Это было давно. Глава вторая

Людмила Волкова

                2
               День заполнен процедурами, осмотрами, визитами родственников и знакомых. Те, кто лежит на сохранении, могут и прогуляться  возле  корпуса, другие общаются с гостями  через открытые окна. Когда пятая палата отдыхает после процедур, еды или прогулок, она имеет сомнительное удовольствие слушать переговоры одуревших от радости мужей со своими родившими женами.
Сегодня после обеда они, например, как в театре побывали. Спектакль  сопровождался репликами Ани.
               Сначала зычный мужской голос долго призывал некую Раю выглянуть в окошко:
               – Раюша, ау-у, я пришел! Ра-аечка, это я!
               – Раюша дрыхнет, – говорит Аня. – а этот вопит. Жаль, что ординаторская с другой стороны. Некому заткнуть папашу.
               – Ра-ая, детка, проснись!
               – Вот гад, горластый какой. Все отделение разбудит.
               – Жорик! – наконец откликается Рая. – Ты чего приперся? Я ж говорила – в пять приходи! Все спят.
               – Кто же спит днем, Раюша? – изумляется голос.
               – Мы спим. Дети спят. Ладно, чего хотел?
               – Хотел спросить, как там  мой наследник? Здоров?
               – Ты ради этого пришлепал? Я же говорила: в порядке твой наследник.
               – Я хотел спросить, какой у него характер?
               Рая отвечает не сразу, пытаясь сообразить, в чем смысл этого дурацкого вопроса, но супруг поясняет:
               – Раюш, ты помнишь, как Володька наш вопил целыми сутками? А вдруг и этот…
               – Предлагаешь что – назад его запихнуть? – сердится Рая. – Успокойся, этот в тебя: дрыхнет и ест, дрыхнет и ест. Суслик, короче. Ну, проваливай!
               – Богатый словарь у этой Раечки, – задумчиво говорит Ольга. – Надо посмотреть.
               – А волосы  – мои? Хоть кудрявый? – не сдается Жорик.
               – Лысый он.
               – Ты что? – пугается Жорик. – А говорила – на меня похож!
               – Ну и деби-ил! – тянет Аня.
               – А уши, уши какие? – не унимается Жорик. – Мои? Обещай, что посмотришь, когда принесут!
               – Твои, успокойся!
               – Нет,- не выдерживает Аня, вставая с постели, – я все-таки этого придурка должна увидеть своими глазами!
               Она топает босиком к окну, выглядывает и тут же в припадке смеха хватается за живот.
               – Олька, сюда иди!
               Оля торопится на призыв, тоже свешивает голову вниз.
               – Уши, уши! – хохочет и она. – Фира, это надо видеть!
               Жорик, крупный дядька, уже немолодой и пузатый, стриженный под бокс, – обладатель уникальных ушей: они торчат под прямым углом к голове, как локаторы.
               – Прямо два огромных вареника! – смеется Аня, усаживаясь рядом с Олей на свободную кровать возле окна.
               – Не понимаю, почему говорят: наследник? – спрашивает Ольга. –  И что у нас можно наследовать? Земля – колхозная, квартиры государственные…
               – Уши! – веселится Аня. – Жоркин ребенок – наследник папиных ушей!
               – И чего над человеком смеетесь? – обижается Любаша.
               – Так он же ими гордится, тетя Люба! Он мечтает своими ушами украсить  несчастного сына!
               – Лишь бы человек был хороший, – изрекает Любаша. – у моего вот уши в порядке, а в башке пусто.
               – Ну, у Жорика тоже с башкой проблемы, – подводит итог Ольга.
               Иногда заоконные переговоры приводили  к бессоннице всю палату.
               – А забыли, как вчера было? – напоминает слабым голосом Оксанка.
               – Да уж, – вздыхает Фира, и все невольно переносятся во вчерашний день.
               …Уже выключили свет во всем отделении, когда под окном раздалось раздраженное:
               – Валя, ты спишь?
               – Тише! Ты зачем пришел? Уходи. Все сказал, хватит.
               Валя старалась говорить негромко, но не получалось. В голосе ее звучали слезы.
               – Я уйду, не думай, но мне такой пацан не нужен. Если заберешь – уйду насовсем.
               – Катись ты. Ему операцию сделают, я подожду.
               – Я или он!
               – Он.
               Грязное ругательство прозвенело в ночной тишине. Соседнее окно захлопнули с шумом – и тут же раздался звон разбитого стекла. Ночной гость швырнул камень в окно, посылая последний привет бывшей жене.
               – Это Валечкин муж, она  из третьей палаты, – сказала Оксана. – У ребеночка заячья губа. Мне бы хоть такого…
               – Типун тебе на язык, – отозвалась Любаша сердито.
               И все замолчали, потому что и так знали про мальчика с заячьей губой, про Валечкиного так называемого мужа, и о самой Валечке, с которой Оксана вроде бы подружилась. Нечего было комментировать.
               Но обычные дни и вечера  проходили без особых событий. Если что и случалось в отделении, сестры и врачи держали это  в тайне от будущих рожениц. Тем хватало и своих волнений в ожидании родов.
               Ужинают   они  обычно в палате. Вечером дают кефир и рисовую кашу-размазню с маленькой тефтелькой. Но у каждой есть свои запасы, и женщины все время жуют и жуют, а  ночная  медсестра,  Валентина,  их за это гоняет:
               – Вы что на ночь нажираетесь,  дуры, а?  По местам! Приготовили задницы для уколов!
              Валентина – особа грубоватая, моложе Нины Семеновны. Но к ее манерам все привыкли.
              Уже когда лежали в койках и трепали языком, привели новенькую.
              – Принимайте боевую подругу!
              Нянька Лида, девушка смешливая и добродушная, скинула на пустую койку, где три дня назад лежала Красовская Светлана, здоровенный узел из клетчатого  деревенского платка.
              – Разгребай свое добро! Как там тебя?
              Новенькая – круглое лицо в конопушках, курносая, с водянистыми голубыми глазками в рыжих ресничках – вопросительно уставилась на Лиду.
              – Как тебя зовут, глухая тетеря?
               Новенькая пожала плечами.
               Теперь Лида вытаращилась  на нее.
               – Ты чё, девка, еще и немая?
               – Гру-уша.
               Лида расхохоталась:
               – Ка-ак?! Кто же тебя  так назвал?
               Груша уселась рядом со своим узлом, стала развязывать.
               – Груша – это Агриппина, – пояснила Фира. – Красивое русское имя. Происходит от латинского.
               – А что означает? – спросила Оля.
               – Вообще-то печальное имечко – труднорожденная, горестная.
               – Ну? – удивилась Аня. – Ты смотри, как в яблочко попали!
               Груша молча наклонилась к тумбочке, открыла дверцу.  Лида за ее спиной  покрутила у виска пальцем, весело глядя на женщин.
               – Ну, Груша, не скучай! Тут тебе все расскажут и покажут. Если успеют.
               И вышла, посмеиваясь, а Любаша со своей койки крикнула как глухой:
               – Груша, а видкиля ты?
               Та молча ковырялась в своих вещах. Вытащила из него белый платок и тут же нацепила на голову. Эмалированную миску и кружку со стуком водрузила на тумбочку. Загремела ложками. Потом на свет божий появилось что-то круглое, похожее на пяльцы для вышивания, – предмет совершенно странный в стенах роддома.
               – Спросите по-русски, – посоветовала Фира. – Может, она украинского не знает.
               И тут же сама спросила:
               – Откуда  вы, Груша?
               Женщины с возрастающим любопытством следили за новенькой – грудастой, плечистой, с обширным задом. Белый платочек  скрывал ее рыжеватый пучок волос на затылке.
               – Эй, красотка, – не выдержала Аня, – ты что – язык проглотила? Или инвалид по слуху?
               – Ась? – спросила  вдруг Груша, шустро обернувшись на голос. – С Гончаровки я. Рожать приехала.
               – Ну, это и ежу ясно. Мы тоже для этого собрались. А что – приспичило?
               – К бабке приехала, из Воронежа. Воронежские мы.
               – И много вас, воронежских? – улыбнулась Аня.
               – Анька, отстань от человека, – сказала Оля, пересаживаясь на Анину койку, поближе к Груше. – Человек, похоже,  с ответами запаздывает. Обрати внимание: отвечает на предыдущий вопрос. Вот попробуй так – сразу запутаешься.
               Аня легла на правый бок, чтобы лучше видеть Грушу. Оля пристроилась в ее ногах.
               – Потешная особа, – констатировала Аня. – Тогда задаю следующий вопрос, имея в виду предыдущий. – Она хмыкнула. – Груша, а скажи мне, сколько тебе лет?
               – Так схватило, батюшки!
               Аня и Оля засмеялись одновременно.
               – Какая прелесть, девочки! Феномен – отвечать через раз! У тебя какой срок? – восхитилась Оля.
               – Так девятнадцать уже!
               Теперь смеялись все, даже Любаша, сначала  немного обиженная за простую сельскую девку. Ну, эти горожане – на-аглые!
               – Рожать тебе когда? – продолжала Аня. – А  папаша  у ребеночка – кто? Хоть имеется?
               Сразу три вопроса Грушу доконали. Она выкатила голубые глаза в полной растерянности  и  уставилась на Олю, чувствуя,  что опасность исходит  именно от этой красивой женщины с лукавыми глазами.
               – Уникальный персонаж, – сказала Оля. – Я сдаюсь. Анька, продолжай брать интервью!
               Им помешала вошедшая Валентина.
               – Редькина, за мной! Врач зовет!
               Груша двигалась плавно и быстро, несмотря на свои габариты.
               Когда обе вышли из палаты, Фира мягко попросила:
               – Девочки, не наседайте на нее. Похоже, она немного … заторможенная.
               – Редькина Груша! – смакуя слова, повторила Аня с улыбкой. – Это же надо, как звучит: Редькина Груша! Тут тебе и сад, тут тебе и огород! Ха-ха-ха!
               Какое-то время все лежали молча. Оля вернулась к себе и устроилась читать  «Новый мир». Фира  –  брошюрку  по медицине.. Любаша, кряхтя, рылась в тумбочке, тихоня Оксанка, похоже, дремала после недавно сделанного укола. Аня задумчиво смотрела в потолок, потом сказала со вздохом:
               – Такие все умные, аж тошнит. Читают, читают… Не надоело? И Оксана что-то пишет в тетрадочке. Оксанка, ты чего там строчишь каждый день?
               Оксана не ответила. Аня вздохнула шумно, перевела разговор на тему, всех волнующую:
               – Счастливая наша Светлана – отстрелялась… Как она сейчас, интересно? Ребеночка кормит? А говорили – не родит сама. Панику развели такую, и чего спрашивается?
               – Было от чего паниковать, – сказала Оля, откладывая журнал. – У нее матка после двух операций такая была… могла разорваться. Нельзя ей было рожать.
               – Яки дви операции? – громко спросила Любаша, подняв голову от своей тумбочки.
               – Даже три! – Ольга  села, опираясь на подушки спиною. –  Сейчас уже можно говорить. После первого кесарева пришлось снова резать, – Ольга сделала паузу, – салфетку забыли в брюшине. Как вам?
               – Го-осподи, гады какие! Как это – забыли?! – подхватилась с места Аня. – Все они такие, врачи, им бы только резать!
               – Глупости не болтай, Анька! Больничка, где она первый раз рожала, районная, не то что наша. Там таких специалистов, как здесь, не водится.
               – А зачем второй раз резали? – подала голос и Оксанка.
               – А второй – это была чистка после преждевременных родов. Мальчик умер в утробе, делали искусственные роды, а потом, как водится, чистили. Столько вмешательств за три года – это уж слишком! Нельзя было Светлане рожать.
               Все замолчали, переваривая чужую тайну. Еще недавно Светлана Красовская  была с ними. Милая женщина, молчаливая,  тридцати восьми лет. Возле нее все время крутились врачи. Как и возле Оксанки. Но с той все было понятно – сердце больное, ей каждый день капельницы ставили, а Светлана… Никто не понимал, почему  ее все время зовут на осмотры. Немного обидно было, что Светлана ни с кем своими бедами не делится. Вот они все, например, главное друг о друге знали. Разве что Анька изображала из себя замужнюю,  вруша.  А Красовская только с Олей шушукалась по вечерам. Та специально приходила к ней, садилась рядышком.
               Молчание нарушила Фира:
               – Оленька, напрасно вы  это рассказали. Зачем волновать девочек? Они и так напуганы.
               – Ой, Фира, ну что вы!  Уже все позади! Я – наоборот  –  хотела сказать: в этом роддоме даже такие тяжелые случаи заканчиваются хорошо. Родила же Светлана, чего ж теперь?
               – Не понимаю, чего она тогда… рисковала так? – задумчиво продолжала Аня. – Уже дочка есть. Зачем это?
               – Муж очень хотел сына, вот и рискнула.
               – Сволочи она все-таки, козлы несчастные – эти мужики! Им сыночка подавай! Вон и Любаша говорит: муженек хотел сыночка. Прямо как сказились! – негодовала Аня.
                Оксана медленно спустила ноги и стала надевать тапочки. Ольга кинулась ей помочь:
                – Тебе в туалет? Проводить? Ты как?
                – Не надо, я сама. Мочегонное, наверное, укололи.
                Она вышла, а Фира с досадой сказала:
                –  Девочки, прикусите свои язычки! Зачем девочку пугать? Это я, дура старая, как-то забыла.
                – Та вона ж так тихо лежить, – добавила Любаша виновато.
Оксанка вернулась, немного повозилась с подушками, устраивая их повыше, и притихла.
                – Может, свет погасить? Все равно сейчас Валентина заставит.
Аня привстала, но Ольга ее остановила:
                – Пусть уж Груша вернется.  А то еще в темноте протаранит кого-то.
                Груша сначала застряла в полуоткрытых  дверях, потом с грохотом раздвинула обе половинки своим задом. Одной рукой  она придерживала халат на груди. Все пуговицы были расстегнуты, и белоснежные телеса, начиная от пупа, оказались снаружи. Груша этого непотребства не замечала, зато Оля с Аней крикнули одновременно:
                – Застегнись!
                Груша спокойно проплыла к своей койке, стала снимать халат.               
                Женщины смотрели на нее с любопытством. Аня засмеялась:
                – О-ля-ля!  Вот и стриптиз… Зрелище так себе. Груша, а где твои трусы?
                Груша порылась под подушкой, вытащила оттуда нечто розовое и стала натягивать через голову. Это оказалось комбинацией из плотного трикотажа, лишенного всяких украшений, типа огромной и растянутой  мужской майки.
                – Груша, а что врач сказал? Тебя посмотрели?
                – Та-ак, ждем ответа на первый вопрос – о трусах, – сказала Оля, с удовольствием предвкушая  ответ.
                – Трусы потеряла, – изрекла Груша под общий смех.
                – Девочки, тише, Оксанка уже спит, – напомнила Фира.
                – Укол дали в ягодницу, – вдруг сказала Груша, оголяя мощный зад.
                Какое-то дикое веселье  охватило женщин. Смеялись даже Фира с Любашей. Аня просто стонала:
                – Ягодницу! Ой, умора!
                Оля давилась смехом, наблюдая, как Груша демонстрирует свои прелести, показывая уколотую «ягодницу».
                – Девочки, все, хватит, мы Оксанку разбудим, – опомнилась Фира.
                - Все, выключаем свет. Груша, ты ближе всех к двери, щелкни там выключателем.
                – Интересно все-таки, – уже в темноте сказала Оля, с трудом успокаиваясь. –  Где можно потерять трусы? И почему их судьба совсем не волнует Грушу?
                Кто-то зажег свет с порога. Дверь они на ночь оставляли открытой, спасаясь от духоты.
                – Чего веселимся, девчата?
                Нянечка Лида держала огромные панталоны в вытянутой руке, брезгливо зацепив их за резинку на палец.
                – Редькина, это ты подштанники посеяла в коридоре? Держи!
                – Лида, а чего это ты пашешь вторые сутки подряд? – спросила Оля .
                – А что – я тебе надоела? Денежки зарабатываю. Клавка заболела, а мне и хорошо. Я ночью отосплюсь. Вот уложу вас всех… Что бы вы без меня делали? Ну, спите, рожать утром будем. Не вздумайте ночью!
                Она погасила свет и вышла.
                – Славная деваха – эта Лидка, – сказала Аня тихо. – Хоть никому нервы не портит.
                – Та на пьяную немного похожа, – уточнила Любаша. –  Ну, девчата, чтоб нам до утра дотерпеть. А то мой что-то босякуе. Для тех, кто риднои мовы не знае: хулиганит.
                – А кому ты объясняешь, Любаш? Мы же все  тутошние, – сонно отозвалась Оля.
                – Смотри ты, как насобачилась болтать на двух языках, – хмыкнула Аня.
                – Груше перевожу, она же воронежская, из России.
                – Нужна ты Груше, Она на все языки чихать хотела.

продолжение http://www.proza.ru/2012/11/16/1337