КОЗА

 
     Пропажу Петрович заметил к вечеру. День прошел как обычно. В хлопотах обычной деревенской жизни. В беззлобных переругиваниях с женой, гонявшей его за самогон, выпитый втихаря – пока рубились дровишки. Петрович, в прошлом крепкий, выше среднего роста, с большими мозолистыми руками, крупными чертами лица и лихим чубом совхозный тракторист давно уже «сидел на пензии», как он сам выражался. Занимался преимущественно делами домашними. Седьмой десяток разменял, как – никак. Пил он, по своим меркам, немного.
 – Литру в день – это ж курям на смех,- ворчал он в ответ на крики жены Людки, с которой он прожил вот уж сорок с лишним лет и расставаться не собирался. Дети давно подались в город и появлялись у стариков набегами, на лето привозя внуков, наполнявших дом шумом и гамом, как встарь. Но на дворе был уже сентябрь. Внуки грызли гранит школьной науки, а Петрович колол дрова и пил самогонку.    Зайдя за дом, Людмила, все еще чернобровая, с ясными добрыми глазами на когда-то красивом, с тонкими чертами, лице, увидела Петровича сидящим на колоде. Он курил и о чем-то сосредоточенно размышлял. - Что, опять норму вылакал?! – издали, повысив слегка» для порядку» голос, вопросила она.
 –Думаешь, где б еще стаканюку найти, чтоб свалиться?! – приближаясь, продолжала жена. Обычно быстро отвечавший, Петрович на этот раз молчал.
 – Странно. Чего это он? – подумала Людмила.
 – Случилось что? – подойдя вплотную к мужу, уже тише спросила она.
 – Светка пропала, - глухим и все-таки пьяным голосом ответил Петрович. Докурив «Беломорину», он бросил ее возле ноги, крепко и основательно притоптал каблуком «кирзача», и подняв на Людку голубые глаза, повторил дрогнувшим голосом : « Пропала Светка!...»

   Светка была любимая коза Петровича. Под старость лет заимел он страстишку – коз разводить. Ну, разводить – громко, конечно, сказано. Дом их стоял в конце деревни, недалеко от кладбища, и по соседству имелось брошенное после развала местного совхоза поле, заросшее люцерной, кашкой и прочими подходящими для коз деликатесами. Петрович и взял почти что даром сперва пару в том же развалившемся совхозе. А потом приплоды пошли регулярные, молоко. Сарай был большой, скотины они уже никакой не держали, вот и вышло, что коз стало больше десятка. Светка – любимица. Стройная, на тонких шустрых ногах, с черной головой, белыми и коричневыми пятнами на боках, большими карими глазами, озорно глядящими на хозяина. Рожки у нее были небольшие, но острые. Еще будучи маленькой, она довольно ощутимо бодала ими мозолистую ладонь Петровича, подставленную для игры. Характер у Светки был непоседливый. Случалось и раньше, что в сумерках отобъется по дороге домой, но чтоб вот так – обрывок веревки на колышке и хоть ори на всю округу… Впервые и всеръез.

2
 

   С другой стороны кладбища стоял дом Виктора Ивановича Полунина, смотрителя погоста. В миру просто «Иваныч» был нестарый еще мужик. Коренастый, с большим животом, сильными руками и красным лицом. Иваныч был человеком тоже пьющим. Но из напитков предпочтение отдавал «магазинским». Хозяйство у них с женой было небольшое, дом еще крепкий и смотритель целыми днями читал газеты, смотрел телевизор да поглядывал в окно на шумящие по краю кладбища тополя и закат за дальними сопками. Помимо этих важных, по мнению Иваныча, занятий он регулярно наведывался в сельпо, местный магазин. Обновить палитру напитков да разузнать новостишек, которых по телевизору «не кажут». С Петровичем были они знакомы давным-давно, дружбы особой не водили, но и ссориться поводов по жизни как-то не возникало. Встречались нечасто, по родительским дням. На кладбище. Могилы родственников располагались неподалеку. Поминали усопших, а после заходили к Полуниным погреться да перекусить. Варвара, жена Виктора Ивановича, женщина была неразговорчивая, участие в посиделках принимала редко. Быстро достав из теплого нутра русской печки нужные чугунки и сковородки, собирала на стол. И как-то незаметно исчезала в задних комнатах их просторного дома. Детей у Полуниных не было и Петрович с женой понимающе не лезли к хозяевам с расспросами.
     Изредка Иваныч наведывался на кладбище по работе. В его обязанности входила, как он сам говорил, «подготовка к обряду», смешно при этом окая и растягивая гласные. Вот и накануне помер кто-то из деревенских долгожителей. И Иваныч, вооружившись всем необходимым для этого ответственного дела, копал почти целый день просторную и глубокую могильную яму. К вечеру, довольный результатом, он вернулся домой. Оставил во дворе лопату, кирку, и, раздевшись в сенях, отправился в заранее натопленную Варварой баньку. Мыться Иваныч любил. Делал он это, как и все в жизни, медленно, неспешно и с толком. Все эти нововведения городской жизни вроде ванн и душей он не одобрял и, напарившись вволю, любил порассуждать о пользе русской баньки.               
« Плеснешь на камушки кипяточку, да полежишь сперва на полке, разогреешься. А уж потом, еще разок поддав пару, можно и веничком помахать». До одури нахлестав себя пахучим березовым веником, Иваныч выскочил на волю - охладиться. За баней начинались мостки, которые вели прямо к небольшому пруду. В него-то и бросался зимой и летом с истошными криками Иваныч, охлаждать свое раскаленное тело. Летом можно было немного поплавать. Вода была как парное молоко. Отдуваясь и пофыркивая, Иваныч, в чем мать родила, вылез на мостки. Усевшись поудобней на краю, он задумчиво болтал ногами в воде.Мостки мерно поскрипывали в ответ. Смеркалось.
     А наш бедолага Петрович, бросив дрова и спрятанный в них самогон, бросился на поиски любимицы Светки. Пошарил вначале по окрестностям. Как назло, быстро темнело. Вот уж показались первые звезды в чистом сеньтябрьском небе. Петрович был суеверным человеком, и походы на кладбище в дневное-то время влекли его только количеством взятого с собой спиртного. Он то и дело поглядывал на виднеющиеся в сгущающихся сумерках оградки и кресты. Идти в ту сторону не хотелось. И вдруг он услышал, а скорее учуял всеми обострившимися от свалившегося горя фибрами своей пьяной души, козий крик: «Бе-е-е-е!». Едва слышный, он шел, конечно же, со стороны кладбища. Петрович, плюнув на суеверия, ринулся, не разбирая дороги, спотыкаясь и падая, на этот родной и знакомый зов.
-Бе-е-е-е-е! – уже слышнее раздавалось в кладбищенской тиши.
 – Иду, родимая! Иду, кровиночка моя! – со слезой в голосе повторял себе под нос Петрович, обходя оградки и запинаясь о сиротливые холмики старых могил. Наконец, уже в полной темноте, он добрался до свежевыкопанной ямы, откуда и доносился голос козы. В черноте зияющего проема, на самом дне, была его любимица. Путаясь в обрывке веревки, она нервно перебирала своими тонкими ножками по мягкой земле, и, поднимая вверх голову, подавала сигналы бедствия. Недолго думая, Петрович, движимый одним лишь желанием – спасти, сполз по отвалу и мешком свалился на дно ямы, еще сильней напугав бедную Светку.
 – Тихо, тихо, кровиночка, это ж я, твой папка, - радостно приговаривал Петрович и шарил руками в темноте. Наконец, нащупав мохнатое теплое тельце, он сграбастал ее и прижал в приливе чувств к себе, как ребенка. Светка учуяла хозяина и затихла. Так они сидели несколько минут, не шевелясь.
 – Ну, пошли домой, гулена, - сказал Петрович вставая. И тут, глядя на звездное небо в проеме могильной ямы, Петрович начал понимать, что домой они попадут нескоро. Даже стоя в свой довольно немаленький рост и вытянув вверх руки, он не смог нащупать край могилы. Кромки с обеих сторон были увеличены выкопанной землей. Иваныч поработал на совесть. Естественно, Петрович знал, чьих это рук дело. И от бессилия и пьяной злости стал он крыть соседа такими отборными словами, что кресты, наверное, содрогнулись и заворочались в могилах их обитатели. Тем временем Виктор Иванович закончил омовение и, облачившись в комплект белого нательного белья с тесемочками на кальсонах и вороте просторной рубахи, мирно шествовал из бани в дом. Со стороны могло показаться, что человек после трудного дня устал и оттого покачивается из стороны в сторону. Однако Иваныч в тиши предбанника сперва охладился пивком, а затем принял еще беленькой «на помин души», вспомнив  про свежеусопшего односельчанина. И стало ему хорошо и чисто. И душе и телу. Вдруг налетевший порыв теплого предосеннего ветра донес-таки до него те мысли и слова, что выкрикивал со дна ямы Петрович, прижимая к себе дрожащую от страха козу. Иваныч прислушался. – Помогите, мать-перемать! – услышал он. И как был, в подштанниках, босой, бросился через кладбище на подмогу. – Мать-перемать, да помогите же! – неслось уже ближе. Иваныч знакомыми тропинками, в кромешной темноте, успешно приближался к цели.
3
    Подбежав к темнеющему проему, он изрядно запыхался. Навалившись грудью на высокий отвал, окружавший могилу, он всмотрелся вниз. Белая рубаха Иваныча ярко высветилась на фоне свежевырытой земли и звездного неба. Вдруг совсем рядом раздался голос Петровича, гулко звучавший в стенах ямы: - Кто здесь?! Иваныч вздрогнул. – Петрович, ты, что-ли?! – негромко буркнул он. И, подумав немного, добавил, - Руку давай!... Из ямы почему-то в ответ вылетел обрывок веревки, уходящий в темноту. Иваныч подобрал веревку и осторожно потянул ее чуть дрогнувшей рукой. На том конце послышалось сопение и какая-то возня. Снизу донеслось: «Тяни, что ли?!» - Тяну, Петрович! – громким шепотом отвечал Иваныч. «Легко идет»,- нетрезво удивился про себя Иваныч. Ни в Бога, ни в черта он не верил. До сегодняшнего дня он верил в телевизор, который смотрел, и в могилы, которые копал. Поэтому когда из темноты вслед за веревкой вдруг показалась козья голова, затрясла бородой и сказала: Бе-е-е-е!- Иваныч выпустил из рук веревку. Шарахнувшись от испуга всем телом назад, он сделал кувырок через голову и очутился на четвереньках. Бедная коза свалилась на голову своему хозяину. Под неистовые маты Петровича и жалобное блеянье Светки Иваныч сперва как был, на четвереньках, перейдя потом в мерный галоп, побежал не разбирая дороги и оглашая спящие окрестности воплями: - Чур меня, черти окаянные! Чур меня-а-а-а! Крыльцо его дома освещала тусклая лампочка, которая и стала путеводной звездой в этом мраке и ужасе. Прибежав в дом, он, ничего не в силах сказать сонной жене, как был, в кальсонах, перепачканных землей, залез под одеяло, прижался к теплому боку Варвары и затих.
     Петровича спасла жена. Людмила завозилась по дому и не сразу хватилась «своего Петеньку».Вооружившись фонариком, она, кутаясь в платок, вышла на поиски. Кое-как миновав ограду кладбища, подсвечивая себе, она услышала в ночной тиши Светкин голос. Честно говоря, эти козы были ей, как говорится, «до лампочки». Забот по хозяйству и без них хватало. Просто она любила своего Петровича и терпела разные его старческие причуды. Лестницу, легкую и удобную, Иваныч днем оставил у соседней могилки, да с испугу забыл про нее. Спустив лестницу в яму, женщина вызволила обоих узников и отвела их спать. Петрович что-то все бормотал себе под нос про архангелов, приняв, видно, белую рубаху Иваныча за оперенье. Но покорно следовал за лучом фонарика, таща за собой на все том же обрывке веревки полуживую от страха Светку.
      Начинало светать. Деревня потихоньку просыпалась. Запели петухи. Коровы «пробовали голос» в теплых сараях. Наступил новый день.
Целую неделю после случившегося при появлении Иваныча на улице или в магазине затихали разговоры, и все вновь принимались обсуждать на все лады ночной казус, обраставший с каждым разом новыми подробностями.
     Со дня этой нехитрой истории минул год. Виктор Иванович с тех пор не пьет. Стал бывать в церкви, что в соседней деревушке. А для выкопанных ям на кладбище сколотил специальный настил. И Петрович завязал. С самогоном. В политику ударился. Газетки читает да колет свои любимые дрова. А Светка? Коза быстрее всех забыла ночное приключение. Выросла. И дает молока больше всех. Потому что любимица.         
                Я. Котов . 2008 год.