Один из читателей моей статьи о Муссолини спросил: почему я не уделил достаточного внимания Анжелике Балабановой?
Я объяснил. что она появилась в тексте как проходной персонаж разнообразного окружения молодого итальянского социалиста, уже тогда прозванного «Дуче» — Вождь (не сразу, но с некоторых пор и до конца его режима писали в Италии это слово с прописной буквы).
Российский фильм режиссера Красильникова «Русская жена для Муссолини» (хотя должен был бы называться «Российская жена для Муссолини», ибо в заграничных паспортах Российской империи ставили не национальность, а подданство: российское) акцентирует внимание лишь на одной, далеко не главной политической и личной детали богатейшей жизни Анжелики.
Зато автобиография «Моя жизнь — борьба», написанная по-английски в 1938 и переведенная на русский в 2007 году, содержит столько разнообразных и интереснейших авторских наблюдений и рассказов, что удержаться от статьи стало невозможным...
ЦИММЕРВАЛЬДСКАЯ АЖЕЛИКА УБЕГАЕТ ОТ ЛЕНИНА
«Товарищу Балабановой разрешается покинуть Россию под свою ответственность. Ей запрещается выражать свое мнение, в устной или письменной форме, по итальянскому вопросу».
Такова была официальная бумага, переданная Анжелике в конверте с грифом «Совершенно секретно». Так был поднят шлагбаум, уже несколько лет преграждавший путь на свободу.
Чуть раньше вождь (к которому в кремлевский кабинет была вхожа запросто) собственноручно написал ей справку: «Товарищ Анжелика Балабанова в течение многих лет была членом партии. Она одна из самых выдающихся активистов Коммунистического интернационала. Вл. Ленин».
И эта воистину пламенная революционерка (без всяких иронических кавычек!), всемирно известная как Генеральный секретарь Коминтерна (которой она действительно была!), сумела невредимой выскользнуть из «страны победившего пролетариата».
А «итальянский вопрос» стал в этом бегстве почти что центральным.
ПОВЕСТЬ О КАРЛЕ И ФРИДРИХЕ
Чтобы обо всём этом внятно рассказать, придется вспомнить о двух друзьях-литераторах, германских подданных Карле и Фридрихе, принесших невообразимые страдания человечеству и нагромоздивших при помощи своих сторонников десятки миллионов трупов на всех континентах.
Будучи молодыми и, как о себе однажды выразились, «дерзкими парнями», они вообразили, особенно Карл, будто открыли рецепт счастья человечества.
Впрочем, не всего человечества. Оно ведь совершенно несправедливо разделено на два класса: угнетённых пролетариев (не имеющих никакого имущества) и угнетателей, хозяев-буржуев (всевозможными имуществами владеющих). Поэтому для торжества справедливости Карл с Фридрихом предлагали устроить всемирную революцию, которая ликвидирует угнетение пролетариев и тут же принесет им счастье в виде отобранного хозяйского имущества.
В начале ХIX века, когда «дерзкие парни» вынашивали свои прожекты, никто еще не знал, что в мозгу человека происходит моделирование окружающей действительности. Причем в зависимости от того, чем занимается человек, возникающие модели описывают ту или иную сторону мира, но никогда не весь его целиком: для этого он слишком многообразен. Если человек брался описывать словами эту ему представляющуюся часть мира, получавшаяся картина выглядела весьма бедно, абстрактно, — ибо слова-то как раз и являются высшими мыслительными абстракциями.
Карл умственно извлёк из всего многообразия мира только фабричное изготовление всякого рода вещей. И так как никогда никаким производством не занимался и даже не изучал (его куда больше привлекали философские споры древних греков и римлян), он решил, что производством занимаются только рабочие, а хозяева-угнетатели платят им гроши, все же прочие деньги за проданные вещи присваивают себе и живут припеваючи.
Он не понимал, что хозяин должен уметь отыскивать достаточно дешевое сырьё, дёшево доставлять его на фабрику, затем отыскивать транспорт подешевле, чтобы изготовленные предметы доставлять покупателям и выгодно им сбывать. Короче, он не знал, что такое организация и управление производством, и думал, что «каждая кухарка способна управлять государством», как выразился один его русский апологет.
Немец Вильгельм Вейтлинг в 1836 году в Париже организовал против хозяев «Союз справедливых». Четыре года спустя «справедливые» почли за благо перебраться в Лондон, поскольку в английской демократии разрешалось говорить, что угодно, для того там был и есть посейчас Гайд-Парк!
Приняв же в свои ряды Карла и Фридриха, «Союз справедливых» по их настоянию переименовался в «Союз коммунистов». По логике языка изменение говорило, что коммунисты — не справедливые, что вполне показала вся история ХХ века, — но это так, к слову...
Сие тайное общество немецких эмигрантов заказало Карлу и Фридриху (скорее, Фридриху, более сильному литератору) написать программу действий. Она и была издана в следующем, 1848 году под названием «Манифест коммунистической партии».
Начинался он высокоторжественно: «Призрак бродит по Европе — призрак коммунизма». А конец выглядел недвусмысленно и пугающе: «Коммунисты ... открыто заявляют, что их цели могут быть достигнуты лишь путем насильственного ниспровержения всего существующего общественного строя. Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической Революцией. Пролетариям нечего в ней терять, кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир».
При каждом очередном «ниспровержении» освобожденные пролетарии ставили не убежавших хозяев вкупе с их женами и детьми к ближайшей стенке, чтобы никому не повадно было становиться угнетателями-буржуями. В разных «освобожденных странах» всё именно так происходило и происходит по сию пору...
А друзья-прожектёры описывали будущее счастье освобожденных пролетариев столь радужно-оптимистически, что соблазнили немало народу. Ведь сочинения этих литераторов посвящались исключительно отъёму имущества. О его изготовлении умалчивалось, предполагая, видимо, что булки растут на деревьях.
Анекдотичнее всего выглядело следующее: оба относились именно к угнетателям!
Карл был сыном преуспевающего адвоката, а на Фридриха гнули спину в Англии пролетарии бумагопрядильной фабрики: это гарантировало ему вполне приличное угнетательское существование и позволяло содержать всё семейство Карла, целыми днями сидевшего в библиотеках и сочинявшего вышеуказанные литературные произведения. Хотя нет: Карл время от времени играл на бирже, причем иногда счастливо. Кроме того, он требовал от Фридриха денег, чтобы дать своим законным дочкам приличное буржуазное образование, — иначе кто же их возьмет замуж? Однажды он наградил ребеночком свою служанку, после чего отправил ее с отпрыском к Фридриху, у которого уже были две бездетные подруги (но не служанки).
Иными словами, именно их-то всех (исключая служанок) и должны были освобожденные пролетарии поставить к стенке вместе с прочими буржуями.
Вполне понимая реальность такой перспективы, друзья-литераторы, особенно идеалист Карл, утешались, что помрут до наступления всеобщего счастья. А практически мыслящий Фридрих (он все-таки и фабрикой своей поуправлял, и в армии недолго послужил) подпал на всю жизнь под обаяние Карла и до самой его кончины дружил с ним и его женой
.
Странность этой неколебимой дружбы заключалась в том, что характер Карла был далеко не сахар: он ухитрился перессориться буквально со всеми, с ним общавшимися, так что на его погребение пришли только шесть человек, хотя известность простиралась на всю Европу и даже часть Азии. Чтобы избежать такого конфуза, Фридрих завещал себя кремировать и развеять пепел над морскими волнами, что и было выполнено.
Причина, по которой Карл ненавидел всех буржуев (кроме ему присылавшего деньги Фридриха), понятна: угнетали любимых им пролетариев и пролетарок.
Но ненавидел он и крестьян, хотя те доставляли к его столу хлеб, масло и прочие продукты.
Наконец, он не любил евреев, потому что был с пяти лет выкрестом и хотел показать, как не выносит иудеев, распявших Христа, а что Иисус был еврейского происхождения, Карла, принявшего христианство, не смущало.
БЕСТАКТНЫЕ ВОПРОСЫ И КОНЦЛАГЕРИ
Конечно, здравомыслящие люди, не поддавшись мечтаниям литераторов, бестактно спрашивали: не превратятся ли пролетарии, овладев хозяйским имуществом, просто в новых хозяев-угнетателей? Да и хватит ли на всех пролетариев угнетательского имущества при его разделе?
Канцлер одной высокопромышленной державы, ознакомившись с кабинетными мечтаниями, только и сказал: «Идея хороша, но где взять страну, которую не жалко?»
Бессовестным злопыхателям литераторы отвечали (Карл — иногда довольно грубо), что всё решится в порядке жизни, главное — сделать революцию. Причем именно всемирную!
А вопрошающие «вольно или невольно» льют воду на мельницу угнетателей! (Хотя было вполне понятно: вопрос риторический, льют именно вольно и никак иначе.) При очередной революции вопрошающим припоминали их бестактности и ставили к упомянутой стенке: у счастливых пролетариев были длинные руки...
Французский борец за благо народа Огюст Бланки мечтательно устраивал для вопрошающих, особенно иностранцев, концентрационные лагери на островах реки Сены. Этот пункт в его программе был одним из главных. Так что когда марксисты захватывали в какой-нибудь стране власть (а такое, увы, случалось...), концентрационные лагери там вырастали, как поганки после дождя.
(Далее мы пропустим несколько фактов, безусловно известных читателю, и прямо перейдем к Первому Коммунистическому Интернационалу, игравшему немаловажную роль в революционном движении второй половины XIX века.)
СТРАСТИ ПО КОМАНДОВАНИЮ
Среди социалистов и особенно коммунистов-марксистов (фамилия Карла была Маркс) бушевали страсти насчет того, кто будет рулить миром после всемирой революции. От должностей «рулевых» и связанных с этим удовольствиях не хотел отказывался никто из «борцов с эксплуатацией человека человеком».
Карлу было яснее ясного, что именно он должен стать всемирным начальником. Он был убежден, что существуют только его мнения — и неправильные (почитайте его речи на конгрессах Интернационала!). Несогласных он клеймил с трибун и в печати поносными словами, из коих «прихвостень буржуазии» были самыми мягкими.
Вот француз-социалист Прудон написал книгу «Философия нищеты». Что, мол, в новом обществе заводами будут управлять профсоюзы рабочих, а ремесленники, крестьяне и профсоюзы станут обмениваться своими продуктами на рынках. Государству же, как аппарату угнетения, наступит крах, вместо него будет союз свободных коммун — федерация. Ненавидивший крестьян Карл тут издал против автора оскорбительный памфлет «Нищета философии». После чего у борцов за справедливость получились два непримиримых течения: коммунистов, обожающих государство, и анархистов, его отрицающих.
Вот русский борец за свободу Бакунин: Карл его одно время весьма привечал, называл серьезным теоретиком, организатором и народным агитатором. Ведь тот перевел на русский язык «Манифест Коммунистической партии»! Но, словно Прудон, Бакунин называл злом любую власть, в том числе будущую власть коммунистов. Он требовал уничтожить после революции это зло. Мало того, в пику Карлу, обожавшему только рабочих, Бакунин требовал революционного союза рабочих и крестьян, которых тогда в любой стране было куда больше, чем пролетариев.
Карл изгнал и Прудона, и Бакунина из своего Первого Интернационала (потом были другие, сколоченные иными людьми).
А родился этот Первый из-за поляков. Точнее, из-за их восстания, начавшегося в 1863 году в той части Польши, которую в свое время присвоила Российская империя. (В присвоенных Германией и Австрией двух остальных частях никакого восстания не наблюдалось, — наверное, не было повода.)
Поэтому 28 сентября следующего года в Лондоне на митинге примерно в две тысячи человек говорились речи в поддержку польского восстания. Там были люди из Франции, Германии и других стран — эмигранты, спасавшиеся в Англии. Они постановили создать Международное товарищество рабочих: Интернационал.
На митинге Карл не выступал, держался в тени, что не помешало ему войти в руководство — Генеральный совет — организации. Далее Карл с Фридрихом написали Учредительный манифест и Временный устав, утвержденные, понятное дело, единодушно.
Партии борцов за справедливость возникали во многих государствах. Однако время брало своё, во многих странах было введено всеобщее избиратальное право, и Карл, поздравляя французских социалистов (не коммунистов!) с победой на выборах 1881 года, написал, что теперь «рабочий класс» сможет завоевать власть «мирно». Конечно, это были только слова: от людоедских заключительных строк «Коммунистического манифеста» он не отрёкся!
Некоторые здравомыслящие люди, хотя и требовали справедливости, понимали: булки на деревьях не растут. И предлагали не делать насильственную революцию, а ограничиться миролюбивой эволюцией. С помощью справедливых законов умерять аппетиты хозяев: парламентскими решениями изымать у них толику денег и на эти средства улучшать жизнь народа.
Эволюционисты (не бомбисты-революционеры!) с полным основанием называли себя социал-демократами. И добивались успехов в устранении самых вопиющих несправедливостей.
Преуспел в издании подобных справедливых законов даже германский канцлер Бисмарк, иронические слова которого мы привели чуть выше.
Коммунисты, люди, как правило, горячие, начисто отвергали «парламентскую говорильню» (любезные слова Карла оставались, как всегда, дымовой завесой сути дела!) и мечтали о том времени, когда всё будет в их странах по-казарменному: «Не знаешь — научим, не хочешь — заставим». Они ненавидели социал-демократов и называли их прихвостнями угнетателей.
А деньги у «горячих» водились, и порой немалые, потому что готовы были брать их от кого угодно, особенно от генштабистов и контрразведчиков, неподотчетных финансовым комиссиям парламентов по причинам вполне понятным. Вот, когда в Первую мировую войну Германия оказалась между двух фронтов, западного и восточного, — за германские деньги коммунисты-ленинцы устроили в своей стране переворот, чтобы заключить с немцами мир!..
Первый Интернационал шел к концу в 1872-76 годах. Сначала марксисты, поборники жесткого авторитарного управления, изгнали из «рабочего движения» (а говоря точнее, из системы управления им) ненавистных бакунинцев и прудонистов, болтающих о какой-то там «свободе мнений», — ишь чего захотели!.. Потом перетащили Генеральный совет Интернационала за Атлантику, подальше от указанных гадких людей. Там в Нью-Йорке и испустил дух зачатый в Европе «Международный союз трудящихся».
Однако в 1889 году в Европе его всё-таки реанимировали. Конечно же, без анархистов-бакунинцев, и назвали Вторым интернационалом (а также Социалистическим и Рабочим, — слово «коммунистический» выглядело пугающе... ). В отличие от Первого, решения Второго не были директивны для вошедших в него партий. Марксистской казармы больше не было. Этот Интернационал установил праздник 1 Мая – «День солидарности трудящихся», во время которого в России демонстранты очень любили напиваться, как говорилось, «вусмерть».
(Читателю может показаться, что автор забыл про Анжелику, — но нет: немного терпения, и она появится не только на горизонте.)
ВОЙН БОЛЬШЕ НЕ БУДЕТ?!
Социал-демократы вкупе с коммунистами (их партии называли себя «левыми», что было термином почётным, партии же угнетателей именовались презрительно «правыми») учили, что войну начинают рассорившиеся (дело житейское!) короли или буржуи, загоняя для этого пролетариев в солдатские мундиры. А вот теперь, когда есть Интернационал, этому всему пришел конец, утверждали левые.
Ведь они уже объяснили всем народам, что пролетарии повсюду — братья по классу, независимо от национальности. И поэтому, даже насильно загнанные в солдатчину, не станут стрелять друг в друга! Так что войны не будет, а произойдет... Ну, вы уже догадались: всемирная раволюция.
«Деньги — артерия войны», — говаривал император Петр Великий.
Во всех европейсих странах были парламенты, в которых партии, в том числе социалистические, решали, давать или не давать военным очень большие миллиарды на вооружения, начинать или не начинать военные действия. Против кого?
А вот, полюбуйтесь: в соседней стране при всем честном народе застрелили наследного принца нашего короля! Правители же этой мерзкой страны не желают извиняться да еще не пускают наших юристов и полицейских выяснить, какие-такие личности и силы стояли за убийцей!..
Конечно, причинами более глубокими и секретными было или желание «округлить территорию», как говаривал знаменитый полководец король Фридрих Великий, или выйти на берега любезного сердцу славян морского пролива и открыть беспошлинный путь в заграничные страны, или...
Для начала Первой мировой войны выбран был ее зачинщиками в августе 1914 года сценарий под веселым лозунгом: «Война закончится еще до листопада!».
ВОТ ТЕПЕРЬ — АНЖЕЛИКА
А 7 мая 1878 года в северомалоросском (североукраинском по-нынешнему) городе Чернигове Российской империи в семье богатого предпринимателя родилась девочка Анжелика, последний, пятнадцатый (!!) ребенок ее матери.
Будущая полиглот (русский, французский, немецкий, английский, итальянский), доктор философии и литературы, писательница* и поэтесса**, газетный журналист и член редакции итальянской социалистической газеты «Аванти!», огромной увлекающей силы оратор, известный деятель международного «рабочего движения», друг и помощник русского эмигранта — социал-демократа Плеханова, его заместительница в Исполнительном комитете Второго Интернационала, а также подруга будущего итальянского диктатора Муссолини (любовную связь она отрицала, повествуя только о совместных занятиях марксизмом, в котором действительно была на много голов его выше, и «прогулками при луне»), секретарь (т.е. первое лицо) Циммервальдской конференции и секретарь (тут уже второе лицо...) московского Коминтерна, — список можно продолжать и продолжать...
Но самое главное: Балабанова стала первым в истории Советской России всемирно известным политическим беглецом-диссидентом. Со скандалом вырвавшись из страны рабочих и крестьян, она, тем не менее, не была «ликвидирована» подобно другому врагу СССР — Троцкому. И это при том, что вовсе не сидела тихо, подобно мышонку! Поляки в таких случах говорят: «Pan Bog ozalil» - «Господь спас»...
* Книги: «Из личных воспоминаний циммервальдца», по-рус. , М., 1925, (нем.: Die Zimmerwalder Bewegung 1914-1919), 1928; „Воспитание масс в духе марксизма: психологическо-педагогические размышления„ (нем.: Erziehung der Massen zum Marxismus: psychologisch-pдdagogische Betrachtungen), 1927; «Воспоминания о пережитом» (нем.: Erinnerungen und Erlebnisse) 1927; «Впечатления о Ленине: психологические наблюдения и констатации», итал. 1930, нем. 1961., англ. 1964 ; «Сущность и становление итальянского фашизма» (нем.: Wesen und Werdegang des italienischen Faschismus), 1931; «Предатель: Бенито Муссолини и его захват власти» (англ.: Il traditore: Benito Mussolini and his "Conquest" of Power) New York, 1942–43; нем.: My Life as a Rebel - Германия,1927, Италия,1946, окончательная редакция: New York, 1938; переизд. англ.: London 1973; рус.: Моя жизнь - борьба, М., 2009,).
** Tears, стихотворения на английском, французском, итальянском, испанском и русском языках, New York, 1943.
Жизнеописание этой замечательной женщины базируется у всех (и я не исключение) на более чем 200-страничном ее автобиографическом труде «Моя жизнь — борьба», при чтении коего возникает масса вопросов, на многие из которых мы сегодня уже вряд ли найдем бесспорные ответы. Так что не удивляйтесь обилию предлагаемых гипотез и вариантов выхода из лабиринтов: вы можете предложить еще один — свой...
Эта подглавка с таким же основанием успехом могла быть названа «Совершенно засекретившаяся Анжелика».
Секретность же этой поначалу доброй знакомой и активной политической сотрудницы Ленина и многих-многих других большевиков (впоследствии у нее с ними всё пошло наоборот...), заключалась в том, что она никогда, никому, ни по какому поводу не рассказала, как звали ее отца, мать, старших братьев и сестер, из которых было только 9 выживших (хотя нет, чуть ошибаюсь: пару раз обмолвилась, одну из сестер звали Анна, и по ходу повествования об этом расскажу).
Вообще кажется, что «Моя жизнь...», судя по противоречиям и умолчаниям, написана, кроме всего остального, чтобы замаскировать правду о ранних десятилетиях Анжеликиной жизни и роли в ней Бенито Муссолини. Книга охватывает период от рождения автора до 1938 года, когда имя итальянского диктатора-антикоммуниста (и антисоциалиста, хотя идейно он вышел именно из социалистического движения!), было у всех на устах, — особенно из-за его мощной поддержки мятежного антисоциалиста и антикоммуниста испанского генерала Франсиско Франко в гражданской войне, из которой тот вышел победителем и диктатором страны.
КТО ВЫ, АНЖЕЛИКА?
Европейские товарищи ее считали русской, что не вызывало сомнений благодаря безупречному русскому языку. Однако и тип красивого лица, и отчество указывают на вроде бы иудейскую кровь нашей Анжелики Исааковны. За это говорит и то, что ее отец и вся семья были «ассимилированными», т.е. перешедшими в православие из иудейства.
Но бытовое иудейство у них осталось. Сомнительно, что в крохотном (30 000 жителей...) Чернигове обретались украинские (хохлацкие по тогдашней презрительной терминологии) или русские (кацапские) семьи, в которых языками общения были бы немецкий и французский. Но в семье Анжелики было с языками именно так.
Она сообщает, что получила русский говор от слуг — и избавилась от простонародного акцента только в пансионе в Харькове, куда ее отдали учиться (как прирожденный лингвист, она впоследствии безупречно освоила итальянский и английский). Однако в «Моя жизнь...» есть такие слова: «Свой родной язык мне пришлось учить тайком по книгам, спрятанным от матери и гувернанток. Все эти гувернантки были иностранками...» Тут сразу идут вопросы: кто, где и когда выучил ее русской азбуке, не говоря уже о чтении, и каким таинственным путем к ней попадали русскоязычные книги? Несомненно, в их 22-комнатном доме была библиотека с немецкими и французскими томами, но были ли там русские? Сейчас на это уже не найти ответов...
Звучащую по-русски фамилию она получила от своего мужа Михаила (Самуила) Соломоновича Балабанова, который был на 5 лет ее старше. Он время от времени появлялся в Чернигове для создания социал-демократических кружков и печатания запрещенных книг и листовок на гектографе (очень простом и эффективном множительном аппарате, описание которого было в Энциклопедическом словаре Брокгауза-Ефрона). Он с 19 лет был в таком кружке, а затем и в знаменитом «Союзе борьбы за освобождение рабочего класса», успешно занимался журналистикой. Не исключено, что именно под его влиянием Анжелика уехала в Брюссель и там поступила в Новый (или Свободный) университет. И не был ли их брак фиктивным? Почему Анжелика нигде и никогда не вспоминает ни о нём, ни об их совместной жизни после бракосочетания? А оно должно ведь было совершится по православному обряду?..
Правдоподобная причина умолчаний — политическая: она была большевичка, он — меньшевик, известный на Украине литератор, член Всеукраинского комитета меньшевиков, и в 1906 году секретарь социал-демократической фракции первой Государственной думы, затем депутат Киевской городской думы, но опять-таки как меньшевик. За это в марте 1920 года киевский революционный трибунал (вне сомнений, большевистский) лишил его политических прав «до окончания гражданской войны» (хотя запросто могли поставить к стенке!). От греха подальше он совершенно отошел от политики, занялся вопросами истории, впоследствии стал профессором Ленинградского института народного хозяйства, а потом, скорее всего, погиб в годы «большого террора»...
По отношению к семейству Балабановых семья Анжелики была в родстве («моя сестра вышла замуж за нашего двоюродного брата, и поэтому у нас были одинаковые фамилии»).
Александр Блок иронизировал в поэме «Возмездие»:
Жених - противник всех обрядов
(Когда «страдает так народ»).
Невеста - точно тех же взглядов:
Она - с ним об руку пойдет,
Чтоб вместе бросить луч прекрасный,
«Луч света в царство темноты»
(И лишь венчаться не согласна
Без флер д'оранжа и фаты).
Анжелика много лет спустя иронизировала насчет себя самой: «Мои <...> стремления были облечены в такие абстракции, как Знание, Правда, Справедливость и Свобода...». В Европу она девочкой выезжала неоднократно вместе с матерью, а благородные абстракции были следствием благотворительных визитов (опять же с матерью) в приюты для бедных черниговских людей. Она остро ощущала стыд за то, что этими приносимыми как милостыню подарками, некоторые из которых раздавала сама, пытается заглушить голос совести, оправдать богатство своей семьи в глазах людей по сути нищих...
Этот стыд и эту совесть Анжелика пронесла через всю свою долгую жизнь, через все страны, в которых ей пришлось существовать как революционерке и нередко беженке...
Достигнув девятнадцати лет, то есть став совершеннолетней, она решила поехать в Брюссель. Учиться в Свободном университете, о котором узнала совершенно случайно. Она грезила о свободном общении с людьми её возраста (деспотичная мать не позволяла ей иметь близких подруг, — готовила к замужеству, и оно, видимо, состоялось, что позволило поменять фамилию).
Объявив домашним о своем решении уехать, она подняла бурю. Тем более, что деталью решения был отказ от доли отцовского наследства. Мать была настолько взбешена, что не пришла проститься, когда Анжелика уезжала. Старший брат объяснил, что без денег жить нельзя даже студенткам, и обещал высылать ей регулярно телеграфные переводы, а она отдала ему свою долю наследства.
СОЦИАЛИСТКУ ВОСПИТАЛ ПЛЕХАНОВ
В университете Анжелика платонически влюбилась в одного из его создателей, профессора географии Жан Жака Элизе Реклю («Реклюс» неверно написано в русском издании «Моя жизнь — борьба»), солдата Парижской коммуны, республиканца и эмигранта, выдающегося географа (имевшего, кстати, и религиозное, и литературное образование!). «Любая жертва неравенства <...> взывала к его альтруизму и смелости, — вспоминала Анжела через десятилетия. — Его жена выдавала ему всего несколько центов в день на карманные расходы, потому что знала, что он отдает всё, что имеет, зачастую тем, кто злоупотребляет его доверием и добротой».
Подобно Льву Мечникову, брату знаменитого российского биолога, и князю-анархисту Петру Кропоткину, Реклю был «географом-анархистом». Его фундаментальный труд «Новая всеобщая география. Земля и люди» был в 19 томах, а «Человек и земля» — в 6 томах. И этот исключительный человек бросал с кафедры свои незаурядные идеи жадно слушающей студенческой аудитории! Одна из его последних книг (1898) называлась «Эволюция, революция и анархистский идеал». «Но его общественной философии, — вспоминала Анжелика, — недоставало того элемента, который я страстно искала, — причинной связи. Я быстро пришла к заключению, что я не анархистка и никогда не смогу ею стать».
Как и Реклю, основателем Университета был Эмиль Вандервельде, очень богатый и обаятельный профессор, ставший через несколько лет председателем Третьего (Трудового и Социалистического) интернационала, «на заседаниях Исполнительного комитета которого мне суждено было вместе с ним присутствовать», — вспоминала Анжелика. Специалист по экономике и юриспруденции, он в 1914 году вошел в правительство Бельгии, а в 1925 году получил портфель министра иностранных дел.
Противоположностью его был бедный и плохо одетый Дамблон — прекрасный оратор, социалист и бельгийский парламентарий.
Анжелике парламент казался «...священным местом, где Наука, Правда и Справедливость <...> должны были нанести поражение силам деспотизма и угнетения рабочего класса».
Свободный Университет формировал, — правда, довольно разрозненно, — представления об экономике, истории капитализма и борьбы классов.
Ключом, объединившим эти разнообразные науки, стали для Анжелики работы Георгия Плеханова, российского пропагандиста марксизма, уже долгое время жившего в эмиграции: «это был философский метод, который придавал целостность и логику историческому процессу и сообщал моим этическим стремлениям, как и самому революционному движению, силу и достоинство исторического императива. В материалистической концепции истории Маркса я увидела свет, который осветил каждый уголок моей интеллектуальной жизни». (Она, конечно, не могла даже допустить самой крошечной мысли, что все попытки устроить жизнь «по Марксу» окажутся на протяжении более столетия безуспешными, даже хуже: безмерно кровавыми.)
Плеханов появился в Брюсселе после того, как Анжелика поступила в Университет, и он ее потряс: «Он был больше похож на русского аристократа, нежели на революционера, и когда он говорил, ты немедленно начинал понимать, что это не просто мастер логических построений, великолепный полемист, но и высокоразвитый и артистичный человек».
Спустя несколько лет по неожиданной прихоти судьбы Анжелика получила должность его помощника и заместителя в Исполнительном комитете Второго Интернационала! Но из-за разного отношения к Первой мировой войне их пути навсегда разошлись. Она с горечью пишет: «Я и предвидеть не могла, что почти через двадцать лет меньшевик Плеханов разделит судьбу всех марксистов-небольшевиков и будет осужден как контрреволюционер людьми, чье мышление он когда-то помогал формировать».
АНЖЕЛИКИНА ГАЗЕТА
Среди студентов было немало итальянцев, эмигрантов-революционеров, покоривших нашу героиню. «Детская простота, щедрость и теплота итальянского характера очаровали меня. В присутствии итальянцев я, казалось, выхожу из тьмы и холода под яркие лучи средиземноморского солнца», — радовалась она (до появления нищего, но страстного, очаровательного и незабываемого Бенито пройдут еще годы и годы...).
Защитив диссертацию на степень доктора философии и литературы (Dr. Phil. на визитной карточке — деталь, в Европе очень много значившая и даже сейчас значащая!), Анжелика тут же решила сесть на студенческую скамью Лейпцигского университета, чтобы проверить серьезность существовавшей уже тогда критики марксизма. Но, проведя год в Лейпциге, а потом год в Берлине, увидела, что это было потерянное время из-за царившего там формализма и отсутствия дискуссий.
Хотя нет, не вполне потерянные: вечерами она ходила на собрания, где «встретила Августа Бебеля, вождя социал-демократической партии Германии, Розу Люксембург и Клару Цеткин, которые позднее стали моими друзьями». Так что Германия укрепила убежденность нашей героини в правоте марксизма, а не забытая дружба с итальянцами подсказала, что ей более по духу подходит Римский университет.
Именно там она впервые услышала имя социалиста Леонида Биссолати, депутата парламента, одного из основателей, а затем главного редактора «Аванти!», центральной газеты Социалистической партии Италии. Вступление в эту партию было вполне естественным для Анжелики. Вторым шагом была просьба указать, где она принесет наибольшую пользу как пропагандист социализма.
Ей порекомендовали город «немецкой Швейцарии» Сент-Голл с его тысячами работниц текстильных фабрик и «Народным домом» — штаб-квартирой профсоюзов. Там собирались рабочие, в основном итальянцы.
Для Анжелики с ее талантом полиглота там сразу же нашлась работа переводчицы. И ещё ей предложили рассказывать на собраниях о революционном движении в России. Год спустя она «...стала одним из самых популярных пропагандистов в Швейцарии, выступая зачастую по четыре-пять раз в день на четырех или пяти разных языках», — читаем мы в «Моя жизнь — борьба».
Записи ее речей, к сожалению, не сохранились, хотя можно предположить (и это подтвердит любой лектор и преподаватель), что такая интенсивная нагрузка неизбежно приводила к повторам и определенному тематическому однообразию. По счастью, митинги происходили в разных городах, а выступления на нескольких языках обеспечивали каждый раз атмосферу свежести темы. Конечно, играли свою роль привычка заниматься в библиотеках, фантастическая работоспособность и уменье не лезть в карман за словом, сбивающим с ног оппонента...
Вот характерное содержание ее выступлений: «...Две лекции для слушателей народного университета. Одна – о революционной России, другая – о взаимной зависимости рабочего движения в России и рабочих движений в других странах». Легко понять, что это были эмоционально насыщенные, в значительной мере общие слова, поскольку сведения о положении в России она черпала из газет и в лучшем случае из рассказов эмигрантов, только что приехавших из этой страны.
Так, в 1907 году на съезде в Милане (там как раз проходила российская выставка), она говорила: «Если бы вместо того, чтобы прислать на эту выставку изделия ручной работы, изготовленные угнетенными и недоедающими крестьянами, Россия прислала бы скелеты умерших от голода арендаторов и черепа замученных революционеров, общественность получила бы более точное представление о царской России».
Переехав в город Лугано, она вместе с эмигранткой из Италии по имени Мария (в «Моя жизнь...» фамилия ради конспирации опущена) стала издавать еженедельную газету для женщин «Вставайте, товарищи!» — «Su, Compagne!».
До этого итальянских газет для женской аудитории не было, и эта газета быстро завоевала популярность в Италии и Швейцарии. Но «самой трудной частью работы было редактирование статей, которые мы получали от фабричных работниц или работниц с рисовых плантаций. Мы всех их поощряли писать в газету, независимо от их способностей, так как мы хотели развить у них уверенность в себе. Они описывали условия, в которых они работают, обменивались мнениями и впечатлениями — так между ними зарождался дух товарищества».
Анжелика ни минуты не желала находиться в покое. В пятницу уезжала из Лугано выступать в каком-нибудь немецко- или франкоговорящем кантоне Швейцарии, в понедельник возвращалась в редакцию готовить очередной номер, чтобы в четверг отдать его в типографию.
И ОНИ ВСТРЕТИЛИСЬ...
Популярность Балабановой так возрасла, что филиал Итальянской социалистической партии в Лозанне назначил ее главным докладчиком на митинге в память тридцать третьей годовщины Парижской коммуны. Среди толпы она впервые увидела Бенито Муссолини (в моем «Кабинете» сайта ПРОЗА.РУ о нем большая статья «Его бы энергию да на мирные цели...»)
«...Его возбужденное состояние и неряшливая одежда бросались в глаза. <...> Этот человек был не просто беден, но чрезвычайно грязен. Я никогда не видела человека, который выглядел бы столь жалким. Несмотря на массивную челюсть, горечь и беспокойство в черных глазах, он производил впечатление исключительно робкого человека.<...> Едва ли я могла себе представить в тот вечер, что начинаю общение, которое десять лет спустя приведет к таким горьким последствиям, что отчасти благодаря моей помощи и сочувствию жалкий бродяга после того собрания в Лозанне встанет во главе движения, которому я отдала свою жизнь, и что он окажется виновным в самом позорном предательстве нашего времени. Но никто не мог бы увидеть в этом смущенном, нервном двадцатилетнем юнце человека, который правит Италией сегодня.»
Эти и вообще все строки воспоминаний Анжелики, относящиеся к Муссолини, полны горечью, презрением и ненавистью. Она не может, не хочет скрывать обиду (Бенито ушел к молоденькой Маргерите Сарфати...), и «Моя жизнь...» полна слов, унижающих бывшего друга, с которым вместе работала в «Аванти!»...
Книгу о нем она тоже написала — хлёсткую пощёчину: «Предатель».
В самом начале их знакомства Муссолини еще не владел достаточно немецким, и Анжелика переводила ему на итальянский брошюру знаменитого тогда социалиста Каутского. Перевод (никто не догадывался, как именно он сделан) поднял авторитет Бенито и в собственных глазах, и в глазах партийных товарищей: «Он стал более криклив и напорист во время дискуссий, которые каждый вечер проходили в клубе итальянских социалистов. И хотя он не прочел ни одной страницы из Маркса, за исключением «Коммунистического манифеста», он не колеблясь энергично спорил как с рабочими-социалистами, так и с настоящими интеллектуалами, среди которых некоторые изучали Маркса много лет».
ПЕСНИ — ПЕСНЯМИ, МУНДИР — МУНДИРОМ...
В 1907 году в кругах европейских (да и не только) социалистов об Анжелике заговорили после Шестого конгресса Второго интернационала, потому что «...языковые трудности, возникавшие во время дискуссий, особенно в комитетах и подкомитетах, заставили меня выступать в роли переводчика».
На следующем Конгрессе её уже использовали «по назначению»: она переводила речь итальянского делегата по очереди на французский, немецкий и английский. В конце этого марафона Бебель обнял ее и сказал, что видит в ней «живое воплощение интернационала».
Конгресс обсуждал, как должны действовать социалистические партии в случае попыток правительств начать войну. Наивность и кабинетную теоретичность докладов и лозунгов продемонстрировала сама жизнь.
Два года спустя после конгресса гимназист-серб Гаврила Принцип (какова фамилия!), спровоцировал Первую мировую войну, застрелив из пистолета наследника австрийского престола эрцгерцога Франца-Фердинанда и его супругу.
По нынешним исследованиям историков, за спиной убийцы стояли «разведорганы» (в частности, российские), — суть же была в целях ожидаемого военного успеха. Секретные договоры Англии и Франции с Россией отдавали ей Стамбул (Константинополь) с Черноморскими проливами плюс территории в Закавказье и у западной границы. Англия и Франция думали получить германские владения в Африке и турецкие на Ближнем Востоке. Италии за вступление в войну против Германии обещали куски Австро-Венгрии и всю Албанию.
Что же касается Германии, то мечтой императора Вильгельма II были английские и французские колонии в Африке и Азии, плюс часть Франции с выходом к Атлантике, минуя опасные для плавания датские проливы Североморья.
...Оставались считаные дни до начала военных действий, когда социалисты на митинге в Брюсселе попытались переломить ситуацию и остановить войну.
Анжелика вспоминала: «Тысячи рабочих прошли по улицам Брюсселя, опьяненные восторгом, порожденным революционными песнями, которые они пели. По всему городу и его пригородам долго еще звучали лозунги: «Долой войну, да здравствует мир!», «Да здравствует международный социализм!» Несколько дней спустя толпы, побуждаемые иными чувствами, прошли по тем же улицам, криками выражая поддержку войне».
Да, песни — песнями, но призывная повестка и тюрьма за уклонение от призыва выглядели куда сильнее.
ГЛАВА ЦИММЕРВАЛЬДСКОЙ КОНФЕРЕНЦИИ
«Международная солидарность трудящихся» на поверку оказалась мечтательной выдумкой партийных вождей... Но этого ни они, ни Анжелика так до конца своих дней не могли понять просто потому, что любая партия в любой стране — только ничтожная часть народа.
И поскольку никто из вождей социалистических партий этого понять не мог, 5 сентября 1915 года они совершенно секретно съехались в маленькую швейцарскую деревушку Циммервальд: немцы, французы, итальянцы, русские, поляки, венгры, голландцы, шведы, норвежцы, румыны, болгары, — только Англия не выдала заграничные паспорта своим гражданам, вдруг решившим отправиться пить швейцарское молоко.
Русская делегация из 35 депутатов выглядела, как всегда, разношерстной: большевики, меньшевики, эсеры. Под управлением Ленина было лишь 8 человек, но все они гордо называли себя «циммервальдскими левыми». Какую бы резолюцию ни предлагало большинство делегатов, ленинцы всегда выдвигали свою, куда более радикальную, но успеха не добивались. С огромным трудом удавалось достичь компромисса и единогласно принять заключительный манифест.
В руководящий «Международный социалистический комитет» избрали четверых: от Швейцарии журналиста Роберта Гримма и лидера социал-демократической партии Шарля Нэна, от Италии — депутата парламента Одино Моргари, главного редактора «Аванти!», и жившую в швейцарской столице Берне члена Итальянской социалистической партии Анжелику Балабанову.
Именно эта «Циммервальдская должность» позволила ей твердо отстаивать свои социалистические принципы против Ленина и Дзержинского и затем вырваться из ленинской России, куда она по наивности попала.
«ЗАПЛОМБИРОВАННЫЙ ВАГОН»
После внезапно случившейся в России Февральской революции все прозябавшие в Швейцарии российские эмигранты, и особенно Ленин, заспешили в Петроград (как после начала войны стал называться Санкт-Петербург): застолбить свое непременное в ней участие.
Ленин понимал, что, появившись там до приезда меньшевиков, получит, говоря языком лошадников, фору.
Он попросил «Циммервальдское руководство» публичное заявить, что в интересах революции циммервальдцы «одобряют его проезд в Россию через Германию».
Многие десятилетия бытовала легенда, будто секретарь социалистической партии Швейцарии Фриц Платтен договорился в Берне с германским посольством, чтобы Ленину, Зиновьеву, Радеку и еще примерно двадцати большевикам позволили проехать в Швецию в «экстерриториальном» поезде (в России распространилась басня о якобы «запломбированном вагоне»).
На самом деле, что теперь подтверждено множеством документов и свидетельских показаний, германский Генеральный штаб и контрразведка финансировали этот переезд, чтобы большевики вызвали в России революцию и заключили мир с Германией, то есть положили конец ее безнадежной войне на два фронта.
Действительному организатору переезда, германскому социал-демократу Парвусу, предпочитавшему держаться в тени из-за своей скандальной известности, императорское казначейство выдало пять миллионов марок, — они поступили в Петербург через Стокгольм, где действовали специально задержавшиеся там верные ленинцы Радек и Воровский.
АНЖЕЛИКА ЕДЕТ В МОСКВУ
Ожидая отъезда в Россию, в Цюрихе собралось более двухсот эмигрантов, некоторые даже из Франции и Англии. Поезд, однако, отправился только в начале июня. Эмигранты со своими женами и родившимися на чужбине детьми ехали в нескольких переполненных вагонах третьего класса, то есть самых «простонародных». В них шли бесконечные споры на «закрытых» фракционных собраниях и, как пишет Анжелика, «плачущие дети <...> усиливали всеобщую сумятицу».
Вдруг вспомнили, что въезжать в Россию надо с флагом Циммервальда, нашли какую-то палку, прикрепили к ней красный шарф, на котором Анжелика вышила «Да здравствует Циммервальд! Да здравствует русская революция!» и «вступила на священную землю Революции, держа это самодельное знамя».
На русско-финской границе толпа солдат и штатских приветствовала вернувшихся революционеров пением «Интернационала», — теперь эта запрещенная песня стала, по Анжеликиным словам, «народным гимном»...
Выступая впервые на митинге в Петрограде, она рассказывала о «страданиях и унижениях народных масс при капитализме» и уверяла своих слушателей, что «недалек тот день, когда русский народ будет не одинок в своей попытке строительства нового общества», то есть обещала всё ту же мировую революцию...
Ну а что до «таинственности», объяснение оказалось простым: «Я была очень осмотрительной и не вовлекала членов моей семьи в свою жизнь за границей, чтобы не навлечь на них подозрений или преследований со стороны российских властей», — пишет Анжелика. Она посылала письма через третьих лиц и встречалась с Анной, самой старшей из сестер, только когда та бывала на курорте в Германии или Швейцарии. А когда началась война, прекратила переписку, понимая, какие громадные неприятности навлечет на живших в России родственников ее клеймо руководетеля «Циммервальдского движения».
Она не сообщала родным, что едет в Россию, но они узнали об этом из газет (все-таки она была видной фигурой среди эмигрантов). И на вокзале в Петрограде она с удивлением увидела в толпе встречающих своего брата, которого послала Анна, чтобы привезти Анжелику к ней.
Однако наша большевичка, еще не вступившая в ленинскую партию, была крепким идеологическим орешком: «Я приняла решение, что в свободной России я буду делить с рабочими все трудности и не буду ничего принимать от своих состоятельных родственников». Анжелика очень любила сестру и поехала к ней, утешаясь, что «несколько дней в ее доме не будут иметь никакого значения, а потом я найду себе собственное жилье и снова приступлю к работе, какая для меня найдется».
Анна встретила ее крайне огорченной: в русской прессе «большевик» уже становилось синонимом слов «бандит» и «германский агент». Конечно, первый эпитет был клеветническим, но насчет второго газеты и политики Временного правительства не ошибались: ленинцы во-всю отрабатывали полученные германские (Парвусовские!) деньги и агитировали за немедленное прекращение войны и мир с немцами.
Так что отношения между сестрами сразу испортились. Анжелика стала жить в богатой петербургской квартире брата, сотрудника аппарата Временного правительства (имя его и в 1937 году держала в секрете!).
А тут случился международный скандал: «газеты во всех странах <...> объявили, что Роберт Гримм, который был вождем Циммервальдского движения с 1915 года, является немецким агентом». Насчет «агента» было обычное враньё, но легкомысленное поведение Гримма (он послал телеграмму немецким социал-демократам о возможности прекращения войны) давало пищу для всяческих домыслов.
Анжелика продолжает: «Чтобы спасти положение, было очевидно, что кто-то должен поспешить в Стокгольм, чтобы предпринять действия от имени Циммервальдского движения и сместить Гримма с его поста секретаря движения. <...>Выбор пал на меня, и я предприняла шаги для того, чтобы немедленно уехать в Стокгольм».
Изгнав Гримма, Анжелика стала единственной Циммервальдской руководительницей: формальности процедуры назначения были соблюдены еще на Первом конгрессе. В Стокгольме её застала весть об октябрьском перевороте в Петрограде.
А затем Ленин, которому Анжелика доверяла, несмотря на все свои критические о нём мысли (а ими переполнена «Моя жизнь...»), стал «в темную» использовать ее революционную убежденность и незапятнанность. Главное — получить выгоду: так он всегда действовал по отношению ко всем потребным ему людям.
ЛЕНИН ЖАЖДЕТ МИРОВОГО ГОСПОДСТВА
Анжелика заметила, но увы, много позже, что европейские социалисты, самые преданные друзья большевиков, стали самыми первыми жертвами Ленина. «Их честность оказалась помехой методам вождей Коминтерна, которые предпочитали тех подчиненных, чья верность основывалась <...> на своекорыстии и зависимости от партии большевиков и ее финансовой помощи».
Покамеcт же в Стокгольме она получила от Ленина инструкцию: «Не думайте о средствах. Тратьте миллионы, десятки миллионов, если необходимо. В нашем распоряжении много денег». Совестливая Анжелика оказалась, как она поняла, «свидетелем возникновения той коррупции международного движения, которая стала организованной системой при Коминтерне».
После покушения на Ленина (к которому, как мы знаем теперь, был причастен Свердлов, мечтавший о захвате власти) в России начался разнузданный «красный террор».
Анжелика бескомпромиссна: «Суды и казни <...> , опозорившие не только Россию, но и все революционное движение, в памяти человечества могут затмить колоссальные социальные и технические достижения революции». И чтобы хоть как-то противодействовать, как-то спасать невинных людей, она вернулась из Стокгольма в Москву.
Ей сразу же сказали, что Ленин хочет ее видеть. «Машину, которая мчала меня через Москву и за город, вел бывший шофер царя. Его, очевидно, проинструктировали обгонять любую машину, которая может попытаться преследовать нас, и мы неслись на головокружительной скорости. <...> Ленин сидел на балконе и грелся на солнышке. <...> От мысли, насколько близок он был к смерти, меня охватило волнение, и я молча обняла его. С ним была Крупская, и я подумала, насколько старше и более измученной она выглядела с тех пор, как я последний раз ее видела».
Ленин втолковывал ей насчет меньшевиков, обвиненных в контрреволюционной пропаганде: «Неужели вы не понимаете, что, если мы не расстреляем этих нескольких главарей, мы можем оказаться в ситуации, когда нам потребуется расстрелять десять тысяч рабочих?»
Он продолжил гнуть свою линию на мировую революцию: в зарубежных социалистических партиях на деньги Москвы создавались фракции. Разлом, раскол всегда были любимым методом вождя.
Дадим слово Анжелике: «Я слышала, что Радек организует зарубежные отделения Коммунистической партии со штаб-квартирой в Комиссариате иностранных дел. <...> Членами этих отделений были практически все военнопленные в России: большая их часть вступила в партию недавно из-за благ и привилегий, которые влекло за собой членство в ней. Практически никто из них не был никак связан с революционным или рабочим движением в своих собственных странах и ничего не знал о социалистических принципах. Радек готовил их к возвращению в свои страны, где они должны были „работать на Советскую республику„».
Узнав о двух итальянцах, которых «штаб-квартира» собиралась отправить в Италию с деньгами и «мандатами от Ленина», она решила идти к вождю с протестом:
«– Владимир Ильич, – сказала я, описав ему эту ситуацию, – советую вам забрать назад деньги и мандаты. Эти люди просто наживаются на революции. В Италии они нанесут нам серьезный вред.
Его ответ камнем упал мне на сердце.
– Для развала партии Турати, – ответил он, – они вполне годятся».
А ведь партия Турати была Анжеликиной родной Итальянской Социалистической партией! Но, несмотря на неприкрытый цинизм вождя, она всё еще верила тогда в марксизм и мировую революцию...
ЛЕНИНСКИЙ ЭМИССАР
По паспорту сотрудника Красного Креста, приравненному к дипломатическому, она отправилась в Швейцарию. «Зачем?» — спросите вы. Об этом она никому не рассказывала, в своей книге — тоже молчок. Ее прибытие было встречено аршинными заголовками газет: «Известная революционерка Анжелика Балабанова едет из России в Швейцарию, везя с собой миллионы для того, чтобы спровоцировать в ней, а также в Италии, революцию».
Немудрено, что альпийская республика постаралось побыстрее выслать ее из страны вместе с несколькими десятками «коммунистических агентов». В России она узнала, что и из Германии выдворен весь персонал российского Торгпредства, занимавшегося пересылкой во все страны Европы подрывной московской литературы.
Международная изоляция Советов стала свершившимся фактом.
Поэтому Анжелику немедленно откомандировали в Киев, столицу управлявшейся из Москвы «независимой республики» Украины, на должность «комиссара иностранных дел», чтобы под этой новой крышей она, как европейски известная личность, налаживала дипломатические связи с заграницей.
И тут же отозвали назад в Москву, где Ленин сколачивал кворум для рождения Третьего Интернационала.
«ВСЕМИРНЫЙ СОВЕТСКИЙ СОЮЗ»
Анжеликины слова (все кавычки в тексте — её!) дышат сарказмом: «Большая часть тридцати пяти делегатов и пятнадцати гостей была тщательно отобрана российским Центральным комитетом из так называемых «коммунистических партий» тех малых «государств», которые раньше входили в состав Российской империи, таких как Эстония, Латвия, Литва, Украина и Финляндия; или это были военнопленные или иностранные радикалы, которые случайно оказались в это время в России».
На председательском месте сидел Ленин. По одну его руку — немец Эберляйн из коммунистической организации «Спартак», которой руководили Либкнехт и Люксембург до того, как были убиты. По другую — Платтен, якобы перевозивший в Россию большевиков в «запломбированном вагоне». На громадном красном флаге было начертано: «Да здравствует Третий интернационал!».
В декларации, подписанной Лениным, Троцким, Зиновьевым и прочими, содержалось требование, чтобы Анжелика, «как секретарь Циммервальдского движения, официально передала функции и документы движения новому интернационалу».
Она отказалась это сделать, пока не проконсультируется со всеми социалистическими партиями, которые вошли в Циммервальдскую конференцию, и, конечно, с Итальянской, членом ЦК которой была.
Можно вообразить, как потрясен был Ленин, получивший такую пощечину от дамы, им самолично продвинутой в 1915 году в руководители «Циммервальда»!
Он послал Анжелике записку: «Пожалуйста, возьмите слово и объявите о присоединении Итальянской социалистической партии к Третьему интернационалу». Она «нацарапала» (её слово!) ответ на той же бумажке: «Я не могу этого сделать. У меня нет с ними связи. Вопрос об их лояльности не стоит, но они должны говорить сами за себя». Ленин прислал еще одну записку: «Вы должны. Вы их официальный представитель в Циммервальдском движении. Вы читаете «Аванти» и знаете, что происходит в Италии».
Анжелика язвит: «На этот раз я просто посмотрела на него и отрицательно покачала головой».
Ленин был взбешён. Ему осмеливается противоречить какая-то Анжелика!.. Однако он понимал, что для европейской социал-демократии она была не «какая-то», — в Циммервальде, скорее, он, Ульянов-Ленин, был «каким-то» незначительным российским эмигрантом.
Ибо Анжелика, в отличие от него, завоевала серьезный авторитет своей образованностью (доктор двух наук — не шутка!), неустанной мощной агитационной и газетно-издательской деятельностью в итальянском и международном женском движении, редакторской работой в главной газете Итальянской социал-демократической партии «Аванти!»...
НЕ МОЖЕШЬ УНИЧТОЖИТЬ – ОБНИМИ!
Но Ленин не был бы мастером интриг и закулисных ходов, если бы не умел выкручиваться из любой ситуации, обращая в победу даже своё поражение.
И он сделал Анжелику Генеральным секретарем Коммунистического Интернационала! То есть как бы руководителем этой карманной организации. Попытка отказаться была сурово пресечена:
«— Партийная дисциплина существует и для вас тоже, дорогой товарищ. Это решение Центрального комитета».
А чтобы держать Анжелику на коротком поводке, ленинский клеврет Зиновьев получил должность Председателя новорожденного Коминтерна. Именно Зиновьев! Еще в Циммервальде она увидела, что «...всякий раз, когда нужно было осуществить какой-нибудь нечестный фракционный маневр, подорвать чью-либо репутацию революционера, Ленин поручал выполнение такой задачи Зиновьеву». Скоро мы увидим, как подобные поручения выполнялись.
О смысле существования Коминтерна ясно говорил Первый параграф устава:
«Коммунистический интернационал — Международное товарищество рабочих — представляет собой <...> единую мировую коммунистическую партию».
Гимн её, написанный в 1928 году Гансом Эйслером, руководителем «Боевой организации рабочих певцов», и тут же переведенный московским поэтом-песенником Ильей Львовичем Френкелем, ставил точки над всеми i: «Наш лозунг — Всемирный Советский Союз!».
Добавим, что в том же 1928 году коминтерновское Бюро агитации и пропаганды вместе с Политотделом Красной Армии сочинили на немецком языке книгу «Вооружённое восстание» (в 1931 году был издан французский перевод): учебно-справочное пособие для организаторов.
Но мы забежали далеко вперед...
Вернемся же в год создания Коминтерна: чуткая Анжелика сразу увидела декоративный характер и своей должности, и ролей иностранных делегатов.
ОН БЫЛ ПАМЯТЛИВ...
Владимир Ильич не забыл строптивости Анжелики.
Люди в Советской России пока еще не исчезали неизвестно куда. Для «увода в тень» использовался внешне пристойный предлог.
В кресле Генерального секретаря ленинской партии тогда сидел некто Крестинский, ему-то и поручена была техническая сторона «увода»: он вдруг предложил Анжелике подлечиться в санатории (настоящем, не тюремном, – но из которого она уже никогда в Коминтерн не вернулась бы), – однако упрямица ответила, что со здоровьем у нее всё в порядке.
Тогда Крестинский предложил агитационный поезд: маршрут в Туркестан, чтобы там выступать с докладами, – это она тоже отвергла: «не знаю тамошних языков».
Через Клару Цеткин, ее подругу, жившую уже в Москве, Анжелике обещали должность руководителя международного женского движения, — она с негодованием отвергла взятку (очень больная Клара пошла на сделку с Лениным и благоденствовала в Москве до последних своих дней).
Тогда Зиновьев просто выгнал Анжелику из Коминтерна, ликвидировав должность Генерального секретаря, и она стала безработной.
«Весть о моем смещении, понимание того, что я больше не несу даже формальной ответственности за методы и действия, которые я презирала, дали мне чувство освобождения, которого я не ощущала уже несколько лет», — написала Анжелика в книге «Моя жизнь...» и далее не пощадила самых резких слов:
«Мало найдется в мире организаций — за исключением, наверное, католической церкви, — которые можно сравнить с Коминтерном по количеству его изданий, органов и представителей, разбросанных по всему миру и ставящих себе цель проникнуть в народные массы и привлечь на свою сторону как можно больше людей повсюду. За Коминтерном стояли неограниченные денежные средства советского правительства, которое в то время беспокоило не столько положение русского народа, сколько контроль над революционным рабочим движением в мире. <...> Большевики <...> вносили раскол в какие-то партии, отлучали другие партии, третьи объявляли непогрешимыми, <...> некоторых руководителей объявляли шпионами, предателями, фашистами и т. д. <...> Критерием было полное принятие хотя бы на словах указаний Москвы».
Коммунистические партии отдельных стран получили название «секций» Коминтерна. Согласно параграфу 21 Устава, они были «...обязаны проводить в жизнь указания и директивы» московского начальства, и хотя могли жаловаться на неправильность этих указаний и директив, «это не освобождает секции от выполнения решений», пока их не отменят «сверху»... Такой вот «демократический централизм» ленинского образца.
Раскусив смысл этого параграфа, ни итальянская, ни шведская социалистические партии не стали вступать в «мировую компартию»: руководители их отвергли московские подачки.
И когда в Москву приехал шведский социалист Стром, прекрасно знавший Анжелику, ей, чтобы не получился сверхграндиозный скандал, ленинская власть разрешила покинуть страну вместе с ним: «Я уехала из России в самом конце 1921 года, спустя четыре с половиной года после того, как возвратилась туда с такой надеждой...».
АНТИКОМИНТЕРН
Обретя свободу, Анжелика совершенно откровенно, не колеблясь ни минуты, рассказывала о Коминтерне и его практике поиска в социалистических партиях каких-нибудь беспринципных политиканов, чтобы простым подкупом превратить их в коммунистических марионеток Москвы. Цель была всё та же: закладка фундамента мирового господства СССР.
Ее избрали секретарем Социалистического Интернационала (Социнтерна), в который в 1923 году вошли французская, итальянская, немецкая, румынская, норвежская социалистические партии и российская партия эмигрантов. Последовавшее за этим исключение из советской компартии нисколько Анжелику не огорчило.
Она было вернулась в свою дорогую Италию, но там власть захватил бывший ее друг Муссолини, — и пошли ступени бегства: Швейцария, Австрия, Франция, США...
После падения режимов Гитлера и Муссолини Анжелика вернулась в Рим. Но там в партии социалистов Пьетро Ненни агитировал за союз с коммунистами.
Анжелика горячо объясняла, что роспуск Коминтерна — иллюзия. Легковерным могло показаться, что Сталин ради разгрома Гитлера променял своё стремление к мировому господству на поставки американских грузовиков «Студебеккер», штабных вездеходов «Виллис», истребителей «Аэрокобра», тысяч тонн всевозможных военно-технических изделий и стратегических материалов.
Но он ничего не променял: просто компартии разных стран служат ему за деньги без всякого Коминтерна. Поэтому союз с коммунистами-сталинцами более чем опасен, ибо словам этих людей о дружбе доверять нельзя.
Порвав с Ненни и выйдя из его партии, умеренный социалист Джузеппе Сарагат создал в 1947 году Итальянскую демократическую социалистическую партию. В нее-то Анжелика и вступила.
Впоследствии Сарагат стал президентом Италии и почетным председателем нового, уже не коммунистического, а Социалистического Интернационала, который в 1951 году во Франкфурте-на-Майне (Германия) объединил на организационном съезде 34 социалистических и социал-демократических партий, преимущественно из Европы. Этот Интернационал — правопреемник Социалистического рабочего интернационала, существовавшего с 1923 года по Вторую мировую войну. В нем 156 партий из 126 стран, в том числе полноправных членов с решающим голосом, с совещательным голосом, а также партий-наблюдателей. Старейший член — Социал-демократическая партия Германии (СДПГ).
Когда в 1957 году в Вене проходил Конгресс Социнтерна, Анжелика дала интервью радио «Свобода» о Коминтерне и своём отношении к Ленину:
«Я порвала всякую связь с коммунистическим Интернационалом из-за разногласий с практикой тогдашних руководителей российской коммунистической партии. Главным образом из-за методов, которыми они пользовались, как в коммунистическом Интернационале, так и в самой России. И в их внутренней политике. Владимир Ильич был сторонником принципа: цель оправдывает средства. Поэтому он позволял и даже хотел, чтобы применяли ложь, клевету, а затем впоследствии и насилие по отношению к тем, кто не соглашался с ним.
Вот вы, русские граждане, хотите свободы. Той самой свободы, которой добиваемся мы, собравшиеся в Вене на интернациональном конгрессе и говорящие и борющиеся от имени многих миллионов во всем мире. Если вы этой свободы и этого равенства действительно добиваетесь, вы должны добиться демократии в своей стране. Вы не должны разрешать, чтобы во имя русского народа над другими народами творилось насилие, как теперь во всех странах, которые переносят иго советского большевизма».
Анжелика прожила долгую и, по большому счету, счастливую и честную жизнь. Ей довелось порадоваться смерти Сталина, с удовлетворением ощутить после знаменитой секретной речи Хрущёва «О культе личности и его последствиях» начало конца «всемирного коммунистического движения».
Она скончалась в 1965 году в своем любимом Риме и покоится на внеконфессионном кладбище «Тестаччо», «одном из самых красивых и значительных в мире. Художественные надгробия, античная стена, пирамида Цестия, напоминающая о заупокойном культе древних египтян, благородные кипарисы и пинии, великолепные цветы — все это образует ансамбль необычайной выразительности, меланхолическое очарование которого усилено тишиной и покоем, столь несвойственными всегда бурлящему Риму», — читаем мы в каталоге «Тестаччо. Некатолическое кладбище для иностранцев в Риме».