3
Все заснули, а Фира лежала, слушая мерное посапывание Ани с одной стороны и Ольгино бормотанье сквозь сон – с другой. Под окном, где лежала Оксанка, стояла тишина. Значит, сегодня девочке лучше. Обычно она не один раз за ночь просыпалась, чтобы немного посидеть, а потом с деликатным вздохом ложилась снова. Дышала она тяжело – даже далекая от медицины Фира понимала: девочке трудно носить ребенка.
Оксанка ни фигурой, ни манерами не походила на сельскую дивчину, привыкшую к свежему воздуху и физической работе на родном подворье. Этому хрупкому существу повезло на родителей – те оберегли больного ребенка от ненужных усилий. Не повезло самой Оксане, родившейся с пороком сердца, никак не соответствующим скрытому страстному темпераменту девочки. Она жила с тем внутренним размахом, который отнимал последние физические силы. Много читала, писала стихи, любила людей и животных – на полную катушку, словно торопилась выплеснуть на мир переизбыток чувства. И ранняя любовь к однокласснику Саше заняла в этом сердце огромное место.
Здесь, в роддоме, Оксана притихла, стесняясь бойких на язык горожанок Аню и Олю. Она привезла с собой тетрадь стихов, но держала ее под подушкой – так и не осмелилась показать кому-то…
Иногда она отказывалась от прогулки, чтобы остаться одной и написать несколько строчек.
Чаще всего Оксана общалась с Фирой, покоренная ее добротой. И та не жалела времени на девочку – присаживалась на кровать, расспрашивала о родителях, сельских подружках и, конечно, о Саше, который был немного старше девочки. Дружили они с шестого класса. И вот – додружились…
Потом, уже на своей кровати, Фира долго не спала, думая об этой чужой девочке с роскошной темной косой. Обычно ее расплетала и заплетала Лида, жалеющая эту кареглазую девочку.
За много лет преподавания в школе сразу двух языков – французского и русского – Фира научилась из детской среды выделять таких вот, тонких натур, которым и в городе живется трудно, не то, что в селе – с его прагматичным отношением к природе, людям, работе. Там все подчинятся одной цели – необходимости. Надо рано вставать – скотину кормить. Ласкать животных некогда и вредно – они тоже работают на человека, некогда их нежить. Собаку приобретают не для общения и не по признаку красоты. Она должна быть злой, небольшой, чтобы ела немного.
Ну, и так далее. Можно без конца перечислять основные правила в отношениях между природой, человеком и животными в деревне, где всеми управляет труд.
Жить с пороком сердца в селе, где нет своей больницы, – это всегда драматический прогноз.
И Фире, закончившей иняз и получившей направление в сельскую школу, пришлось нелегко, несмотря на отличное здоровье. Никакой квартиры со всеми удобствами: вот тебе комната в довоенной хате-мазанке, где хозяйничает одинокая старуха, и скажи спасибо, что от школы недалеко – не надо топать по грязи в непогоду. Остальные учителя, из местных, месили эту грязь: село оказалось разбросанным на много километров.
Фира – с ее внешностью и колоритным именем (еще и Наумовна!) вживалась в сельскую среду болезненно. Во-первых, ее за глаза тут же окрестили «евреечкой», словно проще было произносить это слово, чем короткое – Фира. Во-вторых, она не имела «чоловика», а значит – хоть какого-то защитника. В-третьих, не заводила даже курочек или кроликов, не говоря уже о корове или козе. То есть, числилась в белоручках. Красотой тоже не отличалась: невысокая, приземистая, обильно кучерявая, горбоносенькая. Правда, глаза были большими, карими и ласковыми, напоминали коровьи, и это как-то примиряло сельчан с горожанкой. И столько было терпения и внимания к собеседнику в этих глазах, будто она заранее любила его и все прощала.
Этот взгляд освещал Фирино лицо целиком – и победил. Через полгода Фира Наумовна стала любимой учительницей в школе и самой доброй соседкой для сельских женщин. К ней бегали то за помощью и советами, то с гостинцами.
– Фира Наумовна, вы полонили весь район, – сказал ей однажды агроном Иван Андреевич, единственный мужчина среди всех окрестных сел, достойный женского внимания.
Агроном был сыном бабы Христи, у которой и жила Фира, – старухи упрямой, не желающей переезжать к сыну в райцентр, где тот жил после развода с женой в двухкомнатной «хрущевке», возведенной для привлечения молодых специалистов.
– Мама, – уговаривал Иван, – у меня две комнаты, в самом центре села! Базарчик под боком, вода горячая в кране зимой, перебирайся! Душа за тебя болит: вдруг тебе станет плохо, а я не узнаю!
– Ни, сынку, не хочу вмыраты в чужий хати!
– Какая она чужая?! Она – моя!
Иван приезжал к матери часто – дров нарубить, уголь привезти, на огороде помочь. Фире он нравился непохожестью на сельских жителей. Ее тянуло в город, она тосковала по городу, но вернуться было некуда. В небольшой квартире умерших родителей жила большая семья старшей сестры.
Фира ездила в город на школьные каникулы, бегала с утра и до ночи по улицам, встречалась с подругами-однокурсницами, а когда возвращалась, неизменное чувство своей ненужности охватывало ее. Племянники и сестра, казалось, любили ее, Фира это чувствовала, но перед ее отъездом настроение у всех резко повышалось, особенно у зятя.
– Тебе надо замуж, Фирка! – заводила свою песенку Клара в каждый приезд сестры.
– Надо. За кого?
– За твоего агронома! Ты говоришь – он разводной. И видишь его часто. Ну, постарайся ему понравиться, сестричка!
– Не получается, Клара. Он для меня слишком хорош. Интересный мужик, умница, в заочной аспирантуре учится. Вот защитит диссертацию –и уедет из нашего села. А в городе невест навалом. Да ты посмотри на меня!
Не верила Фира тем, кто уверял, будто любят за внутреннюю красоту. Жизнь опровергала эту банальность, если дело шло о физической любви.
– Нет, Клара, внутренняя красота может радовать только патологоанатома.. А здоровый мужик сначала замечает внешнюю.
Фира слегка лукавила: Ивану она нравилась. Любая женщина чувствует зарождение симпатии к своей персоне. Но не любая верит в успех. Для этого надо хоть немного переоценивать собственные чары. Фира себе не нравилась. А потому не хотела лелеять надежд. Она была реалисткой и не распаляла воображение глупыми мечтами. Если ловила заинтересованный взгляд Ивана, внутренне даже сопротивлялась, уходила в себя.
Их разговоры о книгах, музыке, о студенческих годах в одном городе, о простых ежедневных заботах носили дружеский характер, пока не превратились в привычку, зависимость. Если Иван не появлялся несколько дней у матери, Фира места себе не находила. Иногда она с тоской думала о том моменте, когда Иван приведет к матери другую женщину – знакомиться.
В тот день, когда случилось чудо, Христя попала в районную больничку с воспалением легких. Иван сначала отвез туда мать на своем «москвиче», потом вернулся за нужными для Христи вещами.
Они вместе искали и потом складывали в сумку старухино бельишко, и это походило на чисто семейную заботу. Когда Фира вдруг ощутила за спиной какое-то движение – слишком близко к ее телу, у нее вырвалось жалобное «не надо!». Но руки Ивана уже обхватили ее плечи, потом сошлись под грудью, и теплый поцелуй в шею заставил Фиру обернуть к нему свое смущенное лицо.
– Не надо, Иван Андреевич, не надо, – повторяла Фира, не поднимая глаз, но и не оказывая сопротивления.
– Надо, – шепнул он в ответ. – Надо было раньше.
Ночь вдвоем на огромной бабкиной кровати с периной оказалась самым счастливым событием в одиноком существовании Фиры, хотя не было ни слов о любви, ни обещаний. Зато была нежность рук и губ после приступа страсти, и этого ей хватило надолго.
Теперь Иван уезжал на работу автобусом, хотя в его гараже и стоял старенький «москвич".
Ухаживать по утрам за мужчиной, просыпаться среди ночи от его дыхания рядышком, ждать возвращения с работы – все это, как множество мелких забот по дому, до такой степени изменило ее уклад, что решительно не хотелось возвращаться в прежнее одиночество.
Но пришлось. Христя в первый же день приезда домой заметила перемены, хотя Иван тут же уехал в райцентр.
И однажды воскресным утром, когда на своем «москвиче» приехал Иван, а Фира еще не встала, она услышала разговор сына с матерью. Очевидно, дверь в комнатушку хозяйки была открыта. Как все глуховатые старики, Христя говорила громко, Иван отвечал ей шепотом, и получилось, что Фира слушала монолог своей хозяйки. Ей хотелось выскочить в сени и крикнуть:
– Я все слышу, хватит!
А она лежала и слушала старухины причитания:
– Ты з глузду зъихав, сынку? Вона жидивочка! Подывысь, скильки у нас гарных жинок у сели! Украинки, а ты…
Эта фраза повторялась, обрастая такими кошмарными доводами, что Фира медленно умирала от стыда.
Если бы она слышала ответы Ивана, ей было бы легче. Она понимала, что Иван старается вбить в глупую башку своей мамаши собственные представления о жизни.
Но бабка отвергала все его доводы:
– Та добра вона, добра, я ж кажу, а якщо дытына народиться еврейська, шо в сели скажуть?
– Мамо, ты зовсим дурна! – услышала Фира громкий шепот Ивана, а за ним – стук двери о сени, потом второй – на улицу.
Из своего маленького окошка Фира видела, как Иван опустился на лавочку возле крыльца, закурил.
Она тихонько оделась и притаилась в ожидании, когда Иван уедет к себе в райцентр. А он не уехал, вошел на ее половину, внешне спокойно сказал:
– Одевайся, едем ко мне. Собирай свои вещи.
Фира молча сидела возле стола, не смея глянуть на Ивана.
– Фира, ты слышишь?
– Слышу. Я никуда не поеду. Здесь школа рядом. И кто я такая, чтобы ехать к тебе? Зачем жизнь портить всем? Успокой маму, все остается, как раньше было.
– Хоть ты глупости не говори, а?
– Ваня, возвращайся к себе. У тебя вся жизнь впереди.
Он тогда уехал, рассердившись. Вернулся вечером, привез матери продукты из сельмага, заглянул к Фире, кинул:
– Я уезжаю на месяц. В Киев, на курсы. Потерпишь еще немного с моей мамашей?
Подошел, обнял и поцеловал в лоб, словно прощался с покойницей.
– Да что тут терпеть? Мы с твоей мамой жили мирно. Я даже не подозревала, что… раздражаю ее своей национальностью.
– Фи-ира! Кого ты слушаешь? Темная она, как и все тут… в этом вопросе. Все на предрассудках строится.
– А как же ты рос … в такой атмосфере и стал другим?
– Да не рос я тут! Отец мой умер рано, а я практически у деда рос, по отцу, в городе. Дед как-то приехал сюда, поговорил со мной, я тогда пятый класс окончил, и захотел вырвать меня из этого убожества, как он выразился. Дед был рабочим высокого класса и умницей, хоть институтов не кончал. Прописал меня у себя. Он к тому времени тоже овдовел, так что жили мы по-холостяцки, аскетами. К матери я приезжал летом, помогал ей. Дед мою маму не жаловал, невежественной считал, не мог простить сыну ранней и глупой женитьбы. Но у него хватило ума не настраивать меня против нее. Это уже в студенческие годы я сам разобрался в их сложных отношениях. После смерти деда за мною и осталась комната в коммуналке. А мать свою я даже вытащить в гости не мог, когда учился в сельхозинституте. Терпеть не может город, понимаешь? Если бы не мать с ее болячками, я бы давно вернулся в город. Есть перспективы в институте. И тема у меня научная такая, что нужна лаборатория приличная. В общем, не горюй, что-то придумаем.
Он уехал, а Фира вскоре и сообразила, что ждет ребенка. Не стала говорить Ивану – побоялась. Не верила она в долговечность личного счастья.
И сейчас, лежа в темноте и невольно перебирая свое куцее прошлое с Иваном, она не могла понять, почему сразу не поверила ему, не уехала с ним? Что за глупый страх сковал ее? Или это чувство долга держало ее за горло, не отпуская в свободное плаванье по жизни? Как же она уйдет из школы в начале учебного года?! Это же, мол, свинство! Подведет коллектив! А если станет жить в районе, то как будет по утрам добираться сюда, в свое село? Автобусы сюда не ходят, все передвигаются на привычном транспорте: велосипедах, мотоциклах, лошадях, запряженных в брички, а начальство –
на собственных «победах» да «москвичах».
А тут еще родная школа дала ей комнату в своем же здании. Получается – она неблагодарная?!
В общем, променяла она на работу свое женское счастье, посчитав его эфемерным…
Пока Иван учился на курсах, писал письма. Сдержанные, с редкими словами ласки, которые Фира вылавливала с жадностью и перечитывала, смакуя на слух и представляя, как он это их произносит, а не пишет.
В одном из писем он признался, что официально с женой еще не разведен, потому что дело это долгое, а жена уехала в Винницу, откуда родом. Фира знала, что с бывшей женой, Маричкой, Иван учился на одном курсе. Детей у них е было. Христя на эту тему не заговаривала, хотя невестку не любила и могла бы упрекнуть ее в бездетности в одном из своих монологов. Ими она кормила Фиру ежедневно. Так что та была в курсе всех деревенских событий.
«Если понадобится, все быстро сделаем», – как-то неопределённо писал Иван.
Потом он приехал на похороны матери, умершей скоропостижно. И Фира помогала ему с поминками, на которые сбежалось все село.
Это мероприятие оказалось самым неприятным событием за все время проживания Фиры в селе. На нее пялились все бабы, Ивану задавали вопросы о Маричке, да так, словно он ее просто забыл прихватить сюда.
К Фире Наумовне обращались с почтением – все-таки их деток учила, а детки любили эту учительницу. Сельчане всячески выказывали своему агроному уважение. Правда, любопытные взгляды тут же устремлялись на Фиру с Иваном, стоило тем оказаться рядом.. И что он нашел в этой евреечке – так и читалось на лицах женщин. Вон сколько в селе девчат покрасивее, а не могут замуж выйти. А эта, рыжая, в годах, да еще чужая, не православная. Вон – в церковь не ходит вообще, значит – не крещеная. Грех-то какой!
А потом случилось что-то непонятное. Маричка вернулась – якобы для развода, но почему-то жила в его квартире, уезжать не спешила. Иван приезжал два раза в неделю. А как он жил остальные дни, Фира не представляла. Оставаться на ночь не мог или не хотел, был мрачен. Что-то томило его. Больше к себе не звал, и Фира это понимала однозначно: некуда звать, если жена под боком.
Не выдержав неопределенности, Фира сказала однажды:
– Ваня, давай забудем о том, что произошло. Я понимаю – это было настроение. Ты соскучился по женщине вообще, я тут ни при чем. Не будем дразнить гусей…
–Так у тебя это было… настроением? – грустно спросил он.
Странно, что Иван, такой взрослый, самостоятельный, каким казался Фире, не мог понять, что ей нужно сейчас, и обиделся на нее, точно мальчик!
Как хорошо, что она не сказала о ребенке!
Так ей подумалось тогда…
Он не вернулся. Бабы судачили, что Марийка устроилась в контору почему-то бухгалтером, живет вроде бы в квартире Ивана, а сам он уехал куда-то надолго. Новый агроном хозяйничает на его месте.
Все это было так странно, не похоже на Ивана, лишенного всякого лукавства, что Фира даже не могла обидеться по-настоящему – все ожидала какого-то продолжения событий.
Это ожидание почему-то не хотело умирать…
Конечно, она чувствовала и свою вину: на последнее его письмо где Иван еще раз звал ее переехать в район ( в поселковой школе как раз нужны были учителя иностранного языка), она ответила коротко: «Ваня, не будем морочить друг другу голову. Пусть все остается по-прежнему».
Вот за это письмо она себя корила. Надо было сказать о ребенке! Ее беременность перестала быть тайной. Учителя косились на ее живот, но помалкивали, а директриса, Надежда Осиповна, спросила ее однажды:
– Фира Наумовна, когда рожать будем? – И добавила с тревожными нотками. – вы же нас не бросите?
Фиру так тронули теплые нотки в голосе директрисы, что она кинулась на шею Надежде Осиповне. Та не ожидала таких эмоций от всегда сдержанной «француженки» и тоже всплакнула. Обе постояли, обнявшись – бездетная сухопарая директриса, не познавшая семейного счастья, и ее подчиненная с неустроенной бабьей долей.
Теперь Надежда Осиповна приезжала в роддом каждую неделю и просто заваливала Фиру сельскими гостинцами. А однажды она спросила коротко у Фиры:
– Ну что, пока не объявился? Нового агронома прислали... Это уже третий...
– Иван о ребенке не знает, – ответила Фира, благодарная за деликатность и сострадание.
– Глупо. Я думаю, он оставил жилье своей бывшей, а сам переехал в другой район. Таких агрономов поискать... Христина хата так и стоит – брошенная. Не по-хозяйски...
Разговор происходил неделю назад, и Фира ожидала очередного приезда своего директора, втайне надеясь, что та привезет какие-нибудь новости...
... Фира вздохнула, осторожно переваливаясь на правый бок, и уже закрыла глаза, приказывая себе спать, когда услышала легкий стон.
Прислушалась. Стон повторился. Потом мимо ее кровати прошлепали шаги. Фира приподняла голову: В открытую дверь палаты проникал свет из коридора, и в его широком расплывчатом потоке Фира увидела согнувшуюся пополам фигуру Любаши. Та придерживала живот снизу двумя руками и тихо ойкала.
«Ну вот, еще одна дождалась своего часа», – подумала Фира с облегчением и как-то сразу уснула, мгновенно.
продолжениеhttp://www.proza.ru/2012/11/16/1883