1.
Евротакси, евродвери, евро, евро, евро… Серая коробочка, смущенно подмигивая красным глазом, не отстает от моды и второй год показывает евровремя – утро нулевого меридиана. Сама догадалась, своими свихнувшимися домофонными мозгами! У нас, между прочим, - конец рабочего дня. Лестница замерла под кошачьими шагами в мокасинах, осторожно крадусь, три…, две ступеньки.
Чпок! Дверь распахнулась, и как всегда! – Надя, плутовски улыбающаяся с кухонным полотенцем на плече, умильные глазки Туси, барабанит по полу серый волчий хвост! О-о, притворно хватаюсь за голову, - опять невезуха! Фокус не удался! Они что? – прилипли к глазку и сторожко шевелят ушами?
- Можешь не стараться! И не спрашивай в сотый раз, это секрет! Знаем, чуем - когда закрыл кабинет, из трамвая выскочил, просочился в подъезд! Те-ле-па-тия!
Она забирает пакет с хлебом и яблоками, идет на кухню.
- И все же я вас, экстрасенсы доморощенные, когда-нибудь проведу! - кричу вдогонку.
Мгновение полного счастья, пять секунд, как пропуск в мой Эдем! Полутемная прихожая, шаг в мир, где любят и ждут. Растворился, канул в небытие трудный или нудный – как когда, день с прокуренным душным воздухом, пустыми разговорами, ненужными встречами, недовольством собой, начальством или погодой.
В зубах у Туси мои шлепанцы, - не перепутает, хоть размер с парнями один. Правда, по цвету разные, но, пишут, у собак все черно-белое, хотя по нашей этого не скажешь. Лишь Витькины тапки особые – с зазубринами на левой подошве. Соскучившись в одиночестве, Туська развлекалась полиуретановой жвачкой, плевалась синими осколками. Витькины укоры не прошли даром – всем подадут, а ему - попросить не хотите ли? – и вежливо, пожалуйста.
- Ну, а где же мои тапки? Ищи, ищи!
Туся не слышит! Сидит, отвернувшись в сторону.
- Ну, Тусечка, дай мне тапочки! Что мне, в прихожке жить, да с голыми пятками? Я хочу есть и спать, мячик с тобой погонять. Самая умная на свете, нет, во Вселенной! - собака, и вообще даже не собака, а сильно волосатый с хвостиком человек!
Туся нехотя тычет носом под вешалку, шлепанцы - один за другим высокомерно плюет под ноги Витьке. А он, хитрюга, словно впервые увидел погрызок, крутит в руках тапок и мстительно удивляется:
- Ну, ничего себе! Кто это сделал? Кто испортил мою обувь?
Туся виновато опускает голову, развесив треугольные уши.
- Витя, ну сколько можно! Тебе не надоело? - недовольно-веселый голос Нади.
- Мама, я же так, по приколу!
Падает на колени и, зарываясь в шерсть, целует черный холодный нос:
- Я тебя давно простил, как можно на волчишку любимого сердиться!
Туська знает, что у парней есть и другие имена. После школьного спектакля, как ни странно, не Жаргалку, а Витьку прозвали «Мухали». Он поначалу гордился красавцем-полководцем. Но девчонки, которым до лампочки военные подвиги, сократили «Мухали» до «Мухи» - ловкой, вездесущей и падкой на сладкое. Подхватили парни, и даже физрук истошно визжит противным фальцетом:
- Муха, давай! О, черт! Корзину не видишь?!
Витька плакал, дрался, только все понапрасну. С досады решил и брата окрестить. Откопал военного сподвижника Чингисхана Боорчу.
- Боорчу – Ворчу! Ты вечно всем недоволен, только и ворчишь! Ворчух! - радостно заорал Витька.
На следующий день в классе забыли Жара, прежнюю кличку несчастного Жаргалки.
Серая, с темной полосой на спине восточка - едва ли не главный член семьи. Она давно поняла свою исключительность и бессовестно пользуется привилегиями. Стоит Тусе спрятаться под Витькину кровать, положить голову на вытянутые передние лапы, сделать грустные глаза, отказаться от еды, оттолкнув носом чашку, как все бросаются с расспросами:
- Что с тобой, Туся? Ты не заболела? А-а, у нашей девочки плохое настроение, так мы его исправим!
Тусю поглаживают по крутым бокам, чешут за ушком, угощают сладостями. Увы! Все бесполезно!
И тут Надя открывает крышку фортепьяно. Туся, только что изображавшая вселенскую скорбь, встряхивает шкурой, устраивается рядом, следя за клавишами. Раздается первый аккорд. Надя негромко поет:
- Эти глаза напро-о-тив чайного цве-е-та…
- А-а-а…, - широко разевая пасть, вторит Туся.
- Эти глаза напротив – что это, что-о э-э-то-о, - низко наклоняясь к собачьей морде, выводит Надя.
Последние гласные сливаются с Тусиным: «О-о-о…». Карие, чайного цвета глазки становятся масляными, черные губы растягиваются в улыбке, а хвост отбивает по полу ритм. Мы толпимся в дверном проеме, боясь шелохнуться и нарушить дуэт. Лирической нотой концерт заканчивается, и развеселившаяся Туська начинает носиться по квартире, задирать Витьку и трепать за штаны. Музыкальный антидепрессант открыла наша мама.
Июльским вечером они с Туськой прогуливались в темной аллее со старыми кленами. Из ярко освещенного окна деревянного дома широко, на всю улицу, разливался чарующий, страстный, с глубоко скрытой грустью голос Валерия Ободзинского. Туся вдруг остановилась, уселась на асфальт. Заглядывая в чужую комнату, прислушалась, поводя в стороны ушами. Женский пьяненький хор вторил фальцетом: « Эти глаза напро-отив, и больше нет ра-а-злук… Эти глаза напротив, мой молчали - и - вый дру-уг!... Только не подведи, только не отводи гла-а-аз…».
Туся, наш молчаливый друг, дрогнула чувствительной собачьей душой и выдала длинную руладу. Тотчас прибавила громкости и, точно попадая в такт, стала подвывать во весь голос, прерываясь на музыкальных паузах. Компания гуляк высунулась из окна, дружно зааплодировала, но Туся не смутилась. При этом вид у нее, как рассказала изумленная Надя, был о-очень довольный, даже счастливый! К сожалению, ее не трогает рок, а только мелодичное ретро!
- Эй, Ворчух, алгебру сделал? Дай списать!
- Сам решай, Муха-Цокотуха! - бурчит Жаргал, пряча тетрадку.
Короткая схватка. Вертлявому Мухе не справиться с приземистым братом, и он на полу!
- Да подавись своей алгеброй! Всегда есть два выхода, даже если тебя проглотили!
Записку на тетрадном листке сует Тусе и выпускает собаку:
- Где у нас Наташка? Ищи! Иди, иди к Наташке! Ну, живо!
Туся уверенно спускается на третий этаж, подметая пушистым хвостом пыль со ступенек, коротко взвизгивает у знакомой двери и ждет. Наташка дома одна, к Витькиным хитростям давно привыкла. Ничего бы Мухе не отломилось! Но вот Тусечка! Летом нашла потерянные на пляже ключи от квартиры и спасла Наташку от родительского гнева. С тех пор - не разлей вода, любовь и дружба.
- Ой, заходи, заходи, мой зайчик!
Шершавый розовый язык облизывает смеющееся лицо и заодно мусолит длинную косу, глазки выразительно смотрят на кухонную дверь. Собачий нос не обманешь – там берут конфеты, загодя приготовлены сахарная косточка или куриный окорочок. Развалившись под столом, гостья с хрустом управляется с угощением, а добрая девочка Наташа переписывает решение.
- Домой, Туся, домой! Отдай своему Мухе!
- Ага, видел, Ворчух-жадюга! - победно машет листочком Витька перед Жаргалкиным носом.
Как прирожденная забайкалка, Надя научилась выбирать на рынке молодое свежее мясо, готовить соломкой яично-прозрачную бурятскую лапшу. Приправленная лавровым листиком, перчиком и зеленым луком, она пьянит ароматом, вызывая желудочные спазмы и слюнотечение у входящих в подъезд. Никто не сомневается - из какой квартиры! Глубокая тарелка, скорее – бездонный тазик – почти как у Туси, уже на столе, длинные лапшины купаются в янтарном бульоне.
- Давай скорее, Бабайка, стынет! Парней не жди, на соревнованиях! Сегодня - лучники.
Надя садится напротив, помешивая пенку в кофейной чашке:
- Трудный был день?
Я подумал и мужественно решил, что он, главред, не испортит моего аппетита. Утром, укоризненно посмотрев на часы и, как бы прощая опоздание, уныло сказал:
- Там письмо из Госдумы, ответ не задерживай!
Вознесенный на пьедестал вампир, - и не ошибся. Хантаев, справившись со спесью, сообщал, что на сентябрьском заседании вопрос о школьных стандартах, и он будет выступать. А просьба - результаты ЕГЭ по республике за последние несколько лет, но не голая статистика – она в открытом доступе, нужен анализ с учетом национальной специфики, социально-экономических и политических условий в Бурятии. И, конечно же, идея развивающего обучения, - пишет Хантаев, требует сокращения часов по ряду дисциплин. Русского языка и литературы – в том числе!
Я прочитал и схватился за голову. Они что там – на Марсе живут! А дальше еще хлеще - плакать или смеяться от такой наглости!? «Баир Матвеевич! Вы в курсе, что при всем желании даже по Вашим материалам, - с учетом опубликованных статей, вряд ли смогу сделать основательный доклад»! Какая целомудренная скромность! О, конфузливая хитрая лиса! Кто тебе письмо-то сочинял? И финал: «Это может отразиться на имидже и бюджетном финансировании школ Бурятии, патриотами которой, надеюсь, мы с Вами являемся. Если в тексте моего выступления будут четко поставлены задачи и пути их решения, обоснованы необходимые инвестиции – их, кстати, можно завысить от реальной потребности, буду Вам очень благодарен. Разумеется, такая большая и нужная работа должна вознаграждаться соответствующим образом. С уважением и надеждой на дальнейшее сотрудничество». Подпись - Ваш Хантаев, все регалии жирным шрифтом!
Мне хотелось навсегда прикончить нашего дуболомного депутата! Разозленный, я вертел в руках канцелярский нож и непроизвольно пробовал пальцем заточку. Эх! Если бы острую кривую саблю! Заорать на всю редакцию: «Я тебя породил, я тебя и убью!» Ярость Тараса Бульбы, когда убивал сына, - писк комара против гнева гиены! Я скомкал письмо и швырнул в мусорную корзину. Подумав, успокоился, достал, спрятал в письменный стол.
- Как там Москва поживает? - любопытный красный нос главного повис над плечом.
- Это личное, - буркнул я и щелкнул мышкой.
Надя, заметив тень на лице, ждала ответа.
- Хлопотный. В сентябре командировка в Москву. Встреча с Хантаевым, - и просительно добавил, - давай вместе, а?
- Забыл, что отпуск в августе, решили же в Монголию? Придется тебе в Белокаменную одному ехать.
На мгновение задумалась, но, прогнав невеселые – прочитал по лицу - мысли, улыбнулась:
- Ох, и не хочется тебя отпускать! Закружат театры, рестораны, веселые москвички!
- Надюш, ты что? Всего-то три дня! У Петьки с Таней поживу, не в гостинице. Жди меня и я вернусь! Только очень жди!
- Ну что ж поделаешь! – веселые искорки в глазах. – Буду жутко ревновать, пролью море слез, глядя на циферблат! Семьдесят два часа, плюс перелет и задержки в аэропорту!
Беспокойство, скрытое в шутливых словах жены, было таким трогательным, что хотелось, как в далекой юности, с волнением говорить о любви. Как странно соединились наши жизни – бурятского увальня из азиатской степи и белокурой рязанской девочки с неповторимым изломом темных ниточек-бровей. Глупость иногда приходит в голову - объяснение! - сейчас, да еще за кухонным столом и после стольких лет совместной жизни! Представляю, если бы Витька услышал отцовские признания, хохотал бы до упаду!
Удар в спину металлически-звонкий и требовательный.
- Ой, Тусечка, прости! - засмеялась Надя, когда я подпрыгнул от неожиданности.
Осторожно взяв из острых зубов алюминиевую чашку, она торопливо шмякнула в нее лапшой. Давняя традиция – вернувшись с работы, я обедаю - или это ужин? в компании с «волосатым, хвостатым человеком». «Полководцы» приходят позже. С призывными возгласами «Ма-ам!» опустошают кастрюли, оттачивают военное искусство, вооружившись ложками, вилками, ножами. Мы с Туськой грызем печенье, а я, уже за письменным столом, прихлебываю вечерний чай.
Неделя без военных столкновений – редкий случай! Ни одного замечания в дневниках! Оценки ровные - четверки, проскакивают пятерки и тройки. Интересно, что случилось с Мухали-Мухой, как – целых шесть дней! - удалось избежать боев с одноклассниками и конфликтов с учителями? Вопиюще-багровый синяк побледнел, и мир восстановлен! Витька вспыхнул как порох, когда Аслан пошел провожать Наташку и пригласил в кино. На следующий день парням в классе заявил:
- Школа кончать буду - Наташа жениться буду! Отец не даст - украду!
Витька с размаху заехал «жениху» в нос. Аслан боксерским хуком справа рассек левую бровь заступника. Когда прибежал Жаргалка, драчуны, сцепившись, катались по полу. Прозвенел звонок, а Витька, размазывая по лицу кровь, все не мог успокоиться и орал:
- Чурки! Понаехали тут всякие!
Из коридора раздался зычный голос русачки – Рузи Баймуратовны:
- Малшик, не бежи! - и она вошла в класс.
Витькин вопль о «понаехавших» попал прямо по адресу! Она тут же, на перемене, позвонила домой и, к счастью, у телефона оказался я.
Наде мы ничего не сказали, а после «приятной» беседы и пережитого в школе стыда, вечером спросил сына:
- А ты знаешь, что твоего прадеда Жаргала азербайджанец Хусейн с поля боя вынес? Два километра под огнем на себе, на шинели раненого тащил, не бросил. В госпитале ему ногу отняли, гангрена началась, но выжил. Всю жизнь Хусейна как брата поминал, в Саатлы на Аракс к нему ездил, и тот в Селенгинск приезжал. Дед Матвей хорошо помнит черноглазого усатого гостя, хоть и маленький был. Ходил с ним за ручку по поселку, а тот все удивлялся:
- Солнца много, почему виноград нет? Никогда дед не рассказывал? А ты – «чурки, чурки»!
Поглаживая прислонившуюся Тусю, добавил:
- Бабушку Нину не спрашивал, как растерялась ее семья. До войны они жили в Ленинграде, так Санкт-Петербург назывался. Отец ушел на фронт, а мама во время блокады умерла от голода. Нина вместе со старшей сестрой Настей, ей было девять, попали в детдом. Их вывозили по ледовой дороге через Ладожское озеро. Бомбы падали с фашистских самолетов прямо на обозы, и сестры потерялись. Маленькую Нину увезли в Рязань. Такое совпадение - в город детства. Там ее после войны нашел отец.
Поселились в родительском доме, он стоял заколоченным с выбитыми стеклами, в старом саду посадили молодые яблони и груши. А Настю, сколько не искали – все напрасно! Сначала сестра оказалась вместе с выжившими ребятишками в приюте под Ташкентом. Сильно истощенная, контуженная почти не говорила, не помнила фамилии, только повторяла, что она Настя, назвала маму Машу, папу Ваню и Нину, сестру. Потом ее удочерила узбекская семья. Долго лечили. Настя окончила институт, стала архитектором. Вышла замуж, но в восемьдесят пятом году ее не стало. По проекту Анастасии Ивановны Умидовой в Ташкенте построили целый микрорайон. Тогда еще был Советский Союз, и на центральном телевидении сделали о ней большую передачу.
Краем глаза заметил, что Жаргалка, перелистывая географический Атлас, тоже прислушивается. И теперь уже обращался к обоим:
- Ваша бабушка случайно увидела на экране Настю. Рассказали, что у нее была младшая сестра Нина, но она, вероятно, погибла при эвакуации. Нина Ивановна сразу все поняла, долго плакала, а потом написала письмо и вышла на сводного брата Пулата. Все подтвердилось. Их родителей уже не было в живых. Помните, в бабушкином альбоме женщину в тюбетейке и полосатом хитоне? Это она, Анастасия Ивановна, ваша двоюродная бабушка у мавзолея Гур-Эмир в Самарканде. Да, кстати, в нем находится усыпальница одного из потомков Чингисхана по женской линии - Тамерлана, из Х1У века. В кенотафе из зеленого нефрита. Снимок прислал Пулат. Наша мама, по-моему, очень похожа на свою тетю. Вот и все, что я хотел вам рассказать.
Я взял газету и сделал вид, что семейные истории сами по себе, никто и не собирается читать нотаций. Жаргалка, сурово взглянул на стыдливо притихшего брата, и пробубнил:
- Ты, Муха, давай-ка, извинись завтра!
- Перед кем? Этим тупым мажором?! Извиняться! Отец только успевает учителям коробки таскать, конфеточки, – пятерки клянчит! – взвился Витька.
Жеманно подражая девчонкам, запищал:
- «Ах, А-а-сла-а-нчик! Какая у твоего папы крутая машина! Ой, Асла-а-нчик! А это айфончик, да? Можно посмотреть?» Переживет твой «жених»! Такой раненого не понесет, сам придушит! К Наташке полезет – еще получит!
- А русачка, она тоже получит? - в голосе брата прозвучала насмешка, и Витька дрогнул, рассматривая пол под ногами.
- Ладно. Перед «малшиком» извинюсь. Она ни при чем.
Думаю, вспомнил он тощую нескладную фигуру в черном одеянии до пят, черные, словно виноватые глаза, домашнюю пресную лепешку, которую приносит каждый день и тайком, на перемене, сует в ранец детдомовскому Валерке.
- Вот-вот! После уроков полы в школе за копейки моет, - пробурчал Жаргал.
Жить-то как хорошо! Ни одного воззвания к родителям! А это… что-то новенькое! Самостоятельная работа по алгебре, вариант 1, а ниже и на обороте: «Месяц тонкого хрупкого льда, месяц черного талого снега…», четыре строфы. И дальше – торопливым мелким почерком: «Здравствуй, синий апрель!» Странная нынче алгебра! В сухой математический язык вторгается поэзия! Видать, рифмы настигли сына прямо на уроке, забили фонтаном, и некогда было искать листочек.
Мир старшего сына шире трех измерений, семи простых музыкальных нот. Обычные предметы, явления природы - живые существа, в цвете, с множеством чувственных оттенков. Поздравляя с Днем рождения бабушку Нину, Жаргал написал о поздно зацветшей сирени, и нежданно выпавший иней посеребрил увядающие розовые лепестки. Образ тонкий, наивный, нежно-беззащитный. Теща поняла аллегорию, расчувствовалась до слез, а Витька так неприлично ржал, что стал кататься по полу:
- Ой, не могу! Сиреневая бабушка, сиреневый пирог! Сиреневая веточка, сиреневый внучок!
- Перестань, Муха! - прошипел Жаргал и показал исподтишка кулак.
Ему нравятся импрессионисты, струящийся воздух и дрожащий приглушенный свет на полотнах, пастельные полутона, рождающие причудливые образы реальности и туманных снов – еле различимые очертания соборов, искрящейся воды, шелестящей листвы. Склонив голову, сын задумывается над книгой. Вдруг щеки вспыхнут румянцем, лицо озарит внутренний свет, блеснет огнем узкий прищуренный взгляд и он, нахмурив черные брови, торопливо строчит в тетрадке. Надя волнуется – так не похож на ровесников, непросто ему определиться в жизни. Эх! Заглянуть бы нам, родителям в будущее, лет этак на десять, увидеть взрослых сыновей! Кем, какими они будут, что унесут в сердцах из родного дома?
2.
А апрель, Жаргалка прав, действительно синий. Особенно сегодня – в воскресное раннее утро. Захлопнулась за спиной стальная дверь, а ноги в старых кроссовках несут совсем в другую сторону от привычного повседневного маршрута, к той остановке, откуда начинается мир лесных шорохов, птичьих голосов и безлюдья. Туська неистово трясет головой, пытаясь сбросить намордник. Потерпи, потерпи, дружочек, путь к свободе всегда не свободен!
Голубое небо с белыми грудами облаков, сине-зеленая кромка леса над синими окнами воды. Они еще малы и лазурно блестят в оправе потемневшего льда. Наши следы на песке, влажном от снежной корки, цепочкой тянутся вдоль Селенги по нетронутой желто-бурой ряби. Ее оставила набежавшая на берег и в миг скованная морозом последняя предзимняя волна. Мелкие промоины тонко прорисованные уже высохшими ручейками, древовидно ветвятся. Так в миниатюре выглядят на космических снимках большие реки с дельтами и островами.
Как томительны были короткие студеные дни, пока невидимый штурман вел корабль планеты на нужный отрезок орбиты! Вырулил! Наклонился к солнцу северный конец земной оси, и потекли нескончаемым потоком золотые лучи в наши края, пробуждая природу и светлые чувства в душах людей. Молодой и свежий, где-то здесь, среди смолистых почек народившийся ветер несет ласковое тепло этой чудной весне, весне Света и Воды. Необъяснимая радость - словно прелюдия неизведанного, бьется птицей и просит выхода. Хочется верить - именно теперь сделаешь то, что давно откладывал в долгий ящик. И этот удивительный мир станет богаче!
Мы бредем по пустынному пляжу. Туська скачет, наворачивает круги, трогает лапами проседающий колючий лед и удивленно наблюдает, как он тонет и всплывает, острые осколки тычут в морду. У стволов с южной стороны земля оттаяла, дышит грибным ароматом, зеленеют пучки первой несмелой травы. Припадая на передние лапы, собака с восторгом роет, нос в разводьях желтой глины, шумно нюхает, пытаясь добраться до мышиной норы. Жаль, «полководцев» теперь не вытянуть на прогулку. У них тысяча важных дел! Даже у бабушки Нины – всего пять трамвайных остановок, бывают редко, не говоря уж о моих родителях в Селенгинске. Но всякая встреча со стариками - праздник.
Нина Ивановна, ожидая внуков, хлопочет загодя и переживает за стряпню. По рецептам «из телевизора» творит экзотические салаты и - беспроигрышный, всегда удачный яблочный пирог. Соседи относятся с полным пониманием, не занимают духовку, не топчутся под ногами на кухне. Кто-нибудь из малышей на лестнице - как впередсмотрящий на корабельной мачте, громко кричит:
- Идут! Бабушка Нина, они идут! - и, как по команде, в широкий коридор вываливают сроднившиеся за долгие годы, вместе постаревшие, иные – с костыльком или тростью, обитатели коммуналки.
- Ждем, ждем, и где вы там застряли?!
Ребятишки, а Витька – с пеленок, выросли на глазах!
- Ну и дядьки вымахали у тебя, Нина Ивановна! А Белобрысый-то – почти догнал брата!
- Вы только поглядите на Жаргала, - тоненький прерывающийся голосок, - он как эти,… здоровущие, ну в телевизоре борются, как называются… ох, ведь забыла!
- Сумо, что ли? - вставляет басисто дядя Коля, а тетя Клава, просительно заглядывая в глаза, говорит:
- Лампочка в люстре перегорела, потолок шибко высоко – не достать!
И тут, оказывается, – течет кран на кухне, раковина засорилась, у одного утюг не греет, у другой машинка не шьет!
Бабушка Нина гордо поглядывает на соседей, берет внуков под руки, едва доставая до подмышек, и торопливо – мелкой подпрыгивающей походкой ведет к себе. Снисходительно оглядывается на публику и щебечет:
- Посмотрят, сделают что надо, только чай сначала попьем!
Добрые светлые глаза под толстыми стеклами очков кажутся еще больше, мелкие белесые кудряшки заметно поредели. Все такая же худенькая, но чуть больше ссутулилась. Принарядившаяся, в отглаженном темном платье с белым воротничком, бабушка не похожа на учительницу, больше – на ученицу младших классов, робкую и старательную. Заботливо подкладывает на вмиг пустеющие тарелки куски пирога, радуется аппетиту внуков и похвалам кулинарному искусству. Несмело, слегка дрожащими руками обнимает сидящих на табуретках великанов, – только так и дотянешься до коротко стриженых голов, ерошит ежики и тихонько журчит:
- Какие же вы у меня разные, умные да красивые!
Витька млеет от сытости и ласки, пытается уползти на диван. А бабушка, взглянув на портрет мужа, с грустью в голосе говорит:
- Вот какой нам подарочек от Надюши, а ты и не знаешь! А, может, знаешь про это, про счастье-то мое? Леня давно их не видал, вот бы порадовался!
- Ты, бабуля, отдохни, я пошел посуду мыть. Уберемся у тебя, потом к соседям пойдем, - Жаргал стаскивает с дивана засыпающего и отбрыкивающегося Витьку. - Иди, палас выбивай, да чище, чем в прошлый раз!
Парней так же дружно провожает коммуналка, благодарят за помощь, а бабушка Нина созывает соседей продолжить пиршество – чаепитие с остатками пирога. На столе, по давней традиции, появляются крохотные рюмочки и недопитый - уж в который раз! - темного стекла графинчик «Плиски».
К моим родителям ребята съездили всего на недельку. Летом решили подзаработать - Жаргал на ноутбук, а Витя на велосипед. Планировал, но в последний момент отказался от колес, купил компьютер. Подметали городской сад, сажали цветы, продавали - все там же - мороженое и газеты, ведали тиром и детскими аттракционами. Надя потребовала - и неспроста, быть постоянно вместе, в крайнем случае - рядом. Приходилось отбиваться от гопников – место такое, хорошо ими натоптанное. В синяках ходили, пока не отвадили халявных любителей вымогать деньги на пиво.
Отдыхать в деревне сыновьям понравилось, особенно Витьке. Его окружили такой заботой, что оставалось мяукать как объевшемуся сметаной коту. Мама чувствовала себя виноватой, что больше ее тепла досталось в детстве Жаргалке. А тот, не по годам серьезный, все понимал, не мешал изливать фонтаны любви на младшего брата. Пока помогает деду чинить крышу, обихаживать скотину, косит сено, колет дрова, убирает во дворе, Витька крутится возле бабушки на кухне, снимает пробы с обеда и развлекает ее былями-небылями. Приходит дед, и внучок впадает в еще больший раж. Главное, чтобы всем было весело, чтобы дом звенел от хохота.
Мама писала, как славно они жили с внуками, а из Витеньки может выйти комедийный артист не хуже Вицина. Такой же веселый, и статью на него похож. Чего только не изображал «Вицин»! Глазунью на сковороде, свинью на свадьбе, петушиную голову в желе! Только один номер не вызвал восторга строгого деда.
- Знаете, как мама работает над своими немецкими переводами? Хотите, покажу?
Указательным пальцем правой руки Витька, скрючившись, крепко «прижал» «неизвестное слово» к поверхности стола и бормочет: инненшвайнехунд, инненшвайнехунд! Левая рука шарит где-то за спиной в поисках словаря. Нашел! Не глядя, «листает страницы», повторяя: инненшвайнехунд, инненшвайнехунд! Подтягивает «увесистый том», роняет на пол, вывернувшись штопором и вниз головой, продолжает шарить. Ловит дедову ногу, ищет у него в ботинке.
- Вот оно! Инненшвайнехунд! Но что это? Какая-то свинская собака, сидящая … во мне?!
«Надя» озадаченно смотрит в потолок, размышляет, нахмурив тонкие брови. Махнув рукой, скачет на одной ножке по комнате, подлетает к зеркалу, прихорашивается, приплясывает и поет: «Ах, мой милый Августин, ах мой свинский пес!»
-Уважать родителей надо, а не передразнивать! Некрасиво так делать! - выговаривает молчаливо наблюдавший дед Матвей, а бабушка, спасая положение, беспокоится – как бы ни обиделся Витюша:
- Пойдем-ка, покажу – как коров доят! Парного попьешь!
Оскандалившийся, провалившийся на сцене «артист», красный от стыда, хватает алюминиевый подойник и летит во двор.
К взрослой жизни сыновей, к новым увлечениям и друзьям нелегко привыкать. Надя удерживает меня от прежней манеры совать нос в их дела и докучать «правильными» советами. Замыкаются, уходят в себя или просто отмахиваются:
- Да знаю я, пап, не маленький!
Радует, что с прежних лет сохранился интерес к истории монголов. Возможно, когда-нибудь поставим точку в семейной «Саге о Чингисхане». Я так и вижу толстую переплетенную, обязательно - стального, благородного цвета папку, на обложке которой стоят под одной фамилией четыре автора!
Запорошенная прошлогодней рыжей хвоей тропа не просохла в ложбинках. Гладкие валуны – привет из ледникового периода, застряли в замысловатом переплетении древесных корней, почву из-под которых унесли ветры и вымыли дожди.
- Смотри, Баб, пемза! – Надя разглядывает пористый обломок, легко подбрасывает на руке, - где-то недалеко извергались вулканы!
С южной стороны корявого пня – шевелящийся темно-коричневый купол муравейника. Ох, и зря сунулась в него любопытная Туся! Трясет головой, чихает, бац! - по носу лапой, разглядывает упавших на землю рыжих обидчиков. Подняла голову, поводила во все стороны носом и исчезла с глаз. Понятно, – учуяла нашу стоянку у двух стволов - могучей сибирской лиственницы и высокой разлапистой сосны. Ринулась, помахивая хвостом, осматривает, обнюхивает обложенное валунами кострище, подпрыгивает, пытаясь достать с голой ветки маленький узелок. Уже этой весной нас кто-то опередил и заботливо оставил тщательно упакованный в непромокаемый пакет коробок спичек, немного соли, одну сигарету. Спасибо тебе, безвестный товарищ, мы не забудем о том, кто придет после нас!
Из брезентового, белесо-потертого рюкзака, он - моя слабость, с которой невозможно расстаться, я достаю припасы. Свернутую вдвое «память о таежных экспедициях и геологическом прошлом» кладу под ноги Наде: земля холодная, можно простудиться. Так сложилось, что в походах, дальних путешествиях забота о еде, воде, огне и костре лежит на плечах мужчин, а Надя – наша королева. Скорее, «лесная нимфа из тумана», как сказал однажды Жаргал, рифмуя последнее слово с «мама», - тоненькая гибкая, с длинной соломенной косой и лучистыми смеющимися глазами. Совсем девчонка! Повезло крупно нам, мужикам, и в «дремучих таежных дебрях затерянного мира» мы – ее хранители и пажи, наперебой стремящиеся услужить. Правда, из трех возможных, сегодня один, прочие на рыцарских турнирах!
Здесь хочется превратиться в неодушевленный предмет – привычный и незаметный для окружения - огромный валун или вон ту нависшую скалу, чтобы следить за мельчайшими признаками пробуждения жизни. Слова бессильны передать отраду созерцания, и мы молчим, невольно улыбаясь, обмениваясь понимающими взглядами. Если бы я стал друидом, то поклонялся бы этой лиственнице и просил, чтобы сыновья жили так же долго, нет, не восемьсот лет как она, но хотя бы сто! Пусть каждую осень сбрасывали бы, как отжившую хвою, груз прежних забот и разочарований, а весной, вместе с молодой нежно-зеленой листвой прибывали бы новые силы, радость любви, обновления, счастья! Подумать только! - лиственница не гниет в воде, прочна как железо, долговечна и всегда молода!
Наде больше нравится сосна – в Японии она – символ долголетия. Но я, шутливо говорю, что жизнь вечнозеленого дерева тяжела по сравнению лиственницей:
- Ты только подумай! Ветки ломаются под тяжестью снега! Иголки мерзнут зимой, годами собирают грязь из воздуха. Посмотри, какая она корявая, грустная! Весна, а твоя сосна уныло-буро-зеленая!
- Зато побеги новые – какая красота! - смеется Надя, показывая на розовые крошечные свечки.
К ним, своим «дочерям», обращаюсь я, изображая короля Лира, и раздаю богатства старого дерева - целебные соки, животворные семена, янтарную смолу. Моя артистическая бездарность – не секрет, но монолог получился мощный. Надя звонко смеется, поднимая упавшую королевскую мантию – тент от дождя и походную скатерть-самобранку – в «одном флаконе». Услышав смех, откуда-то выскакивает Туська, прыгает мне на грудь, заглядывая в лицо: «Кто посмел веселиться без своей любимой собаки?»
Костер догорает. Ленивые всполохи пламени лижут подернутые голубоватой золой обугленные сучья. Струйка белесого дыма тает в ветвях. В плоском котелке-манерке, с ним мой дед Жаргал прошел до Берлина, заварился крепкий чай. Надя бросила буро-зеленые листики прошлогодней брусники, я добавил щепотку сахан-даля. Буряты так называют высокогорный рододендрон Адамса. Бродячий народ верит в магическую силу кустарника. Граненый стакан задорого купил я на местном рынке в Аршане - местном курорте на склоне Тункинских Альп. Это южная цепь Восточного Саяна. Жаль, целыми охапками выдирают кустарник для продажи. Повсюду – от кафешек до сувенирной мелочи – бренд Чингисхана. Но путь монголов на запад проходил значительно южнее Тункинской котловины, через Таримскую впадину, почти как на карте Тумковского.
Небольшой пакетик сахан-даля всегда лежит в маленьком кармане штормовки. На тонком прутике подрумянились шпикачки, и Тусин нос поворачивается антенной к ароматам копченостей. Сфинкс у костра смачно облизывается, тонкая слюнка тянется с высунутого языка. А тем временем беспечно отброшенный в сторону серый хвост в опасной близости от огня.
Солнце пригревает, земля парит, и легкая дымка скрывает дальний горизонт. С пригорка видна щетка леса с черными пиками елей на том берегу беснующейся реки. Глухо сталкиваются льдины, пушечные выстрелы раскалывают их трещинами. Миллионы и тысячи лет все идет здесь по законам всесильного и грозного хозяина. Он милостиво позволяет нам еще повременить, одаривая красками предзакатного неба, последним теплом уходящего дня. И я подбрасываю на угли охапку сухого ломкого хвороста.
Взметнувшееся пламя румянит лицо жены, темные тени скользят на пушистых ресницах, нежных очертаниях губ. Надя берет мою руку и прижимается прохладной щекой. Глядя на огонь, говорит:
- Баб, теперь мы знаем многое о жизни Чингисхана. Человек, покоривший полмира, был счастлив в судьбе личной?
Удивленный неожиданным вопросом, медлю с ответом:
- Думаю, да.
- Когда, в какие моменты?
- Наверное, их было много – победы в сражениях, любовь, власть. События сжимали время как в кадрах кино. А сам он думал о счастье?
- Да, конечно же, да! - ее голос волнуется и звенит. - Вспомни разговор с соратниками и полководцами! Чингисхан спросил, и сам ответил, но я не верю, что был вполне искренен.
- Что же, по-твоему, он утаил, Надя?
Снова раздумье и грусть затуманили глаза жены.
- Знаешь, Баб, я считаю, что лично для Темуджина, еще не ставшего Чингисханом, встреча со счастьем, о чем не принято говорить, - это встреча с Бортэ. Там, в Керуленском стойбище ее отца. После ужасного плена, страданий, разлуки, во власти первого сильного чувства! Уже отчаявшись, и вопреки всему. Невеста ждала долгие годы! Ночевка у пылающего огня, посреди безмолвной степи, и «звездная ночь сомкнулась вокруг них черной стеной». Робкое и страстное признание. Вот оно, его счастье!
Надя, смутившись, еще ниже опустила голову:
- Когда я писала эту сцену, представляла нас с тобой, Бабай. Там, в экспедициях, почти как сейчас.
Молчание нарушил треск ветки над головой, и проворная белочка метнула вниз, прямо к ногам, сухую лиственничную шишку. Я поднял ее – удлиненно-изящную, с мелкими блестящими чешуями, и сжал в руке. Запах теплой смолы на ладони.
- Надя, но что тебя тревожит? - спазм перехватил горло, от нахлынувших воспоминаний стало горячо в груди, и я, кажется, догадался.
- Счастье так коротко, Баб! - в голосе жены звучала неприкрытая грусть.
Волнуясь, я собрался с силами, прежде чем смог сказать:
- Мы будем жить долго, Надюш! Верю, что никто из последующих жен и наложниц, никакие победы не могли затмить Бортэ. Только она - первая, была его большой любовью и до конца! Наверное, как… ты… для меня!
Смущение и робость сковали язык, но так хотелось сказать, что чудом среди сонмища людей узнал, не знаю – как? - подсознанием, голосом крови свою, со школьных лет, детскую мечту! Волна нежности захлестнула душу, и, запинаясь, тихо произнес:
- Я …это чувствую, я это знаю… по себе! Я…я… счастлив, как… Темуджин! Нет! Я счастлив как Чингисхан! Я люблю тебя, Надя!
И положил в ее руку нечаянный лесной подарок.
Белый солнечный диск медленно плыл по синей дуге, погружаясь за линию горизонта. От реки потянуло холодом; в кронах сосен, на обнажении архейских гранитов разлились густые тени. Неизвестно откуда свалилось странное ощущение пустоты мира. Казалось – мы на краешке Земли, стоит пошевелиться, и бесплотным духом улетишь, провалишься в бездонный космос. Молчали, обнявшись, чувствуя тепло друг друга и остывающих, припыленных пеплом углей. Туся, коротко вздрагивая, дремала, положив голову на мои колени.
В тот же вечер, вернувшись домой, открыли на Жаргалкином сайте диалоги Чингисхана. Еще осенью я предложил сыновьям задания по монголам. Витька не дал брату и рта раскрыть, закричал:
- Выбираю оружие, мне – оружие! Я его нарисую!
А старшему досталась неблагодарная работа – перевернуть все доступные источники, составить перечень артефактов, выбрать эпизоды, где говорит сам Чингисхан или сообщают о нем. Без чужих комментариев и оценок, только свои примечания. Я подумал, что свежим, незамыленным взглядом сын по-новому откроет для себя и для нас Потрясателя Вселенной. Жаргал не был в большом восторге, но потихоньку принялся за работу. Настоящий архивариус! «Не мы о них, они о себе! Слушай живую речь ушедших, различай тени добра и ожесточения, страсти и коварства на лицах говорящих». Ничего себе преамбула! Виват, Жаргал! Вот и они, эти «ушедшие»! Боорчу, Борохул, извлечения из Билика.
* * *
«Однажды Чингис-хан спросил у Боорчу-нойона, который был главой беков: "Наслаждение и ликование человека - в чем состоит?" Боорчу сказал: "Состоит в том, чтобы человеку, взяв на руку своего сокола синецветного, который питался керкесом и зимой переменил перья, и сев на хорошего мерина откормленного, охотиться ранней весной за синеголовыми птицами и одеваться в хорошие платья и одежды". Чингис-хан сказал Бургулу: "Ты скажешь так же. Но вы все нехорошо сказали. Наслаждение и блаженство человека состоит в том, чтобы подавить возмутившегося и победить врага, вырвать его из корня, взять то, что он имеет, заставить вопить служителей их, заставить течь слезы по лицу и носу их, сидеть на их приятно идущих жирных меринах, любоваться розовыми щечками их жен и целовать, и сладкие алые губы - сосать".
Я подумал, что ответ слишком примитивен, шуточно наигран. Надя, отстранившись от дисплея компьютера, заметила сухо:
- Кто мог придумать этот абсурд? Если только в этом наслаждение, другими словами – счастье, то к чему высокие слова его молитвы: «О Синее Небо мое! Пусть никогда не дрогнет Твоя твердыня! Пусть учения многочисленных бoгoв сияют лучами солнца! Пусть приобщается к благу и счастью живущее во всех четырех частях света!»
Довод мне показался убедительным. Наверное, это желание «блага и счастья живущим» не сводится к «ликованию и наслаждению» в диалоге с Боорчу. Да и кто может поручиться за достоверность слов Чингисхана? Автор неизвестен, но, скорее всего, он из порабощенной Персии. Рашид-ад-Дин? Джувейни? Оттуда и «беки»! Да и «керкес» - иранское слово, означающее малого орла! Мог ли монгол Боорчу произнести фразу о соколе синецветном, которого кормили орлами? Их, между прочим, нелегко поймать! Совсем другую пищу давали монголы ловчим птицам, никто не обучал охотиться на себе подобных! И далее у Жаргала из того же Билика:
* * *
«Однажды Чингис-хан остановился на холме, называемом Алтай, и, бросив взгляд на стороны и окрестности и видя орды и служителей, сказал: «Стрелки и воины мои чернеют подобно многочисленным лесам; жены, невестки и девушки алеют подобно красноцветному пламени. Попечение и намерение мое состоит в том, чтобы услаждать их рот пожалованием сладкого сахара, украшать перед, зад и плечи их парчовыми одеждами, сажать их на хороших меринов, напоить их из чистых и вкусных рек, соблаговолять их четвероногим хорошие и обильные травою места, приказывать удалять с больших дорог и путей, которые служат путями для народа, сор, сучья и все вредное; и не допускать расти в юрте комочкам и терну».
Ничего себе – «холм Алтай»! Высокогорная страна с вершинами до четырех с половиной километров превратилась в холм! А последняя часть фразы - о «комочках» и «терне»! Зачем монголам ставить легкие переносные юрты на «комочках» и «терне»? В степи места достаточно! А если уж так получилось, то кто бы обратил на них внимание! Монгол – не принцесса на горошине из сказки Андерсена! Несомненно - искажен смысл, но чья в том «заслуга» - автора или переводчика? И не о счастье идет речь, всего лишь - о «попечении и намерении»! А они, я думаю, сводились к одной великой цели - утверждению в мире законов Ясы!
Надя не стала полагаться на известные высказывания безвестных людей, но женским сердцем поняла душу Чингисхана, его глубоко запрятанные личные переживания, подарившие мгновения счастья. Смогла увидеть больше, чем сказано в скудных строках летописей и в этих странных беседах. И все же – как мало мы знаем не воина, не Повелителя Вселенной и Потрясателя мира, а просто – человека, Чингисхана-человека!