На неудачном фото из тех времён Георгий Прохоров. Москва. Фото делала Колькина подруга.
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА.
Когда на сайте стихи.ру на заре своей туманной юности, то есть в 2008-м, я опубликовал «Прощание с осенью», одна уважаемая женщина, поэтесса, посоветовала мне сделать звёзды не падучими, а какими-нибудь другими (в «Прощании» капли летят как падучие звёзды). Потому что слово «падучие» ей и большинству, по её смелому предположению, других читателей будет напоминать болезнь и им от этого будет только очень грустно, а вовсе не поэтично. В ответ я обратил её внимание на произведения известных людей, которые любили припоминать падучую звезду. Или даже наблюдать её падение.
Поэтесса со стажем не вынесла моей туманно-юной наглости: пришла от чистого сердца по подсказке одного моего доброжелателя похвалить начинающего и поругать заодно, посоветовать с высоты своего полёта, а я каков? – К моему горькому сожалению, взяла и удалила рецензию, а, значит, и мой ответ. «Заработал строгача – ну и ладушки. Помиритесь, - говорит, - теперь. По-хорошему». Но мы больше и не ругались, не миловались.
Зачем вспомнил? – Так по названию видно. Рецидивист. А по-русски? Повторюшка? Повторенье – мать ученья.
Письма не сохранились. Жалко. Я про письма из Москвы, от другой женщины. Молодой особы. Впрочем, кто заранее отказал стихирянке в молодости и возможности проживать в Москве? Но она таких писем мне бы не написала. От которых звёзды в лесу стали падать.
В очередной раз понадеемся на мою не всегда добротную, иногда дающую сбои в самый неподходящий момент - память. Глядишь, подвезут что-нибудь свежее, подтащат.
А пока: «Это?» - «Да, помню». «Вот тут, на краешке - ещё чуток». А дальше всё забито пустыми хлопотами в казённых домах, ничегонеделанием, ерундой всякой. А что не ерунда?
Не ерунда:
- лежание пузом на горячем песке у Маленькой речки. Лицом, чуть наискось, к спускающемуся по крутой горе лесу-саду с вязами, ивами, вербами, почти дикими вишнями. Если прямо смотреть, то обязательно качнёшь подбородком в песок. Если боком – налипнет на щеку и на ухо. На волосы. Ну и пусть. На трусы, на колени, на всё. Сзади ещё брызгаются, шумят, а ты уже хлопнулся, приземлился на самое сухое и выжаренное местечко, как белый чубчик на твоей выцветшей голове, и застыл, замер в счастливом оцепенении. Только бесшумными бомбочками тихо падают неслышные для тебя, для твоего тукающего сердца – капли, а песок и песчинки удивляются, удивляются, удивляются;
- прикосновение носом, вдыхание холодного аромата кувшинок и лилий, распластавших по небу воды круглые листья и уходящих гладкими голыми стеблями далеко, на самое дно. Говорят, где-то бьют ключи. Вода кажется чёрной от лежащего мягкого ила, в котором стоишь ты, прибрёдший и провалившийся по щиколотки или по колена, балансируя одной рукой, а другую с расставленными пальцами подвёл под чашечку цветка. Пахнет зелёным с прожилками тёмного, чистым жёлтым - толстеньким, чистым белым - тоненьким, взвесями тлена, поднятого тобою со дна. "Жёлтые – это кувшинки, а белые – лилии". - "А внутри у белых тоже жёлтое". – «Да знаю, знаю». – «А в жёлтом букашка какая-то сидит»;
- пойманный издалека ещё юный женский взгляд, той, которая ждёт тебя, и тут же пошли по-другому часы. Качнувшись влево. И стремление-бег навстречу друг другу. Прикоснулись. Дотронулись. Прочитали. Тик? – Так! К тебе, задыхаясь от бега, на счастье своё тороплюсь. Горе потом будет;
- молчаливые благодарные с лёгкой усмешкой глаза немощного человека, которому ты помог (поесть, встать, дойти до туалета). Он уже потихоньку начинает прощаться. И тут начинается баланс усталости, ещё оставшейся любви к жизни и тяги вечности. Он меняется каждый день этот баланс. Каждый день на тебя смотрят эти глаза. То усталость, то жизнь, то вечность.
Да мало ли… Память на тридцать, на сорок, на пятьдесят лет назад. На пять дней.
Есть мой последний ответ на её письма. «Отправленное письмо». Его на стихире тоже поругал один человек. Он приметил разные стили и написал: «Сумбурненьковато». Ну и пусть. Что делать, если мы такие разно-стилевые одновременно. Писать одним стилем про рваное состояние?! Пусть другие, хоть и классики. А мы, чем богаты. Сохранился и этот мой самый кусочек, не знаю, как назвать, про падучие звёзды – «Прощание с осенью». Я, лес (лесок), осень….
Сейчас тоже осень. Моя осень в Баку. У компьютера. Экран. Мышка. Клавиши. Буквы. Слова. Точки. И ты повторяешь, повторяешь… Год - две тысячи двенадцатый. Без леса, но пока со мной и памятью о том дне. Ну, начинаем.
ПАДУЧИЕ ЗВЁЗДЫ.
1.
Зашёл в лес под железной дорогой. Дорога, любимая наша двухпутка, проходит выше, а я с деревьями внизу. И не иду, а бреду, поднимая ноги…. Как плохо подкованный конь? Или как экскурсант в музейных бахилах? – Листьев много. Стою вместе с деревьями. Держусь за них. Кора темнеет. Пальцы чувствуют влагу. Во второй половине осени на Кавминводах после сухого сентября опять начинаются дожди.
Деревья молоды и стоят густо, листва наверху ещё есть, так что дорогу легче слышать, чем видеть, когда пробегают электрички в сторону Минвод или в сторону Кисловодска. В сторону Минвод – чуть громче... И опять тихо. Замерло. Птицы спрятались где-то. Не их время. Может, потом, поближе к морозам, когда разведутся на тех, кто улетает и тех, кто остаётся. А сейчас пора листопада. Листьев внизу всё больше.
Сухие, которые только оторвались, задели твоё плечо, ещё пытаются что-то изобразить: последний скрип и хрип, покуражиться, подпрыгнуть, толкнуть друг друга. Остальные уже кем-то (ветер, вода, бог, сила тяжести, сестра милосердия?) приготовляются, укладываются. Становятся как много раз использованная слоистая вата под ёлкой. Её достают заботливыми руками из коробки и кладут по кругу внизу, чтобы прикрыть крест, держащий ствол, и изобразить непроходимые сугробы на пару недель. В комнате тепло. Смола и иголки оттаивают.
«Ещё есть или новой подложить? Давай быстрее, у нас дел куча». Руки заботливые, но быстрые. Как в операционной. Зажим, вата, тампон. Только вата мокрая. Что-то пролили. Шампанское нечаянной пеной сползало с новогодней бутылки? - Не то? Плохо? А как вам в братской могиле? – По-соседски. Постепенно, всё больше уплотняясь и пропитывая друг друга. По мере поступления. «Спите, товарищи, спите. Ваша подросток-страна…», – эк, куда хватил, милый.
С неба сквозь листву летят холодные, почти ледяные прозрачные капли. Наверное, с неба…. Они редки и поэтому не видимы. Блеснули на миг, и нет их. Золотыми звёздами в снег…. И не в снег пока. Так: золотыми или серебряными? Золотыми - солнышко проглянуло, серебряными – спряталось. Но, если захотеть и напрячься, сосредоточиться всё время уходящим из тебя взглядом, то обязательно поймаешь хотя бы одну. Светлую падучую звездочку. Потом ещё. Видишь, как просто! А желание? Тоже просто. Сегодня получил на почте последнее письмо? Конец октября?
Кавминводы. Очередная командировка. К тому времени дела мои семейные бакинские зашли в далёкий тупик, как тот бронепоезд.
Кругом отдыхающие. От источника, к источнику, из столовой, в столовую, с процедуры, на процедуру, в военный санаторий или парк на танцы. Летом - на открытой площадке (подходи все!), а к зиме – внутри, в тепле. Сложнее. Только когда уже знают. «Ладно, пусть проходит». «Танцевала в подворотне осень вальс-бостон!..». Давно здесь? Только два дня? Сколько осталось? Я провожу Вас! Какой корпус? Меня пропустят? Нужна санаторная карта? Дать три рубля? Или в окно гладильной комнаты на первом этаже, а утром прыгать со второго? А если это любовь? - Кавказские минеральные воды.
«Уже пустыни сторож вечный,
Стеснённый холмами вокруг,
Стоит Бешту остроконечный
И зеленеющий Машук,
Машук, податель струй целебных…»
В Ессентуках ты садишься на электричку Кисловодск-Минеральные воды, потом раз, два, три, четыре, пять - станция Иноземцево под остроконечным Бештау и пятнадцать минут ходьбы до гидрогеологической экспедиции, которая ищет воду: проводит изыскания, бурит скважины. Вода здесь везде. Но нужны новые месторождения. И мы помогаем их искать.
Я больше любил Ессентуки и обычно останавливался за восемьдесят копеек в сутки в одноэтажной, переоборудованной из медвытрезвителя геологической гостинице, расположенной на окраине, у остановки «Озеро». Примерно здесь издох конь Григория Александровича Печорина, когда он скакал сломя голову в надежде догнать и припасть губами к перчатке или другим примечательностям замужней дамы Веры, уже отчалившей из Кисловодска. Потом сюда стали стаскивать пьяных с окрестностей. Потом перестали и как бы совместили с геологами.
Если выйти из электрички в Иноземцево и пройти немного по ходу, то окажешься на широкой, неторопливо спускающейся улице с одноэтажными домами, продовольственным магазином в самом начале, справа, и небольшим кинотеатром в самом конце. Слева. Вот и улица закончилась.
Направо от кинотеатра будут ещё популярный гастроном, промтовары, органы власти, что-то наподобие площади, приём небитой посуды за углом, но мне, чтобы дойти до экспедиции, надо налево. Вскоре, вырастая как бы из ничего, посреди дорог узким мысом начинается маленькое кладбище. Среди деревьев и травы. Мне надо идти чуть вниз по грунтовой дорожке, положив кладбище справа, а лес слева.
В середине пробега по этой, местами мокрой, дорожке обязательно встретишь со стороны леса зеркальце круглой лужи, которая окажется ямкой глубиной около полуметра. Со дна ямки и сбоку, из-под корней, из-под чёрной земли, бьёт родник, когда уже совсем подошёл близко и увидел, что на глубине вода танцует, крутит фонтанчики оседающего тут же намытого ею песка. Если как-нибудь кособоко нагнёшься или ляжешь, опершись на руки как будто для физических упражнений, то можно напиться холодной лесной и подземной воды. А можно зачерпнуть в ладони. Только руки должны быть чистыми. Особенно приятно пить по парящей жаре, в первой половине июльского дня, пока не ливанул обычный в этих местах послеобеденный сильный дождь. Здесь много воды.
Здесь лес. Ты зашёл в лес. Прогуляться в обед? За тобой кто-нибудь следит, когда ты гуляешь и не идёшь по командировочному делу? Экспедиция ведь тоже под железной дорогой. Если пройти на замусоренный край её территории в сторону Пятигорска и вылезти через какую-нибудь дыру на свободу, или идти от станции только не в сторону кинотеатра и кладбища, а продолжать двигаться ещё некоторое время вдоль линии, как раз и войдёшь в этот лес. А там уже сам думай…. Никого, хоть и рядом. Никого. Сложенный вдвое и засунутый в карман плаща конверт с последним письмом. Ещё раз достать. Пятигорск. Главпочтамт. До востребования. Мне.
Капли летели, наверное, с неба, и сухие, только что упавшие листья по очереди издавали звук. Можно написать, что они были на службе у старого, то засыпающего, то просыпающегося метронома. Да напиши просто: Это был Хронос. Сбившийся с пути истинного. А где он, чего он, у кого на службе…. Или маятника от часов? И звуки капель, потому что он забывал и засыпал, и не командовал, представляли то десятки секунд, то секунды, то доли секунд. Это был старый, но молодящийся Хронос.
Можно написать по-другому: так рассыпаются бусы, и первая жемчужина упала на пол, потом ещё несколько, потом спохватились и прижали рукой, потом случайно поддели ногой, и они вновь заскакали, покатились, перегоняя друг друга и прячась в щели между половицами. Покоя, покоя….
Как будто кто-то, то торопясь то не торопясь, щёлкает по спичечной коробке. «Пустой или полной?» - Выдвинул средний ящик. «Да, есть одна. Полная». Пощёлкал. Повспоминал. Высыпал спички – опять пощёлкал. - «По пустой». С самого начала хотел напечатать «по пустой», но потом подумал: «А что, интуиция всегда должна быть права? Так более красиво и многозначительно?» - «По пустой спичечной коробке».
Листья на деревьях и внизу на земле были только жёлтые и только мёртвые. Или почти мёртвые. Верхние листья в тишине, в очередь, срывались с тихим стоном. - Если в очередь, тогда их кто-то бьёт по плечу и кричит: «Пошёл!» - но мы этого крика не слышим. Он не для нас. (А стон? Мёртвые могут стонать? - Я же добавил: «Или почти мёртвые».) Там просто: «Так», - и всё. Это стонет душа, прощаясь. Закрытые трагедии. «Так», - и полёт. Вверх. Вниз.
Навсегда срывались с родного места, кружились и приближались к земле. Может, это стонет дерево, их мать или отец? Падали, скрежетали, цепляя вначале только крылом, потом всеми остальными частями, через голову - как потерпевшие крушение аэропланы из начала прошлого века - Переворачивались, горели. Господи! Он успел выбраться? Поджечь некому.
Шорох листвы опадающей,
Капли дождя по листве …
Листья кружатся как платья красавиц,
Капли летят, как падучие звёзды…
Бал уже заканчивается. Толпятся красавицы у выхода, перешёптываются.
Скребутся и злятся старухи.
Рассыпались, застучали бусы по паркету, захлопали…
Хлоп… Хлоп-хлоп…
Деревья как погашенные в зале свечи….
Нет! Как кресты на старом кладбище –
Скорбные и молчаливые,
Покосившиеся и сутулые.
(Нет! Осень 2012: как серые, торчащие в разные стороны самодельные антенны на крышах пятиэтажек станции Прохладной, от которой начинается дорога в Баксанское ущелье к Эльборусу?! Русы на Эльбе, эдельвейсы на Эльборусах…)
Всё равно не уходи, осень!..
А она уходит…
Любовь! Не щади наше сердце!
Даже если уйдёшь.
03:22
- Ты все время идешь на контакт с читателем, приглашаешь его в свою творческую лабораторию. Это я про " пустой" или " полный " коробок со спичками. И еще есть " русы на Эльбе" "эдельвейсы на Эльборусах". Если с коробкАми более-менее понятно, то причем второй пример? До меня не дошло. Честно скажу, и мне нисколько не стыдно. Я НЕ понимаю, к чему? Если, чтобы показать смятение в мозгах, нервное состояние, на грани помешательства, то где продолжение? Тогда с деменцией в психушку и полный порядок! Но стОит ли загромождать текст такими штучками????
10:38
- С Эльборусами - шутка-экспромт. Я это сделал по ходу и не знаю, надо ли убрать. Я написал "Эльборусы". Получилось сложное слово, состоящее из русов и Эльбы. Я вспомнил войну и русов на Эльбе. Потом вспомнил горные цветы и дивизию "Эдельвейс", которая созвучивается с Эльборусом. Получился маятник - из России в Германию, а потом назад (но по времени получилось, как назад раскручиваешь). Впрочем, всё относительно.
Истёк твой лесной срок. Теперь оглядеться, пописать и можно уходить…. Звук тот же?
2.
В мае 84-го я был в командировке в Москве, улаживал какие-то дела то ли в министерстве, то ли в головном институте, шёл к метро «Новослободская» и уже стал сливаться с общей толкотнёй, спешащих к входу. Там, кажется, барьеры такие стояли на улице железные, выкрашенные в голубой цвет, чтобы издалека разделить народ на входящих под землю и выходящих из неё.
Было солнечно, тепло. Шёл в новом неплохом костюме марки «Мистер Д» и сумка через плечо. Я всё время носил сумки. Говорили, что меня можно узнать по выглянувшей из-за угла сумке, когда самого ещё не было. А в сумке ещё много карманов. Так удобно…
В это время меня обогнала рыжая девушка. Можно сказать: «С пышными золотыми волосами и быстрыми ногами». Обогнала, заглянула в лицо, улыбнулась (симпатичная, почти с меня) и заспешила вниз по ступенькам эскалатора. Как будто надсмеялась. Это был какой-то вызов. Мне пришлось слегка ускорить и моё продвижение вниз. Так, чтобы успеть до поезда. Пошёл наугад на левую платформу. Мне на неё и надо. Золотая была здесь. Подскочил с визгом поезд, и мы вместе вошли в один вагон. Встал ближе к закрытым дверям, она – рядом, в проходе, держась за качающийся верхний поручень. Проехали остановки две. Я старался соблюсти спокойствие и невозмутимость, и не прямо, а из-под руки разглядывал её. Не показывать же всем встречным и поперечным, что происходит событие. А у неё всё было написано на лице. Вздрагивала, вертелась. Почти смеялась. Красивая. Двадцать? Видно было, что приближается её остановка. Тут она приподняла сумочку, расстегнула её, я почти не смотрел, но всё видел, достала какую-то бумажку, быстро написала на ней ручкой, поезд уже почти остановился, я протянул руку, она вложила в неё записку и вышла. Никто не заметил? Поехали дальше. Спешить теперь было уже некуда. Только на нужной станции, выйдя на воздух, достал смятую и прочёл: «Вика» - и телефон. Нет - телефон и «Вика».
Телефон вечером не ответил. Наверное, служебный. А мне сегодня было уже уезжать (улетать?) в Минводы. И уехал-улетел. Недели через две или больше позвонил из автомата в Пятигорске, недалеко от Верхнего рынка. Представился. Напомнил – «Давненько же Вас не было» - «Да уж». Так началось. Переписка. Куда? Сразу на квартиру бабушки (мама следит, не любит, такая мама) или вначале на почтамт?
Осенью у меня опять была командировка на Северный Кавказ. Но я нашёл окошко. Оформление, утряска результатов, написание текстов – всё это подразумевает окошки, когда можно тихо слинять на несколько дней. Если очень захочешь и если есть хоть какие-то деньги. Если душа и так летала уже много раз. Бесплатно. И я полетел в Москву. К тому времени наши письменные отношения зашли довольно далеко.
- «Письмо как письмо. Беспричинно. Я в жисть бы таких не писал. По-прежнему с шубой овчинной иду я на свой сеновал. Иду я разросшимся садом, лицо задевает сирень…» - А мне сирени скорбный дух припомнит старое, и вдруг весною мил-сердечный друг заглянет мне в глаза…. У Новослободской.
Мне нравились её письма.
«Как бы их найти?» – это примечание для себя в черновике…
(Продолжение следует)