4
В семь утра всех разбудил веселый голос Лиды:
– С приплодом вас, пятая палата! Вы все дрыхнете, а кое-кто уже отстрелялся! Пацаном!
– А потише можно?! – возмутилась Аня, как и все, не сразу оценившая новость. – То ведрами да шваброй стучишь, то орешь...
– Любаша, говорю, ваша...
Вдруг поняли, кто это отстрелялся, сразу зашумели.
– Господи, счастливая! – потягиваясь, сказала Аня.
– Ну, баба Люба, дает! Тихо так лежала, – добавила Оля... – Молодец, не орала. Вчера, помните, кто-то днем так вопил – на все отделение!
– А ты как? – спросила Лида у Груши. – Рано тебя привезли. Паники наделала. Тебе еще долго лежать – сама слышала, как Нина Семеновна говорила.– Место только занимаешь. Эй, глухонемая, чего глаза таращишь? С тумбочки лишнее прибери! А это что? Можно выкинуть?
– Пяльцы! – заорала Груша, пытаясь дотянуться до своего сокровища.
– Что-что? – Лида вертела в руках пяльцы с продетым через них куском белой тряпки. – Ты что, красавица, вышиваешь? А что вышиваешь, покажи.
Груша быстрым движением выхватила пяльцы у Лиды, сунула под подушку, сказала:
– Крестом.
–Интере-есно, – протянула Аня. – Ну, покажи нам, художница!
– Пусто там, нечего показывать, – вздохнула Лида, хватаясь за швабру. – Ну, девки, разбегайтесь, буду тут шуровать.
– Ниток нет, – пробурчала Груша.
Однако шуровать Лиде так не хотелось, как вообще не хотелось уходить из этой палаты, и она пошла к Оксане.
– Девочка, ты как? Принести сюда тазик? Умоемся, зубки почистим?
Та лежала тихой мышкой, даже не улыбалась.
– Эй, девочка, тебе плохо?
– Кажется, – пролепетала Оксана. – Дышать тяжело.
– Бегу за врачом!
Лида оттолкнула ногой свои рабочие инструменты, чуть не пролив воду из ведра, и стрелой вылетела из палаты.
– Девочки, пойдем умываться, – позвала Ольга. – Сейчас сюда врачи набегут...
Фира подошла к Оксанкиной койке, наклонилась:
– Чего ты, дурочка, молчала, пока тут все языками трепали? Надо было раньше сказать. Разбудила бы меня, что ж ты, глупышка, терпела?
– Тетя Фира, если Сашко приедет, скажите, что все нормально, ладно? У него сейчас мама болеет, ему волноваться нельзя, – пролепетала Оксана еле слышно.
– Все скажу, не бойся.
Дежурившая сегодня в родзале врач, Мария Михайловна, быстро вошла в палату. Следом за ней с кислородной подушкой – Нина Семеновна.
– Девочки, а ну все в ванную комнату! Умывайтесь, подмывайтесь, не торчите тут, – приказала врач. – Воздух нужен, вас тут многовато!
Женщины с полотенцами и мыльницами в руках, щетками зубными в карманах халатов потянулись из палаты.
– Фира, а вы вернитесь!
Вошла Лида, непривычно серьезная, с подносом в руках. Пока Мария Михайловна пристраивала кислородную подушку к губам Оксанки, что-то поясняя, медсестра кивком головы отозвала в сторонку Лиду с Фирой, заговорила тихо:
– Лида, слушай. Собери всю посуду с тумбочек, чашки, ложки... для завтрака, отнеси в столовую. А вы, Фирочка, как самая ответственная здесь, успокойте женщин. После завтрака посидите немного в столовой или в соседней пустой палате. Если девочки устанут и захотят прилечь, пусть. Вызвали кардиолога. И чтоб без паники!
За завтраком Фире вспомнилось, как три дня назад она спала после обеда, а женщины потихоньку отправились в больничный скверик. Никто этого не позволял, они пробрались по черной лестнице и уселись под чужим зданием, глазным отделением, как потом Фире рассказали.
Оксана тоже дремала, не захотела идти со всеми, ее не уговаривали. Фира проснулась от странных звуков: кто-то смеялся или плакал. Она испуганно открыла глаза, прислушалась, как обычно, готовая бежать на помощь. И тут услышала мужской тихий голос:
– Не плачь, Оксаночка!
Саша, под стать своей жене, – худенький, невысокий, похожий на старшеклассника, сидел на стуле возле Оксаны и гладил ее руку, согревая в своих ладонях. Фира замерла в постели, закрыв глаза.
– Усе буде добре, кохана... Ось народиться дытына, маты моя зразу и вскоче з лижка. Бо вона хоче побачиты онука!
Оксана молча плакала. Потом Фира услышала отчаянное:
– Я умру?
Боже мой, какой ураган нежностей обрушил на свою слабенькую жену мальчик Саша! Он целовал ее лицо, руки, плечи, а Фира, больше не таясь, смотрела на это все со странной смесью тревоги и нежности. Она боялась, что девочка не выдержит этого всплеска чувств. Он был не под силу больному человеку! Она даже села на кровати, чтобы остановить Сашу.
И вовремя! Оксана, уже задыхаясь, пыталась отстраниться от припавшего к ней мужа.
– Саша, – окликнула его Фира, – Оксанке тяжело! Ты же видишь, ей плохо!
Саша тут же опустился на стул и закрыл руками лицо.
Он плакал. Фира нажала на звонок возле своей кровати и стала надевать халат.
Потом был небольшой скандальчик, устроенный медсестрой Валечкой. Эта особа сдержанностью не отличалась. Сашу она прогнала, громко возмущаясь, что тот «нахально» пролез в роддом. Вызвали палатного врача, Андрея Максимовича, тот нахмурился:
– А где все больные? Валентина, я тебя спрашиваю!
– Где больные? – повернулась сестра к Фире.
– А я откуда знаю, я спала!
– Немедленно верните всех в палату! – приказал Андрей Максимович Валентине.
Та снова повернулась к Фире:
– Вы слышали?
– А это не моя забота! Вы лучше Оксану спасайте! – сердито сказала Фира.
И вот опять Оксанке плохо... Это уже третий раз за неделю.
Пока они все молча завтракали в столовой, Оксану перевели в палату интенсивной терапии, и все вернулись в палату ждать обхода. Пустая койка выглядела зловеще. Суета возле операционного блока показалось Фире подозрительной. Она подумала, что девочку готовят к операции, но никому об этом не сказала.
– Девочки, а чего это ее вещи остались? – спросила Аня. – Может, забыли в суматохе? Олька, отнести, что ли?
– И куда понесешь? Вот не лезь, не твоя забота, – ответила Ольга, которая в это время наводила красоту перед свиданием со своим мужем.
– Окса-ано! – раздалось под окном.
Все одновременно потянулись к нему. Ольга распахнула створки пошире:
– Саш, ее в другую палату перевели! Ей сейчас капельницу ставят!
– А що трапылось? – удивился Саша.
– Иди к центральному входу, там узнаешь. Всё в порядке, – сказала Фира, высунувшись в окно.
Потом повернулась ко всем, пожала плечами:
– По-моему, этот дурачок не совсем понимает ситуацию.
– А, по-моему, он не дурачок, а полный идиот, – жестко сказала Оля, отвлекаясь от своего зеркальца. – Как можно было допускать до беременности? Он же знал про больное сердце! Ему же говорили, что Оксанке нельзя рожать! А теперь спрашивает: що трапылось?! Кретин!
– Ну, в таком возрасте мы все были кретины, – сказала Аня. – А пойдем в наш скверик!
– А обход, забыли?
– Фира, что бы мы без вас делали? Самое наше организующее начало.
– Сразу видно училку, – сказала Аня, усаживаясь на Олину койку. – Ладно, подождем Андрея. Им сейчас не до нас. Олька, стрелки возле глаз в моде подлиннее.
– Много ты понимаешь. У тебя с косметикой всегда перебор. Если хочешь знать, приличный макияж – это когда его не видно, а ты сама вроде как похорошела...
Груша наблюдала за действиями Ольги с видом озадаченного ребенка. На подушке у той было разложено столько интересных штучек! Как уверенно их хозяйка брала в свои белые ручки то крошечную кисточку, то малюсенький тюбик, то коробочку. И вот уже бледные щеки Оли и губы словно освещались солнышком, а синие глаза, наоборот – темнели...
– Груша, детка, ты чего рот раззявила? – не выдержала Ольга. – Расскажи лучше о себе. Только так – по порядку: вопрос-ответ, поняла?
Груша залезла под простынку, потом откинула ее, вытянулась, демонстрируя свой необъятный живот, спросила:
– А чё рассказать?
– Умничка, – похвалила Ольга, – так и надо отвечать: сразу! А не тянуть бодягу. – Расскажи про своего любимого. Ну, который тебе ребеночка заделал.
Ольга собрала свои «штучки» в кошелек, который она называла косметичкой (сроду такой красотищи Груша не видела в своей деревне) и пересела к Ане на койку.
Теперь обе сидели рядышком с таким видом, словно явились в театр и предвкушают удовольствие от созерцания Груши.
Та и почувствовала себя в центре внимания, даже подыграла им – мечтательно уставилась в потолок:
– Цыган.
Женщины переглянулись.
– Приехали... лошадей продавать...
– Куда приехали? В Воронеж? В село? Не темни. Толком рассказывай.
– Аня, не наседай, пусть говорит, как может. – Видишь, девушка наша и так не страдает красноречием. Ну, валяй, Груша!
– На сеновал позвал, я и пошла.
– Та-ак, значит дело все-таки было в селе. А ты же говорила – в городе живешь, а кто в селе? – допытывалась Ольга.
– Я в деревне. В городе раньше жила.
– Ладно, девочки, не терзайте человека! Какая вам разница, где она жила? – вмешалась Фира. – Грушенька, детка, ты про цыгана говорила? Об отце твоего ребенка? Хоть симпатичный? Кудрявый, черноглазый?
– А бес его знает! – вдруг азартно крикнула Груша. – Их же там было много, они лошадей продавали!
– Та-ак, приехали, – улыбнулась Оля.
– И все на сеновал приперлись? Ты с ними что – сразу со всеми? – весело ужаснулась Аня.
– Лошадей много!
– Так ты и с лошадями... того? – уже хохотала Аня.
– Груша, детка, ласково продолжала Оля, – честно скажи – ребеночек будет цыганенок? Или русский? Или украинец? А то мы ни черта не поняли.
– Муж у тебя есть? – спросила Фира.
– Ага. Уехал.
– Ясно. Впрочем, не совсем ясно. Куда уехал? – улыбнулась Фира.
– Так табор же ушел!
– И цыган твой с ними слинял? Тю-тю сделал ручкой?
Груша вдруг медленно поднялась, завозилась с простыней, спустила ноги:
– Не хочу ребенка! Я его тут оставлю.
– Ты что – сдурела?! Рожать, а потом бросать!
– Так он же как цыганча! Мамка сказала.
– Почему – как? Он же цыган и есть? А куда ты раньше смотрела, когда с цыганом любовь крутила на сеновале? – Мамка ей сказала! – возмутилась Аня.
– Смеяться будут в деревне. И мамка плачет.
– Мы тут чепуху болтаем, а наша Оксанка в это время, – вдруг вспомнила Оля, но не договорила – в палату вошел палатный врач.
продолжение http://www.proza.ru/2012/11/17/257