Врезалась в память история.
Я искал тогда одну редкую штуковину и уже вышел на след, но след уводил на дикие окраины города, я не представлял, как туда пробраться.
Я пришел к Блэку, где все обычно тусовались, и стал там расспрашивать. Вдруг из темного угла выдвинулся чувак по прозвищу Джефферсон и сказал:
— Я провожу. Мне по дороге. Пойдем.
А Джефферсон — это живая легенда. Это, как бы, президент помогает старушке улицу перейти.
Конечно, говорю, клево это, спасибо, там. И смущенно шмыгаю носом.
Джеф — вообще не моя категория. Нам про него и подобных ему монстров сказки по вечерам третьекурсники рассказывают. И для него, по всей видимости, я — как таракан в коробочке: вялое любопытство и легкая брезгливость. Мне семнадцать лет, у меня это на лбу написано.
И вот мы двигаемся, я — в кильватере, всю дорогу психую, как правильно себя вести. На всякий случай решил — скромно и помалкивать.
Джеф впереди, думает себе о чем-то, сутулится. Куртка у него обшарпанная, вроде косухи, непритязательная такая… Из-под куртки виднеется свитерок, серый, как смерть. Таким, как Джеф, выпендриваться не надо. Надоело давно и лень. Походочка у Джефа: то ли хромает, то ли гонит, а в ногу фиг пристроишься. Такой вот он отдельный тип вне классификации. Но все равно мне приятно с ним куда-то идти. Потому что, во-первых, двигается он очень ловко: линии подземки знает будто наизусть, транспорта на улице не ждем — сам подтягивается, даже дорога как будто сама стелится перед ним. Ну а во-вторых, это ведь Джеф! Собственной персоной! И я никому хвастать не буду. Сами потом подойдут и спросят недоверчиво: правда, ты с Джефом какие-то дела мутил и по городу с ним болтался? А я кивну значительно и кайф испытаю.
Тем временем город становится все глючнее, а холод и ночь стервенеют на пару. Выходим на богом забытой остановке под одиноким фонарем. Идем по кривой дорожке мимо разных там пустырей и заборов. Потом идем — у меня челюсть отвисла — мимо заброшенного трамвайного парка! Историческое, должно быть, место, мать его! Я раньше трамваи только в старых фильмах видел.
И тут я оглядываюсь, тут до меня доходить начинает, в какие гиблые края я попал, а дороги обратно не помню. Без Джефа я бы уже сгинул, а так... Непонятно мне, как жить дальше, но скулить и метаться однозначно поздняк. Скоро свалит Джеф по своим делам, а я... я... остановку, допустим, еще найду. В автобус запрыгну в первый же. Куда привезет, туда и привезет, лишь бы отсюда выбраться.
Джеф идет, сам себе на уме. Видно, что он не в первый раз тут топает. Может, приколоться надо мной решил, может, честно помогает, я ведь сам напрашивался.
Холодно до слез. В самом прямом смысле. Слезы из глаз бегут, а морда их не чувствует даже. На часы смотрю: десять тридцать. И так вот, без вариантов делается понятно, что жить мне осталось полтора часа, если отсюда не выберусь. Не так уж мне хочется редкую штуковину, из-за которой я тут очутился, но я не дергаюсь, следую указанным курсом, потому что не только метаться поздняк, но и глупо до "не могу".
В каком-то месте моих размышлений Джеф останавливается, пропускает меня вперед и показывает:
— Вон тот дом тебе нужен.
Дом! Сказал же! Барак прошлого века постройки. Окна светятся так, будто внутри при свечах обитают. А некоторые и не светятся уже. Все это... э-э... строение аварийно скосилось на один бок и черное, будто погорело. А на крыше снег — синий от луны, сварочного света. И вокруг синий снег. И до горизонта — он же.
Ну, думаю, пропал я. Жил по-дурацки, но не долго. Где умер — никто не знает. Отца с сердцем везут на скорую, мать понимает, что тела до весны не найдут.
Смотрю на Джефа. Стоит. Сигареты из кармана вытаскивает.
Типа, спасибо, говорю, пока, там. А сам себе думаю: ну и гад же ты оказался, Джефферсон! И куда подевались мечты и гордость, а с ними и внутренний трепет?!..
Ухожу. Снег скрипит под подошвами. Страшно мне без всяких кавычек. Живая легенда, мать его!.. Вот и вся легенда. Конец мне.
Захожу в подъезд или чего там бывает у бараков. Свет внутри гнилой, желтый, лампочка на 36 ватт вполнакала. Воняет прошлогодними зомби. Двери все кривые, каждая на свой лад. Какие-то лохмотья с потолка висят. Делать нечего, вычисляю нужную дверь, стучусь. Звук глухой, задушенный. Не открывают. Стою и не знаю, что лучше — чтоб открыли или чтоб нет? На третий раз шаркнула дверь напротив, старушечий голос поведал:
— Нету их! Уходи, пока милицию не вызвала, хулиган!
Я хотел объяснить, повернулся, а она поскорее дверью хлопнула и замками давай лязгать.
Я стою в холодной испарине. Вот теперь точно все. Джеф давно ушел. Дорогу назад не помню. Без пяти одиннадцать.
Старуха из-за запертой двери меня подбадривает:
— Иди, иди, чего встал!
Ну, иду.
Выбираюсь наружу. Дыхание перехватывает. Вокруг — ядерная зима, тихо, мертво, лунные пейзажи. Темный силуэт какой-то скособоченный. На человека, вроде, не похож. Я стою, озираюсь. Ничего знакомого не вижу — ну не был я на луне! И вдруг на фоне черного того силуэта маленький красный огонек мигает. От этого я начинаю видеть правильно. Вижу Джефа и вижу его тень от луны, а сперва я все это вместе разглядывать пытался.
Иду к нему. Он выпускает дым плотным облаком.
— Что? — спрашивает.
Я еще от ужаса не отошел, выдаю ему бесцветным тоном: ничего, нету дома.
Он говорит:
— Тогда пошли обратно.
Голос у него самый обычный, ровный и хрипловатый. Хороший голос, теплый. Замечательный просто голос — я-то думал, вообще больше никаких голосов не услышу. Но все равно мне здорово не по себе. Руки у Джефа голые, пальцы длинные и белые, как лапки пауков-мутантов. И на этом страшном морозе от них еле заметный пар идет. А лица не видно, лицо в тени.
Мы идем обратно. Я мерзну, ежусь изо всех сил. По Джефу не видно, холодно ему или жарко. По моим прикидкам должно быть еще и как холодно. Постепенно выбираемся мы на остановку, но мне от этого не легче. Под фонарем одни только наши следы на легком снежочке. В начале двенадцатого что тут может ходить? Гроб на колесиках?
Открываю рот спросить. Джеф на меня не смотрит, а глядит в сторону, будто почуял что-то или прислушивается. Лицо настороженное, серьезное.
— Пойдем, — говорит негромко, — не надо тут на свету стоять.
Мы отошли за остановочную будку, в тень. Я попробовал прислушаться — ничего, полный вымер. Но сама тишина — нехорошая.
Стоим. Молчим. Джеф опять закуривает. Я так себя ощущаю, что терять мне больше нечего. И, чтобы все сомнения разом, говорю:
— А зачем ты на остановку со мной потащился? У тебя же тут, вроде бы, дела?
Он смотрит на меня. Чувствую — все ему ясно, и тон мой небрежный ни фига его не обманул. И про страхи мои ясно и про сомнения, и про то, кем я его посчитал. Я глаза не опускаю из чистого упрямства, а самому так стыдно, что щеки отогреваться начали.
Он говорит:
— Дурак ты.
И чуть-чуть улыбается. Без всякой насмешки, чисто. Тепло.
У меня наступает шок. Не от сказанного. От понимания, что Джеф затем и пошел со мной — присмотреть, как бы я не сгинул в гнилом районе. Просто так пошел. Без выгоды и не по нужде. От этого как будто что-то рушится у меня в голове, и я, уже совсем офигевший, понимаю, что добрые силы есть на свете. Не "какие-то" добрые силы, а вот эта, конкретная, в лице Джефа, материального, настоящего, замерзшего, как и я, до полусмерти. И вообще, все становится на места. Как-то так делается понятно, что истории заканчиваются хорошо. Всегда, обязательно. И после них — вечное лето.
Когда приходит автобус — самый последний на свете, я еще в ступоре, я еще не могу поверить. Мы садимся и едем. Через пару остановок Джеф кивает мне самым обычным образом и выходит. По своим делам.
Я еду дальше, выхожу у станции подземки, приезжаю домой, и у меня все хорошо. Действительно все хорошо. И плевать мне на редкостную фигню, которую я так и не заполучил.
Я сижу у себя и про одно только думаю.
Мне всегда казалось, что для счастья нужен повод. Серьезный, веский повод.
А на самом деле для счастья не нужно НИЧЕГО.