1.«Артуш»
Дедушка был, что называется, крепким мужчиной. В молодые годы он владел рестораном в большом приморском городе, и не отказывал себе ни в чем. Морской воздух, хорошее питание, обеспеченная жизнь или наследственные гены таких же крепких родителей – обоих из купеческого рода – но это был красавец крупного телосложения и высокого роста, с замечательным здоровым цветом лица и таким же неистребимо веселым и жизнерадостным характером. Он был удачлив во всем, и даже смог позволить себе жениться по любви.
Анна с маленькой дочерью Танечкой жили в деревне под далеким холодным Санкт-Петербургом. Судьба и жестокость людей вынудили ее бежать вначале в северную столицу, а затем и на юг, куда в те годы стремились многие, кто не по своей воле оказался в водовороте первой революции.
И вот теперь, она невольно замедляла шаг, когда ее опять обгоняла пролетка – собственный выезд Артуша – местного владельца крупного ресторана. Артуш, несмотря на свою грузность, легко соскакивал на землю и тут же подхватывал пятилетнюю толстушку Танечку. Потом он подавал руку Анне и вез обоих кататься по приморскому бульвару под завистливые взгляды местных аристократок. «Эта русская крестьянка и ее сопливая девчонка затмили ему разум!»; «Вы заметили? – Девчонку он держит на вытянутых руках, словно боится запачкаться!»; «А эта Анна? В ней же никакого изящества! И кроме того, они почти одного роста!»- злословили вокруг. Но Артуш был влюблен и, как оказалось, на всю жизнь. Когда в городе установились Советы, семья переехала в Тбилиси. Здесь Артушу тоже удалось стать директором небольшого ресторана, хотя для этого пришлось найти подход к новой власти, добравшейся и до столицы Грузии. Беда пришла неожиданно. В то лето их преследовали несчастья. Вначале Артуша «уплотнили»: дом, который был им куплен на родственных паях с троюродной сестрой, эспроприировали, и разделили на бессчетное множество мелких неравноценных квартир. В одной – изразцовая печь почти на всю стену; в другой – кафельный, дорогой, но холодный пол; третья, хоть с паркетом, но абсолютно без окон – коридор, да и только! Сестра осталась на втором этаже, в угловой двухкомнатной квартире с выходом на ставший общим для остальных комнатенок и их новых жильцов длинный железный балкон. Артуш, благородно уступив сестре в ее выборе, спустился на первый этаж, где ему все же оставались целых три комнатки. В дальнейшем он сам пристроил вровень с землей узкий длинный деревянный балкончик, так как не представлял себе жизни в постоянно замкнутом пространстве. Но Анне так и не пришлось заботливо обжить этот балкончик. Бывшая толстушка, а теперь долговязая и неуклюжая Таня умудрилась словно на прощание, свалиться с балкона второго этажа и пересчитать все четырнадцать железных ступенек крутой лестницы. В результате – перелом руки. А через два дня Артуш отвез жену к знакомой бабке-повитухе на подпольный аборт. Три дня Анна истекала кровью. Старенький врач городской больницы, местная знаменитость, которого Артуш силой продержал целые сутки возле постели своей Анны, не разрешая ее везти в больницу, не смог ничем помочь умирающей. Артуш и двенадцатилетняя Танечка осиротели. Еще при жизни матери девочка не чувствовала особого тепла от отчима. Казалось, всю свою любовь он отдавал только одной Анне и, как подозревала сама Таня – только терпел присутствие падчерицы. Теперь же Артуш стал строгим и придирчивым отцом. Он решительно обрезал дочери великолепные русые косы, так как расчесывать их было некому, а рука у девочки все еще была в гипсе. Затем, словно испугавшись, что долговязая, худая, коротко остриженная девчонка словно сливается с ватагой дворовых мальчишек, строго-настрого запретил ей выходить из дому в свое отсутствие. Особых обязанностей у Тани в доме не было, отец всегда приносил (или ему привозили) еду из ресторана. За такую же еду стирку у них брала соседская вдова с четырьмя детьми. Еще одна попытка общения со сверстниками для Тани закончилась полной неудачей: в день, когда их класс должны были принимать в пионеры, отец, единственный раз появившийся в школе, буквально выволок дочь прямо с линейки, запретив ей и думать об «общих играх с мальчиками»!
Тогда Таня пристрастилась к чтению. Училась она хорошо, не доставляя никому хлопот – ни педагогам, ни родителям. Еще при жизни матери она полюбила произведения Александра Сергеевича Пушкина – в доме было единственное приданое Анны: восьмитомник великого поэта. Мать почти наизусть читала ей сказки и поэмы. И, чаще всего, своего любимого «Евгения Онегина»: «но я другому отдана и буду век ему верна…» - часто грустно цитировала Анна, и дочь тихо подходила к ней и прижималась что есть силы, обхватив маму детскими ручками .И никто, казалось им обеим в этот момент, не сможет их никогда разлучить! Когда Таня совсем подросла и узнала историю своего рождения, то ничто уже не могло разуверить ее в том, что мать назвала дочку в честь своей любимой героини. На всю жизнь Таня сохранила маленький старинный портрет усатого красавца – камер-юнкера из Петербурга с витиеватой подписью в одно слово: «Беккер». На другой такой же фотографии у стога сена сидели две крестьянские девушки, та, что повыше – была с балалайкой. Уже в старости Артуш неохотно, в двух словах, поведал дочери, что ее родной отец был из немецких дворян и, что однажды, на учениях, он упал с лошади и разбился насмерть. Его аристократичная немецкая родня не захотела признать русскую крестьянку, и отцом девочки был записан окрестивший ее священник из деревни, где жила Анна – Дмитрий Тетерин. Имя же для дочери выбирала сама Анна. Из деревни Анна с дочерью уехали в Питер, а потом оказались на юге, где в Анну без памяти влюбился владелец батумского ресторана…
Здесь, в Тбилиси, на втором этаже их дома жила интеллигентная армянская семья с двумя дочерьми – Эммой и Рузанной. У них была замечательная домашняя библиотека. Кроме того, здесь очень любили оперу. Отчим не запрещал Тане бывать у них, брать книги, и, однажды даже милостиво разрешил дочери пойти вместе с девочками на оперу «Евгений Онегин». Так началась дружба, которая сыграла почти роковую роль в жизни Тани, но все же преодолела все преграды, и продолжилась даже в их детях. Но это уже отдельная история. Вначале Тане предстояло благополучно закончить школу, пойти на курсы бухгалтеров и в возрасте 20-ти лет выйти замуж за флейтиста, игравшего в опере, с которым она познакомилась в доме у Рузанны и Эммы. И лишь для того, чтобы потерять единственного ребенка, испытать предательство любимого и в двадцать с лишним лет оказаться всеми брошенной и одинокой, без жилья, друзей и помощи близких…
А пока отчим строго следил за нравственным поведением падчерицы, неизменно требуя у нее отчета о каждом выходе из дома. Замужество Тани стало облегчением для обоих.
Глава вторая. «Соня»
Её молодость была, как поэма:
Высокогорное армянское село в Грузии с прекрасной природой, виноградниками, богатыми и жизнерадостными сельчанами. И она – очаровательная, пышноволосая, со смеющимися ямочками на щечках, беззаботная хохотушка – единственная дочь стареющих и беднеющих родителей – надежда на удачное замужество. Это потом Соня научилась хранить и оберегать свою тайну, а тогда именно её открытость и неведение людской зависти и злобы, казалось, сломали ее жизнь раз и навсегда.
Он был единственным сыном самой богатой в деревне семьи, учился в городе, и на лето приехал к своим родителям, которые уже подыскали для него богатую невесту. Скандал разразился на все село. Хохотушка Соня была объявлена распутницей. Её немолодые родители бросились в ноги к родителям уже уехавшего на дальнейшую учебу парня. «Не погубите дитя, которое она носит под сердцем»,- взмолились старики. И услышали приговор:
- Мы берем ее на двор, дождемся рождения ребенка, а там – пусть уходит долой с наших глаз и из деревни. Внука мы оставим себе!
Соня вытерпела все. Оглушенная и сразу замкнувшаяся в себе, она уже знала, что никогда не простит никого из них: ни безответных и предавших в угоду молве своих родителей, ни его – несбывшегося принца своей мечты, ни всю эту деревню, которая раньше любила и поощряла ее смех и беспечное веселье. «Как?»- но она прожила эти девять месяцев, не подымая головы, скрываясь от посторонних глаз. Оторванная, вернее брошенная на произвол судьбы собственными родителями, действовавшими так строго по закону старинных традиций, и выстраивая день за днем заведомую стену между собой и своим будущим ребенком, которого, как она знала, заберут сразу же по его рождении. Чертой, за которой осталась ее юность, стала ночь, и еще день, и еще ночь. Когда, наконец, на второе, а после родов четвертое утро, она спустилась в большой город. Измученная, полубольная, без документов (тогда в деревнях паспорта не выдавали), она наконец добралась до троюродной тетки, вдовы, проживавшей в маленькой полуподвальной комнатушке с четырьмя детьми. Разлеживаться было особенно негде и, когда тетка сообщила Соне, что упросила соседа – директора небольшого ресторана –взять ее посудомойщицей, Соня тут же вышла на работу. Поднималась она с рассветом, возвращалась поздно ночью и ложилась вместе с тремя (младший спал с матерью) детьми на лоскутные одеяла, постеленные прямо на полу. Тетка ни о чем не спрашивала ее, но Соня понимала, что та не доверяет ей и подозревает свою дальнюю родственницу во всех грехах сразу, и поэтому молчит – из трусости: лучше не знать, а не из сострадания. И вот судьба, как будто смягчившись, повернулась к ней лицом. Однажды на кухню зашел сам директор ресторана. Это был грузный стареющий мужчина. Строго отчитав старшего повара за некачественные помидоры в салате, он скользнул взглядом по всей миниатюрной ладной фигурке Сони, оценил чистоту и аккуратность изменившейся с ее появлением кухни и, удовлетворенно хмыкнув, вышел. Через неделю Соню позвали в директорский кабинет.
Прямо на рабочем столе была расставлена легкая закуска. Артуш Сергеевич достал откуда-то снизу бутылку красного вина, и налил его по чуть-чуть в невысокие бокалы.
«Моей дочери исполнилось двадцать лет, и на днях она вышла замуж. Мне нужна в доме хозяйка. Вы мне подходите», - без обиняков заявил он Соне. От угощения она отказалась, что тоже, безусловно понравилось строгому Артушу Сергеевичу. Но подумать обещала.
«Я буду ждать ответа три дня», - директор остался доволен серьезным и скромным поведением этой молодой женщины.
Только на венчании Соня узнала, что разница в возрасте между ней и её мужем составляет 33 года!
- Хорошо.- Про себя спокойно улыбнулась Соня, - я еще успею пожить, когда он умрет раньше меня!..
Беспокоила ее только дочь Артуша Сергеевича – Татьяна – высокая голубоглазая блондинка, которую за внешнее сходство с известной актрисой, называли Орлихой! Откуда у такого увальня эта утонченная красавица-дочь? – удивилась в первую их встречу Соня, и сразу же решила выстроить линию обороны. Но ей не пришлось предпринимать каких-либо шагов: Татьяна явно не была в любимицах у отца, и однажды сам Артуш сказал Соне: «Перед дочерью я свой долг выполнил, теперь только ты – моя семья, и только я – твоя».
Соня понимала, что ухватила за крыло редкую удачу в своем положении, и рисковать не собиралась. Но в ее рассудочном мозгу все же было одно рисковое решение. Еще месяц назад от ничего не подозревавшей тетки, Соня узнала, где снимает квартиру их преуспевающий односельчанин – ее первая любовь. Она решила устроить себе прощальный вечер с молодостью, и послала приглашение-анонимку «от прекрасной незнакомки», назначив любимому встречу в их ресторане. Артуш уехал на закупки. В самом ресторане о Соне и ее отношениях с директором пока не догадывались, и Соня ничем не рисковала. Этот вечер стал возвращением в поэму ее юности. Удивительно, но Давид не узнал Соню, и она полностью насладилась последовательным развитием любовного романа, суженного до рамок одного вечера. Соня была таинственна и иронична. За весь вечер она ни разу не улыбнулась, опасаясь, что ее ямочки на щеках могут ее выдать. Давид влюблялся прямо на глазах. И легкий, почти фривольный в начале встречи, он становился все более задумчивым и романтичным. Соня же успешно играла заранее продуманную роль роковой незнакомки. Тогдашняя мода на шляпки с полуспущенной на глаза сеточкой с черными мушками помогла ей преобразиться. Да и как мог Давид узнать в этой стройной, гордой, загадочной и немногословной городской красавице крестьянскую простушку-хохотушку, преданно заглядывавшую ему в глаза на деревенском сеновале! Подстроенное Соней совпадение – присланная на их столик «от неизвестного» желтой розы и последующее исполнение оркестром ресторана романса «Желтая роза», довели Давида чуть ли не до любовного экстаза. Подчиняясь условиям игры, продиктованным прекрасной незнакомкой, Давид уходил из ресторана полностью влюбленный, прощаясь, но втайне надеясь на повторение встречи. А Соня, выжатая и опустошенная, еще долго сидела за столиком, где лежала одинокая желтая роза, и потихоньку допивала легкое шампанское. Она ловила себя на мысли, что ей совсем не хочется плакать, что сейчас она подарила себе на всю жизнь веру в то, что когда-нибудь потом, она еще сможет прикоснуться к этому или такому же счастью! А пока она достойно проводила его. «Я еще вернусь,- почти неосознанно твердила она себе. – Куда? Как? Не знаю, но вернусь…И тогда мое счастье останется со мной навсегда!
Едва выйдя замуж, Соня исподволь, но целеустремленно стала готовиться к встрече настоящего и единственного любимого.
Глава третья. Супружество
Артуш и Соня были воспитаны традициями и поколением, весьма строго относившимся к чувству ответственности в семейных обязательствах.
Артуш был доволен, видя, как молодая жена потихоньку украшает и уютно обставляет их дом. Только однажды, на втором году их совместной жизни Соня почувствовала опасность. Неожиданно вновь появилась Татьяна. Она слезно умоляла отца принять ее обратно после неудавшегося брака. Тяжелый разговор проходил за закрытой дверью, но Соня все слышала благодаря громоподобному голосу мужа, а еле доносившиеся всхлипывания Татьяны только радовали ее успевшее зачерстветь от собственных испытаний сердце. Таня ушла ни с чем, и около полгода о ней ничего не было слышно, пока она вдруг не объявилась в их дворе – в семье, жившей на втором этаже – у бывших подружек - Эммы и Рузанны. Тогда Артуш строго заявил обиженно поджавшей тонкие губы жене, что вынужден, во избежание лишних разговоров, уступить свою маленькую угловую комнатку – дочери. На следующий день пришли мастера и, выстроив легкую перегородку в лоджии, сделали еще одну калитку для отдельного входа. В каком-то смысле это устраивало всех троих. Сама Таня, по всей видимости, была на седьмом небе от счастья после того, как намыкалась по чужим квартирам. Но она и не пыталась наладить с Соней отношения, чувствуя со стороны той явную неприязнгь и осознавая свою вину за то, что ущемила ее интересы. К тому же на Артуша вновь навалились неприятности. Люди тогда появлялись и пропадали, и, видимо, потеряв своего последнего покровителя, Артуш потерял и свою завидную должность директора ресторана. В конце концов, ему удалось устроиться в мясной магазин одновременно и продавцом и рубщиком огромных замороженных говяжьих туш. Но Соню почти никак не задевали все эти проблемы. В доме все также было полно еды, а овощи и фрукты Артуш по-прежнему покупал сам, не доверяя никому. Раз в неделю он уходил на базар на три-четыре часа. Медленно обходил торговые ряды. Вначале тщательно присматривался. Он знал многих продавцов по именам, но каждый раз придирчиво выбирал овощи. Особенно помидоры, которые любил больше всего, и точно определял какие из них водянистые (опять химия!), а какие самые настоящие – сочные и мясистые с неповторимым, чуть сладковатым вкусом. Когда дочь Татьяна в очередной раз вышла замуж, Артуш иногда брал с собой ее дочку – маленькую Светку – вместе выбирать ее любимые арбузы. Это была целая система, а для маленькой Светки увлекательная игра. Светка указывала на арбуз, а Артуш сжимал его в своих огромных ручищах, прикладывал к уху и коротко комментировал: «Хорош!» или - «Пустой!». И никогда не ошибался. Даже сами продавцы-хозяева арбузов включались в эту игру, начинали яростно спорить, размахивая руками и возмущаясь; пытались объяснить, что хвостик у арбуза должен быть сухой, кружочек - «попка» на другой стороне – маленький, но Артуш только хмыкал и демонстративно, не рассматривая арбуз, просто его выслушивал. Точно также с первого взгляда он умел выбирать виноград, даже не пробуя, определял толщину кожицы, отсутствие косточек и, что главное – вкус…И приучил внучку есть виноград с хлебом. Кстати, многие фрукты он ел именно с хлебом – дыню, виноград, арбуз…и все также был грузен, силен и крепок. Свои переживания по этому поводу Соня уже открыто высказывала Татьяне в форме личной обиды: обманул ее муж, упрямо не старея и даже не жалуясь на возраст и здоровье, а ведь ее годы проходят без настоящего любимого супруга! Татьяна, скрепя сердце, молча выслушивала эти жалобы, но упрекнуть Соню не смела, так как видела, что отец всегда чисто одет, ухожен, накормлен, а в доме прибрано до блеска. Но Соня целиком отдалась еще одной страсти, к которой Татьяна тоже относилась спокойно, без капли зависти, а подросшая Светка со смешанным чувством удивления и заинтересованности: Соня начала собирать в своем заветном шкафу что-то вроде приданого, она завела знакомства со спекулянтами и стала скупать у них модную и почти молодежную одежду, обувь… Правда, по прошествии времени она доставала то, что успело уже устареть, и дарила кое-что Светке. Это случалось нечасто. Да и Светка пару раз одевала что-то из подаренного лишь затем, чтобы сделать бабушке при ятное. Но Соня не понимала этого, в такие минуты страшно гордилась собой и даже несправедливо подкалывала Таню, что та не способна прилично одевать дочь. Никогда ни одна из них не доводила своих настоящих чувств горечи или обиды до ушей Артуша. Дипломатичность отношений этих двух женщин сделала бы честь любому королевскому дому. Со временем к приданому Сони стали добавляться фарфоровые статуэтки, оригинальная, иногда слегка вычурная посуда; затем атласные скатерти, покрывала для кровати, настенные гобелены. . Кое-что пряталось на заветную полку, а кое-какая яркая кричащая мишура выставлялась напоказ. Глубоко прятались только старинные золотые монеты, облигации, немного золотых украшений, приобретенных Артушем еще до женитьбы. Все этот тщательно пряталось и замалчивалось. К чести и Тани и Светки – они все это прекрасно знали, но не выказывали никакого интереса или зависти. В конце концов , Сонина квартирка становилась для нее собственноручно оформленной золотой клеткой! Ну что ж, пусть хоть так!.. Однако, наступил день, когда Артуш совсем оказался без работы. Теперь он часами сидел на своем балкончике выходившем прямо во двор, наблюдая целыми днями за его жизнью. И все также любил ходить на базар и отчаянно там торговаться. Соне, не имевшей никакого образования, удалось устроиться нянечкой в престижный лечебный диспансер, в психоневрологическое отделение. Она быстро завоевала уважение всего коллектива, как очень аккуратная и исполнительная работница. А, узнав, что внучке должны удалить гланды, легко и оперативно договорилась с врачом диспансера, и, поставив Таню перед фактом, собственноручно повела Светку на операцию. По дороге тетя Соня упоенно рассказывала Светке, как республиканский светила только из уважения к ней – тете Соне, согласился принять внеплановую пациентку.
Маленькая сильная ладошка крепко держала Светку за руку. Легко, ничуть не задыхаясь, тетя Соня быстро вела ее по незнакомой, круто поднимавшейся в гору, мощенной булыжником, улице, мимо роскошного зеленого парка Дворца пионеров, где за ажурным металлическим забором важно прогуливались по тропинкам длиннохвостые павлины. Насколько они были красивы, вернее, их распушенные веером хвосты – настолько неприятно и тревожно звучали вслед их резкие пронзительные крики, и у Светки тихо засосало под ложечкой. В диспансере их встретили тишина и безлюдье. Тетя Соня сама стала говорить тише и даже таинственнее, чем еще больше нагнала страху на Светку. С гордостью провела она внучку через отделение, в котором работала: по большому коридору с двухярусными кроватями по обеим сторонам за длинными закрытыми зелеными занавесками. «Светила» сразу увидел, что Светка вся трясется от страха и, отослав тетю Соню и усадив девочку напротив себя, крепко сжал ее вибрирующие коленки своими сильными ногами, одновременно нацелившись в ее лицо круглым зеркальцем с дыркой посередине. Через два часа за Светкой пришла не выдержавшая неизвестности мама. «Светила» в ее присутствии строго наказал пациентке не разговаривать три дня, а тетя Соня с облегчением проводила обеих к выходу. Мать с дочерью спустились по той же улице, мимо кричащих в парке павлинов и повернули к центральной площади – площади Ленина, где, глядя на памятник посередине, Светка вдруг неожиданно для себя самой ясным и чистым голосом заявила: «Посмотри, какой маленький Ленин на таком высоком памятнике!» Следующие три дня у Светки болело горло, и она уже точно выполняла наказ врача. А тетя Соня опять на долгие месяцы благополучно забыла о своей невестке и внучке, и все также занималась собиранием диковинок в своей золотой клетке, уходом за нелюбимым мужем, который все никак не хотел умирать.
Шло время. Внучка подрастала. И мачеха и ее падчерица почти ровесницы – почти одновременно вышли на пенсию. Артуш все грузнел и больше времени проводил на своем балкончике. Однажды, когда он возвращался с базара домой, из проходного двора прямо ему под ноги выскочила небольшая собачка. Сама испугавшись, она запуталась в его ногах, и Артуш всем своим весом рухнул на мостовую. В больнице выяснилось, что у него сломана бедренная кость. Татьяна и Соня трое суток поочередно дежурили после операции у его постели. Когда Артуша перевели в общую палату, он рассказал внучке, что ему вставили в бедро огромный гвоздь, и весело рассмеялся, увидев в глазах девочки недоверие и ужас. Соня приходила в больницу через день, потом через три, потом раз в неделю, уступив посещения его дочери Татьяне. Светка любила приходить в больницу вместе с мамой, ей нравилось сидеть у деда и, особенно – смотреть, как он ест ь свое любимое лобио, приготовленное мамой. Лобио – это русская фасоль, чаще всего темно-коричневого цвета. Она долго разваривается, выпускает густеющий сок, куда потом добавляют толченые орехи, тушеный лук и красные специи. Мама доставала глубокую миску, лаваш – грузинский хлеб в форме лепешки, повязывала отцу на шею салфетку, на колени стелила полотенце и…все! – Вилкой дед не пользовался! Светке нравилось, как тремя красивыми крупными длинными пальцами – большим, указательным и средним – дед макает в лобио кусок лаваша и, подхватывая густую смесь вместе с зернами, ловко отправляет ее в рот. Дед, понимающе ухмыляясь – предлагал. У Светки не хватало духу – отказаться. И хоть мать и предупреждала дочку дома, что несет в больницу еду только для деда и, чтобы Светка не просила там есть… - В общем, попробуй, откажись, когда дед так явно дразнится. И девочка была благодарна маме, что та в общем-то не сердилась, когда внучка, подражая дедушке с удовольствием и также тщательно «вытирала» хлебом свою предусмотрительно захваченную мамой, мисочку.
Домой Артуш вернулся на костылях. Теперь его место на табуретке в лоджии стало законным. Весь день он сидел у окна уже застекленного балкона, общался с соседями, наблюдал за жизнью двора, все больше смеялся, улыбался и острословил. Таня не узнавала строгого отца. Доброта и общительность, прятавшиеся раньше под необходимой строгостью, отныне вырвались на свободу. Соня тоже все реже поджимала губы, встречая родственников, и наступила пора приятных визитов с угощениями и песнями под гитару. Особенно стала благоволить Соня к подросшей Светке. Она показала ей несколько аккордов для игры на гитаре и та быстро научилась, тем более, что репетировала она все чаще вместе с мамой – дома. А у мамы и репертуар оказался гораздо разнообразней и интересней. Но перед тетей Соней они, не сговариваясь, старались это не демонстрировать. Соня в этот период подобрела и даже помолодела, хотя, конечно, ей приходилось нелегко с больным дедушкой. Она никогда не жаловалась на конкретные трудности, все так же не подпуская Татьяну к своим проблемам, а вот в Светке вдруг нашла неожиданную подружку и благодарную слушательницу своих нерастраченных юных мечтаний. К сожалению, Светка не оправдала ее надежд, когда Соня вдруг попыталась сосватать внучку за внезапно возникшего троюродного племянника. И вновь наступила пора отчуждения. В эти годы стала сильно болеть Татьяна – после ряда тяжелых жестоких разводов с попытками отца отнять у них квартиру, выгнав их неизвестно куда… Светка все реже видела дедушку, который перенес еще одну операцию – по удалению паховой грыжи, и почти перестал передвигаться, даже по дому. После очередного, теперь уже самостоятельного визита, Светка рассказывала болеющей матери, что дедушка лежит на белоснежных хрустящих простынях, все также весел и оптимистичен, и мама благодарно улыбалась. Дедушка протянул на постельном режиме еще целых три года, но почти не похудел. И Светка диву давалась, как миниатюрная Соня справлялась с этим грузным, прикованным к постели мужчиной (стариком назвать у нее не поворачивался язык!), избежавшим обычных в такой ситуации, частых пролежней! Однажды Соня по секрету сообщила Светке, что дедушка сказал, что скоро умрет и знает этот день и число, но называть их ему запрещено.
У мамы был очередной гипертонический криз, сваливший ее в постель, и Светка горько и безутешно плакала, одиноко дежуря у гроба девяностодевятилетнего дедушки, еле уместившегося, но умиротворенно возвышавшегося на своем последнем ложе. Дома Светка ушла в заботы о трудно поправлявшейся матери. Соня не появлялась. И только через три месяца Светка узнала от встретившейся на улице соседки, что бабушка вышла замуж и привела мужа к себе домой.
Глава четвертая. «Соня». Конец мечты.
Соня была довольна. Она сделал все как надо! Никто не сможет ее упрекнуть. Конечно, помогли и соседи. Но главной распорядительницей была все же она, Соня. Особенно удались поминки. Стол ломился от всевозможных деликатесов. Орфеник привезла ей даже рыбу из самого озера Севан- «цоцхали» - и хозяйка, уже не замечая, что привычно поджимает губы, сдержанно поблагодарила троюродную сестру.
Сидя во главе стола, гордая и строгая, в давно приобретенном для такого случая черном атласном платье, в кружевном платке на седых волосах, Соня ревниво прислушивалась к окружающим репликам, тихим разговорам. Сама она не посчитала нужным объяснять, почему на похоронах не было дочери Артуша – Татьяны, хотя и была в курсе, что та лежит больная. Старалась не показывать своего недовольства и тем, что Светка, дочь Татьяны, уж слишком громко и горько рыдала во время похорон. Вот и теперь, – сидела, словно неприкаянная, отрешенная, как вызывающий укор всем остальным, кто, уже изрядно подвыпив, пел дифирамбы, не ударившей в грязь лицом, хозяйке.
Болезнь Татьяны оказалась очень кстати. Соня быстро навела порядок в последующие три дня, в одиночестве разобрав все следы прежней жизни. И прежде всего, постаралась придать своей квартирке скромный вид, далеко запрятала все, что могло привлечь взгляд каких-нибудь завидущих глаз. Татьяна благоразумно не появлялась. Возникшую на пороге Орфеник Соня встретила так сухо и коротко, что не сомневалась: та больше не придет. Перед Светкой сказалась больной. Выдержав положенные девять дней, она сама разнесла по соседям поминальные пакетики с конфетами и печеньем и опять надолго исчезла с их поля зрения. Выходила она только рано утром, чтобы никто не сглазил тех мыслей, которые уже формировались в ее освободившейся душе… Первой мыслью было – купить телевизор. Артуш всегда сопротивлялся этому. Лишь однажды Татьяне удалось уговорить отца сходить в небольшой кинотеатр, где показывали только хронику и мультики. Соня помнила, какой довольный и возбужденный пришел Артуш после увиденного грузинского мультфильма, где мыши, одетые в национальные грузинские костюмы с непередаваемой стройной осанкой и тонкой талией грузинских кинто (веселых и добрых бездельников!), изображали страсти из жизни глупого жадного князя и бедных подневольных влюбленных. «Нет, телевизор отвлекает», - подумала Соня и решила не искушать судьбу и целиком сосредоточиться только на своей, столь долгие годы лелеемой мечте. Никто и ничто теперь не смогут ей помешать . Она, наконец, свободна! Она заслужила свое счастье и теперь сама может выбрать себе мужа, которого приведет в свой дом, и который будет за это благодарен ей – Соне! Она уже видела, как он заглядывает ей в глаза, как восхищается всем тем, что она успела накопить, и как бросается по первому намеку исполнять все ее желания. «В свои шестьдесят шесть я лучше выгляжу, чем все эти рас толстевшие, окруженные выводком детей и внуков, неряшливые домохозяйки!»- так думала Соня, проводя вечера в старинном Адександровском саду, где собирались в это время подпольные букмекеры и гуляли под живой духовой оркестр на открытой эстраде влюбленные, в основном, немолодые парочки. И, хотя время было выбрано удачно (мамаши с сопливыми и капризными малышами в сад ходили только ближе к обеду), долгожданный потенциальный супруг все не появлялся. Друзей у Сони не было, знакомым она не могла доверить столь важную проблему, время…- его Соня тоже больше не хотела терять. Вот почему обычно такая сдержанная и настороженная Соня неожиданно сразу же доверилась Сандро.
Сандро был стекольщиком. Тогда они еще ходили по дворам с тяжелыми деревянными рамами на плечах, в которых носили стекла для небольших и среднего размера окон. Голос у Сандро был приятный, молодой. И Соня удивилась, выйдя на балкончик и увидев мужчину своего возраста, но крепко держащего прямую спину и с неожиданно молодым и дерзким взглядом: «Красавица, окна вставлять надо?». Соня открыла калитку.
- Для шкафчика найдется стекло?
- Для вас все, что пожелаете! – необычно изысканно и на «Вы» ответил стекольщик. Стекло нашлось. Соня быстро вскипятила чайник, накрыла на стол. Сандро не стал отнекиваться и жеманиться и с видимым удовольствием просидел у нее два часа. А когда он весело оценил печеного человечка с пупком-изюмом и тут же многозначительно загадал желание, Соня как бы между прочим предложила передать рецепт тающего во рту печенья его жене, Сандро беспечно отмахнулся: «Нет у меня жены. Другого привела. И детей нет. Никого нет. Живу у брата. Вот, помогаю».
Вторую проверку – предложенная наливка, явно бьющая в голову, - Сандро тоже прошел успешно: пригубил, крякнул, похвалил и отставил. А от следующей и вовсе отказался.
Сандро перенес к Соне свои вещи. Скромно занял самую нижнюю полку в ее шкафу и стал…точно следовать всем ее представлениям о добром и отзывчивом спутнике жизни. О таком она и мечтала… Но теперь Соня не могла понять самою себя! Её раздражала каждый раз тихо открывающаяся дверца шкафа, где он держал свои вещи – ведь там были и ее нажитые за долгие годы любимые безделушки и другие предметы обихода, которые она все еще не торопилась выставлять на всеобщее обозрение. Ей не нравилось, когда он, придя с работы и, едва ополоснувшись, тут же подсаживался к ней и мог так часами сидеть рядом, ничего не делая, заглядывая в глаза. Ее раздражало то, о чем она мечтала раньше.
(Замечали ли вы, дорогой читатель, что чем восторженнее мы представляем себе нечто, что придет к нам после, в отдаленном будущем, тем больше у нас вызывает это, в конце концов, достигнутое нечто – чувство раздражения и недовольства. Прошло то время, а опоздание – смерти подобно, - понимаем мы лишь с годами. И могли бы добавить: да, всякому овощу свой сезон!..)
Соню стало все более раздражать внимание Сандро, по совести говоря, совсем не навязчивое. Ее раздражали его постоянное желание – услужить; постоянная готовность помочь; его вечная и явная благодарность, и особенно ничем не оправданное терпение! Наконец, ей стало казаться, что Сандро исподволь ждет, чтобы она сорвалась, нагрубила, вышла из себя. А он, показывая, какой же он все-таки хороший, все вытерпит, и этим самым сможет унизить ее.
Как мало женщины ценят мужчин!
-Нет, не о таком мужчине надо мечтать, - оправдывала свой протест Соня. -Мужчина не должен быть послушным и терпеливым. Он должен быть молодым, полным сил и уверенности в себе. Он должен чувствовать себя хозяином положения. «Какой же он хозяин или защитник, если все время заглядывает мне в глаза?» - все больше раздражалась Соня, совсем забыв, как еще недавно, сама хотела кого-то облагодетельствовать и видеть, как ей за это заглядывают в глаза. Но помолодевшая вдруг память услужливо подбрасывала ей совсем другие картинки: вот ее Давид закидывает ей голову назад и с силой впивается в губы. Вот он осторожно, но уверенно тянет ее за собой вниз, на сладко пахнущее сено и одновременно что-то ласково приговаривает, и она, не в силах сопротивляться, просто отдается ему всеми мыслями, всей душой, всем телом…
Это был второй гипертонический криз у матери. Выздоравливая, она вновь училась ходить, говорить, есть. И только через полгода смогла впервые выйти на улицу. Все это время Светка была неотлучно при матери, и совсем не имела возможности навестить тетю Соню.
Однажды, когда Светка с мамой медленно прогуливались в магазин по знакомой улице, они увидели издалека идущую навстречу Соню. Мама вдруг чего-то застеснялась или испугалась. И тут же, потянув Светку за собой, свернула в какой-то сквозной дворик. Когда Светка успела оглянуться, она увидела, что так же поступила Соня, видимо, тоже заметившая родню и не захотевшая встречи лицом к лицу. Чуть погодя Светка вновь выглянула и увидела, что Соня мелким шажком быстро удаляется вверх по улице. Светка поразилась ее худобе и на следующий день решила все же навестить бабушку. Соня была одна. Крикнув «войдите» она встретила Светку в своей странно потускневшей комнате, сидя на кровати, поставив на маленькую табуреточку опухшие ноги и снимая с них серо-желтые бинты. С того дня Светка, по-возможности, стала ходить к бабушке почти каждый день. Он соседей она узнала, что нового мужа Соня сама выставила чуть ли не через три месяца. Придя, Светка садилась на свою маленькую табуреточку, и начинала осторожно снимать струпья кожи с красных ладоней бабушки, потом смазывала их желтой мазью, которую принесла бабушке какая-то знахарка. Ноги, пораженные водянкой, бабушка перевязывала сама. Она благодарно удивлялась, что внучка не брезгует возиться с ее болячками, и буквально расцветала, когда под конец визита Светка брала гитару и пела бабушке свои новые песни и под конец -обязательно – ее любимую «Желтую розу»!. А Светка уходила домой с тяжелым сердцем: все больше пыли появлялось в золотой клетке бабушки. Все более неряшливо одетой становилась она сама. Но самое главное – глаза бабушки! Они все больше становились похожими на карандашные портреты двух печальных девушек, висевших над кроватью бабушки. Летом Светка уехала с матерью в тот же Железноводск, который помогал матери и своей природой и своими источниками. Приехали они значительно посвежевшие и приободрившиеся, хотя Татьяна и была еще очень слаба. В первую же неделю по приезде к ним пришла мамина подруга Рузанна с кучей новостей. Зять ее сестры Эммы – Виктор Корчной эмигрировал в Америку, оставив жену и ребенка. Сын самой Рузанны - Шурик тоже развелся и теперь она будет ему искать новую жену и, конечно же, не такую гордячку, как Марина…Подумаешь, оскорбилась: мать зашла к ним за перегородку и поправила одеяло на своих детях! Увидев взгляд Светки, мама незаметно приложила палец к губам: «тихо»… Рузанна была «ненормальной матерью». Тридцатилетний Шурик – очень умный и образованный - был целиком под ее властью. Как-то мама рассказала Светке, что Рузанна могла посреди улицы вдруг остановиться, пропустив сына вперед, и резко крикнуть ему в спину «Прямо!!» - и Шурик тут же испуганно выпрямлялся. Светка еще не была знакома с Шуриком, который лишь недавно приехал из Москвы, окончив там всевозможные институты и аспирантуры и оттуда же, между прочим, привез жену Марину. Но оскорбленная Марина, не выдержит и уедет, а Светке еще предстоит познакомиться с Шуриком и даже подружиться…хотя не на это будет рассчитывать сама Рузанна…
Неприятную историю поведала Рузанна маме о тете Соне. Оказывается, бабушка пригласила со второго этажа Тину – полуобразованную медсестру-соседку, отписала ей квартиру и имущество, с условием, что та будет за ней ухаживать и делать ей уколы. И теперь, бывшая чистюля и аккуратистка Соня – лежит на серых мятых простынях в неубранной, разоренной (вещи медсестра-самозванка выносила под покровом ночи в огромных белых, по всей видимости из простыней – тюках), квартире и, совсем лишившись ума, не подпускает к себе никого кроме втершейся к ней в доверие аферистки! Приходила к ним и тетя Орфеник, возмущенная, что ее даже не пустили на порог!
Соня уже давно поняла, что из себя представляла эта бедная, суетливая Тина.
Еще, когда не отказали совсем ноги, Соня пару раз с трудом поднималась, чтобы открыть дверь самой близкой когда-то соседке - Рузанне. Но Рузанна тоже суетилась, пытаясь открыть Соне глаза на алчность медсестры. Странно, добрые намерения Рузанны раздражали еще больше, чем бегающие, высматривающие глаза молодой, старающейся втереться в доверие, беспринципной Тины. Эта суета вокруг умирающей (а Соня уже точно решила, что умирает) поначалу даже развлекала ее: пусть, пусть они суетятся. Тине нужны деньги, ее старинные золотые монеты, все ее барахло, которое она так любовно раньше собирала, всю жизнь копила… Эти сервизы, скатерти, шелковое и атласное белье, изящные фарфоровые статуэтки…Эта Тина знает чего хочет.
А что нужно этой Рузанне? Чтобы она прогнала Тину? Во имя чего она так старается? Сама всю жизнь прожила в богатстве и роскоши, доставшейся от богатых родителей-армян! Чего ради ей так стараться? Во имя справедливости? Какой справедливости? Вон, Светка, какой месяц глаз не кажет. Рузанна говорит – Таня очень болеет. И тут падчерица ей дорогу перешла: заболела, что бы Светку около себя держать…
А ведь Таня Светке не родная мать. Смотри, как ей повезло. Держит девчонку около себя! Но ей, ей – Соне (!) Светка сейчас больше нужна! И Соня могла бы Светке все после себя оставить…
Ну и ладно…ну и пусть…Ее, Сонина жизнь, была полна несправедливостей – одной больше, одной меньше…Разве люди, отнявшие у нее ребенка, ее мальчика, имени которого она даже не знает, были справедливы к ней? Разве дождалась она справедливости, когда всю жизнь прождала свою любовь? Нет. Пусть они сами между собой потом выясняют все это, а ее – Соню – уже ничего не трогает… Соня все чаще дремала, окунаясь с головой в свою молодость … и может, даже вновь была счастлива…
Тетю Соню похоронили чужие люди. Они же поселились в ее квартире. Ни Татьяна, ни Светка больше ни разу не поднялись по знакомой улице туда, где жила и где умерла странная маленькая женщина.