В 1956 году Разъезду Супротивный назначено было стать станцией Северной железной дороги. А какая же станция, имеет всего четыре нитки путей? В такой тесноте сортировать составы неудобно, да и места для составов мало. Стали строить пятую путь.
На разъезд зачастили составы груженые баластом. Их загоняли на крайний с северной стороны путь и ссыпали гравий под откос. Там его большой бульдозер расталкивал по нужному месту. А как только он управлялся с этой работой, прибывал новый состав. Когда насыпь была готова, на разъезд прибыл путеукладчик истал настилать пятую нитку путей.
Рабочих привезли в теплушках. Чуть не целый состав. Собирали по всей стране. Вербовали. Кого среди них только не было. Ни один человек не походил на другого ни нравом, ни обличием. Правда была среди них прослойка бывших заключенных. Довольно толстая прослойка. В среде остальных рабочих их выделяло обилие татуировки на руках.
На запястьях у многих выколоты были фрезки. У некоторых был изображен закат солнца, точно такой, как на пачке папирос:"Север". На каждомпальце синела печатка или буква заветного слова. А когда эти люди после работы приходили на речку искупаться и снимали рубахи и штаны взору обалдевших от невидали пацанов являлась картина ошеломляющая.
Чего только не было нарисовано на теле этих людей! Целая галлерея картин, портретов, силуэтов, фресок и надписей пестрела на их руках, ногах, спинах и животах. Пацаны, которым довелось мыться с ними в посеелковой бане, божились что на причинных местах у них такое, что нескоро и выговоришь. Взгляд этих людей был угрюм. А вели они себя замкнуто. В общении с другими были резки игрубы.
Среди этих людей, случились и такие, каких в народе называют головорезами. Они ночами пили водку и играли в карты под интерес. И однажды один из них проигрался до последней копейки. А когда платить стало нечем, поставил на кон жизнь человека.
Мертвая тишина повисла над столом. У банкрота спросили:
– На кого? –
Людей в поселке этот человек по фамилии не знал. Его дружки тоже. Но по поселку уже которую неделю ходили слухи, что на вальщика леса – Патрахманова Абдула, отправлены в трест документы на присвоение звания: Герой Социалистического Труда. Об этой поселковой новости прослышали и строители.
– На Героя, – холодно блеснув в полумраке глазами ответил банкрот.
– За Героя, много дадут… – напомнил ему банкующий.
– А-а-а, всё равно вышка… – с обреченным безразличием и отчаянной бравадой протянул будущий убийца. – Сдавай! –
Этот кон он проиграл еще скорее, чем предыдущие.
– Когда? – Прозвучал в гнетущей тишине, какая снова повисла над столом, зловещий вопрос.
– В воскресенье. –
– В это воскресенье, Ильин день. – Напомнил кто-то из игроков.
– Вот и лады. Жил Абдулом, а Ильей преставится. Условие знаешь? –
– Знаю. –
– Повтори, чтобы все слышали. –
– Если не я, то меня… –
– Правильно. А кто свидетелем пойдет? –
– Кто банковал, тот и пойдет… – блеснув железной фиксой, предложил сидящий за дальним углом стола. – А место? –
– Его дело. Где захочет, там и порешит. – Безразличным голосом уронил старший.
– А все же? – не унимался фиксатый.
– В столовой, – как о давно решенном заявил банкрот.
– Ждать тебя будет, или на мальчишник позовешь? – Съехидничал верзила, приткнувшийся по правую руку от банкующего.
– Он сам туда почти каждый выходной шастает. Пьет по черному. С корешем своим шастают. – Неохотно пояснил должник.
– Непохоже. Вроде мусульмане…–
– Постятся как мусульмане, а пьют, как мы. –
– Лады. –
С тем и разошлись.
Воскресенье пришло в поселок с грозой и дождиком. Перед обедом небо заворчало где-то за Шестеринским увалом и скоро из-за ближней кромки леса на поселок навалилась свинцовая туча. Дождь был не холодный и не затяжной. Просыпался споро, почти весело и к обеду на улице было ясно и почти сухо. А с обеда и совсем разведрило.
Мальчишки в эту пору лета уже не купались. В этих местах пацанов с августа месяца мамки на речку не отпускают. А кому спрашиваться не надо – сами не ходят.
Сегодня братья Володька и Сенька отпросились у матери в кино пораньше. Теперь, когда дом был построен и не нужно было ужимать каждую копейку, а отец в кузне хорошо зарабатывал, в кино их отпускали по нескольку раз на неделе.
Перед сеансом по выходным дням у клуба парни и молодые мужики играют в волейбол. Силачи мерятся удалью молодецкой, выметывая над головой неподатливую штангу. Заядлые биллиардисты катают в клубе шары. Ушлые авантюристы стучат в стенку на пятаки и прочую карманную мелочь. А недозрелая ребятня мечется возле тех и других, подыскивая для себя какую-нибудь новую утеху. А не найдя ничего стоящего, затевает игры-догонялки или прятки.
Так было и на этот раз. Правда, волейболисты у клуба еще не собрались и на площадке было пусто. Взрослая молодежь толкалась в клубе, где четверо парней усердно тыкали деревянными палками стальные шары истертого и разбитого биллиарда. Из кинобудки слышалось урчанье шестеренок станка для перемотки ленты. Киномеханик Леонид готовился к показу фильма. Младшая ребятня угорала в догонялках, а угорев, затевала игру в прятки.
Солнышко с обеда не покидало своего привычного места. Лишь иногда заслонялось кудрявыми облачками и снова выглядывало на поселок.
По улице гулял свежий западный ветерок. Приветливо встречался с прохожими на оживленных улицах и проулках поселка. По праздничному баловал с мужиками, выдувая из неуклюжих цигарок яркие искры, грозя прожечь новую сатиновую рубаху.
Заигрывал с девками и молодухами озорничая в подолах сарафанов. Задирал на обратную сторону хвосты курам. Трепал развешанные на веревках постирки. Это был один из немногих погожих предосенних дней скупого на тепло северного лета.
Под вечер ветер угомонился. Солнышко лучилось ласковым предвечерним теплом и светом. Поселок лесорубов притих в ожидании покоя и отдыха.
Преданные почитатели Диониса уже успели выпить, напиться и опохмелиться.
Бузутеры уже сошлись в кулачки и получив необходимую долю затрещин на время перемирились. Привычные к горьким испытаниям судьбы ждали новых капризов фортуны.
Умеренные чревоугодники еще только собирались воздвигнуть с соседями убористые столы. В складчину любое застолье не в тягость.
Большинство же населения поселка управив все текущие хлопоты, отрешилось от дел насущных, разрешив себе этот не частый и всегда желанный отдых.
Бабы сидели на завалинках домов, лакомились подсолнухом и судачили с соседками о прошлых и будущих заботах. Мужики говорили о делах, войне и политике. Старики пророчили о жизни. Старухи жмурились на тепло и мирно ворковали о прежних временах. Парни и девки готовились к выходу в клуб, драили на угольных и электрических утюгах клеши и блузки. Пацаны радовались всеобщему умиротворению и стрижами метались по улицам.
В поселке в эту пору оставалось единственное неспокойное место, где о покое и отдыхе сегодня начисто забыли. Столовая сегодня работала весь день и посетителей в ней с обеда не убывало.
Здесь по выходным и праздничным дням продавали к обедам и ужинам водку и вина. И если душа согласна, просит или требует уюта особого, а карман с нею не спорит – заказывай к обеду шкалик или полуштоф водки и угощай себя на здоровье. А если не умеешь пить по волчьему, садись за стол к лесорубам. Там мера проста и едина: на четверых мужиков – четверть водки. А потом – душа сама шепнет на ухо…
Абдулу сегодня душа нашептала еще на полуштофа. Он уже не все понимал в скороговорке Закия. Сам путал слова, но закадычный друг, Закий еще не дослушал всего рассказа о той клятой делянке, какую он, Абдул, умелый и известный вальщик леса – мучил едва ли не половину лета.
И сам мучился… И ребят в бригаде мучил… И бракера и мастера… Всех мучил, а сам мучился больше всех…
– Слушай… Не понимаю… Словно шайтан за зубья пилу держит. – В который уже раз устало объяснял он другу, обнимая его за плечи и раскачиваясь вместе с ним. – Не понимаю… – Снова повторял он и недоуменно тряс головой.
Закий рассеянно взглядывал на друга и согласно кивал головой и они снова крепко обнявшись раскачивались над столом...
Неожиданный удар по ножке стола опрокинул налитые стопки и купленная за их кровные деньги водка, тугой струей брызнула на затоптанный пол харчевни.
Это было оскорбление. Оскорбление вероломное. До сих пор с ними соседи обращались вежливо и приветливо. Ценили их сноровку и трудолюбие. Уважали.
А это кто же так неучтиво их оскорбить вздумал?!!
Незнакомый мужик стоял у стола и вместо извинения выкрикивал в адрес друзей новые оскорбления. Словесная перепалка переросла в тычки и скоро все трое потянулись к выходу. На простор…
Старший брат остался в клубе возле биллиарда, а Сенька с мальчишками возле клуба играли в прятки. Сенька забежал за будку клубного электрогенератора и спрятался за низеньким забором. Здесь не скоро найдут и обзор отсюда замечательный. И клуб и столовая – как на ладони. А если и обнаружат, то из этой засады скорее добежать до застукалки. И ему опять не придется водить.
Водила-Колька пустился в другую от Сеньки сторону и стал прочесывать дальний конец игрового поля, где попрятались остальные ребята.
Вдруг из коридора столовой донесся шум. Следом посыпалась на улицу отборная брань. Скоро на невысокое, в три ступеньки, крылечко вывалились три мужика. Первым шагал и матерился незнакомый Сеньке мужик. Сбежал с крылечка и разом обернулся к шедшим в обнимку Абдулу и Закию. Они не матерились, но и не улыбались, напряженно разглядывая незнакомца.
Сенька едва успел догадаться, что этот мужик колонист, как в поселке люди именовали обитателейтеплушек.
– Наверное не поделили чего-нибудь? – Про себя подумал тринадцатилетний мальчишка.
Колонист стал кричать еще громче и махать руками. Подскочил к Абдулу и стукнул его кулаком по груди. Стукнул по бабьему, словно тряпкой махнул.
Сенька успел подумать что вот и драться не научился, а в скандал лезет.
Но Абдул после этого глупого, как показалось Сеньке, удара покачнулся и повалился назад себя. Он упал на спину возле крыльца и вытянулся в струнку. Слегка взметнулись носки сапог и безжизненно упали на землю. Сенька не мог понять, что случилось с дядей Абдулом и только несколько мгновений спустя заметил на его груди красный фонтан.
Кровь вырывалась из груди и тугой струей брызнула на сырую землю. Дядя Абдул лежал не шелохнувшись. Ошалело переведя взгляд на незнакомца, Сенька увидел его окровавленные руки и нож. Капли крови срывались с лезвия. Убили!!!
Закий оторвав полу рубахи пытался заткнуть рану на груди Абдула. Это его и спасло. Второй удар ножа запоздал на три сантиметра и ударил его не в грудь а в руку. Распорол предплечье до локтя. Потеряв равновесие, Закий повалился рядом с другом.
Озверелый убийца отскочил в сторону, кинулся бегом в глубь улицы и засел в разобранном на ремонт здании конторы.
Сенька сломя голову бросился в клуб к старшему брату. Уже потом с крылечка клуба, выглядывая из-за спин взрослых парней Сенька видел, как женщины-татарки принесли простынь и закинув тело, устроились в полукруг. Ритмично раскачивались, как бы кланялись и читали молитвы на непонятном языке.
Бандит выскочил из своего укрытия и кинулся по тротуарам к железной дороге, намереваясь укрыться среди своих.
Навстречу ему, ничего не подозревая, шел из гостей, слегка навеселе дядя-Ваня. Он не замечал ничего происходящего на улице потому, что занят видимо был воспоминаниями о хорошо проведенном времени и укладывал в память приятные воспоминания.
Бандит взмахнул рукой на этот раз на три сантиметра раньше и нож описав зловещую дугу перед грудью прохожего, оставил на бежевой его рубашке жирную полосу от окровавленного запястья убийцы. Дядя-Ваня ничего не понял и продолжал шагать дальше, изредка останавливаясь и оглядываясь вслед необычному человеку. Когда же надоумили его посмотреть на рубашку, дядя-Ваня ойкнул, и уже пошел дальше чаще останавливаясь и все пристальней взглядывая на грудь.
А бандит бежал к разъезду. И убежал бы, поскольку участковыймилиционер жил за двенадцать километров.
Но на пути его встал на двух протезах вместо ног, инвалид дядя-Боря. Он видел, что происходило у столовой.
Дом дяди-Бори находился на половине пути от клуба до станции. Выглядывая из-за угла изгороди, он ожидал бандита. А когда тот добежал до него, ударил железной трубой по ногам. Бандюга взвыл зверем и пластом рухнул на тротуар.
Набежали мужики и стали бить душегуба, а потом уволокли в дежурку,связали и заперли на замок. Дружки бандита видели все происходящее в поселке и собравшись толпой бросились на выручку. Улица поселка огласилась грохотом тяжелых каблуков нескольких десятков мужиков. В руках нападающих замелькали кастеты, цепи и прочая бандитская снасть.
Поселковые мужики отступили в глубь улицы. Из прилегающих домов стали выскакивать вооруженные поленьями и кольями лесорубы и число местных жителей скоро переросло ораву нападающих. Теперь волна дерущихся покатилась к станции.
До вагонов ораву бандитов не догнали, как навстречу преследователям выскочило новое подкрепление. Снова две толпы мужиков катились по улице вглубь поселка. И еще новые силы нашлись у лесовиков и опять перевессилы оказался на их стороне. Последний прогон двух дерущихся на бегу враждебных лагерей был самым жестоким и ужасающим.
Когда более полсотни мужиков обутых в кирзовые сапоги с воплями и благим матом гонятся друг за другом по асфальтированному тротуару – это одно дело. Но, когда такая же орава грохает каблуками по тротуарам тесовым, да еще уложенным на брусья над прорытой по стороне дороги канавой, где грохот сатанинской чечетки усиливается как в барабане, это надо видеть и слышать. Перепуганные пацаны поселка, попрятавшиеся в огородах улицы, именно это видели и слышали.
Нет смысла подробно описывать всю мерзость совершаемого людьми в эти минуты. Но не трудно представить, что происходит с телами смертных в таких страшных сшибках. Побоище закончилось когда последние колонисты были рассеяны за теплушками своего становища.
Закия отправили поездом в районную больницу. Несколько переливаний крови и несколько недель лечения вернули ему здоровье. А через несколько месяцев пришло известие о присвоении ему звания Героя Труда. Но после пережитой трагедии это Закия вряд ли порадовало.