Поехали!
- Вы едите в Москву?
- Нет.
- Поехали в Москву, девушка?
- За «девушку» мерси, но мне лично надо в Канаш.
- Фи, Канаш. Что там делать? Райцентр какой-то. По большому счету – большая деревня. Поехали лучше в Москву? Все же столица Родины. Мегаполис!
- Хочу в Канаш.
Разочарованная продавщица билетов отходит. Тут же подбегает другая.
- А на нашем автобусе? У нас шикарный новенький «мерседес»! Вон он синенький. Нравится? Картинка, а не автобус, - и понизив голос до интимного шепота, - Вам персонально сдвоенное место по цене одного. Шикарно поедите. Хоть лежа, хоть сидя.
- Хочу в Канаш!
Со словами «странная какая-то, дался ей этот Канаш» - разочарованно отходит и тут же кидается к бабульке, выходящей из пригородной маршрутки с двумя ведрами зеленых помидоров: «Бабуля, поехали в Москву?»
Вот я в «газели». Вот еду в Канаш. Там три часа ожидания на вокзале и в ноль часов семь минут повезет меня поезд «Москва – Улан-Удэ» до нужной мне станции.
Сижу на канашском вокзале. Тусклый свет люстр. Туалет за двенадцать рэ. Бдительный наряд вокзальной полиции. Черный тощий котенок на кривеньких ножках шныряет. Как и в прошлый раз, дождь за окном. Влюбленная парочка нежно прощается. Становится грустно. Может, и вправду надо было лучше в Москву поехать? Спала бы сейчас сладко на мягком сдвоенном сиденье синенького «мерседеса». А тут сиди на жестком дерматиновом сиденье, как дура.
Сижу дальше. Как дура. А куда теперь деваться, раз сама выбрала Канаш. Чтобы не уснуть ищу рифму на «Канаш».
Канаш – город не наш.
Канаш – монтаж.
Канаш – шантаж.
Канаш – макияж.
Канаш – вираж.
Канаш – лаваш.
Канаш – камуфляж.
Последняя рифма созвучна теме моей поездки. Еду к сыну, в армейский гарнизон. Передо мной на полу стоят три большие дорожные сумки. Тяжелые. Да еще на соседнем стуле увесистый пакет. Да еще дамская сумка, тоже заполненная всяким - разным. Сама виновата. Вернее, не я, а язык мой, который враг мой, и неуемный характер. Перед поездкой, уже купив билеты, позвонила двум женщинам, чьи сыновья служат вместе с моим Андреем, его приятели. «Я опять еду в гарнизон. Двенадцатого выезжаю. Если хотите что-то передать...» Захотели обе. В результате две сумки из трех для сослуживцев сына. Как дотащить – доволочь? Проблематично. А кто виноват? Мой язык и мой характер. Тоже мне, мать Тереза нашлась.
Неплохо бы сейчас выпить чаю горячего, крепкого, с лимоном. Но тащиться в буфет со всем своим скарбом не хочется. Ладно, обойдусь без чаю. Сижу. Грущу дальше. Видимо, сама вокзальная атмосфера располагает к грусти. От делать нечего, оглядываюсь по сторонам. К месту вспоминаю, что лет двадцать назад, когда в Канаше было еще старое здание автовокзала, известный режиссер Станислав Говорухин снял фильм с символичным названием «Так жить нельзя», некоторые сцены которого были сняты как раз на том вокзале – старом, раздолбанном и страшном. Много лет спустя, побывав уже в новом здании автовокзале, он, якобы, выдал новый лозунг: «Так жить можно». Уж не знаю, байка это или все так и было. Что ж, очень может быть. Автовокзал, который находится недалеко от железнодорожного, конечно, не поражает воображение своей архитектурой и комфортом, но жить, вернее, просидеть там некоторое время в ожидании автобуса, вполне можно. Вот и железнодорожный вокзал тоже обновили.
Время, как и положено в минуты томительного ожидания, тащится еле-еле. Как ковыляющий паралитик. Наконец, стрелки вокзальных часов доползают таки до нужной отметки: 23-30. Учитывая объем, вес и количество моего багажа, мне пора выползать на перрон. Тем более, двенадцатая, самая дальняя платформа, то есть тащиться через верхний переход. Тем более, что и сама я дамочка маломощная и маловесная – живого веса всего раза в полтора больше веса груза. Мысленно перекрестясь, перекидываю дамскую сумку через плечо, пакет взваливаю на другое плечо, подхватываю сумки и трогаюсь в путь. Не успеваю проползти и нескольких метров по мокрому асфальту, как сзади раздается энергичное: «Девушка, вам помочь?»
- Помочь! – охотно разрешаю я добровольцу, радуясь тому, что меня второй раз за вечер обзывают девушкой.
Мой помощник – жизнерадостного вида мужчина средних лет – одним махом на ходу подхватывает все три мои дорожные сумки и птицей летит по перрону, хотя у самого за спиной здоровенный рюкзачище как гора средних размеров. Я едва успеваю за ним на своих каблуках. Дамская сумка, перекинутая за спину, колотит меня, словно подталкивает. Мы шутя - играючи перелетаем переход, спускаемся, бежим по двенадцатой платформе.
- Какой у нас вагон? – кидает мне мужчина через плечо.
- Какой у вас не знаю, а у меня одиннадцатый! – кричу я.
Он пробегает еще метров двадцать, останавливается, аккуратно опускает мои сумки.
- Стойте здесь, девушка. Никуда не уходите. Одиннадцатый остановится как раз здесь. Счастливого вам пути. Я побегу дальше. У меня седьмой.
- Спасибо вам! – запоздало кричу я ему в спину.
Мир не без добрых людей. Вот и мне встретился один из них. Вещи донес, девушкой назвал, счастливого пути пожелал. Дай Бог ему здоровья на долгие годы. Да что там на годы – на всю его оставшуюся жизнь! – Я сегодня великодушна.
Наконец, в черноте ночи показывается едва заметная световая точка. Она растет, приближается. Слышен стук колес. «У-у-у-у!» - приветствует меня мой поезд. Вот он уже грохочет мимо, притормаживая. Дверь одиннадцатого вагона распахивается аккурат напротив меня, тютелька в тютельку. Я наклоняюсь, чтобы подхватить сумки.
- Я вам помогу, - говорит парнишка, стоящий рядом, - Давайте ваши сумки, девушка.
И этот туда же. Ну ладно я сошла в темноте за девушку для гражданина средних лет, но этому мальчику я мамаша, причем из позднородящих. Тем временем, парнишка закидывает мои сумки в вагон, пока проводница проверяет мой билет и паспорт. Потом деликатно подсаживает меня и даже доносит мои вещи до моего купе.
- Огромное вам спасибо, - шепотом благодарю я благодетеля, - просто огромаднейшее.
- Не за что, - улыбается шепотом парнишка и исчезает в конце вагона.
В вагоне полумрак. Все спят. Оно и понятно – первый час ночи. Я запихиваю сумки в угол, сажусь на свое нижнее боковое. Смотрю за окно на пустой перрон, на звезды, на дом, в котором светится только одно окно. Сейчас тронемся. Уже завтра я увижу своего сына. Я улыбаюсь.
Поезд трогается. Я взмахиваю рукой и говорю «поехали!».
Дядя Коля.
Скоро стоянка Можга. Поезд стоит две минуты. Из нашего вагона там должен сойти только один пассажир – дядя Коля. Он именно так успел персонально представиться каждому пассажиру нашего вагона, пока был еще в состоянии представляться. Когда я в полночь садилась в вагон, дядя Коля крепко спал, поэтому представился мне утром, едва я успела отрыть глаза.
- Дядя Коля, - пьяненько улыбнулся он, вскочив со своего нижнего места, увидев, что я проснулась, и протянул мне теплую ладонь.
- Лариса, - пришлось представиться и мне, пожать протянутую руку.
Дядя Коля деликатно дал мне возможность умыться, переодеться, убрать постель. Когда я перешла к завтраку, он пересел на свободное место напротив меня: «Приятного аппетита».
- Спасибо. Кофе будете?
- Нет. Я уже позавтракал, - тут он понизил голос до шепота, - А хотите самогоночки? У меня с собою. Сам гоню, на кедровых скорлупках и липовом цвету настаиваю. Экологически чистый продукт! Без разных ГМО. Бальзам! Не желаете?
Слегка погрустнев от моего отказа, дядя Коля отправился дальше по вагону искать дегустаторов на свой бальзам. Так как в дегустаторы он никого не смог соблазнить, ему приходится самому быть таковым.
Скоро дядя Коля уже был не в состоянии кому-либо что-либо предлагать. Его хватало только на то, чтобы время от времени самолично прикладываться к напитку собственного производства. К тому времени, когда поезд стал приближаться к станции Можга, прилично надегустировавшийся дядя Коля сладко спал на своей нижней полке.
- Подъезжаем! – протрубила над ним проводница Наташа, слегка дернув его за плечо, - Подъем!
Дядя Коля не отреагировал никак. Пришлось Наташе взяться за него основательно. Причем, чувствовался большой профессиональный опыт и мастерство. Она трясла его как грушу, легко приподняв тщедушное тело, отчего голова его моталась из стороны в сторону, как у тряпичной куклы. Она хлопала его по щекам, энергично растирала ладонями уши, громко кричала в ухо: «Подъем! Приехали! Встать, суд идет! Проспал на работу! Атас, жена идет!» Среагировал дядя Коля только на грозное: «Рота! Подъем!» Он сразу дернулся. Вскочил, усевшись на полке, с закрытыми глазами стал шарить рукой в поисках брюк. После не слишком дружелюбного очередного Наташиного похлопывания по его щекам, открыл наконец свои пьяненькие глаза, слабо улыбнулся Наташе: «Бальзамчику не желаете?»
- Я тебе сейчас покажу бальзамчику! Встал быстро! Скоро станция твоя! – загрохотала Наташа, щедро сдабривая речь словесными добавками типа «едрит – кудрит», «туды – рассюды», «ездют тут всякие».
Наконец с помощью опытной, проворной Наташи, дядя Коля худо-бедно собрался, натянул штаны, обулся, вдел руки в рукава ветровки.
- Ну, слава Богу! Сиди так! Через десять минут приедем, - с тем Наташа удалилась. Дядя Коля послушно посидел несколько минут, но когда до его станции оставалась пара минут, неожиданно молниеносно скинул с себя все до трусов и носков и замертво упал на голый матрац.
- Наташа!!! – хором крикнули сразу несколько человек. Поезд начал замедлять свой ход.
- Ах, ты...! – крепко выразилась Наташа, увидев раздетого мирно спящего дядю Колю, - Мужики, сюда! На помощь! СОС!!!
Когда через три минуты поезд тронулся от Можги, весь наш вагон прилип к окнам, выходящим на перрон. В блеклом свете сентябрьского полдня на асфальте перрона сидел дядя Коля в трусах, носках, одном ботинке, в накинутой на плечи ветровке и криво сидящей на плешивой голове фуражке. Рядом с ним лежали его брюки, аккуратно сложенные, стояла черная сумка. Левой рукой он прижимал к сердцу другой ботинок, правой салютовал нам наполовину опорожненной бутылкой с бальзамчиком. На его лице еще можно было разглядеть слабую пьяную улыбку.
Бабник.
Этот мужчина мне сразу не понравился. Прилипчивый, как банный лист, масляный, как блин. Явно бабник. Я про себя его так и назвала. Он цеплялся взглядом и словом к каждой проходившей мимо особи женского пола, начиная с подросткового возраста до глубоко пенсионного. Даже к проводнице – коротконогой, квадратной, похожей на табуретку, мужиковатой женщине, стриженной под мальчика, трехэтажный мат которой был ее разговорным языком.
- Наташенька, - вкрадчиво произносил он каждый раз, старясь коснуться края ее форменной юбки, когда она проходила мимо. На что Наташенька только вяло огрызалась: отстань, кобелина. Надоел он ей порядком.
В плацкартном купе бабника, которое находилось рядом с нашим, были одни мужики. Бабник не уставал хвалиться перед соседями своими мужскими подвигами. Меня передергивало от его откровений, которые поневоле приходилось выслушивать, так как с моего бокового места все было видно и слышно отлично. Видимо в доказательство своих слов, бабник периодически названивал по сотовому то некоей Оленьке, то Танюше, то Валюше и так далее, с каждой из которых разговор начинался неизменным: «Здравствуй, радость моя». Все это можно было бы посчитать пустой хвальбой, показухой, хлестаковщиной, если бы не реальные доказательства его донжуанства: практически на каждой большой станции к нашему вагону подбегала очередная его подружка – как правило, женщина средних лет или чуть старше. Он не спеша спускался со ступенек вагона, демонстративно нежно обнимал ее за плечи, целовал в висок, лоб или губы, успев перед этим кинуть дежурный победоносный взгляд в окно своим соседям: вот, мол, я каков! Заглядывал в жадно ждущие счастливые глаза. «Здравствуй, радость моя!» - читала я по его губам, украдкой наблюдая встречу. В вагон он возвращался неизменно или с объемным пакетом или с сумкой, из которой, едва поезд отходил от перрона, доставал обязательную запеченную тушку курицы, бутерброды, фрукты, баночное пиво «Балтика», по всей видимости, его любимое. «До свидания, радость моя!» - кричал перед этим в приспущенное окно, когда поезд трогался.
На следующей большой станции сцена встречи – расставания повторялась один в один. «Здравствуй, радость моя!» «Прощай, радость моя!»
Надо сказать, подношениями своих подружек он щедро делился с окружающими, в первую очередь, со своими соседями по купе, не забывая при этом наставительно поучать их как легко найти путь к сердцу женщины: «Ты, главное, слов ласковых не жалей. Они это любят, как мухи сладкое. Солнышко, радость моя, единственная, любимая моя. Ну и ласка мужская, само собой», - похохатывал он.
Возвратясь в очередной раз с очередной станции от очередной подружки с очередной дорожной сумкой, бабник опять выложил на стол богатый улов – банки «Балтики», курочка, коробка конфет «Птичье молоко», шоколад, красивые крупные полосатые яблоки, палка сервелата, банка шпрот, домашние пирожки.
- Это от Аленьки. Славная бабенка. Пару лет назад довелось мне побывать в командировке в этом городе, тогда и познакомились. У нее в то время год как муж помер, а я тут как раз кстати, пригрел вдовушку, - похотливо хохотал бабник. Он выбрал со стола самое красивое яблоко, подошел ко мне.
- Это вам, красавица. Угощайтесь, милая.
- Я не ем яблоки! У меня на них аллергия!! – рявкнула я так, что он даже растерялся, стушевался. Я с такой ненавистью глянула в его удаляющуюся спину, что до сих пор удивляюсь, как она не испепелилась под моим взглядом.
Солдатские матери.
В одну квартиру нас вселилось три солдатские матери. Через неделю наших сыновей переправят из учебной части аж в далекий Таджикистан в составе миротворческих частей. Это уже заграница. Туда уж точно нам не попасть. Поэтому мы вновь, как и два месяца назад на присягу, приехали сюда повидаться со своими детьми.
Опять остановились в той же квартире. Хотя, если честно, мне здесь еще в первый раз не понравилось. Проживает здесь в четырехкомнатной не очень чистой квартире большая еврейская семья – муж, жена, шестеро детей с четырехлетнего возраста до взрослой замужней девицы, у которой тоже четырехлетний ребенок. Получается, что своих детей мама и дочь рожали практически одновременно. Как они все – родители, шестеро детей, зять и внук – помещаются в одной спальне для меня большая загадка. Что интересно, их не видно и не слышно, что нам, конечно, на руку.
В трех остальных комнатах разместились мы – солдатские матери. По одной в каждой комнате. Чуть позже к каждой присоединится ее солдат. Если повезет с увольнением, конечно. А пока мы жарим – парим – варим для наших кровиночек. Хоть вкусненьким их побаловать чуток. Каждая привезла с собою по пакету конфет и шоколадок. Все солдаты поголовно в редких письмах и звонках страстно мечтали – грезили о сладостях.
Борщ мы с Люсей решили сварить сообща – на всех большую кастрюлю. Остальное готовим отдельно. Я готовлю перец фаршированный, который Андрей обожал еще «на гражданке», на очереди блины. Это Андрей заказал блины. До армии их терпеть не мог, в рот не брал. Люся запекает в духовке куриную тушку.
В кухню входит третья мама – Света. Света грустная. Ехала к сыну, а сын лежит в лазарете с острой пневмонией. Так что максимум, что у нее получится – навестить его пару раз в лазарете. Об увольнительной, естественно, не может быть и речи. Мы же с Люсей готовы молиться, лишь бы получилось с увольнением на выходные. Но все зависит от ротного. Ротный здесь хозяин – барин, Бог, царь и господин. Захочет – даст увольнение, захочет – нет. Поэтому мы запаслись подношениями своим ротным – по блоку сигарет и по пакету со вкусностями. Лишь бы отпустили кровиночку на волю. А пока жарим – парим – варим. Дым на кухне коромыслом. Света наливает себе чай, уходит в свою комнату.
Вскоре мы все разбегаемся. Через пару часов я возвращаюсь. Возвращаюсь не одна, а потому весьма довольна собою, нашей российской армией и жизнью вообще. На кухне уже радостно хлопочет сияющая Люся.
- Все удалось? – кидаю я дежурный вопрос.
- Все о, кей! Отдали! До двадцати часов воскресенья, но, конечно, с явкой на вечернее и утреннее построения. Димка с ходу в ванную шмыгнул, пока свободно. Ты тоже, я слышала, не одна вернулась?
- Еще как не одна! Я с собою аж троих привела! Вона как!
- Троих?! Это как?
- А вот так! Уметь надо! – горжусь я сама собою.
А было так.
Когда поняла, что сыночка мне отдают, так, на всякий пожарный, заикнулась: а нельзя ли еще одного, типа, племянник. Вижу: согласен и на племянника. Я наглею дальше: мне до кучи, будьте любезны, еще одного солдатика. Типа, сын моей близкой подруги, крестник мой. Лейтенантик, или кто он там по званию, нахмурился было от наглости моей бескрайней. Набычился. «Все? – спрашивает грозно, - Больше родственников нет? Или всех смотреть будете?»
- Все! – говорю, - Больше никого нет. – А сама смотрю наивными глазами в его неподкупные офицерские глаза. А сама между прочим блок сигарет на стол выкладываю и мило улыбаюсь.
- А что в залог оставите? – чуть смягчается он, - Какие такие документы?
- Паспорт за сына, - кладу на стол документ, - Билет на обратный путь за племянника. А за крестника вот это, - и кладу поверх две тысячные купюры.
- Вот это уберите, - брезгливо показывает пальцем на деньги.
- Так лучше? – меняю деньги на заводской пропуск.
- Лучше.
- Так я это самое, могу забрать всех троих?
- Вы то можете. Отдам ли я их – вот в чем вопрос.
- Отдадите, – успокаиваю я его, - У вас лицо такое хорошее и глаза добрые. Душа у вас определенно прекрасная. Так что отдадите.
- Ладно, - улыбается лейтенант на мою откровенную лесть, - отдам. Но не потому, что лицо мое вам понравилось, а потому, что я родом из того же города, откуда вы и ваши подопечные.
- Земляк! Земеля! Вот повезло, так повезло! Вот так случай! – радость моя беспредельна, - А вы где именно проживали в городе?
Выясняется, что жил он буквально в соседнем дворе и из наших окон прекрасно виден дом, в котором и сейчас живут его родители. Воистину, мир тесен!
- Передадите кое-что моим предкам? Так, небольшая посылочка.
- Разумеется! Лично в руки с доставкой на дом! (Ох, судьба моя быть посыльным.) И привет большой от сына передам! Скажу, что хорошего человека вырастили! С добрыми глазами и прекрасной душой.
Вот так и получилось, что дали мне всех троих на два дня и даже без явки на вечернее и утреннее построения. Так что сынок и два его друга, кому я везла посылки, получили двухдневный отпуск, такой необходимый им сейчас.
Устраиваю своих солдатиков. Вместе с Люсей хлопочу с обедом. На душе праздник, не смотря на слякотную непогоду за окном. Мой сыночек, моя лапочка двадцати двух годочков от роду и росточком метр восемьдесят в камуфляжной майке и таких же трусах заглядывает на кухню.
- Ма, шоколадки привезла?
- Так точно, сын! – отвечаю по военному, как и положено матери солдата.
- А блины будут?
- Вот они, - киваю на румяную гору на блюде.
- О! Класс! – расплывается в улыбке бритая голова сына.
- Ма, вот тут, - он несколько смущенно протягивает мне лист в клеточку, - я записывал по ночам после отбоя чего бы мне хотелось похавать.
Я беру лист. Сын исчезает. На листе сорок три пункта. Тут и торт «Наполеон», и плов, и голубцы, и суп с фрикадельками, и макароны по-флотски, и котлеты домашние, и пирожки с разнообразной начинкой и еще много чего. Сынок то стал гурманом. Постараюсь за эти два дня хоть частично осуществить его мечту.
С Люсей накрываем стол на четверых, сами удаляемся, чтобы не мешать ребятам смаковать.
Через полчаса пятилитровая кастрюля борща, запеченная курица, жаровня с фаршированными перцами и блюдо с блинами пусты. Осоловевшие от еды солдаты разбредаются по комнатам, переваливаясь, как беременные утки.
Хлопает входная дверь. Это, должно быть, Света. Мне неловко с ней встречаться. У нее такое расстройство, а я не могу скрыть свою радость, эгоистка такая. Но что это? Слышу Светин оживленный говор и в ответ юный басок. Никак из лазарета сына выцарапала? С острой пневмонией?! Меня разбирает любопытство. Я выглядываю в прихожую. Худенький невысокий стриженый паренек в солдатской форме вежливо помогает ей снять плащ.
- Светик, и ты не одна. Как я рада за тебя. Это и есть твой Максим?
- Это Сережа. Я потом расскажу, - светло улыбается Света.
-...Это Сережа Галкин из роты, где служит Максим, - позже рассказывает она мне полушепотом, когда мы остаемся с ней одни на кухне, - Я ведь что подумала: раз уж я сюда приехала через пол-России, так что б не зря. Спросила у Максима: кому из ребят у вас тяжелее всего приходится? «Сергею Галкину, - говорит, - салага, только после школы, домашний мальчик, интеллигентик». Вот я и назвалась ротному тетей Галкина. Вот отдали под залог паспорта на выходные. А Сергей то как удивился, когда у него вдруг откуда-то тетя нарисовалась, - смеется Света. У нее прекрасное настроение - Максим пошел на поправку.
...На кухню заглядывает мой сын с полотенцем через плечо – идет принимать ванну.
- Ма, спасибо, что приехала. Ты даже не представляешь, что это значит для меня. Здесь на многое начинаешь смотреть совсем - совсем иначе. Начинаешь ценить то, на что раньше и внимания не обращал. Надо попасть сюда, чтобы это осознать. ...Кстати, ты кашу гороховую готовить умеешь?
- Конечно, сынок, - живо реагирую я, - вам гороховую кашу приготовить на ужин?
- Ма!! Никогда, никогда, никогда в жизни не готовь мне гороховую кашу!!!
Поют колеса «тра-та-та»...
(Дорожные зарисовки.)
* * *
В крайнем купе около туалета внимание привлекает молодая пара. Совсем юные парень и девушка. Красивые, стройные, светловолосые, стильно одетые. Сколько ни хожу мимо, они все сидят молча напротив друг друга с отрешенным видом. На головах у обоих маленькие наушники, в руках айфоны. Слушают музыку, что-то нажимают в своих телефонах.
Видно, что они вместе. Но практически никакого общения. Ничем не омраченные чистые лица. Пустые большие голубые глаза. От них веет космическим холодом и абсолютной пустотой. Зазомбированные телефонной музыкой.
* * *
В нашем купе мое место верхнее боковое. Через проход на одном нижнем месте расположились две пожилых женщины, очень похожие друг на друга – родные сестры. Больше половины другой нижней полки занимает громадная клетка, в которой сидит здоровенная, невероятно пушистая дымчатая кошка с вмятой внутрь мордой и злющими оранжевыми глазами. На меньшей половине теснятся ее хозяева – маленький тщедушный пожилой дядька и его невзрачная жена. Они постоянно хлопочут о своей подопечной, нежно называя ее Пусенькой. То поставят клетку на верхнюю полку – «там спокойнее». То переставят ее вниз к окну – «там светлее», то передвинут ближе к проходу – «меньше дует». Хозяйка разворачивает пакет с вареной курицей, отделяет небольшие кусочки белого мяса и скармливает Пусеньке. «Кушай, детка», - нежно воркует она. С умилением хозяева любуются, как кошка жадно чавкает. Когда кошка наедается, хорошие куски мяса отправляются в пакет Пусеньке на потом. Сами обгладывают куски похуже – крылышки, шейку.
Когда сытая кошка засыпает, о чем свидетельствует громкий храп, раздающийся из клетки (впервые слышала, чтобы кошка храпела как мужик), хозяева переходят на шепот и, несколько смущаясь, просят меня и сестер говорить тише.
- У вас, должно быть, нет детей, - делает предположение старшая из сестер.
- Два взрослых сына, дочь и четверо внуков, - улыбается хозяин кошки.
* * *
Переодеваюсь в вагонном туалете, загаженном и оплеванном. Одна нога уже в колготках, другая еще в лосинах. В руке держу юбку и водолазку, которые собираюсь надеть. Снимаю халат. Куда бы его пока пристроить? Ни крючка, ни вешалки... Перекидываю халат на полуоткрытое окно. Пусть пока там повисит. Вдеваю другую ногу в колготки, поднимаю молнию на полусапожках. Натягиваю юбку и водолазку. Так, порядок. Придирчиво оглядываю себя, одергиваю юбку. Складываю лосины. Протягиваю руку за халатом. В это время поезд дергается, делает небольшой крен. Халат выскальзывает наружу.
«Опаньки!» - только и успеваю сказать ему вслед.
** *
Стучат колеса. Выбивают азбукой Морзе: та-та-та, та-та, тра-та... Поют свою дорожную песню.
Я смотрю за мутное оконное стекло на сгущающиеся сумерки. Тихонько мурлычу под нос в такт колесам: «Мы едем, едем, едем в далекие края. Веселые соседи – хорошие друзья...»
«Хорошие друзья» занимаются кто чем. Многие спят или дремлют на своих полках. Кто-то читает. Кто-то разгадывает кроссворды, время от времени обращаясь за помощью к соседям. Кто-то пьет чай, перекусывает. В тамбуре чадят курильщики. Если прислушаться, то можно услышать негромкие разговоры, доносящиеся из разных купе. Где-то привычно ругают правительство, ностальгируют по советским временам. Где-то обсуждают экономический кризис. Где-то рассказывают последние светские сплетни: кто из олигархов или представителей шоу-бизнеса развелся, кто женился и вокруг какой известной личности какой разгорелся скандал. Пожилая женщина в соседнем купе делится с соседкой рецептом засолки грибов. В другом купе женщина в возрасте со следами былой красоты восточного типа, в платке, замысловато повязанном на манер чалмы, пугает свою соседку ужастиками про порчу и сглаз. Та в ответ только охает. Кто-то травит анекдоты, да так умело, что из его купе то и дело раздаются взрывы смеха. Девчонка вяжет яркий ажурный шарф. Молодой человек сосредоточился на сотовом, у него оживленная СМС-переписка. Мужчина кадрит даму: «Девушка, а вы замужем?» «Да, причем неоднократно», - отзывается «девушка» лет сорока.
Вспоминаются строчки из детства: «Толя пел, Борис молчал, Николай ногой качал. Дело было вечером, делать было нечего».
Смотрю в окно. За окном все бегут и бегут красные клены, желтеющие березки, елочки, серенькие поля под вечерним небом. Незатейливый российский пейзаж. Невозможно родной. Необходимый до боли в душе. Потрясающий в своей незатейливости.
Приходит СМС-ка: «Добро пожаловать в Республику Татарстан». До этого были: «Добро пожаловать в Свердловскую область», «Добро пожаловать в Кировскую область», «Добро пожаловать в Удмуртскую Республику, «Добро пожаловать в Республику Башкирия»... Как велика Россия!
Смотрю за окно. Вдыхаю особый вагонный запах. Прислушиваюсь к негромкому людскому говору со всех сторон. Меня охватывает острый приступ безграничной любви к этому виду за окном, к людям, едущим со мною в этом вагоне, вообще ко всем людям, к родной земле, к Родине. Душе моей тепло и уютно.
Поют колеса «тра-та-та»....
(Опубликовано в журнале "Новая литература" Newlit.ru в октябре 2012г.)