Милая сторонушка, родная сторона

          Александр Соколов






  МИЛАЯ СТОРОНУШКА,

                РОДНАЯ СТОРОНА…

 

      


              2 0 1 0



   Маленькое предисловие… В течение многих лет я писал песни. Вернее, они писались сами…Это что-то вроде  песенного дневника, в  котором «поется» о том, что происходило и переживалось в обычной жизни обычного человека. Личная жизнь и работа, туристские путешествия и дальние командировки, встречи и расставания, самые разные и неожиданные впечатления, память о которых осталась в этих песнях. Пел друзьям, кое-что попало в журналы, кое-что в поэтические сборники. Вот и решил, пока не поздно, напечатать сам (на компьютере) все, что написал, разделив тематически на несколько книжек.

В этой книжке – песни о Родине, о моих личных жизненных впечатлениях,  моем отношении к тому, что с ней и с нами происходило и происходит. И рассказ о том, как и почему рождались эти песни… 
               
«С чего начинается Родина?.. С картинки в твоем букваре…
С хороших и верных товарищей, живущих в соседнем дворе.
А может, она начинается с той песни, что пела нам мать,
С того, что в любых испытаниях у нас никому не отнять…"
                М.Матусовский                            Большая Родина начинается с малой…а значит, с детства… С  родного двора у дома со знакомыми окошками, старого чудесного штаба – сарайчика, веревочных качелей с простой доской и самодельных «гигантских шагов» во дворе… С мамы и папы, братьев и сестер, бабушек и дедушек… С друзей-товарищей, с которыми бегаешь по родным улицам, кувыркаешься в траве, плещешься в реке, учишься плавать «по-собачьи»...
И она, эта «малая родина» дарит тебе на память то, что остается с тобой и в тебе на всю долгую взрослую жизнь. Все основное  оттуда, из «малой родины» твоей. И дай бог, чтобы она подарила тебе  не разочарование и неуверенность в себе, не боязнь завтрашнего дня, не недоверие к людям, а чувство радости от первых лучей утреннего солнца, от ожидания хороших встреч, от нетерпеливого желания делать любимое и нужное дело, от интереса к жизни, от любви к ней и к людям,  друзьям своим, с которыми тебе повезло.

    Моя малая родина – это Колыма, с трехлетнего возраста и до окончания средней школы. С 1940 по 1946 год – Магадан. С третьего класса по шестой – поселок Зырянка в Якутии, расположенный на берегу реки Ясачной при впадении ее в огромную, быструю и холодную, печально знаменитую и сурово красивую реку  Колыму. Остальное время, с 1950 по 1955 г.г., до окончания школы – снова в Магадане, «столице колымского края». А для меня – это город, в котором я начал помнить себя, свою жизнь.
Видимо, у меня от рождения плохая память. Я абсолютно не помню первые три года жизни в Москве, где мы жили в доме №6 на Остоженке, и где я родился в знаменитом арбатском родильном доме им. Грауэрмана. Я не помню себя тем кудрявым аккуратненьким мальчиком с доверчивой улыбкой, что смотрит с любимой маминой фотографии. Я не помню, как мы ехали поездом и как плыли  потом на пароходе «Феликс Дзержинский» из Находки в Магадан. Это было в декабре 1940 года. На старой фотографии, снятой  в порту «Нагаево» по прибытии, мы вместе с  новыми знакомыми Шахнаровичами, с которыми мы потом много лет дружили, особенно мы с Эриком, и еще какие-то люди – в зимних шапках и теплых пальто. А папа вообще  в шапке с необычно длинными ушами. Между прочим, оказывается, мы с Эрькой по пути чуть не погибли, можно сказать в расцвете младенчества. Где-то в Находке играли под насыпью автодороги в песке, мама его, тетя Надя, позвала перекусить (видимо, был какой-то пикничок на природе), мы побежали к взрослым, а на то место, где играли, вдруг с насыпи свалилась грузовая машина.
   Потом целых шесть лет жили в Магадане, в одном из немногих тогда настоящих больших домов,  доме, № 5 по ул. Ленина. Это была самая главная улица города, она начиналась в Нагаевском порту и, превратившись в Колымское шоссе, уходила из города, поднимаясь в сопки, и, убегая в тайгу, становилась бесконечной колымской трассой, главной транспортной артерией края, бегущей на север, с многочисленными ответвлениями к поселкам, приискам, речным пристаням и лагерям заключенных. Дом был четырехэтажный, в пять или шесть подъездов, на три подъезда вдоль Колымского шоссе, а потом под прямым углом тянулся вдоль небольшой улочки, по другую сторону которой тогда еще было залесенное пространство, домов не было, а был учебный полигон ВОХРы, с окопами, блиндажами, и жестяным броневиком, катающимся по рельсам, уложенным по вогнутой кривой. Вот это я уже помню, потому что в годы войны мы, пацаны, там, в этих окопах, играли в свою, детскую войну, и это была основная, постоянная и бесконечная игра. Потом, после войны, она постепенно перешла в «казаки – разбойники». А тогда в Магадане, бесконечно далеком от бушующей на западе войны, маленький двукрылый самолетик тащил по серому небу надувную длинную зеленую «колбасу». И по ней с земли кто-то стрелял. И в это время объявлялась учебная воздушная тревога, и в домах плотно задергивались шторы на окнах, и на улицу нельзя было выходить, но мы, пацаны, конечно, торчали в подъездах и смотрели на этот учебный бой.  Еще запомнились бесконечные долгие очереди за сухой картошкой в магазине, но запомнилось не столько само это нудное для ребенка стояние, сколько частая досада на Эрьку Шахнаровича, который под разными предлогами увиливал от священного товарищеского долга стоять вместе со мной, тогда как я всегда старался скрасить ему эту тяжкую обязанность, взваливаемую на нас родителями. А нормальной картошки не было. Ее пытались выращивать сами жители, и я помню, как мы всей семьей растаскивали камни на сопке, освобождая от них землю. Еще откуда-то таскали и сыпали землю, пытаясь создать достаточный плодородный слой, и что-то сажали, а вот выросло ли что-нибудь, не помню. Во всяком случае, я в детстве ненавидел щи из сухой картошки и чего-то там еще, и мог сидеть над тарелкой очень долго, с задумчиво - несчастным видом перекладывая содержимое с одной щеки под другую, вызывая возмущение и насмешки родителей. Отец даже сфотографировал меня в этом безнадежном состоянии…
Зато через Магадан осуществлялась американская помощь. Я помню американских (или английских) летчиков (или моряков?) в какой-то очень элегантной, как бы выразился теперь, форме, и особенно потрясающих оранжевых ботинках на толстой подошве. А один раз нам в школе (это уже под конец войны) выдали вдруг американские подарки, разные шмотки, и мне достался свитер, толстый, с глубокими карманами. И я помчался домой, а меня во дворе встретили ребята, тщательно прощупали свитер, и пока я стоял, как гордый дурак, обшмонали карманы и вытащили кольцо. И забрали. Оказывается, в каждой шмотке была еще  какая-нибудь мелочевка: монетка, колечко, брелочек… Было обидно – вот был бы маме подарок!.. Однако...колечко «ушло»… Но  самые приятные и вкусные воспоминания остались от редких праздничных банок с американской колбасой. Мало того, что эта вкуснятина запомнилась на всю оставшуюся жизнь, так еще к самим банкам прикреплялся ключик с прорезью. В эту прорезь вставлялся торчащий под крышкой кончик, и, закручивая ключик, ты как бы навивал на него специальную полосочку под крышкой, и крышка снималась, открывая покрытую прозрачным жирком розовую мякоть…этого…пахнущего блаженства! Этот  яркий момент детства вспоминают до сих пор все мои магаданские товарищи той поры.

Я помню плакаты. «Каждый грамм золота – удар по фашистским оккупантам!» Над входом в Парк культуры: «Добиться того, чтобы 1942 год стал годом окончательного разгрома немецко- фашистских войск и освобождения советской земли от гитлеровских мерзавцев!» По несколько сеансов подряд, прячась в перерывах под скамьями, смотрели фильмы о войне. Были очень страшные, в которых немцы мучили, пытали, убивали наших людей, а они все равно сражались, не жалея жизни, бились за Родину,  и побеждали. И мы все, совсем еще малые ребятишки, понимали, что идет страшная, жестокая война, что на нас напал очень сильный и злой враг, которого обязательно надо победить, разгромить, и поэтому у многих ребят отцы воюют на фронте, далеко-далеко от наших северных мест, но зато очень близко к Москве и другим городам, из которых мы все приехали на Колыму, а  те, что не воюют, много работают здесь, на Колыме, и мало отдыхают, и мало бывают дома.
И все-таки это был далекий тыл. И здесь была мирная жизнь. И был небольшой, молодой, растущий город, лежащий у подножья заросших стлаником сопок, омываемых   холодными волнами  Охотского моря, как бы раздвинувшего прибрежные сопки и вонзившегося в сушу с двух сторон бухтами Нагаево и Чарского. Он, этот маленький город, был весь виден тогда с нашей «домашней» сопки Каменушки, на которую мы с родителями ходили отдыхать в нечастые теплые летние дни по воскресеньям, и сидели на теплом моховом ковре или на больших валунах у бегущей с сопки речушки Магаданки. И это был мой город,  моя маленькая родина, тонувшая в дождях и туманах летом, а долгой зимой - в белых – белых чистых снегах и частых снегопадах и пургах.
Я помню день Победы. Я учился  уже во втором классе. Мы сидели на уроке, когда вдруг в класс влетела завуч, старенькая строгая женщина, что-то прокричала, размахивая очень смешно руками, обняла и расцеловала учительницу и выскочила из класса. Учительница тоже как-то заметалась на месте, потом повернулась к нам, крикнула: «Дети, победа! Победа!», и тоже выбежала из класса. Все вылетели на улицу. Вся школа, ученики, учителя. На колоннах здания театра, расположенного напротив  школы, на другой стороне улицы Сталина, всегда висела огромная карта, на которой постоянно отмечалось красными флажками положение дел на фронте. Вся площадь перед театром и школой была запружена людьми, которые кричали, смеялись, плакали, обнимались, целовались, даже танцевали. Кто-то громко, торжественно и напористо что-то говорил-кричал с деревянного возвышения, появившегося около театра. На карте в кружке,  под которым была надпись «Берлин», торчал самый большой красный флажок. Все радовались, и мы, конечно тоже, особенно после  того, как нас снова собрали в классах, сказали, что уроки окончены, вручили по банке консервированного компота и отпустили по домам.
Я помню, как по Школьной улице от Дома Профсоюзов к улице Ленина шли строем пленные японцы. Именно строем, а не толпой, хотя по бокам колонны шли наши солдаты с автоматами. Японцы шли с красным флагом, и мне кажется, что у их офицеров даже висели с боку сабли в ножнах. А может, это мне померещилось? Потом японцы долго строили дома вдоль улицы около нашего дома, на месте бывшего расположения ВОХРы, где мы, пацаны, так здорово играли в войну. А теперь мы бегали к ним во время их работы и меняли хлеб или табак на японские монетки, авторучки, маленькие перочинные ножички и, наверное, на что-нибудь еще, чего я уже не помню сейчас. Конвоиры относились к нашим контактам не строго, иногда, конечно, гоняли.
Потом я где-то читал, что в Магадане дома строили и пленные немцы, но я их не видел, не помню. К тому же в 1946 году мы уехали в первый послевоенный отпуск в Москву, а по возвращении из отпуска отца послали на работу начальником политотдела Колымско-Индигирского пароходства, управление которого находилось в поселке Зырянка, где мы прожили четыре года, после чего вернулись в Магадан. Отец работал в Политуправлении Дальстроя, во время войны на него повесили майорские погоны, себе он не подчинялся, и ехал туда, куда назначали, и всегда это было как-то неожиданно. 
Именно  Зырянка начала всерьез формировать из меня человека, закладывать что-то  в характере и восприятии разных обстоятельств и людей, что, как мне кажется, во многом осталось на всю жизнь.  Это было время с третьего по шестой класс, 9 -13 лет... Летели мы из Магадана в Зырянку  на холодном транспортном «Дугласе» с металлическими скамейками вдоль бортов. Всю дорогу прыгали и боксировали с отцом, чтобы не замерзнуть. Пятилетнюю сестренку Нину мама закутала во все теплое. Прилетели в сказочную зиму. Тайга, и снег, снег, снег, чистый, белый, бесконечный во все стороны. Утонувшая в этих снегах дорога, по которой нас везет большая мохнатая, гривастая и хвостастая лошадь, запряженная в широкие расширяющиеся сзади деревянные сани с бортами – розвальни.  Отец в военной ушанке, полушубке и белых с кожаной коричневой отделкой бурках. И мы трое, укрытые огромной то ли шубой, то ли звериной шкурой, но очень теплой.
Домик на берегу Ясачной, деревянный, одноэтажный. Полдома наши, полдома – соседи Варламовы, у них девочка Ира моего возраста. Вход у них  отдельный с торца дома.  У нас вход со двора, обнесенного деревянным забором. Во дворе небольшое пространство вдоль дома и участок за домом, под огород. Сарай под дрова, в котором зимой висит мороженая рыба и дичь. Вход в дом через  тамбур, из него направо дверь в туалет, налево в кухню с большой дровяной плитой. Из кухни налево в детскую, из нее дверь в родительскую спальню, из спальни – в столовую, из столовой – через коридорчик обратно в кухню. Можно бегать по кругу! По пути в коридоре дверь в отцовский маленький кабинет с письменным столом и охотничьими принадлежностями. А из кухни направо - маленькая комнатка, в которой жил дневальный,  из заключенных. Он, вернее, они, поскольку за 4 года сменилось трое мужиков, жили в семье в качестве домработника. Дядя Андрей, дядя Вася и дядя Ваня. Каждого из них мы с сестрой помним до сих пор, всю жизнь, потому что они были с нами в течение многих месяцев или лет, в качестве главных нянь и наставников в повседневных моих мальчишеских делах. Наверное, это знакомство с детства с людьми, судьба которых была неудачной, суровой, обидной и страшной, ломающей обычную человеческую жизнь, которой живем мы и все остальные окружающие нас  люди, вошло в мое еще детское сознание пониманием сложности жизни разных людей и стремлением помогать, по возможности, тем, с кем сталкивает меня моя судьба.
Главное в эти годы – ощущение полной свободы детского самостоятельного существования. Таежный поселок на большой реке. Ребячья вольница, существующая, однако, по своим строгим правилам. Игры, в которых участвовали не двое-трое, а десятки ребят, разбитых на команды: колдунчики, прятки,  беговая лапта, (в которую играли и взрослые  ребята, и мужики), и особенно «казаки-разбойники», игра, которая охватывала всех детей поселка, продолжалась с утра до вечера по нескольку дней, требовала умения бегать, прыгать, прятаться, бороться и драться, лазать по деревьям и подвалам, и терпеть, сидя связанным «казаками» в каком-нибудь сарае, в плену, пока они не поймают всех «разбойников», в надежде, что тебя найдут и выручат свои, или в ожидании конца дня…Домой все-таки приходилось отпускать.
Походы на лыжах по берегам проток, катание с крутого берега реки, и не только на лыжах и санках, но и втроем - впятером на огромном листе фанеры, оторванном от обшивки деревянной лест-ницы, ведущей на дебаркадер (плавучую пристань). Восторг полета кубарем, когда сидящий впереди на огромной скорости отпускает загнутый передний конец фанеры и он врезается в снег, трудно сравнить с чем-нибудь еще. А «гибель Варяга» в пионерском лагере, когда набитая стоящими пацанами лодка выплывает на середину протоки, раскачивается, черпая бортами воду, потом начинает медленно тонуть,  торжественно погружаясь под громкое «Врагу не сдается наш гордый Варяг…» И мы стоим, пока не  погрузимся с головой…Зрелище!!! А каток на расчищенном льду на реке. А вечерние костры при подледном лове рыбы сетями, когда на реке весь мужской и ребячий люд. А огромная ледяная горка на берегу реки, которую в начале каждой зимы ежегодно делали заключенные… Горка находилась как раз возле нашего дома, и я часто поздним – поздним вечером, развалившись на льду в теплом зимнем пальто, шароварах и валенках, медленно катился по горке вниз на реку, а надо мной всеми цветами радуги переливалось небо – северное сияние! А потрясающая могучая красота весеннего ледохода, когда сверкающие на солнце огромные льдины с рокотом идут по реке, грохочут и со стеклянным шорохом осыпаются ледяными стрелками, налезая у берега на откос и друг на друга. А весеннее наводнение, затапливающее улицы поселка, когда всплывают деревянные тротуары, и можно плавать по канавам вдоль  улиц на лодках и на якутских долбленках – «ветках». И короткое, но очень теплое, солнечное лето, с изобилием лесных ягод, шиповника, грибов, огромного количества и разнообразия дичи, птиц, разных пестро раскрашенных куличков и плавунчиков, белок, бурундуков, разного другого зверья. Там, в этой тайге, рождалась и закреплялась навеки в сердце и памяти любовь к своей земле, к ее прекрасной природе, богатой и щедрой.
Зырянка сразу же взялась за воспитание мужских, да и просто человеческих черт характера. В первый же вечер по приезде, когда  я вышел на улицу, идущий навстречу большой парень дал мне по шее и столкнул с тротуара в сугроб. Это повторилось на второй и на третий день. На мои: «Ты что? Чего тебе надо?», он удовлетворенно хмыкал: «Новенький», и я снова летел в сугроб. Через несколько дней в школе, в классе, новые знакомые Ленков и Зенков, выслушав мой грустный рассказ о ежедневных встречах на тротуаре, в один голос сказали: «Ты что?! Так же нельзя! Надо драться!» «Да он же вон какой здоровый!» «Это не имеет значения. Иначе тебя всегда будут бить. Надо драться! У нас так принято». К этому времени я и сам уже понял, что ситуация критическая. На следующий вечер, когда парень, плотоядно улыбаясь, протянул свои лапы, я принялся молотить руками и ногами и что-то отчаянно орать. Я быстро полетел в сугроб, но это уже была борьба. Выбравшись из сугроба, готовый получить еще, но уже раскрепощенный, а не испуганный, я увидел, что парень уходит. Больше он меня не трогал. Я стал своим. И в классе, и на улице. Нельзя быть трусом. Нельзя быть ябедой – это презиралось и преследовалось жестоко. Нельзя бить слабых, или издеваться над ними. За друга, за товарища заступаться бесстрашно всегда и при любых обстоятельствах. Было очень сильное средство – бойкот. С нарушившим незыблемые правила товарищества весь класс мог не общаться и не разговаривать неделями. Ни в какие игры тебя не принимали. Это тяжко. Однажды, уже в 4 классе, я не согласился с классом о бойкоте моему близкому товарищу – бойкот объявили нам обоим. Вдвоем, конечно, было легче, но день его прекращения был по настоящему прекрасен. Как будто из тюрьмы выпустили на волю!
Каждый год зимой наступал «День Драки» с затонскими ребятами, жившими на другом берегу Ясачной (учились мы все в одной поселковой школе). Там жил в основном рабочий народ, ремонтники, рабочие мастерских, многие из них спецпереселенцы, бывшие заключенные, которым был запрещен выезд на «материк». Затонские пацаны, да и старшие ребята, в какое-то время начинали периодически лупить поодиночке наших поселковых, то в кино во время сеанса, то вечером в темноте по пути домой. Узнав об этом, все поселковые пацаны шли в кино на один сеанс. Об этом всегда узнавали затонские. Может быть, им сообщалось специально. Драка начиналась обычно на площади у клуба, потом все в процессе действия передвигались на крутой заснеженный берег реки, и там уже разгорался настоящий бой. Дрались без предметов, кулаками, но по настоящему, что называется, изо всех сил. Следили друг за другом, чтобы выручить в трудную минуту. Дрались ребята всех возрастов, практически вся мужская часть школы. Нас было больше, и мы в конце концов сбрасывали затонских вниз, на реку, и сами с распухшими мордами, носами и руками, усталые, но жутко довольные,  расходились по домам. Бывало, что затонские тихонько возвращались и нападали на наши разрозненные группки снова. После одного такого случая я долго ходил с распухшей выше локтя рукой, по которой засветили брошенным издалека обрезком металлической трубы. Вообще-то, это было уже совсем нечестно. Долго – долго потом это событие обсуждалось, анализировалось во всех деталях, и не только пацанами, но и взрослыми ребятами.
Так что мне кажется, что основные черты характера моего (и хорошие, и не очень) зарождались именно в Зырянке.

Через много, много лет несколько строк о Зырянском детстве я написал в поздравлении ко дню рождения Светланы Кабановой, нашей институтской сотрудницы. Оказалось, что мы жили в Зырянке в одно время, и мама ее работала вместе с моей, а сама Света училась в одном классе с моей сестрой Ниной. Мы с волнением рассматривали вместе  фотографии 1946-50 годов, и самих себя, и затопленную половодьем Зырянку. Поэтому и стихи получились с уклоном в детство.


СВЕТЛАНЕ КАБАНОВОЙ В ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Эх, катились под гору саночки!
А места те были не дачные...
Света-Светочка - колымчаночка!
Помнишь речку нашу Ясачную?

Там просторы тайги безбрежные.
Там снега зимой чисто белые.
Льдом покрытую горку снежную
Для детей заключенные делали.

Ну, а летом коротким северным
Нас кормила таежная родина
Голубикою синей спелою
Да шиповничком со смородиной.

Пролетели те зимы с веснами.
Далеки те места острожные...
Ты давно уже стала взрослою,
Погрузилась в дела дорожные.

Набралась понемножку опыта
И сказала: «Поскольку Света я,
С чертежами возиться хлопотно,
Буду я заниматься сметами!»

В сметах этих позиций тысячи.
Как ты только в них разбираешься!
Надо ж в срок все сложить да вычислить...
Я тобою, Свет, восхищаюся!

Вот сидишь ты теперь с подружками,
А они всей гурьбой, как водится,
Поднимают бокалы с кружками
За тебя, за твое здоровьице!

За твои за дела успешные,
И за то, чтоб была удачлива,
Чтоб друзья к тебе были нежными,
Чтоб здорова была да счастлива!

Ну, а нам пусть еще раз вспомнятся
Те года наши снежно-белые,
Берега нашей детской вольницы,
По которым с друзьями бегали!   

(1999 г.)
               
После очередного отпуска в 1950 году отца оставили в Магадане в должности начальника отдела культуры в политуправлении Дальстроя. В  1954 году, при образовании Магаданской области назначили начальником областного Управления культуры.  Я учился в той же 1-ой магаданской школе, что и в начальных классах (до Зырянки). С девятого класса  нас разделили на две школы,   1-ю и новую 7-ю. Я попал в 7-ю. Друг мой Эрик Шахнарович – в 1-ю.   Хорошо что они располагались тогда в одном здании.  И учителя многие были общие. Это были годы обычной жизни школьников старших классов, с учебой, сближением и становлением классной дружбы, пионерскими лагерями, комсомольскими собраниями,  походами, художественной самодеятельностью, спортом, у кого-то радостью и муками  первой сердечной привязанности и любви. Как и у всех школьников…  Но это был Магадан. Особенный северный город с непростой судьбой. Город  у холодного Охотского моря, притаившийся под белыми зимой и серо-зелеными летом склонами нескольких сопок. Город, на наших глазах растущий, расширяющийся, благоустраивающийся. Вот появился кинотеатр «Горняк», новая большая гостиница с рестораном «Север», новый горный техникум, новые красивые многоэтажные дома, тротуары из бетонных шестиугольных плит, деревья и фонари вдоль дорог, наконец, наша особенная радость - Дворец спорта около стадиона в Парке культуры и отдыха. Особенная, потому что он в первую очередь был отдан молодежи... Я помню, чем развлекались старшие ребята где-то до 1953 года. Каждый вечер на пересечении улиц Ленина и Сталина стычки старших школьников с ребятами из горного техникума. Или ходили темным вечером за каким-нибудь одиноким мужиком, пока он в испуге не пускался бежать. Или выкидывали из магазина какого-нибудь  недавно освободившегося воришку, пристроившегося уже к дамской сумочке. В общем, искали приключений. Все кончилось в один год. Были умные мужики в руководстве города! Построили Дворец спорта. Пригласили с материка тренеров – спортсменов. Спортзалы школ были открыты для нас и вечером, и не только для секций, но и просто для спортивной тусовки. Спортзалы стали спортивными клубами, тренера – лучшими друзьями. Ежегодно организовывались зимние и летние  спортивные спартакиады, городские и областные всеколымские,  практически по всем видам спорта.
В это время за нас  «болел» весь город, от мала до велика. По окончании школы у каждого из нас было по несколько спортивных разрядов, от третьего до первого. Были и мастера спорта. Один из моих товарищей, в старости заслуженный  пенсионер Леня Забелинский, отработавший много лет в космической отрасли, парадный кремовый пиджак которого трудно поднять из-за тяжести нацепленных на него наград, при редких наших встречах магаданцев хвастливо вытаскивал грамоту за первое место по волейболу на магаданской областной спартакиаде. А я вот свои не сохранил…А то бы тоже помахал…у него перед носом…(Уже не помашу… Умер Леня совсем недавно. И не прочитает уже эти мои воспоминания).
Так же серьезно в городе было поставлено дело с детской
художественной самодеятельностью. На школьные концерты и спектакли люди шли с огромным удовольствием. А я и сегодня с благодарностью вспоминаю Зою Константиновну Арш, которая вела детвору в искусство…
Вот так мы жили в старших классах г. Магадана. А были еще смены старшеклассников в пионерлагере, и походы, и костры, и все, все, все…
И еще была дружба. Маленький город, близость территориального расположения, постоянное тесное общение, масса общих интересных дел, особенность дальнего города – все это сплачивало, создавало нашу общность м а г а д а н ц е в.
  В нашей ребячьей среде не было разделения по общественному или материальному положению родителей. Среди нас были ребята, чьи родители были оставлены на поселение в Магадане после лагерей, или были сосланы, оказавшись колымчанами не по своей воле, и были дети колымских начальников. Это никак не отражалось на нашей дружбе. Я понимаю сейчас, что это заслуга наших родителей и учителей, которые лучше нас знали и понимали время и место, и обстоятельства сложнейшей взрослой жизни,   и ограждали детей, по мере своих сил и возможностей, от разделения по «кастам», от разобщенности, взаимного недоверия. А для нас это не имело никакого значения. В Магадане вообще было огромное количество людей, прошедших через лагеря. Были учителя, инженеры, руководители художественных коллективов, известные и любимые артисты. И мы это знали. И люди, которых мы знали лично, были так умны, образованы, воспитаны, авторитетны в своем деле, что их невозможно было не уважать и не любить… И мы, уже взрослые, старшие ребята, как-то инстинктивно, «молча», принимали жизнь во всей ее сложности… и прелести нашей общей юности. Колыма с детства приучала уважать жизнь и людей.

Вот уже много десятков лет 31 августа, вечером, часов с шести, сквер у фонтана перед московским Большим театром заполняется огромным количеством людей,  в основном пожилых, старых, среднего возраста, меньше, к сожалению, молодых. Это традиционный День Встречи магаданцев, да и вообще колымчан. В 1955 году на моем первом Дне Встречи, в основном была молодежь, мои одноклассники и ровестники,   выпускники магаданских и колымских школ, поступавшие в московские вузы. Сегодня нам по семьдесят, нас уже немного. Основная масса народа сегодня – это люди, отработавшие на Колыме многие, многие годы, производственники. В последние годы появилось много молодых ребят и девчат, теперешних выпускников магаданских школ. Они, наверное, с удивлением и сочувствием  смотрят на нас, седовласых мужиков и женщин, с возгласами «Алла, Сашка, Нэлля, Леня!..» - бросающихся обнимать друг друга, как после долгой разлуки. А мы просто обнимаем свою юность, и вспоминаем свой город, и своих друзей и товарищей, и ужасно рады, что мы еще живы…
   Так  появилась песня, которую я подарил всем магаданцам.-москвичам, но в первую очередь своим «однополчанам», друзьям и товарищам моих школьных лет.

            ВСТРЕЧА МАГАДАНЦЕВ

Тихий августовский вечер опускается в аллеи.
Фонари вот-вот зажгутся миллиардами свечей.
Я сегодня, как мальчишка, даже чуточку робею...
Я спешу на нашу встречу - встречу с юностью моей.

В старом сквере театральном, в старом сквере  у фонтана,
Обнимаю я за плечи мушкетеров дальних лет.
“Вам привет из Магадана! Вам привет из Магадана!”
Как приятно и как странно - мне из юности привет.

Кто-то криво усмехнется, кто-то бросит нам небрежно:
“Есть в России потеплее и поближе города!”
Ну, а если это город нашей юности мятежной,
Город вьюжный, город грешный, белоснежный Магадан!

Говорят, он стал красивей, но остался очень скромным.
Для меня он был Россией, для меня он был огромным!
Для меня туман стелился, для меня в нем пурги выли…
Я впервые там влюбился… Я там очень счастлив был!

Как колючие метели, годы быстро пролетели...
Так уж в жизни получилось, к дому не было дорог…
Но сегодня снова слышу, как все ближе, ближе, ближе,
Вот уже под самой крышей школьный утренний звонок.

Магаданские ребята, магаданские девчата,
В сквере у Большого театра вспоминают вновь и вновь…
Вспоминают, вспоминают, ничего не забывают…
Ведь нельзя забыть про детство и про первую любовь.

Тихий августовский вечер опускается в аллеи.
Фонари вот-вот зажгутся миллиардами свечей.
Я сегодня как мальчишка, даже чуточку робею...
Я спешу на нашу встречу - встречу с юностью моей!

 (1973 г.)

Во многих моих последующих стихах и песнях нет-нет, а появится несколько строк о Магадане, или о тайге, или о пурге, или о снежном просторе…  Это все оттуда, из детства.

  Зимой 1985 года, через 30 лет после окончания школы,  я оказался в краткосрочной командировке в Магадане. Вместе с начальником дорожного отдела нашего института Евгением Осокиным мы приехали в Дальстройпроект по вопросам разработки проектной документации на реконструкцию областных автомобильных дорог. Времени, к сожалению было очень мало, всего 3 дня. Удалось наскоро встретиться со старым школьным другом Эриком Шахнаровичем, вернувшимся в Магадан после окончания института, с друзьями наших родственников Шеляковыми, пробежаться по новому, широко раскинувшемуся от бухты до бухты городу, заглянуть в старые, уже незнакомые, совсем не похожие на детские воспоминания, дворы, в обветшалое здание уже не работающей школы, с сопки  поглядеть на новый для меня город. Эта скоротечная беготня оставила ощущение неудовлетворенности и какой-то горечи. Я только потом узнал, что в это время в Магадане было несколько моих школьных товарищей, живших и работавших там, в том числе мои дорогие одноклассники Света Нефедова и Володя Бегларьян. И не зря, наверное, я потом 36 часов просидел в магаданском аэропорту, ожидая окончания неожиданной после предыдущего солнечного дня  бесконечной и беспросветной магаданской пурги. Обидевшийся Магадан не отпускал меня… Через какое-то время несколько строк об этой командировке попали в юбилейное поздравление Жене Осокину.

ЕВГЕНИЮ ОСОКИНУ НА 60-ЛЕТИЕ

Бывают дни – рука упрямо,
Иной раз даже поутру,
Сначала тянется к стакану,
Чуть позже…тянется к перу.

Пусть невзначай, не точно к сроку,
Мы вам расскажем про него.
Евгений Викторыч Осокин –
Так звать героя моего.

Вы знаете, он строгих правил,
Но справедлив, насколько мог.
Не зря десятки лет он правил
Отделом гужевых дорог.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Не рассказать в заметках этих,
Друзья, про все его дела.
Скажу лишь – в Союздорпроекте
Вся жизнь Осокина прошла.

Сегодня жизнь, пожалуй, строже.
Он стал немножечко суров.
А среди тех, кто помоложе,
Полно его учеников.
                - - -
А помнишь, Женя, нас с тобою
Задумчивый аэроплан
Нес над заснеженной землею
В мой незабвенный Магадан.

Судьба устроила так ловко,
Что через тридцать долгих лет –
Короткая командировка
В края, где главный – белый цвет.

И сердце билось болью нежной,
И снег на сопках голубел,
И я хвалился белоснежьем
Далекой юности своей.

Я говорил про то, про это…
Про все хотелось рассказать,
Когда после Дальстройпроекта
Мы шли по городу гулять.

Я хвастал старыми домами,
Судами, спящими в порту,
Дворами, где мы пацанами
В войну играли и в лапту.

Меня терпел ты спозаранку,
Но как я благодарен был
За то, что ты себе ушанку
Из норки рыженькой купил.

Не на Тверской, не ЦУМе новом,
А в Магадане, на Портовой!
               
С годами наши юбилеи,
Точь в точь, как детства города,
Чуть-чуть становятся грустнее…
И счастье, ежели всегда,

В веселья час и в час невзгоды
С тобой товарищи твои.
А если очень непогодит,
Глядишь, бутылочка стоит…

И как приятно вместе, дружно,
Слезливых слов не говоря,
По давней дружбе, не по службе,
Поднять бокалы… за тебя.

И, как сказал бы русский гений,
Ну, что же, будь здоров, Евгений!

 (2000 г.)

Совсем недавно в старых записях нашел еще одно «сочинение» о встрече на том же месте, у Большого театра, уже изрядно постаревших магаданцев (А когда написал, точно не помню. Наверное, ночью, в каком нибудь 2000 году.)

                МАГАДАНЦЫ

В этот день «Охотный ряд» для нас - важнейшая из станций!
Снова время простучало, подошел заветный срок.
И открыл сегодня двери, дорогие магаданцы,
В нашем сердце незабвенный наш колымский уголок.

В этот августовский вечер я увижу ваши лица.
Кто-то стиснет мои плечи, я кого-то обниму.
А кого-то вместе вспомним, с кем не удалось проститься…
Кто-то навсегда уехал в бесконечную Зиму.

Что же делать, годы - годы…  В них удачи и невзгоды.
Каждый со своей обычной и нелегкою судьбой.
Но сегодня, в это вечер, на традиционной встрече,
Мы все выглядим, как прежде, безалаберной гурьбой.

Задымятся сигареты, обозначив круг пространства.
Он очерчен незаметною волшебною чертой.
И с растерянной улыбкой школьной юности посланцы
В этот круг вступают нынче непрерывной чередой.

И с томлением и грустью под негромкий звон бокалов
Пьем за юность, пьем за старость, пьем сегодня, не спеша.
Пусть глаза слегка слезятся, взгляд немножечко усталый,
Все равно помолодеет на минуточку душа.

      ОТ МАЛОЙ РОДИНЫ - К БОЛЬШОЙ...

Студенческие годы учебы в МАДИ - московском автодо-рожном институте... Москва, огромная, грохочущая, не охватываемая ни взором, ни чувствами, даже пугающая, и сегодня вызывающая у меня ощущение неуверенности и настороженности. Я как-то не врос в нее, остался в душе провинциалом. Мне легче, свободнее, просторнее в поле, в лесу, а особенно в каком-нибудь озерном крае. Но с каждым годом расширялось понятие Родина. Практика под Ростовом-на-Дону в Батайске на полигоне ЖБК, практика на стро-ительстве моста через р. Сясь под Волховом, военные лагеря под Подольском, студен-ческий спортлагерь в солнечном Крыму, в лесу близ Симеиза, работа в студенческом отряде на уборке хлеба на Казахстанской целине 1957 г. – это все было мое, моя земля, моя страна… И  люди: и друзья – студенты, и работяги на полигоне, и коренные зубры-мостовики в мостоотряде, и  казахи небольшого аула Кзыл-Казахстан, которые учили нас класть саманные дома, и приехавшие на время уборки механизаторы с Украины и Белоруссии, комбайнеры и трактористы, обладающие убийственным юмором и  приспособляемостью к любым обстоятельствам, работавшие по 20 часов в сутки, ухитрявшиеся при этом пить брагу и ухаживать за женщинами. Появилось ощущение и восприятие огромности страны, в которой живу, разнообразия, своеобразной, особенной красоты каждой ее части. Суровая строгая красота Севера; безбрежность,  бесконечность казахских степей, по которым хорошо скакать на друге - иноходце в хорошую погоду, но где страшно в грозу, когда молния бьет поперек низкого черного неба; обволакивающая нежность и теплота Крымского побережья, спускающегося в сверкающие, переливающиеся зеленью и голубизной, манящие волны Черного моря… И это я жил на Крайнем Севере, я мотался на площадке копнителя прицепного комбайна по серым пшеничным полям на целине, я нырял до одурения с невысокой скалы в прозрачное мягкое море, с наслаждением подныривая под знакомых девчат, я с рабочей мостовой бригадой грузил вручную на платформу тяжелейшую пилораму под потрясающие матерные частушки… Я учился, обживал свою большую родину, готовился к рабочей, трудовой жизни.
В институте, в МАДИ, во время одного из походов по Подмосковью, можно сказать, «на ходу», сочинилась вдруг самая первая моя песня, легкая, веселая, молодая и беззаботная.

 ПЕСНЯ ЛЕСНЫХ ГНОМОВ
               
По рекам и лесам,
Подобно лесным гномам,
Мы ходим, как хозяева,
С весельем в рюкзаке.
Идем, бредем,
И землю носом роем.
И небо голубое
Отражается в реке.

Идем, бредем
Под солнцем и дождем!

Такие люди есть -
Чтобы не снились сны им,
Они в перинной духоте
Предпочитают спать.
А мы, лесные,
Лохматые, смешные,
Мы любим по ночам
В глубины неба улетать.

Лететь, свистеть
И песни звездам петь!

Откроем вам секрет -
Мы страшно все богаты.
По жизни бодро - весело
Мы, гномики, идем.
Вино - нектар цветов,
Леса  - наши палаты,
И небо звездное над нами
Княжеским шатром.

Горят костры
До утренней поры!

А если станет
На душе тоскливо,
И гном начнет вдруг
Бороду жевать,
Мы сможем в нашем
Дружном коллективе
Прекрасную принцессу
Белоснежку воспитать.

Коса, краса,
Зеленые глаза!

Вот так живем -
Нас ветром продувает,

Под солнцем загораем,
Промокаем под дождем.
Нас горе бьет,
Нам радость помогает,
А мы все так же весело
Вперед идем.

Идем, бредем
Под солнцем и дождем!   

(1958 г.)

Ах, господи, как хорошо быть молодым, здоровым, сильным, глупым и счастливым!!! 
               
После окончания МАДИ вся моя жизнь вот уже почти 50  лет связана с работой в Союздорпроекте, институте по проектированию и изысканиям автомобильных дорог. Наши дорожники – изыскатели, вот уж кто прошелся пешочком с теодолитом и нивелиром по всей стране, тогда еще СССР, «от Москвы до самых до окраин». Но и мне, мостовику, перепадала удача побывать в полевых командировках и в Забайкальской тайге, и в горах Закарпатья, и в алмазных краях Якутии. А во время отпусков всегда тянуло на  «дикую» природу. Чудесные просторы Селигера и Верхневолжских озер,   поход из Красной поляны через горы к морю, в Кудепсту, переход на лодках по речкам и озерам Карелии, с их порогами и волоками, охота и рыбалка на притоке Печоры  Усть-Щугоре, на продуваемом всеми ветрами Жижицком озере,  на озерах под Великими Луками, незабываемая красота суворовских  мест на Валдае… Моя родина, огромная и прекрасная.

    Вот две песни, написанные после похода по притоку Печоры Усть-Щугору, по которому вверх по течению километров на тридцать нас протащила моторка, а потом мы еще почти столько  же прошли  бурлаками. По пути рыбачили, ловили хариуса на так называемый «кораблик». Это доска с полозом внизу, которая наподобие воздушного змея на толстой бечевке или леске крепится к мачте, к бечевке закреплены несколько лесок с крючками-тройниками, обмотанными цветной ниткой («мушки»). Кораблик течением оттягивается от лодки, мушки прыгают
по поверхности воды, хариус выскакивает из воды, хватает мушку прямо на глазах. Пока вытаскиваешь одного, уже хватает на второй, третьей леске. В общем, проблемы с рыбой не было, еще и домой засоленной рыбки привезли. Там я впервые по настоящему охотился. Утки, рябчики. Много, очень много грибов, огромных. Целые синие поляны черники. Дикие, безлюдные, богатые таежные места. На реке поражали мощью и красотой скальные выходы с отвесными стенами, образующими «ворота». В этих местах большая глубина, течение замедляется и долго тихо крутит плоты редких туристов, чтобы потом, ниже по течению снова нести их  между камней по порогам, грозя раздолбать по бревнышкам, что и случается у неумелых неопытных новичков. В этом месте на тихой глубине поймали на блесну несколько семг. И ели свежую икру.


  ПЕЧОРСКИЕ ВОЛНЫ

Печорские волны шумят за кормой,
О берег крутой мягко бьются.
И чайки кружатся над старой баржой.
Над водами песни несутся.
Волна мотив подхватит
И вдаль его несет, несет.
И слышат перекаты,
Как человек поет

О том, как прекрасна родная земля
Под пологом строгого неба,
Как жизнь хороша, если рядом друзья,
Когда бы и где бы ты не был.
Течет Печора медленно,
И камешки видны на дне,
И уплывает песенка,
Сверкая на волне.

Ту песню прозрачные воды реки
Умчат в океанские дали.
Услышав, ее запоют моряки,
Что разные виды видали.
И песню Родины своей
Возьмут с собой в край чужой,
И, обойдя с ней сто морей,
Вернут ее домой.

Так пойте ж, друзья, где бы не были вы,
В какой бы вы край не попали,
О русских полях, о могучих лесах,
Где жили, мужали, мечтали.
Пусть эта песня полный круг
По рекам мира обойдет.
Когда ее услышит друг,
Пусть тихо подпоет.

           (Печора, 1961)    

               
           САХАР

Мы шли по тайге. Вот уже 4 дня
В кармане моем нет ни крошки сухаря.
Отсырели патроны, ружья - просто груз.
И в глазах, всегда веселых, поселилась грусть...
                Поселилась грусть...
         
Перед нами по лесу бродит великан
И ломает деревья, словно хулиган.
Вот уж сил не хватает ствол перешагнуть...
Друг взглянул, сказал спокойно: “Надо отдохнуть.

Силы надо беречь - нам еще идти.
Впереди километры трудного пути.
Знаешь, сахар идущим силы придает...”
И кусок свой последний в руку мне кладет.

Отошел - я гляжу на свою ладонь...
Так не мог бы согреть и костра огонь.
Ах, ты, память, память, как ты дорога!
В ус зеленый усмехнулась старая тайга...

Пройдут года. Много я пройду путей,
Таких, как тот, и опасней, и трудней.
Если надо другу веру в жизнь вернуть,
Улыбнусь, скажу спокойно: “Надо отдохнуть.

Силы надо беречь, нам еще идти.
Впереди километры трудного пути.
Знаешь, парень, своя у каждого тайга...
Ах ты, память, память, как ты дорога!

 (1961 г.)   

    В этом Печорском походе я чуть не погиб. Валя Козлов успел схватить меня за куртку, когда растущее на краю обрыва дерево, на которое  я  оперся с разбега, почти беззвучно рухнуло вниз. Мы тогда на охоте немножко заблудились в тайге, и так устали, что осознание того, что могло случиться, пришло только, когда уже подходили к своей палатке на берегу Усть-Щугора. А Слава Кузнецов действительно отдал мне последний кусочек  сахара, когда под конец похода кончались запасы продуктов.

Все мои похождения, все места, где я был, они неотделимы от людей, которые были рядом. И восприятие Родины, ощущение ее неразделимо связано для меня с десятками и сотнями людей, моих родных, друзей, товарищей, с которыми я прошел, прошагал, проработал и прожил свою жизнь. За строками стихов и песен моих – всегда не только время и место, обстоятельства, но и конкретные люди, тепло их душ и сердец. Так  стихотворное поздравление, написанное славной девушке, пронизано  восхищением красотой и величием ее родных Валдайских мест, где мне пришлось побывать с друзьями.
    

 КОНЧАНСКОЕ - СУВОРОВСКОЕ
               
В прекрасный этот русский край
Давно меня судьба манила...
И вот однажды посетил я
Страну волшебную - Валдай!

Кончанское... Лежат поля
В кругу лесов. Березок стая
Прозрачным облачком взлетает,
Дрожащей зеленью пыля.

Был потрясен  я, очарован
Исконно русскою землей.
Какой-то древней тишиной
Здесь воздух весь прозрачно полон.

Взглянул с холма, и вдруг застыло
Восторга слово на устах...
Такая ширь России милой,
Что даже слезы на глазах!

Внизу ухоженное поле
Зеленым пледом до села,
Церквушки дальней колокольня
Торчит из зелени, бела.

Дубы столетние сурово
Аллеей памятной стоят.
Здесь жил прославленный Суворов,
Великий воин и солдат.

Я взглядом следовал упрямо
Изгибам улицы крутой.
И любопытство мое странным
Казалось спутникам порой.

Ну что ж, обманывать не стану.
Моя знакомая Татьяна
В объятьях этого села
Почти все детство провела.

Мелькали сбитые коленки
По-над нескошенной травой
Когда горластые девчонки
Летели под гору гурьбой.

И там, где сад стоит с цветами,
Усевшись молча под окном,
Она трудилась над венком,
Борясь попутно с комарами.

Вот здесь, в колодце, утром ранним
Любил Суворов воду брать...
А нашу маленькую Таню
К колодцу приводила мать.

Ее поили из колодца
Водой, растящей полководцев!
Теперь не удивляйтесь слишком,
Откуда смелость у малышки!

Я понял, как-то утром майским
В глаза серьезно заглянув -
Ты у озер своих валдайских
Взяла суждений глубину.

Необычайную сердечность,
Стремленье преданно дружить,
Тепло души, и уж,  конечно,
Уменье русское грустить.

Тот, кто коснулся этой шири,
Все мелкое отбросит прочь.
Ты здесь росла... Ты дочь России!..
И очень славненькая дочь!

В преднаступленьи новогодья
Прими в подарок от меня
Поля, что нежили тебя
И детства милые угодья.

(1983 г.)


А за строками песни, написанной после водного похода по Карелии, по Вуоксе и Ладожскому озеру, целая маленькая жизнь двух десятков людей, совсем молодых и не очень,  незнакомых, очень разных, за время нелегкого похода научившихся чувствовать друг друга, чтобы без раздумья и боязни выручать,  помогать друг другу в любых ситуациях, понявших и принявших в сердце и душу свою прелесть, радость и гордость от появившегося ощущения своей силы, доброты, взаимопомощи и дружбы. Очень интересно было наблюдать и содействовать (я был старостой похода) этому преображению ребят и девчат, их сплочению в команду, рождению совсем новых для многих из них взаимоотношений с людьми, еще вчера незнакомыми, чужими, и вдруг за несколько дней похода ставшими близкими друзьями. Расставались потом со слезами. Некоторые из них, надеюсь остались друзьями на многие годы.

         

А НАД КОСТРОМ ГИТАРА ПЕЛА ВАЛЬС…

В полночной тишине поет гитара вальс...
Я снова в этот мир прекрасный уплываю!
Там скалы за кормой, и ветер озорной
На ладожской волне мою ладью качает.
   Нас дружба повела дорогою одной.
   Друг в друга мы врастали постепенно,
   И радовали нас и камни над водой,
   И чайки силуэтик непременный.

Припев:

А над костром гитара пела вальс.
А над скалой одна звезда мерцала.
Моя гитара пела - заклинала:
Товарищи, я не забуду вас!

Ах, как тогда мы шли - мне долго не забыть!
Я сердце вам свое разламывал на части.
По дружбе, как по морю, мы учились плыть.
Спасибо вам за солнце, и за счастье!
   Сердца соединили тонкою струной.
   Ни ноточки фальшивой или грубой!
   И над лесной волшебной, сказочной страной
   Звенят в ночи серебряные трубы.

Как силушкой своей играли мужики!
Один рубал дрова в остервененьи русском.
“Как хорошо, когда тебе поют стихи”, -
Жена его сказала вдруг так грустно.
   Он ваш, мой новый вальс! В нем запахи сосны.
   Я положу его в протянутые руки…
   А на ночной Неве мосты разведены...
   Звучит аккорд мелодии разлуки.

Живую силу рук, спокойствие души,
Распахнутость доверчивого взгляда,
И чистоту огня мне подарили вы...
И ничего мне лучшего не надо!
   Плывет навстречу вам мой полуночный вальс
   Он вновь плывет по тем же перекатам.
   Я знаю, он найдет, обнимет нежно вас,
   И у костра нас соберет, ребята!

   (1985 г.)

По окончании этого карельского похода мы несколько дней провели в Ленинграде. Были в Эрмитаже, в Русском музее, в Петергофе, в Исаакиевском соборе. Времени мало, все в темпе, устали… И начали просто ходить по городу, наслаждаться его спокойной, царственной красотой, набережными, домами-дворцами, мостами, и долго-долго, почти до утра бродить всем вместе по набережной прохладной белой ночью, распевая под расстроенную гитару песни, чем-то на ходу перекусывая, и с удовольствием кутая в свои пиджаки и куртки подзамерзших девчат.
Так появилась песня «Ночь на Неве».


        НОЧЬ НА НЕВЕ

Идут корабли из далекой земли полуночным парадом!
У них на пути в карауле застыли дворцы Ленинграда.
Их темные волны, почтения полные, плавно качают.
И лапы подняли, как звери ручные, ночные мосты.

В серебряной дымке прозрачная ночь по Неве проплывает.                Ребята в штормовки озябшие плечи девчат одевают.
И песни куда-то летят по Неве от Дворцового моста.
И сердцу на память, конечно, оставят мосты эту ночь.

Неужто придется, девчата и хлопцы, расстаться так  просто?         
Давайте разложим костер из сердец у Дворцового моста!
Он не потревожит случайных прохожих, не будет пожара.
На площади старой, вблизи от причала, разложим костер.

Последняя ночь! И разъедемся прочь каждый собственным рейсом.
“Прощайте, прощайте, прощайте!”- напишут колеса на рельсах.
Но общая в жизни твоей и моей появилась страница.
В ней отблеск огней на заплаканных лицах... и белая ночь!

Идут корабли из далекой земли полуночным парадом!
У них на пути в карауле застыли дворцы Ленинграда.
Их темные волны, почтения полные, плавно качают.
И лапы подняли, как звери ручные, ночные мосты. 
                (1985 г.)
               
   Хочу вспомнить  еще двоих своих товарищей, неожиданно и безвременно ушедших из жизни, но оставшихся навсегда в памяти и жизни моей…

   Дважды мне пришлось побывать в полевых команди-ровках в экспедициях, где начальником был Володя Слободенюк. Это было в Забайкалье и в Якутии. Сам же Володя, изыскатель и проектировщик авто-мобильных дорог,  прошел всю страну.  Он умер на работе, во время совещания по Сочинской автомобильной дороге.


ВЛАДИМИРУ СЛОБОДЕНЮКУ

Идет мужик по коридору,
Как по нехоженой тайге…
Размерен шаг его суровый.
Чуть мрачновато сдвинув брови,
Он молвит праведное слово,
Махнув цигаркою в руке.

Конечно, молвит, в том отрада,
Что есть работа…и деньга,
Что за спиной колечко МКАДа,
И, соответственно, награды,
Которым мы, конечно, рады,
Но где-то ждет…моя…тайга!

И, хоть он в элегантных шмотках,
А все равно таежный вид…
Ему бы по заветным тропкам
Шагать, по забайкальским сопкам,
И на ближайшие высотки
Свой наводить теодолит!

В краях таежно-буреломных
Следы его ума и рук.
Вдали от стен первопрестольной,
Известен он в местах тех вольных
Своей футбольно-баскетбольной
Фамилией – Слободенюк!

Он полюбил душою чистой
«Гостеприимные края»…
Туда ссылали декабристов,
А век спустя, больших артистов,
И всяких прочих активистов…
Всех принимала та земля!

Володя – он из тех немногих,
Кому мила родная глушь…
Через леса, через отроги
Шел изыскатель длинноногий…
А через год, глядишь, дорога
Там извивается, как уж.

Нас пару раз судьба сводила
В командировке полевой.
Но память сердца не остыла…
Ей-богу, мы неплохо жили,
Трудились, пели, что-то пили…
И до сих пор передо мной

Деревня в забайкальских сопках,
По склонам выводки маслят,
Ковер из мхов ажурно соткан,
Бесшумно-сказочные тропки,
И на лугу, у речки кроткой,
Жарки, как солнышки, горят.

Я помню строй летящих уток,
Мосты на трассе Мирный - Ленск,
Растянутость якутских суток…
Там жизнь закручивает круто.
Там в кратеры алмазных трубок
Дождь просыпается с небес…

Когда я вспоминаю эти
Благословенные края,
Мне снова будто на рассвете
Шумит ветвями сосен ветер…
Как жаль, что мне уже  « не светит »
Вновь экспедиция твоя!

Но улыбаюсь я невольно,
Когда идет навстречу вдруг
Таежною походкой вольной
Товарищ мой, всегда спокойный,
С такой футбольно-баскетбольной
Фамилией – Слободенюк!
               
 (2000 г.)


С Володей Родюшкиным мы не только работали вместе, но и дружили семьями. Он был яростным походником,  рыбаком, вместе со своими друзьями освоил, кажется, все реки и озера средней полосы, нежно любил своих родных, своих старых и верных друзей, искренне, трепетно любил свою родину, страшно переживал все невзгоды, выпавшие на ее долю и на долю всех простых людей после развала Союза.  Тяжело болел.  Но из своей большой, дружной и теплой семьи, из дома, где и сегодня, уже без него,  часто собираются семьями его старые друзья, он не ушел, и не уйдет никогда…


    ОСТРОВ ВОЛОДИН
    (памяти друга)

Аккорды все глуше, все тише…
И в них превалирует бас.
А бомбы все ближе и ближе,
И рвутся уже среди нас…

И запросто может случиться
Беда в наших теплых краях.
И, видимо, нам не укрыться
От этой бомбежки, друзья.

Сидим мы, друг другом согреты,
За добрым домашним вином.
Вот только хозяина нету
За этим вечерним столом.

И как-то совсем необычно
О нем без него говорить.
Привычнее было бы лично
Поздравить и стопку налить.

Душа его к звездам несется,
А может быть, рядом парит…
И кто-то стихами зальется,
А кто-то в слезах промолчит.

Какое отличное фото!
Он здесь так чудесно небрит…
И каждому вспомнится что-то
Былое…И сердце болит…

И в память вдруг врежется остро
Холодно – свинцовый простор,
Ветрами пронизанный остров,
И греющий душу костер.

На острове этом заветном
Любил незабвенный наш друг
В тумане густом предрассветном
Ходить в одиночку на щук.

А поздней порой, на закате
Рабоче – рыбачьего дня,
Он всех обнимал, словно братьев,
И пил свою кружку до дна.

За то, чтобы завтра погода
Удачной для клева была,
За то, чтобы долгие годы
Нас дружба по жизни вела.

Под звездной туманностью млечной
Нам верилось твердо тогда,
Что мы молодые и вечные,
Что эта весна – навсегда!

Так может, пока мы живые,
Нам в юность отправиться вновь.
Там сосны нас встретят кривые
И трели ночных соловьев.

Под шум равномерный прибоя
На берег песчаный сойдем.
Под старой мохнатой сосною
Вечерний костер разожжем.

И звуки печальных мелодий
Растают в прибрежных кустах.
Название «Остров Володин»
Останется в наших сердцах.   

(28.10.2002)   

               
    Да, никуда не денешься, «бомбы …рвутся уже среди нас». Раньше, когда уходили наши старшие товарищи, те, что нас учили жить и работать, было жалко, было горько, но как-то объяснимо – возраст! Ну, что же, старые люди когда-нибудь умирают. А вот когда умирают вдруг твои друзья – одногодки, свои ребята и девчата, с которыми был на «ты», ездил в командировки, пел песни  и пил водку, делился сокровенным…  С каждым из них улетает кусочек и твоей жизни. Нам, правда, уже по 60-70 лет, но мы друг для друга - «ребята». Это уже моя «гвардия». И наше время близится. Значит, надо еще что-то успеть. И жить, пока живется…


        УХОДИТ МОЯ ГВАРДИЯ…

(В память ушедших навсегда моих товарищей,
Марины и  Володи Слободинюков, Розы Фокиной,
Володи Родюшкина, Виктора Бондарева,
Юрия Постового, Валерия Киселева,
в память всех, с кем рядом пришлось
мне жить, дружить, работать…)


Уходит моя гвардия, уходит …
Уходит в очень дальние края.
Аккорды неисполненных рапсодий
Звучат теперь ночами для меня.

Уходят невзначай, поодиночке,
В межзвездную бесчисленную рать…
Уходят почему-то чаще ночью…
Наверное, так легче улетать.

В огромную ночную эскадрилью
Вливаются товарищи мои…
Там так и обозначено на крыльях –
« Отдельная - Небесная - Земли ».

И я о многом думаю иначе…
И годы, как мгновения, бегут.
И кажется, что звезды светят ярче,
Как будто там готовятся и ждут.

Родные души, как родного, встретят,
Запишут в список, в свой летучий взвод,
И крылья, как положено, прицепят,
Возьмут в ознакомительный полет.

Я, в общем-то, спокойно ожидаю,
Когда шепнет мне кто-то: « Что ж, пошли… »
И выполнит мой персональный планер
Короткую команду: «От Земли!»

Пока живу, пока еще не поздно,
Я выпиваю свой бокал до дна…
А ночью долго вглядываюсь в звезды…
И повторяю ваши имена.

Уходит моя гвардия, уходит
В небесно - неизвестные края…
Аккорды неисполненных рапсодий
Звучат теперь ночами для меня…

(2001 г.)


У меня довольно много стихов, написанных для друзей к их дням рождения, к юбилеям,  как бы по необходимости,  по заданию, которое задаешь сам себе…  Песни же, как правило, появляются сами, рождаются из твоих дум, душевных переживаний и даже мучений, как результат какой-то внутренней работы, произошедшей от внешних нагрузок. И мелодия появляется или одновременно с первыми строками, а иногда даже раньше. Надо только не упустить, успеть записать возникшие слова, строки, рифмы, иногда, пусть пока не в рифму, туманные образы…  Это, как правило, но не всегда. Бывают песни, которые задумываешь, которые должен написать, вот именно на эту конкретную тему . И есть, к с сожалению,  задуманные,  но до сих пор не написанные…
Так что иногда песня рождается легко, вдруг, а иногда … Нет закона …

               
ЕСЛИ МОЖЕШЬ НЕ ПЕТЬ – НЕ ПОЙ…

“Если можешь не петь - не пой!-”
Говорил мне знакомый мой,
“И мотив у тебя не новый,
И поэт из тебя плохой.
   Ну и что, что горит закат?
   Всех волнует - но все молчат!
   Ну, увидел огонь в ночи -
   Смотри себе, и молчи!”

Что ты, как же не петь мне песен,
Если рядом - гроза в глаза,
Если поле колышет ветер,
Серебрит лепестки роса.
   И запуталось в соснах солнце,
   И играет волной прибой!
   И товарищ хороший рядом со мной...
   А ты мне говоришь - не пой!

Если можешь не петь - не пой!
Пусть уляжется в сердце боль.
Мне с тобой хорошо, мой милый,
Только ты ведь не мой - чужой.
   Стало трудно тебя делить,
   Без тебя о тебе грустить.
   Мой хороший, прощай, прости!
   Если можешь уйти - уйди.

Если просишь, уйду, конечно,
Только в сердце хочу сберечь
Чистоту, красоту и нежность
Наших, в общем-то, редких встреч.
   И сознаюсь тебе я честно,
   Когда сердце начнет болеть,
   Буду петь о тебе я песни,
   Песни грустные буду петь.

Если можешь не петь - не пой
О березах, что над рекой!
Сотни лет про березы пели
С грустью, радостью и тоской...
   Что ты все про луга да лес?
   В мире много других чудес!
   Ты бы лучше, товарищ, спел
   Про Париж или про Марсель.

Про Парижских бульваров кольцо
Пусть поет, кто к Парижу ближе…
Перелески рязанских сел
Мне дороже красот Парижа.
   Я люблю под Москвой весной
   Родниковую воду пить.
   Без живого тепла земли родной
   Мне ни петь, ни дышать, ни жить…

   (1976 г.)      


Я, как говорится, «поэт домашний», для друзей и близких.  Настоящий поэт, в моем понимании, это человек, душа которого, как камертон, отзывается на все отзвуки, проявления окружающей его жизни, тонкие процессы и изменения в природе, в человеческих отношениях, в обществе, во всех взаимодействиях окружающего мира. Его волнует все, и он способен, владея своим поэтическим даром, соответствующим образованием,  глубиной мышления, жизненным опытом, создавать  поэтические произведения самого разного содержания и формы. Творчество его разнообразно тематически, он создает образную картину мира и человеческой жизни. Он, как художник, видит все оттенки, невидимые другими, из обычного создает необычное, то, что уже волнует и покоряет, заставляя восхищаться, задумываться, грустить или радоваться. А я, как тот чукча на нартах, или казах на лошади, едет по степи, смотрит, поет о том, что видит и чувствует… Мои песни и стихи – это практически дневник моей жизни. Слагаются эти чувства в рифмованные строчки, иногда удачно, иногда не очень, ну и хорошо…
Ну, это так, неожиданное отступление…
               
Все, конечно, любят весеннее цветение, лето теплое, лес зеленый, живые реки да просторные озера. А зима, особенно в городе, особенно в огромном городе, и особенно в приличном возрасте, уже не приносит былой радости. Чтобы ее по настоящему полюбить, надо ее увидеть во всей ее мощи, широте, огромности, просторной безбрежности укрытых пушистым снегом полей, таинственности лесных тропинок, по которым лыжня извивается между опушенными соснами, детской румяной радости, летящей на санках с горок. Почувствовать ее опасную силу во время пурги и бурана, спокойную уверенность долгого тихого безветренного усыпляющего снегопада. А ведь такой красоты не ведают люди теплых стран!  У них там свои особенности и красоты. А зима настоящая – у нас, в России.
Вот две совсем разные песни  о нашей  российской зиме, одна очень давняя, вторая еще «тепленькая»...


       ЗИМУШКА-ЗИМА

Ох, загудели белые метели,
Звонкие тройки в поле полетели,
Снежные косы - серебро березы,
Жгучие, трескучие русские морозы!

 Припев:

Зимушка, зимушка, зимушка-зима,
Эх, понастроила сказки-терема!
Вьюга-метелица вихрем снежным стелется...
Русская красавица, русская зима!

Топают, топают валенки-сапожки.
Дети в пуховых платках - милые матрешки.
Под гору сани покатили сами,
И веселый снеговик шевелит усами!

Ну. кто полюбит, нежно приголубит?
Чтобы у Снегурки не замерзли губы,
Чтобы от ласки заблестели глазки,
И сердечко девичье таяло, как в сказке!

Вечером иней заискрится синий...
До чего ж красива зимняя Россия!
Полнится сердце радостью и болью...
Милое родное русское раздолье!

 (1975 г.)



     ЗАСНЕЖИЛО, ЗАПУРЖИЛО…

Заснежило, запуржило, запорошило…
В небе лопнуло тугое полотно,
И посыпалось на землю с неба крошево
Сквозь огромное ночное решето.

Прозевали что-то ангельские стражники,
И лавиною обрушились снега.
И летит-свистит, по-пьяному куражится
Беспокойная разбойная  пурга.

Словно ведьма покрывало черно-белое
Рвет в отчаянии на мелкие куски
Под ночные стоны ветра оголтелого…
И не видно в снежной заверти ни зги.

Вот уж вправду от души разбушевалася
Богатырская российская зима,               
И с огромным удовольствием, без жалости,
Лупит снегом  деревенские дома.

Непогода за ночь эту беспросветную
Всю округу безнадежно замела.
И засыпало  ту тропочку заветную 
К теремочку на окраине села.

Там сугроб уже дорос до подоконника,
Не откроешь дверь - завалено крыльцо.
И прекрасная невольница – затворница
Прислоняется к окошечку лицом.

И стоит она, и что-то шепчет истово.
Шаль пуховая на тоненьких плечах.
И дрожит перед окошком, словно искорка,
Стеариновая тонкая свеча.

Напролет всю ночь назойливо, невежливо
Ветер снежной дробью по стеклу шуршит.
А она все смотрит, слушает с надеждою -
Вдруг из вьюги кто в окошко постучит.

Кто-то призрачною тенью вроде крутится.
Может, кто-нибудь чужой, а может, свой?
И все кажется, что мерзнет там, на улице,
Друг желанный, долгожданный, дорогой…

В жизни нашей все когда-нибудь кончается…
На четвертый день покажется луна.
Звезды в небе, наконец,  разулыбаются,
И опустится на землю тишина.

Заискрится снежным пледом утро красное,
В белых шапках подбоченятся дома.
И во всей красе раскинется прекрасная,
Богатырская российская зима.

И сквозь утро, что укрыто белым бархатом,
Как положено в волшебном полусне,
Снег взметая, в полушубочке распахнутом
Будет мчаться верховой по целине.
 
(2010 г.)

Лечился в санатории под Тулой. Было нудно, тошно, скучно и одиноко в однообразии лечебных процедур, в очередях на уколы, клизмы, массажи и ванны. И грело мартовское солнце, растапливая остатки снега на дорожках между корпусами. И вдруг как-то вечером  увидел человека с лыжами. По воде плавает, что ли?.. Пошел за ним. Оказалось, что за территорией санатория и поселка идет дорога к лесу, а в лесу, великолепном сосновом лесу, еще зима, и полно снега, и одинокая потаенная лыжня бежит между огромными густыми соснами, выскакивая иногда из тени то на  искрящиеся снежные поляны, то на опушку леса к белому с темными подталинами полю.  Взял напрокат лыжи, и пошло настоящее лечение! Там, на лыжне, родилась эта песенка.

      ПО ЗИМНЕМУ ЛЕСУ

Как это прекрасно! Внезапно, случайно,
Забытой давно тишиною звеня,
По зимнему лесу в зеленую тайну
В страну-неизвестность уводит лыжня!   
   Две тонкие строчки, волшебные строчки!
   Я встал в колею, и у вас я в плену!
   Ведите меня, словно в сказке клубочки,
   Туда, где простят, где отпустят вину.

      Припев:

Под лыжами - скрип-скрип!
Под палками - хрусть-хрусть!
Шуршит, проседая, вечерний снежок...
И вот уже скрыт крик.
Осталась лишь грусть - грусть...
И чувство такое, что все хорошо.

А сосны навстречу плывут из тумана,
Блестя благородной своей сединой,
Как будто бойцы персональной охраны
Идут впереди, по бокам, за спиной...
   А вот и поляны пушистая скатерть
   Под солнцем оранжевым мелко искрит...
   И лекарь заботливый - пестренький дятел
   Старательно душу мою простучит.

Какое здесь солнце, какие здесь тени!
И воздух прозрачней хрустальной струи.
И вот уже кажется, что постепенно
Ко мне возвращаются силы мои.          
   И бродят давно позабытые чувства...
   Я в лес, словно в детство свое, ухожу,
   И в море безмолвной, застенчивой грусти
   Свободно пою... и свободно дышу.

      Под лыжами - скрип-скрип!
      Под палками - хрусть-хрусть!
Шуршит, проседая, вечерний снежок.
И вот уже скрыт крик.
Останется грусть - грусть.
И будет, наверное, все хорошо.

        (Краинка, 1996 г.)


Был момент в жизни, что-то не складывалось по работе, решили с женой уехать работать на Колыму, в места моего детства и юности. Не получилось, предложили ехать одному, без семьи, да и совсем в другое место. А пока ждал вызова, мысленно уже прилаживался к новой жизни. Зато попал в долгую полевую командировку в Забайкалье, в экспедицию к Слободенюку, в мостовую группу рабочего проектирования под руководством Раисы Павловны Волнухиной, прошедшей за свою жизнь и войну, и тайгу, и стройки, и изыскания, и много всякого всего… Там, прямо на месте проектировали мосты для автодороги Уфа-Челябинск.
Там, в экспедиции, написалась эта песня о людях, уезжающих, улетающих куда-то далеко от сегодняшней жизни, от друзей, куда-то на Север, в незнакомое. А в общем-то о том, что довелось пережить и самому, и  моим родным, и близким друзьям.


КУДА ТЫ УНОСИШЬ МЕНЯ, САМОЛЕТ?

Куда-то уносят меня, самолет,
Твои два огромных крыла.
Как близко луна, как высок небосвод!
Куда-то Земля поплыла.
   Куда ты уносишь меня, самолет?
   Туда, где метель и пурга...
   Где утром холодное солнце встает
   На серых оленьих рогах.

Туда, напоен ароматом идей,
Веселый романтик плывет.
А ты далеко, далеко от друзей
Уносишь меня, самолет.
   Друзья мои странной тоскою больны,
   И очень серьезны со мной.
   И грустью звучат переборы струны
   Вечернею тихой порой.

Не надо, не надо, не надо, друзья!
Я вашу любовь сберегу.
Мне снилась ночами глухая тайга,
Рассвет на крутом берегу.
   Там надо немедленно что-то решать,
   Там волны шумят под скалой.
   И надо упрямо шагать и шагать
   Неровной заросшей тропой.

Там ветер тревожит таежный костер,
И где-то мотор, как пчела...
А ночью спокойный мужской разговор
Про чисто мужские дела.
   Так пусть же мотор свою песню поет,
   Пусть мчатся назад облака!
   Мне нужен, товарищи, этот полет.
   До встречи, ребята, пока.

   (1971 г.)      

   Там же родилась и песня «Мой друг-дорожник», дань уважения к старшим нашим товарищам, старым изыскательским зубрам, прошедшим огонь, воду и медные трубы, поработавшим во всех без исключения районах Советского Союза, да еще и за рубежом, запроектировавшим тысячи километров автомобильных дорог. Каждый из них был легендой. Например, однофамильца моего, главного инженера проекта Мстислава Леонидовича Соколова когда-то в молодости вместе со всей дорожной экспедицией чуть не расстреляли басмачи. Многие воевали. Кто-то в 1941 году по приказу Сталина срочно  проектировал первую кольцевую автодорогу в обход Москвы. Другие восстанавливали разрушенные дороги и мосты. Потом проектировали автомобильные дороги страны, проходя изыскательскими трассами и по дальневосточной тайге, и по пустыням и степям Средней Азии, и по суровой тундре Севера. И до сих пор, поседевшие, но не сдающиеся, пашут и пашут,


    МОЙ ДРУГ-ДОРОЖНИК

В краях таежных сверкают тысячи огней,
И песней нежной звенит весенний смех детей.
И только сосны, быть может, вспомнят поутру,
Как шел нехоженой тропой товарищ мой сюда.

Мой друг – дорожник! Он шел вперед через снега,
Ему знакома  дальневосточная тайга,
Его встречала пустыня знойною жарой,
Он вел дороги за собой - и с ними жизнь!

Мы помним время - над головой зловещий вой!
Людское племя беду встречало за бедой.
Старуха злая нависла с острою косой
Над человеческой судьбой - и грянул бой!

И жизнь народа пошла через ревущий ад.
Сменил дорожник теодолит на автомат.
Одна дорога вела его через войну!
Прошел в боях свою страну и пол-Европы.

Виски седые - а он опять на биваках.
Ему тугие привычны лямки рюкзака.
Восходит солнце - и снова комната тесна,
И снова в поле зовет весна его!

Нет ни начала, ни окончания пути.
Планетный шарик он мог бы шагом обойти.
И в целом мире не может быть надежней плеч!
Прощай, товарищ, до осенних встреч!

Мой друг - дорожник идет вперед через снега.
Ему знакома дальневосточная тайга.
Его встречает пустыня знойною жарой.
Ведет дороги за собой - и с ними жизнь! 
   
(1971 г.)


ПЕСНИ О ВОЙНЕ... Великой Отечественной… Раз уж рабочая, производственная тематика так вот естественно перешла к военной, я перехожу к теме о войне, о солдатах…
Я был тыловым колымским  мальчиком, которого, к счастью,  миновали ужасы бомбежек, бегства из разрушенных и сожженных домов под обстрелом жутко ревущих фашистских самолетов,  гибели родных людей, голода и тысяч несчастий, выпавших на долю миллионов всех других советских людей. Но война эта, священная, жестокая и страшная, вошла в кровь, душу и память каждого, даже самого маленького человека. Мы знали и переживали все, что происходило на фронте. Это было естественно: школа, родители, радио, ежедневные последние известия, книги, кинофильмы. Страна жила войной, и мы, пацаны, жили войной тоже. Поскольку сознательным существом я стал уже в школе, то в памяти моей остались больше последние  годы войны, и ощущение не поражений, а побед. Но имена Зои Космодемьянской и Александра Матросова были для нас  именами не киношных героев. Они для нас были живыми, родными, все равно что сестрами и братьями, героически погибшими за родину и за победу. 
  Прошло много лет. И как-то на домашнем каэспэшном  концерте году в 83-м или 84-м я спел свою песню «Вальс 41 года», и один молодой парнишка вдруг отметил, что в тексте есть штамп – о Зое. А в это время борзые современные писаки по-своему изучали военные подмосковные будни 1941 года. И самое главное оказалось для них, что Зоя подожгла в деревне, захваченной немцами, не тот дом. И погибла, выходит, зря и глупо. И что я должен быть ответить этому мальчику, который, вероятно, «проходил» образ Зои Космодемьянской
в школе, в длинной череде книжных образов Рахметова, Печорина, Чацкого, Наташи Ростовой и Татьяны Лариной?.. Что была зима 1941 года, что живые, не киношные немцы в бинокли рассматривали с подмосковных деревенских колоколен башни, церкви и мосты Москвы, и через неделю-две готовились пройти парадом по Красной площади, что он были стопроцентно уверены в своей победе? Что жители Москвы ожидали самого страшного? И что наши солдаты тысячами погибали под огнем, под танками, понимая, что нельзя сдавать Москву, но вовсе не будучи  уверенными в успехе? И в это гиблое время шестнадцатилетняя школьница, не солдатка, не разведчица, подготовленная на спецкурсах, не «Никита», а обыкновенная советская московская девочка добровольно идет в тыл врага, готовая хоть что-то сделать для спасения своей родины, своей Москвы, своей матери и тысяч других матерей, идет на смерть, и достойно, гордо эту смерть принимает… Я помолчал, потом сказал, что я в это время мирно жил в тылу, очень далеко от Москвы и войны, а юная девочка Зоя пошла воевать и очень страшно погибла. А могла бы сидеть дома, с мамой, и ждать, что будет дальше… Или эвакуироваться куда-нибудь в Сибирь, или в Среднюю Азию… А она пошла воевать, и попала в плен к врагам, и перенесла пытки, и никого не выдала… и погибла…И для нас, ее современников, она навсегда Зоя Космодемьянская.

        ВАЛЬС СОРОК ПЕРВОГО ГОДА

Я негромко сейчас проиграю вам вальс.
Пусть он памятью горькою будет для нас.
Он как будто спокойно и мерно звучит,
Но от этих аккордов так сердце болит...

Он во мне, словно песня под грохот гранат,
Он во мне, словно стоны ушедших солдат,
Тех ребят дорогих, что остались в земле,
В том суровом московском седом декабре.

Припев:

Этот вальс во имя павших
      под Москвою в сорок первом году.
Этот вальс во имя парня,
       что шагал в атаку в первом ряду.
Этот вальс о всех сгоревших
       в огневой военной страшной пурге!
Их живые сердца темной ночью и днем
       будят память живых своим вечным огнем!
               
Я играю вам вальс и смотрю в этот зал...
Как хотелось бы мне, чтобы здесь танцевал
Ветеран боевой, с головою, как дым,
И отец мой, ушедший совсем молодым!

Чтоб ребята погибшие встали сейчас,
Чтобы Зоя могла танцевать этот вальс!
Танцевать и с тобой, и с тобой, и с тобой…
Танцевать и светиться улыбкой живой!
               
Пусть мой вальс невеселый звучит для живых,
Чтобы мы не забыли тех дней огневых...
Чтобы так, как Они, мы умели стоять!
Чтоб спокойно жила наша Родина-Мать!

Пусть же вечно гремит в моем сердце тот бой
В подмосковных лесах, занесенных пургой!
Свою боль, свою вечную память храня,
Мы стоим у священного чудо - огня!

 (1982 г.)

               
Во взрослом уже возрасте, прочитав десятки книг о войне, посмотрев сотни кинофильмов, общаясь в жизни своей с живыми ветеранами войны, я стал воспринимать эту войну не столько,  как череду ярких героических подвигов (хотя, конечно же, без них невозможна никакая победа), а в большей степени как неимоверный, на пределе человеческих возможностей, физический труд, каждодневный, непрерывный, остервенелый. Вот я в молодости занимался спортом, спортивной гимнастикой, волейболом, баскетболом, стрельбой, и, в общем-то, ни черта не боялся. И думаю, что не был бы трусом в бою. Но знаю, что никогда не был выносливым физически, как говорится дальние дистанции – не мой коронный номер. Марш-бросок в  противогазах в институтских военных лагерях я вспоминаю до сих пор, как кошмарный сон.  И мне, сегодняшнему, как-то особенно близки и эмоционально переживаемы и в книгах, и в фильмах описания будней войны, многокилометровых и многочасовых переходов, после которых приходится идти в бой, протаскивать по грязи и распутице груженые машины, пушки, строить под бомбежкой и обстрелом   мосты и переправы,   не с автоматом в руках, а с топором и пилой, бесконечное рытье окопов, ходов сообщения,  блиндажей. Труд, труд, труд…  До изнеможения…Потом сон, как обморок. Труд, бой, смерть…  Каждый день. И так четыре года. Мне думается, что многие немолодые солдаты, и партизаны, когда надо было отрываться от противника, оставались прикрывать товарищей своих еще и просто потому, что не было сил бежать дальше. И они оставались и отстреливались, пока были патроны, и взрывались последней гранатой, и погибали, и сама судьба делала их героями, чаще безымянными…

Первые майские дни 1980 года. Солнечное утро. Я шел пешком от метро «Площадь Ногина» (теперь «Китай-город») на работу в свой институт Союздорпроект, который располагался на Софийской набережной. Осталось спуститься  по Васильевскому спуску к   Москворецкому мосту. Настроение майское, праздничное. Иду мимо храма Василия Блаженного и вдруг слышу сзади какие-то ритмичные шелестящие или тихо звенящие звуки. Оборачиваюсь. В нескольких шагах за мной идут трое немолодых мужчин, в гражданских, видимо,  парадных, но не новых и не модных, не московских костюмах. И видно, что не москвичи, лица не по-городскому загорелые, обветренные. И руки рабочие, тяжелые руки. И как-то они основательно идут, спокойно, уверенно, плечом к плечу, как в строю. Как товарищи, уверенные в себе и друг в друге. А на гражданских пиджаках – ордена и  медали в два-три ряда. И вот медали эти, качаясь при ходьбе, и издают этот необычный шелестящий звон. Солдаты Великой Отечественной войны. Приехали на 9 мая, на праздник, может быть на парад Победы. А может быть на традиционную встречу ветеранов. Я прошел рядом с ними пять-десять минут, а запомнил на всю жизнь. А тогда сами зазвучали слова: «Мы не забудем никогда, за что вручали эти ордена!» Так появился  «Марш ветеранов».


        МАРШ ВЕТЕРАНОВ

Сегодня майская земля свои цветущие поля
Одела в синие туманы...
Негромко золотом звеня, по старой площади Кремля
Идут седые ветераны.

Припев:

Сияйте, звезды, сверкайте, ордена,
В весенний день Победы!
Мы не забудем никогда, мы не забудем никогда,
За что вручали эти ордена!
Мы не забудем никогда, мы не забудем никогда,
За что вручали эти ордена!

Ты помнишь первые бои, где все товарищи твои
Легли на взорванной границе...
Как немец рвался на восток, и каждый день был так жесток!
Война листала черные страницы.
   Перед фашистскою ордой стояли насмерть мы с тобой,
   А пули молодость косили!
   И нам вовеки не забыть, как Жизни мы спасали жизнь,
   Какой ценой мы победили!


Нам не забыть с тобою, брат, жестокость штыковых атак
И труд войны невыносимый,
И слезы жен и матерей, и горе взрослое детей,
И стон измученной России
   Четыре года - страшный сон. Четыре года - смерть, огонь!
   Как эти годы были долги!
   И много лет нам вспоминать, и много лет нам вынимать
   Из тела старые осколки...

И вот сегодня в нашу честь звенит, гремит оркестров медь,
И послабее ноют раны...
Негромко золотом звеня, по старой площади Кремля
Идут седые ветераны!
   Родная русская земля! Дай бог, чтобы твои поля
   Ревущих бомб забыли звуки!
   А нам - навеки быть в строю! Мы честь солдатскую свою
   На память передали внукам!

Сияйте, звезды, сверкайте, ордена,
В весенний день Победы!
Мы не забудем никогда, мы не забудем никогда,
За что вручали эти ордена!

Мы не забудем никогда, мы не забудем никогда,
За что вручали эти ордена!

 (1980 г.)

 
              Я давно мечтал увидеть вживую потрясающий воображение скульптурный ансамбль Вучетича на Мамаевом кургане в Волгограде. Не знаю, с чем можно сравнить огромную фигуру Матери – Родины с поднятым вверх мечом, стоящую на вершине огромного холма. И вот я еду на праздник Победы в Волгоград с экскурсией наших ветеранов. В купе нас четверо. Кроме меня, Анатолий Дроздов и два бывших воина, Михаил Скобелев и Анатолий Иванов. С Ивановым мы в 1964 году работали вместе в Индонезии, в группе рабочего проектирования, и хорошо знали друг друга. Но он никогда не рассказывал о военных годах. Как только поезд тронулся,  мы сразу же начали отмечать день Победы. Воины наши еще и матерые дорожники-изыскатели, так что, когда мы с Дроздовым к ночи уже были на пределе своих возможностей, они только-только раскочегарились. И вот тут уже пошли беспрерывные и очень эмоциональные воспоминания и рассказы  о войне, и о личной войне каждого из них. Толя служил в дальней артиллерии, главного, так сказать, калибра. И лупил уже во всю мощь по Берлину, когда его тяжело ранило. И увезли в тыл. И Берлин взяли без него. И он не получил медаль «За взятие Берлина!» И прошло уже тридцать пять лет, а у него эта обида, как заноза в сердце. И он почти кричит: «Ты понимаешь, Миша?! Я же стрелял по Берлину!» Он поднимает рубашку, приспускает шаровары, показывает давнюю зарубцованную рану. Слезы на глазах. А Миша обнимает его, и тоже расстегивает рубашку, показывает свои раны на груди и ноге, начинает громко рассказывать о своей войне. Он начинал пацаном в партизанском отряде, и попался как-то в разведке к немцам (или полицаям), но удалось убежать. А потом уже воевал в регулярной армии. И тоже был тяжело ранен. И раны их ноют до сих пор, особенно при сырой погоде…И уже давно глубокая ночь, а воины наши пьют и орут о войне, и стучат кулаками по коленкам друг друга, и обнимаются, и смеются, и плачут одновременно. Дроздов свешивается с верхней полки: «Вы, вояки, успокоитесь когда-нибудь? Дайте поспать хоть немного! Скоро утро уже!» Они в другом времени сейчас, в своем прошлом… Я слушаю, слушаю, слушаю…  Я должен написать песню о Сталинграде. Наконец, ложимся…Как будут чувствовать себя завтра, когда приедем в Волгоград?
А завтра оба в парадных костюмах с орденскими колодками на груди, почти как огурчики (правда, несколько помятые), только чуть-чуть смущены вчерашними откровениями. Экскурсия по городу, по памятным боевым местам, потом на Мамаев курган. Я больше стараюсь ходить один, прилаживаясь периодически к разным экскурсоводам, слушаю рассказы о разных эпизодах Сталинградской битвы, о солдатских подвигах и хитростях, об отдельных героях и о том, как дрались за каждый дом, и за Мамаев курган. Тут вся земля была пропитана металлом, возьмешь горсть земли, в ней осколки металла. Я бродил по Мамаеву кургану, мимо каменных фигур солдат, фигур, стоящих отдельно и слившихся с каменной стеной, мимо фигуры сидящей матери, держащей на руках убитого или тяжело раненного солдата, у  подножья нереально огромной скульптуры Матери-Родины, по тихому Пантеону Славы с вечным огнем. Здесь, на Мамаевом кургане, эти скульптуры еще и говорят, из каменных развалин слышатся стоны, возгласы  «Ни шагу назад!», звуки стрельбы.
Ночью читал дневные записи и лежа на верхней полке, писал, много писал, стараясь втиснуть в стихотворные строки все, что чувствовал. Даже слезы иной раз выступали на глазах. Не получался припев. То, что «Это наша победа!» - было ясно, а дальше… На другой день, 9 мая, весь город был на набережной, идущей вдоль Волги на многие километры. Вернее, тысячи людей сидели на откосе, а внизу, на набережной, с трибун звучали торжественные речи, на сценах выступали артисты и играли оркестры, стояли пушки для салюта. На реке стояли катера, с одних, пожарных, вверх летели водяные фонтаны, с других во время орудийных залпов фейерверком взлетали цветные ракеты. И каждый взлет ракет встречался оглушительным радостным криком тысяч детей и взрослых, расположившихся на берегу. Особенно детей! Это было здорово! И припев песни получился сам собой.
А песню я,назвал «На Мамаевом кургане».

               

         НА МАМАЕВОМ КУРГАНЕ

По обычной, по  серой,  бетонной плите,
Я, как  будто бы к небу, иду к высоте.
По  зеленым откосам желтеют цветы,
И  томится - колотится сердце в груди.

Над курганом с мечом встала Родина-Мать.
Дети, враг нашу землю  не должен топтать!
Дети милые,  встаньте  за  землю свою!
Дети, сильными будьте в смертельном бою!


 Припев:

 Это наша победа!
 Это наша победа!
 Пусть ракеты над Волгой, как птицы,  летят!
 И  кричат дети звонко!
 Улыбается Волга!
 И, как витязь бессмертный, стоит Сталиград!


Смерть мгновенье  свистела - и душа,  словно дым.
Пуля хлопца задела - мать склонилась над ним.
Стала камнем от горя, не поднять  тяжких рук.
Только слезы по камню  бегут и бегут.

А солдаты  громадой   утеса стоят!
Слышу грозное слово: «Ни шагу назад!”
И команда гремит: “По захватчикам, пли!!!”
Там, за матушкой Волгой,  для нас нет земли!»


Голос каменных воинов четок и строг:
«Мы сражались за  вас! Каждый сделал, что мог.
Счастлив будь, только  помни в  торжественный час -
Ты, товарищ, живешь за себя и за нас!

Под обрывистый берег песчаный сойди,
И в ладони холодной   воды зачерпни!
Будешь пить  долго-долго воду матушки-Волги,
Что служила  последней границей Войны!»

 (Волгоград, 9 мая 1985 г.)


Сегодня нет уже в живых ни Иванова, ни Скобелева. Но я успел им подарить свои песни. Они  требовали, чтобы я их передал куда-то, в Совет Ветеранов или в какой-нибудь военный ансамбль. Я пробовал потом, но у меня ничего не получилось. Я же не композитор и не профессиональный поэт. Песни надо пробивать, все теперь стоит денег, а у меня нет и времени на это, я занят основной своей работой, да и просить не хочется. Что-то удалось напечатать, что-то я пел сам на самодеятельных концертах. Теперь вот пишу эту книгу, чтоб осталась память для родных и друзей.

Несколько лет мои стихи и песни о войне и о дорогах печатались в нашем отраслевом журнале «Автомобильные дороги». Однажды в преддверии очередного Дня Победы меня спросили, нет ли у нас живого, настоящего, боевого ветерана Великой Отечественной войны, чтобы дать о нем очерк с фотографией.  И я рассказал им о нашем главном инженере проекта Раисе Павловне Волнухиной, и вывел на нее журналиста. Зная ее скромность, попросил не упоминать обо мне, боялся ее гнева. Раиса Павловна воевала  в должности командира саперного, потом коменданского взвода, участвовала в освобождении  Венгрии, Румынии, Австрии. Закончила войну в  Чехословакии в звании лейтенанта, среди наград медаль «За отвагу», орден Красной Звезды. После войны окончила МАДИ, работала в ГДР, в Сибири, на Дальнем Востоке. В Союздорпроекте проработала более 50 лет, став одним из ведущих специалистов по проектированию мостов. Имеет звания «Почетный транспортный строитель», «Заслуженный строитель РСФСР». Я работал у нее в группе рабочего проектирования в Забайкалье в 1971 году. Строили мосты по нашим проектам военные строители. И надо было видеть, как они на глазах из бравых вояк превращались в смущенных юношей, когда появлялись пред ее светлые очи на очередной разнос по поводу своих недоделок и неполадок на стройке. С ней не было легко и просто, характер у нее остался с войны, и только улыбка в хорошие минуты открывала вдруг совсем другого человека, милую и красивую женщину. Она очень много работала, и требовала этого от других, и обижалась на нас, когда мы в воскресенье уматывали из камералки в сопки, или на речку Хилок, или шастать по карьерам в поисках интересных камешков, пиритов или ониксов. Мне подумалось тогда, что она еще воюет, что она сегодня, через много лет после войны, работает не только за себя, но и «за того парня», за тех, кого она потеряла в войну. Я тогда написал балладу о ней, о «девчоночке в защитной гимнастерочке». Стихи поместили в журнале вместе с очерком и фотографией Раисы Павловны при всех ее орденах и медалях, которые до этого мы никогда на ней не видели. Слава богу, она жива, на пенсии, приходит иногда в гости к своим бывшим сотрудницам, все ей очень рады.


  БАЛЛАДА О ДЕВЧОНОЧКЕ
           В ЗАЩИТНОЙ ГИМНАСТЕРОЧКЕ…
                (Раисе Павловне  Волнухиной
                в день Победы)

Березовые рощицы... Рассветы в них полощутся,
И с ветерком играются дрожащие листы.
Вдруг бешеными громами взорвалось небо... Бомбами!
Под крыльями у ящеров - могильные кресты.

Гремело граммофонное: «Вставай, страна огромная!
Вставай, страна огромная! Вставай на смертный бой!»
И, как серпом по колосу, в бой уходила молодость...
В тоске качались матери...” Вернутся ли домой?”

Вокзальными перронами, товарными вагонами,
Машинными колоннами или пешком в строю,
Неслаженными ротами сурово, молча топали,
Мгновенно и безропотно меняя жизнь свою.

Девчонки и мальчишки, забросившие книжки.
Мальчиши-Кибальчиши, забывшие про страх...
И среди них девчоночка со сбитой набок челочкой,
В защитной гимнастерочке, в кирзовых сапогах.

Девчонка эта славная звалась Раиса Павловна.
Росточка была малого, зато характер - да!
И был порядок воинский, и фронт 2-й Украинский,
И переправы под огнем, и Красная Звезда!

Россией разоренною, Европой опаленною,
Потерями и стонами изранена душа.
Но мужество не старится... И в памяти останется,
Как спит солдат, намаявшись, мгновеньем дорожа...

Узнали майским утром мы - утихла вьюга лютая!
Победными салютами светились города!             
Но память о пожарищах, о боевых товарищах,
О тех, кто был в огне тогда, осталась навсегда...
            
Солдат народу служит... А полстраны разрушено...
И надо жизнь налаживать... И дел невпроворот…
И двинула из мстителей учиться на строителя.
Такой вот удивительный случился поворот.

И вновь, как на задании, в Сибири и в Германии
Служила Рая Павловна, не пряталась в кусты!
Судьбу самостоятельно решала, основательно,
Всерьез и окончательно... И выбрала мосты.

В быту и жизни скромная, в работе неуемная...
Энергия огромная, неугасимый пыл.
Верна солдатской чести, она делами крестится,
За тех, кто с нею вместе был, за тех, кто не дожил!

Ее судьбою стало - надежными мостами
Соединять откосы соседних берегов,
И, стоя под пролетом, услышать первый грохот...
Такая есть традиция в среде мостовиков.

На карте обозначено, на что года потрачены...
Кружочки эти значат рождение городов.
А между ними линии... А там, где реки синие,
Дорога машет крыльями - пролетами мостов.

А если вдруг оглянется, там, за спиной туманятся
Тайга дальневосточная, сибирские снега,
И МКАД - кольцо московское, с березками да соснами,
И в паводке весеннем подмосковная Ока.

Сегодня, в день Победы, рассыпятся ракеты
Шарами разноцветными по сумеркам Москвы…
Мы Вас, Раиса Павловна, сердечно поздравляем!
Спасибо Вам огромное за то, как жили Вы!

За все, что нами пройдено, за то, что наша Родина
Живет, хотя и крутится в заботах и слезах,
Я кланяюсь девчоночке со сбитой набок челочкой,
В защитной гимнастерочке, в кирзовых сапогах...

(9 мая 2000 г.)


Мне дорог образ старого солдата, трудового человека, всю жизнь выполняющего любую трудную работу, которую надо делать, потому что надо. Потому что никто за него ее не сделает. И это нормально, такова жизнь. Он так работал, он так воевал. Слава богу, остался жив, и надо было снова начинать жить и работать, работать, восстанавливать разрушенную жизнь. Он спокоен, надежен, уверен, умел и находчив. Он честен и по настоящему благороден, этот любимый мной и очень уважаемый человек, советский солдат. Не пишу русский, потому что он и русский, и казахский, и украинский, и белорусский, и…и…и… А в общем-то, как и воспринимала его в войну Европа, все равно русский. В песне «Ребята трогают медали» (другое название «Память») слова мои, а музыку написал Аркадий Лебедев, муж моей сестры. Мы ее исполняли на каком-то конкурсе вместе, и даже получили диплом. Хорошая мелодия, да и слова  мне нравятся, чего уж там скромничать… Хорошая, сердечная песня получилась.


 РЕБЯТА ТРОГАЮТ МЕДАЛИ…
               
Ребята трогают медали,
Все просят что-то рассказать.
А он свое твердит устало:
“Чего там, хлопцы, вспоминать?
   Чего там вспоминать, ребята,
   Один я, что - ли, воевал?..
   Была война. Я был солдатом.
   И очень от войны устал.»

Как хорошо спуститься быстро
На берег, что травой зарос,
И знать, что не раздастся выстрел
Внезапно из-за тех берез.
   Купать коней в восходе солнца,
   И каждый день все жить, и жить!..
   Как этим милым славным хлопцам
   Такое счастье объяснить?

И сознаваться неохота,
Как долго по ночам, во сне,
Он поднимал в атаку роту
Навстречу смерти и войне.
   Война его не отпускала
   Так много лет после войны...
   И только мать его спасала,
   Перерывая эти сны.

Ребята трогают медали,
Все просят что-то рассказать.
А он свое твердит упрямо:
«Чего там, хлопцы, вспоминать?
   Чего там вспоминать, ребята,
   Грохочущий смертельный ад?
   Была война. Я был солдатом.
   И жил, как должен жить солдат.

   (1985 г. )

На работе у нас, в Союздорпроекте, эти стихи сегодня украшают памятную доску с именами союздорпроектовцев, погибшей в боях за Родину.   И я этим очень горжусь…


Мне, конечно,  очень хотелось, чтобы ветераны все-таки услышали или прочитали мои песни о них самих, о войне. Аркаша Лебедев расписал мне ноты на «Марш ветеранов» и «Мамаев курган», и три года подряд я ходил 9 мая на Поклонную гору и раздавал ветеранам листки с песнями. Они искренне благодарили, и я уходил успокоенный, с чувством выполненного долга. А впечатления от этих моих походов и встреч, от увиденных трогательных встреч самих ветеранов, с цветами, слезами, объятиями, с пришедшими вместе с ними  детьми и внуками, со старыми негромкими песнями на полянах под березами в парке, вылились вот в эти строки.


  СОЛДАТСКАЯ ВЕСНА

День долгожданный настанет
В солнечных майских лучах…
Он аккуратно достанет
Старый костюм… в орденах.

Молча, сосредоточенно,
Чтоб не попортить эмаль,
Старым зубным порошочком
Орден почистит… медаль.

В сумку чекушечку водки,
Закусь да черненький хлеб.
Ну, и, конечно, пилотку,
Возрастом в тысячу лет.

Скромненько грудь с орденами
Полуприкроет плащом,
И двинет на встречу с друзьями…
К тем, что остались еще.

И среди струйных фонтанов
Гордой Поклонной горы
Вспенятся воспоминания
Той незабвенной поры.

Кто-то обнимет, простонет:
«Ты еще жив, старина!»
И бесконечное «Помнишь?»…
И имена… имена…

Снова как будто бы встали
Вместе на самом краю…
Только чудовищно мало
Их остается в строю.

Память военная свята…
И, может быть невзначай,
Вспомнится тот… сорок пятый…
Незабываемый май!

Вспомнятся майские росы,
В сполохах воинских гроз,
И распушенные косы
Раненых белых берез.

Как из мгновенного среза,
Который осколок просек,
Будто бы девичьи слезы,
Капал березовый сок.

И лейтенант с рыжим чубом
Все на мгновенье забыв,
В полуоткрытые губы
Капли, как в детстве, ловил…

Как, опьяненный покоем,
Спрятавшись в гуще ветвей,
Страшно уставшим героям
Пел про весну соловей.

В майское небо стреляли
Те, кому выпало жить,
Горькую клятву давали
Всех, кто погиб, не забыть
                - 
Встанут живые герои
Тех обжигающих лет,
Молча, не чокаясь, стоя
Выпьют за тех, кого нет.

Сядут в тени на поляне
Строгие, как на подбор.
И потечет неуставный
Долгий мужской разговор.

Жизнь обсуждают солдаты…
Вот кто-то сжал кулаки:
«Как-то обидно, ребята…
Что-то не так, старики».

Кто-то ругнет перестройку:
«Разве ж за это в бою?..»
Дальше затейливо-бойко
Что-то про мать… не свою…

Звуком басов остановит
Их гармонист полковой.
«Бросьте, ребята… Не стоит…
День-то сегодня какой!»

Братцы, кончайте беседу!
Кто опоздал, не налью!
Выпьем за нашу Победу!
Выпьем за юность свою!

Выпьем за то, что седые,
Выпьем за то, что живем!
Выпьем, друзья, за Россию,
Выпьем… и нашу споем.
               
Как хорошо им всем вместе
В этой солдатской весне…
И довоенная песня
Вдруг прозвучит в тишине

(Май 2003 г.)


   Иногда песни рождаются совсем необычно. Припев будущей «Строевой» появился году в 1963, дальше дело не пошло. Наверное, двух месяцев военных институтских лагерей мне не хватило, чтобы проникнуться по-настоящему армейской жизнью. Зато под эти слова я укачивал маленькую дочку, Танюшку, которая под «баю-баюшки-баю» спать начисто отказывалась и орала, пока я не начинал шагать по комнате в ритме роты и петь громко «Вставай солдат, вставай солдат!». Под это «Вставай» она исправно засыпала. Между прочим, ее сегодняшний муж Николай – бывший военный. А песню я написал через много-много лет, когда наш небольшой коллектив самодеятельных поэтов при ДК «Красный Октябрь» пригласили выступить в воинской части в Митино.

       СТРОЕВАЯ

За взводом взвод ровняет строй.
Блестят приклады автоматов.
Дорогой дальней полевой
Идут российские солдаты.


Алеет знаменем закат.
Темнеют вдалеке дубравы.
А нас работа ждет, солдат.
Нас ждет огонь у переправы!
               
Припев:

Шагай, солдат! Шагай, солдат!
Опять звучит сигнал тревоги!
Вперед, солдат! Вперед, солдат!
Не для тебя спокойные дороги!
               
Ровней шеренги, тверже шаг.
Затянем песню строевую!
Пусть знает друг, пусть знает враг -
Мы защитим страну родную!

А ну-ка, хлопцы, от бедра!
Чтоб стать девчата оценили,
И вспоминали до утра
Про нашу молодость и силу!
               
Ох, и не балует судьба
Простого русского солдата.
И снова в путь зовет труба.
И снова далеко куда-то.

Пройдут армейские года.
Настанет время - расставаться.
Но мы запомним навсегда
Солдатское святое братство!

 (1999 г.)

    Еще одна песня, «из военных», неожиданно родилась в первой моей загранке – в Индонезии. 1965 год. Второй год командировки в группе рабочего проектирования на строительстве дорог на острове Калимантан. На 8 марта хочу написать песню для жены и ее подруг. О том, какие они молодцы, потому что вот уже больше года живут тут с нами, в Лумбанге, в совершенно невообразимых условиях. Большой деревянный сарай у джип – трассы, разбитый на небольшие комнаты-клетушки, с земляным полом, крышей из пальмовых листьев, стенками в одну доску  не до потолка, так что соседям слышен каждый звук. Один туалет и титан - душ на сорок душ советских специалистов. Вода привозная из реки. Электричество от движка, вырубающегося на ночь, в 11 часов. Ночью - с фонарями. Пауки, бегающие по стенам, огромные трещащие мухи-цикады, на полу какие-то черные твари, похожие на скорпионов, огромные летающие и жрущие одежду тараканы, здоровенные противные гусеницы, змеи, которых в основном встречаешь на дороге или в лесу, но иногда посещают и наш сарай. Тогда гоняемся за ней всем скопом. Живем своим коллективом, развлекаемся, как можем, например, выходом на  базар в ближайшую деревню. Женщинам труднее, потому что мы, мужики, заняты работой. Но они, наши жены, настоящие героини, сами держатся, и нас поддерживают. И благодаря им жизнь идет, как надо, без стонов и нытья, даже весело. Я хочу написать о том, что они – настоящие солдатские жены, наша опора и надежда. А стихи вдруг независимо от меня, сами собой складываются о судьбе жен настоящих солдат, военных жен, и появляются образы из любимых военных песен. Тут и «Темная ночь», и «Землянка», и «Жди меня, и я вернусь…» И неожиданно получилась вот такая песня.


      МНОГО ПЕСЕН ПОЮТ…

Много песен поют о любви безответной,
Много сложено песен для родных матерей.
Ну, а эта - о женщине, что беззаветно
Жизнь связала с судьбою солдатской твоей.

Помнишь время, солдат, как на бой звали трубы.
Целовала тебя вот уже в сотый раз,
И стонала, стонала сквозь сжатые зубы,
И плескалась беда в глубине ее глаз.

И в землянках сырых тихо песня звучала.
От вчерашнего боя укрывшись пургой,
“Жди меня”, - ты шептал, - “Жду, родной - отвечала,-
Жду, родной, каждый час, каждый миг я с тобой!”

Вспоминали не раз мы, по жизни шагая,
Сколько бед и невзгод нам пришлось пережить,
Как улыбки подруг в трудный час помогали,
Помогали и радость и горе делить.

Берегите ж, ребята, своих яснооких,
Самых верных своих, самых нежных друзей,
И негромких стихов неумелые строки
Подарите любимой подруге своей.

(1965 г.)

               
Раз уж речь пошла о женщинах, хочется мне включить сюда еще одну песню, к теме о войне не относящуюся, но также появившуюся нечаянно, неожиданно для меня самого.
Все мои песни мужские и чаще всего связаны с тем, что мне пришлось пережить и перечувствовать. А тут… Однажды позвонил мой институтский товарищ и попросил написать поздравление пожилой женщине, их хорошей знакомой. Я много писал таких поздравительных, юбилейных од для своих близких друзей, в том числе и на работе. Даже потом выпустил целую книжку. Но не для незнакомых людей, о которых ничего не знаю. А писать общие фразы неинтересно. Но позвонила его жена, очень просила, хоть пару куплетов. Короче, я что-то написал, от женщины к женщине. Отдал, поблагодарили, можно забыть…  Но  там, в этих строчках появились какие-то необычные чувства и образы. И я стал работать дальше, и даже переживал написанное, просто по человечески. И появилась песня пожилых российских женщин, которую я сам петь не могу, и кому передать, не знаю. Так, пою иногда про себя…А представляю, как бы ее пела Нона Мордюкова с подружками в каком – нибудь старинном доперестроечном фильме…Да под водочку, да под пелемешки, да с малосольным огурчиком…  Да уж и нету Нонны Викторовны…
Ничего – то я не успел…


    НЕ ГРУСТИ, ПОДРУЖЕНЬКА…

Как-то незаметно так, еле-еле-еле,
Облаками по небу синему года
Плыли... и головушки наши побелели...
Ничего, подруженька, это не беда.

Души наши девичьи чуткие, нешумные,
Слышат, как по рощицам плавает рассвет.
Все, конечно, сбудется, что судьбой задумано,
Ведь плохой погодушки у природы нет.

Почему-то, милая, в мире так устроилось,
Что на бабьих жилушках держится Земля.
Мы с тобою сильные... Только жаль, что молодость,
Все, что было - не было, воротить нельзя.

Нам бы в небо птицами взвиться сизокрылыми,
Понырять там в матовых мягких облаках,
Да по-над закатами рядышком с любимыми
Вороных коней купать в золотых снегах!

Рассмеется вскорости девица - метелица,
Расцветет узорами тонкими окно...
Было или не было? Верится - не верится...
Даже если снилося, славно все равно!

Милая подруженька, сядем на завалинке,
Семечки полузгаем... Ах, хорошо сидим!
Завтра снег повыпадет... Мы наденем валенки,
По лесу попрыгаем, снегом поскрипим.

А потом погреемся. Разведем застолье.
Песенку придумаем из щемящих слов
Про девичью - женскую непростую долюшку...
Чтобы было горестно, сладко да тепло!

Ангел, что хранит тебя, пусть еще потрудится!
Пусть сияет солнышко еще много лет!
Что судьбой задумано, все, конечно, сбудется...
Ведь плохой погодушки у природы нет…


    ПЕСНИ, НАПИСАННЫЕ В ЗАГРАНКЕ...

    Я старался в необычных и непростых условиях жизни и работы за границей поддерживать своих товарищей, писал к праздникам разные веселые вирши, хохмы, организовывал вечера, спортивные соревнования и т. п. В общем, старался, как мог, облегчить нашу жизнь. А песни, которые там написаны, наполнены тоской по родине, по родным людям, по родным местам...
Институт наш, Союздорпроект, с 1938 года и до времени так называемой «перестройки», т.е. года до 1990, был ведущим в стране головным институтом по изысканиям и проектированию автомобильных дорог и сооружений на них, и выполнял также  работы за рубежом. Группы рабочего проектирования Союздорпроекта в течение десятков лет работали на строительстве автодорог и мостов более чем в 30 зарубежных странах, в основном в Азии и Африке. Поэтому почти всем моим соратникам по институту пришлось побывать или в джунглях, или в пустыне, или еще в какой-нибудь глуши. В основном в глуши, потому что изыскатели почти всегда идут впереди строителей, пробивая трассу будущей дороги в пока что не обжитых местах. Так что экзотика Зарубежья для нас нередко тесно совмещается с некоторой неустроенностью, так сказать, с отсутствием комфорта и присутствием местной фауны и флоры в избыточных количествах.

Первая моя загранка –ИНДОНЕЗИЯ (1964-65 г.г.).  Огромный остров - материк Калимантан (Борнео). Группа рабочего проектирования на строительстве автодороги Танжунг-Куаро. Изыскатели – проектировщики из Московского и Киевского отделений Союздорпректа. Нас  8 человек, дорожники, геологи, я - мостовик. Большинство с женами, но были и холостяки (после отпусков или на срок до года). И строители. Здесь, на нашем участке в Лумбанге, около 40 человек, в том числе несколько детишек разного возраста. Полтора года прожили в том сарае, который я уже описал выше, потом, после того, как к нам в Лумбанг вдруг добралась комиссия во главе с представителем Министерства строительства Индонезии и нашим Замминистра, нам быстренько построили вполне приличные домики рядом с новой трассой дороги. А дорога уходила в горы. Сначала строительство дороги намечалось вдоль существующей джип-трассы, потом кому-то пришло в голову изменить направление, и идти на участке Лумбанг-Сонгка через перевал. Ко времени моего приезда дорога уже свернула с джип-трассы, готовое земполотно пробежало несколько километров по предгорью и уперлось в  горные джунгли, т.е. горы, густо поросшие лесом, иногда  с такими огромными деревьями (ствол которых внизу превращается в три огромных плоских «стабилизатора»), что их приходилось взрывать. Наши изыскатели с помощью индонезийских рабочих пробивали трассу дороги дальше, закрепляли ось трассы, вычерчивали планы, геологи с помощью шурфов давали геологию, мы с  Витей Сазонтьевым, нашим дорожником,  делали теодолитные съемки логов, и я проектировал косогорные трубы с приемными колодцами и подпорные стенки. Запроектировал пару небольших мостов. Один на входе в горы построили  с балками из монолитного железобетона, потому что никакого мостового полигона еще не было, а кольца труб возили издалека, из Танджунга. Стройка в горах – очень сложное дело. Лес по трассе будущей дороги надо срубить, спилить, потом сжечь, потому что вывозить нечем и некуда. Однажды мы с Виктором чуть не попались в такой пожар. Индонезийцы подожгли лес, а нас не предупредили. Когда мы почувствовали опасность, я еще задержал Виктора, решил поснимать на кинокамеру. Зато потом драпали так, что разбили о скалу теодолит.
Однажды я наблюдал, как работали бульдозеристы, которым надо было добраться по уже расчищенному от растительности откосу вверх до места, где должна лечь «полка» дороги. Косогор был такой, что бульдозеры приподнимались на дыбы, грозя опрокинуться назад. Индонезийские бульдозеристы встали. Тогда за рычаги сели два наших инструктора, Саша Аристов и Толя Смирнов. И два бульдозера, рыча и дымя, стали потихоньку карабкаться вверх, «елочкой» поворачивая то влево, то вправо, то приподнимая, то опуская отвалы, то замирая на месте. Когда они добрались до верха и начали потихоньку подрывать себе площадку, чтобы образовать горизонтальную «полку», внизу  раздалось дружное «ура» на двух языках, индонезийцы вскочили в свои бульдозеры и поперли вверх. Они вообще-то очень смелые, даже бесшабашные люди - когда их везут на работу на грузовике, они сидят чуть ли не на фарах. Еще два слова о наших бульдозеристах. Они жили вместе, в одной каморке. Саша однажды, лежа на кровати, слушал музыку по приемнику, отдыхал… Толи не было. Саша повернул голову – на соседней кровати лежала змея, приподняв голову в Сашину сторону. Мы смеялись потом, что он вылетел на двор в горизонтальном положении. Ну, змею мы всем скопом долго гоняли, ловили, и, в конце концов, зарубили лопатой. А через несколько дней наступал новый  1965 год. Я попросил индонезийцев, они принесли чудесную изумрудную неядовитую змею, мы засунули ее в светлую большую бутылку из под вермута, закрыли красивым бумажным колпаком. Я написал соответствующие стихи. И Саше за новогодним столом вручили этот подарок. Он, конечно, снял колпак, в бутылке извивается змея,  раздался дружный женский визг, и мужской хохот. Сам он, конечно, был несколько потрясен... Оба наши бульдозериста абсолютно не ругались матом, ни в быту, ни во время работы. Но у Толи была постоянная присказка «Едрить твою налево», которая звучала часто по самому разному поводу. Я, придумывая каждому из товарищей персональный новогодний подарок, не придумал ничего лучшего, как написать ему стихи, которые были оформлены, как красивый диплом, или адрес.


АНАТОЛИЮ СМИРНОВУ - НОВОГОДНЕЕ

Люблю я хлопцев с речью смелой.
Смирнов – едрить твою налево!

А ну, браток, загни кудряво,
Рвани – едрить твою направо!

То речь густая, крепкий мед.
Давай –едрить твою вперед!

С тобой знакомству очень рад
Мороз – едрить твою назад!

В подарок стих прими..На том
Бывай – едрить твою кругом!

Такая вот веселенькая ерунда. Прозвучали стихи (тексты поздравлений были записаны на магнитофон), потом заставили Толю прочитать самому. Всем очень понравилось… А со следующего дня он начисто перестал говорить эту свою фразу, к которой мы привыкли и которая уже составляла часть нашей жизни здесь. И я себя чувствовал как-то неловко.
В общем, развлекались, как могли. И купались в горной мелкой речке, и пытались в ней ловить рыбу с помощью сетки - накидушки, на индонезийский манер, и устраивали на берегу пикники, и играли в волейбол между собой ( однажды очень испугались, когда к нам пришли с желанием поиграть индонезийские рабочие, в бараках у которых были заболевшие оспой), учились у индонезийских ребятишек пускать змеев. Играли в бадминтон. Учил нас Алексей Бучкин, наш союздорпроектовский геолог, уже давно работавший в Индонезии, и хорошо освоивший эту их национальную игру. Потом мы с ним играли и дома, в Союзе. Хороший, веселый был человек. Ему, как геологу, много пришлось поездить по Калимантану, по всем участкам строительства, и жить в разных условиях, и на лесных биваках в том числе, и, значит, воду пить ту, что есть. Потом долго еще работал дома, в Союздорпроекте, и в загранке, в Лаосе, потом долго болел, а когда умер, обнаружилось, что вошла в него какая-то экзотическая зараза. Светлая ему память! Много можно писать о наших людях, с которыми свела судьба, но оставлю это на будущее, если хватит мне сил, упорства и времени, постараюсь написать что-нибудь под условным названием «Наши за границей».
   А сейчас хочу сказать вот о чем. Экзотика тропической страны с ее необыкновенной, прозрачной зеленью, красотой пальм самых разных видов, высоких трав, необычных растений, изумительных огромных цветов, в том числе и на деревьях, таких же разноцветных и больших бабочек, огромного размера жуков и гусениц, богомолов в виде древесных веточек или зеленых травинок с листочками на ножках, многочисленных ящериц, незнакомых птиц, не только летучих мышей, но и летающих лисиц и собак, бесчисленных обезьян, змей разного цвета и размера, греющихся на теплой проезжей части дорог, людей другого народа, вида, цвета и обычаев, все это потрясает в первые дни и месяцы. Потом привыкаешь. Обнаруживаешь, что жара есть жара, а воду подвозят не всегда во время, а в дождевой период беспрерывно низвергающаяся с неба вода не дает возможности нормально работать, а без работы трудно бороться с охватывающей тебя тоской, что цветы не пахнут, что красивая яркая трава жесткая, и прежде, чем садиться на любой пригорок, надо проверить, нет ли под тобой какой-нибудь опасной живности, а бананы пресны, и жутко хочется яблок, и все бы отдал, чтобы побродить по нашему нежному прозрачному березнячку, и посидеть в прохладе на бревнышке у вечернего костра, постоять на опушке леса и долго и бездумно смотреть и смотреть на колышущиеся под ветром серые или желтые колосья пшеничного поля. Через какое-то время живешь и работаешь, делаешь все, что положено, и постоянно глушишь в себе, в душе, в сердце и в голове уже неуничтожимое и постоянно растущее чувство «Хочу домой! Хочу к детям, к маме, к друзьям, к дому своему! На Родину хочу!!» Тогда рождаются не очень веселые песни…


ИЗЫСКАТЕЛЬСКАЯ – ИНДОНЕЗИЙСКАЯ
               
На карте видны острова.
Малайскими их называют.
Там русская наша братва
Друзьям строить жизнь помогает.

Живет там веселый народ,
Чуть-чуть нас темнее по цвету.
Там лето стоит круглый год,
А снега ни капельки нету.

В ветвях ветер песню поет,
И джунгли от края до края.
И лишь изыскатель бредет
Тропой обезьяньего рая.

А там, у него за спиной,
Взрывчатка зверей распугала.
Громадною рыжей змеей
Дорога ползет к перевалу.

И трасса зеленой тропой
Ведет от Лумбанга до Сонгки.
Идет он, усталый и злой,
Покуда хватает силенки.

О, солнечный Калимантан!
С тоскою жару проклиная,
Я вспомнил родной Магадан,
Столицу колымского края. 
   
 (1965 г.)   


  И СЕРДЦЕ ПЛАЧЕТ…

Боже, как тепло! Абсолютный юг!
Плавит все вокруг солнца желтый круг.
Ожерельем рек - пальмовый узор...
Сказочный, чужой простор.   

Припев:

И сердцу грустно,
И сердцу больно,
И сердце плачет о русской красоте,
О русской речке, о русской роще,
Широком поле и березке вдалеке.

В солнечной стране все, как в чудном сне.
С ветки обезьяна лапой машет мне.
Милая моя, даже шимпанзе
Не смогли бы жить везде!

Если долго зной, хлебу не родить.
Без земли родной трудно долго жить.
Родина моя, край далекий мой!
Шлет тебе привет сын твой.
               
(Индонезия, 1966 г.)

  И все-таки это была первая заграничная командировка, и мы были молоды, и впечатления эти незабываемы, как и пережитые трудности. Перед отъездом я написал песню на мотив очень популярной индонезийской песни. Здесь «авас» значит «опасно», вроде нашего «атас». Вава – так называют обезьяну, серебристого гиббона. Такая вавочка, Лялька, жила у нас в городке, прирученная (относительно) нашими геологами Витюковыми. А если на трассе в горах хочется пить, можно вырубить кусок лианы, перевернуть его верхней стороной вниз, и из него польется жидкость, которую можно пить, как воду.

      
    ПРОЩАЙ, ИНДОНЕЗИЯ!

В воздухе чистом легко и быстро под облаками летим.
Внизу проплывает седой Калимантан.
Об острове этом, в джунгли одетом, память в сердцах сохраним.
Много прожито и пережито там!

Авас, авас, авас – джунгли тут и там.
Дробью тревожной прозвучит там-там.
В зеленых джунглях – не в парке,
А нам идти вперед!

Вспомним мы горы и косогоры, в чаще лесной биваки,
Где нас пугали большие пауки,
Кобры, удавы, резвые вавы, ящериц целый набор.
Ночью протяжный звериный разговор.

Авас, авас, авас – опасность позади,
Авас, авас, авас – опасность впереди.
В зеленых джунглях – не в парке,
А нам идти вперед!

На всей планете смеются дети тише, чем в этом краю.
Сердцу теплее в солнечном раю.
Но часто, бывало, мы вспоминали лес, занесенный пургой,
Белые хаты над спящею рекой.

Авас, авас, авас – не грусти, браток,
Выпей в дороге из лианы сок.
В зеленых джунглях – не в парке,
А нам идти вперед!

В песнях воспета, солнцем согрета древняя эта страна.
В сердце навеки теперь живет она!
Лотосом мая пусть расцветает жизнь и свобода твоя,
Вечная сказка – Индонезия!

Авас, авас, авас – пусть шумит прибой.
Солнце и джунгли увезем с собой…
Прощай, таинственный остров,
Калимантан седой!

 (1966 г.)


Сказка была разрушена незадолго до отъезда домой. В Индонезии произошел антикоммунистический переворот. Была какая-то провокация (в центре, конечно, не на Калимантане). Свергли Сукарно, к власти пришел генерал Сухарто. Началось дикое избиение коммунистов, которых в общем-то в Индонезии было не мало, и компартия имела значительное влияние. В основном это происходило на Яве и на Суматре, в наших глухих калимантановских краях мы, во всяком случае, особенно этого не ощущали. Но подежурили несколько недель по ночам, делая вид, что работаем, чем удивляли единственного охраняющего наш строительный городок полицейского. Но строительные работы практически прекратились. Трудно стало с продуктами, долго не было подвоза. Я ел бутерброды с маргарином, а жена не могла. Потом трудно и долго, со всякими сложностями улетали. Во время перелета с Калимантана на Яву, в Джакарту, в полете отказал один из двух двигателей. Сели в Сурабае, благо, аэродром почти на берегу. На следующий день на маленьком самолете прилетели в Джакарту. В Джакарте танки, митинги, плакаты с надписями «Убить того-то», с рисунком «костер под серпом и молотом». Молодые индонезийские «хунвенбины» с заточками прокалывают шины машин. Жены в панике. В общем когда, наконец, сели в наш родной советский ИЛ-18, женщины ревели от счастья. И все-таки Индонезия помнится солнечной и прозрачно-изумрудной, как молодость. На память об Индонезии остались несколько резных деревянных фигурок, альбомчик марок, полученный в придачу при покупке этих фигурок, маленький  металлический рикша с коляской, альбом черно-белых фотографий, не очень хорошо снятый кинофильм, переснятый недавно доморощенным методом на видеокассету. И кооперативная квартира на Планерной, в которой мы живем с 1968 года, причем вступить в кооператив мне помог бывший парторг дорожного контракта на Калимантане Павел Алексеевич Чекрыжов, который здесь, в Москве оказался тогда заместителем Краснопресненского райисполкома.

        АФГАНИСТАН.
Через десять лет, в 1976 году, командировка в Афганистан, на два года, в группу рабочего проектирования на строительстве автодороги Шиберган – Маймене. Опять оставили дочку Таню, теперь уже с моей мамой. Но мы решили, что Валя едет на один год, до отпуска. Ехали поездом до Термеза, потом, после прохождения таможни, на большом катере через Аму-Дарью на ту сторону, в Афганистан. Так получилось, что за время этой командировки мне несколько раз пришлось останавливаться в Термезе. Я не был ранее в нашей Средней Азии, да еще на самой границе. Чувство было сложное. Вроде и наша страна, и совсем другая. Где - нибудь в Забайкалье или в Якутии я чувствовал себя, как дома. Здесь – нет. Хотелось поскорее оформить документы, взять билет и уехать.
Афганистан нас встретил пыльной мглистой бурей.  Мы долго ехали на УАЗике вместе с встретившим нас Стасом Карпухиным, руководителем проектной группы,  до Мазари-Шериф, где располагался штаб строительства,  потом еще дольше, до Шибергана,  по голой безлесной пустыне, изредка, в кишлаках, обрамленной деревьями, и Валя моя все грустнела и грустнела. Но когда уже в вечерней темноте, въехали в Шиберган, который производил впечатление города, освещенного фонарями, а затем въехали во двор, затененный  деревьями, на душе стало веселее. А там пошло обустройство комнатки, предоставленной нам в полуподвальном помещении, знакомство с соседями и соседками, их женами, с двором, кухней и т. п. А когда афганский хозяин всего двора и жилья, Расул, вдруг принес нам огромную чашу чудесного плова в честь нашего приезда в Афганистан, настроение стало нормальным.
Уже назавтра мой предшественник Коля Гунько повез меня по строящейся дороге знакомиться с состоянием строительства, с местными особенностями организации дел, взаимоотношений с афганскими специалистами и руководством, а главное, с тем, что мне предстоит делать, что доделывать, что заново проектировать. Потом был общий вечер, на котором представляли троих вновь приехавших и прощались, хорошо прощались с отработавшими свой контракт и уезжавшими домой специалистами, не скрывающими своей радости. Мы поняли, что абсолютного сухого закона для нас здесь нет, и уж по праздникам наши обычаи соблюдаются. Очень кстати оказалась и моя гитара. Здесь все покупают приемники и магнитофоны, но в этот вечер чуть не слезами на глазах, по-моему, впервые за много месяцев, просто сидели рядышком и пели наши песни под мою довольно неумелую, но нахальную игру… Потом пошла работа. Мостовик в группе я был один, еще два дорожника да геолог с бурмастером. Работы было много, и были всякие разные технические сложности, о которых здесь писать не буду. Через несколько месяцев нас, всю группу, перебросили вперед по ходу строительства, в Давлатабад, где надо было проектировать дорогу, а мне мост через реку Ширинтагао. Также было много труб, которые строились из бутового камня с железобетонным перекрытием. Потом, после постройки полигона у моста, начали строить прямоугольные трубы из железобетонных блоков. Работать было интересно, потому что вся стройка была рядом, и приходилось курировать ее и оперативно решать массу технических проблем, возника-ющих постоянно, нередко с помощью строителей. Давлатабад – это обычный кишлак, в котором есть несколько лавок со всякой блестящей мелочевкой, тканями, с небольшим базаром, где можно купить фрукты, орехи, овощи и свежую баранину. Да, еще с телефонной станцией в виде древнего телефона с крутящейся ручкой, по которому, видимо, сообщались срочные новости, и по которому мне однажды пришлось разговаривать с Шиберганом, с начальством. На краю кишлака за каменным забором построенные под руководством советских специалистов два одноэтажных домика для будущих учителей будущей школы. Ну, а пока в них располагались советские специалисты – дорожные строители, с женами, некоторые с детьми. Еще маленький домик – склад продуктов. У каждой семьи – по комнате. На полдома общая кухня. Туалет. Душ холодный, вода из артезианской скважины. Воду в ведре грели кипятильником. Потом привезли вагончик- баню, где раз в неделю можно было помыться. На второй год, когда появились мужики – холостяки, появился вагончик – столовая, с афганцем поваром, который умел делать неплохо два-три блюда. Когда наша группа переехала в Давлатабад, эти два домика за оградой, с пустым голым двором производили гнетущее впечатление, тем более что за забором нищий кишлак, холмистая пустыня, вдали длинная горная гряда. На торжественном веселом «общем собрании»  по поводу нашей «прописки» я вывесил лист ватмана с нарисованными в аксонометрии дворовыми объектами, которые предлагалось построить самим (и с помощью местной афганской власти и строителей), чтобы жить, «как человеки». В том числе: гравийные дорожки, водяные ванны (для прохлады, вместо фонтанов), волейбольная и бадминтоновская площадки, стол для настольного тенниса, детские качели и песочница, огородные грядки  и…бассейн. Последний пункт вызвал явное недоверие и смех…  Когда я уезжал домой, все было построено. За бассейн, построенный без санкции высокого и далекого начальства, я сначала был под угрозой репрессий, потом, после того, как начальство, приехав в далекий заброшенный пыльный кишлак, само вдруг окунулось  в прохладную водицу, получил благодарность и задание построить рядом с бассейном здание клуба, чтобы освободить помещение красного уголка под жилье. Работа спасает мужиков. Женщинам гораздо труднее. И всяких женских переживаний у них больше, и тоска по оставшимся дома детям и мамам острее, и  наши мужские рабочие неурядицы они вынуждены переживать, и вообще жить годами в этом вынужденном общежитии, а не в своем доме, им очень, очень нелегко. И я благодарен своей Валентине,  она и здесь, как и в Индонезии когда-то, была мне опорой и подругой, не стонала и не ныла, вкусно кормила, чем-то поила, еще и песни пела, хотя и не пелось ей, и ждала она отпуска из последних сил.
Да и не только она одна. Песню мою «Письмо на Родину», которую я написал уже позже, когда был один, все женщины наши не могли слушать без слез.


        ПИСЬМО НА РОДИНУ

Я пишу вам письмо, дорогие друзья,
Из довольно пустынной местности.
Я по радио слышу - у вас там снега,
А у нас нынче дождик в окрестности.
   Заграницу я эту освоил уже,
   Только знаете, братцы, обидно:
   Бабы ихние ходят всегда в парандже-
   Ни лица,  ни фигуры не видно!

 Припев:

А у вас там метель, а у вас там пурга,
Облака в синей дымке плавятся,
И на тысячи верст голубые снега,
И верхушки берез курчавятся...
   Там, в далеком заснеженном милом краю,
   Я тропиночку каждую знаю!
   Голубые края, ах, Россия моя!
   Как скучаю я, как скучаю!


Не подумайте, братцы, здесь всякое есть…
Не задавит нас серая скука!..
Вон стоит в Мазарях голубая мечеть,
Вся в мозаике - древняя штука!
   А вся улица - это ж сплошной магазин,
   Ткани разные, галантерея!
   Только я не хожу в них, поскольку один,
   Ну, а женщины - просто балдеют.

Мы дорогу ведем через эту пустынь…
Чтоб она послезавтра сгорела!
Там, где надо, естественно, ставим мосты...
В общем, нужное делаем дело.
   Для детишек построили сами бассейн.
   Говорят, получилось неплохо!
   Ну, дорога, конечно, еще не шоссе...
   Но зато есть собака…  Тимоха.

Не жалею я! Что вы, о чем говорить?
Я ж тут деньги гребу лопатой!
Жигуля я бы смог через годик купить,
Да вот только не знаю, надо ль.
   Я арбузы тут ем и орехи грызу.
   Говорят, даже стал чуть потолще...
   А вчера я во сне видел нашу грозу...
   И я будто бы с дочкою в роще...

А у вас там метель, а у вас там пурга...
Облака в синей дымке плавятся.
И на тысячи верст голубые снега,
И верхушки берез курчавятся.
   Там, в далеком, заснеженном, милом краю
   Я тропиночку каждую знаю...
   Хоть глазком бы взглянуть на Россию мою!
   Как скучаю я, как скучаю...

    (Афганистан 1977 г.)

    После отпуска я вернулся в Давлатабад один. Сначала было даже здорово. Была снята часть напряженки, рождаемая в таких командировках женской половиной, с их чисто женскими проблемами, в которые не хочется вникать, и они мужиков даже раздражают. А через пару месяцев… Я был единственный холостяк на 12 семей. День за работой, в разъездах по объектам, на мосту или в камералке за чертежами и расчетами. А вечер… Я делал все, что положено: что-то строил на участке, играл в волейбол и настольный теннис, учил ребят (правда, почти безрезультатно – да и ветра были частые) играть в бадминтон, бренчал на гитаре, организовывал вечера, писал стихи под рисунки в стенгазету, и новогодние вирши, дома часами возился с маленькой полуторагодовалой Наташкой, дочкой соседей Паймовых, с которой у нас была взаимная любовь. Потом наступал вечер и особенно ночь, темная, душная и очень одинокая. Загранка становилась похожей на тюрьму, правда, добровольную и хорошо оплачиваемую. Я не выдерживал, выходил на двор и, мешая спать соседям, часами шагал от дома до дома, хрустя сапогами по гравию, постепенно переходя на строевой шаг. И сам себя убеждал, какой я мужик – молодец. Так, в этих ночных «походах» написалась эта песня.


ОПЯТЬ ВДАЛИ Я ОТ РОССИИ

Опять вдали я от России,
В разлуке с дочкой и женой.
Как говорится, в солнечной пустыне
В кино хожу я сам с собой.

Припев:

Но у меня душа солдата,
И у меня гвардейские усы,
И нас так просто не возьмешь, ребята!
Не веришь - у друзей моих спроси.

Я знаю, что такое заграница -
Здесь без работы сдохнешь от тоски.
Кому-то заграница - это Ницца,
А мне все больше джунгли да пески.

Не хвастаю, но песне есть причина -
Я просто гордость берегу свою.
“Мужчина должен быть всегда мужчиной”-
Я сам себе по вечерам пою.

Настанет день - друзей увижу старых,
Обнимет дочка ласково рукой,
Подаст жена мне старую гитару
И тихо скажет : “Долго ждали - пой!”

И я спою, что у меня душа солдата,
И как растил гвардейские усы
И что нас так просто не возьмешь, ребята!
Не веришь, у друзей моих спроси.

Пускай чужое небо надо мною,
И песни трудно петь в чужом краю,
И на душе не весело - не скрою,
Но я стою, как будто бы в строю.      
   
(1978 г.)


По производственным делам периодически приходилось ездить в штаб, в Мозари-Шериф, за несколько сотен километров. Обычно вызов подгадывался  под выдачу зарплаты для нашего участка. Если нет, приходилось кому-то ехать специально. Дорога в один конец занимала весь день. Это было до войны, поэтому ездили мы спокойно, часто в одиночку, с афганским шофером. Едешь, едешь целый день… От Мазари до Шибергана дорога приличная, а дальше трясешься в клубах желтой пыли по разбитому, в ямах и рытвинах старому щебеночному покрытию, частично засыпанному песком,  кругом плоская или холмистая пустыня, вдали горы. В их тени вдалеке беззвучно шествует караван верблюдов. Впереди обязательно едет  на ослике человек в чалме и халате. Тишина. В шесть часов вечера шофер останавливает машину, расстилает на обочине маленький коврик, становится на колени, кланяется, что-то бормочет, молится аллаху… Теряется ощущение времени и пространства, кажется, что ты затерян где-то в средних веках, в какой-то совсем другой жизни. Но на заднем сиденье джипа портфель, а нем самое дорогое для всех нас на сегодняшний день. И это не афгани и чеки. Зарплату, конечно, тоже ждут, но это привычно и обычно. Я везу почту, письма из дома. И их ждут, как манну небесную. И никто, ни один человек сегодня не ляжет спать, пока не дождется машины, а значит, меня. И я уже знаю, кто обрадуется, а кто будет огорчен, и ему придется ждать еще месяц. Джип давно бежит в полной темноте, освещая фарами только кусочек пыльной дороги впереди, вырывая иногда углы серых глиняных дувалов в старых кишлаках. И вот, наконец,  слабо освещенная улица Давлатабада, джип сворачивает к нашему участку. Шофер сигналит. Но ворота уже открыты. И люди уже все во дворе, и дети, все. Дождались. Кто-то тянет руки к портфелю, я его отдаю, пусть уж этот нетерпеливый доброволец возьмет на себя раздачу радости и огорчений. А я устало отвечаю на вопросы о новостях в штабе и вообще в мире. Кто-то тащит меня закусить с дороги. И спать… Зарплата – завтра. Двор пустеет…


         ПОЧТА В ДАВЛАТАБАД

Ты бежишь, товарищ старый, по пескам Афганистана,
На ухабах зарываешься в пыли.
Солнце село нынче рано, и верблюжьи караваны,
Словно тени, растворяются вдали.

Вот и звезды замигали, мы с тобой чуть-чуть устали,
Но ты знаешь сам, о чем тут говорить,
Мы везем с тобою почту, и должны, пусть даже ночью,
Эту почту обязательно вручить.

Припев:

Ты лети, лети, мой джип - пусть мотор гудит упрямо -
По пустыне, по холмам, влево, вправо, вверх и прямо!
Ничего нам не дадут, не представят нас к награде.
Просто там, в Давлатабаде, нас с тобою очень ждут.
Нас с тобою очень ждут.
 

В этих маленьких конвертах легкое дрожанье веток,
Посвист иволги и кружево берез,
Распустившиеся розы, и распущенные косы,
И улыбка, и немножко женских слез.

Вот каким товаром важным мы заполнили багажник -
Нет в пустыне никого важнее нас!
Мы, брат, делаем карьеру! Мы с тобою - дипкурьеры.
Ты прости, я давану чуть-чуть на газ.

Мы уедем, мы забудем про верблюжьи караваны,
Про горячие бездонные пески,
И среди родных и близких, среди сосенок лучистых
Отдохнем от холостяцкой от тоски.

Но через года, сквозь время пронесу я непременно,
Как навстречу мне звенели голоса,
Как товарищи бежали, как их руки чуть дрожали,
Как сияли ожиданием глаза!

 ( Афганистан, 1978 г.)


Заканчивался второй год, я считал дни до отъезда. Вдруг вызов в Мазари. Главсец и начальник контракта Виктор Григорьевич Лапшин предлагает продлить на год, хочет, чтобы я сделал всю проектную документацию по следующему мосту, в Маймене. Я понимаю, что это знак доверия ко мне, которое проявилось у него совсем даже не сразу. Но сил у меня еще на год нет. И я ставлю условие: «Я сделаю все за полгода. Сейчас еду в отпуск. И чтоб жене разрешили приехать со мной.» Он соглашается. После отпуска Валя приезжает со мной, на два месяца, потом уезжает. До сих пор с ужасом вспоминает все мытарства и ужасное самочувствие в самолете, и всю дорогу с пересадками… да и вообще Афганистан
      Командировка эта и вправду оказалась нелегкой для нас, с приключениями с самого начала. Еще когда жили в Шибергане, в первый год,  нашу проектную группу по просьбе афганской стороны направили в командировку в Герат, чтобы мы выдали часть изыскательских и проектных работ для того, конечного, участка будущей дороги, от Герата по направлению к Маймене. Вот удача! Предстояло проехать по всему Афганистану с севера на юг, через знаменитый перевал Саланг, к Кабулу, потом дальше на юг, к  Кандагару, потом на запад и снова на север к Герату. Мы доехали до Кабула, встретились со своими союздорпроектовцами, работавшими и жившими в Кабуле, поехали дальше на новой машине с новым афганским шофером (который на руль этой машины сел впервые). Ехали целый день, почти без остановок. В нескольких километрах от Кандагара усталый шофер заснул. Машина слетела боком с насыпи, несколько раз перевернулась. Стас Карпухин и Леша Паймов отделались легкими ушибами. У меня сотрясение мозга и продранная сбоку нога. А геолог Витя Бондарев, за 20 минут до переворота поменявшийся со мной местами, кроме сотрясения мозга, получил по позвоночнику удар ящиком с теодолитом. Больница в Кандагаре, потом госпиталь в Кабуле. Я очухался в три недели, Виктор пролежал три месяца. Потом работали дальше, не в Герате, конечно, а на своем участке. Так что, насыщенная получилась командировочка. В памяти все, что пришлось пережить и, конечно,  все товарищи мои, советские специалисты, со всех концов Советского Союза, «шурави», как нас называли афганцы. Готовясь к отъезду домой и прощанию с ними, с кем прожил и проработал два с половиной года,  написал последнюю афганскую песню, а спеть не смог, разволновался тогда, перехватило дыхание. Был уже, что называется, на пределе…


    ЧТО ПРОЖИТО, ТО ПРОЖИТО

Что прожито, то прожито, товарищи мои...
Поплавали мы знатно!
Всегда когда-то к пристани уходят корабли,
И мне пора обратно.
   Туда, где милый дом,
   Где в сильные морозы
   Березка мерзнет под окном
   И снегом греет косы.

Мы, как одна команда, прожили здесь года,
Как в кубрике, матросы.
Дорогами далекие связали города.
А было все не просто.
   Пустыня-океан.
   Глубины - не измерить!
   Пора, давай команду, капитан,
   Списать меня на берег.

Плывет еще корабль наш по солнечной пыли,
Матросы все на реях,
А я уже прилип к борту и жду, когда вдали
Откроется мой берег.
   «Земля, моя Земля! -
   Шепчу я, как в дурмане,
   Прими меня в свои поля,
   Рассветы и туманы…»

Прощай же, товарищи, ваш путь еще далек.
Желаю вам удачи!
Пусть так же вам знакомый замигает огонек
В тот час, что вам назначен.
   Прощай, Афганистан!
   Махну тебе платочком.
   Я что-то, кажется, устал,
   Домой хочу – и точка!

Так уходили многие – сегодня мой черед
С командою прощаться
И что-то на прощанье даже водка не берет…
Споем-ка лучше, братцы!
   Споем в последний раз.
   Вы подтяните тихо.
   Последний раз пою для вас,
   Не поминайте лихом!

    (Афганистан  1979 г.)


Ребята потом говорили, что меня нельзя посылать за границу. Послали в Индонезию – там переворот, работа кончилась. Послали в Афганистан, с которым были прекрасные отношения еще при шахе, потом при Дауде. Свергли Дауда (я, кстати, успел спроектировать постамент под его бюст в Шибергане), появился Тераки, чей портрет на плакате присутствовал в котловане при закладке первой опоры на мосту в Маймене, потом вместо Тераки появился Амин. Ужесточение обстановки. Нам запретили выезжать на рыбалку, и вообще куда - либо без разрешения. На дальней буровой у нефтяников ночью убили афганца - охранника, отрезали голову. В общем, когда я уезжал в январе 1979 года, уже что-то назревало. И прорвалось потом сначала резней, когда наших ребят, чехов, других специалистов начали убивать исламские фанатики в Герате, Кандагаре, других местах. Потом раскол в армии. У них практически началась гражданская война. Я еще до того в случайном разговоре с одним из наших военных советников понял, что не только нет никакого нашего политического влияния, но и даже знания о том, что у них тут зреет и происходит, нет тоже. Афганцы – очень закрытый народ. Когда наши ввели войска, я считал, что надо обязательно ввести, спасти, забрать всех наших  специалистов и уйти назад. Потому что воевать там и победить невозможно.
И обидно! До войны они к нам, русским, очень хорошо относились, с уважением. А сегодня и Афганистан, и Россия – это совсем другие страны, не те, что были тогда.

          

   ЛАОС...
   Прошло еще много лет. 1987 год. Старый мой товарищ по институту, главный инженер проектов мостов в Лаосе, Юрий Федоров, предлагает поехать руководителем группы рабочего проектирования на строительство моста через реку Седон в южной провинции Лаоса, в городе Паксе. В группе у меня должны быть инженеры: еще один мостовик, дорожник и геолог, наши союздорпроектовцы. Но сначала надо ехать одному, найти проектные материалы по предыдущим построенным мостам, а главное, выбрать из двух предложенных в техническом проекте мест пересечения реки одно, просчитав предварительно оба варианта, выбрать рекомендуемый, обосновать его выбор и утвердить у лаосского руководства. И вот я опять долго, почти сутки,  лечу на самолете во Въентьян, меня встречает переводчик, селит в квартире - гостинице, знакомит с лаосским инженером, которого зовут Сай, и который будет курировать мою работу и помогать мне. Потом меня отправляют в Паксе, и я много часов  сижу в аэропорту в ожидании самолета на Паксе, отвратительно себя чувствуя, потому что простудился в гостинице с непривычки под включенным кондиционером. И я сижу и думаю, что через несколько дней мне исполняется пятьдесят лет, и из носа у меня течет, и мне то жарко, то знобко, а меня опять куда-то несет к черту на куличики, в незнакомые места и к незнакомым людям, с которыми надо будет долго, несколько лет, жить рядом и работать. Вместо того, чтобы сидеть спокойно в Москве, с женой, дочкой и внучкой, и заканчивать со своей бригадой мост через Оку на обходе Коломны (очень похожий, кстати, на тот, что надо строить на Седоне). Но это так, минута слабости. Экзотика меня уже не волнует, но работа должна быть интересной, и роль у меня поважнее, чем в предыдущих командировках… И еще я должен подработать на квартиру для дочкиной семьи. Наконец, сижу в самолете АН-24, с металлическими сиденьями вдоль бортов, вещи всех пассажиров складываются в ногах между сиденьями и закрываются сеткой. Лечу, смотрю в окошко, на сплошные зеленые джунгли, желтые ленты речек, чересполосицу прямоугольников рисовых чеков около поселков. В общем-то знакомые по Индонезии картинки. Настроение улучшается, старые мысли и новые впечатления постепенно складываются в куплеты.


САМОЛЕТ ВЪЕНТЬЯН-ПАКСЕ

Плывет по небу самолет.
И это небо не в России...
Плывет по небу самолет,
Гудит, как старый паровоз.
   Поземкой белою метет
   По крыльям АН-24.
   Куда опять меня несет?
   Я не отвечу на вопрос.

Плывет по небу самолет...
И я смотрю в иллюминатор.
Граница здесь рекой течет.
Все то, что справа - Таиланд.
   Бери левее, друг пилот,
   Нам в Таиланд пока не надо!
   А все, что надо, говорят,
   Купцы привозят на талат.

Плывет по небу самолет...
Какие желтые тут реки!
И незнакомый капитан
В другую жизнь меня везет.
   Вот рощи пальмовой букет,
   Паркетом рисовые чеки.
   А дальше - стелется туман...
   В него садится самолет.

Плывет по небу самолет...
И это небо не в России...   

(Лаос  1987 г.)      


Начало было замечательным. Легко сошелся с нашими советскими специалистами. Почти все они переехали в Паксе после строительства моста в Сибангхиенге. Справили мое пятидесятилетие. При этом выяснилось уже потом, что я нечаянно снял действующий у них при прежнем руководителе контракта сухой закон. А в это время старый главспец уехал, новый еще не приехал, и они впервые с моей подачи отпраздновали вместе день рождения. И это стало традицией. В эти первые два месяца я с помощью Володи Левицкого (наш союздорпроектовский дорожник. Контракт у него вскоре заканчивался) провел все изыскательские и проектные работы по выбору рекомендуемого варианта, утвердил его у местного руководства провинции, затем во Въентьяне на совещании в Министерстве транспортного строительства. Проектировал полигон ЖБК, подбирал чертежи предыдущих мостов для использования при проектировании своего моста. Обстановка в коллективе была великолепная, очень товарищеская и деловая. С лаосским руководством тоже сложились очень хорошие уважительные отношения. И условия жизни бытовые очень отличались от предыдущих моих загранок. Паксе – город, ну, городок, все-таки не кишлак заброшенный. Вилла наша, где жили холостые советские специалисты – двухэтажный дом, с кондишенами и холодильниками в комнатах, стиральная машина, внизу в холле теннисный стол. Своя столовая. Повар, Юра Клепиков, юморист- матерщинник, изумительный мастер своего дела, кормил, как в ресторане. Сам тщательно выбирал продукты на рынке, отстаивал воду, готовил вкусно и сытно. Семейным специалистам с женами полагались отдельные квартиры. Строительство моста рядом, в городе. В общем, я сразу написал Вале, что в таких условиях мы еще не жили, не загранка, а мечта. И народ славный. Она в это время проходила медкомиссию. Я написал в институт, что подготовительную работу я выполнил, можно высылать группу и начинать работу по проектированию моста.
Очень обрадовался, когда приехал через месяц новый главный специалист, он же начальник контракта. Приехал с женой, очень симпатичной, сам молодой, лет тридцати пяти, может быть, сорока. По случаю их приезда устроили маленький банкетик, поздравили всем коллективом. Все были рады, потому что было много разных дел, не решаемых с лаосской стороной без нашего руководства. Ясно было, что новый главспец - человек энергичный, решительный, сразу же поехали на Седон к месту будущего строительства моста. Я ввел его в курс дела, рассказал, что сделано, что предстоит делать,  что место пересечения утверждено, намечена ось перехода, и уже можно и нужно вызывать членов группы рабочего проектирования и начинать рабочее проектирование. А пока я выдал плановые чертежи для строительства полигона, который  начали строить. Еще ремонтируем дома для будущих советских специалистов. Подыскиваем  помещение для работы проектной группы. Пока что я работаю дома, и очень мешаю соседу по комнате, инженеру - электрику, так как приходится засиживаться допоздна. В общем, дел полно, и все, как говорится рады приезду высокого начальства. Начальник промолчал.
   А через день-два заговорил. Сначала о высоких целях идущей в СССР  перестройки и о желательности введения здесь у нас, на строительстве в Лаосе, принципов самофинансирования и самоокупаемости.  Затем приказал: на полигоне и на берегу у моста вывесить плакаты с упоминанием о советско-лаосской дружбе и с указанием фамилии руководителя строительства; на двери столовой написать «Столовая», обозначить номера жилых комнат,  кровати желательно застелить одинаковыми покрывалами из штор (на это дело бросить жен во главе с его собственной), личную посуду сдать в столовую. Сауну, намеченную нами к строительству с использованием электротена, строить будем, но с котлом по его чертежам, который будет топиться дровами (сгорела в летнюю 50-градусную жару). И… руководителю проектной группы Соколову выдать чертежи первой опоры моста. С этого момента кончилась моя нормальная жизнь. Товарищ этот в Союзе работал заместителем начальника мостоотряда, где-то под Ленинградом. Скорее всего, по организационно-хозяйственной части, плюс комсомольская работа, плюс приемы начальства (организовывал блестяще!) и т.д. и т. п. Здесь же, да еще вдали от Въентьяна, власть неограниченная, и почти бесконтрольная, если не считать наших попыток со стороны парторга (главный механик Алиев) и месткома в моем лице сохранить единство и работоспособность коллектива. А самое главное – он оказался технически безграмотным, как специалист-мостовик, но при этом по - комсомольски безудержно энергичным. Он не хотел понимать, что опоры не проектируются без знания точной геологии в основании, и для буровых работ надо вызывать входящего в ГРП геолога. Выяснилось, что он вообще не понимает роли и задач группы рабочего проектирования, проектирующей мост по  принятым техническим решениям, в соответствии с действующими нормативными документам, да еще и обязанной курировать выполнение строитель-ных работ в соответствии с выданными чертежами.
   Я вынужден был бороться за качество строительства с человеком, с которым должен был работать вместе, делать общее дело, постоянно взаимодействовать в производственных делах, в отношениях и связях с лаосскими специалистами, согласовывать все технические решения. А мне пришлось объясняться с кураторами и советником посольства, доказывать свою правоту в решении технических проектных решений. Это было противно и унизительно. Что-то они поняли, когда позже в присутствии куратора наш главспец на общем собрании с лаосскими специалистами с восторгом в голосе предложил организовать социалистическое соревнование двух  бригад по строительству буровых свай, лаосской и советской, причем советскую составить из проектировщиков - членов группы рабочего проектирования. В это время на стройке работала одна бригада из лаотян, руководимая един-ственным советским буровым мастером. Изумленный куратор повертел пальцем у виска, и идея умерла. Но мне было не легче. В результате наших  взаимоотношений выезд жены моей отложили. Группа моя приехала, мы работали на полную катушку. Началось строительство моста, и мой журнал авторского надзора стал быстро заполняться. Мой злой гений регулярно появлялся на мосту, отодвигал в сторону прораба или мастера и начинал командовать сам. Почти каждый раз после этого меня вызывали лаотяне или наши ребята на мост, и мне приходилось что-то срочно перепроектировать, чтобы исправить то, что он успел испортить. Но были вещи, которые уже и не исправишь. Не буду больше об этом. Когда началась стройка, он добрался и до своих, до строителей. В конце концов, технические проблемы и пренебрежительное, высокомерное, недоброжелательное отношение к людям вызвало их неожиданную реакцию. Мне принесли написанное ребятами письмо с просьбой убрать главспеца, адресованное  в ЦК,  посольство и Минтрансстрой,.  Мы с Алиевым (парторг) письмо подкорректировали, добавили конкретные факты и мотивировку. Все подписали, кроме доктора, живущего на одной вилле с главспецом. Передали письмо Левицкому, улетающему во Въентьян, а оттуда домой. А дальше, как в плохом романе: о письме узнали, под угрозой неприятностей у Левицкого его отняли, в Паксе приехала комиссия, по одному вызывали подписавших письмо (кроме меня и Алиева). Нас с Алиевым вызвали во Въентьян, на ковер в посольство, но долбать нас  мы не дали. Я заявил, что в письме все правда, письмо есть у меня, у Алиева, в Москве, и оно попадет, куда направлено. И что я плевать хотел на «ваши доллары» и могу уехать, хоть сейчас. Но мне бы хотелось, чтобы приехала комиссия из Москвы, от министерства, и проверила проектную документацию и производство работ на строительстве, в частности, работу начальника контракта. Тон на совещании сразу сменился. «Что вы, что вы! Какие репрессии? Мы понимаем, два медведя в одной берлоге…А насчет комиссии…Надо подумаем!..»
   Подумали… Алиева, главного механика строительства, строившего в Лаосе уже третий мост, прекрасно владеющего лаосским языком, специалиста, уважаемого лаосским руководством,   не вернули из отпуска, в который он с женой уехал, чтобы взять сына. После этого я написал в институт о замене и уехал по собственному желанию (копию журнала авторского надзора увез с собой, на всякий случай…).  Главспецу дали доработать два года, положенные по контракту, срока не продлили и практически насильно посадили в самолет, так как он уезжать не хотел и собирался устроиться на работу в какую-то въетнамскую строительную группу. Кстати, после моего отъезда он так же писал писули, теперь уже на тех, кому ранее писал на меня.
В Москве, при получении в ЦК КПСС партбилета (он сдается при отъезде), милиционер на входе сказал, что меня ждут в таком-то кабинете, у тов. Урицкого. Я проникся гордостью: «Вот! Правда торжествует!» Тов. Урицкий, моложавый блондин средних лет, уже был в курсе дела, внимательно и с сочувствием расспрашивал меня, возмущался тем, как неправильно и безответственно ведут себя некоторые наши руководящие товарищи в загранке, в условиях отдаленности от высоких руководящих органов. Обещал разобраться…Но письмо у меня не взял. Вскоре позвонил Алиев из Ташкента, пытавшийся понять, чем мотивировали его невозвращение из отпуска. Чем?! Да не нужен, оказывается, лаотянам на строительстве большого моста главный механик строительства. А письмо… письмо в ЦК у него тоже не взяли! Вот так! На хрена им наши проблемы на ихнюю (или ихую?) голову!
В общем, Лаос получился очень тяжелым. Я вернулся домой с кучей болячек и в состоянии нервного перенапряжения, с чувством обиды, разочарования,  недовольства собой и ощущения полной безнадежности в борьбе с чиновниками. Это какая-то каста, со своими понятиями и правилами. И абсолютно все равно, из кого она состоит, из партийцев, либералов, демократов – это чиновничья номенклатура. Они мгновенно подхватывают любые новые лозунги высшего руководства и «вперед!», по своей колее под новыми знаменами!  Для меня, как для строителя - проектировщика, уже много лет образ волюнтаризма воплощается в красное знамя к 1 мая на бракованной опоре моста! Стройка или ее этап должны быть закончены к 1 мая, или 7 ноября, или к Дню Города, или еще к какой-нибудь дате, в которую начальство перед банкетом перережет красную ленточку.  На следующий день можно без шума латать огрехи и что-то доделывать или даже переделывать, это уже никого не касается. Сколько раз я сталкивался (и в загранках в том числе) с необходимостью выполнять обязательства начальства, принятые и провозглашенные публично, с полным игнорированием реальных условий и, естественно, без участия конкретных исполнителей. И, главное, это никому, кроме них самих, не надо. Показуха эта не только гробит дело, но вносит ржавчину недоверия, разочарования и безразличия в души людей.
 
Отец мой, журналист и партийный работник, при разговоре о моем будущем, недели за две до смерти (долго болел после третьего инфаркта) категорически запретил мне заниматься профессионально партийной работой. «Только в инженеры! И, при желании и способностях – общественная работа.»  Он знал, о чем говорил.
Я по призванию не был технарем. И на протяжении всей жизни и работы в Союздорпроекте (и в загранкомандировках) общественная работа сама находила меня. Я не боялся начальства и не боялся защищать людей, стремился им помогать. В результате по решению и тех, и других я оказывался комсоргом, парторгом, профоргом, председателем профкома, членом партбюро… Это была нелегкая и не очень благодарная работа. В партию я не стремился. Заявление подал в 1964 году, после того, как мне начали оформлять командировку в Индонезию. Было какое-то ощущение особого задания – загранкомандировка, капиталистическая далекая  страна, новая ответственная работа среди чужих людей. Я чувствовал себя в роли представителя и института, и вообще СССР. На партсобрании  один из наших старших товарищей задал вопрос: «Как совместить ваше заявление о приеме в КПСС с тем, что вы считаете, что сейчас в партию вступают в основном карьеристы, а вы будете вступать только на фронте?» Действительно, в разговоре с кем-то из членов комитета комсомола института такая фраза прозвучала, правда, с концовкой «будем вступать в окопах». В кандидаты меня приняли, и кандидатский стаж мой проходил в течение двух лет в Индонезии. Там защищать людей от самодуров – начальников было труднее и опаснее. Был момент, когда мне пригрозили (через «лоцмана» - есть такие рыбки, которые всегда плывут перед рылом акулы) сократить срок пребывания за границей. Но я чувствовал себя свободнее многих других, более взрослых специалистов; хорошая, по моим понятиям огромная, зарплата не становилась, однако, ограничителем для моих чувств и действий. Я вел себя так, как считал нужным, а жене Вале подруги говорили, что Сашка, наверное, скрытый чекист, очень молодой, да чересчур смелый. А после загранки при встрече в Москве наш бывший калимантановский парторг, а здесь заместитель председателя Краснопресненского райисполкома П.А. Чекрыжов, предложил мне работу инструктором райкома партии и уже начал кому-то звонить. Отказываться от подобных повышений  пришлось еще не раз.
Мне пришлось сталкиваться по нашим институтским проблемам с работой партийных райкомовских работников. Да и вообще по жизни, с взрослением, лозунги «Партия – честь и совесть народа», «Слава КПСС», «Наше поколение будет жить при коммунизме» и др. не то, что всерьез, а вообще никак не воспринимались. Партия для меня разделилась на номенклатуру и на моих товарищей, рядовых коммунистов, честных тружеников, для которых эти лозунги – пустой звук. Причем стоящие  наверху искренне считают себя заведомо умнее и значительнее рядовых, которыми они призваны руководить. И как это противно выглядит, мне пришлось не раз наблюдать, сопровождая наших работников на собеседование к дуре-инструкторше в райком при туристской поездке в Болгарию или Польшу, или при приеме в партию, или при собеседовании перед загранкомандировкой. Набор идиотских экзаменационных вопросов, не связанных с жизнью и работой человека, а выуженных из газет и брошюр. А сам прием в партию? У меня в отделе ребята после подачи заявлений по десять лет ждали анкеты, и так и не дождались. Зато выдавалась анкета для недавно избранного секретаря комсомольской организации, молодого пацана, ничего еще не сделавшего в своей жизни. Доказать несуразность этого (а я пытался) оказалось невозможным. Постепенно пропадало  доверие и уважение и к высшему руководству партии. Конечно, безоговорочное преклонение и доверие вообще к «верхам» просто разрушилось при разоблачении культа личности И.В.Сталина, отца народов, а в дальнейшем и всех наших героических вождей. И культ всех последующих генсеков, старательно лепящийся из пластилина воображаемых достижений армией номенклатурных чиновников и журналистов, людьми уже всерьез не воспринимался. А действия и решения руководства и по внешней и по внутренней политике вызывали раздражение или недоумение. При Хрущеве неожиданно приблизилось наступление коммунизма. При Брежневе оказалось, что кризисное состояние экономики и необходимость серьезных мер по ее развитию  называется почему-то «эпоха развитого социализма». Война в Афганистане. Потом череда назначений умирающих вождей. И где там эта партия, вдохновитель и организатор наших побед?!
   Потом взлет надежд при появлении Горбачева. Нормальный здоровый человек, открыто говорит о недостатках, призывает к перестройке. Разговаривает с людьми. «Мы сверху, вы снизу!» Съезд. Новые люди. Смелые, у-у-умные! Все смотрим, все слушаем, все надеемся, все ждем. А какие дискуссии, какой обмен мнений, какая рубка! А какие разоблачения!..И вся партия в грязи прошлых дел и репрессий. И газета «Правда» забита обращениями рядовых коммунистов: «Давайте съезд!» Съезд очищения, съезд искупления, съезд покаяния, съезд коренной реорганизации!!! Миллионы рядовых коммунистов, тех, что выстояли в Отечественной войне, отстроили заново города и заводы, работали на десятках и сотнях строек, целину поднимали, никого не  предавали и никого не сажали в лагеря, жили как все, работали как все, и никогда не имели никаких привилегий. В чем виноваты эти люди? В стране была одна партия, в нее и шли люди, неравнодушные, небезразличные к жизни страны и жизни своих товарищей…  Хотя шли и небезразличные к собственной карьере. Я был парторгом отдела. Молодые ребята задают вопрос впрямую: «А что нам даст вступление в партию?». Я отвечаю, что в партию надо вступать для того, чтобы не получать, а отдавать. Отдавать свои силы и знания делу, помогать своим товарищам, отстаивать их интересы. Вопрос: «А в загранкомандировку кого посылают?» Отвечаю, что по собственному опыту знаю, что там большинство беспартийных. И это правда. «Ну, хорошо, а директором института может стать беспартийный?» И я молчу, потому что знаю, что вряд ли. Но дело не в моих ответах, а в их вопросах. В Лаосе, где мне пришлось отстаивать и дело свое, и многих своих товарищей, заведомо обрекая себя на неприятности, вместо того, чтобы сидеть тихо и зарабатывать деньги для семьи и для жизни, наш чудесный повар Юра Клепиков после нашего долгого  ночного откровенного разговора сказал, что он меня уважает…и жалеет, потому что впервые видит настоящего коммуниста…и такого непроходимого идиота, непонятно как сохранившегося. И я понимал, что он прав.
После Лаоса что-то в душе сломалось. Опять бесконечные лозунги, теперь о перестройке. Идея уже была оседлана теми же чиновниками. Речи Михаила Сергеевича стали длинными и какими-то закрученными, иногда казалось, что он, начиная одну мысль, заканчивает какой-то совсем другой. А дела… Выводим войска из ГДР в дикой спешке,  не построив им военные городки и жилье. Рвем все старые связи. Союз рушится на глазах. В руководстве полнейшая беспомощность. Танки в Вильнюсе. Есть убитые. Горбачев ничего не знает. Тбилиси. Солдаты рубят лопатками митингующих. Убитые. Горбачев ничего не знает. Что же это за руководство, которое ничего не знает и ни на что не влияет? И что это за руководящая партия такая? Нет уже никакой руководящей партии! На 30 марта в Москве назначена демонстрация демократических сил. Они хотят идти на Манежную площадь, но им это запрещено. Значит, опять будут жертвы… Слава богу, демонстранты не поперли на заграждения и милицию, жертв не было.
   Утром 31 марта 1991 года я сдал партбилет в партком института, приложив заявление о выходе из КПСС.

Я не жалею, что был членом партии столько лет. Пребывание в партии и работа в ней давали мне возможность во-первых, быть в курсе событий, участвовать в жизни института и коллективов, в которых пришлось работать, во-вторых, помогать по мере возможности своим товарищам и защищать их в случае необходимости. По характеру, наклонностям, интересам своим я не мог бы быть просто обывателем, для которого «своя рубашка ближе к телу». Но и оставаться членом партии просто по инерции, когда уже не веришь ни ее руководителям, ни в реальное значение и влияние самой партии, было уже невозможно и нечестно перед самим собой. 

ГОРЬКИЕ ПЕСНИ...
   Я не писал спенциально песен  с каким-либо политическим значением. Я инженер, по уши всю жизнь занятый своей работой, которой всегда много, и в которой всегда надо решать очень конкретные задачи. Практически вся жизнь моя прошла и проходит среди людей, занятых проектированием и строительством автомобильных дорог, в коллективе или коллективах людей, занятых общим делом. И психологически спокойных в постоянной и гордой уверенности в необходимости своей работы для людей и для страны. Новые дороги, которые должны соединить  новые города, мосты над малыми и большими реками – это «мой труд, вливающийся в труд моей Республики!» И это уверенность придавала уверенности и в жизни, эта постоянная занятость конкретными и нужными, и почти всегда срочными делами давала ощущение защищенности от многих неблагоприятных внешних факторов. И страна своя воспринимается при этом, как поле безграничной деятельности по ее благоустройству. Тот самый случай, когда не берешь, а отдаешь, с чувством огромного удовлетворения. С этим чувством прожили жизнь все мои товарищи. Но это не значит, что нам безразлична судьба Родины и людей, в ней живущих. К сожалению, у нас – старых, сегодня в душе чаще и сильнее ощущение горечи о потерях и неуверенности в  правильности того, что и как делается в стране, в конкретных отраслях, да и в нашей, строительной, в частности. Остается верить, что «надежда умирает последней.»
   Песню «Россия» я написал после того, как посмотрел фильм «Бег». Огромное впечатление от булгаковского романа слилось с давно отложившимися в душе впечатлениями и восприятием всего периода и гражданской войны и мучительного становления общества в последующее время,  как неимоверно трудного для каждого отдельного, обычного человека, и крестьянина, и казака, и особенно, интеллигента, и особенно, абсолютно не политизированного человека. Для меня были понятны и близки книги, в которых эти муки и судьбы человеческие  звучат своей мелодией в общем грохоте войн и революций. «Хождение по мукам», «Тихий дон», «Бег», «Доктор Живаго»( наверное, можно еще перечислять и перечислять...) И как жалко всех, и белых, и красных, и зеленых, когда они - вот они, живые, каждый со своей судьбой, семьей, любовью и горем, и все они – травинки своей земли. И все-таки выжили, и жили, и еще воевали, уже все вместе, за свою Россию, и победили. И об этом получилась песня. И не было сомнений у меня в 1973 году, когда писал ее. И надо было, чтобы много всего произошло в стране, и в жизни, и в душе, и в сердце, чтобы стало понятно, что песня-то и неоконченная , и недосказанная. И, только написав еще один куплет - о днях сегодняшних, понял я, что, кажется, можно ее снова петь.

 
        РОССИЯ

Земля моя, помнишь далекие годы,
В последних проклятьях последнее - «Пли!»
Последние белые шли к пароходам…
Последние метры родимой земли…
   Все дальше, и дальше дорожка из пены
   Бежала, бежала по глади морской…
   Забыли про красных!.. Забыли про белых!..
   Глаза захлестнуло зеленой тоской…
               
Россия, Россия, Россия! 
Земля с деревенским дымком…
Плакучие старые ивы
Над тихим заросшим прудом…
   Россия, Россия, родная Россия!
   Я горькую песню пою…
   Куда меня гонит? Я русский, Россия!
   Я землю целую твою…
               
Тому, кто здесь вырос, нельзя без России…
Такого простора нигде не найти…
Не будет, не будет, не будет счастливым,
Кто с нею расстался на трудном пути!
   И сколько их, русских, по свету скиталось,
   Жестокую правду не в силах понять…
   И скольким из них перед смертью мечталось
   Березку родную обнять…и сказать…

Россия, Россия, Россия!
Земля с деревенским дымком…
Плакучие старые ивы
Над тихим заросшим прудом…
   Россия, Россия, родная Россия,
   Последнюю песню пою…
   Прощай…и прости, если можешь, Россия!
   Я землю целую твою…

А Родина шла через штормы и бури.
И люди мужали, и дети росли.
Нас били в сердца беспощадные пули,
Фашистские танки неволю несли.
   Но Родина милая, словно Антею,
   Дарила нам волю и силу свою…
   И мы с каждым днем становились сильнее,
   И мы победили в смертельном бою!

Россия, Россия, Россия!
Земля с деревенским дымком…
Плакучие старые ивы
Над тихим заросшим прудом…
   Россия, Россия, родная Россия!
   Я гордую песню пою.
   Я сын твой, Россия! Я русский, Россия!
   Я землю целую твою…

И снова на крыльях метелей тревога
Кружит над тобою, родная земля…
И снова отчаянно ищут дорогу
И спорят друг с другом твои сыновья…
   Так дай же нам, Господи, веры и силы,
   Ума и уменья счастливыми быть!..
   Чтоб Родина милая, наша Россия,
   Жила, как положено Матери жить!

Россия, Россия, Россия!
Земля с деревенским дымком…
Плакучие старые ивы
Над тихим заросшим прудом…
   Россия, Россия, родная Россия!
   О Родине песню пою…
   Я сын твой, Россия! Я сын твой, Россия!..
   Я землю целую твою…

   (1973…2000 г.)


Как и многие, я пережил взлет надежд, когда появился Борис Николаевич Ельцин, особенно в первое время, когда он боролся за чистоту и честность в партии, за правду, против привилегий чиновников. Когда боролся отчаянно один против всех, он вызывал симпатии и желание его поддерживать. Что, кстати и делали в массе своей рядовые коммунисты при голосовании за него, хотя из райкомов в парторганизации предприятий приходили совсем другие указания. И он попал в Верховный Совет, а потом началась его рубка с Горбачевым. А потом «Лебединое Озеро» на ТВ, ГКЧП, группа неуверенных товарищей на экране телевизора…и танки на улицах Москвы, всеобщее народное возмущение, баррикады перед Белым Домом, летчик герой Руцкой, Растропович в Белом доме…Ельцин на танке…А Горбачев почему-то в Крыму, в Фаросе. «Эхо Москвы» слушаем днем и ночью. Потом откровенно торжествующий Ельцин, помятый и сникший Горбачев, неспособный уже бороться за Союзный договор, и партию сдавший без боя. И Ельцин, начавший с борьбы за чистоту в партии, закончивший ее «закрытием». 16 миллионов членов КПСС! Из них девяносто процентов рядовых коммунистов, в идеальный коммунизм, конечно, не верящих, но уж социал-демократическую партию миллионов на десять для строительства в стране действительного социализма можно было получить… Но новые руководители начали рушить все подряд, и плохое, и хорошее. А уж прошлое у нас все черное! И всю организационную, экономическую, производственную систему страны
 надо ломать! И премьер Гайдар, молодой ученый с западной подготовкой и ориентацией, никогда не занимавшийся производством, заявляет, что планирование не нужно. Рынок сам все регулирует...
   Я, обычный  инженер, мост не смогу запроектировать  без получения массы исходных данных: плановых, экономических, гидрологических, геологических, производственных, без проведения необходимых согласований  с кучей организаций, без плана последовательности проектных и строительных работ. А у них в руках огромная страна, где все будет делаться само собой! И началось! И севера не нужны, и БАМ не нужен, и Морфлот, и аэрофлот не нужен, и все надо продать, приватизировать. И Союз вдребезги! И кучка незнакомых в общем-то  людей рядом с Ельциным запросто решают судьбы сотен миллионов. Эти миллионы голосуют за сохранение Союза. Но у нас уже демократия новых чиновников. И все хотят быть президентами. Когда уходят прибалты, это воспринимается, как должное. Когда в отдельные государства превращаются республики советской Средней Азии, обидно, потому что уж столько сделано русскими для подъема в них и промышленности, и культуры, образования, да и помощь этих народов во время войны, когда принимали они наших беженцев, незабываема, для нас, простых людей. А Грузия, Армения?! Этот любимый всеми колорит кавказских обычаев, языка, песен, пушкинский «Кавказ подо мною»… А товарищи мои, Зураб  Таршнишвили, которому я, как мог, помогал в Индонезии, Юра Заргарян и его чудесная дочка Сонька, которая вслед за моей женой твердила: «Пям кошам!», вместо «Прямо кошмар!», с которыми мы год жили в одном домишке в Афганистане. А моя мечта побывать в настоящих кавказских горных аулах…Так и осталась мечтой. Но самая большая ошибка, да не ошибка, а преступление перед всей родиной нашей (и, я уверен, что история так это потом и оценит) – это разрыв страны и общества на Россию, Белоруссию и Украину, как на отдельные страны. Мне, старому уже человеку, никогда не почувствовать чужими ни белорусов, ни украинцев. Это мои родные люди, кровные братья  по жизни моей и по жизни моей страны.  Этих живых, веселых, работящих людей я встречал в течение своей жизни везде: на Уренгое, в Магадане, в Мирном и на Айхале. Я работал с ними в Индонезии, Афганистане, Лаосе, и мне в голову не приходило, что мы разной национальности, и это что-то значит...  А что чувствуют наши отцы – деды, те, что  четыре страшных года вместе воевали за общую жизнь и свободу? Или под бомбежкой вывозили из Белоруссии и Украины станки и потом зимой возводили в Сибири заводы и еще без крыши над головой выпускали танки и самолеты? Да у нас, мне кажется, и население то уже смешанное. Я был уверен, что у нас общая народность, с общей историей становления государства Российского, с общей судьбой в прошлом и будущем.

И что?!! Мало того, что Союз разваливается под локальные бойни между ранее мирно живущими рядом людьми, которые как-то мгновенно забыли об общей судьбе, страшной войне, обо всем, вместе пережитом, так еще и здесь, в Москве русские люди стреляют друг в друга! Чиновники сражаются за власть, а на московских улицах  в мирное время от пуль гибнут люди. Я старый уже, и давно не верю лозунгам с трибун. А молодые верят, да еще как… И, «что характерно», при всем при том…чиновники все целы и здоровы, и все при деле! При любом стечении обстоятельств! А народ наш умнеет и объединяется  только тогда,  когда на нас нападает «чудище из дальнего леса»!


       ОКТЯБРЬСКАЯ МОЛИТВА

Расплывается, как звон колокольный,
Гул тревоги, гул грозы отдаленной...
Разум борется с предчувствием краха.
Как ребенок, замираю от страха.

Где спасение? Как все, я наказан.
В храм твой светлый путь сегодня заказан.
И дороги нет к спасительной двери...
Тяжко мне... И никому я не верю!

Пропасть кажется чудовищно близкой.
Я молюсь тебе, я кланяюсь низко.
Я молюсь тебе, о, Боже всесильный!
Только б не было гражданской в России!

Чтоб дома наши, дворы не пылали!
Чтобы матери детей не теряли!
Уже целится, как было когда-то,
В сердце брата черный ствол автомата!

Как большие корабли, наши храмы...
С куполами, золотыми крестами...
Чьи-то души плачут под облаками,
Проливаются на землю слезами!

Людям новое понравилось дело -
Поиск ближнего сквозь прорезь прицела!
Чтобы весело “ проклятому “ было,
Превращаемся из гениев в быдло!

Что ж вы, пахари, забросили поле?
Бродит по полю старуха с косою!
Детям нашим улыбается в лица.
По земле моей гуляет... убийца!

Господи, что будет с нашей страною?
Что мы делаем? Какою ценою?
Почему, чтоб опыт новый освоить,
Надо все разбить... и заново строить?

Так была уже кровавая каша!
Может быть, Россия больше не наша?!
Может быть, она уже не Россия?
Так спаси же ее, Боже всесильный!!!

Как большие корабли, наши храмы...
С куполами, золотыми крестами...
Чьи-то души плачут под облаками,
Проливаются на землю слезами!

Кто-то хочет, чтоб мы стали врагами...
Вразуми детей своих, Боже правый!
Наши беды были - общие беды...
А у многих просто - общие деды!

Может, дети - непорочные судьи,
Спросят: “Вы за что воюете, люди?
Скольких жизней стоит эта свобода,
Чтоб свободен был народ... от народа!?”

Тяжко сердцу от жестокого груза.
Бьют друг друга братья - дети Союза!
Как вернуться к благородству и чести,
Чтоб для мести в сердце не было места?

Почернели окна Белого Дома...
Холодно от колокольного звона...
Я молюсь тебе, о, Боже всесильный!
Только б не было гражданской в России!

Как большие корабли, наши храмы...
С куполами, золотыми крестами...
Чьи-то души плачут под облаками!
Заливают мою землю слезами!
Я молюсь тебе, о, Боже всесильный!
Только б не было гражданской в России!


Как большие корабли, наши храмы...
Как большие корабли, наши храмы...
Как большие корабли, наши храмы...

( Октябрь 1993-январь 1995 г. )


     Теряется человек, на которого вдруг, неожиданно обрушиваются стихийные бедствия: дикие морозы или дикая жара, все затапливающие наводнения или все сжигающие пожары, извержения или землетрясения…И сделать ничего нельзя – стихия! Ждать, терпеть, спасаться…и надеяться, что жизнь продолжается. А если эта неуправляемая стихия, эта затянувшаяся, нудная, кажущаяся беспросветной вьюга запущена над страной нами самими, «хозяевами земли Русской?» 


         СТОНЕТ ВЬЮГА

По широким, по российским по полям
Вьюга бесится, куражится, играет,
Все знакомые тропинки от березок к тополям
Заметает, заметает, заметает!..

Стонет вьюга, воет вьюга, словно демоны поют...
Кони топчутся по кругу, словно пьяные, бредут...
Говорят, не зарекайся от сумы да от тюрьмы!
Дай нам бог не затеряться среди этой кутерьмы.

По полям, по селам, дальним городам
Вьюга бешеною всадницей летает.
Хлещет плетью, развеселая, по взмыленным бокам.
Погоняет, погоняет, погоняет!

Стонет вьюга, воет вьюга, словно демоны поют,
Да командует, подруга, мол иди, куда ведут!
Да вовек не зарекайся от сумы да от тюрьмы!..
Сердцу бы не разорваться в дикой пляске кутерьмы.

Меж берез простых да гордых тополей
Расхозяйничалась вьюга без предела!
Только мерзнуть сиротливо на своей родной земле
Надоело! Надоело! Надоело!

Стонет вьюга, воет вьюга, словно демоны поют.
Что ж мы мечемся по кругу, словно пьяные в бреду?!
Нам  ли, братцы, зарекаться от сумы да от тюрьмы?!
Не пора ли выбираться из проклятой кутерьмы!
                (1997 г.)


Сегодня в спорах о перестройке, рынке, достижениях и потерях всегда сравнивают цены, количество и разнообразие товаров в магазинах, разных услуг – до того и после того. Я в 70 лет ушел на пенсию. Год выдержал это ощущение беспомощности и позора, когда ты не только детям и внукам помочь не можешь, но вынужден думать каждый день, как крутиться на мизерную пенсию, которым тебя одарила родина после 47 лет работы. Можно сколько угодно ругать советское прошлое, но «пенсионер» - это звучало уж во всяком случае не униженно. Сегодня пенсионер, живущий только на пенсию – почти что бомж. В последнее время стараются прибавить побольше. Может быть, и получится что-то, хотя надежда на будущее робкая-робкая, и нет уверенности, что завтра опять не случится что-нибудь пакостное. Хорошо, оказался нужен в своем институте, работаю. Основная задача – не заболеть, уж очень это сегодня накладно. Но это уже другая тема. А песню пенсионера я написал, когда пенсию надо было рассматривать даже не в микроскоп, а в телескоп. Но я-то работал еще. А вот некоторых товарищей моих эта шоковая терапия просто медленно убивала. Грустновато и стыдновато было слушать, как президенты и премьеры озвучивают вроде бы огромные цифры на повышение пенсий, а потом оказывается, что на одного конкретного человека приходится копеечная добавка, ничего не решающая. И тут же  в каждом выпуске газеты или в телевизионных новостях – фантастические цифры украденных или куда - то исчезнувших денег.  Сегодня пенсии немного побольше, чем тогда, но все равно – для человека, проработавшего всю жизнь – позор и унижение!


СЕРЕНАДА ПЕНСИОНЕРА

Товарищи, граждане, господа!
Мы вам споем с Потапычем на пару.
Мы благодарные пришли сюда
И прихватили старую гитару.

Спасибо вам, радетели мои,
Министры, президент и депутаты!
Который год ведете вы бои
За вашего меня - меньшого брата.

Помедленней, гитара, не части!
Чтоб получить свои святые тыщи,
Я сорок лет считал свои мосты,
Потапыч всю дорогу - машинистом.

Но говорят нам, каждому свое!
Мол, будет новый день - и будет пища.
И... миллионы хапает ворье,
А экономят, как всегда, на нищих.

С досады разыгрался геморрой,
И язва сдвинулась куда-то ниже..
Смотри, народ услышал голос мой,
Проникся…и  придвинулся поближе.

С экрана извинялся президент.
Ох, говорит, сложны реформы эти!!!
Потапыч, береги наш инструмент,
Нам наши серенады петь до смерти.

К тем, у кого ни в чем сомнений нет -
Подайте мне кусочек вашей веры!
По триста грамм, поштучно за куплет,
Заслуженному мне - пенсионеру.

 ( 1997 г.)


    Несчетное количество раз смотрел и буду смотреть фильм «Офицеры» с Юматовым и Лановым, и наслаждаться и восхищаться воплощением чувства долга и достоинства, воинского, офицерского и просто человеческого. И силой настоящей мужской дружбы, и чуткостью и тонкостью любви, бережного отношения к женщине. Да много чего в этом фильме, что позволяет уважать офицера, доверять ему, верить в его силу. Офицер – это звучит гордо!.. Офицер, солдат – защитник Родины!
Звучало… Сегодня (1997 год) …стреляются офицеры. Нет денег, нет жилья, нет перспективы и ясности в дальнейшей службе. Офицер – капитан, майор, может быть, и подполковник, ночует на вокзале…(смотрите телевидение!). С семьей, с детьми…В течение десятков лет служил в разных частях, мотался по военным городкам… Выслужил – фигу! Как это может быть?
   Сегодня (2009 год) офицерские семьи в полуразрушенных общежитиях, да еще и с угрозой выселения (смотрите телевидение!). Ежегодные обещания дать нормальное жилье ветеранам ВОВ.  Один президент выступал на эту тему, теперь другой… Интересно, оставят ли что-нибудь следующему. Или вымрут, наконец, последние ветераны, и сами решат эту проблему!? Господи, как стыдно-то!

   Песня появилась, когда я прочитал в газете о застрелившемся офицере, где-то на Севере…(Может, и в другом городе, не в Североморске, не помню сейчас...) В мирное время… Горько и обидно… А в метро, в вагоне, в торцевом проходе,  у ног пассажиров лежит огромный белого цвета, грязный, усталый, несчастный пес. Все на него смотрят, никто не трогает. Не толкают, обходят, садятся. Он лежит, и смотрит… Не на людей, в никуда, в усталость и безнадежность. Его «кинули»… Как того русского офицера. Только пес не умеет стреляться…


О БЕДНОМ ГУСАРЕ ЗАМОЛВИТЕ СЛОВО…

Вчера под мерный стук колес,
В метро, в заполненном вагоне,
Огромный грязно-белый пес
Лежал, как заключенный в “зоне.”

Лежал “ предательства позор”,
Не плача, не скуля, не воя.
И отводили люди взор,
И отводили люди взор
От глаз, наполненных тоскою.

Я к псу бездомному присел.
“Ну, что ж ты, братец, развалился?”
А знаешь, русский офицер
Вчера в Североморске застрелился!

А перед этим, говорят,
И я теперь, пожалуй, верю,
Был очень необычный взгляд,
Был очень необычный взгляд
У боевого офицера.

Сказал кому-то: “ Денег нет, (вот, бред!)
А детям надо бы одеться.”
И получил в ответ совет,
Что - “хочешь жить - умей вертеться!”

А он вертеться не умел.
Служить умел весьма примерно,
Он думал, что его удел,
Он думал, что его удел -
Оберегать родную землю.

Всегда солдатиком стоять,
Чужим ветрам подставив сердце.
Отчизну грудью защищать,
И там, в боях, уметь вертеться!

Никто таких серьезных дел
Не ожидал от офицера...
Два дня молчал...Потом мундир надел...
И бац - в висок из револьвера!

Проходят века… А мы снова и снова –
О бедном гусаре замолвите слово!

Конечно, офицер чудак -
Сказали б демократы хором.
В конце концов открыл бы банк
Вдвоем с каким-нибудь шахтером!

Иль написал бы мемуар
Вместе с удачливым министром,
И получил бы гонорар…
Да, получил бы гонорар
Так миллиончиков на триста!

А! Всегда есть выход! Например,
Продал бы звонкие медали…
Чего стесняться, офицер?
Мы пол-России распродали!

Ну, изматерил бы всех и все!
Ну, в крайнем случае, напился!!!
Или там...что-нибудь еще...
Или там что-нибудь еще!..
А он вот взял...и застрелился...

Проходят века, а мы снова и снова -
“О бедном гусаре замолвите слово!” 
                (1997 г.)


   Песни этого небольшого цикла я про себя называю «Горькие песни». А самое горькое, что президенты меняются, а песню можно оставлять без изменения. Написана тринадцать лет назад!!!  Ну, заменить две строчки про Гайдара (не про Чубайса – у него еще все впереди!), ну, пожалуй, заключительный куплет - Р.S., чтобы не обижать сегодняшнего президента, а все остальное…как живое… Какая-то у нас устоявшаяся жизнь, понимаешь…


       ОБРАЩЕНИЕ ПРЕЗИДЕНТА

Дорогие россияне! Побеседуем мы с вами,
Раз уж я еще пока что ваш законный президент...
И поскольку вы просили объяснить, пошто в России
Затянулся, понимаешь, сверхкритический момент.

Я, сказать вам откровенно, сам не знаю все, наверное...
Я ж таких набрал умельцев, каждый, так сказать, звезда!
Я им, смелым, очень верил, экономику доверил,
Думал,  правда будет лучше... Получилось - как всегда!
               
     Припев:

     Но...  не надо волноваться, и не надо выражаться,
     И не надо обижаться на того, кто вас ведет,
     Потому как, фигурально, выражаючись гайдарно -
     Этот рынок натурально сам все сри-гу-ли-ру-ет! Вот!
               
         
Ну, конечно же, шахтеры!.. Трудновато им, не спорю.
Нет зарплаты - без зарплаты холодильники пусты!
Но и вы поймите, братцы - надо ж время  разобраться!
Вот завтра будем собираться - вновь распределим посты.

Тут Гайдар сказал намедни после скромненькой обедни,
(Похудел парнишка бедный, даже вроде спал с лица!),
Мол, мы с Толиком Чубайсом верим, что дождемся часа,
И страну свою родную осчастливим до конца!
               
               
Что обидно мне до боли, это что творится в школе!..
Это где же вы видали, чтоб учитель... голодал?!
Он же был всегда примером октябрятам - пионерам...
Видно, что-то он не понял... Или я недопонял...

Ну, а эти... что в погонах, что живут в особых зонах...
Вспомнил!.. У  которых  пушки!.. У  которых  я - Главком!
Вы не верьте, что реформы в нашей армии - проформа...
Вот не станет этих армий - и не надобно реформ!


Вы, родные россияне, рассудите трезво сами -
Очень уж страна большая... Север да еще Восток!
Вот была б она поменьше раза в три, тогда конечно,
Мне бы было много легче!.. Я тогда бы все бы смог!

Я тут ночью думу думал - не расширить ли нам Думу?
Что-то в этой самой Думе  много лишнего кричат...
При таком, друзья, окладе стоит ли так нервы тратить,
Если можно жить спокойно… и законы сочинять?


И вообще, чего нам, братцы, егозить и возмущаться?
Мы летели к коммунизму... Коммунизму нет и нет!
А теперь свою отчизну мы ведем к капитализму...
И у нас еще в запасе те же восемьдесят лет!

Беспокоиться не надо. Все сегодня демократы...
И ворюг у нас богато, и бандитов, как зверей.
Проститутки и банкиры, презентации, сортиры...
Я считаю, что в России все теперь, как у людей!
               

    Р.S.

Будьте, граждане, спокойны! Я, как президент в законе,
За порядком в нашем доме, как положено, слежу!
Ну, а если вдруг случится - что - нибудь не получится,
Я отвечу персонально!...  Всех на рельсы положу!!!
                (1999 г. )


Столько разговоров о национальной идее для сегодняшней России! Ищем всем скопом: и президенты, и депутаты, и журналисты, и коммунисты, и демократы, и партократы. Ищем в прошлом, ищем в будущем. Телевидение прямо измучилось – вместе с самыми умными и авторитетными представителями нашей элиты с помощью всех телезрителей страны шарим по векам российской истории – выбираем человека – символ России. Причем одного. Не сто, не десять, не пять – одного! За которого больше телезрителей проголосует. И вот он будет наш символ. А другие ему в этой игре проиграли, и они символом не будут. Получился Александр Невский. Это хорошо! А ведь мог бы получиться Иосиф Виссарионович Сталин. А мог Столыпин. Но его по имени-отчеству мало кто знает. Только серьезные люди – историки-экономисты. И Михалков Никита Сергеевич. И вот все сидят там на экране, подводят итоги, грустят и радуются, во-первых, что все таки победил самый безопасный символ, из детства, из школьной еще истории, всем знакомый, бесспорный и безопасный, во-вторых, что народ в процессе этой исторической передачи начал книжки читать по истории отечества. Рейтинг у передачи был высокий, значит, работали не зря, ставим большую галочку… и придумываем следующую тему! Может, все-таки о национальной идее?! Так не находится она никак! Они есть, идеи, только у всех разные. Мы же сейчас живем в условиях феодального капитализма, который должен со временем превратиться в настоящий, как у них, там, на Западе. Еще недавно строили, строили коммунизм, оказались в эпохе жутко развитого социализма. Потом решили строить социализм с человеческим лицом, теперь вот надо строить капитализм с человеческим лицом. И не получается пока. Но многое уже получается из того, что когда-то было там, на диком Западе, в другом полушарии. Магнаты всякие есть, да такие, что им там и не снилось, олигархи повырастали свои, родные, да побогаче заграничных. Правда, как это получилось, что все-все-все: и флот, и авиация, и недра российские, и заводы с фабриками, все стало или разрушаться, или продаваться, или покупаться, и наши же ребята взяли все это и купили, понять на трезвую голову трудно, а тому, что пишут, верить невозможно. Во всяком случае, богатых людей уже много. А раз есть богатые люди, потихоньку богатеют и те, кто их обслуживает. Любым способом. Кто-то их накормит, кто-то им споет, кто-то оденет, кто-то охраняет, кто-то…еще что-нибудь.  И таких тоже уже много. И появляется элита. И у них есть своя национальная элитная идея. «Богатым быть хорошо! И пусть все будут богатыми». Если смогут. «Но мы-то смогли! Кто не рискует, не пьет шампанского!!!»  Шутка, не все, конечно. Кто-то же должен работать на заводах-фабриках, в больницах-школах, на стройках и полях…и вообще везде. Эти люди называются теперь наемными работниками, и их  должно защищать государство, в образе своих чиновников, и всяких-разных депутатов.  Наемным работникам надо давать такую зарплату, чтобы они  с заводов не разбегались… а с другой стороны, поскольку количество заводов не увеличивается, а уменьшается, можно сильно и не увеличивать, никуда не денутся, поскольку зависимы полностью от «работодателя» (тоже новое слово!». И получается, что национальные идеи первых и вторых ну никак не сливаются в общую государственную общенародную идею..

Наемные работники. Экономическая категория. Ты работаешь, тебе платит тот, на кого работаешь. Мало, не нравится – уходи. Демократия, свобода, никто не заставляет.  Но и никого не волнует твоя судьба…И все ясно, в общем-то. Вот только… Я полностью принимаю эти отношения, но на уровне: предприниматель – работник. Ты фермер, я к тебе нанялся сено косить, или землю пахать на твоем поле, за определенную плату. Я – наемный работник. У тебя автомастерская, я автослесарь. Я работаю, ты платишь. Ты открыл магазин, я к тебе нанялся в продавцы. Нормальные капиталистические отношения. И так далее… А вот как и у кого стал вдруг наемным работником человек, который во время войны под бомбежкой вывозил с Украины или Белоруссии в Сибирь свой завод, в мороз и пургу монтировал станки, еще без крыши над головой начинал выпускать танки и самолеты для фронта, и рядом с ним работали женщины и дети, и потом они все гордились, что на этом заводе выросли и десятилетия трудились целые рабочие династии, и дети их уже инженерами работали и руководителями. Конечно, токарь или слесарь на таком заводе далеко не директор, но и наемным он себя не считал, а был и чувствовал членом коллектива своего завода. Родным был для него завод. И ощущение работы на свое государство, на общество, было привычным и позволяло иметь собственное достоинство, рабочее, инженерное, человеческое. И каким это образом недра огромной страны, огромные отрасли промышленности почти мгновенно, с помощью наглых, хитрых, обманных манипуляций, сменяющих друг друга законов, перестали быть государственными. И предприятие, на котором ты рос, как специалист, и которое стало родным, вдруг приватизируется, и совсем не по воле коллектива (эти игрушки-погремушки звенели только в самом начале, так же, как подарочные от родной страны ваучеры), и дальнейшую его судьбу решают люди, часто не имевшие отношения не  только к вашему предприятию, а вообще к отрасли. Кто они, откуда взялись? И развалился Морфлот, и раздробился до мелочей Аэрофлот, и во все отрасли руководить пришли не специалисты, знающие дело до мелочей,  а экономисты, финансисты, а часто и чиновники, просто связанные какими-то узами с вышестоящими начальниками. Та же номенклатура, только с другими знаниями и идеями. И рушатся нормальные производственные предприятия. И рушатся с того момента, как в уставах предприятия основной задачей стало не выполнение на высоком техническом уровне своих профессиональных задач (строительства автомобильных дорог, добычи полезных ископаемых, организация морских перевозок и т.д. и т. п.), а получение прибыли, любой ценой. А прибыль чиновникам проще получить, просто продавая, а не строя. И вот в нашей дорожной отрасли главная тема сегодня – это платные дороги! Панацея от всех бед! Было бы смешно, если бы не было так горько!


БУШУЕТ ДЕМОКРАТИЯ В РОССИИ…

Я наемный убийца!
Целюсь даже во сне.
Больше всех пригодился
Я сегодня стране.

Все мрачней без работы
Инженер да швея...
И стреляется кто-то,
Только это - не я!

А я загружен, я тружусь, я - киллер!
Газеты о моих делах кричат.
Бушует демократия в России...
И я сегодня - главный демократ!
               
Я наемный чиновник
За широким столом.
“Настоящий полковник”
При печати с гербом.

Если в номенклатуре,
Значит, у пирога!
Это было недавно,
Это будет всегда!

Кто не у власти, тот всегда бессилен...
А в силе - деньги, наглость... и мандат!
Бушует демократия в России...
Я самый образцовый демократ! 

Я наемный работник,
Так сказала мне власть!
Рынок правит сегодня,
А ты, временный, слазь!

То, что труд - дело чести,
Позабудь навсегда.
Знай, браток, свое место!..
Все решат... господа.

На все теперь свободу разрешили -
На воровство, на ложь, разврат и мат!
Бушует демократия в России...
Я самый... терпеливый демократ!
            
Что-то долги метели
Над родной стороной...
Ты - наемник с портфелем,
Я - наемник с бедой.

Нет заботы дороже,
Чем  о милой земле.
А наемник... он что же?..
Он всегда - о себе!

А может быть, мы главное забыли -
У матери детей наемных нет!!!
Бушует демократия в России!
А что это?  Наверное, секрет...

(1998 г.)


   УМОМ РОССИЮ НЕ ПОНЯТЬ...               

Включившись в мировой прогресс,
Мы жизнь решили перестроить,
И перестроечный процесс,
Начав, углубить и ускорить.
   И первым делом дом свой разломать,
   Оставив для Европы двери...
   Умом Россию не понять,               
   В Россию можно только верить.      

Решив по - быстрому сменить
Социализм капитализмом,
Пытаемся определить,
Как называть свою отчизну.
   Всем скопом бросились искать
   Национальную идею.
   Умом Россию не понять,               
   В Россию можно только верить.

Сражаясь против всех идей,
И за отмену привилегий,
Избранники простых людей
Уселись в кресла всех коллегий...
   Но оказалось, слово “Знать”,
   Приятственно к себе примерить.      
   Умом Россию не понять,               
   В Россию можно только верить.

Как много громкозвучных слов
У демократии открытой...
Вот только много развелось
Воров “в законе” и бандитов...
   Какой еще указ издать,
   Чтобы доходы их проверить?
   Умом Россию не понять,               
   В Россию можно только верить.

Ребята хваткие в верхах,
Как торт, Россию поделили...
А тех, что в шахтах и цехах,
Зовут теперь “наемной силой”.
   И учат, учат нас опять
   Со знаком “плюс” считать потери!
   Умом Россию не понять,               
   В Россию можно только верить.

Который век, который год...
Ну, до чего ж обидно, братья!
Как презираем наш народ
Родной чиновничею ратью!
   И невозможно угадать,
   Кому свою судьбу доверить.
   Умом Россию не понять,               
   В Россию можно только верить.

Ну, где еще найдешь народ,
Который так в надежду верит?
Всю жизнь вожди ведут вперед,
И все далек желанный берег...
   Казалось - сил не занимать,
   Терпенья бездны - не измерить!
   Умом Россию не понять,               
   В Россию можно только верить.

Весь мир нас смотрит, как кино...
Что ж, смейтесь, только не надейтесь!
Прошла Россия сто дорог
Не раз была в объятьях смерти...
   Судьба нам – Родину спасать,
   Горячей кровью землю грея!
   Умом Россию не понять,               
   В Россию можно только верить.
                ( 1997 г.)


               Вот специально заканчиваю свои «Горькие песни» словами «в Россию можно только верить», словами, сказанными Тютчевым не одиннадцать, а почти сто пятьдесят лет назад! Много всякой гадости, нелепости, неумения и нестарательности, несправедливости…но люди-то наши живут, работают, надеются и верят, хотят верить в будущее детей своих. Хотелось бы только, чтобы вера эта была связана с будущим России, а не с переездом в Америку, Германию или Швецию…Надежда моя на обычных трудовых людей, которые любят свою профессию, свое дело, и делают его при любой погоде, при всех катаклизмах природных и политических. И часто вопреки… Дело спасают специалисты своего дела, профессионалы. Летчики летают, космонавты вокруг Земли вертятся, шоферы мотаются по автотрассам во всех концах страны, врачи лечат, учителя учат, товарищи мои – дорожники дороги и мосты проектируют и строят… Очень важно сейчас психику свою спасти от пессимизма и безнадежности, в том числе и нагнетаемой нашей журналистикой современной, особенно ТV. Ну, все есть! Артисты (правда, одни и те же), депутаты, люди в разных шоу, спорящие,  кричащие и перебивающие друг друга, неправдоподобные сериалы, правдоподобные бандиты – от местичковых  доморощенных пацанов  до крупных представителей не очень понятных силовых структур, воюющих друг с другом (кстати, эти фильмы – хорошее пособие для будущих бандитов не только в смысле владения оружием, а в основном в снятии предохранительных психических и моральных барьеров в отношении убийства и насилия, которые становятся обычным, обыденным делом!), в последнее время массово появляются девушки и женщины с оружием в руках и с контрольной фразой «а пошел ты!» - наши «Никиты».  Идет массовая модная тусовка, далекая от действительной и трудной жизни! И незаметное воспитание «нового» человека, безморального.
 
   А мне вот хочется видеть Родину свою, в ее безбрежности, красоте и труде. Хочу видеть и знать, как там у нас на полях, какие люди, как живут, как им работается, какие у них тракторы и комбайны (и без премьера в кабине), как сейчас добывают уголь и руду (в обычной повседневной жизни – а не только после аварий), хочу знать, какие новые заводы строятся по всей стране ( и не обязательно при посещении завода президентом), хочу знать всегда, постоянно, каждый день, как растет, развивается, строится моя страна… или она действительно «загибается» потихоньку. Хочу людей трудящихся, трудящихся каждый день и всю свою жизнь, видеть и слышать. Живущих в моей стране и строящих ее. Товарищей моих по жизни, которую мне довелось прожить.
  Недавно увидел, наконец, по TV большую обстоятельную журналистскую работу по Северстали, в Череповце. Варим, оказывается, сталь-то, сотни и тысячи марок! И прокатные станы новейшие, и техника современная, а, главное, люди нормальные, не встрепанные и не несчастные…Легче дышать стало!
Так работайте, товарищи журналисты, на трудовую Россию, а то от  изобилия гламура и тупых хохм, рассчитанных на дебилов, уже тошнит!


      ПЕСНИ НАДЕЖДЫ...

Вот я в последнем разделе книжки, для восстановления нормального  настроения, и подобрал написанные в разное время песни и стихи о людях, делающих ДЕЛО, о людях, которых уважаю и люблю, и на которых вся НАДЕЖДА.
Мне хотелось и, кажется, удалось  написать песни так, чтобы те, о ком они  - космонавты, шоферы, врачи, геологи, дорожники – могли их петь сами, и не по парадному, а в хорошей компании,  за хорошим столом с друзьями – товарищами.
               
Апрель 1961 года. Звонит телефон. Юра, двоюродный брат: «Слушай радио!» Больше ничего. Но я знаю, в какой области он работает. Наверное, новый спутник… А следующий день становится потрясением и праздником для всего человечества, не говоря уже о нас, советских людях. Человек в космосе! Наш Юрий Гагарин! Мы шли на Красную площадь, чтобы увидеть «этого человека!» На эту демонстрацию не было разнарядок, шла вся Москва, поющая, пляшущая, гордая и счастливая.
Началось освоение космоса. Незабываемые десятилетия постоянных переживаний за людей, настоящих героев, которые сразу становились близкими, родными, имена которых знали все. Каждый следующий полет поражал воображение. Несчастья, гибель  космонавтов становились горем всей страны. У детей общая заветная мечта – стать космонавтом. А у всех – сопричастность к судьбе страны, к ее будущему. И мы – молоды!
Прошло много лет. Сегодня мы знаем, как много труда и опасностей пришлось пережить тогда первым космонавтам. Мы знаем, что не меньше опасностей ждет на орбите космонавтов и астронавтов сегодняшних. И рискуют, и погибают. И снова летят на свою работу, туда, в небо. Все новые и новые имена, русские, американские, китайские, вьетнамские, немецкие… И мы их уже не запоминаем… И престижными для сегодняшних детей стали экономические вузы и прибыльная работа в банке.  И кто-то уже готовит коммерческие полеты, и вот-вот откроется какой-нибудь банк «На орбите».
Пусть… Но летят космонавты над Землей, и выходят в открытый космос, и монтируют там новые антенны и разные приспособления, и делают текущий ремонт, и ведут постоянные научные исследования, и работают, работают, работают. И мечтают о дальних полетах за пределы Земли. Это особенные люди. Они только с виду обычные, и живут здесь на Земле обычной жизнью. А на самом деле они уже немножечко – инопланетяне. Но они – Земляне! И их судьба – улетать, и обязательно возвращаться… Домой…


         ЗЕМЛЯНЕ МЫ…

Над перевалами ненастная погода,
И темновато из-за туч и гроз...
Ну, а для нас, для завтрашнего взлета
Важней всего расположенье звезд!
   И на хвосте из пламени и света
   Уносит нас могучая стрела
   В бездонность галактического неба...
   Ну, милая, поехала… пошла!      
               
Припев: 

Мы улетаем, улетаем, улетаем!
Взлетая к звездам, опираемся на пламя.
И нам судьба присваивает звание -
Земляне мы, посланники Земли!
   Мы улетаем, но нас ждут, и мы вернемся
   К прекрасным женщинам... Мы знаем - вы нас ждете!
   И это главное в космическом полете -
   Земная гравитация любви!
               
Бывало, выйдешь вечерком в открытый космос,
Подкрутишь звезды гаечным ключом...
А под тобой Земля - небесный остров,
Плывет куда-то в дымке голубой.
   Наш дорог труд - приходится стараться,
   Чтоб стрелки не застыли на нуле.
   А от нештатных наших ситуаций
   Седеют инженеры на Земле.
               
Все продолжительней космические трассы,
И все мощней параметры ракет,
Но сбережет живые души наши
Прекраснейшая из живых планет!
   Прорвемся мы через шторма галактик,
   Сквозь Млечный Путь знакомою тропой,
   И командир устало скажет: " Хватит!
   Где там Земля?.. Поехали… домой!

    (2000 г.)



Такие же необыкновенные для меня люди – врачи – хирурги. И, если космонавтом при определенных обстоятельствах я еще могу себя представить хотя бы в воображении, то, если бы я в каком – нибудь совершенно неожиданном, бредовом сне оказался вдруг в роли хирурга в белом халате, в маске,  со скальпелем в руке над оперируемым больным, то прямо там во сне меня бы быстренько при виде первой крови унесли бы первым.  Когда у меня берут кровь из пальца, я собираю всю свою огромную силу воли, чтобы медсестра ничего не заметила, и веду себя, как настоящий мужчина. Но при виде посиневшего пальца при нечаянном ударе или  прищемлении мне как-то плоховато. Мне, слава богу, пока что везет, а многих мои близких людей и друзей спасли люди в белых халатах с волшебными руками. Поэтому хирург для меня – это человек из другого племени, высшей касты.  И я очень старательно писал песню про Айболитов и для Айболитов, когда нас (группу самодеятельных поэтов литературного объединения «Вдохновение») пригласили выступить перед работниками  Красногорского госпиталя, в котором тогда работала медсестрой Вера Павловна Еремина, наш товарищ по литературному
 объединению самодеятельных поэтов.. Петь мне оказалось неожиданно легко, был совершенно замечательный микрофон. Когда я сказал об этом, мне с гордостью сообщили, что то же самое сказал Иосиф Кобзон, недавно у них выступавший. Так что я с удовольствием  хвастал потом товарищам по работе, что мы с Кобзоном пели в одном зале. А хирургам – слава и безграничное уважение!


 ДОРОГОЙ АЙБОЛИТ

Среди тысяч созвездий         
Есть и наша звезда!
Может, сложится в песню
Наша жизнь и судьба.
   Слов особых не надо,
   Согласятся со мной
   Люди в белых халатах,
   С беспокойной душой.

Мы совсем не случайно
Свое дело нашли.
Есть такая специальность –
Человеков  лечить.
   Находясь где-то между
   Перекрестий судьбы,
   Возвращать им надежду
   На дальнейшую жизнь.

Перекрестки страданий,
Наяву, не во сне,
Проходили в Афгане,
В Сумгаите, в Чечне.
   В поселковых больницах,
   Или в госпиталях
   То же горе на лицах,
   Те же слезы в глазах.

У тебя самого-то
Ничего не болит,
Мой старинный товарищ,                Дорогой Айболит?
   После двух операций,
   Отдохни, не спеши…
   По мензурке на брата
   За спасенье души.

Двое, в рай заглянувших,
Возвратились назад…
Наше дело искусством
Называл Гиппократ.
   На всю жизнь испытание,
   Со страданьем борьба.
   Может, правда, призвание,
   Может, просто судьба.

Снова там, за окошком,
Кто-то палит костры…
«А чудная прическа
У нашей старшей сестры!
   А глазищи какие,
   Ну, Багира, и все!
   Между прочим, больные
   Обожают ее!»

Ну, уж раз затянули
Про сестер разговор,
Значит, все, отдохнули,
Значит, время пошло!
   Ждут больные в палатах…
   Наш парад, господа!
   Людям в белых халатах
   На работу пора…

   (2002 г.)

По работе своей, чаще в командировках, мне достаточно пришлось помотаться на машинах в роли пассажира, рядом с водителем. Иной раз в этих воспоминаниях в память врезаются события вместе с образом шофера, иной раз этот образ как-то обобщается. В любом случае человек за рулем – фигура серьезная.
Много пришлось ездить в загранках. Запомнилось, как при обследовании труб на дороге Танджунг – Лумбанг в Индонезии шофер-индонезиец, увидев мою возмущенную реакцию на дикую вонь в машине, радостно улыбнулся и откинул мешковину, под которой оказалось с десяток плодов дурияна, (фрукт, внутри в общем-то вкусный, но о-о-чень дурно пахнущий в свежесорванном виде).
       Запомнилось, как однажды мне пришлось, в дикую жару лежа под машиной, выковыривать парангой из тугой грязи плотно засевший в ней задний мост. У шофера не оказалось лопаты.
        Запомнилось, как в Афганистане после бурного совещания  советских специалистов меня повезли из Давлатабада в Шиберган не по новой, пока что щебеночной дороге, на которой здорово трясло, а напрямик через пустыню, с целью сократить поездку с двух часов до полутора. На один джип (УАЗик) было аж два афганских шофера. Плутали по пустынным дорожкам часов восемь, из них шесть я почти без перерыва пел песни. Перепел все, что знал, лишь бы водители мои не паниковали. А  они, скорее всего, решили что инженер – шурави малость чокнутый.
         Замечательная командировка нашей проектной группы  из Шибергана в Герат через весь Афганистан печально закончилась под Кандагаром. Шофер заснул, машина слетела с насыпи, очухивались в Кабульском госпитале, слава богу, живые.
         События эти запомнились, водители – нет.
         А вот наши мужики, как живые, наверное, потому, что свои, что-то обязательно рассказывают, расспрашивают, характеры вырисовываются за время даже короткой поездки.
   В 1957 году  на целине в Казахстане подвозивший меня на стан огромного размера водитель (руки – лапы медвежьи!) останавливался кабина к кабине с каждой встречной машиной, вынимал баклажку с брагой, друзья выпивали «за встречу», потом весело мчались дальше, а я мечтал благополучно доехать до своего жилого вагончика. Запомнилось!
   В командировке на автодороге Мирный - Ленск при обследовании мостов в течение двух месяцев основной транспорт – попутные КАМАЗы. Водители этого рабочего края воспринимали нас, как своих товарищей, и голосовать почти не приходилось, даже и подкармливали иногда.
        Запомнилось взаимное уважение шоферов и уважительное  отношение  к ним окружающих их людей по колымской трассе Магадан – Сеймчан, по которой нас – большую группу школьников - провезли после девятого класса, уж и не помню, за какие заслуги. И классные шоферские столовые по пути! Не только сытно, но и очень вкусно там тогда кормили. Это был 1954 год.
         Но самое яркое (хоть и краткое) впечатление о том, что такое работа шофера на Севере, я получил, когда наш КАМАЗ летел в дикую пургу по неровной дороге из бетонных плит на разных участках дороги Уренгой – Надым, и среди этой снежной  степной круговерти появлялись сначала горящие газовые факелы, а потом фантастические очертания газоперекачивающих станций, словно где-то на другой планете. И странно нам, москвичам, казалось спокойствие водителя, живущего и работающего на этой планете. И верилось в его рассказы и о трудностях и опасностях, ожидающих водителя на этих
бескрайних и суровых дорогах, и его рассказы о волках, подстерегающих иной раз водителя на непредвиденных остановках в пути, посреди этой северной зимней тундры. И, честно говоря, хотелось поскорее доехать  до очередной остановки, к свету, теплу и людям.
     Так что к шоферам у меня – отношение особое. Кроме того, так получилось, что в течение многих лет я, в качестве председателя профкома своего Союздорпроекта, тесно общался с автотранспортниками Московского отраслевого профсоюза работников автомобильного транспорта и дорожного хозяйства. В результате и родились две песни: «Песня северного шофера»  и «Гимн автомобилистов».

      
  ПЕСНЯ СЕВЕРНОГО ШОФЕРА

Поет отлаженный мотор,
И мы врубаемся в простор,
И обгоняют нас встревоженные ветры.
И пролетают чудеса -
Проселки речки и леса.
А от колес отскакивают километры.

У всех издержки ремесла.
И  городишкам  нет числа,
Куда бы нас не занесла судьба лихая.
Кому - седые севера, кому - пустыня и жара…
Ну что же, жизнь наша шоферская такая…
Судьба моя шоферская такая!

Я помню – полз наш караван
Из Магадана в Сусуман,
Почти вслепую переваливая сопки.
Не видно в кружеве пурги
Ни зги, ни сопок, ни тайги,
Лишь только холод по спине ладонью знобкой.

И там, у старых серых скал,
Устало МАЗ наш догорал,
И появилась эта прядочка седая.
За тех ребят, кто вечным стал,
Я молча поднимал стакан…
Ну что же, жизнь наша шоферская такая…
Судьба моя шоферская такая!

Лечу сегодня по Кольцу.
Оно, поверь, тебе к лицу.
Оно к лицу тебе, бедовая столица!
Дорожка вся при фонарях!
Недаром хлопцы говорят –
На северах такое даже не приснится!

А завтра снова в дальний путь.
И кто-то скажет: «Не забудь!»
Я никого и ничего не забываю.
Лишь руки выскользнут из рук.
Пыль припорошит боль разлук.
Ну что же, жизнь наша шоферская такая…
Судьба моя шоферская такая!

Я, может быть, не очень дюж,
И в чем-то прост и неуклюж.
И, если что сказал не так, вы уж простите!
Но, когда руки на руле,
Я, как гусар, в своем седле.
Я сам себе, я сам себе руководитель!

Так что же, всем чертям назло,
Чтоб нам, братишки, повезло,
Как говорится, вывозила чтоб кривая!
За то, что мы всегда в пути,
За то, что некогда грустить,
За то, что жизнь наша шоферская такая,
Судьба моя шоферская такая!

(2002 г.)


 ГИМН АВТОМОБИЛИСТОВ

Поток машин по улицам струится.
Москва чарует кружевом огней.         
И эти улицы и площади столицы      
Нам с каждым годом ближе и родней.

Нас навсегда когда-то покорили
Движенье, ветер, пламенный мотор.
И мы с судьбой рабочей заключили
Бессрочный коллективный договор.

      Припев:    

      И пусть поет, гудит мотор,
      Ведет с дорогой разговор.
      И крепит связь рабочих уз
      Наш славный Автопрофсоюз!


Давным-давно мы для себя открыли
Совсем не хитрый, в общем-то, секрет,
Что без ворчания автомобиля
Для нас удачи в этой жизни нет.

Открыта дверь – товарищи, садитесь!
До места довезем без лишних слов.
Ведь если говорят – руководитель,
Так это же про нас, про шоферов!
               
Нас жизнь подчас экзаменует строго,
Ведет вперед неведомым путем.
И важно чувствовать, товарищи, дорогу,
И архиважно, кто там за рулем!

Когда мотор рычит от перегруза -
В единстве нашем средство от беды!
А ну, которые тут члены профсоюза?!
Плечом к плечу, друзья, тесней ряды!

Мы защищаем истины простые –   
Рабочее достоинство и честь.
И будут в праздник флаги голубые   
Над нашими колоннами лететь!

И утром майским, солнечным, лучистым
Для нас оркестры трубами звенят.
Вперед шагают автомобилисты!..
Идет моя рабочая семья!
               
(2007 г.)


Союздорпроект. Институт по изысканиям и проектированию автомобильных дорог. В течение десятков лет – ведущая, головная проектная организация в дорожной отрасли Советского Союза. И мой второй дом на почти 50 лет работы. Я пришел в отдел искусственных сооружений в 1960 году, после МАДИ. Сегодня мне 73 года. Столько же, кстати, и Союздорпроекту. Здесь я учился работать, дружить, любить (здесь же и жену себе нашел хорошую). И товарищей, которых уважаю и люблю. Проектировал мосты,  путепроводы, периодически ездил в командировки, в том числе трижды в дальние, «в загранку».
   А командировки полевые – это особая жизнь, особая работа, особые отношения. Те, кто работал вместе в тайге, в тундре, в пустыне, в горах, кто ждал продуктов и писем где-то в палатках, на биваках, во временных бараках таежных поселков, кто топтал сапогами таежные тропы, прокладывая ось трассы будущей автодороги, уже никогда не забудут своих товарищей. И как вместе трудности переносили совсем не романтические, но и как песни пели, и как водку пили в любых условиях, в любую погоду и из любой посуды, и под рыбку свежую, свежевыловленную, и под грибочки с ближайшей сопочки, да с картошечкой, а иной раз под плавленый сырок с замечательным названием «Дружба». И как выручали друг друга при случае. На лето обычно пустел наш институт. Дорожники, геологи, экономисты (обычно при разработке ТЭО), мостовики (пожалуй реже всех, но мне повезло) на месяцы разъезжались в командировки, в полевые экспедиции по всей стране. А потом по нашим проектам строились дороги, тоже по всей стране.
И поэтому в отношениях наших главным было общее дело, проект рождался как коллективный труд всех: дорожников, мостовиков, геологов, экономистов, организаторов, сметчиков, всех-всех. А поскольку и повседневная общественная жизнь в институте, что называется, не давала скучать – комсомольские, профсоюзные дела, спортивные секции и соревнования, воскресные зимние и летние походы по Подмосковью, художественная самодеятельность коллективные выезды «на картошку», учеба молодых специалистов –все это давало возможность молодежи легко входить в коллектив и чувствовать себя уверенно и спокойно. Можно сколько угодно критиковать (и нередко справедливо) наше прошлое, но нам, тогдашней молодежи, во всяком случае, «технарям» входить в рабочую жизнь было много легче, чем сегодняшним ребяткам. Им сегодня надо сразу денежки отрабатывать, а с нами возились старшие, как с «молодыми специалистами», которыми мы считались целых три года… Следующие три песни о нашей рабочей жизни, о жизни и работе изыскателей, геологов, союздорпроектовцев, товарищей моих, которым я благодарен за наш многолетний совместный «поход по жизни», и для которых эти песни и писал, можно сказать, персонально, зная каждого в лицо.
               

   ТАЕЖНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

Ах, как тянутся зимние месяцы!..
Вот такие уж мы чудаки!
По весне нам по-детски не терпится
Поскорее собрать рюкзаки.
   И в дорожку по старой традиции
   Выпить за предстоящий успех…
   Что, друзья, хорошо в экспедиции –
   Здесь дороги хватает на всех!
               
Сопки в разные краски окрашены,
Серебрится слегка небосвод,
От закатного солнца оранжевый,
Над тайгою летит вертолет.
   Красотища и мощь безграничные!
   Спят озера под шелест берез…
   Что, друзья, хорошо в экспедиции –
   Здесь простора – на тысячи верст!
               
Вертолет посвистит на прощание,
Над палаткой разок прокружит,
И исчезнет за сопками дальними,
Нам оставив тайгу на троих.
   А назавтра во всей амуниции
   Нам идти к перевалу наверх.
   Что, друзья, хорошо в экспедиции –
   Здесь работы хватает на всех!
               
Тут тайга свои мелкие шалости
В виде скал, бурелома, болот,
Нам подкинет, родная, по малости,
Чтобы не расслаблялся народ.
   Только мы не теряем амбиции.
   Мы свои в этом диком краю…
   Что, друзья, хорошо в экспедиции –
   Мы здесь словно солдаты в строю!
               
А когда будет трасса проложена
Там, где ей и положено быть,
По ночам у костра у таежного
Мы начнем о любимых грустить.
   Будет сниться нам, что приземлился вдруг
   Винтокрылый наш друг дорогой…
   Что, друзья, хорошо в экспедиции –
   Хорошо возвращаться домой!

А весною, как только затеплится,
Нас дорога опять позовет.
И опять нам, ребята, не терпится
Рюкзаки побросать в вертолет.
   И в полете по старой традиции
   Выпить за предстоящий успех…
   Что, друзья, хорошо в экспедиции –
   Здесь дороги хватает на всех!

   Здесь дороги хватает на всех!

   (2005 г.)      


 ПЕСНЯ ДОРОЖНЫХ ГЕОЛОГОВ
   (геологам Союздорпроекта
                посвящается)

Начинается мотив
На задорной звонкой ноте
Про здоровый коллектив,
Крепко спаянный в работе.
   Продолжается маршрут.
   Кто-то скажет: «Слишком долог!»
   Но ведь нас с тобой зовут   
   Инженер - тире – геолог.

Припев:

Завтра на Памире быть?
Нет вопросов – завтра будем!
Сотню скважин пробурить?
Нет вопросов – все пробурим!
Надо склон прошуровать?
Нет вопросов – пошурфуем!..
Разрешат поцеловать –
Нет вопросов – поцелуем!

Мы уверенно живем.               
Мы не рвем судьбу на части.
Мы, геологи,  идем               
По планете, как по трассе.
   То горами, то тайгой
   Тренируем наши ноги,
   Оставляя за собой
   Трассу будущей дороги.

Утра раннего заря
Нежным цветом небо красит.
Будет завтрак у костра,
Будет перекур на трассе.
   А вечернею порой   -               
   Ужин с песней среди елок.
   Нас не зря  зовут  с тобой   
   Инженер – тире - геолог!    

Ожидает нас успех.
Уважают нас в народе,
Потому что мы из всех
Ближе всех к родной природе.
   И, с сиянием в глазах,
   Современные богини,
   Гордо ходят в сапогах
   Инженер – геологини!

Мы геологи с тобой,
И у нас свое есть дело.
Занимаемся землей,
Изучаем ее тело…
   Можно родине служить
   Без уныния и позы.
   Ну, да что там говорить...
   Надо – значит, нет вопроса!

Завтра на Памире быть?
Нет вопросов – завтра будем!
Сотню скважин пробурить?
Нет вопросов – все пробурим!
Надо склон прошуровать?
Нет вопросов – пошурфуем!
А разрешат поцеловать –
Нет вопросов – поцелуем!    

(2009 г.)          



ГИМН СОЮЗДОРПРОЕКТА

Шуму горных потоков подобен
Несмолкаемый гул автотрасс.
Проектировать эти дороги
Бог сподобил, товарищи, нас.
   Поточнее чтоб путь обозначить,
   Специально, назад много лет,
   Для решения этой задачи
   Он придумал Союздорпроект!

Припев:

Дай бог тебе заботушки
На много, много лет!
Дай бог тебе работушки,
Наш Союздорпроект!
   Пусть крепнет наша дружная
   Рабочая семья,
   Чтоб оставались нужными
   Друг другу ты и я!

Магистрали могучие, кстати,
В детстве были обычной тропой.
Там когда - то прошел изыскатель
Со своею волшебной трубой.
   Поколдуют дорожные боги,
   И гравюры проектных листов
   Превращаются в ленты дороги
   И летящие стрелы мостов.

Так споем же, друзья, вспоминая
Зной пустыни и шелест пурги,
Все дороги, где вместе шагали,
И товарищей всех дорогих,
   С кем мы вместе когда-то вступили
   На нелегкий дорожный маршрут,
   Как мы жили, дружили, любили…
   И… да здравствует наш институт!

    (2002 г.)      


Дорожная проблема – она вечная… С одной стороны, на дороги всегда, во все времена не хватает денег. С другой стороны, почему-то считается, что эта отрасль строительства достаточно проста, судить - рядить о ней могут все, кому не лень. И руководить этой отраслью могут не специалисты, и в современности сегодняшней почему-то деньги на дороги оказываются в руках «непонятных» простому инженеру людей. Сами они могут вообще ничего не знать о дорожной отрасли, как о строительной специальности, но зато они занимаются «экономикой вообще», и они нанимают специалистов, и они распределяют деньги, и они устанавливают правила, сроки, и условия проектирования и строительства, от которых стонут дорожники. Установка – срубить денежки, как в торговле, в дорожном строительстве  не приемлема, и платными дорогами можно оправдать лишь малую долю затрат. И действительный доход от действующей дороги, как основы для связи территорий, считается за долгие годы ее эксплуатации. И определяет этот доход реальная деятельность тысяч предприятий и организаций, использующих эту дорогу. А у нас сегодня хотят все упростить до турникета на въезде на мост. Конечно, не может президент или премьер читать специализированные  журналы, но хоть бы советники их знали, что пишут о своем деле профессионалы – дорожники. И сколько на самом деле стоит километр строительства дороги, и как эту стоимость определяют у нас и за рубежом, и как там, у них,  проводят конкурсы на проектные и строительные организации…И как у нас… Все знают наши дорожники, да командуют совсем другие люди…И все-таки, когда откроешь наши дорожные  СМИ – журналы да газеты, узнаешь, что делается в стране, в разных ее областях да районах, почитаешь про людей, дорожников – специалистов, профессионалов, посвятивших себя дорожному строительству, хочется им низко поклониться…
Что было бы, кабы не было дорог, а?


           ДОРОЖНИК

На земле нашей жить без дорог невозможно.
Это ясно для всех с незапамятных пор.
И простое рабочее слово «дорожник»,
Так же гордо звучит, как «пилот» и «шахтер».

Кто-то ищет руду в приуральских отрогах,
Кто-то плавит металл, кто-то учит детей,
А дорожник всю жизнь свою строит дорогу,
Чтобы жизнь где-то стала чуть-чуть веселей.

Как пульсирует кровь через стебли артерий,
Чтобы сердце стучало и пела душа, 
Так с востока на запад, на юг и на север,
По проложенным трассам машины спешат.

Здесь когда-то мой друг прошагал с нивелиром,
И проектную трассу на карту нанес.
А другой мой товарищ по склонам Памира
Строил эту дорогу и в зной, и в мороз. 

И по всей по огромной по нашей России
Не скучает без дела дорожный народ.
Километры дорог мы вчера проложили.
Впереди еще тысячи новых дорог!

И осмелюсь сказать – не резон экономить
На дорожных делах… Ибо будет беда!
И не будет вообще никаких экономик
В той стране, где дорог не хватает всегда.

Для дорожника лента дороги – награда,
Завершение этапа большого труда.
Автотрассы не хуже столичного МКАДа
Заслужили российские все города!

Каждый строит судьбу свою сам понемногу,
Полосу выбирает, готовя свой взлет…
А дорожник всю жизнь свою строит дорогу…
И шагает поэтому только вперед.               

 (2001 г.) 
               
          А следующее стихотворение называлось сначала «Мост» и тоже было написано для журнала «Автомобильные дороги».  И уже при печати получило новое  название, более звучное, и красивое. Я последние годы работал в техническом отделе, мосты уже давно не проектирую, но то необыкновенное чувство огромного удовлетворения и гордости, когда твои чертежи и расчеты воплощаются в конструкцию нового моста, остается на всю жизнь. Это ощущения проектировщика. А чувства строителей в тысячи раз ярче, сильнее, и передать их могут только они сами. Здесь написано о строителях огромного, внеклассного моста через реку Обь, (просто прочитал статью, увидел фотографии), но посвящается стихотворение всем мостовикам российским.


НА ПРОСТОРАХ РУССКОЙ ШИРИ

Вышла на берег дорога…
И легла на берегу.
Под обрывом чередою
Волны пенные бегут.

Развернулась синей ширью,
Широка и глубока,
Дочь прекрасная Сибири,
Обь – могучая река.

«Никому не покоряться,
Никому мне не служить!
На волнах моих качаться
Разрешаю, так и быть!»

И на противоположном,
На далеком берегу,
Вышла на берег дорога,
И свернулася в дугу…

Смотрят сестры друг на друга,
Разделенные рекой.
И поигрывает круто
Разгулявшийся прибой.

Катит лентой бесконечной
Воды грозная река.
«Разделяю вас навечно!
Не сойдутся берега!»

Только сила ломит силу…
На крутых брегах реки
Стан свой временный разбили
Деловые мужики.

Застучали – затрещали
Долота да молота.
Словно в сказке, вырастали
Очертания моста.

Как грибы в грибную пору,
Прорастали вверх опоры,
Становясь попарно в строй.
И в торжественном полете
Кран укладывал пролеты
Своей «ферменной» рукой.

В точно заданную дату
На одном из берегов
«Поезд» новой эстакады
Дал свисток – я в путь готов!

А река ревет, пугает
Глубиной размером в дом.
Но внезапно замирает…
Из пучины вырастает
Великанище – пилон!

С высотищи элегантно
Растопырил пальцы – ванты,
Распушил павлиний хвост.
И на вантах над рекою
Рукотворною красою
Полетел красавец – мост!

Обь река почти смирилась.
Что-то важное свершилось.
Навсегда окончен спор.
«Не волнуйся ты, подруга,
Принимай меня, как друга!
Будем вместе с этих пор.»

Дело, мужество и гордость
Торжествуют в день такой.
Мост – красавец распростерся
Над красавицей рекой.

И в заслуженном восторге
О пролет бутылку бьем!
Ну, так что, братишки, «могем»?
Ну, естественно, «могем»!

Слышен шум рабочих буден
В ровном рокоте реки.
Слава вам, работным людям!
Слава вам, мостовики!

На просторах русской шири
Думать, верить и творить!
Будет жить моя Россия!
И неплохо будет жить.

 (2000 г.)


        Ну, вот и последняя песня – «Милая сторонушка, родная сторона!..» Она как-то сама зазвучала  на мотив розенбаумского Есаула. У меня даже есть запасной куплет (если бы вдруг пришлось  петь при Розенбауме), в котором я извиняюсь за музыкальный плагиат. Думаю, простит… Главное здесь – слова, чувства, ощущение причастности к судьбе своей страны, какой бы нелегкой она не оказалась…


         АХ, РОДНАЯ СТОРОНА

Ах, родная сторона, милая сторонушка!
Твоя радость, твоя боль – это все мое.
Неба синего бокал до самого донышка               
Буду пить, пока живой, пока сердце бьет.

По суровой по судьбе, через зимы - осени,
По камням да степям, стуже да огню,
Ты, как тройка вороная, только сильно с проседью,   
Все летишь сквозь века к солнечному дню.

Ты за эти века наглоталась досыта
И беды, и войны, и себя самой.
А твоих сыновей побросало по свету…
Только сердце всегда тянется домой.

Много разных чудес на планетном шарике
Необычных земель, сказочных красот,
Но спокойно я пел в Азиях да Африках,
Что меня моя Россия, мать родная ждет.

Ты наш белый пароход... Мы стоим на палубе
А родной океан, как всегда, штормит...
Только бы нас, друзья,  в смерть не укачало бы…
Помоги, Господи!.. Господи, прости!

На холме две сосны неразлучной парою,
А внизу по полям шастают грачи.
Я потрогаю струну, чуть вздохну гитарою...
Может, что-нибудь споем, может,  помолчим.

Ах, родная сторона, милая сторонушка!
Твоя радость, твоя боль – это все мое.
Неба синего бокал до самого донышка               
Буду пить, пока живой, пока сердце бьет.

(1999 г.)


    В заключение (вот зацепило!) - еще несколько слов о национальной идее. Наверное, правильнее было бы назвать ее общенародной. И  думать надо не о внешней форме, не о том, как нас будут воспринимать другие,  а о том, как сделать свою страну страной, в которой можно спокойно и счастливо жить. В городе и в деревне, в Москве и Магадане, на северах и югах, везде… Не эксперименты бесконечные проводить,  а для всех руководителей и служб, чиновников и работников, для всего народа, для детей и взрослых, одна постоянная, каждодневная задача – наши люди у нас в России должны хорошо и счастливо жить! И не через 15 лет, а завтра, сегодня! Они должны иметь работу и перспективу в жизни, они должны иметь нормальное удобное и обустроенное жилье, они должны быть защищены от воров и бандитов, и не меньше от произвола чиновников, спокойно лечиться, учиться, достойно жить в старости, быть спокойными за будущее детей… Когда эта идея превратится в реальные задачи и совместные дела всех, от мэра до школьника, жителей каждого города или поселка России, она действительно станет общенародной. И без лозунгов… Такая вот тимуровская работа на самих себя.

   Хотя лозунг есть! Добиться, чтобы слова песни о Родине, написанной аж в 1936 году Василием Лебедевым – Кумачем и Исааком Дунаевским,   стали завтра правдой, а сегодня программой конкретных действий.



   ПЕСНЯ О РОДИНЕ
(Широка страна моя родная!)

   Слова В. Лебедева-Кумача
         Музыка И. Дунаевского

От Москвы до самых до окраин,
С южных гор до северных морей
Человек проходит, как хозяин
Необъятной родины своей.
   Всюду  жизнь и вольно и широко,
   Словно Волга вольная течет.
   Молодым везде у нас дорога,
   Старикам везде у нас почет.

Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек.
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.




        СОДЕРЖАНИЕ
Песни и стихи, включенные в книгу

Предисловие
МАЛАЯ РОДИНА - КОЛЫМА
Светлане Кабановой
Встреча магаданцев
Евгению Осокину
Магаданцы
ОТ МАЛОЙ РОДИНЫ - К БОЛЬШОЙ
Песня лесных гномов
Печорские волны
Сахар
Кончанское
А над костром гитара пела вальс…
Ночь на Неве
Владимиру Слободенюку
Остров Володин
Уходит моя гвардия
Если можешь не петь, не пой
Зимушка – зима
Заснежило, запуржило…
По зимнему лесу
Куда ты уносишь меня, самолет?
Мой друг – дорожник
ПЕСНИ О ВОЙНЕ
Вальс сорок первого года
Марш ветеранов
На Мамаевом кургане
Баллада о девчоночке в защитной гимнастерочке
Ребята трогают медали
Солдатская весна
Строевая
Много песен поют
Не грусти, подруженька
ПЕСНИ ИЗ ЗАГРАНИЦЫ
Анатолию Смирнову – новогоднее
Изыскательская – индонезийская
А сердце плачет
Прощай, Индонезия!
Письмо на Родину
Опять вдали я от России
Почта в Давлатабад
Что прожито, то прожито
Самолет Въентьян – Паксе
ГОРЬКИЕ ПЕСНИ
Россия
Октябрьская молитва
Стонет вьюга
Серенада пенсионера
О бедном гусаре замолвите слово
Обращение президента
Бушует демократия в России
Умом Россию не понять
Песни надежды
Земляне мы
Дорогой Айболит
Песня северного шофера
Гимн автомобилистов
Таежная экспедиция
Песня дорожных геологов
Гимн Союздорпроекта
Дорожник
На просторах русской шири
Ах, родная сторона
ОБ ОБЩЕНАРОДНОЦЙ ИДЕЕ




СОКОЛОВ Александр Валентинович

МИЛАЯ СТОРОНУШКА, РОДНАЯ СТОРОНА.


Набор и верстка С.В.Степановой

Подписано к печати 05.09.10
Формат 84х108 1/32. Усл.печ.л. 7.6
Тираж 100 экз.  Заказ № 4299

Отпечатано в полном соответствии с качеством
предоставленных оригиналов в ГУП РМ
"Республиканская типография "Красный Октябрь"
430000, Мордовия, г. Саранск, ул. Советская, 55а