ТУШИТЕ СВЕТ
/ партитура одной репетиции /
ПОМРЕЖ. Внимание всем постам! Репетиция начинается. Входит Быков. / пауза /. Повторяю, входит Быков.
– В ремарке сказано: «Входит Быков»! – взрывается главный режиссёр Аскольдов. – Где Быков?
Никто не знает. Вообще-то Быкова, то есть Балбошина, видели, кое-кто даже поинтересовался у него, как у председателя месткома, хранителя всех тайн закулисья, о шансах коллектива на летние гастроли, но после этого пропал. Как сквозь сцену провалился.
– Размечтались! – с издевкой произносит заслуженный деятель каких-то там искусств Дровосеков. Голос у него, как иерихонская труба, и, раскатываясь по пустому залу, захватывает даже верхние ярусы, оттуда театральная уборщица Прасковья Никитична любит наблюдать за репетициями. В далёкой и невозвратной молодости мечтала она об актёрстве, а выйдя на бухгалтерскую пенсию осталась при театре уборщицей, что позволяет ей острее, чем прежде, ощущать себя участницей творческого процесса.
– А почему, собственно, не помечтать? – каркает старая ведьма Недосугова. Она в театре со дня основания, но на каком основании, никто не удосужился разобраться.
– А потому, – охотно комментирует Дровосеков, – коль скоро на наши спектакли никто не ходит добровольно дома, чего ради на них пойдут на гастролях?
– Необходимо обновлять репертуар, – заявляет прима, по совместительству супруга главрежа, прозванная Аскольдовой могилой, Викторина Павловна Стригункова.
– Что вы предлагаете? – в один голос поинтересовались Дровосеков и Недосугова, хотя ни для кого в театре предложение Аскольдовой могилы не было новостью. Но споры, им вызванные, создавали именно ту творческую атмосферу, которой так недоставало скромным служителям Мельпомены.
– Поставить эротическую пьесу.
– Какую?
– Не знаю. Но такую, чтобы всё дрожало и пенилось. Надо идти в ногу со временем и модой.
Все взоры обращаются на Аскольдова.
– Во-первых, смотря с какой ноги начинать. А во-вторых, все мы уйдём в ногу со временем.
Голос правды принадлежит Петру Терентьевичу Островерхову. За полвека неучастия в спектаклях по старости, не пропускал ни одной репетиции. К его советам прислушиваются, но не пользуются. Его уважают, поскольку считается, что уважать в театре больше некого.
– Нужна героиня или, по крайней мере, первая полезность, – сипит он старинной театральной терминологией. – В бытность мою первым любовником, не только бы ни одну из наших... кхе-кхе... дам, но и другим не посоветую.
– Похоже, милейший Пётр Терентьевич, вы путаете эротику с вашим современником Эразмом Ротердамским, – не справляется с нервами Аскольдова могила, поскольку всегда трагически воспринимает намёки в свой адрес. – В ваше благословенное время женщина подпускала супруга к телу на сороковой день после свадьбы, да и то не ко всему...
– Ах ты, инженю... – кривится бывший первый любовник. – Тебя показывать публике только в глубине сцены.
Его никто не слышит, но всем известно, что он сказал.
Прима, не дождавшись заступничества супруга, только сейчас замечает, что тот молча, но энергично, беседует с актрисой Семыкиной, оказавшейся в театре под девизом: «Дорогу молодым»! Её отчётливо выраженные достоинства резко поделили коллектив на две равные части по половому признаку, но все сошлись в одном: надолго их может не хватить. Поэтому мужчины старались не упустить тот короткий миг, когда коллектив ещё не успел превратить намечающийся талант в обыденную заурядность. Во главе доброхотов, как и положено, стоял главный режиссёр.
– Да не ревную я тебя к твоей супруге, – отчётливо слышалось Аскольдовну в молчании собеседницы. – Ещё чего! От меня не убудет, а ей не прибавиться. Но когда в моем присутствии утверждают, будто в нашем театре нет никого достойной на роль секс-бомбы, хочется не только повеситься, но и взять расчёт. Заманивал горами золота, а достался истощённый рудник. Меня из Дерюгино не хотели отпускать, а теперь зовут в Москву и Питер, и, кажется, дозовутся.
В ответном молчании главрежа легко прочитывалась попытка убедить строптивицу не спешить с выводами, хотя с какими именно, и сам не ведает.
Приход пропавшего Быкова-Балбошина не вернул коллективу рабочего настроения. А тут ещё появление известного телевизионного деятеля, торжественно введенного уборщицей, свело репетицию на нет.
– Господи, – запричитали все вдруг. – За что нам такое счастье и уважение: с небесных телевизионных высот спустился на грешную землю наш ангел-телехранитель. Просим! Просим! Просим! – А кто-то добавил: «И даже умоляем»!
При этом каждый старался выделиться из толпы, пытаясь, тем самым, доказать, что именно он солист, а не участник массовки.
Аскольдов выходит на авансцену и пожимает руку непререкаемому вершителю актёрских судеб.
– Планы наши на новый сезон весьма обширны, – докладывает главреж. – Собираемся ставить эротическую пьесу. Главную роль в ней исполнит наше юное дарова... / замечает испепеляющий взор супруги/. Впрочем, пока это секрет, но не для тех, кто собирается посетить премьеру.
Под звуки канкана телевизионный деятель,
главреж и Семыкина уходят за кулисы.
Бывший первый любовник / глядя им вслед, но имея в виду Семыкину /. А вы сомневались...
Все: «Кто бы сомневался, но только не мы».
Борис Иоселевич