополам и бросаю её в бардачок. Эта статья развеяла мои последние опасения, и если после того вечера я и подумывал на какое-то время затаиться, то теперь в этом не было необходимости. Конечно, эта писанина не означает, что менты выложили перед газет-чиками все свои карты – не такие они дураки, но можно не сомневаться, что у них нет даже примерного портрета убийцы. Всё что им остаётся, это искать мотив, которого не существует. Все эти статьи и телепередачи, в которых отважная милиция ловит преступников – не более чем показушное шоу. Менты далеко не всесильны и то, что я до сих пор на свободе – лишнее тому доказательство.
Через полчаса из ресторана выходит длинноногая девица со светлыми прямыми волосами. Ей лет 20, может чуть больше. Следом за ней, поправляя пиджак, выплывает мэр; он обнимает её за талию и что–то воркует ей на ухо. Девица сначала улыбается, потом шутливо отталкивает его и быстро семенит к зелёному «Пежо». Мэр годится ей в дедушки, но не требуется большого ума, чтобы понять, что отношения у этих двоих далеко не родственные. Пока «Пежо» медленно выруливает на дорогу, я раздумываю за кем ехать – за ним или за «Принцем». Сейчас только начало третьего, и мэр, скорее всего, поедет на запланированное заседание в исполкоме. Револьвер я с собой не брал, так что нет смысла кататься за старым козлом по всему городу. Зато я могу узнать, где живёт эта тёлка, что может мне пригодиться.
Я включаю зажигание, и, подождав, когда «Пежо» отъедет метров на 50, еду за ним. По-года сегодня ясная, мне хорошо видно как в глянце заднего стекла хэтчбэка плывёт осеннее небо. Ветер срывает листья с растущих у обочины каштанов и кружит их над дорогой, осыпая машины и прохожих. Зелёный «Пежо» никуда не торопится, поэтому следить за ним одно удо-вольствие. Один раз он останавливается возле ювелирного магазина, из которого девица выхо-дит с лицом, сияющим как перстни на витринах. У неё красивое лицо с правильными чертами, только эмоций в нём не больше чем в манекене. Тёлки вроде этой любят роскошную жизнь и ложатся под любого, кто сможет им её обеспечить. Наверное, они воспринимают это как вы-годную сделку. Интересно, что бы я делал, если бы какая-нибудь старая выжившая из ума рух-лядь предложила мне ублажать её за приличные деньги? Я бы конечно согласился. Я бы в на-значенное время пришёл к ней домой, поставил её раком, засунул ствол револьвера в её старче-ское дупло и нажимал на спусковой крючок до тех пор, пока не опустеет барабан. После этого я бы забрал все деньги и драгоценности, какие бы смог найти в квартире и жил потом в своё удовольствие. А вот любовница мэра так сделать не сможет. Сколько бы дорогих тряпок и косметики на ней не было, ей не избавиться от понимания того, что она последнее дерьмо.
Она садится в свой «Пежо» и медленно катит вниз по главной дороге, а я всё также не от-стаю от неё. Наконец «Пежо» сворачивает в узкий просвет между домами. Притормозив у обо-чины, я выхожу из машины и дальше иду пешком. Окружённый со всех сторон 5–тиэтажками грязно–серого цвета «Пежо» никуда не денется. Подойдя к полуоткрытым воротам с облупив-шейся на них краской, я замечаю, как он медленно огибает двор по разбитой дороге. Я пересе-каю небольшую поляну с растущими вокруг деревьями и пристраиваюсь на самодельной ла-вочке под спутанной кроной дикой вишни. Отсюда я могу сколько угодно наблюдать за своим объектом, не вызывая лишних подозрений.
Зелёный «Пежо» проезжает ещё несколько метров вдоль дома напротив и останавливается перед 4–м подъездом. Я узнаю этот дом – на прошлой неделе мэр заезжал сюда несколько раз, только с другой стороны. Чтобы не светиться, я оставил машину за постройкой, которая служила энергоблоком, и наблюдал за ним в шестикратный бинокль. Тогда я ещё подумал, что здесь у него вторая квартира и, как видно, не очень–то и ошибся.
Поставив «Пежо» на сигнализацию, девица скрывается в подъезде. Какое-то время я на-блюдаю за верхними окнами в ожидании, что там появится чьё–нибудь движение. Большинство из них занавешены, и ни в одном ни шороха, ни тени. Возможно, квартира девицы выходит окнами на другую сторону, но скорее всего у неё просто стоит кондиционер, и она никогда не открывает шторы для посторонних глаз.
Мои наблюдения прерывает звонок Тани. Едва я нажимаю кнопку вызова, как она начинает распинать меня за то, что я третий день подряд ей не звоню, что дома меня не застанешь, и если так дальше будет продолжаться, то она меня бросит. Я набираю в грудь побольше воздуха, чтобы не нагрубить ей, а затем, выдохнув, отвечаю, что в течение часа к ней приеду. Я знаю, что ей нужно, и сегодня она это получит.
__________
– Тебе хорошо со мной?
Это первая полноценная фраза, которую Таня произнесла за последние два часа, прове-дённые нами на её узкой скрипучей кровати. Я лежал рядом, чувствуя, как её пальцы бегают по моему телу под тонким одеялом.
– Почему ты спрашиваешь?
Я не хотел о чём–либо с ней говорить, и просто смотрел на косые лучи солнца на потолке, которые то и дело перекрывала тень от покачиваемого ветром клёна за окном. Мне вдруг стало противно. Противно от приторно–солоноватого запаха, исходящего от нас обоих, от прикосновений Тани, которая только что стонала и дёргалась в оргазме и даже от собственного тела – потного, уставшего и до безобразия беспомощного.
Таня прижалась к моему плечу влажной щекой, её пальцы замерли у меня на груди.
– В последнее время мне кажется, что мы всё больше отдаляемся друг от друга.
– Интересные твою голову посещают мысли.
Таня приподнялась и, упёршись локтем в подушку, с укором посмотрела на меня.
– А что я должна думать? Я, конечно, знаю, что ты самовлюблённый и отмороженный эгоист, каких свет не видывал, но можно же хоть иногда вести себя по–человечески?!
Я отбросил одеяло и встал с кровати – от желания отвесить Тане оплеуху у меня начали дрожать руки. Ещё совсем недавно она ругала меня и угрожала бросить, а теперь разводит тут какие–то сопли о человечности. Я знаю, что у неё свои планы на ближайшее будущее – иначе к чему весь этот трёп о совместной жизни? Наши взгляды встретились в отражении висящего у окна зеркала, и мне сразу всё стало ясно: Таня будет также стремиться к своей цели, как я стре-мился стать убийцей, пожалуй, это единственное в чём мы похожи.
– Ну что ты молчишь? – в её голосе появились плаксивые, требовательные нотки. – Неу-жели я для тебя ничего не значу?
Я пристально посмотрел на Таню – она свернулась под одеялом змейкой, в её серых гла-зах застыли слёзы. Сев на кровать, я положил её голову себе на колени и провёл рукой по её чёрным крашеным волосам.
– Ну конечно значишь, как ты могла такое подумать? Просто пока я не могу оправдать всех твоих ожиданий, придётся какое-то время подождать… Ты только не плачь, ладно?
Мне вдруг стало тошно от того, что мои слова прозвучали слишком искренне – лучше бы они отдавали фальшью, тогда Таня наверняка вышвырнула бы меня. Вместо этого она слабо улыбнулась и, глядя на меня снизу вверх, начала ловить мою ладонь.
– Извини, но мне пора. Если я к четырём не буду у шефа, у меня возникнут проблемы. Увидимся на выходных.
Я быстро оделся, поцеловал Таню на прощание и выскочил в коридор. У меня не было ни малейшего желания выслушивать её слёзные причитания, и только оказавшись на улице, я сно-ва почувствовал себя легко и свободно.
Признаться, поведение Тани меня сильно озадачило. Обычно она никогда не раскисала, предпочитая грубовато–высокомерную манеру поведения. Закатывать истерику – это прове-ренный способ всех девчонок, когда они хотят добиться своего, и то, что Таня решила испробо-вать его на мне, не могло меня не взбесить. Несколько раз я порывался вернуться к ней и прямо высказать всё, что я о ней думаю, но, в конце концов, решил не торопить события.
В тот же вечер, дожидаясь мэра у знакомого поворота, я понял, что пора менять тактику моих наблюдений. Я могу хоть целый месяц ездить за ним по всему городу, и всё чего я добь-юсь – это того, что меня однажды засекут. К тому же все его передвижения довольно непред-сказуемы, так что продолжать дальнейшую слежку нет никакого смысла. Мне удалось узнать, где он бывает чаще всего и в какое время, правда в последнем я был не слишком уверен. Точнее уверенности у меня не было ни в чём. Для начала я должен выбрать наиболее подходящее место, а затем рассчитать, когда он там появится. Первое о чём я подумал – это его загородный дом, в который мэр всегда возвращается после наступления темноты. Как только «Принц» подъедет к воротам, я начну стрельбу через боковые стёкла. У меня будет не больше 15 секунд, чтобы забрать то, что мне нужно, потом в соседних домах подымется переполох, и обычно тёмная улочка будет светиться как на праздник. Уйти я могу только в 3–х направлениях, и на этот раз придётся обойтись без машины – на узких просёлочных дорогах её легко заметить. План, конечно, дерзкий, но чем дольше я о нём думал, тем больше в нём возникало сложностей. Во–первых – камеры наблюдения, торчащие под крышами домов, вроде того, что построил себе мэр. Во–вторых, на обратном пути я могу наткнуться на чью–нибудь машину света фар которой будет достаточно, чтобы все мои старания уйти незамеченным полетели в задницу. И, наконец, любой расторопный сторож может спустить на меня собак. Нет, придётся придумать что–нибудь пооригинальней. Хорошо бы выманить его в какую–нибудь безлюдную местность, но как это сделать? Тут я посмотрел на своё телефон, который всё время крутил в руке, и от осенившей меня идеи, едва не подпрыгнул в кресле. Если получится трюк с телефоном, я могу застрелить мэра в любом удобном для меня месте.
Я завёл машину и поехал по шоссе в город. На одном из поворотов я разминулся с «Принцем» мэра и пожелал ему счастливой дороги. Обидно будет, если с его хозяином что–нибудь случится до того как я доберусь до него.
__________
За городским парком находится пустырь площадью примерно 200 м2. По его краям – зем-ляные отвалы, свидетельствующие о том, что площадку когда–то ровняли под строительство, которое так и не начали. Сразу за пустырём возвышается плотная стена деревьев, а чуть дальше расположилось несколько домов частного сектора, утопающих в буйной растительности. Для убийства – как раз то, что надо.
Я оставляю «семёрку» у обочины и по широкой колее направляюсь к пустырю . По дороге я высматриваю для себя подходящее укрытие, хотя выбирать здесь особо не из чего: либо густые заросли и высокие стволы деревьев слева, либо несколько гаражей справа. Гаражи ближе, но в любом из них может быть какой–нибудь автолюбитель, которому нравится допоздна засиживаться в своей машине. Остаются деревья, и я пересекаю пустырь, чтобы проверить, насколько удобно будет стрелять оттуда. Забравшись в заросли, я прикидываю расстояние – до того места, где я оставил «семёрку» примерно 50–60 метров. Хотя свет от огней проезжей части слегка рассеивает темноту, попасть с первого выстрела будет нелегко даже для опытного стрелка, не говоря уже обо мне. Я ещё не стрелял с такого расстояния и не знаю толком, какая прицельная дальность у моего нагана. Хочешь не хочешь, придётся потратить несколько патронов на пробные выстрелы, в таком деле любой промах может стать последним.
Выехав с пустыря, я проезжаю несколько кварталов с панельными девятиэтажными дома-ми, пока впереди не показывается широкое поле. Дома остаются позади, передо мной только тёмная синева с мерцающими звёздами, исчезающими за горизонтом. Справа от меня тянется сплошной ряд диких акаций, отделённых от поля широкой тропой. Я сворачиваю на эту тропу и на малой скорости доезжаю до места, где деревья разрослись наиболее плотно, образуя не-большую поляну. Дальше начинаются виноградники местных садоводов, и ехать мне туда неза-чем. Остановив машину, я достаю из–под сиденья револьвер, и, оставив включёнными фары, выбираюсь наружу. В багажнике полно всякой всячины – инструменты, материалы для мелкого ремонта, которые отец таскает с собой, когда уезжает в загородный дом, доставшийся нам от деда. Основательно там порывшись, я вытаскиваю, наконец, неровный лист фанеры. Вполне подойдёт в качестве мишени. Затем я обхожу поляну, осматривая соседние деревья, пока не нахожу между двумя узкую брешь. Пристроив в неё лист фанеры на уровне моей груди, я отхожу на несколько шагов, чтобы рассмотреть свою мишень в свете фар. На пустыре не будет такого освещения, поэтому я выключаю фары и, перейдя на другой конец поляны, жду, пока мои глаза привыкнут к темноте. Через несколько минут я начинаю различать силуэты деревьев на фоне ночного неба и неясное серое пятно впереди. Схватив револьвер обеими руками, я навожу ствол на его середину. Окружающая тишина почти ощутимо давит на меня, и я взрываю её первым выстрелом. За ним следует второй, примерно в ту же точку, затем третий и четвёртый. От громких выстрелов мои уши закладывает , а призрачная цель исчезает в едком дыму. Я быстро подхожу к своей мишени и, включив карманный фонарик, начинаю её изучать. Всего одно попадание. Точнее два – одна из пуль оторвала нижний краешек листа, и тот чуть накренился, застряв между переплетённых веток.
На большее я и не надеялся. Я швыряю продырявленную фанеру подальше в кусты и воз-вращаюсь к своей машине. Придётся выбрать гаражи и стрелять с короткой дистанции. Но сна-чала я должен провернуть ещё одно маленькое и не менее рискованное дело.
__________
Девица, которую мэр посещал два или три раза в неделю, любила разъезжать по городу на своём «Пежо». Целью всех её поездок были бутики с модной одеждой и парфюмерией, салоны красоты, а в перерывах кафе или какой–нибудь ресторан. Мне не нужно было следить за ней целый день, чтобы знать всё это, но меня больше интересовало то время, когда она возвращает-ся домой. Как только начинало темнеть, я ставил машину напротив её дома так, чтобы был ви-ден подъезд, при этом оставаясь на безопасном расстоянии. Все эти часы долгого ожидания ме-ня порядочно утомляли. Эта тёлка возвращалась домой, когда ей вздумается и мне никак не удавалось выбрать подходящий момент. Однажды я проторчал у её дома до поздней ночи и так и уехал не дождавшись. Моё терпение уже было на исходе. Отбросив всякую осторожность, я таскал с собой наган и хлороформ, который приобрёл накануне. Но девица возвращалась домой либо слишком рано, либо слишком поздно.
На четвёртый день я решил рискнуть: вместо того, чтобы сидеть в машине, я спрятался за широкой акацией недалеко от подъезда. В том, что темнота полностью скрывает меня, я убе-дился когда несколько прохожих прошли совсем рядом и не заметили меня. Зелёный «Пежо» я решил ждать до восьми часов. Сейчас без двадцати шесть, значит придётся набраться терпения на ближайшие два часа. Два часа молчаливой пытки. Какие только мысли не лезут в голову за это время. Первые 15 минут я убеждал себя, что дело выгорит, если я всё сделаю как надо, если буду действовать по намеченной схеме. Через полчаса я начал сомневаться, что она вообще се-годня появится. Она может зависнуть в ночном клубе, остаться у подруги или вообще уехать из города. Когда голова переполнена подобными мыслями крайне трудно сохранять хладнокровие. От долгого стояния под деревом мои конечности затекли, и я стараюсь размять их простыми движениями. В полной тишине, нарушаемой только стрёкотом сверчков и изредка отдалёнными звуками шагов, проходит ещё какое-то время. Неожиданно тьму разрезает яркий луч света от фар въезжающей во двор машины. Пригнувшись, я застываю в позе бегуна перед стартом. Рука в правом в правом кармане судорожно сжимает баллончик с хлороформом. Пока машина медленно приближается, я пытаюсь разглядеть её как следует. Фары в форме полумесяца – что очень смахивает на «Пежо». Я чувствую, как каждый мой нерв превращается в натянутую струну. Волна жара прокатывается от затылка к спине, и какое-то время я не могу сдвинуться с места. Машина подъезжает достаточно близко, чтобы я мог услышать слабый шум двигателя. Теперь уже нет сомнений, то это «Пежо». Он останавливается у обочины в 4–х метрах от меня. Сбросив с себя оцепенение, я подкрадываюсь к кустарнику, отделяющему от меня подъездную дорожку. Хлопает дверца, затем раздаётся стук каблуков. В полутьме я различаю женский силуэт и в следующее мгновение выскальзываю вперёд. От неожиданности девица застывает с приподнятой рукой, в которой зажаты ключи от машины. Его короткого замешательства достаточно, чтобы выхватить баллончик и прыснуть ей солидную дозу в лицо. В ту же секунду она как подкошённая валится прямо мне на руки. Я едва успеваю подхватить её и невольно вздрагиваю, когда за моей спиной что–то с металлическим звоном падает. Удерживая одной рукой бесчувственную девицу, второй я нашариваю брелок с ключами. Её привычка ставить машину на сигнализацию, отойдя на несколько метров, сыграла мне на руку. Теперь – побыстрей отта-щить её от подъезда, пока оттуда кто–нибудь не вышел. Прижав девку к «Пежо», я открываю заднюю дверцу и впихиваю её в салон. Её длинные ноги в туфлях на шпильке не дают мне за-крыть машину. Чертыхаясь сквозь стиснутые зубы, я сбрасываю их на пол и захлопываю нако-нец долбанную дверь. Вся эта возня отняла слишком много времени, каждую секунду я ожи-даю, что вспыхнут ближайшие окна, либо появится какой–нибудь припозднившийся доходяга. И тогда весь мой план полетит к чертям.
Подгоняемый этой мыслью, я быстро забираюсь в машину и только за её тонированными стёклами чувствую себя в полной безопасности. С минуту я сижу в водительском кресле, пыта-ясь справиться с учащёнными ударами пульса и взять себя в руки. От баллончика всё ещё зажа-того в моей руке исходит слабый запах эфира. Я прячу его поглубже в карман куртки и, пере-гнувшись через сиденье, проверяю, как там девчонка. Она застыла в нелепой позе, словно сло-манная кукла. После такой порции снотворного она проваляется в отключке часа два, если не больше. На всякий случай нужно будет обмотать её скотчем, но этим я займусь уже на месте. Включив зажигание, я медленно еду к тёмной арке между домами. После «семёрки», дребез-жащей на каждом ухабе, вести «Пежо» просто удовольствие. Перед тем как выехать на ярко освещённую уличными огнями дорогу, я останавливаюсь, раздумывая как лучше добраться до пустыря. Ехать через центр города быстрее, он можно нарваться на пост, гораздо меньше риска, если ехать глухими переулками, хотя для этого придётся сделать изрядный крюк.
Пропетляв так несколько кварталов, ныряя из одной арки в другую, я, наконец, выезжаю анна дорогу, которая приведёт меня к пустырю. На этой дороге нет большого движения, и от-сутствуют запрещающие знаки, и, всё–таки я напряжённо всматриваюсь в темноту, ожидая, что свет фар высветит примостившуюся на обочине патрульную машину. Неожиданно за моей спиной раздаётся какой–то зудящий звук. Я резко выворачиваю руль, «Пежо» тут же съезжает с дороги, и я едва успеваю нажать на тормоз, не доехав всего несколько метров до ближайшего дерева. На заднем сиденье по–прежнему что–то зудит, и до меня не сразу доходит, что это всего лишь телефон. С трудом оторвав руки от руля, я стягиваю с плеча тёлки лакированную сумочку и достаю оттуда ноющий мобильник. Звонит какой–то Арманд. Сбросив вызов, я начинаю листать телефонную книгу. После нескольких десятков имён я, кажется, нахожу то, что мне нужно. Пупсик. Интересное прозвище для старого урода. Конечно, пупсиком может оказаться кто угодно, но это легко проверить. Я нажимаю кнопу вызова, и на экране тут же появляется ухмыляющаяся рожа мэра, чем–то напоминающая старого крокодила. Надо быть настоящей извращенкой, чтобы любоваться подобным зрелищем у себя в телефоне. Отменив вызов, я несколько минут обдумываю текст сообщения, которое собираюсь послать господину мэру. Он должен быть коротким и достаточно убедительным, чтобы заставить его примчаться сюда. Мэр далеко не красавец, и вряд ли захочет расстаться со своей драгоценной подстилкой, так что можно сочинить что–нибудь в требовательном тоне. Например: «Срочно нужны деньги. Жду тебя там–то, в такое-то время. По телефону не могу всё объясню при встрече».
Девица наверняка часто разводит его на бабки, поэтому подобное смс не должно вызвать у него подозрений.
Отослав сообщение, я отключаю телефон и выруливаю на дорогу. Впереди темнеют гус-тые заросли, слева открывается широкое пространство, за которым выстроились ряды придо-рожных фонарей. Их света достаточно, чтобы различить силуэт человека на пустыре, недоста-точно, чтобы увидеть, что там происходит. В одном месте имеется просвет, от которого, огибая пустырь, к гаражам тянется узкая дорожка. Туда я и направляю «Пежо». Выключив зажигание, я перебираюсь на заднее сиденье, чтобы связать лежащую без сознания девицу скотчем. Пока я этим занимаюсь, меня не оставляет мысль, что несмотря на удачное начало, весь мой план по-строен на мыльных пузырях. У мэра может быть с десяток причин, чтобы не приехать сюда, даже, несмотря на сообщение, которое я ему отправил. Он может уехать по какому–нибудь срочному делу, остаться в другом городе, отключить трубу, наконец! У меня нет ни малейшего представления, где он сейчас, и самое паршивое – я даже не знаю, что делать. Если он так и не появится. В этом случае придётся угробить девицу, а это не входит в мои планы.
Проклиная себя за собственную непредусмотрительность, я выволакиваю девицу из ма-шины и запихиваю в багажник. Для этого приходится подогнуть ей колени к груди и оставить её там в скрюченной позе. Затем я возвращаюсь в салон и несколько минут смотрю на отклю-чённый мобильник, как на свою последнюю надежду. Если мэр прочёл сообщение, то наверня-ка пытается сейчас дозвониться. Сидеть и теряться в догадках не имеет смысла, нужно действо-вать. Я достаю наган, вес которого тут же рассеивает все мои сомнения и неуверенность. Я на-тягиваю до переносицы чёрную повязку и выхожу из машины.
Темнота снаружи полная, только кое-где разлиты фиолетовые пятна света. Со стороны дороги доносится шум проезжающих машин, но меня он нисколько не волнует. Даже если кто–то и услышит выстрелы, вряд ли у него возникнет желание лезть в непроглядные заросли, зная, что там можно получить пулю. Лучше сидеть за баранкой в тёплом салоне и делать вид, что ничего не случилось. Мало ли, что там хлопнуло в темноте. В подобных ситуациях большинство людей ведёт себя как трусливые крысы.
Часы показывают ровно семь. Я медленно иду вдоль кустарника, выискивая подходящее укрытие. Если мэр заявится, то непременно со своим водилой–телохранителем, у которого на-верняка имеется при себе ствол. Водилу нужно будет валить в первую очередь и сделать это быстро, прежде чем он успеет включить заднюю передачу. Я прячусь за развесистым растени-ем, ещё раз продумывая всё до мельчайших деталей. Как только машина мэра проедет по доро-ге к пустырю, мне хватит и нескольких секунд, чтобы незаметно подкрасться к ней. Заметив «Пежо», мэр выйдет или просто посигналит. И тут я разряжу свой наган прямо в боковое стекло водителя. Хорошо, если одна из них попадёт в мэра – я сэкономлю на патронах.
Минуты ожидания тянутся невообразимо медленно; за то время, что я провёл на пустыре, я успел представить десятки вариантов развития событий, вплоть до того, что меня подстрелят, а мэр убежит. Конечно, такая возможность крайне ничтожна, но чего только не придумаешь, лишь бы убить время! А время никуда не торопится и, сидя за кустом, я начинаю ощущать, как осенняя свежесть превращается в ледяной холод. И где этот чёртов мэр? Мои надежды на то, что он припрётся через 15 минут после моего смс явно не оправдались. Сейчас он может быть где угодно, за десятки, а то и сотни километров отсюда. От этой мысли меня бросает то в жар, то в холод. Я стараюсь избавиться от неё, но она всё равно наползает, как назойливое насеко-мое. Понимая, что отступать поздно, я прислушиваюсь к отдалённому шуму машин, всё ещё надеясь услышать знакомый гул двигателя «Принца», который я не спутаю ни с каким другим. Мои пальцы в тонких перчатках понемногу начинают замерзать, и я тут растираю и разминаю их, чтобы они были гибкими когда… Нет, этот старый кобель издевается надо мной! Теперь я готов убить его только за это томительное ожидание. Неужели ему плевать на свою любовницу. Я смотрю на стоящий неподалёку «Пежо», полукруглый зад которого поблёскивает в темноте. Девица конечно ещё в отключке, ведь прошло не больше получаса с того времени, как я привёз её сюда. Что если…
Мою мысль внезапно прерывает яркий свет, полоснувший по рядам зарослей. Кто–то свернул с шоссе и направляется к пустырю. У меня перехватывает дыхание, спина и ладони тут же становятся мокрыми, а наган невыносимо тяжёлым. Обругав себя за собственную слабость, я припадаю к земле, растянувшись во весь рост. Шуршание колёс раздаётся совсем рядом и в следующую секунду из–за кустов, словно плоская морда амфибии, выплывает передний бампер «Принца». Свет его фар устремлён прямо на «Пежо», освещая его как на сцене. Я начинаю ползти в такт медленному движению машины, сжимая в правой руке револьвер. Едва «Принц» останавливается, я слышу глухой щелчок открываемой двери. Я вскакиваю, как на пружине и направив наган на боковое стекло дважды спускаю курок. Звуки выстрелов разносятся эхом по всему пустырю, а тьма перед глазами становится сизой от дыма. Я делаю шаг назад и со всей силы бью в стекло ногой, проваливая его внутрь. Передо мной неясно маячит силуэт какого–то массивного тела, прижавшего руки к груди и издающего хрипящие звуки. Раненый поворачивает голову ко мне, и я стреляю в него почти в упор. Мои глаза уже настолько привыкли к темноте, что я вижу брызги, разлетевшиеся по салону. В этот момент до меня долетает какая–то возня с другой стороны машины и, глянув на пассажирское сиденье, я замечаю, что там никого нет. Старый говнюк, несмотря на возраст, оказался довольно шустрым, и, пока я разбирался с водителем, успел выбраться наружу. Я быстро обхожу «Принца» спереди – теперь передо мной всё широкое пространство на фоне которого маячит фигура убегающего мэра. Я без особых усилий догоняю его, останавливаюсь в 2–х метрах и прицеливаюсь в сутулую спину. Услышав моё приближение, мэр потыкается и в ужасе издаёт громкий вопль. Только его криков мне тут не хватало. Мушка револьвера пляшет на его темени и тут мэр из последних сил бросается в сторону.
– Помогите! Кто–ни…
Конец фразы я обрываю выстрелом, однако пуля пролетает мимо. Мэр тут же вскакивает на ноги, готовый рвануть к спасительным огням. В два прыжка я оказываюсь рядом и, схватив его за поднятый ветром галстук, обматываю его вокруг шеи мэра. Одним рывком я опрокиды-ваю его на спину. Старикан размахивает руками, как крыльями мельницы и сучит ногами, пока я волоку его по пыли подальше от огней шоссе. Наган теперь только мешает, и я едва успеваю сунуть его за пояс. Моя жертва сопротивляется как загнанное животное, но я затягиваю узел всё туже, перекрывая ему кислород. От усилий я весь взмок, мой балахон липнет к плечам и спине, а ещё недавно замёрзшие пальцы становятся скользкими под материей перчаток. Мэр хрипит, извиваясь у моих ног, как червяк, насаженный на иглу. Какое-то время мы смотрим друг на друга и, хотя в полутьме я с трудом различаю его лицо, я кожей чувствую его взгляд, полный ужаса, мольбы и непонимания. Не в силах поверить, что смерть может длиться так долго, я до предела напрягаю мышцы, пока их не сводит судорогой. Моё сознание вдруг заволакивает чёрным туманом, и на несколько секунд я теряю представление о происходящем.
В себя я прихожу от судорожной боли в руках, в которые словно залили жидкий свинец. Мэр уже не дёргается и бессильно повис на собственном галстуке. В нос мне ударяет запах мо-чи, и я невольно отстраняюсь от тела.
Я всё запорол.
Даже в страшном сне мне не могло присниться, что всё произойдёт именно так. Одно де-ло стрелять в людей и совсем другое душить их собственными руками. Более уродливое Убий-ство трудно себе вообразить.
От изнеможения я еле держусь на ногах, меня тошнит и, если бы не пустой желудок, то меня вывернуло бы наизнанку. Словно во сне я запускаю руку под пиджак мэра и выуживаю оттуда туго набитый кошелёк. Мне хочется зашвырнуть его подальше, но вместо этого я меха-нически засовываю его в карман. Где–то за гаражом лает пёс, а со стороны дороги доносится привычный шум машин. Я ковыляю в полной прострации, безразличный ко всему вокруг. В сознании мигает красная лампочка, призывающая замести все следы, но меня передёргивает от одной мысли возвращаться обратно. Я ускоряю шаг и бегом направляюсь к зарослям, подальше от проклятого места.
__________
Домой я вернулся крайне подавленный и, отказавшись от позднего ужина с предками, за-перся в своей комнате. Я сбросил одежду и запихнул её в пакет, который вместе с наганом су-нул под кровать. Меня всё ещё трясло. В голове была полная каша из вопросов и обрывков мыслей.
Почему я не стрелял? Ведь я мог пристрелить его прямо там на пустыре. Размышлять было некогда, поэтому и пришлось задушить его. А что если он не умер, что если просто выру-бился или в коме? У меня колени подкосились, я сел на кровать, чувствуя себя вконец обесси-левшим. Нет, когда я доставал его бумажник он уже не дышал. Или я просто пытаюсь убедить себя в этом? Ищу оправдание, почему не сделал контрольный? Почему не стёр все следы? А следов я оставил предостаточно, так что теперь у ментов появится не одна зацепка.
Чтобы хоть немного успокоиться и взять себя в руки я залез в душ и просидел под горя-чими струями около часа. Выбравшись из ванной, я сразу лёг в постель, но заснуть так и не смог. Сегодня на пустыре я наделал много шума, но настоящий шум поднимется завтра, когда найдут трупы. Впадать в отчаяние по этому поводу ещё рано, всё–таки я ушёл незамеченным и опознать меня не смогут. Нет свидетелей – нет преступника.
Перевернувшись на бок, я попытался выбросить все эти ненужные мысли из головы, только ничего у меня не вышло. И зачем я схватился за этот чёртов галстук, когда мог приста-вить ствол к его полулысой голове? Когда мог покончить с ним одним выстрелом? Я просто потерял контроль над ситуацией и теперь это может обернуться настоящей катастрофой.
Утром у меня поднялась температура, и я весь день провалялся в постели. Сжавшись под одеялом, словно червь, я трясся в ознобе, каждую минуту ожидая, что нагрянут оперативники. Револьвер из–под кровати перекочевал под мою подушку, и стоило кому–нибудь позвонить в дверь, как я тут же хватался за него и, затаив дыхание, прислушивался к звукам в прихожей. Перед моими глазами возникали кровавые сцены, только теперь мишенью в них был я сам. Не знаю, чего я боялся больше – смерти или того, что меня примут. Гнить за решёткой я не соби-раюсь, поэтому выход может быть только один. Самый быстрый и самый надёжный. Но как узнать, смогу ли я это сделать, если я раньше этого не делал? Пару раз я прикладывал дуло к виску и держал, пока палец на крючке не становился ледяным, а в мыслях не наступала полная отрешённость. Это займёт не больше секунды, так что никто не успеет меня остановить. Нет, я не стану вторым Геростратом Сартра. Потому что есть вещи пострашнее смерти.
Зарывшись в подушку, я пытался забыться в бредовом полусне, в котором моё воспалён-ное воображение рисовало спонтанные, непонятные образы. Иногда в бреду я видел своего де-да: он стоял на куче трупов немецких солдат и потешался надо мной.
«Ты, никчёмный стрелок и такой же убийца! Я дал тебе такой шанс, а ты его упустил. На-следил, как последний идиот! Теперь уже ничто тебе не поможет. Слабак!»
И он тыкал в меня пальцем и хватался за горло, изображая повешенного, а потом смеялся своим старческим скрипучим смехом, который сменялся предсмертными стонами задыхающе-гося мэра.
«У меня не было выбора. Он побежал, а в темноте я мог промахнуться. Так что заткнись, заткнись, ты дохлый старикашка!»
Дед ухмыльнулся, спрыгнул с трупов и начал расхаживать по моему потёртому ковру, ос-тавляя на нём кровавые следы
«Ты так думаешь? А может ты просто запаниковал? Испугался? А? Что зажмурился? Ты уже никого не убьёшь, потому что… потому что патроны кончились!»
И он опять хохотал как безумный и щёлкал разряженным револьвером над моей головой.
Я метался в кровати, зажав уши руками, стиснув до боли зубы и безудержно потея. Холостые щелчки становились всё громче, пока до меня не дошло, что кто–то пытается открыть запертую дверь в мою комнату. Отбросив одеяло, я дотянулся до задвижки и отодвинул её. На пороге стояла моя мать. В своём сиреневом халате, с синими бигудями в волосах она выглядела как заботливая домохозяйка.
– Зачем ты закрылся? – Она присела на край кровати и поправила одеяло. – Ты измерил температуру?
– Я…да. Она не очень высокая.
Мама посмотрела на меня как на сопляка, который пытается её обмануть. Она потрогала мой лоб и извлекла из вороха лекарств на прикроватной тумбочке градусник и несколько раз его встряхнула.
– Давай я поменяю подушку, а то она у тебя уже вся серая.
– Нет! – Меня словно обожгло внутри, и я весь подобрался, загораживая от неё свой тай-ник. – Не надо, ма. Всё нормально, давай сюда градусник.
Я забрал у неё градусник и быстро сунул подмышку, при этом чувствуя себя по-идиотски. Она озабоченно на меня посмотрела, покачала головой и встала с кровати.
– Тебе нужно поспать. Сон – лучшее лекарство. Если что–то понадобится, зови меня или отца. – На пороге она остановилась, глядя на меня всё тем же сострадательным взглядом. – И не закрывай пожалуйста дверь.
– Хорошо. Спасибо, ма. – Я натянул одеяло до подбородка и выдавил жалкую улыбку.
Как только она вышла, я схватил наган и сунул его обратно под кровать. Приход матери рассеял мои параноидальные кошмары и, какое-то время пролежав в полной темноте, я сам не заметил, как отключился.
__________
Разбудил меня привычный стук посуды на кухне. Мать готовила завтрак, а отец шелестел газетой, что–то негромко рассказывая. Мне казалось, эти звуки доносятся до меня из другого мира. Простыня подо мной была неприятно липкой, поэтому я сел, тут же ощутив ломоту в костях и лёгкое головокружение. Закутавшись в одеяло, я дотащился до своей одежды сплошным комком висевшей на спинке стула, и, вздрагивая от холода, начал напяливать её на себя. Это не так уж просто, когда во всём теле ощущение, будто его, как следует, придавили бетонной плитой, и оно стало таким пустым и лёгким, что его шатает от малейшего движения. Если бы я знал, что из–за чёртова мэра мне станет так хреново, то выбрал бы другую мишень. От одного воспоминания о его нечеловеческих предсмертных хрипах, меня замутило, и я поспешил выскочить в туалет. Когда я согнулся пополам, я думал, что меня вырвет, но желудок свело судорогой, и я только выплюнул горькую слизь.
На кухне моя мама начала заботливо вокруг меня суетиться, уговаривая вернуться в по-стель, но я сказал, что со мной всё в порядке и уселся на стул рядом с отцом. Он по–прежнему листал газету, рассеянно просматривая заголовки и попивая кофе. За окном унылое серое утро монотонно стучало каплями дождя по подоконнику. Прислонившись к батарее, я ждал свой завтрак – куриный бульон, от которого по кухне распространялся пряный запах. Поставив на стол маленькую тарелку мама потрогала мой лоб и взъерошила мне волосы.
– Кажется, температура немного спала. Ты уже пил таблетки?
– Нет, там написано – только после еды.
Я принялся за бульон, ощущая, как с каждым глотком уходит слабость и возвращаются прежние силы.
– И где это тебя так протянуло? – спросил отец, складывая одну газету и беря другую.
– Не знаю, наверное на работе какой–то вирус подхватил.
– Ты бы позвонил им, предупредил, что заболел и не выйдешь.
– Обязательно, па.
Я снова склонился над тарелкой, а отец взял другую газету, но вдруг встрепенулся так что разлил кофе на скатерть.
– Ничего себе! Позавчера убили нашего мэра.
Он произнёс это с такой наивной растерянностью, будто пропустил конец света. Мама в это время, стоявшая у плиты, всплеснула руками.
– Какой ужас! Просто не верится, такого уважаемого человека…
– Вы только послушайте: «В четверг, в 7:30 утра, один из автомобилистов, пожелавший не называть своего имени, шёл через Южный пустырь к своему гаражу и заметил чёрную машину, стоявшую при въезде с шоссе. Подойдя ближе, он увидел распростёртое тело…»
– Подожди, я не думаю, что это надо читать за столом, да ещё нашему больному ребёнку!
Я чуть не поперхнулся, а отец, состроив недовольную мину, свернул газету. Чего он не любил, так это, когда его отрывали от любимого дела.
– Как скажешь. И вообще нам пора собираться, уже время.
Он встал из-за стола и протиснулся мимо меня, я же едва мог усидеть на месте – так хоте-лось схватить газету и дочитать статью до конца.
Дождавшись когда мать уберёт со стола, я забрал газету к себе в комнату и быстро пробе-жал глазами статью, которая занимала половину первой полосы.
Ни о чём, что наталкивало бы на мысли о предполагаемом убийце там не сообщалось. Не было там ничего и о девице, которую я оставил в багажнике «Пежо». Судя по голословной пи-санине, на этот раз тайна следствия была полной. Правда, журналисту удалось выяснить, что водителя застрелили с близкого расстояния, а мэра задушили. Поэтому он предположил, что это было разбойное нападение заранее спланированное какой–то преступной группой.
«Пока это ужасное преступление не раскрыто, его причины останутся за завесой тай-ны», – многозначительно подытожил газетный писака. Я в раздражении отбросил газету. Мыс-ли журналистов меня нисколько не интересовали, я должен узнать, что удалось накопать мен-там. До тех пор, пока я этого не выясню, мои руки связаны.
В два часа по местному каналу выступил сам начальник горотдела. Он заявил, что потря-сён зверским убийством головы города и сделает всё возможное, чтобы наказать убийц. Потом он представил моложавого майора по фамилии Черников, который руководил оперативно–следственной группой созданной по этому делу. На вид ему было чуть больше 30, у него было узкое лицо с выступающими скулами и проницательный взгляд, сверлящий насквозь всякого, кто на него смотрел. На вопросы репортёров он отвечал уклончиво и сказал только, что распо-лагает информацией, которая поможет ему в раскрытии дела, однако в интересах следствия он не имеет права её разглашать. От этих слов у меня мороз пошёл по коже. По этому майору сра-зу видно, что передо мной не рядовой опер, а серьёзный противник, прирождённая ищейка, привыкшая распутывать самые сложные преступления. Сейчас я бы полжизни отдал, чтобы узнать, что у него на уме.
Выключив телек, я несколько минут сидел в полной тишине, задаваясь одним и тем же вопросом: где именно я прокололся? Я начал перебирать прошедшие события, пытаясь вспом-нить каждую мелочь, которая могла привести ко мне.
Хлороформ! 1 литр в пластиковой бутылке, заказанный у некой Донецкой фирмы «Сиг-ма» через Интернет. В форме заказа я указал номер телефона от которого недавно избавился, а в качестве адреса доставки – заброшенный дом, где и получил товар. Но это не значит, что менты не смогут отследить меня по описанию. Они знают, что любовницу мэра усыпили хлороформом и начнут проверять всех, кто его поставляет. Сколько времени им понадобится, чтобы выйти на меня? Неделя, две?
В любом случае это конец. Я всегда знал, что он рано или поздно наступит, но никогда не думал, что так скоро. Я достал из–под кровати револьвер, открыл барабан и высыпал из коробки патроны. Выложив их в ряд, я пересчитал их – всего осталось 24. Не так уж много, чтобы выдержать серьёзную перестрелку, которая может стать для меня последней. Опасения, что в ближайшие дни на меня устроят настоящую облаву, меня уже не волновали, так как вчера я не один раз успел себя похоронить. Но об этом думать было ещё рано. Даже если у ментов и появится примерное описание убийцы, под него будут подходить десятки человек. Никто из тех, кто каждый день идёт на работу не запоминает чёрно–белых лиц под надписью «ВНИМАНИЕ РОЗЫСК», они слишком заняты своими мыслями. Я сам как–то пробовал запомнить портрет какого–то особо опасного преступника, но он стёрся из моей памяти уже на следующий день.
Вернув наган и патроны на место, я оделся и вышел на улицу, заранее уверенный, что первый встречный не станет вопить, тыча в меня пальцем: «Держите убийцу, я узнал его!»
Над мастодонтами домов грязно–бежевого цвета нависло туманно–серое небо. С накину-тым на голову капюшоном я шагал к остановке, чавкая по жидкой грязи, похожей на понос. Дождь перешёл в невидимую морось, которая неприятно колола лицо, заставляя немногих про-хожих опускать глаза и закрываться воротниками. Им как будто не было дела ни до убийства мэра, ни до того, что убийца всё ещё на свободе, и я даже почувствовал от этого какое-то раз-очарование. Большой паники не произошло и город вверх тормашками не перевернулся, как я себе представлял.
В ожидании автобуса я рассматривал людей на остановке, всё больше убеждаясь в их жалкой паскудной человеческой природе. Сморщенные лица под шапками разных форм и раз-меров, слезящиеся глаза, устремлённые в утренний туман с такой надеждой, будто оттуда вот–вот явится фея, которая унесёт их прочь из этого грязного города. Раздражённые, отодвинутые на 2–й план собственной жизнью, они курили в каком–то нервном исступлении, бросая по сто-ронам недовольные взгляды. Я не мог даже испытывать ненависти к этим жалким существам, скорее одно презрение. Из них получились бы идеальные мишени, если бы они стоили того, чтобы тратить на них патроны.
Подъехав через полчаса к центру города, я решил немного побродить вокруг, присматри-ваясь к мокрым объявлениям на столбах и деревьях. У трёхэтажного здания горотдела курили несколько человек в форме и было бы глупо ошиваться у них под носом: в отличие от осталь-ных людей менты привыкли обращать внимание на окружающих. Им ничего не стоит задер-жать любого, кто вызовет подозрение, поэтому незачем лишний раз испытывать судьбу.
Когда я уже собрался уходить, зазвонил мой «Эриксон». Это была Таня. Она поинтересо-валась, пойду ли я завтра на похороны мэра, и если пойду, то почему бы нам на них не встре-титься. Лучшего повода для свидания она и придумать не могла. Но наигранная беззаботность, которая звучала в её голосе, заставила меня насторожиться и, недолго думая, я согласился.
__________
На похоронах собралось человек 500. Когда я издали увидел длинную процессию, то по-нял, что мои усилия не пропали даром. Роскошный гроб из тёмного дерева со ступенчатыми гранями по краям везли в середине, перед ним, еле передвигая ноги, шествовало с десяток пар с зелёными венками, а возглавлял процессию священник с большим крестом и идущими позади него служками. Вся остальная толпа, бредущая за катафалком, состояла из сотрудников администрации и близких друзей мэра. Среди тех, кто нёс венки, были большие шишки из силовых структур и МЧС, о чём можно было судить по погонам на их мундирах. Но моё внимание привлёк лимузин и несколько дорогих иномарок представительского класса, тащившихся чуть позади основной процессии. Очевидно, там сидели ещё большие шишки, не желавшие показываться на глаза простым смертным. Если бы у меня была полуавтоматическая снайперская винтовка, бьющая с трёхсот метров, и приличный запас патронов, я бы перестрелял этих чванливых псов за тонированными стёклами. Они конечно отличались от тех жалких и убогих, которых я видел на остановке. Они считали, что глядя на них, все будут испытывать к ним зависть и уважение, преклоняться перед их роскошью и богатством. Я же испытывал только непреодолимое желание стрелять в них и наслаждаться предсмертной агонией на лицах этих ублюдков, до последнего момента не верящих, что с ними такое может случиться. Мне было тошно от того образа жизни, который вели все эти самоуверенные говнюки, выращивающие в цветочных горшках своих ни на что не годных отпрысков. Всё что мне остаётся делать – это истреблять этих ненасытных паразитов, которые живут и процветают благодаря глупости и бессилию современного общества. Чтобы противостоять им одного нагана мало – тут нужна дальнобойная винтовка или автомат. Но, даже если бы у меня было и то и другое, вряд ли бы мне удалось уйти, чтобы потом снова продолжить. Это всего лишь моя фантазия, а я должен реально смотреть на вещи. Достаточно и того…
– Куда это ты с такой думой на лице?
Знакомый голос Тани заставил меня вздрогнуть, будто она действительно смогла прочесть мои мысли. Подойдя ко мне, она взяла меня под локоть, и мы слились с толпой, выстроившейся вдоль площади. Процессия остановилась перед зданием мэрии, точнее перед небольшой трибуной с установленным на ней микрофоном, к которому кукольной походкой вышла какая–то тётенька в узкой юбке и чёрном коротком пальто. У неё были бурого цвета волосы, стриженые под карэ, а в руке она держала планшетку с прикреплённым к ней листом бумаги. Я решил, что это первый заместитель бывшего мэра.
Пока она произносила торжественную речь, иногда прерываемую всхлипами из толпы, я смотрел туда, где лежал мэр. Его массивный гроб поставили на широкий прицеп за катафалком. По обе стороны от гроба стояло шесть здоровых парней, бросавших вокруг подозрительные взгляды. Толпы людей, вытекающие сразу из 2-х улиц, заполнили всю площадь – теперь здесь собралось не меньше 2-х тысяч человек. Хорошо, что мы успели попасть в первые ряды, иначе пропустили бы всю церемонию.
– Как дела у тебя на работе? – спросила Таня, и я так и застыл с вытянутой шеей.
– Нормально, а у тебя?
Мне не хотелось думать, что Таня притащила меня сюда только для того, чтобы побол-тать о работе, о наших отношениях и прочей ерунде.
– У меня тоже всё хорошо. – И после короткой запинки она добавила: – Странно, если бы не эти похороны, мы бы так и не встретились.
– На что ты намекаешь?
– Ни на что. Просто сегодня траур, поэтому никто не работает.
Она отпустила мою руку и начала что–то искать в кармане своей кожаной курточки. Из-за её каштановых волос, скрывавших лицо, выглядывал покрасневший кончик носа, который она принялась вытирать бумажной салфеткой.
– Ты что, плачешь? Не думал, что этот старикан – твой кумир.
– Иди ты к чёрту!
Таня вдруг развернулась и начала протискиваться сквозь разношерстную толпу. Я после-довал за ней, уже жалея, что согласился сюда прийти. Несмотря на то, что все стояли плечом к плечу, Таня довольно быстро продвигалась вперёд, пока я не схватил её за рукав курточки.
– Эй, Тань, подожди. Если тебя это задело, извини. Я и правда не знал, что эти похороны так тебя расстроят.
– А причём здесь похороны? – Таня развернулась, и в её взгляде я прочёл гнев и обиду – Ты за всю неделю ни разу ни позвонил, ни написал, и тебе, конечно, плевать, где я и чем зани-маюсь! Может я уже встречаюсь с другим или уехала в другой город или ещё что…
Я слушал, как Таня выплёскивает на меня свою злость и почувствовал, как меня самого захлёстывает волна гнева. Оказывается, всё это время она только и думала, как бы устроить тут мыльную оперу
… – И после этого ты ещё хочешь, чтобы я, как дурочка тебе улыбалась и вешалась на шею от радости! Да ты совсем …
Я не дал ей договорить и закрыл ей рот рукой. А второй стиснул её талию так, что она выпустила воздух сквозь мои пальцы.
– Заткнись, слышишь! Ты, что – не видишь, где мы находимся?
Прижав её к себе, я поволок её как куклу, под недовольный ропот собравшихся. С трибу-ны не доносилось ни звука, и, оглянувшись, я увидел, что несколько человек в погонах смотрят в нашу сторону. Среди них я узнал майора – того самого, что показывали по телеку. Пересе-кись мы с ним взглядами, он бы сразу всё понял. Прочёл бы как в открытой книге, благодаря своей волчьей интуиции. К счастью он смотрел куда–то мимо меня, поэтому, быстро накинув капюшон, я вместе с Таней поспешил укрыться за высокими спинами.
Когда мы выбрались, я отпустил Таню, хотя сам едва сдерживался, чтобы не придушить её на месте. Моя ладонь была скользкой от её слёз и соплей и, пока я вытирал её о полы пальто стоящего рядом старикашки, Таня, словно в прострации шла по мостовой. Старикан, погло-щённый тем, что происходит на трибуне, ничего не заметил. Я догнал Таню возле неработаю-щего фонтана, но она шарахнулась от меня как от электрошока.
– Не подходи ко мне! Видеть тебя не хочу!
– Да ты же сама только что катила на меня бочку из–за того, что мы редко видимся! Ну, так в чём дело? Пошли, выпадем где–нибудь!
Не дожидаясь её протестов, я вцепился в её локоть и потащил к ближайшей забегаловке, которая находилась в 5–тиэтажном доме через дорогу. От бурлившего во мне коктейля из раз-дражения, опасений, и ярости я забыл про всякую осторожность и расталкивал всех, кто попа-дался на пути. Наверное, я был похож на сумасшедшего, потому, что Таня даже не пыталась сопротивляться. Мы ввалились в плохо освещённое кафе с лирическим названием «Фаина», и я тут же уселся за ближайший столик. Таня пристроилась напротив, глядя на меня широко от-крытыми глазами.
– Слушай, может не надо…
– Не надо что? – Я поднял руку и громко позвал официанта. Тот вынырнул из-за барной стойки и подошёл к нам с буклетами меню.
– Мы только немного пообщаемся, как ты и хотела. Принесите нам бутылку «мартини» и виноградный сок, пожалуйста, – сказал я официанту. – А меню оставьте для моей девушки.
Лицо Тани сразу стало таким, будто я сделал ей комплимент. Ещё бы, в первый раз за всё наше знакомство я назвал её своей девушкой. Она даже закрылась обложкой меню, поверх ко-торого бросала на меня опасливые взгляды, видно ожидая, что я выдам какой–нибудь номер похлеще того, что она устроила на площади. Но дрожащая во мне ярость вдруг испарилась, словно мыльный пузырь, и я уже не знал, на кого мне злиться – на Таню, за то что заставила меня понервничать или на себя за то, что так легко повёлся на испуг. Передо мной всё ещё был этот пристальный взгляд майора, зондирующий толпу из–под ровных, будто выросших под линейку бровей. Чтобы хоть как–то расслабиться, я начал рассматривать помещение, отделанное в арабском стиле с иероглифами на стенах песчаного цвета. От этого занятия меня отвлёк официант, который принёс бутылку, два треугольных бокала и графин с соком.
– Я ещё ни разу не пробовала «мартини», – сказала Таня, и в её голосе мне послышалось нечто похожее на благодарность.
– Небольшое разнообразие не помешает. Думаю, это намного лучше, чем хлебать вонючее пиво. Ты уже выбрала что–нибудь?
– Нет. Закажи ты, у тебя это хорошо получается.
Она протянула мне меню, и я, полистав его, выбрал фруктовое ассорти и какой–то десерт. Когда официант удалился, я открыл «мартини» и начал разливать его по бокалам.
– По–моему, ты хотела поговорить о наших отношениях, – напомнил я, отставляя бутылку в сторону. – Не знаю, что ты там себе вообразила, но, если я не звонил, то только потому, что действительно не мог с тобой встретиться. У меня вся неделя была крайне напряжённой, а потом я три дня провалялся с температурой.
– Прости, я не знала. Только я тоже не прохлаждалась, а, всё-таки, нашла время позвонить тебе.
На это мне нечего было возразить, поэтому я не стал спорить. Таня не смогла скрыть сво-его самодовольства, и на её лице появилось такое выражение, будто она одержала надо мной большую победу.
– И как же ты собираешься загладить свою вину? – вкрадчиво поинтересовалась она.
– Для начала предлагаю выпить за наше перемирие.
– А разве мы успели его заключить?
Она вопросительно подняла брови, однако взяла свой «мартини» и сделала небольшой глоток.
– Если не будет перемирия, то будут ещё одни похороны.
Откинувшись на спинку сиденья, я тоже отхлебнул «мартини» и чуть не поперхнулся. Это пойло, которое неизвестно почему считалось таким популярным, было очень сладким: как будто сироп от кашля смешали с водкой или ещё чем–то таким же крепким.
– Так нельзя говорить, – заявила Таня, покосившись на окно, за которым всё ещё прохо-дила церемония прощания с мэром.
– Что делать, если ты не оставляешь мне выбора.
Я одним махом осушил бокал, так как смаковать эту приторную бодягу у меня не было никакого желания. Интересно, что бы Таня сказала, если бы узнала, за чей счёт мы здесь выпи-ваем? Я попытался представить выражение её лица, если бы выложил ей всё начистоту, только у меня ничего не получилось. Но вряд ли бы она сидела с беззаботным видом, потягивая нераз-бавленный «мартини». Она бы решила, что я или рехнулся или просто набиваю себе цену.
Я почувствовал, как угасшее было во мне раздражение начало разгораться с новой силой.
– Послушай, вот ты всё время говоришь о любви и прочих соплях. А как бы ты стала от-носиться ко мне, если бы я сделал нечто ужасное? Например, убил кого–нибудь. Ты бы и даль-ше продолжала со мной встречаться?
Таня поёжилась, как от сквозняка, и поставила недопитый «мартини» на стол.
– Не понимаю, к чему ты это говоришь?
– К тому, что если ты действительно меня любишь, то тебе должно быть наплевать на та-кие вещи.
Я подлил «мартини» нам обоим, при этом подумав, не слишком ли я далеко зашёл в своей откровенности.
– Ах, вот ты как! Проверяешь меня на прочность? – Таня посмотрела на меня сквозь бо-кал, в её взгляде появилось игривое выражение.
– Вроде того. Только я не хочу, чтобы это было на словах, представь, будто всё произош-ло на самом деле.
В это время принесли нарезанные тонкими ломтиками апельсины и лимоны и высокий фужер с десертом. Таня начала ковырять в нём ложкой, перемешивая сливки с какими–то фрук-тами. Я смотрел на неё, гадая, насколько хватит моего терпения. Она выудила белую горку с джемом и отправила её в рот, но вдруг поперхнулась так, что брызги полетели во все стороны. До меня не сразу дошло, что она смеётся.
– Я разве сказал что–то смешное?
Таня прикрыла рот и судорожно сглотнула; на её глазах выступили слёзы, а щёки стали пунцовыми, как ранний помидор.
– Ничего, – просипела она, когда к ней вернулась способность говорить. – Просто ты так-же похож на киллера, как моя бабушка на Дольфа Лунгрена.
И она снова расхохоталась, теперь уже на весь зал. Сказать, что её слова меня взбесили – значит, ничего не сказать. Мои пальцы сами собой сжались в кулаки, и я еле удержался от того, чтобы не перевернуть стол и всё, что на нём стояло прямо на Таню. Весь её «откровенный» раз-говор превратился в очередную комедию. Она не воспринимала меня всерьёз, впрочем, как и я её, и теперь мы были квиты. Как только я это понял, яростная вспышка тут же сменилась хо-лодным спокойствием.
– Ну ладно, не строй такую обиженную мину. Интересно, как бы ты отреагировал, если бы я спросила у тебя что–то подобное? Например, прыгнешь ли ты под грузовик, чтобы доказать мне свою любовь?
Таня насмешливо хмыкнула и полезла в свою сумочку: достав оттуда маленькое зеркаль-це, она принялась вытирать губы салфеткой.
– Мы уже не в школе, чтобы увлекаться такой романтикой. Лично я вижу в этой жизни другие перспективы.
– Да? Интересно, какие?
Я сам чуть не расхохотался, когда она заговорила о перспективах.
– Выйти замуж, завести детей…. Хотя бы одного для начала. – Таня убрала зеркало и с укором на меня посмотрела. – Только не говори, будто тебе это никогда не приходило в голову.
– Ну, почему же – я целыми днями об этом думаю. Особенно о том, как мы будем жить в несуществующей квартире. – Я плеснул в свой бокал немного сока, надеясь, что это поможет мне справиться с этой огненной микстурой.
– Если вся проблема в квартире, то первое время мы могли бы пожить у родителей.
– Обалдеть, какая перспектива! Заводить детей под боком у стариков–родителей, которые тут же начнут давать нам дельные советы. Это у тебя от «мартини» так фантазия разыгралась?
Таня хотела что–то сказать, но я не собирался больше слушать её жалкий лепет о «пер-спективах» семейной жизни.
– Вместо того, чтоб рисовать тут красивые картины, надо реально смотреть на вещи. Вот сколько ты сейчас зарабатываешь? Тысячи полторы или около того. Допустим, я буду иметь две–три и то при удачном раскладе. Более–менее приличная квартира стоит 50 косых, и это без ремонта и мебели. Как ты думаешь, сколько нам понадобится лет, чтобы собрать денег на всё это?
– И что ты предлагаешь? – Таня скрестила руки и в упор смотрела на меня – охота шутить у неё сразу пропала.
Прежде чем я успел ответить, в зал вошла ещё одна парочка – я узнал Бугу и его девушку. Буга был широкоплечим здоровяком–боксёром из нашей школьной компании. Его кличка означала сокращение от слова «бугай», однако за бугая можно было получить в голову, поэтому все называли его Буга. В школе у него была дурная привычка проверять, кто как держит удар. Меня он тоже как–то хотел проверить, но после того, как я заехал ему по яйцам, у него это желание пропало. Его девушка невысокого роста, с пухлым лицом и растрёпанными кудряшками отличалась безудержным дебильным смехом, стоило ей слегка подвыпить. Я даже не помнил, как её зовут.
Заметив нас, они тут же подошли к нашему столику.
– О, привет, сколько лет! – прогундосил Буга. – Ни хера себе, как мы шикуем! – Он при-поднял наполовину пустую бутылку за горлышко, повертел и поставил на место. – Да, нам так не жить!
– Ну, не будь таким пессимистом! – его девушка толкнула его под локоть и тут же растя-нула губы в каком–то подобии приветливой улыбки. – Вы не против, если мы к вам подсядем.
– Конечно не против, – ответил за нас Буга, втискивая своё тело на соседний со мной стул. – А что это вы празднуете?
– Похороны мэра, – ответил я, и девушка Буги выдала хлюпающий звук, который должен был означать смешок.
– Кстати, мы только что оттуда. Народу собралось больше чем на День Города. Никогда не думала, что этот дедуля был таким авторитетом.
– А он им никогда и не был, – заявил Буга. – Ты вообще не знаешь, кто у нас первые люди в городе, поэтому не надо про это базарить.
– Ой–ой–ой, как будто ты у нас тут всех знаешь! Тоже мне, всезнайка нашёлся. Лучше бы заказал что–нибудь, а то пришли сюда как бедные родственники!
Она как бы мельком глянула на бутылку «мартини» и даже Буге не пришлось шевелить своими немногими извилинами, чтобы понять, что у неё на уме. Он уже потянулся к бутылке, но тут вспомнил про нас с Таней.
– Ничего, если я угощу свою девушку, а?
Я только пожал плечами и посмотрел на Таню, которая, судя по выражению её лица, была не в восторге от этой компании.
– А ты всегда угощаешь за чужой счёт? – Она опустила подбородок на сцепленные паль-цы и пристально посмотрела на Бугу. Тот сразу набычился и засопел, чуть ли не пуская сопли ноздрями.
– Не понял, твоя подруга мне что–то предъявляет или она сегодня не в настроении?
– Просто у нас был серьёзный разговор, пока вы не подтянулись.
– Да? И можно узнать, о чём? – спросила девушка Буги. Она поставила локти на стол и упёрлась ладонями в скулы, так что её лицо расплылось, словно кусок теста. В её чёрных ма-леньких глазках светилось какое-то жадное любопытство.
– О том, как мы будем жить дальше в этом убогом, занюханном городишке. Таня считает, что у нас здесь сказочные перспективы. Может, у вас есть какие–нибудь идеи?
Они посмотрели друг на друга, при этом эта толстуха глупо хихикнула, а Буга скорчил кислую мину. Таня сидела, глядя на свои побелевшие костяшки пальцев и, поджав губы. Её видно зацепило то, что я вот так запросто выложил все её карты на стол. Что ж, тем хуже для неё.
– Я чего–то не вкурил, – сказал Буга и почесал свой котелок. – Ты конкретно распиши, что за тема, а то пробиваешь тут какие–то идеи…
– Да нечего тут расписывать дубок ты неотесанный,– осадила его подруга. – Люди о бу-дущем думают, о своём доме, о свадьбе. – Она мечтательно закатила глаза к потолку, однако Буга не разделял её романтичного настроения.
– Слышь, ты как про меня базаришь? Если думаешь, что меня можно так перед людьми выставлять, то ты сильно ошибаешься.
– Ну, вот и – как мне жить с таким букой? – горестно всплеснула руками его девушка. – На каждое слово он мне будет отвечать: «следи за своим базаром». Тоже мне, жених! Вот возь-му и вообще не буду с тобой общаться!
Она откинулась на спинку сиденья, надув губы и скрестив на массивной груди свои руки. Буга, который всего несколько секунд назад пялился на неё, как бык на красную тряпку, сразу как–то стух и теперь смотрел на свою подругу щенячьими глазками. Меня начал забавлять весь этот спектакль.
– Ну ладно тебе, лапа, я же пошутил. Давай я тебе закажу чего-нибудь.
Он позвал официанта и заказал одно пиво и пустой бокал под «мартини» для своей де-вушки. Та просто обалдела от такой щедрости. А Буга снова переключился на нас с Таней.
– Так вы, по ходу, собираетесь устроить свадьбу? Давай, колись Молчаливый, когда и где.
Я посмотрел на него как на полудурка, кем он, собственно, и являлся.
– Как ты думаешь, сколько нужно денег, чтобы устроить нормальную свадьбу?
Буга снова почесал свой котелок и наморщил лоб, производя какие-то сверхсложные вы-числения.
– Ну, если там будет человек тридцать-сорок, то это надо… короче до хрена это бабок на-до. На одно бухло только тысяч пять или шесть придётся выкинуть. Я уже молчу про все эти шоу, которые на свадьбах обычно устраивают.
– Тамада, – подсказала его девушка.
– Чего?
– На свадьбу для организации праздника приглашают тамаду, – терпеливо пояснила она. – А ещё покупают невесте платье и устраивают венчание в храме.
– Ну, ты загнула – венчание. Если ещё с платьем, то вообще никакого лавэ не хватит!
– А кто вам сказал, что у нас будет свадьба? – вмешалась Таня и бросила на меня вызы-вающий взгляд.
– Верно, потому, что к тому времени, как мы заработаем на неё денег, мы уже состаримся, – в тон ей ответил я.
– О, так вы уже работаете! – протянула девушка Буги. – А мы ещё только учимся.
Она плеснула себе мартини и с едкой усмешкой посмотрела на Бугу. Тот сразу пристал ко мне.
– А я всё думаю, откуда у Молчаливого бабки! Я бы и сам пошёл работать, если б не ар-мия…. А ты чё, откосить решил, от армии?
– Какая, на хер, армия – мне ещё восемнадцати нет. Да, и где бы ты ни работал, тебе всё равно много не заплатят. Хватит на новые джинсы и в кабак пару раз сходить. А не на счастли-вую семейную жизнь, – добавил я и посмотрел на Таню, которая сделала вид, будто её крайне занимает содержимое её бокала.
– Согласен, я бы не стал горбатиться за такое дерьмо, – кивнул Буга. – Да и на фиг это на-до, когда есть другие способы. – И он подмигнул мне так, будто я знал, о чём он говорит.
– Что это ещё, интересно, за способы? – спросила его девушка, поглядывая то на меня то на Бугу.
– Это не для бабских ушей.
– Ах, вот ты как заговорил! Ну, тогда и отсиживайте тут свои задницы! А нам с Танюхой нужно в одно место.
Таня, конечно же, никуда не собиралась, однако с готовностью встала и последовала за своей новой подругой с самым эмансипированным видом, на какой была способна.
Когда они скрылись за дверью с большой буквой “W”, Буга повернулся ко мне и забормо-тал вполголоса.
– Есть у меня кореш, у него своя плантация сотки на три. С неё он за год собирает стака-нов семьдесят, если урожай – так себе. Толкать в городе ему стрёмно, если только через кого–то… В общем, могу взять тебя в это дело. Капусту на нём можно срубить приличную, главное, чтобы у тебя постоянно брали.
Он вытянул руку вдоль спинки сиденья и принялся сосать своё пиво, наверное, воображая себя крутым парнем – из тех, кого показывают в бандитских сериалах. Я решил сразу развеять все его иллюзии.
– Ты думаешь ты один тут такой умный? Весь этот бизнес уже давно под мусорами. Как только какой–нибудь барыга пронюхает, что кто–то толкает на его территории, тебя быстро возьмут за жабры. И будешь ты резать свою капусту в 82-й исправительной, если папа с мамой за бабки не отмажут.
– Ладно тебе тучи нагонять, скажи просто, что очко играет и всё.
– Ничего у меня не играет, я просто знаю, как это обычно происходит. Даже при удачном раскладе ты не сможешь этим долго заниматься.
– Это почему же? – Буга поставил свой бокал так, что пиво в нём заходило волнами, и развернулся ко мне вполоборота, выставив на сиденье толстое колено.
– Потому, что также как и твой кореш будешь всегда на стрёме, будешь каждого мента кругами обходить и так до тех пор, пока нервишки окончательно не сдадут.
– С нервишками у меня всё в порядке. А вот ты что–то раньше времени стал кипишь по-дымать. В школе ты таким не был.
– Даже если у тебя нервы как у Рэмбо, тебе это не поможет. Любой из твоих покупателей сдаст тебя, как только его примут. Будь ты хоть киллером, хоть дилером, пока кто–то знает, чем ты занимаешься, всегда есть возможность попасть по полной. Поэтому никто и ничего знать не должен.
– Ну и понятия у тебя Молчаливый! Я что, по-твоему, Бетмэном должен заделаться? Ясен хрен, я не буду спихивать товар каждому встречному, а только проверенным людям.
Я пожал плечами – всех всё равно не проверишь, и потом – продавать что–либо это не для меня. С тем же успехом он мог предложить мне стоять на рынке, продавать поделанные кроссовки. Только человек с таким недоразвитым мозгом, как у Буги может всерьёз рассчитывать, что на этом он заработает кучу денег.
– Кстати о киллерах… ты знаешь, как завалили мэра?
Вопрос был неожиданным, но я не подал и виду, будто меня это волнует.
– В газете писали, что его задушили. Кажется, его нашли где–то на пустыре, разбойное нападение или что–то вроде того.
– Вот и видно, что ты не при делах – Буга быстро зыркнул по сторонам и ещё ближе под-винулся ко мне, обдавая запахами пива и сигарет.
– Мне Сивый говорил, что его не случайно задушили. Видно перекрывал кому–то кисло-род, вот и ему перекрыли. В прямом смысле.
Мне стало интересно, у кого это такая осведомлённость и что ещё он знает про убийство мэра.
– Кто такой этот Сивый? Не мент, случайно?
– Нет, не мент. Зато его старший брательник работает в убойном отделе. Только ты от ме-ня этого не слышал, понял? Я тебе рассказал, потому что ты у нас молчаливый, как могила.
Он облокотился о стол и начал трястись от смеха, довольный своим остроумием, которое появлялось у него после приличной порции светлого. Я решил, что у меня есть шанс выяснить, что успели накопать менты, только сделать это нужно так, чтобы Буга не подумал, будто я все-рьёз интересуюсь этим делом.
– Так значит менты думают, что это чей–то заказ?
– Я не в курсе, что они там думают. – Буга допил остатки пива и с явным сожалением по-смотрел на пустой бокал. – У них есть разные версии. Из области приехал какой–то крутой майор, весь отдел на уши поставил. В общем, мусора теперь будут обтирать каждый угол и лучше им не попадаться, пока всё не утихнет. Слушай, у тебя есть ещё деньги? А то пока мы с Люськой бродили по городу, мои все закончились.
Я полез в карман – тот, в котором лежала мелочь, и вытащил несколько смятых бумажек. Толстая физиономия Буги прямо-таки засветилась от счастья. Пока официант у стойки напол-нял бокал, я рассеянно слушал одну из тех бесконечных историй, в которой Буга геройски на-бил кому–то морду, а потом ещё поставил несчастного лоха на деньги. Подобные россказни наводили на меня скуку, поэтому я начал думать о том, что делать дальше. В то время, как менты будут разрабатывать свои версии, я успею подбросить им ещё один повод для размышлений.
Появились Таня с Люсей, весёлые и довольные, будто давние подруги, которые долго не виделись. Я с нескрываемым удивлением смотрел на Таню. Какие-то 15 минут назад она зли-лась на меня и на этих двоих, а теперь болтает и смеётся, как ни в чём не бывало. Однако её веселье выглядело уж очень наигранным, и я уже догадался, что этим она пытается задеть меня за живое. За те два года, что мы встречались, она так и не поняла, что для меня это, то же самое, что стрелять холостыми.
Они допили пиво и мартини и начали собираться. Кто–то за барной стойкой включил музыку – заиграла песня из русского шансона. Когда я выходил, до меня донеслись слова из куплета:
«Но не знала девочка, ничего тогда,
Что накрыли опера пацана с наганом.
Разлучила их судьба на долгие года».
__________
Из «Фаины» мы направились к старому кинотеатру. В переулке мы наткнулись на 2-х прыщавых, костлявых лошперов, которым Буга решил прочистить карманы. Пока он этим за-нимался, я стоял на углу, поглядывая на улицу и заодно перекрывая единственный путь к бег-ству для этих сопляков, если они решат вырваться и позвать на помощь. Но те порядком струх-нули и даже не пикнули, добровольно отдав какую–то мелочь.
На сбитые деньги Буга купил в ближайшем ларьке ещё бухла, и мы всей компанией выпали у не работающего фонтана. Я не пил, решив, что мне хватит, тем более, что от мартини я стал рассеянным, а я не люблю это состояние, но мои друзья решили, что это неплохой повод надо мной поиздеваться. Особенно старалась Таня. Она не уставала отпускать едкие шуточки в мой адрес, обзывая меня Молчаливым Призраком Ночи, Молчаливой Маской Смерти и други-ми весёлыми прозвищами.
Они хохотали как припадочные и Таня вместе с ними, хотя в её полупьяном смехе, я раз-личал лишь истерические нотки. Даже, когда ей, наконец, удалось выставить меня перед этими дегенератами идиотом, её триумф был таким же искусственным как дешёвая косметика на её лице, ещё одной попыткой прикрыть собственное убожество. Она, конечно, старалась, но её собственное лицемерие сводило все эти усилия на нет.
– И что, он так и сказал? Будет ли у вас, типа, любовь, если он кого–нибудь завалит?
– Ну, не совсем так, но смысл тот же.
Таня не смотрела в мою сторону, делая вид, будто меня нет. За это время, она успела спеться с Бугой, и тот теперь чувствовал себя настоящим плейбоем.
– Оказывается, наш молчун любит мелодрамы, – хихикнула Люся.
– За такие мелодрамы его будут любить где–нибудь на зоне, – фыркнула Таня, доставая сигарету, – или на том свете.
– Да ты просто не врубаешься в тему! – встрял Буга. – Он же тебе чётко дал понять, что за тебя завалит кого угодно, а ты этого не заценила. Я, вот, за Люську любому башку отобью, и она это знает, мне даже говорить ей не надо.
Буга передёрнул плечами, как боксёр перед боем, а Таня сделала вид, будто никак не мо-жет зажечь сигарету отсыревшей зажигалкой. Но за сложенными ладонями она пыталась скрыть предательски покрасневшие щёки.
– Чёртова зажигалка! Буга, дай прикурить!
Я еле сдерживался, чтобы не рассмеяться в ответ на всё это кривлянье. Своим убогим мозгом они решили, что вывели меня на чистую воду и теперь поглядывали на меня с таким великодушием, будто им открылась великая тайна. Из жертвы я быстро превратился в героя. Таню, однако, не устраивало то, что все её усилия пошли прахом, причём без каких–либо действий с моей стороны. Я решил ещё больше разжечь её недовольство.
– Слушай, Буга, а вот если бы у тебя был ствол, ты бы из него кого завалил в первую оче-редь?
– Ну не знаю. Наверное…
– Так, я не поняла, что за провокационные вопросы? – вмешалась Люся. Её одутловатое лицо вдруг как–то сразу натянулось, а похотливая расслабленность в глазах сменилась насто-роженностью.
– Да так, к слову спросил. На самом деле в убийстве нет ничего неестественного. Если снять все запреты, люди тут же начнут убивать друг друга. Сами подумайте, почему убийство кого–то привлекает так много внимания? Не строительство мостов, и не рождение детей, а именно убийство. Потому, что только смерть по-настоящему что-то меняет, всё остальное – лишь одно трепыхание, периферийные события ничего ни для кого не значащие.
– Не обращайте внимания, у нас сегодня день бредовых теорий, – сказала Таня, и сквозь облачко дыма посмотрела на меня неприязненным взглядом.
– Если они такие бредовые, может, скажешь, тогда в чём я неправ?
– Во всём. – Она с деланным спокойствием глубоко затянулась, но я видел, что она вся на нервах.
– Это не ответ. Если ты хочешь меня переубедить, тебе придётся привести какой-нибудь реальный пример из жизни.
– С какой это стати я должна тебя в чём–то переубеждать? Если хочешь знать, меня эта тема вообще не интересует.
– Неужели? А по–моему всё как раз наоборот. Я же видел, как ты забалдела, когда Буга выдал свою теорию. Согласись, тебе нравятся подобные ассоциации.
– Ничего себе, у тебя словечки! – Прищурившись, Буга подозрительно посмотрел на меня – Ты чё, энциклопедий начитался?
– Для того, чтобы понимать очевидные вещи, совсем необязательно лезть в энциклопедии. Просто у каждого есть свои увлечения. У тебя, к примеру, есть какой-нибудь кумир, ну там, в кино или в спорте?
– Кличко младший, ясен перец. И ещё этот, который в Бумере играл, Вдовиченков его фа-милия. Он, кстати, тоже боксёр.
– А мне Бандерас нравится, – заявила Люся.
– И они что стали такими популярными потому, что показывали всем, какие они добрые и хорошие? Может они все изображали любящих мужей и заботливых отцов, которые воспитывают детей и ходят по магазинам? Ни черта подобного! Даже знаменитости голливуда – Сталлоне, Бандерас, Микки Рурк, Брюс Уиллис и Кевин Костнер играли убийц, демонстрировали миллионам, как они кого-то убивают и все сидели и наслаждались этим зрелищем. Миллионы людей каждый вечер сидят в кинотеатрах, жуя свой поп–корн и пускают слюни, словно зомби, уткнувшись в кровавые сцены. Может быть, втайне все они тоже мечтают об этом.
– Фу, ну тебя послушать, так теперь вообще в кино не ходи! – фыркнула Люся. – По-твоему все в кино ходят, чтобы посмотреть, как там кого–то убивают?
– А зачем ещё, если всем заранее известно, что ничего этого на самом деле не было? Всё, что происходит на экране, вызывает лишь имитацию, жалкое подобие эмоций. Тогда как в ре-альности всё совсем по–другому.
– У меня убийства вообще никаких эмоций не вызывают, – сказала Таня, – И потому я та-кими вещами не увлекаюсь.
– Да? – я с неподдельным изумлением поднял брови и посмотрел на неё. – Тогда из тебя получился бы отличный киллер!
Несколько секунд все молча, переглядывались, потом вдруг расхохотались. Все кроме Та-ни. Я без труда передвинул чашу весов на свою сторону, не оставив ей никаких шансов. Схва-тив свою сумочку, Таня развернулась и быстро заклацала каблуками прочь от фонтана.
– Ну, вот, доказывай теперь, что ты неправ, – вздохнул я с притворным сожалением, а Бу-га с Люсей рассмеялись ещё громче. – Ладно, увидимся ещё как–нибудь.
– Может вечером в кино, а? – подмигнул Буга.
– Боюсь у меня сегодня своё кино, – ответил я, и мне вслед раздался очередной взрыв хо-хота.
Таню я догнал, когда она собиралась переходить на другую сторону улицы.
– Послушай, мне уже надоело целый день бегать за тобой. Может, наконец, поговорим спокойно?
Она повернулась, и по её взгляду я понял, что притворство кончилось, и этот разговор может оказаться для нас последним.
– И о чём, интересно, я должна с тобой разговаривать – об убийствах?
Таня посмотрела туда, где за деревьями с полуоблетевшей листвой темнела толпа, прово-жавшая мэра в последний путь. Её губы чуть дрогнули. – Может быть, тебе это и кажется ост-роумным, только я не собираюсь и дальше слушать всю эту муть.
– Тогда, чего ты от меня хочешь?
Таня молча опустила взгляд, и не нужно было больших мозгов, чтобы понять, каким будет её следующий ход. Она, конечно, ждёт, что я начну перед ней унижаться, говорить ей красивые слова, но я не собирался больше играть с ней в эти игры. Мне опять захотелось ей всё рассказать, только я знал, что она начнёт отрицать всё, что бы я ей ни говорил, до последнего цепляясь за свою мелкую мечту, свой самообман, который уже стал для неё второй реальностью. Ей плевать на то, что её желания идут вразрез с моими, в крайнем случае, всегда найдётся кто–то другой, кто захочет устроить ей счастливую семейную жизнь.
– Я хочу, чтобы мы жили вместе, как все нормальные люди. Почему до тебя это никак не доходит, почему ты ведёшь себя как какой–то идиот?!
Ещё 5 минут назад я бы ей ответил, как положено, но сейчас я на неё даже не разозлился. Как только Таня заикнулась о «нормальных» людях, она стала для меня одной из тех, кого я мог выбрать в качестве мишени. Из тех, кто уже для меня в далёком прошлом.
– Что ж раз уж я такой идиот, значит, нам лучше разойтись. Думаю, ты от этого только выиграешь.
– Не дожидаясь её ответа, я прошёл мимо и зашагал вверх по улице, к ближайшей оста-новке, куда уже тянулись люди из похоронной процессии.
– Так, значит, да? Сначала строишь из себя крутого перца, а потом даёшь задний ход! Ну и вали! Вали, слышишь? И не звони мне больше!
Последнее слово прервалось жалобным всхлипом, на который я вопреки её желанию не обернулся.
__________
Домой я прихожу мрачный и раздражённый. Не знаю, что меня раздражает больше, то, что я, наконец, порывал с Таней или то, что я испытываю раздражение поэтому поводу. Я никогда её по-настоящему не любил, так в чём проблема?
Возможно, я успел привыкнуть к её бессмысленной болтовне и глупым капризам. Воз-можно мне будет не хватать наших встреч и секса с ней. Но что такое её дурацкий секс в срав-нении с настоящим адреналином? Разве можно сравнить с чем–то предвкушение настоящего Убийства, пробирающее до дрожи в руках, а тем более эйфорию, охватывающую всякий раз при виде падающего противника? Вот он лежит, прижимая пальцы к кровоточащей ране, кото-рая может быть и не смертельна, но смерть уже закралась в его мозг, она в его глазах и его сердце, она полностью завладела всем его существом, обнажив его истинный облик. Я думаю, что–то подобное испытывали даже великие полководцы, когда, стоя в нескольких километрах от поля битвы, наблюдали в подзорную трубу за кровавым месивом, в которое по их приказу превращали друг в друга солдаты. Все они глубоко в душе были Убийцами и миллионы людей обожали их за это.
Я знаю, что меня угнетает и сегодняшняя встреча с Таней тут не причём. Уже прошло три дня, а я так никого и не убил. Осторожности ради следовало не высовываться недели две, пока не утихнет весь этот шум вокруг мэра. Денег у меня сейчас достаточно, во всяком случае, на первое время. Но разве всё дело в деньгах? Я стал убийцей не поэтому ещё задолго до того, как начал задумываться, чем буду зарабатывать себе на жизнь.
Достав из-под кровати уже начавший покрываться тонким налётом пыли наган, я заряжаю его недостающими четырьмя патронами. Последнее убийство прошло не так как я планировал. Оно вселило в меня страх и даже отвращение, которое расползлось по мне будто пятна заразной болезни. Сегодня вечером я должен всё исправить. Я выйду и пристрелю кого-нибудь, и ни один мент в этом городе меня не остановит.
__________
В 17.00 на улице уже темно, только местами тьму рассеивает свет от фонарей тех, которые ещё работают. Между деревьями плотный белесый туман.
Я стою под старой акацией, прислушиваясь к шагам одиноких прохожих. Сегодня один из них умрёт. Мой палец на спусковом крючке, и мне хватит секунды, чтобы выхватить наган и уложить первого встречного. Даже если это будет патруль, я успею выстрелить первым, прежде чем до них дойдёт, что происходит. Большинство из них никогда не сталкивались с настоящими убийцами, поэтому перевес на моей стороне. Туман послужит мне неплохим укрытием.
Поразмыслив, я отправляюсь в городской парк. Грязь под моими кроссовками неприятно чавкает. Мне не нравится этот звук, так как он меня выдаёт. Можно сойти с дороги, но тогда придётся пару килограмм глины тащить на своих кроссовках. Тёмные дома с оранжево–жёлтыми окнами оказываются позади, и я останавливаюсь перед ярко освещённой улицей, ми-гающей разноцветными вывесками мелких магазинов, утопленных в тумане. Я вижу силуэты людей беспорядочно снующие по тротуару на другой стороне улицы. Мне ничего не стоит пе-рейти на ту сторону и застрелить одного из них. Начнётся паника. Мне придётся быстро ухо-дить в ближайшее скопление 5-тиэтажек – там достаточно темно. Нет, этот вариант мне не под-ходит. Я и моя жертва должны быть одни. И на этот раз не должно быть никакой паники.
Пропустив медленно ползущую в тумане маршрутку, я перебегаю через дорогу и устрем-ляюсь к тёмным силуэтам деревьев, скрывающих парковые аллеи. Я знаю, что такая пешка мо-жет оказаться для меня роковой, но и ждать больше нет смысла.
По узкой тропе, заполненной туманом, можно двигаться только наощупь. Полагаясь на собственную память. Мои пальцы намертво прилипли к нагану, сырой пронизывающий воздух сделал их влажными. В этот раз я не надел перчатки, но так даже лучше: через ткань револьвер ощущается как нечто чужое, а теперь мы с ним одно целое. В решающую минуту он меня не подведёт.
Деревья впереди расступаются, за ними в серой пелене возникают тускло–жёлтые звёзды ночных фонарей. Они словно маяки над шатрами, где едят и выпивают. Ещё 20 шагов и я уже слышу голоса и звон посуды, в воздухе появляется запах древесных углей и шашлыка.
Я останавливаюсь за карликовой яблоней, ожидая, что кто–нибудь из подвыпившей ком-пании отойдёт в заросли отлить. Кем бы там по пьяни они себя не воображали, ещё никому не удалось справиться с давлением в мочевом пузыре, вызванном алкогольно–термоядерной сме-сью.
Справа я замечаю какое-то мельтешение и пригибаюсь, держа наган наготове. Кто–то бродит между деревьями посвечивая вокруг фонариком. Слишком далеко, чтобы стрелять на-верняка. То, исчезая, то появляясь, фиолетовый лучик света удалятся куда–то вглубь парка. Возможно, это патруль, на всякий случай я отхожу в сторону и укрываюсь за широким стволом старого дерева, чтобы не быть застигнутым врасплох. От людей, гуляющих в парке, меня отде-ляет не более десяти метров. Отсюда, несмотря на туман можно наблюдать за небольшим от-резком аллеи, тем более, что отдалённые отсветы фонарей частично его рассеивают.
Ждать приходится недолго. За одним из шатров начинается какое-то движение. Я слышу пьяные голоса, потом в тумане появляются две нечёткие фигуры. Одна из них – женская неров-ной походкой пробирается через кусты, за ней с треском ломится мужчина. До меня долетает недовольное бормотание, затем раздаётся громкий шлепок и отборная ругань. Матерится в ос-новном женщина, мужчина – толстый боров в куртке или пальто только что-то невнятно бузит. Очевидно, он хотел последовать за своей подругой, забыв, что девочкам налево, мальчикам на-право. Недовольно сопя, он топчется на месте, пока девица, виляя и спотыкаясь, прокладывает себе пут через заросли. Она останавливается всего в трёх метрах от меня. Крашенные в светлый цвет волосы, короткая кожанка и узкие джинсы, заправленные в высокие сапоги. Ей достаточно развернуться и сделать пару шагов вперёд, чтобы встретиться со мной лицом к лицу. Но её внимание сосредоточено на плотной фигуре, которая маячит между деревьями.
– Ну и чего ты там встал?! Иди к своим!
От её резкого голоса я едва не нажимаю не спускаю курок. В последний момент мне уда-ётся расслабить затёкшую кисть. Я осторожно достаю наган, перекладываю его в другую руку. Невольно ловлю себя на мысли, что ещё ни разу не стрелял по женщинам.
– Кавалер херов! Лезет, чего-то хочет, а сам трёх слов связать не может.
Она ещё что–то бормочет себе под нос, потом начинает шуршать одеждой, клацать зам-ками. Её голова исчезает в тумане и тут до меня доносится звук, который бывает, когда струя воды ударяет по мокрому белью.
Я не знаю, что мне делать, стрелять или смеяться. Это будет курьёзное зрелище – смерть посреди леса с голой задницей на прелых листьях пропитанных мочой. Мне приходится вце-питься зубами в рукав куртки, чтобы сдержать рвущийся наружу смех. Присевшая в позе утки блондинка, продолжает выплёвывать ругательства в адрес толстяка, которого зовут Володя. Когда поток иссякает, один и второй – она снова начинает шуршать своими шмотками. Что-то натягивает, что–то застёгивает. Ещё минута и она скроется между деревьями. Как ни странно, но я об этом нисколько не жалею. Лучше пристрелить Володю за то, что он пресмыкается и елозит перед этой дуррой вместо того, чтобы скрутить её и затоптать до смерти. Но Володя лишком далеко от меня и слишком близко к парку. Поэтому я жду, пока эта подвыпившая девица не уберётся прочь. Придётся искать себе другую жертву.
Стараясь не шуметь и раздвигая стволом нагана случайные ветки, я медленно продвига-юсь сквозь заросли туда, где аллеи парка сворачивают к аттракционам. Там есть несколько тро-пинок, которыми любят возвращаться подвыпившие парочки или те, кто засиделся допоздна. И, хотя в такой туман мало кто рискнёт бродить по этим дебрям, обязательно найдётся какой-нибудь бухарик, который решит срезать путь, вместо того, чтобы обходить по освещённой до-роге. Алкоголь делает людей беспечными и крайне самоуверенными.
Я выхожу на небольшую поляну, окружённую невысокими деревьями, их очертания мож-но различить во тьме. Я знаю это место. Если пройти ещё немного, то я выйду прямо на тропу, которая ведёт к старому полуразрушенному зданию. Это самый короткий путь в город, и те, кто часто бывают в парке, наверняка знают о нём. Спустившись по пологому склону, я, наконец, нахожу тропу – мои кроссовки вместо скользких листьев упираются в упругую глинистую почву. Здесь я останавливаюсь в новом ожидании, прислушиваясь к малейшему шороху.
Проходит не так уж много времени, перед тем, как я различаю в глубине парка звук ша-гов. Походка размашистая и довольно беспорядочная – её обладатель либо очень спешит, либо так пьян, что не разбирает куда идёт. Судя по шороху листьев, он не идёт по тропе, а это зна-чит, что я легко могу его упустить. Держа наган в полусогнутой, я медленно направляюсь на-встречу неизвестному. Звуки шагов в отдалении раздаются с левой стороны и постепенно при-ближаются: видно он пересекает парк по диагонали, выбрав самый длинный путь к освещён-ным улицам. Тем лучше для меня. Мои глаза привыкли к темноте настолько, что я могу разли-чать отдельные крупные предметы, несмотря на плотную завесу тумана.
Шаги становятся всё громче. Придурок прёт на полном ходу, наверное, даже не глядя себе под ноги. Чтобы его перехватить, мен нужно перейти на спортивную ходьбу. Я ускоряю шаг, стараясь, чтобы шелест листьев под моими ногами сливался с шелестом в отдалении. В таком темпе я прохожу метров 15 и вдруг понимаю, что расстояние между нами увеличивается. Или я свернул с тропы слишком поздно или он слишком далеко ушёл в сторону.
Забыв про всякую осторожность, я бегом устремляюсь вперёд. Я не представляю, что со мной будет, если я его не застрелю.
Земля становится неровной, и вместо утоптанных листьев я бегу по непроходимым зарос-лям. В какой–то момент мой кроссовок цепляется за сплетённый кустарник, и я растягиваюсь а сырой земле. Шелест шагов впереди внезапно прекращается и, подняв голову, я замечаю чей–то неясный силуэт. С чувством полной безнадёги я поднимаю наган и стреляю не целясь. За выстрелом сразу раздаётся вскрик. Попал! Не знаю, куда, но попал. От охватившего меня восторга мне хочется вскочить и закружиться на месте. Вместо этого я медленно поднимаюсь. Отряхиваю колени и подхожу к тому, место, откуда слышится возня, сдавленные стоны и ругательства. Сквозь пульсирующий гул в ушах эти звуки долетают как будто из другого измерения. Туман здесь реже, однако, светлее от этого не становится, я различаю только смутные очертания человека. Лица его я не вижу, впрочем как и он моего. Двумя руками он держится за ногу и цедит сквозь сжатые зубы проклятия, при этом постанывая от боли.
– Сука, нога… ногу мне прострелил гнида!
Я взвожу курок лёгкий щелчок которого кажется слишком громким в ночной тишине. Че-ловек на земле замолкает. Я буквально чувствую его дрожь. От переполняющего меня триумфа кровь жаркими волнами разливается по моим венам и мне хочется как можно дольше продлит это ощущение.
– Э–э…послушай… тебе деньги нужны? У меня есть деньги. Только не стреляй, ладно?
Он лезет окровавленной рукой в карман куртки, я на всякий случай делаю шаг назад.
– Вот, смотри… кошелёк. Здесь много.
Он бросает кошелёк мне под ноги, а сам пытается приподняться, опираясь о ствол дерева.
– Не дёргайся. Сколько у тебя там?
Я медленно приседаю, нащупывая на земле кошелёк.
– Почти три штуки. Я тут с двумя тёлками зависал. Они думали меня на бабки развести, только я не повёлся. Знаешь, как они любят это дело?
Я подхватываю кошелёк и засовываю его в карман, в то же время, следя за своей жертвой. Странно, я ещё никогда с ними не разговаривал. Этот явно заговаривает мне зубы, пытаясь выиграть время. До него так и не дошло, что это не обычное ограбление. К моему триумфу примешивается ещё и злорадство. Даже перед самой смертью этот подвыпивший гуляка пытается меня развести. Может быть, так говорит ему его инстинкт самомохраненния. Для него я урод, мразь от которой, нужно избавиться. Он боится, и поэтому ненавидит, а поскольку его ненависть продиктована страхом за собственную шкуру, то он готов на всё что угодно, лишь бы продолжать жить своей жалкой жизнью. Но если я доведу его до крайней степени, а потом отдам ему револьвер, он, не задумываясь, им воспользуется, как собака, с которой вдруг сняли намордник. И не потому что я угрожал ему, а потому что доказал, что он самое распоследнее дерьмо – жалкое и трусливое.
– Тебе это всё равно не поможет, – говорю я. – Знаешь почему? Потому, что ты вонючий лицемерный ублюдок. Пытаешься со мной договориться, а сам едва не ссышь в штаны от стра-ха. И как ты думаешь жить после этого? Будешь, хромать и радоваться, что тебя пронесло? Нет, ты умрёшь и точка. Я постараюсь, чтобы ты не мучился.
Он весь подбирается назад, будто пытаясь слиться с деревом и темнотой, всё ещё не веря в то, что сейчас с ним произойдёт
– Да, какого хера тебе надо?! Я тебе ничего не сделал, я тебя даже не знаю!
В его голосе сквозят неприкрытая паника и отчаяние. Я прямо на седьмом небе от счастья, и мне уже не хочется в него стрелять, потому что выстрел положит конец этой эйфории. Время застывает на месте, как будто исчезает совсем и весь мир на какое-то мгновение становится очень далёким. Остаётся только приятное тепло в моём теле и в моих руках, по-прежнему сжимающих револьвер.
К сожалению мне недолго удаётся оставаться на вершине блаженства. Подстреленный и ограбленный мной бедолага вдруг начинает кричать, видно у него окончательно сдают нервы.
– Ну, и какого ты не стреляешь? Ты же завалить меня решил, ну так давай, стреляй! Стре-ляй, ты всё равно за это ответишь, гнида! Стреляй, я сказал!
– Подожди, я думаю, куда лучше.
От такого ответа он на какое-то время теряет дар речи. Цепляясь одной рукой за куст, он пытается подняться, но куст ломается, и мужчина со стоном падает в грязь.
– Ты… ты…
Он просто дышит злобой, усиленной алкоголем. Если бы его злость можно было предста-вить в виде огня, здесь бы уже всё загорелось, а туман превратился в раскалённый пар.
Опираясь на одну ногу, он начинает ползти ко мне. Медленно, с каким–то маниакальным безрассудством, уже не думая, что я в любой момент могу пристрелить его. Вовремя спохва-тившись, я отскакиваю в сторону.
– Ну, что ж ты не стреляешь, говнюк? Очко заиграло? Да я тебя…
Договорить он не успевает, потому, что я с размаху опускаю револьвер на его голову. От удара мою руку от кисти до локтя будто прошибает током. Тело, с такой яростью пытавшееся до меня добраться неподвижно вытягивается на земле.
Следовало бы пристрелить его, но теперь я не вижу в этом необходимости. Никакое убийство не сравнится с тем открытием, которое я только что сделал. Оно наполняет меня тем невероятным ликованием, которое охватывало меня всякий раз, когда ещё учась в школе, я представлял, как стреляю в людей. Но тогда я был ещё слишком мал, чтобы додуматься до такого.
Мне не нужно проверять пульс у лежащего в кустах человека, чтобы убедиться, что он жив – это ясно по его сиплому дыханию. Через несколько минут, а может чуть позже, он очу-хается и начнёт звать на помощь или попытается сам выбраться из этих дебрей и доковылять до ближайшей улицы. А я вдвойне буду этому рад, потому, что теперь он знает, что такое жажда убийства. Я разбудил в нём животную ярость, поднял зверя из самых тёмных глубин. Он долго прятался за болью и страхом, но я вцепился в него мёртвой хваткой и вытащил из той норы, куда каждый пытается его загнать. И я знаю, что когда-нибудь он покажется оттуда снова. Воз-можно это произойдёт на какой-нибудь вечеринке или в грязном кабаке, когда один из пере-пивших начнёт рассказывать душераздирающую историю о том, как его однажды чуть не угро-били в парке и в доказательство будет показывать шрам от пули на ноге. Он даже начнёт при-украшивать свой рассказ вымышленными деталями, включит своё пьяное воображение на пол-ную громкость лишь бы заглушить тот жалкий голосок, который заставил его трястись от стра-ха, пока он сам не исчерпал себя. И когда он дойдёт до этого состояния, у него возникнет не-умолимое желание убивать, и он схватит нож и воткнёт в первого, кто попадётся под руку или вцепится в глотку, как вцепился бы в меня, если бы я дал ему такую возможность.
Поглощённый всеми этими мыслями, я не замечаю, как выхожу из парка. Передо мной дорога с мигающим светофором, а чуть дальше видны угловатые дома, тонущие в сером тума-не. Прежде чем перейти на ту сторону, я осматриваюсь и вовремя замечаю прыгающий свет фонарика с какими обычно ходят патрульные. Я жду, пока он уберётся прочь, и только тогда перебегаю через дорогу. Пропетляв тёмными закоулками, я, наконец, подхожу к своему подъ-езду. На ступеньках во мне пробуждается радостное упоение, переходящее в торжество победи-теля.
Всё–таки сегодняшний вечер прошёл не зря. Вместо того, чтобы убить человека, я сделал из него убийцу. И путь я не знаю, когда и где это произойдёт, для меня это не так уж и важно. Предохранитель сорван, остаётся лишь нажать на спусковой крючок. А нажать на него может кто угодно.
__________
Дома я обнаружил на мобильном 8 пропущенных звонков Тани. Это ж какой надо быть дурой, чтобы столько трезвонить!
Пока я мыл в ванной руки, смывая с них запах порохового дыма, от неё пришло сообще-ние. Вместо текста в нём была фотография: Таня целуется взасос с каким-то патлатым, бледно-лицым студентом. Если тем самым она рассчитывала вызвать у меня чувство ревности, то до-билась только лёгкого презрения. Даже после того как мы расстались она никак не успокоится. Воображает, что без её влажных поцелуев, приправленных сладкими духами и потного, изви-вающегося тела я и 2-х дней не проживу. Глупая самонадеянная сучка. И она ещё что–то рас-сказывала мне о любви.
Из кухни послышался голос матери, которая звала меня ужинать. Отключив мобильник, чтобы больше не звонил, я прошёл на кухню, где уже витали ароматы жареной картошки и от-бивных. Я сел за стол напротив отца, который перемешивал кетчуп в своей тарелке.
– Ты что–то рано сегодня, – сказал он, ловко орудуя вилкой среди жёлтых ломтиков с тёмно–красными разводами.
– К нам какая–то проверка нагрянула, клуб закрыли и все по домам разошлись, – быстро ответил я, не глядя на него. Мама поставила передо мной тарелку с горкой картошки, увенчан-ной пластом отбивной с разрумяненной корочкой. Я только сейчас понял, как проголодался после своих приключений в парке.
– Там твой телефон звонил, – сказала мама, возвращаясь к плите, на которой начал заки-пать чайник.
– Да, я знаю, это Таня. Никак не может смириться с тем, что по вечерам ей теперь придёт-ся обходиться без меня.
– А это не испортит ваши отношения? – с тревогой спросила мама.
– Не–а, – солгал я и потянулся за кетчупом. Что толку говорить ей, что всё уже испорче-но? После последней нашей встречи Таня так ничего и не поняла. Она не поняла, даже если бы я выложил ей всё открытым текстом.
– А почему ты оставил телефон дома? – спросил отец.
– Просто забыл, – пожал я плечами, – спешил на работу и забыл.
Да, спешил кого-нибудь пристрелить. Интересно, а что если я пристрелю Таню?
– Заешь, я не думаю, что тебе это подходит, – отец отложил вилку и исподлобья посмот-рел на меня. – Эта работа временная, и когда-нибудь ты уйдёшь с неё. Ты понимаешь, о чём я говорю?
– Да, пап, конечно. – Я выдавил немного соуса на край тарелки и начал елозить по нему отбивной.
Когда я направлю на неё свой наган, Таня сразу поймёт, кто я и что я и не нужно будет никаких дешёвых мелодрам.
– Тебе надо заняться чем–то серьёзным. Ты уже взрослый и должен думать о своём будущем.
– Угу, – пробубнил я с набитым ртом.
А неплохо было бы заявиться к ней на квартиру, как раз, когда она устроит вечеринку по случаю своего нового знакомства. Когда вокруг неё будет полно подвыпивших друзей и подруг. Я бы убивал их одного за другим, пока они метались в четырёх стенах, словно перепуганные овцы. Передо мной возникла прекрасная картина: мигающая праздничными огнями комната затянута дымом и Таня, в ужасе замершая посреди неё с окровавленными трупами вокруг.
– … чтобы поступить, придётся хорошо подготовиться. Эй, ты меня слушаешь?
– Слушаю, только я не думаю, что из меня получится примерный студент.
Если я выстрелю ей в живот или между рёбер, она не умрёт сразу и, глядя ей в глаза, я смогу увидеть её настоящие чувства, без фальши и притворства.
– Почему ты так думаешь?
– Потому, что если я попаду в гол… – я вовремя осёкся и уставился в тарелку, чтобы не выдать своего замешательства. – В смысле, если я попаду не на ту специальность, то где гарантия, что я вообще где-то смогу работать?
– Ты сможешь приходить проходить практику у меня в бюро. Там много хороших специалистов и ты многому у них научишься.
– То есть, ты намекаешь, что я должен пойти учиться на инженера–конструктора? Но я же ничего не понимаю в этих чертежах, да и меня к ним совершенно не тянет!
– Ну, хорошо, а на кого бы ты хотел учиться? – отец отодвинул тарелку в сторону и пыт-ливо посмотрел на меня.
– Ген, ну что ты пристал к нему? – вмешалась мама. – Пусть ребёнок поест. И так уже весь худой, смотреть не на что. А после ужина поговорите.
– Ладно, не буду мешать. – Отец встал из–за стола, вытер губы и руки салфеткой и, ском-кав её, бросил в тарелку. – Но ты подумай над тем, что я тебе сказал. Потому, что я хочу услы-шать от тебя вразумительный ответ.
Он вышел из кухни, а я склонился над тарелкой, чтобы доесть остывающую картошку.
Для тебя, пап, я обязательно придумаю что-нибудь вразумительное.
Я не сомневался, что отца волнует моё будущее, которое он хочет сделать подобным сво-ему прошлому. Но сейчас меня интересовало совершенно другое: удастся ли мне повторить то, что я сделал сегодня и будет ли кровь моей следующей жертвы похожа на пятно кетчупа?
После разговора с отцом я долго лежал в кровати, погружённый размышления. Похоже, он решил всерьёз за меня взяться. Вот только в мои планы не входило корпеть над чертежами в конструкторском бюро. Таню убивать я, тоже конечно не собирался, хотя мне и нравилось ду-мать об этом. Тогда что же остаётся?
Скорее всего, мне придётся уехать в какой-нибудь крупный город. В такой, где убийства происходят чуть ли не каждый месяц и где мешать мне никто не будет. Выслеживая своих жертв по ночам, я смогу убивать не хуже профессионального киллера. Но становиться килле-ром я не собираюсь, и на это есть вполне очевидные причины. Для заказчика всегда существует опасность, что киллера схватят, и он сдаст его. Поэтому ему нет смысла оставлять киллера в живых. Любому киллеру это хорошо известно, поэтому ему нет смысла оставлять в живых заказчика. Получается замкнутый круг. К тому же убийство на заказ сильно ограничивает свободу действий. Нужно убивать, кого скажут, а не тех, кого хочешь и когда захочешь. Никакого удовольствия от любимого дела. А если я перестану любить своё дело, значит, самое время засунуть ствол себе в рот.
Часы на прикроватной тумбочке показывали начало десятого, и я начал укладываться спать. Когда я вешал джинсы на спинку стула из заднего кармана выпал кошелёк. Я совсем за-был про него. Внутри оказалось всего три сотни. Тот, кого я подстрелил сегодня в парке, действительно думал, что мне нужны были только его деньги. Он так и не понял, как сильно ошибался.
__________
В последующие дни я ни в кого не стрелял и только изредка выходил на улицу, чтобы ку-пить местную газету. Как я и думал, там вскоре появилась заметка о ночном нападении в парке. Однако, судя по тому, что в ней написали, опера не придали особого значения этому ограблению и даже не связали его с убийством мэра. Мне с трудом в это верилось, тем более, что не так уж сложно сравнить две пули. Своими псевдоверсиями они просто вводили прессу в заблуждение. И делали это по указанию того самого майора, который возглавляет следствие. Когда у тебя четыре трупа, а убийца всё ещё разгуливает на свободе, ты не будешь разбрасываться ценной информацией.
Моя последняя выходка наверняка поставила его в тупик. Сейчас он строит разные пред-положения, каким будет мой следующий шаг. А пока он этим занят, я могу преспокойно ходить по улицам в поисках новой жертвы.
Серые дождливые дни сменились ясными и холодными. Под ногами осталась всё та же слякоть, так как небо, днём отражающее солнце в грязных лужах, под вечер затягивало серой дымкой. Оставив наган дома, я прогуливался по городу до наступления темноты. Пару раз меня останавливал патруль, и я не без тайного наслаждения показывал, что никаких колющих, режущих и стреляющих предметов у меня нет, и они вынуждены были меня отпускать. Их действительно стало больше и ходили они теперь по трое. Я знал, что у каждой такой группы свой район патрулирования, но им плевать на такие формальности. Поэтому нельзя было заранее определить, где и когда они появятся. Впрочем, в городе были места, которые никто не патрулировал.
Всего в полукилометре от моего дома располагались новостройки из красного кирпича. Коттеджи в 2 и в 3 этажа, обнесённые заборами. Здесь в каждом доме имелась своя система ох-раны, и осенними вечерами было тихо и безлюдно, как в могиле. Иногда я замечал, как из ворот появлялся заспанный охранник, и мне было трудно удержаться, чтобы не выстрелить в него, но я понимал, что это только отпугнёт более крупную добычу, которой, судя въезжавшим в ворота иномаркам, здесь хватало. Люди за этими кирпичными стенами и закрытыми жалюзи окнами были настолько же самонадеянными, насколько и наивными, полагая, что они в полной безопасности. Они даже не обращали внимания на тёмно–вишнёвую «семёрку», которую я ставил под двумя развесистыми деревьями чуть в стороне от дороги в ожидании подходящего момента.
Я отдавал себе отчёт, что не смогу доводить каждого до крайней степени, приставив ему ствол к голове – слишком много ненужного риска. А главное, не у всех хватит безрассудной ярости, чтобы наброситься на того, кто угрожает револьвером. На 100 человек таких будет не больше 10, а может и того меньше.
Я впервые ощутил, что желание убивать вдруг потеряло свою остроту, а мои фантазии, рисующие кровавые картины смерти поблекли и уже не были такими притягательными. От этого меня даже бросило в пот, а потом в дрожь. Нет, этого не может, не должно быть! Я с детства хотел стать Убийцей, и это желание не может просто так исчезнуть. Это желание и есть – я сам! Возможно, после случая в парке мои приоритеты сместились в сторону, а всё из-за того, что мне вздумалось поговорить со своей жертвой, чего я раньше никогда не делал. Тот накал страстей, который я тогда получил, оказался сильнее, чем от самого убийства. Теперь я должен кого–-нибудь убить, чтобы всё снова вернуть на свои места.
__________
Сидя в машине, я вглядываюсь в темноту, кое-где рассеянную светом маленьких, но ярких фонариков по углам коттеджей. Улочка, образующая букву “Г” хорошо просматривается, тёмное небо слабо мерцает звёздами, и осенний ветер раскачивает кривые ветки над лобовым стеклом.
Я готов сидеть здесь хоть до самого утра. Или до первой машины, которую я изрешечу до того, как водитель выскочит из неё, чтобы скрыться за оградой. И пока он будет ползти, захлё-бываясь собственной кровью, я…
… стреляю ему в затылок, чтобы перейти к следующему. Следующий шагает вперёд по команде немецкого офицера и тут же следует выстрел – мой выстрел. Человек падает и на его место становится другой.
– Шиссн! – орёт офицер, и я машинально жму на крючок. Остальные стоят передо мной, выстроившись длинной шеренгой в грязных мокрых лохмотьях под проливным дождём. На их лицах – рабская покорность.
– Шисн, шнель!
Я стреляю в следующего. Пуля попадает в грудь, и человек, пошатнувшись, валится в грязь.
– Шисен!
Наган будто стреляет сам, я только направляю его на очередную мишень. Пули быстро за-канчиваются, но офицера, стоящего в конце шеренги это не останавливает. Он выкрикивает одну команду за другой. И люди один за другим выходят вперёд. Я пытаюсь перезарядить револьвер, но патроны не держатся в моих скользких от дождя пальцах. Несколько штук я роняю на землю, остальные торопливо запихиваю в отверстия барабана.
– Шнеля! Шнель!
Захлопнув барабан, я стреляю в ближайшего человека. Это женщина со спутанными волосами и иссиня–бледным лицом. Пуля попадает ей в глаз и женщина, поскользнувшись, падает на спину. Я направляю ствол в следующего – высокого арестанта с ввалившимися глазами. Осечка. Потом ещё одна. Наконец, раздаётся выстрел и в яремной выемке мужчины появляется красная точка. Хрипя, и роняя капли крови, он падает на размытую землю.
Я стреляю снова и снова, но их слишком много, они подходят всё ближе, а офицер про-должает выводить их из строя. Пока я тщетно пытаюсь перезарядить наган, вокруг меня соби-рается целая толпа. С ужасом я понимаю, что не могу отступить назад, значит, сейчас они схва-тят меня и разорвут на куски. Но вместо этого они начинают мычать, словно скот, недобитый на скотобойне. Это внутриутробное мычание, сливаясь с шумом дождя, превращается в какой–то жуткий гул, который чем–то напоминает…
… двигатель машины. Я открываю глаза и успеваю заметить удаляющиеся красные габа-риты. Чёрт, как я мог заснуть? Образы из кошмара всё ещё всплывают в памяти, правда, уже не такие реальные.
Выскочив из «семёрки», я бегом направляюсь к повороту, за которым исчезла машина, судя по габаритам – дорогой седан. На углу я останавливаюсь и, стоя, в тени высокого забора, оглядываю улицу. Седан как раз подъезжает к одноэтажному коттеджу с широкой треугольной крышей. Над вымощенной плиткой площадкой загорается бледно–жёлтый свет. Такой иллюминации достаточно, чтобы без промаха попасть в того, кто выйдет навстречу. Спрятав наган под куртку, я быстрым шагом иду к машине – тоёте «Camry» серебристого цвета. До неё остаётся не более 10 метров, когда из машины вылезает крупная фигура вся в чёрном. Её нижнюю часть скрывает спутанная борода. На мгновение я застываю в полной растерянности. Поп! Я ожидал, что из «тоёты» появится какой–нибудь солидный надутый дядя в шмотках за 1000 долларов, но уж никак не священник.
Не заметив меня, батюшка захлопывает дверцу машины и ставит её на сигнализацию. Ещё несколько секунд и он скроется за воротами. Выйдя, наконец, из ступора, я делаю два шага вперёд и, тщательно прицелившись, стреляю священнику чуть выше колен. В моих сцепленных намертво пальцах наган почти не дёргается. С басовитым воплем священник падает на площадку, с его плеча слетает большая чёрная сумка и откатывается в сторону. Несколько секунд мы смотрим друг на друга – священник с ужасом, я – с радостью и облегчением.
– Отпусти мне мои грехи батюшка.
Почему–то эта нелепость – первое, что мне приходит в голову. Но что–то подсказывает мне, что я не получу от этого убийства никакого удовольствия, если сначала как следует не по-говорю с его бородатым святейшеством.
– Я знаю, что вам больно, очень больно, но раз уж вы привыкли строить из себя святых мучеников, для вас эта боль – сущий пустяк.
– Что тебе… что тебе нужно?
– Я же сказал. Представьте, что я пришёл на исповедь. Я расскажу вам, почему я это де-лаю, а вы ответите на мои вопросы. Их будет немного, так как у меня мало времени.
Я киваю на соседние дома, за оградой которых лают разбуженные выстрелом собаки.
– Всего лишь несколько вопросов. Если вы ответите мне на них и не соврёте, я не стану убивать вас.
Священник облизывает верхнюю губу, на его пухлом, бородатом лице борются надежда и сомнение. Как–то странно наблюдать за этим со стороны – тем более, что на этот раз я не соби-раюсь оставлять ему никаких шансов. Наверное, я ожидал увидеть в его глазах рабскую покор-ность, как и положено его сану, но этот, похоже, решил побороться за жизнь.
– Ты, конечно, слышал о «двойном» убийце с наганом. Последние две недели я не схожу с первой полосы местной газеты. Видишь, ли, в детстве я мечтал кого–нибудь застрелить просто из подражания своему деду–фронтовику. Позже, когда я вырос, я стал спрашивать себя, чем я хочу заниматься в жизни и ответ пришёл сам собой: я стану убийцей, потому, что мне нравится стрелять в людей. А это значит, что я не буду ходить на работу как другие. Мне тошно от одной мысли об этом. Я даже с девушкой своей расстался потому, что семейная жизнь и убийства несовместимы. Я пытался ей объяснить, но она и слушать не хочет.
– Убийство – это большой грех, – говорит священник.
– Ты это в Святом Писании прочитал? Тогда как насчёт лжи и воровства? Вы в своих церквях только этим и занимаетесь, заодно отпуская грехи всем кому ни попадя – от воров в законе до последних алкашей, избивающих своих жён и детей. И при этом делаете приличные деньги. Чёрт, даже если я буду рвать себе задницу, где–нибудь на стройке или на заводе пахать в три смены, я не построю себе такой дом и не смогу купить такую машину.
– В твоих словах я слышу зависть, а слова сии от нечистого.
– Ну конечно от нечистого – на кого вам ещё всё списывать. Но неужели ты думаешь, что я буду завидовать человеку с простреленной ногой, который может не дожить до рассвета?
Батюшка заметно бледнеет – даже борода, закрывающая нижнюю половину лица, не мо-жет этого скрыть.
– Если бы я встретил тебя пару недель назад, я бы не стал разводить весь этот базар. Но теперь я не думаю, что мне будет в кайф, если я просто застелю одного жирного борова. На твоё место ещё десять таких же придут. Нет, я хочу знать, действительно ли ты так веришь в своего Бога, что готов в любую минуту отправиться к нему в рай.
Я взвожу курок, а батюшка весь подбирается, почти прижавшись к воротам.
– В этих домах отличная звукоизоляция – после моего выстрела никто даже дверь не от-крыл. Ну, выбирай, с какой руки начинать – с левой или правой?
– Что ты хочешь со мной сделать, чадо?
– Хочу сделать из тебя святого мученика. Я бы, конечно, приколотил тебя гвоздями, как Иисуса Христа, только не к чему. Придётся прострелить тебе конечности…
– Господи… смилуйся над ним грешным, ибо не ведает он, что творит.
– Да ты только представь! Ты умрёшь мучительной смертью, и завтра об этом напишут во всех газетах. Потом приедет какой–нибудь патриарх, соберёт вокруг себя кучу народа и объя-вит, что ты умер за веру. Ты сразу станешь знаменитостью! Твою физиономию нарисуют на иконе и тысячи дураков будут ходить и кланяться ей. Ты, разве, не к этому стремился, когда шёл в священники?
– Моя цель – служить Господу Богу, отцу нашему и проповедовать Слово Божие.
Я задумчиво смотрю на него, понимая, что ничего, кроме подобных речей я от него не добьюсь.
– Да, подковывают вас хорошо. На любой вопрос уже есть готовый ответ. Ещё бы, иначе как заставить миллионы терпел трясти гривами и платить деньги за свечки, иконы и ваши обряды. Утешение в этой жизни дорого стоит, верно?
Я становлюсь на одно колено рядом с батюшкой и, ухватив его за бороду одной рукой, другой прижимаю дуло нагана к его виску.
– Если ты такой праведник и так веришь в своего Бога, тогда ответь мне на такой вопрос: почему Он терпит всё это дерьмо, которое творится вокруг? И почему слуги господни разъез-жают на дорогих иномарках, как какие–то барыги, а сами строят из себя великомучеников, ко-торые сидят на хлебе и воде в какой–нибудь темной пещере. Как получилось, что ты и такие как ты, зашибаете колоссальные бабки на Слове Божием, а?
Батюшка зажмуривает глаза и начинает тихо скулить; всё его одутловатое лицо покрыва-ется мелкими крапинками пота.
Мне вдруг становится до обидного противно. Настолько, что даже не хочется стрелять в этот трясущийся, истекающий кровью и потом кусок сала. Он перестаёт ныть и начинает бор-мотать молитвы.
И тут меня охватывает ярость – долгожданная, слепая и безотчётная. Только что этот поп скулил от страха, а теперь молится Богу, в которого не верит. Говорят, что перед смертью люди не лгут, но этот видно настолько привык ко лжи, что уже не может отличить одно от другого.
– Ладно, я не буду тебя убивать, – говорю я, пряча наган под куртку. – Только учти, что второго такого шанса попасть в рай у тебя уже не будет.
– Не надо, чадо, не надо, – лепечет батюшка и добавляет: – Все мы грешны в этом мире. А куда мы попадём в том, решает Отец наш небесный.
Я улыбаюсь ему акульей улыбкой, тогда как меня буквально распирает от ярости, разбу-женной его лицемерием, и я жду, когда она хлынет через край. Этот толстый богомолец навер-ное думает, что я какой–нибудь фанатик, свихнутый на отпущении грехов.
– И никто нигде о тебе не напишет, а я уже завтра буду на первых полосах газет, потому, что тысячи людей, в том числе и те, кто ходит в твою церковь не могут жить без убийств.
– Ты на неверном пути, чадо. Ведь сказано – спасение в истине и спасётся тот, кто истин-но верует всем сер…
Он не договаривает, потому, что до него, наконец, доходит смысл моих слов.
– Вот именно, кто истинно верует, папаша.
Яростное ликование, охватившее всё моё существо, достигает крайней точки, и, уже не в силах сдерживать себя, я выхватываю наган и, прицелившись ему между глаз, с наслаждением жму на курок.
Пухлое лицо священника исчезает в облаке серого дыма. Тело вздрагивает, а потом вытя-гивается, раскинув руки в стороны. Я бы с удовольствием разрядил в него весь барабан, но у меня осталось не так уж много патронов. Сквозь звон в ушах я различаю стальное дребезжание ключей и тут же ныряю в спасительную темноту. В следующий миг я уже бегу по пожухлой траве, растущей по краям дороги. От всплеска адреналина на меня накатывает красная эйфория. Когда я добегаю до угла, за которым оставил машину, за моей спиной раздаются возбуждённые голоса.
Прыгнув за руль, я завожу «семёрку» и разворачиваю её туда, где мерцают огни много-этажек. Ехать приходится между рядами гаражей с выключенными фарами, считая каждую яму. Тем не менее, до проезжей части я добираюсь без приключений и здесь уже включаю дальний свет. Вызванная адреналином эйфория быстро проходит, и гул мотора начинает давить на мозги. Я включаю музыку. На радио «шансон» кто-то исполняет песню на цыганский мотив, и я начинаю подпевать, думая о том, что уже давно не был так счастлив.
__________
Убийство батюшки наделало в городе много шума. Если в случае с мэром все ещё могли поверить в разбойное нападение или чей–то заказ, то теперь ни у кого не осталось сомнений в том, что по городу бродит какой–то псих и стреляет в кого захочет. Самые активные естествен-но бросились обвинять в плохой работе милицию и даже собрали перед городским отделом Управления какое-то собрание. Вышедший к толпе майор объявил, что милиция работает в усиленном режиме и заверил, что в скором времени поймает тех, кто это сделал.
Из области понаехало всяких важных шишек, и даже из Киева прибыл какой–то архица-рёк. Новый мэр собрал по этому случаю экстренное совещание, на котором призвал все соци-альные и общественные организации оказать правоохранительным органам всевозможную по-мощь в поимке убийцы, т.е. меня. Глядя на то, как он толкает пламенные речи по телевизору, я подумал, что неплохо было бы оказаться там в первых рядах и пустить пулю в его слюнявый старческий рот.
К сожалению, в ближайшие дни мне будет не до него. Дело предали широкой огласке, и менты теперь начнут землю носом рыть, чтобы найти на кого бы его повесить. Они будут хва-тать всех, кто подходит под словесное описание того человека, которого я подстрелил в парке. Каким будет это описание, я мог только гадать, потому, что тогда сам едва различал его в тем-ноте. Зато можно легко представить, как будут вестись допросы. Затолкают какого–нибудь сопляка в вонючий фургон и начнут выпытывать, попутно занося в протокол.
«Где ты был там-то и там-то и в такое-то время?»
И пусть только попробует растеряться и не вспомнить – сразу появится соответствующая запись.
«А кто может подтвердить твои слова?»
Тут бедняга и засыплется. Потому что ни один человек не сможет толком подтвердить свое алиби на конкретный момент времени, а значит, на него можно повесить всё что угодно. Однажды, на эту тему я разговаривал с одним из своих одногодок из параллельного класса, ко-торый попал на полгода в колонию по липовому протоколу, и вышел оттуда порядком отощав-ший и потерявший всякий интерес к жизни.
«Они только используют законы для собственного прикрытия, большинство из них хуже последней мрази. Потому их и называют мусорами. Если как следует, порыться в архивах то всплывёт столько дерьма, что можно затопить целый город….
«Интересно откуда ты знаешь, что у них там в архивах?»
«Не знаю, но догадываюсь. Думаешь, почему за решётку тупо сажают тех, кто ничего не совершил? Существует статистика преступлений – совершённых и раскрытых. Пока первые превышают количество вторых, всегда есть риск, что кого–нибудь из местных начальников попрут с должности за плохую работу. Вот они и стараются, каждый по–своему. Дают команду загрести кого–нибудь безобидного, заводят на него нераскрытые дела, успешно закрывают их, а потом тычут под нос своему руководству, смотрите мол, как мы боремся с преступностью».
Меня не на шутку встревожило то, что менты могут повесить мои убийства на кого–то ещё. Впрочем, это маловероятно, так как они должны понимать, что настоящего убийцу это не остановит. И майор Черников, который возглавляет следствие, наверняка понимает это лучше всех.
Теперь выйти на улицу с наганом было бы непростительной ошибкой. Ментов как будто больше не стало, но это только на первый взгляд. Они просто переоделись в штатское. Когда под вечер я гулял по городу или же шёл в гараж, чтобы сделать мелкий ремонт в машине, я ви-дел, как они шатаются по улицам, изображая из себя простых парней, а сами пялятся исподло-бья на каждого встречного. В их взглядах легко можно было прочесть скрытую злость. Они от-давали себе отчёт, что их используют в качестве пушечного мяса и что в любой момент кто–нибудь из них может получить пулю. Такой расклад кого угодно выведет из себя.
Как–то пасмурным вечером я возвращался домой и заметил, как менты трясли группу школьников, причём один из сотрудников в полной экипировке, выставив короткоствольный автомат, следил за ними с таким видом, будто перед ним беглые зэки. На меня это зрелище произвело гнетущее впечатление. Весь этот спектакль с демонстрацией силы и власти был все-го лишь прикрытием для этих злобных, трусливых созданий, знающих, что никто не сможет им достойно ответить. Зато я знал, как будет вести себя каждый из них, если приставить ствол к его голове. Тогда я пожалел, что не взял с собой наган, пусть даже это и было необходимой мерой предосторожности. Действительно, а что если я начну стрелять по мусорам? После убийства мэра они таки не вышли на мой след, и я только напрасно волновался по этому поводу. Но если я пристрелю одного из них – вот тогда они по–настоящему взбесятся.
Осенённый этой идеей, я брёл дворами, никого и ничего не замечая. Когда я подошёл к знакомой двери своей квартиры, в голове нарисовался определённый план. Конечно, риск был и достаточно высокий, но если как следует проработать детали, можно свести его к минимуму.
До поздней ночи я лежал, прикидывая свои шансы, пока не пришёл к выводу, что в этом нет ничего невозможного. В голове одна за другой возникали кровавые сцены, и каждый раз по телу пробегала приятная дрожь от желания воплотить их в реальность.
__________
Следующим утром я проснулся в 10 часов. Предки уже ушли на работу, оставив мне зав-трак на плите. Я сунул его в холодильник, быстро выпил приличную чашку кофе и отправился осматривать новое поле боя. Погода стояла ясная, только холодный ветер шелестел рваными листьями, бросая их под ноги прохожим. Через 15 минут я уже был в сквере, где стоял памят-ник павшим солдатам и горел вечный огонь. Это место со всех сторон было окружено 5–ти и 2–х этажными домами, между которыми хватало глухих переулков. Я долго бродил по ним, пока не нашёл подходящий. По одну сторону переулка шёл высокий бетонный забор, в одном месте которого была проломлена дыра. Сразу за ней начинался школьный двор, окружённый старыми деревьями. Замыкали его несколько домов, выстроенных квадратной скобкой вокруг здания школы. Это были старые 2–хэтажки, и жили тут, в основном бабульки, которые любили наблюдать за всем, что происходит вокруг. Правда, вечера сейчас слишком холодные, чтобы на скамейках сидеть, но не факт, что какая–нибудь бабуля с избытком жира, которому никакой холод не страшен, окажется на своём посту, когда я буду уходить. А этого мне как раз и не нужно. После первых выстрелов менты смогут появиться здесь уже через 5 минут. Ещё примерно столько же им понадобится, чтобы перекрыть всю улицу. Подтянут ОМОН с автоматами. Против АК мой наган просто игрушка. Да и патронов слишком мало, чтобы устроить серьёзную перестрелку.
Я пересёк школьный двор и ещё раз внимательно осмотрел дома в поисках какого–нибудь глухого уголка, скрытого от посторонних глаз. И тут в самом конце я заметил просвет, который почти закрывал массивный ствол дерева. Скользнув за него, я вышел на дорогу, на другой стороне которой были широкие ворота какого–то склада, обнесённого кирпичным забором. Чуть выше, на небольшом расстоянии друг от друга находились железные боксы гаражей, а потом шла сплошная стена деревьев. Я знал, что за ней ничего нет, потому, что земля там круто уходила вниз – в широкий котлован, который тянулся на многие километры. Это было идеальное укрытие. Проблема заключалась лишь в том, чтобы добраться до него незамеченным до приезда ментов.
Я ещё раз обошёл школьный двор, выбирая наиболее короткий путь. Далеко от сквера уходить нельзя – я могу не заметить патрульных, которые часто здесь ошиваются. Через не-сколько минут я нашёл угловой подъезд в тени 2-х шелковиц. Отсюда хорошо просматривался весь сквер, и можно было спокойно застрелить любого, кто пройдёт мимо. Определив, таким образом, театр боевых действий, я засёк время, которое мне требовалось, чтобы пересечь школьный двор и добежать до намеченного просвета между домами. Выходило где–то 2 с по-ловиной минуты.
Довольный своими подсчётами, я не спеша, прошёлся по скверу. У вечного огня я остано-вился, разглядывая гранитные обелиски с ровными рядами имён погибших солдат. В этом мес-те всегда стояла торжественная тишина, и каждый год 9–го мая сюда приходили почтить па-мять павших героев. Менты наверняка будут гордиться тем, что одного из них убили именно здесь.
На обратном пути я зашёл в магазин «Охота и рыбалка». В городе это был единственный магазин, где продавали огнестрельное оружие. В связи с последними событиями у полок с ружьями топталось прилично народу. Я не без тайного удовольствия отметил, сколько людей готовы стать Убийцами, если появится такая необходимость.
Пристроившись с краю, я принялся изучать выставленный арсенал, и моё внимание сразу привлёк карабин с оптическим прицелом 12–го калибра. Рядом со мной какой–то старикан в синем плаще и с золотым перстнем на пальце крутил в руках охотничью двустволку. Я поду-мал, что из неё он скорее пристрелит самого себя, чем своего противника.
Я снова переключился на карабин. Чёрный, воронёный ствол, приклад из дерева тёмно–вишнёвого цвета и обойма как у М–16. С таким на улице можно устроить настоящую войну. Если менты окажутся шустрее меня, один наган меня не спасёт, но если у меня будет винтовка с оптическим прицелом…
У меня заныло всё тело от желания перегнуться через прилавок, схватить винтовку и вы-скочить из магазина. Я даже начал напирать на дедка в плаще, пока тот не засопел и не бросил на меня недовольный взгляд. Он вернул ружье, которое рассматривал, подошедшей продавщи-це, а я сделал вид, будто изучаю пневматику на стенде. Конечно, нечего было и думать, попро-сить её показать мне карабин – у такого как я не могло быть разрешения на огнестрельное ору-жие. Подобная заинтересованность могла вызвать только ненужные мне подозрения.
Отойдя от прилавка, я начал осматривать помещение. Небольшое, с деревянным полом и зарешеченными окнами оно могло вместить не больше 30 человек. В верхнем правом углу ви-села камера, зато на стальной массивной двери я не заметил никакой электроники. Значит, при ограблении никто не сможет её заблокировать одним нажатием кнопки.
Когда я вышел из охотничьего магазина, мой план несколько изменился. Мне по любому нужно забрать этот карабин. Если учесть, что в магазине нет охранника, то можно управиться менее чем за 10 секунд. Единственное в чём я сомневался – это удастся ли мне уйти от пресле-дования. С другой стороны я могу…От возникшей в моём воображении картины массовой па-ники я едва не подпрыгнул на месте. И почему я раньше об этом не подумал? Сейчас, когда в городе нервы у всех на пределе достаточно лишь пошуметь, чтобы тут же собралась толпа. А в любой толпе, как известно можно затеряться. К сожалению я не мог быть на все сто уверен в успехе, так как ещё ни разу не стрелял из крупнокалиберной винтовки. Какой силы неё отдача? Сколько патронов вмещается в магазине? И, наконец, какая у неё прицельная дальность?
Все эти вопросы крутились у меня в голове, пока их не прервал зазвонивший мобильник. К моему удивлению это была Таня. Подумав, что это очередная издёвка, я решил с ней не це-ремониться
– Чего тебе?
– Ой, какие мы грубые! Хотя чего от тебя ещё можно ожидать… Ты уже слышал про убийство священника?
– Почему ты мне об этом говоришь? – Я говорил ровным голосом, но в то же время не мог избавиться от дурного предчувствия.
– Ну, я просто вспомнила наш последний разговор и подумала – ты ведь обожаешь подоб-ные вещи. Вот и решила тебя обрадовать.
– Ты в своём уме? Позвони лучше своему новому парню, раз уж тебе нечем заняться. Ду-маю, он точно обрадуется. Заодно пригласишь его на похороны.
– Видишь ли, я бы с удовольствием, только из–за всех этих убийств в городе родители те-перь не отпускают меня с ним. Если бы у него хотя бы машина была… Слушай, а это, случайно, не ты?
Я чуть не задохнулся от возмущения.
– Ты, что совсем сбрендила? После которой бутылки тебе это в голову пришло? Завязывай с бухлом – это вредно для печени. И для мозгов тоже.
– А что это ты так занервничал? Я же просто спросила.
– Ничего я не занервничал.
– Ещё как занервничал – я по голосу услышала. Знаешь, что? Я думаю, ты и есть тот самый маньяк–убийца. Я подсчитала даты убийств – они как раз приходятся на те дни, когда ты не хотел со мной встречаться. Вот пойду к ментам и всё им расскажу!
– Тань, у тебя, что – совсем кры…
Я не закончил, потому, что она оборвала связь. С досады я чуть не разбил телефон об ас-фальт и не сделал этого только потому, что хотел разбить его о танину голову. Я начал было звонить ей, но сбросил вызов ещё до того как пошли гудки. Что если это провокация? Набери я её сейчас, она сразу поймёт, в чём дело, и тогда мне точно конец. Ну, а что если она не блефу-ет? Ей ничего не стоит выложить ментам все свои подозрения, а тем только дай за что–нибудь зацепиться. Алиби у меня действительно нет, поэтому им не составит труда прижать меня к стенке. Нужно срочно что–то делать. Но что?
Я вдруг ощутил себя на краю пропасти. И как это Таня с её куриными мозгами могла до-гадаться? Нет, тут дело не в мозгах, это всё злость и обида за то, что я её бросил. Она хочет, чтобы я прибежал к ней со всех ног и на коленях умолял о прощении и думает, что нашла спо-соб заставить меня сделать это. Только чёрта с два я пойду у неё на поводке!
Дома я первым делом забрал наган, патроны и две золотые цепочки – единственное, что могло меня выдать на тот случай, если заявятся менты с обыском. Завернув всё это в полиэти-лен, я спрятал улики в гараже, под спуском в подвал. Это было даже лучше – от гаража до магазина «Охота и рыбалка» было всего каких–то 10 минут ходьбы. Больше я решил ничего не предпринимать, оставив следующий ход за Таней.
До самого вечера я не находил себе места, рисуя в своём воображении возможный ход со-бытий. Иногда, я представлял совсем нелепые и абсурдные варианты, до тех пор, пока всерьёз не начинал в них верить. Доведя себя до полного нервного истощения, к концу дня я вообще перестал что–либо чувствовать и впал в апатию. Все чувства и мысли исчезли, осталось только полное безразличие ко всему. То самое состояние, которого я больше всего опасался. С одной стороны так и должно быть, ведь лучшие убийцы – это те, которые убивают хладнокровно, отбросив личные эмоции и сомнения. Но с другой, я не видел в этом никакого смысла. Если, убивая, я ничего при этом не буду чувствовать, значит не получу никакого удовольствия, а это может означать только одно: я просто разуверился в своём деле, как тот поп, который разуверился в своём боге. Пока эта странная опустошённость владеет всем моим существом, парализовав малейшую волю к действию, я ничего не смогу сделать. Чтобы выйти из этого состояния я должен с глазу на глаз поговорить с Таней, которая одним своим звонком перечеркнула все мои грандиозные планы.
__________
Пока я ехал в такси, я всё убеждал себя, что делаю большую ошибку. Если бы Таня всерь-ёз думала, что я убийца, она бы не стала мне звонить и сразу отправилась бы в Горотдел. Вме-сто этого она решила взять меня на понт, прекрасно понимая, что ничем не рискует: её убийст-во тут же приведёт ко мне, и мы оба это знаем. Купиться на него мог только полный дурак, но в этом–то и заключался фокус. Если я тут же не примчусь к Тане, то несколько дней буду сидеть как на раскалённых углях, а когда её терпение иссякнет, она устроит мне «сюрприз» с мигалками и протоколами. С её капризным характером это было бы как раз в её стиле. Вот почему я решил, что не стоит ждать часа “X”, целыми днями тупо пялясь в потолок. Я сам сделаю ей сюрприз, причём такой, что он вышибет из её головы все её дурные мысли.
Таксист сбросил скорость и повернул в танин двор, который представлял собой беспоря-дочное скопление 9–тиэтажек.Расплатившись с ним, я зашёл в обшарпанный подъезд с ми-гающей лампочкой. Часы показывали половину шестого – в это время Таня уже должна вер-нуться с работы. Если только не зависла где–нибудь со своим новым дружком. Последнее ма-ловероятно, если ей, как она сказала, запретили гулять после наступления темноты.
Я взбежал на 3–й этаж и позвонил в дверь. Открыла мне танина мама – высокая брюнетка лет 35 в домашнем халате и тапочках. Она никогда не одобряла наших с Таней отношений, считая, что я из дурной компании, хотя и до меня Таня не водилась с примерными мальчиками. На мой вопрос, дома ли её дочь, она отрицательно покачала головой и сказала, что она ушла гулять с Сашей. По её взгляду я понял, что она очень рада, что мы с Таней больше не встречаемся, только она скрывала это под маской оскорблённого достоинства. Она была такой же лицемерной стервой.
Я решил подождать Таню с её новым ухажёром на площадке, спустившись на один лест-ничный пролёт, чтобы не мозолить глаза соседям.
Ждать пришлось около часа. За это время мимо прошли несколько человек с подозрением поглядывая в мою сторону. Я же, облокотившись о стену, делал вид, будто занят увлекательной игрой в своём телефоне.
Наконец, внизу я услышал стук каблуков и знакомый смех. Вторил ему гнусавый голос, будто из загробного мира. Через просвет в перилах я наблюдал, как они поднимаются по лест-нице. Этот патлатый студент неуклюже обнимал Таню и что–то ворковал ей на ухо. Когда я выступил к ним из тени, Таня резко отпрянула, а её недотёпистый дружок перестал её лапать и захлопал на меня своими зенками.
– Кажется, мы с тобой не закончили последний разговор, – сказал я, приближаясь к Тане. – Так, что ты там говорила насчёт ментов?
– Эй, тебе чего? – патлатый встал между нами и чуть приподнял плечо, явно готовясь к нападению. Я только улыбнулся.
– Ты разве ничего ему не сказала? Ну, что ж придётся объяснить. Видишь ли, – обратился я к патлатому, – я её бывший парень. Я думаю, ты слышал про убийства в городе. Таня считает, что это я убил священника и всех остальных, у неё даже хватило ума, пригрозить, что она сдаст меня ментам. А всё потому, что ей нужен настоящий киллер, а не рохля, вроде тебя.
От удивления он раскрыл рот и опустил плечо. Его прыщавая челюсть стала отличной мишенью, и я саданул по ней так, что заболели костяшки пальцев. Крендель запрокинул голову, а я, двинул ему ногой под рёбра. От удара он заплясал на краю лестницы, а потом загрохотал по ступенькам, размахивая своими конечностями. Приземлившись, он застыл в угловатой позе сломанного манекена.
Таня сдавленно всхлипнула и хотела спуститься вниз, но я её опередил. Я склонился над вышедшим из строя ухажёром, который лежал с закрытыми глазами, прислонившись к чьей–то двери. Под его головой появилось тёмное пятно.
– Что… что ты наделал?
За моей спиной Таня в отчаянии заламывала пальцы. Мне вдруг захотелось спустить с ле-стницы и её тоже. Она сама заварила всю эту кашу, а теперь ещё впадает в истерику.
– Заткнись. По–моему он просто в отключке.
Первым делом я проверил пульс – он был неровным, но всё–таки был. Я перевёл патлато-го ухажёра в сидячее положение, прислонив к стене, и начал хлопать по щекам. Надо было привести его в чувство, пока на площадке никто не появился.
– Смотри, у него кровь.
– Ну, конечно, кровь, – ответил я с раздражением. – И у тебя была бы, если тебя так голо-вой к ступеньке приложить.
Таня присела рядом со мной и шумно втянула носом воздух.
– Да зачем ты вообще сюда припёрся! Кто тебя просил?
– Я бы не припёрся, если бы не ты со своими угрозами, – зашипел я на неё. – Откуда мне знать, что тебе на этот раз взбрело в голову?
– А ты, что, и, правда, поверил? Я же пошутила! Мне просто хотелось… – она замолчала и уставилась на меня. В полутьме я не мог различить выражения её лица, впрочем, я и так дога-дался, о чём она думает. Наш разговор коснулся опасной темы, и нужно было как–то от неё уй-ти.
– Видишь, ли я не хочу, чтобы мусора устраивали шмон у меня дома – моим предкам это может не понравится. Поэтому избавь меня от подобных шуток.
Ухажёр Тани начал приходить в себя: он приоткрыл веки и уставился на нас осовелым взглядом.
– Извини, что так вышло, – сказал я и похлопал его по плечу. – Таня думала, что я тебя убил, но, как видишь, убийца из меня никакой. Считай, что это была такая шутка. Мы просто пошутили, понял?
Он ошарашено переводил взгляд с меня на Таню.
– Да вы оба сдвинутые! Идите вы знаете куда!
Он вскочил, готовый смыться, но Таня вцепилась в рукав его куртки.
– Подожди! Саш, я всё объясню, это он специально… Саша!!!
Патлатый рванулся от неё и устремился вниз, прыгая сразу через несколько ступенек. Я подумал, что если он будет так стараться, то к его разбитой голове добавится ещё сломанная шея.
– Что ты наделал?! Ты, тупой козёл, я ненавижу, ненавижу, ненавижу тебя!
Таня толкнула меня, а потом спрятала лицо в ладошках, и оттуда раздались судорожные всхлипы. Я наблюдал за этой сценой с ленивым равнодушием. Да, актриса она отменная. Я ни минуты не сомневался, что ей плевать на этого патлатого недоделка.
Я подошёл к ней и попытался отнять её руки от её зарёванного лица, но Таня начала со-противляться. Мне пришлось слегка хлопнуть её по уху, чтобы привести в норму и вытереть ей лицо салфеткой из её сумки.
– Пошли. Я вызову такси.
__________
Я приволок Таню домой, когда мои уже спали. Мы старались не шуметь, но как только я закрыл дверь спальни, отбросили всякие церемонии.
Я трахал её с остервенением, до боли сжимая разные части её тела. Мои пальцы впивались ей то в ягодицы, то в податливые бока, то в груди, то в плечи и каждый раз я стискивал их так, что Таня громко вскрикивала, как будто боль была для неё высшей точкой наслаждения. Если бы я мог, я бы затрахал её до смерти.
Когда мы закончили, за окном уже была глубокая ночь. Таня лежала на пропитанных вла-гой простынях и, прикрыв глаза, что–то рассеянно мурлыкала себе под нос. Всех её слёз – как не бывало. Я же после всего этого, вечного как мир, процесса чувствовал себя вконец измотан-ным. Вся моя энергия вместо нового хорошо спланированного убийства пошла на удовлетворение танинных сексуальных потребностей. На то, чтобы я лежал здесь, покрытый её и своим потом с ощущением полного бессилия и единственным желанием залить галлон воды в пересохшее горло. И Таня хочет, чтобы так было всегда, когда ей приспичит. Понимание этого приводило меня в слепую ярость, которой осталось не так уж и много, а неспособность ощутить её в полной мере просто сводила с ума. Подавляемое глубоко внутри бешенство, сводило судорогой мои и без того ноющие мышцы. Наверное, так чувствуют себя проститутки, которым приходится продавать себя кому попало.
– Я пойду в душ. Ты не хочешь со мной? – сказала Таня и потёрлась коленкой о мою но-гу. Я догадывался чем она там хочет заняться, поэтому сказал, что немного отдохну. Она со-скользнула с кровати и, накинув мою рубашку, вышла в коридор.
После её ухода я несколько минут лежал без движения, словно размокшее в воде полено. Мои мысли снова вернулись к карабину, и я начал представлять, что бы я сделал, если бы он был у меня сейчас. Я бы проверил его на Тане. Я бы стоял над её обнажённым трепещущим те-лом и всаживал в него пулю за пулей, глядя, как они оставляют в нём рваные кровавые отвер-стия. С каждым воображаемым выстрелом на меня накатывало приятное тепло. И с каждым выстрелом крики Тани становились громче – на этот раз от настоящей боли, заставляющей кор-читься в предсмертной агонии. Чтобы продлить её, я бы постарался не задеть её жизненно–важные органы, прострелив сначала руки и ноги, а потом двигался по дуге, к рёбрам. Напосле-док я бы прострелил ей лёгкое и смотрел, как из раны вместе с кровавыми пузырьками уходит её жизнь.
Я так увлёкся своими фантазиями, что когда вернулась Таня, замотанная в полотенце, уже забыл об усталости и ненависти, сжигающих меня изнутри.
– Знаешь, а ведь я и правда подумала, что ты меня разлюбил.
Таня влезла на кровать и на четвереньках поползла ко мне. Теперь от неё пахло куда луч-ше, чем несколько минут назад.
– Что–то я тебя не пойму. Сначала ты говоришь, что я маньяк убийца и угрожаешь сдать ментам, а теперь рассуждаешь тут о любви. Ты действительно в это веришь или нет?
– Господи, ну ты опять за своё, – вздохнула Таня и усевшись на меня сверху, потянулась к прикроватной тумбочке. Она вытащила сложенную газету, которую я купил ещё вчера, но из–за всей этой суеты ещё не успел прочесть. Таня развернула её так, что в свете настольной лампы я увидел на первой странице заголовок:
КРОВАВЫЙ МАНЬЯК УБИЙЦА ПРОДОЛЖАЕТ СВОЕ ЧЕРНОЕ ДЕЛО
И ниже я прочёл:
В четверг 17 октября на Объездной дороге были застрелены двое мужчин,
которые вышли на улицу покурить. В милиции произошедшее, пока
не комментируют.
– Я знала, что это не ты, потому что звонила тебе вчера в это время домой, и твой отец сказал, что ты дрыхнешь без задних ног.
__________
Итак, пока я осторожничал и выяснял отношения с Таней, кто–то более практичный и дерзкий серьёзно взялся за дело, видно реши присвоить себе лавры Двойного Убийцы. Крича-щие заголовки появлялись с завидным постоянством в каждом экстренном выпуске местных газет. Всего за неделю произошло 6 убийств. Причём убивал Он из такого же револьвера систе-мы «наган» и только после 11 ночи, когда менты дежурили чуть ли не за каждым углом. Как такое возможно? Или мусора совсем ослепли или же он…
Эту мысль я упорно гнал от себя, он она всё равно возвращалась, как единственно воз-можный вариант.
Он быстрее меня. Последовательней и умнее. Одним словом он лучше меня.
Мои кулаки сами собой сжимались от возмущения. И у кого это хватило наглости? Я схватил последний выпуск «Вечера» и перечитал заголовок.
ПАРЕНЬ С ДЕВУШКОЙ ЗАСТРЕЛЕНЫ НА БЕРЕГУ РЕКИ.
ВОЗБУЖДЕНО УГОЛОВНОЕ ДЕЛО ПО СТАТЬЕ…
Судя по тому как он их убил, он был полный отморозок. Он не взял ни денег, ни ценных вещей. Это было настоящее хладнокровное, хорошо продуманное убийство.
Такой чистой ненависти к людям я мог только позавидовать. Все эти золотые побрякушки и деньги, которые я забирал у своих жертв, были просто ничем по сравнению с той отчуждённой бездушностью моего соперника. За последние три недели я убил всего лишь одного и тот оказался безобидным священником, а этот за неделю угробил шестерых. Раскрыв карту города, которую я купил вместе с последним номером газеты, я сразу отметил районы Его убийств. Это были самые отдалённые, едва ли не за чертой города места. В такой глуши вероятность встретить патруль была минимальной, зато вокруг полно было частных домов. Он был далеко не дурак и знал, где и когда нужно действовать. Если провести между всеми тремя точками убийств линию, то получится закруглённый угол. Возвращаться сюда он уже не будет, значит выберет одно из 2-х направлений. Изучив их как следует, я вдруг понял, где будет его следующее место охоты. Вдоль реки, огибавшей весь частный сектор не было никаких жилых домов, зато на несколько километров тянулась промзона. От остальной части города её отделяла сплошная стена деревьев перед Новым шоссе, которая могла быть идеальным укрытием. Когда от чадящих заводов поползут длинные очереди честных работяг, останется только стрелять по ним и не жалеть патронов. Проблема заключалась в том, что я не знал, где именно он спрячется. Это я смогу выяснить только на месте, когда начнётся стрельба. Последние два убийства произошли вчера, значит время у меня есть только до завтрашнего вечера.
__________
Без 15–ти минут пять я останавливаюсь за углом дома, рядом с которым расположен мага-зин «Охота и рыбалка». До того как он закроется у меня есть около получаса, чтобы ещё раз всё обдумать.
Если мой противник останется верным своим принципам, сегодня он устроит настоящую бойню у Нового шоссе. Это единственное место, где в определённое время полно народу. В то же время ничто не мешает ему перенести место действия в другую часть города. Но об этом все узнают только на следующее утро, когда обнаружат 2 трупа.
Перед тем, как выйти из машины, я осматриваюсь: темноту во дворе местами рассеивает свет от лампочек над подъездами. У обочины – несколько припаркованных иномарок, но ниче-го похожего на ментовский бобик или микроавтобус. Я набрасываю капюшон, стянув его шнурками, чтобы не болтался и подтягиваю платок до переносицы. В желудке неприятно под-нывает, но я стараюсь не обращать на это внимания. Держа в одной руке наган, а в другой чёр-ную сумку, я быстрым шагом направляюсь к светящимся молочным светом окнам магазина.
Внутри всего один покупатель – какой–то мужик в синих джинсах и осенней куртке. При виде меня с наганом, он роняет барсетку, зажатую подмышкой и пятится в угол. Обе продав-щицы застывают с вытаращенными глазами.
– Спокойно, это ограбление, – объявляю я через платок. Мой голос звучит глухо и без лишних эмоций. – Мне нужен вон тот карабин с прицелом и коробки с патронами.
Обе продавщицы по–прежнему пялятся на меня, видно не в состоянии поверить в проис-ходящее.
Я вывожу их из ступора двумя выстрелами прямо в камеру в верхнем углу. Линза вспыхивает, во все стороны летят пластик и куски креплений. Ослепшая камера повисает на проводах. Продавщицы с истошным визгом прячутся за прилавок.
– Живо! Или следующая пуля полетит в одну из вас!
Мужик в дублёнке делает какое-то движение, и я тут же направляю ствол на него.
– Не дёргайся. Мордой к стене повернись, быстро! Мордой к стене, я сказал!
Он неохотно поворачивается. Резким жестом я указываю ближайшей ко мне девушке – блондинке в сером пуловере на четвертую в ряду винтовку. Она поднимается и трясущимися руками снимает её со стенда. Всё происходит не так быстро, как я планировал, и я чувствую, что у меня начинают сдавать нервы. Я подскакиваю к прилавку, выхватываю у неё карабин и запихиваю его в сумку.
– Теперь патроны! Быстро, быстро!
Пока она роется где–то внизу витрины, я не свожу глаз с её подруги и посетителя повёр-нутого к стене.
Наконец, на прилавке появляются две белые коробки. Я сбрасываю их в сумку и выбегаю на улицу. У входа я задерживаюсь; чтобы остановить секундомер.
Не знаю, каким образом, но сигнализация всё–таки сработала. Со стороны дороги слы-шится вой сирен и видны синие отсветы. Пригнувшись, я пробегаю под окнами и, добежав до «семёрки», быстро забираюсь внутрь. Первое, что мне хочется сделать – это включить зажига-ние и как можно быстрей убраться отсюда, но я тут же понимаю, что это будет грубой и, навер-ное, моей последней ошибкой. За углом уже раздаётся шум подъезжающих машин. Достаточно завести двигатель, и все менты города будут у меня на хвосте. Закрыв двери, я перебрасываю на заднее сиденье сумку и перебираюсь туда сам. Едва я успеваю залечь на полу, как двор освещает яркий свет. Ну, вот, приехали! Сейчас они будут осматривать все машины, которые припаркованы поблизости, и, хотя боковые стёкла «семёрки» затонированы, при достаточно хорошем освещении им не составит труда меня обнаружить. Я лихорадочно соображаю, что предпринять, как вдруг замечаю на сиденье брезентовый мешок. В этом мешке отец держит рыболовные снасти и прочий инвентарь. Это просто удача, что он не оставил его в гараже. Я накрываюсь мешком как одеялом и лежу без движения, пока не начинают затекать конечности. Гулкие удары пульса в ушах заглушают все звуки снаружи. Положение загнанного в угол меня совсем не устраивает, но придётся ждать, пока менты не уберутся из этого района после того как обшарят все соседние дворы и ничего не найдут. Высвободив онемевшую руку, я сморю на время на подсвеченном циферблате. 23.694 секунды мне понадобилось, чтобы ограбить магазин. Если я буду таким медлительным, то вряд ли смогу справиться со своим конкурентом, который не тратит время на лишние размышления и разговоры. Возможно, он воображает себя Терминатором, поэтому его убийства напоминают больше механический процесс. Два выстрела – скорее всего в голову – и всё. Никакого творческого подхода.
За дверью слышаться чьи–то шаги, и у меня над головой возникает тусклое солнце. Пока луч фонарика гуляет по салону машины, я лежу не дыша и не двигаясь. Почему–то именно в этот момент у меня встаёт. Меня это удивляет, раздражает и пугает одновременно. Мои ощу-щения от убийств и охоты никак не связаны с сексуальным возбуждением.
Луч света удаляется, и я, наконец, могу расслабиться. Возможно это всё из–за Тани, кото-рая никак не отстанет от меня со своей любовью. Если бы она хотя бы могла представить, кого она так любит! Она искренне думает, что я отвечу ей тем же и буду изо дня в день наслаждаться тем убогим дерьмом, которое нам досталось от воров и прочих ублюдков. Может быть я даже смогу какое-то время притворяться и корчить из себя хорошего парня, как все эти лицемерные клоуны, тешащие себя иллюзиями лучшей жизни. Но в один прекрасный день я возьму револьвер, оставшиеся патроны и начну убивать их средь бела дня, уже не прячась и не скрываясь. И я знаю, что это будет самый счастливый день в моей жизни.
Примерно через полчаса я решаюсь посмотреть в окно: во дворе темно и тихо, только за углом дома слышится какой–то смутный шум и мелькает свет фар. Менты, судя по всему, ещё не скоро уедут отсюда. Они отлично понимают, какую угрозу представляет собой убийца с винтовкой с оптическим прицелом и не упокоятся, пока не пристрелят меня. Наверняка они уже перекрыли основные дороги, и на каждом перекрёстке стоит группа в полной экипировке, которая проверяет каждую машину. Чтобы не попасть под настоящую облаву мне придётся передвигаться на своих двоих.
Я осторожно приоткрываю дверцу и прислушиваюсь. Вокруг – полная тишина, только в чьей–то квартире лает собака. Как будто ничего подозрительного, но я знаю, что это впечатле-ние обманчиво. Как только я захожу за угол дома, то тут же замечаю в темноте очертания 2-х машин, смахивающих на ментовские «бобики». Они стоят с выключенными фарами и, сделай я ещё пару шагов, прямиком угодил бы к мусорам.
Я решаю обойти дом с другой стороны. Его торец выходит на ярко освещённую аллею, а чуть дальше, окружённый деревьями, стоит памятник погибшим солдатам на котором пляшут отсветы вечного огня. У меня есть выбор: вернуться к своему первоначальному плану или же пройти несколько кварталов, чтобы попытаться найти своего конкурента. Шансов, что я встре-чу его никаких, скорее я нарвусь на патруль. Уйти с громоздким карабином в каком–нибудь незнакомом квартале со всех сторон перекрытом ОМОНом будет нереально. Остаётся сквер. Его центральная аллея тускло освещена оранжевым светом фонарей, но этого света достаточно, чтобы увидеть, что среди деревьев никто не прячется.
Я закидываю сумку на плечо и перехожу через дорогу. От подворотни, которую я выбрал в качестве укрытия, меня отделяет всего полсотни метров. Из–за поворота неожиданно появля-ется стремительно приближающийся свет фар, и я едва успеваю спрятаться за соседнюю ёлку. Мимо пролетают две патрульные машины.
В подъезде я бросаю сумку на пол и достаю из неё карабин. Отцепив обойму, я делаю не-сколько “сухих” выстрелов, проверяя спусковой механизм. Взвод туговат, но для новой винтовки это нормально. Жаль, что у меня нет времени на пробные выстрелы. Я аккуратно вставляю в магазин патроны под свет карманного фонарика. На 3–м этаже хлопает дверь, звенят ключи, и я тут же хватаю сумку, карабин и выбегаю на улицу. Стоя за дверью, я слышу, как кто–то выходит и, хлопая шлёпанцами, направляется во двор. Через минуту до меня долетают звуки высыпаемого мусора. Всё это время я стою практически анна виду у всей улицы. Наконец, шлёпанцы возвращаются обратно, и я снова ныряю в темноту подъезда.
Нет, так дело не пойдёт. Если каждые полчаса здесь кто–то будет шастать, меня заметят ещё до того как я разберусь с карабином. Нужно отрегулировать прицел, проверить патроны… Странно, почему в сквере никого? За всё время, что я здесь, не появилось ни одного патруля и это притом, что совсем рядом произошло ограбление. Возможно, всё дело в освещении – менты не настолько идиоты, чтобы самим подставляться под пулю. Поэтому моё ожидание вполне может оказаться напрасным. Я начинаю медленно вращать колёсико, устанавливая перекрестье прицела на уровне мушки.
В это время на углу улицы появляется какая–то подвыпившая компания. Я вскидываю винтовку, чтобы понаблюдать за ними в прицел. Это девушка и два парня лет 25–ти: перебивая друг друга, они что–то рассказывают своей спутнице, которая громко смеётся. Она здорово на-веселе и держится за согнутые в локтях руки парней, чтобы не упасть. Я мог бы проверить точ-ность своего карабина на этой троице, только убивать их меня совсем не тянет.
Мои часы показывают без 20 семь. «Двойной убийца» скорее всего начнёт действовать в 11 ночи, когда с заводов будет возвращаться вторая смена. На улице холодно, не больше 5–ти градусов, значит, ждать несколько часов не имеет смысла.
Я убираю карабин обратно в сумку и поднимаюсь на последний этаж. Люк на крышу не заперт. Я взбираюсь наверх по прибитой к полу лестнице. На крыше я устраиваюсь за чердаком и достаю винтовку. Отсюда хорошо просматривается практически весь квартал. Мой конкурент сможет убить сегодня максимум двоих, и это будут жалкие, цепляющиеся за свою такую же жалкую жизнь ничтожества, тогда как против меня будут вооружённые и озлобленные стражи порядка, жаждущие моей смерти. На этот раз уйти от них я не смогу, поэтому должен перебить их как можно больше. Только так я стану самым лучшим Убийцей в городе. И только так я смогу, наконец, заглушить этот скрипучий, издевательский смех, временами звучащий в моей голове.
Прижимая приклад к плечу, я растягиваюсь на холодной поверхности крыши, напоми-нающей жесткий ковёр. В прицел хорошо видно не только сквер, но и все примыкающие к нему переулки с рядами малоэтажных домов и тёмными двориками между ними. В одном из них я замечаю несколько машин, корпуса, которых поблёскивают в свете уличных фонарей. Я прицеливаюсь в левую фару старого «мерседеса» и спускаю курок. Раздаётся оглушительный выстрел, винтовка дёргается, её приклад больно ударяет мне в плечо. К моему удивлению фара остаётся целой, зато на радиаторной решётке появляется отверстие размером с грецкий орех. Винтовка явно берёт вправо, поэтому я снова начинаю крутить колёсико, поворачивая прицел в том же направлении. Ещё пара таких выстрелов и сюда съедутся менты со всего города.
На «мерседесе» срабатывает сигнализация, которая завывает на всю улицу. Я делаю в нём ещё одну дыру, на этот раз в боковой части фары. Выскочивший из соседнего дома хозяин ма-шины, в домашнем халате и тапочках в панике бегает вокруг «мерседеса». Он сразу замечает пулевые отверстия и с разинутым ртом озирается вокруг. Этот придурок даже не думает о том, что такие же отверстия могут появиться в нём самом.
Скоро возле «мерседеса» собирается несколько человек, я слышу, как внизу гремят окна и раздаются встревоженные голоса.
Менты появляются минуты через 3 на 2-х машинах, – «восьмёрке» и «бобике». Кровь уда-ряет мне в лицо, я крепче сжимаю карабин. Двое с автоматами и в бронежилетах выскакивают из «бобика» и ещё двое в форменных куртках выходят из «восьмёрки». Я перевожу прицел с одного на другого, дожидаясь пока они остановятся возле кучки людей. Страх холодными кле-щами стискивает мне горло, и я подавляю его с каким–то сардоническим наслаждением, раз-жимая невидимые клещи. Мои пальцы, ставшие неприятно–скользкими и холодными под тон-кими перчатками тут же наливаются теплом.
Тщательно прицелившись в область шеи самого высокого бойца с автоматом, я спускаю курок.
Дым ещё не успевает рассеяться, а я уже вижу, как он, дёрнувшись, падает на землю. Ос-тальные разбегаются, стремясь уйти подальше от освещённых мест. Я навожу прицел на води-теля «бобика», который с вытаращенными глазами что–то ошалело орёт в рацию. На лобовом стекле появляются две белые окружности в паутине трещин. От грохота выстрелов мои уши закладывает, но я всё равно различаю вой сирен. Со стороны сквера подкатывает сразу не-сколько машин. Я отползаю чуть в сторону, чтобы лучше видеть тех, кто из них выскочит. Пя-теро человек бегут по дорожке, спеша укрыться за деревьями. Я дважды стреляю по ним, и один из них с криком падает, оставляя за собой кровавые следы.
Тут со стороны двора раздаётся автоматная очередь, и с чердачной будки на меня летят осколки камня. Ползком я перебираюсь на другую сторону. И как раз вовремя, чтобы увидеть большой фургон, подъезжающий к крайнему подъезду. Из него один за другим выпрыгивают люди в форме и в масках. Я встаю на одно колено, посылаю в них несколько пуль, а потом от-катываюсь в сторону. В следующее мгновение все звуки тонут в автоматных очередях. Через минуту, а может и раньше весь отряд будет здесь. В ход пойдут дымовые гранаты и слезоточи-вый газ, а потом…
Я прячусь за чердак и осторожно выглядываю над краем крыши.
Вся улица освещена синими бликами мигалок, но сами менты попрятались в местах, куда не достаёт свет уличных огней. Выстрели я по ним сейчас, на меня обрушится целый град пуль. У меня достаточно патронов, чтобы продержаться ещё какое-то время.
С другого конца крыши раздаётся какой–то шум. Я прижимаюсь к стене и на всякий слу-чай достаю наган. В ближнем бою он куда удобней карабина. Выглянув из–за чердака, я вижу какие–то тени, беспорядочно снующие по крыше. Я несколько раз стреляю по ним, в ответ раз-даются короткие очереди. Пули бьют по стене, высекают искры из антенн, но я успеваю ук-рыться от них. Меня охватывает настоящий азарт. От адреналиновой эйфории я едва не теряю сознание, моё тело превращается в один сплошной пульс. Теперь я знаю, что чувствовал мой дед, когда смотрел в лицо смерти. Это дикое безумие убийцы, сознающего, что в любой момент могут убить его самого. Оно одно стоит десятка жизней, но этого никому не понять.
Снаружи наступает подозрительное затишье. Я на шаг отхожу от стены и становлюсь на одно колено. Левой рукой я сжимаю наган, правой упираю с бок карабин, чтобы выстрелить при малейшем движении с обеих сторон.
– Эй ты, мразь! Выходи с поднятыми руками!
– Мне нужен майор! Я буду говорить только с ним.
Мой голос звучит уверенно и без всякой паники, что наверняка даёт им понять, что я их не боюсь. Они не станут рисковать, тем более, что им хорошо известно, что деваться мне неку-да. Я слышу приглушенные команды, а потом беготню. Воспользовавшись небольшой пере-дышкой, я заряжаю наган недостающими патронами. Когда я захлопываю барабан, за стеной раздаются шаги, а потом ровный голос.
– Это майор Черников. Ты хотел поговорить со мной? Что ж, давай поговорим. Дом окру-жён, уходить тебе некуда. Бросай оружие и сдавайся. А потом мы с тобой очень подробно поговорим.
В его последней фразе так и звенят угрожающие нотки, и я понимаю, что его распирает от желания всадить в меня пулю. Впрочем, как и всех, кто сейчас на крыше.
– С чего ты взял, майор, что я собираюсь куда-то уходить? Ты со своим следственным от-делом просто жалкие тупицы! Целый месяц не могли меня поймать, пока я сам этого не захо-тел. А знаешь, почему? Потому, что я перестал получать острые ощущения от убийства всех этих трясущихся недобритых овец. За всё это время я встретил только одного Человека, да и тот оказался никудышным алкашом. А кроме того, – я уже не сдерживаю своего торжества, – в городе объявился новый убийца, который, как ты знаешь, за последнюю неделю убрал шестерых. Так, что моя смерть ничего тебе не даст. Убийства будут продолжаться, и ты не сможешь их остановить.
– Не было никаких убийств.
– Что?
Я думаю, что ослышался, но в голосе майора прозвучала насмешливая нотка.
– Я говорю, что на прошлой неделе никто никого не убивал. Мы подбросили эту байку журналистам, чтобы толкнуть тебя на какой-нибудь необдуманный шаг. И ты на это купился. Я ещё месяц назад понял, что ты долбаный социопат, помешанный на убийстве людей и только пуля тебя остановит.
Слова майора повергают меня в состояние шока. Винтовка выпадает из моей руки и на меня словно обрушивается невидимый удар. Потом ещё и ещё. Когда я падаю на спину, то за-мечаю сгорбленную фигуру на крыше чердака, которая продолжает всаживать в меня пулю а пулей. Я поднимаю наган и жму на спусковой крючок до тех пор, пока револьвер не начинает издавать холостые щелчки. Все звуки – топот ног, голоса долетают до меня словно сквозь тол-щу воды. Я лежу в луже собственной крови, чувствуя как обида, боль, торжество и ярость сли-ваются в одну невообразимую симфонию. А потом я проваливаюсь в темноту – такую же без-донную, как и осеннее ночное небо.