Вот так началась их своеобразная семейная жизнь. С полным доверием друг другу, но без возможности расспросов и советов по службе. И без возможности завести детей, хотя, подспудно, каждый об этом думал.
Да, это был роман. Но роман без любви. Господи, что такое, любовь? Как её все ждут, как радуются, когда она внезапно налетает, заставляя делать массу глупостей, но, всё одно, её ждут! Ждут, в ожидании чуда!
И куда она потом так легко улетучивается в реальной жизни, когда люди уже живут совместно многие годы?
Отношения Дэвида и Анны были простыми, приземлёнными отношениями взрослых людей. Сейчас им нужно было набраться терпения и чуткости – пожалуй, главных составляющих совместной жизни.
Очень быстро, до конца выходного дня, Дэвид и Анна перенесли её вещи в квартиру Дэвида. Сама квартира осталась за Анной, в ней осталась вся мебель, потому переносились только носильное, благо места в шкафах у Поттера хватало.
Дэвид сразу же почувствовал женскую руку. Когда шкафы заполнились верхней одеждой, Анна разложила в шкафах ветки полыни, заранее припасенные летом, в июле. На немой вопрос Дэвида ответила:
– Лучшим средством от моли я считаю полынь. Действует безотказно.
Не надо думать, что Дэвид был флюгером, который показывает туда, в которую сторону дует ветер. Стремление Анны создать своё гнёздышко было настолько сильным, что перехлёстывало через край. Это касалось буквально всего в его квартире – ванной, гардероба, постельного и нижнего белья. И хотя сам он был человеком чрезвычайно аккуратным и на службе и в быту, было видно, что Анна уже вошла в раж – в роль хозяйки. Дэвид решил пока быть благоразумным и не перечить Анне в обустройстве гнезда. Пока.
Они сели в кабинете на диване, не зная, что делать дальше вдвоём. Каждый из них, порознь, чем-то занимал свои вечера, но вместе…. Дэвид пришёл Анне на помощь.
– Аня. Я понимаю, что нас пока связывает только постель. Ну, ещё и желание нравиться партнёру. Но теперь, когда мы достигли того, к чему стремились, оказывается, мы совершенно не знаем друг друга. Ни добрых привычек, ни каких-то отрицательных черт. Ничего.
Когда молодые знакомятся, они встречаются, гуляют и рассказывают о себе. Сейчас и мы с тобой молодые. Предлагаю пойти прогуляться. На прогулке я расскажу, что я умею, что люблю. И что не люблю. Вернёмся домой, попьём чаю. За чаем и ты мне о себе поведаешь. В пределах возможного.
….Вечерами, кабинет и диван стали их любимым местом. Анна накрывала у дивана журнальный столик и здесь, за чаем, с полюбившимися Дэвиду баранками, шли долгие рассказы о своём прошлом.
Для удобства восприятия они брали какой-то период жизни, обычно пять лет. И вот, всё произошедшее за эти пять лет, рассказывалось, причём не диалогами, а с обязательными шутками и расспросами по одному, или другому событию.
Вот и сегодня, Анна забралась с ногами на диван, поджав их, прильнула к Дэвиду.
– Дэйв, лапушка, твоя очередь рассказывать о себе. С десяти до пятнадцати лет.
– Хорошо. Ты знаешь, Аня, мне иногда приятно окунуться в эти годы. Ну, слушай.
Когда мне было восемь лет, мои родители обосновались в Мэлдоне. Я никогда не расспрашивал, почему мы поселились в этом городке и именно в этом графстве. Просто воспринимал это как данность. Не всякий ребёнок, согласись, будет задавать вопрос: «Почему мы живём здесь»?
Раньше, я тебе рассказывал, мы жили в Южной Англии, в графстве Кент. Что ты говоришь? Да, конечно, в своём доме. У нас был свой хороший двухэтажный дом на окраине Дувра. Отец приучил меня к прогулкам с раннего детства. Отдай, говорит, сын, должное поддержанию своего богатства – здоровья. Три километра в день, в любую погоду. Благодаря прогулкам я и закалился и, вообще, рос очень крепким мальчишкой.
Помню, отец как-то взял меня с собой на прогулку, где к нам подъехал бывший папин больной. Он взволнованно что-то говорил отцу и просил посмотреть его супругу. Отец согласился. Мы сели в сельскую телегу и довольно долго поднимались наверх, к вершине одного из наших меловых холмов, к дому этого человека. Пока отец в доме осматривал и слушал женщину, я любовался видами сверху. С одной стороны – чудесный вид на город Дувр, с речкой Дуэ и бухтой с волноломами в проливе, с другой – невероятно зелёные, великолепные поля, холмы, с пасущимися животными. У меня и посейчас в глазах эта картина сельской Англии. Потому-то я и поселился в сельской местности, в Брентвуде, когда вернулся из Индии. Это не случайно. Но об этом позже.
Мне не нравилось в Мэлдоне. Все мои приятели остались в Дувре, а здесь мы жили в какой-то пенсионерской части Мэлдона. Никаких уличных приятелей я не мог себе найти, а в школу пришлось ходить достаточно далеко. Я не преуспевал, но учился прилежно. Так продолжалось два года.
Отец мой был, как я упоминал, был врач. Я полностью пошёл по стопам отца. Полностью. Даже внешне. Отец тоже окончил медицинский факультет Кембриджа. Мать, естественно, занималась только домом и детьми. У неё нас было шестеро. Я старший. Позже, я узнал, что отец приехал в Мэлдон за работой, ожидая, что в этом городе у него будет большая практика, чем была у нас в Дувре. Однако два прошедших года опровергли ожидание, и мы вернулись назад. Наш дом в Дувре не продавался, а был сдан в наём и к нашему возвращению его освободили.
Все дети радовались возвращению, но больше всего, мне кажется, я. Здесь у меня были приятели среди сверстников, знакомые отца, ставшие привычными и любимыми прогулочные пейзажи. Потом появилась у меня и приятельница.
– Ага! Я так и знала!
– Ну, конечно, когда тебе десять лет, то тебе почти всё равно, приятель или приятельница. А эта приятельница играла на улице вместе с нами, мальчишками. Ей тоже было десять лет.
– А когда ты впервые полюбил?
– Пожалуй, лет в пятнадцать. Вдруг, заметил случайно, что приятельница наша стала девушкой, почти перестала с нами играть, да и одеваться стала по-девчоночьи.
Я тебе уже говорил, что мы жили на краю города. У нас был немалый участок земли, переходящий в общинные луга и пастбища. Всё, что могла родить земля, всё у нас росло. Мать моя была добрая женщина, но физически несильная. Она едва управлялась с детьми и, по понятной причине, не могла, да и не хотела ещё и землёй заниматься. Отец нанял двух человек для работы по дому и на земле. Убирала в доме и готовила приходящая ежедневно женщина. Она была шотландка, её так и звали – Скотти. Жила она трудно, одиноко, без мужа, наш дом был для неё почти домашним очагом, с жалованием и едой. Иногда она приводила свою дочь помочь ей в стирке. Мать не возражала, ну, а женщина была рада возможности накормить бесплатно своё чадо. Этим чадом была моя уличная приятельница. Её звали Лесли.
Они жили в самом конце нашей улицы, снимая часть плохонького сельского дома у бывших хозяев, перебравшихся в Лондон и не появлявшихся на моей памяти в Дувре никогда. Плату за проживание им ежемесячно отправляли по почте. Как я понимаю, плата была необременительная, но лишних денег у Скотти никогда не было, хотя основные траты этой семьи были обычны – одежда, обувь, дрова, уголь, еда. А коль еду можно иногда получить для дочки бесплатно, то грех было не пользоваться такими моментами.
У нас было две лошади, точнее кобыла и жеребец. Кобылу запрягали в лёгкую повозку, на которой отец ездил к больным, а на жеребце лежали все крестьянские работы. Как, собственно, и на конюхе. Конюхом у нас был мужчина небольшого роста, немного хромавший на правую ногу, но сильный от крестьянского труда, как он сам говорил. Лицо неприятное, всегда небритое, одежда неряшливая. Отец его недолюбливал, но признавал, что помощник он хороший. Хромал он, оказывается, когда по молодости, выпивши, неудачно упал с лошади и сломал ногу. Срослась нога неправильно, и он стал хромать. Не могу вспомнить, как его звали.
– Дэйв, ты мне про свою любовь расскажи!
– Ты что, ревнуешь, Аня? Давай-ка сделаем перерыв, попьём чаю, а то в горле пересохло. Да и баранки мне понравились.
– В следующий раз я тебя с тульскими пряниками познакомлю. Очень вкусно. Нет, ничего не буду больше говорить, сам попробуешь. Но ты можешь пить чай и рассказывать?
– Я попробую – засмеялся Дэвид, – но, можно, я и закурю? – Он набил трубку и продолжал.
– Как-то мы с Лесли гуляли по улице и разговаривали о всякой всячине, о которой всегда болтают подростки. Сейчас спроси – не припомню. И даже не о любви, Аня. Подойдя к её дому, мы прошли дальше, до их сада. Издалека мы увидели, как какой-то прихрамывающий человек, похожий на нашего конюха, зашел в сарай на их участке. Лесли тоже глядела на это, недоумевая. Мы переглянулись, нас разобрало любопытство, и мы скрытно подкрались. Надо же поглядеть, что он там делает. Внезапно, из задней двери дома вышла Скотти и, крадучись, оглядываясь, пошла к этому сараю. Сарай был сколочен из досок кое-как, в досках были щели и в нём лежали снопы.
– По русски этот сарай называется о-вин – по слогам произнесла Анна – а щели делаются для выхода дыма, когда сушат снопы! – Дэвид кивнул головой и продолжал.
– Лесли хотела окликнуть мать, предупредить, что в сарае кто-то есть, но промолчала, поняв, что мать знает об этом. Мы прильнули к щелям. Ну, дальше мне неудобно рассказывать. Может на сегодня хватит?
– Дэйв, голубчик. Ты дошёл до самого интересного и что? Застеснялся? Ты же врач! То ты чай хочешь попить, то тебе, видишь ли, неудобно. Коли неудобно, говори иносказательно.
– Какая уж тут иносказательность. Просто мы с Лесли увидели вживую половой акт. Скотти зашла в овин, сразу сбросила свою одежду на снопы и говорит: «Ну, что ты стоишь, мой жеребец»? После этого встала на колени, да прогнула спину, как кошка, чтобы жеребцу было бы удобней. Они оба увлечённо и страстно отдавались друг другу, причём стонала и кричала она невероятно.
– А вы, что?
– Что, мы? Ни я, ни Лесли не могли, да и не хотели оторваться от этого зрелища. У меня у самого член чуть не порвал ширинку на панталонах. А что творилось с Лесли! Она вся была там, в овине, на месте матери. На лбу и на верхней губе у неё выступили капельки пота. Внезапно, конюх заржал, действительно, как жеребец и упал на снопы. Несколько минут любовники лежали не шевелясь.
Мы с Лесли потихоньку отбежали от овина подальше за кусты, чтобы нас случайно не мог никто увидеть. Здесь она встала на колени, подняла подол и сказала мне: «Ну, что ты стоишь, мой жеребец»?
– Дэйв. Я не могу больше это слушать. Иди ко мне, ты меня с ума свёл этим своим рассказом. Но я хочу здесь, на диване!
Анна предавалась любви самозабвенно. Во время оргазма, казалось, она может потерять сознание. После соития почти всегда засыпала, причём, мгновенно, и спала по полчаса, по часу.
Дэвид в такие моменты старался не шуметь, обычно набивал трубку и курил. Проснувшись, Анна нагишом бежала в ванну, выходила оттуда с улыбкой, которая ей очень шла.
Сейчас, проснувшись, она задала вопрос, о котором, казалось, думала пока спала.
– Дэйв, милый, а твои родители об этом узнали? Кстати, ты мне о своей родне никогда не рассказываешь.
Дэвид помрачнел и молчал минуты три. Вздохнув, сказал.
– Так нечего мне, Аня, к сожалению, ничего о моих родных рассказывать. Я уже учился и жил в Кембридже, когда отец и мать со всеми младшими детьми отправились навестить старшего брата отца, моего дядю. Дядя обосновался в Кале, во Франции. Казалось бы, всего ничего – между Дувром и Кале всего двадцать два километра. И в этот день была хорошая погода, ничто не предвещало трагедии. Очевидцы мне потом рассказали, что они отошли от берега километра три. Налетевший сильный шквал сначала повалил набок, а потом отправил на дно старенькую, перегруженную посудину, на которой было вместе с командой больше ста человек. Не выплыл никто. Я остался один, сиротой.
Что я пережил – не могу говорить. Меня спасла судьба. У отца были неплохие накопления, позволившие мне продолжить учёбу. Ты же знаешь, что самый дорогой факультет – медицинский. Слава Господу, Аня, что меня очень поддерживали отцовские друзья, разделившие со мной моё горе. В последний год обучения, когда стали заканчиваться средства, они помогли мне окончить университет. Они же подтолкнули к службе в Ост-индской компании и своими связями помогли туда попасть. Да что ты, я не из тех, кто забывает добро. С отцовскими друзьями я сполна рассчитался, вернувшись из Индии.
Извини, Аня, перескочил я с восьми лет до зрелости. Но что делать? Ты же спросила, я и ответил. Слушай, пойдём, прогуляемся? Нет, погоди, звонят в дверь? Кто же это, интересно, мог бы придти? Иди, оденься, я открою, кто-то пришёл в гости. Может, Арчибальд?