Он успел все же вскочить и пустить очеред по набегающим фигуркам, одна из которых пошатнулась и упала, но тут его словно толкнуло в грудь в несколько кулаков.
Вокруг сгущался туман, когда он очнулся. Он шагнул в туман. И туман заключил его в свои сырые объятья. Он заторопился домой, а туман последовал за ним, нашептывая что-то жуткое, маня и отталкивая.
Он то и дело оглядывался, боясь глупых выстрелов в спину, и спешил, потому что туман становился все гуще и надо было успеть сделать что-то важное. Туман отступился от него, когда он вошел в подъезд. Туман боялся светящихся окон и всячески затушевывал их свет, но еще больше он боялся тех, кто за этим светом.
Он так и не нащупал выключателя на стене, оказавшись дома, и не зажег свет. И это было даже хорошо. Он не хотел, чтобы туман заметил его и со всей злобой обрушился на окна квартиры, плача и просясь войти. И тогда Он решил перехитрить туман и распахнул окно в комнате. Туман потоптался за окном, принюхался, и застыл. Не решался проникнуть внутрь, словно не смел тягаться с царившей в комнате темнотой.
Он улыбнулся, закурил, и принялся чертить сигаретой круги в воздухе, подразнивая туман ее тусклым огоньком. Туман равнодушно клубился за окном. Не обращал внимания. А потом и вовсе прильнул к соседним окнам, в которых горел свет и за которыми были люди.
Он вздохнул. Боялся тумана, но не хотел себе в этом признаться. Посидел в тишине немного и вспомнил - любил почитать перед сном. Поднялся, чтобы взять книгу, но там где были книги, теперь был мрак (или туман – засомневался: вдруг хитрюга все же проник в комнату и посмеивается в сторонке?). Что ждало его за предполагаемым мраком, он не знал.
Оставшись без книг, позвонил кому-то и долго разговаривал. А туман дежурил на улице и ждал. Ждал, потому, что так положено.
И когда он оказался на улице, туман вновь обрушился на него, но не с удесятеренной злобой, как предполагалось, а с каким-то казенным, для отписки, энтузиазмом. И от этого стало еще страшнее.
А Он все шел и шел и не сбивался с пути, потому что не помнил пути. Думал: “Она должна петь, тогда я пойду на голос”. И улыбался этим мысли. И отгонял этой улыбкой верных слуг тумана: тоску, безнадежность и страх.
А потом случилось нечто странное: туман стал его поводырем. И Он шел за ним. Не оглядывался, не боялся больше выстрелов в спину. Туман был ориентиром. – единственным ориентиром. Он почему-то верил, что туман не обманывает его – обман заключался в чем-то другом. Главное – дойти, пусть даже наощупь.
И дошел.
Протянул руки, хотел сказать что-то, для чего никогда не бывает слов. Спросил, поражаясь своей серьезности:
- Почему ты не пела?
Улыбнулась. Он обнял ее, а туман обнял их обоих. А потом шли вдвоем. А туман шел за ними.
Она спросила вдруг:
- А куда мы идем?
Но только туман знал – куда. Он хотел сказать, что они идут туда, где горят огни, которых боится туман, но сказал только:
- Не знаю…
И понял - действительно не знает, где теперь горят огни, которых боится туман.
- Ничего не видно, – сказала она.
И Ему показалось, что это говорит туман. И Он обнял ее, чтобы не верить в это.
И туман поглотил их.
Корреспонденции с фронта того дня в основном сводились к следующему: в районе семи часов утра превосходящие силы противника, применяя так называемые психогенные отравляющие вещества, сумели занять стратегически важный населенный пункт N. К вечеру ценой кровопролитных боев противник был выбит из местности. Соотношение сил восстановлено