Он был великим актером. Все роли - трагические и комедийные, романтические и сволочные он играл одинаково хорошо, перевоплощаясь в своих героев полностью, стоило ему только ступить на сцену. Он сыграл всё. Он сыграл всех персонажей - добрых и злых, хитрых и наивных, надменных и добросердечных, влюбленных и ненавидящих всех и вся. Он вложил в них свою душу. Но и когда для его ролей закончились персонажи, у него еще оставалась душа, и он хотел вложить ее еще в кого-нибудь.
Однажды к нему подошел режиссер. "Ты велик", - сказал он. - "Я хочу поставить спектакль о тебе". Актер отказался. "Я игрок, но не игра", - сказал он, и режиссер ушел. Однако он приходил снова и снова, настойчиво предлагая актеру сыграть в спектакле о самом себе. И актер задумался. Ему не хватало уже тех персонажей, которых он продолжал играть. И актер согласился сыграть себя.
Режиссер был новатором. Он и правда хотел получить спектакль об актере, а не о том, каким его увидел он сам. И он предоставил актеру право самому написать свою роль.
Актер подошел к делу творчески и со всей ответственностью, попросив у режиссера месяц на репетиции. У него давно был ключ от театра, чтобы репетировать по ночам, когда в гулком зале ни души и сцена сама подсказывает изящные движения. а суфлерская будка - верные интонации. Сцена, суфлерская будка - и он сам, вот и все, что было нужно актеру для того, чтобы создать необходимую для творчества атмосферу.
Но в первую ночь актер задумчиво сидел посередине сцены, смотря на рампу невидящим взглядом. И во вторую тоже. И в третью. Он успокаивал себя, говоря, что это творческий процесс, но в душе его постепенно нарастала паника. Гениальный актер не знал, с чего начать играть роль самого себя.
Тогда актер решил обратиться за помощью к своим персонажам. "Они уже сыгранные роли, они знают мои сильные и слабые стороны, в них я найду ответ на вопрос - каков я сам, и как мне играть себя."
Но Ромео лишь смотрел на актера прозрачными влюбленными глазами; Карл VII, наоборот, прятал глаза; Жерар улыбался насмешливо и разводил руками; Мальчишка вновь и вновь пускался в затейливый пляс; Дориан Грей, холодный и молчаливый, страдал за актера, но кривил в сардонической усмешке губы; Художник пытался нарисовать что-то, но у него получались лишь тени... Но эти тени, в отличие от немых персонажей, могли говорить, и они прошептали актеру "Мы не можем помочь тебе...".
В гневе и отчаянии актер бросился громить декорации. Бутафорский треск раздавался в уголках зала, словно пистолетный выстрел, слышался свист срываемых шелков... С тем же звуком исчезали Дориан Грей и Художник, Карл и Ромео, Мальчишка и Жерар...
Наутро режиссер был возмущен беспорядком. Он самолично бросился на сцену, чтобы убрать драгоценную ткань, лежащую неопрятным кулем. Полотно за полотном он поднимал шелк и складывал его осторожно на полку, над которой висели фотографии Актера в разных его ролях. А сам Актер лежал на сцене, никуда не глядя... Когда режиссер поднял с него последний отрез шелка, Актера с тихим шелестением оставила его душа.