Гл. 62 (Николай Руденко) / Проза.ру

            -62-
   ВЕЗЕНИЕ НЕ КАЖДОМУ ДАЁТСЯ

   Точкой отсчёта в длиннейшей цепи цыбулиного везения, где каждое последующее звено было удивительнее и невероятнее предыдущего, стал октябрь 1944 года. Тогда органы вместо него взяли в оборот однофамильца, служившего при штабе писарем. Ошибка произошла по вине оперуполномоченного отдела СМЕРШ старшего лейтенанта Полушкина. Этот Полушкин, получив от своего дивизионного начальства указание немедленно и без проволочек командировать рядового Цыбулю в Осинцевск в распоряжение штаба полка НКВД по охране тыла, к поручению отнёсся без должной серьёзности, списки личного состава части как следует не проверил, в райцентр отправил первого попавшегося Цыбулю, а первым попавшимся оказался полковой делопроизводитель, с которым «смершевец» находился на дружеской ноге. И хотя благодаря Полушкину был разоблачён немецкий шпион, старшего лейтенанта, тем не менее, понизили в должности - за то, что у себя под носом не разглядел врага. Также Цыбуле повезло, что их 28-ю армию включили в состав 3-го Белорусского фронта, начинавшего наступление в Восточной Пруссии и он, таким образом, на два месяца исчез из поля зрения своих преследователей. Когда же они вновь вышли на его след, он, по милости фортуны, продолжавшей его опекать, оказался в списках пропавших без вести (опять-таки вследствие чьей-то ошибки; но нам-то хорошо известно, что просто так, на ровном месте, ошибки не совершаются), после чего Веретенников прекратил его поиски и военно-транспортным самолётом отбыл в Москву…
   А к раненому Цыбуле в семь часов вечера 13 января 1945 года в переполненной палате фронтового сортировочного эвакогоспиталя ровно на минуту вернулось сознание. Лёжа в огне на койке своей, будто дитё, положив руки на одеяло, чувствуя сильнейшую слабость и головокружение, он увидел два лица, склонившиеся над ним, очень явственно. Одно – чрезвычайно широкое, доброе, румяное малиновым румянцем, с приятной ямочкой на подбородке и в круглейших профессорских очках. Второе лицо было несуразно малого размера, хмурое, с тонкими губами и редкими ржавыми усами, бледное, как мел и бровей не носило. «Этого - в хирургический, - сказал резким неприятным баритоном обладатель второго лица, добавил быстро несколько слов на непонятном языке, кажется, латыни, вынес неутешительный вердикт: – Поздно привезли. Без ампутации не обойтись». Тот, к кому он обращался, снял очки, протёр утомлённые глаза, сухо возразил: «Попробуем спасти. На операционный стол его, вне очереди». Бесформенный, липкий, удушливый страшный страх вполз в беспомощное цыбулино тело. «Пиши пропало», - змейкой мелькнула короткая мысль. И вторая, вслед за первой, такая же короткая: «Не хочу быть безногим». Третью мысль, начинавшуюся многообещающе: «Шалишь, брат, шалишь…», поглотил серый туман, который, сгущаясь, стал наполнять жаркую голову. Что-то чёрное, похожее на птицу, мелькнуло перед его воспалёнными глазами…
   В следующий раз он открыл глаза ровно через два дня. И увидел ту же палату с тесно стоящими койками, раненых в окровавленных бинтах. В нос ударила смесь различных запахов: марганцовки, эфира, заживо гниющего человеческого мяса, йодоформа. Осунувшийся и побледневший, мокрый, как в компрессе, он очень слабым, дрожащим голосом спросил у сестрицы, делавшей ему укол:
   -Милая, а где мои сапоги?
   Сестрица удивилась:
   -Ходить тебе, дорогой, ещё рано. Скажи спасибо, что нога цела.
   -Я не поэтому спрашиваю. Просто сапоги эти… дороги мне… как память.
   Сестрица задумалась.
   -Тебя только в одном сапоге привезли.
   -В одном? – приподнявшись на локтях, тихонько вскрикнул Цыбуля, гримасничая от боли. – В каком?
   -Который был на здоровой ноге.
   Простой и очевидный ответ неожиданно расстроил разведчика. Расстроил так, что на него было жалко взглянуть. Глаза наполнились непередаваемым страданием, он глухо застонал и, в смятении схватившись за голову, откинулся на подушку.
   -Вам плохо?
   -Нет-нет, - глухо ответил Цыбуля и отвернулся к стене.
   Ещё немного – и он бы разрыдался. Только что разбилась вдребезги его довоенная мечта попасть в Рио-де-Жанейро. Э-э-х! Не видать ему ни фигуристых мулаток, ни лазурного океана с белыми гребешками волн. Без трёх замечательных гранёных камешков, спрятанных в каблуке пропавшего сапога, весь план его летел к черту...
   В маленькой палате № 20, помимо Цыбули, лежали четверо: два обожжённых танкиста, младшие лейтенанты Петров и Лавров, лётчик с переломами рук и ног старший лейтенант Арутюнян и контуженый сапёр капитан Матрёнин. Обитатели палаты крайне настороженно отнеслись к появлению новичка, тем более что он занял койку умершего от заражения крови майора Стецюхи, весельчака, острослова и всеобщего любимца. Удивляло странное поведение новоприбывшего. Не успел в чувство прийти, как бросился выяснять судьбу своего левого сапога, словно он был золотым...
   «Обувной» вопрос в палате № 20 принялись обсуждать немедленно после ухода сестры.
   -Думаю, это подарок невесты, – длинно вздохнув, предположил закованный в гипс Арутюнян.
   -Ни разу не слышал, чтобы невесты дарили женихам... сапоги, – сказал Матрёнин.
   -Невесты, брат, разные бывают, - просипел забинтованный с ног до головы Петров.
   -Взглянешь – и похолодеешь, - носовым голосом произнёс второй танкист, Лавров, у которого была забинтована только верхняя часть тела.
   -Кому что нравится, - философски заметил Арутюнян, смеясь одними щеками. – Во всяком случае, лучше этого парня, - он кивнул на Цыбулю, - нам никто не разъяснит, где собака зарыта.
   Цыбуля приподнял голову, улыбнувшись застенчивой улыбкой, вступил в разговор.
   -Сапоги мои, товарищи дорогие… эт-самое… стыдно даже признаться… заговорённые одной бабкой-ворожеей. Обещала она, что жизнь мне спасут. Я, конечно, во всякие там забабоны не особенно верю.
   -Спасли? – спросил Матрёнин.
   -Ну... получается, что спасли. В разведку нас четверо пошло. Вернулись, эт-самое, двое – я и сержант Мухин.
   -Повезло тебе, - согласился Матрёнин. – Хотя везение - штука хитрая, забодай его комар. Вот со мной до войны случай приключился. Как сейчас помню: май месяц, двадцать восьмое число, воскресенье. Тихий вечер. Иду, значит, себе по улице. Смотрю - десять червонцев под забором валяются. Представляете?.. Ну, взял я их. Купил в магазине селёдку, хлеб, пиво. А среди ночи живот мой взбунтовался, забурлил, как кипяток в чайнике. И бегал в нужник я до самого утра, чуть подмётки на ботинках не стёр. И вот я вас спрашиваю: повезло мне тогда или нет? С одной стороны, вроде повезло – деньги нашёл. С другой – никакой пользы от них не поимел, один только вред здоровью.
   -Надо было лотерейных билетов купить, - выговорил, мучаясь, Петров. - На десять червонцев вышло бы двести штук.
   -И что?
   -Выиграл бы что-нибудь, – продолжал сипеть танкист. – Мой сосед… в сороковом году в лотерею «Автодора» мотоцикл выиграл.
   -Я невезучий, - сказал Матрёнин, скосив глаза к носу. – Мне игра в лотерею противопоказана. Вот Арутюнян в ней мог бы преуспеть.
   -Почему? – поинтересовался Цыбуля.
   -Потому, что он – везунчик, забодай его комар. Расскажи ему, Ашот, как сюда попал.
   -Ты меня прости, но это уже слишком! – поморщившись, взмолился Арутюнян. – В четвёртый раз рассказывать одно и то же.
   -Ладно, выручу, расскажу... за тебя. Разрешаешь? Ага. Так вот. Летят они, значит, неделю назад в разведку на шести «илах». С ними ещё двенадцать «яков» в качестве прикрытия. Над линией фронта встречают их «мессеры», навязывают, понимаешь, истребителям бой. Делать нечего, приходится дальше «илам» самим лететь, без поддержки. Идут над вражескими позициями. Немцы по ним с земли лупасят, забодай их комар. Кругом разрывы. На небе места живого нет. Так, Ашот?
   -Так.
   -И вдруг видят они танки, забодай их комар. «Тигры» и «пантеры». А также самоходки «Фердинанд».
   -Одну минуточку, - остановил его Арутюнян. - «Фердинандов» не было. И "пантер" тоже.
   -Правильно, не было. Виноват, ошибся. Повторяю, две колонны танков. За ними прёт ещё какая-то техника, пехота. Пометив на карте координаты врага, бьют по нему бомбами и реактивными снарядами, утюжат пушками и пулемётами. Закончив штурмовку, поворачивают назад. А над линией фронта - опять «мессеры»… в количестве двадцати штук. «Илы», само собой, становятся в круг, чтобы немец, забодай его комар, в хвост не зашёл. Так, Ашот?
   -Так.
   -Но слишком мало было самолётов, чтобы организовать, понимаешь, нормальный круг. И держать его трудно. Выпадает из него первый «ил» – немцы тут же его срезают. После этого пошло-поехало. Загорается второй, дымят третий и четвёртый, пятый разваливается прямо в воздухе. Правильно? Остаётся один Ашот. Всей кучей набрасываются на него фрицы, забодай их комар. Машину в дуршлаг превращают, отсекают лопасти винта. Самолёт, теряя управление, начинает падать. Так, Ашот?
   -Так.
   -Деваться некуда, приходится прыгать, но... парашют не раскрывается. И летит Ашот камнем с высоты пятисот метров.
   -Трёхсот пятидесяти, - уточнил Арутюнян.
   -Пардон... хм... трёхсот пятидесяти. Но дела это не меняет. Другой бы в лепёшку разбился, а он - нет. Не из того он коленкора. Приземляется прямёхонько на склон снежного оврага. И остаётся жив. Ломает только парочку костей. В общем и целом, ерунда.
   Рассказанное произвело на Цыбулю сильное впечатление. Обведя присутствующих глазами, он спросил Матрёнина:
   -Не заливаешь?
   -Сроду не брехал... – обиделся сапёр.