Очередной поп-певец трясет задницей на экране. Опять песня про любовь. Опять простая мелодия и текст, просто чтобы отплясывать. Но я не могу не внимать. А что мне еще делать?
- Простите, вы консультант этого отдела?
Я киваю, через белые стеллажи машин я подхожу к некрасивой толстой женщине. Рефлекс растягивает мои губы в улыбке. Пальцы сами собой скользят по бейджу. Я ставлю ноги так, чтобы выискать на ступнях маленькую точку, которая еще не стонет от усталости.
Женщина что-то говорит мне. Я улыбаюсь, раскачиваюсь на мысках.
Я машина. Я тостер.
Женщина что-то говорит, я киваю. Мозг на автопилоте разворачивает тело к стеллажам. Руки сами протяги-вают коробку с тостером. Это мог бы быть я, если б умещался в коробку…
Зачем этой старухе машина ленивых американцев? На кой черт ей тостер? Это что, попытка плыть по реке времени, а не висеть в болоте старости? Зачем? Для чего?
Моя улыбка – ширма скрывающая смерть. Мою смерть, смерть этой старухи…
Попсовый певец сменился лицом диктора… Он говорил, говорил и говорил. Старуха пробила свой тостер на кассе и ушла… Кто-то убавил звук телевизоров…
Я стал часто думать о смерти. В холодных залах магазинов, похожих на склеп, я среди пластмассовых заро-дышей таких как я… Тостер, утюг, пылесос – чем я отличаюсь от них? Что я знаю?
Целыми днями я смотрю размноженные на десятки лица певцов, ведущих, политиков…
Я преклоняюсь перед ним. В своем доме я хочу повесить гигантский крест с распятым Христом… Отпилю Христу голову и на ее место я поставлю телевизор. Так я услышу Бога.
Сяду на диван, возьму пульт и через миг услышу голос небес, услышу великую истину.
В зал неожиданно зашли несколько шумных людей. Они с громким хохотом хватали то одно, то другое… Они злили, мешали, раздражали…
Я – тостер. Я – тостер. Я не полезу к ним, я боюсь за работу.
Покупатели громовыми голосами говорили о стиральных машинах…. У меня кружилась голова… Диктор ис-чез с экрана. На миг наступила тишина. Я представил себе гигантское распятие, представил телевизор – голову Бога, его рот, уши и глаза. Телевизор был старым, я встал на табуретку. Пока поднимался, не удержался – поцеловал ступни Христа, потом повернул выключатель. Бог показал мне попсовый клип… Я приплясывал на воображаемой табуретке, в воображаемой комнате…
Я открыл глаза, свет ламп ударил и ослепил меня. Покупатели смеялись, двое менеджеров – мои знакомые пытались их утихомирить… Мне стало плохо. Закружилась голова, ныли ноги. Я держался за стеллажи и пытался не смотреть на свет… К горлу подкатила тошнота…
А в это время в телевизорах убивали детей. Размноженная десятки раз картинка стала апофеозом геноцида.
В телевизорах убивали детей. Их раскрытые рты выплевывали беззвучные крики. Потому что мы выключили звук.
В телевизорах убивали детей… Я посмотрел на часы. Магазин закрывается. Пора домой.
Моя улыбка – ширма за которой скрывается смерть. Дома я никогда не улыбаюсь. Я пришел домой, я упал на диван. Ноги горели огнем. Моя рука нащупала пульт… Я усмехнулся и представил свой телевизор на распятии…
Я переключал каналы, но смотрел на воображаемое распятье… Вообразить на месте антенны терновый венец, или это явное богохульство? Думаю, не стоит… Я так устал.
Устал стоять и изображать бодрость. Устал улыбаться. Устал видеть тупых людей, озабоченных пластмассо-выми машинами. Все это было неправильным, изломанным и ненормальным.
Телевизор бубнил, я представлял его на распятии… и начал засыпать. Я люблю спать, я вижу сны. Яркие и живые… Такие сны мне не покажет даже распятый Бог в своем телевизоре. Я стал засыпать, телевизор бубнил что-то… мелькали картинки, слипались глаза…
Я приоткрыл глаза – голова Христа показывала помехи. Бог замолчал. И я уснул…
…где-то вдалеке крикнул стервятник, он сегодня попировал славно. Иуда проводил величавую птицу взглядом. Это всё жара, видимо она убила что-то живое, остановило чьё-то трепещущее сердце. Нестерпимо хотелось пить, Иуда краем хитона вытер пот со лба, но облегчения не приходило, горячая тога обжигала горячее тело. Кто-то подтолкнул его в спину, призывая двигаться дальше. Они шли вперёд уже почти шесть часов, а человек, который вёл их, не остановился ни разу, он лишь улыбался ветру и не проявлял никаких признаков усталости. Иуда снова по-плёлся вперёд.
-Учитель, твои ученики устали. – Это Пётр, самый храбрый, он никогда не боялся сказать, но он был и самым преданным учеником.
-Я знаю, Пётр, но до конца осталось немного, тем радостнее будет отдых для всех нас.
Пётр склонил голову и замолчал. Пыль резала глаза, природа здесь была мертва, хоть рядом и текла река. Иуда посмотрел себе под ноги – только камни и засохший песок, покрывший уродливыми язвами всё тело земли на многие шаги вперёд. Ветер молчал, и обычной водяной прохлады не было. Иуда чувствовал, как его глаза закатыва-ются, и он всё чаще спотыкался. Неподалёку Марк в очередной раз переложил мешок с одного плеча на другое, он берёг его пуще самого себя, хотя там были только приспособления для письма. Человек впереди не был тронут пы-лью, его хитон была идеально белым, и казался той самой звездой, которая когда-то привела к нему волхвов. Хитон блестел на солнце, резал глаза. Иуде хотелось моргнуть, но он не сделал этого. Он лишь вздохнул и продолжил идти. Пётр больше не произносил ни слова, он шёл, чуть сгорбившись, опустив голову, словно нашкодивший ребёнок, Иуда поневоле улыбнулся, но тут же спрятал свою улыбку, испугавшись своей дерзости.
Где-то вдалеке снова пискнул стервятник.
-Птица явно довольна. – Буркнул Иоанн.
Большинство подняло глаза в небо, которое взирало на путников бесстрастной голубизной. Марк неожидан-но остановился и сбросил мешок с плеча, тот, который берёг пуще жизни.
-Это не птица. Смотрите!
Мелкие волны неслись вперёд, лениво неся влагу мимо путников. Иуда увидел посреди этого ленивого спокой-ствия руку, торчащую над поверхностью воды и судорожно пытающуюся зацепиться за неё.
-Там ребёнок… - Шепнул Иуда.
Человек в белоснежной тоге остановился и смотрел на детскую руку, тщетно пытающуюся забраться на воду.
Иуда дёрнулся вперёд, расталкивая идущих, но остановился, потому что рука человека в белоснёжной тоге поднялась в запрещающем жесте.
-Но, Учитель, это… ребёнок.
-Чистое сердцем и верой дитя Бог призывает к себе.
-Он же погибнет…
-Правильно, Иуда, погибнет, но так должно было быть. В этом мире ничто не происходит без воли Господа, деяние твоё нарушит его волю. Мальчик обретёт жизнь вечную.
-Но… - Иуда не знал, что сказать. Рука над водой заметалась, крича о помощи. Иуда обернулся и посмотрел на остальных: никто не сдвинулся с места.
Над поверхностью воды показалась голова мальчика, он неистово закричал. Иуда рванулся вперёд, оттолкнув руку учителя.
-Остановите его.
Пётр и Матфей побежали за Иудой. Учитель поднял глаза к небу и закрыл их.
Иуда бежал что есть сил, мальчик был ещё жив. Мужчина бросился в воду, но не смог проплыть и метра, сверху на него обрушились тела его друзей.
-НЕЕТ!! ПУСТИТЕ!! ПУСТИТЕ МЕНЯ!!!
Голова мальчика снова погрузилась под воду.
-ААА!! ПУСТИТЕ!!!
Иуда пытался выскользнуть, но его крепко держали, отчаявшись, он заплакал, сглатывая солёные от пота слёзы. Человек в белоснежной тоге спустился с холма и подошёл к кромке воды. Иуда и державшие его увидели, как Учитель наступил на воду, но не погрузился в неё. Он подошёл к ученикам и склонился над Иудой.
-Отпустите. – Пётр и Матфей тут же отошли.
Иуда плакал и не мог остановиться, даже влага не приносила облегчения.
-Иуда, встань.
-Нет…
-Встань и посмотри на меня.
Этому голосу нельзя было сопротивляться.
-Ученик мой, подойди.
Иуда двинулся к учителю, погрузившись в воду по пояс, казалось, что он стоит на коленях.
-Не скорби, обрёл покой сей отрок. На всё Воля Божья, и не нам рушить предначертанное им.
Учитель побрёл в сторону берега. Иуда провожал взглядом уже не рушившую спокойствие воды детскую ру-ку и плакал.
Сверкающая рябь воды превратилась в обыкновенный «снег» в телевизоре… я проснулся. Я поднял голову с подлокотника дивана, пощупал обивку. Влажная от слез.
Я провел рукой по глазам и размазал слезы по всему лицу.
Сколько я уже не плакал? Не помню. Похоже, что долго.
Наверно у меня шалят нервы. Моя работа меня вконец доконает, моя жизнь меня добьет.
Плачу во сне… Что-то, что-то из психологии… фрустрации… нет. Сублимация? Ааа… На хер.
Я встал, привел себя в порядок. Выпил холодного кофе… лень разогревать. Проглотил с кофе кусок хлеба. Собрался на работу, пошарил по карманам… Забыл мобильник… Где он, где он, где он… А, во… вот. У меня же выходной. Мне было лень раздеваться, лень менять свою ориентацию на выход из дома. Я пошел просто погулять на пару часиков.
Что мне делать на улице?
Гулять на негнущихся ногах? Смотреть на других, таких же, как я? Таких же закабаленных собственной тупо-стью и ленью. Наше горе в том что мы не спрашиваем… Нет, спрашиваем конечно, например, сколько стоят презер-вативы? Но это не то…
А вот, почему именно так, а не иначе? Почему нужно вставать утром, а не ночью? Почему не убий, почему не укради? Почему?
Вот это наверно правильные вопросы…
Я уже и забыл как же душно в этой проклятой рубашке, если нет кондиционеров. Паршивая ткань, паршивый бледно-голубой цвет…
Что мне делать на улице?
Мне нужно купить еды…
Нужно купить успокоительных… Плакал во сне, надо же…
И можно чего-нибудь выпить…
Я пошел в магазин, бездумно проходил между стеллажами сваливая в корзину все что было в яркой упаков-ке… Я чувствую себя шестеренкой в механизме… шестеренки делают товары, шестеренки возят товар, шестеренки ходят по магазинам и покупают товар… и за их деньги шестеренки делают товары… А зачем? Зачем мне покупать, зачем им возить, зачем другим продавать? Кто всем этим управляет? И правильно ли он управляет?
Если правильно, то почему я так себя паршиво чувствую? Неужели Иисус с телевизором вместо головы врет мне? Неужели его заповеди о суперкомфорте прокладок «Олвэйз» - это ложь? Неужели ложь и то, что Макдональдс - еда чемпионов? Неужели ложь - и «не убий», и «не укради»?
- Восемьсот шестнадцать…
- Чего?
- Восемьсот шестнадцать рублей с вас…
Я уставился на кассиршу… Я онемел…
- А скажите мне девушка… а вот на хера? На хера все это? Вам не кажется, что все это – обман? Суперком-форт, райское наслаждение, блаженны нищие духом… Кому мы подчиняемся? Какие-то деньги сраные…
- Я сейчас вызову охрану!
- Кому мы, бля, верим? Богу из телевизора, или из старых книг? Бог что, ненавидит меня, если на все воля его, а жизнь моя – говно? Или нам просто надо перестать его слушать? А?
- Я вызываю охрану!
- Да все, все, не надо… вот вам девятьсот, сдачи не надо… а вся жизнь наша и реальность – наебалово, потому что поверили черт знает кому…
Я вышел из супермаркета злым и усталым. Продавщица после меня наорет на всех других… Кому-то будет плохо, кто-то на кого-то… я вновь шестеренка…
Раздувшийся тяжелый пакет с едой резал мне пальцы, солнце начинало печь сильнее…
Начинался день.
Я зашел в ларек и купил бутылку пива, сел у одного из домов на лавочку и опустошил бутылку…
Солнце пекло, холодное пиво разливалось теплом внутри…
Я подставил голову солнцу, вспомнил Ольгу…
Вспомнил как просил ее сесть на меня и обнять… сплестись как зародышам в утробе матери… Сядь на меня, и мы выпадем из мира, мы будем далеко… Я спрошу тебя, ты спросишь меня… можно без слов, просто языком ка-саний, пароль – ответ, пароль – ответ…
А она спрашивала: «Тебе хорошо?», «Может быстрее?», «Ты кончил?»…
А я просил сесть на меня и пароль – ответ, пароль – ответ, за рамками того что было бы сказано до нас и за нас…
Сядь на меня… мой член вяло кивнул и опал… Солнце пекло невыносимо, меня разморило от пива, и я уснул прямо на лавочке…
…- Нет в мире слаще вещи, чем твои губы….
-Ты льстец!
-Нет, я люблю.
Она обняла Иуду и прижала к себе, он чувствовал, как сквозь тонкую ткань её платья бьётся её сердце, как его сердце отзывается в ответ. Она посмотрела в его глаза, и он смутился, он всегда смущался её взгляда.
-Мне нужно идти.
-Я знаю…
-Ты знаешь, что я вернусь.
-Да, и это я знаю.
Он повернулся к ней спиной, и нехотя двинулся по тропе меж деревьев, она провожала его взглядом, он знал это, чувствовал это и улыбался. Его губы ещё хранили тепло её тела, Иуда вспоминал момент короткой встречи с любимой, перед его глазами проносились обрывки блаженства и стонов, он слегка обнял себя, словно сохраняя её тепло. Перед ним витал запах её волос, в небе – блеск её глаз. Иуда вздохнул, и сбросил с себя остатки неги. Ноги тихо понесли его в лагерь.
-Иуда.
-Иоанн, тебе тоже не спится ночью?
Иоанн стоял в тени деревьев неподалёку от тропы.
-Я жду тебя.
-Что-то случилось?
Иоанн вышел из тени, его глаза были тверды как камень.
-Да.
-Что-то с Учителем?
-Нет, я хотел поговорить о тебе.
Иуда посмотрел на друга прямо:
-И что же ты хочешь сказать мне обо мне?
Иоанн жестом призвал Иуду продолжить движение, и они пошли дальше по тропе.
-Ты идёшь не той дорогой, брат мой.
-О какой дороге идёт речь?
Иоанн повернулся к Иуде:
-О той, которая называется «прелюбодеяние».
Иуда не моргнул, хотя ощутил холодок, пробежавший по спине.
-Откуда ты знаешь?
-Я следил за тобой.
-Сам? Или по указанию?
Иоанн дёрнулся и сглотнул:
-Сам.
-Зачем?
-Потому что я беспокоюсь за тебя…
-Я не твой сын, Иоанн.
-Да. – Иоанн остановился. – Но ты мой брат названный, что не делает тебя менее родным мне. А брат всегда поможет брату, если тот пошёл не той дорогой.
-Я знаю, куда иду.
-Мне кажется, что нет. Ты прелюбодействуешь, Иуда.
-Ты ошибаешься, Иоанн. – Иуда вдруг услышал неожиданную тишину вокруг. – Она не замужем, и мы любим друг друга, и я собираюсь взять её в жёны, и остаться здесь навсегда.
-Даже если это не грех, остаться ты не можешь.
-Это ТЫ не можешь.
-Ты не понимаешь. Это лишь один из многих городов, завтра или через год мы пойдём дальше, и тебе всё рав-но придётся с ней расстаться.
-Но я не хочу! Я устал, Иоанн, я свободен в своём выборе.
-Нет, ты не свободен. Ты был избран Учителем, как и остальные, ты будешь нести Слово Божье в сердца и души людей. Это не мы выбираем, это судьба, всё предначертано свыше.
-Это ты так думаешь.
Иоанн посмотрел на Иуду пристальнее:
-Ты….сомневаешься в Учителе?
Иуда вздрогнул:
-Нет, Иоанн. Но…я вижу разные вещи…
-Какие?
-Я останусь с ней, Иоанн.
-Ты знаешь, что нет. Потому что ты – ученик, и без учителя ты не сможешь…
-Но и без неё не смогу!
Кулаки Иуды были сжаты, Иоанн стоял неподвижно. Иуда выдохнул:
-Нет.
-Тебе придётся с ней расстаться, иначе нельзя.
Иуда отвернулся от Иоанна и побрёл в сторону лагеря. Иоанн двинулся следом, не замечая, что неподалёку, в тени деревьев за ними наблюдают внимательные глаза Учителя.
Я уснул на скамейке, у меня сперли пакеты с едой… Отлично провел выходные… Всегда бы так… Ааапчхи! Твою ж мать… Простужаюсь третий раз за месяц… Кондиционеры, лучше от жары подохну, чем буду столько про-стужаться… но всем же насрать на нас, главное – клиент, клиент всегда прав… клиент мой господин… прямо так и вижу, как вылизываю сапоги вон той уродине, которая просирает последние деньги на пластмассовую хрень…
Пошли все на хер, я болен… По-быстрому высморкался в рубашку. Кислотно-зеленого цвета… Чтобы на ме-ня, как на маяк, корабли шли толпы тупых обывателей… Хер с ней, с рубашкой… все равно я даже пятно от протек-шей ручки никак не выведу…
Я болен… отстаньте. Что? Да, этот стоит пятнадцать тысяч… а этот двадцать… Почему? Ээээ, наверно этот лучше…
Нос не дышит… Ммм… эээ вот так выходные… и сны еще… и Ольгу вспомнил и сны эти… сколько я не дро-чил до вчерашнего дня… и не помню даже…
Да, да, да, разумеется, прибор сверхнадежен. Да. Можете не сомневаться, он прослужит вам долгие годы. Ра-зумеется… Отлично, да, очень надежный… Не хотите ли взять дополнительную гарантию на год?
Сериалы из телевизора-распятия заменяют мне личную жизнь и религию… сны и воспоминания заменяют мне секс… Секс любовь секс любовь… тоже мне камень преткновения… И не грех и не благодать… Горы книг и песен посвящены струйке белой слизи… Да, мы омерзительны. Мы потеем, гнием, вынуждены скрести себя… в нас каме-неет дерьмо, когда мы молимся, говорим о Боге, любви, мудрости… о чем угодно. И Бог просто глупость, любовь просто лужица слизи… А в рамках нашей жизни даже не имеет большой разницы, куда она проливается – во влага-лище, или на сжатый кулак… это не принципиально…
Разве мы виноваты в этом, чтобы судить нас за это? У нас есть малый выбор, малые возможности… даже лу-жица спермы может стать чем-то значимым… Смогли же мы вырастить из нее понятие любви…
Да, да, уже иду… Простите, нет, спасибо, я здоров… так просто, щекотнуло в носу… не бойтесь, не зараз-ный… Да, нет знаете, могу посоветовать вот эту модель… да вертикальное отпаривание, автоматическое очищение от накипи.. парогенератор с постоянной функцией подачи пара… Да… да, давай налей воды и брызни паром мне в лицо, чтобы я перестал думать о сексе…
Раньше мне снился кошмар, будто возвращается покупатель которому я до этого впарил бракованный тостер и избивает меня до полусмерти… А не Иуда, Иоанн-Онан и еще черт знает кто…Может, прочитать Библию? У всех маньяков была Библия, а я, похоже, становлюсь одним из них…
Да и чем плоха Библия? Куча секса, инцеста, гомосексуализма, насилия, войн, крови… Интересная наверно книга. Раз уж мне по ней снятся такие цветные сны…
Так вытрем-ка сопли… а нет, не будем вытирать… не вытирать, а размазать… Сделай несчастное лицо… Алессей Педгович, могно я уйду, что-то себя плого чувсвую? Пгостыл, видимо, голова кгужится… Да… спасибо большое…
Все, домой, домой… Голова раскалывается. Пойду в аптеку, в этот раз без всякого пива и тому подобного… противопростудные и успокоительные…
… ааааа… стол перед лежу кровать лекарства. Сильно лекарства сильно. Похож слюнявый дебила… спокой-но. Хорошо… горячо везде… дома… дома… болею…смешал… дурак…таблетки…жар…успокоился…похож на слюнявый… аааэээ жарко… лужица слизь Бог Иуда сперма телевизор распятие снег экране заболел заболел струйка сперма не виноваты человек таков что есть тому радоваться… заболел устал ломит горит ломит горит ра-доваться сперма… спать! спать? спать…
Хлеб уже слегка почерствел, но жевать его всё равно было приятно. Иуда перекатывал шарик хлеба во рту и смотрел на закат, солнце садилось ровно, без скачков света, небо было красноватым, скорее даже красным. Иуда посмотрел на свои истоптанные в пути ноги и вздохнул.
-Можно?
Иуда обернулся. Рядом с ним стоял человек в длинном хитоне, похожем на саван.
-Да, конечно.
Мужчина присел рядом и попросил хлеба, Иуда отломил кусок и протянул незнакомцу. Из хитона показалась перемотанная тряпками рука, незнакомец взял хлеб и принялся жадно его жевать.
-Ты прокажённый?
Сквозь чавканье Иуда расслышал несколько слов:
-Я тот, кому не повезло.
Солнце продолжало клониться к закату.
-Не повезло? Пожар?
Из-под тоги раздался тихий смех, Иуда повернулся в недоумении:
-Почему ты смеёшься?
-Пожар? Да, это было бы неплохо, сгореть, лучше бы я сгорел, да.
-Сумасшедший….
-Нет, просто я встретил не того человека, вернее он меня. Некий Иисус, знаешь такого?
У Иуды быстрее забилось сердце, но он не подал вида:
-Ты видел Иисуса?
-Да, и теперь ненавижу его всей душой.
-Что тебе сделал плохого Иисус?
Под тогой снова раздался смех:
-Что он мне сделал плохого? Он ВОСКРЕСИЛ меня, вот что!!
-Лазарь? Ты Лазарь?!
-Да, когда-то меня так звали.
Иуда смотрел на человека в тоге с ужасом.
-Что, боишься меня? Теперь меня все боятся, считают живым мертвецом, гонят из деревень, приходится побираться.
-Но….тебе вернули жизнь! Это великий дар…
-Это ПРОКЛЯТЬЕ! Посмотри на меня! Посмотри! Я – полуразложившееся ходячее туловище, меня ненавидят и боятся, ты думаешь, я об этом мечтал? Я, думаешь, просил об этом? О такой жизни?! Да лучше бы я продолжал гнить в могиле!!! Зачем он это сделал? Зачем? Ответь мне.
-Я… не знаю, он явил людям чудо…
-Он показывал всем могущество своего Бога, он – чёртов эгоист! Он использовал меня, и теперь я вынужден бродить по задворкам в поисках пиши, слушать проклятия людей, вот что он дал мне.
Иуда снова посмотрел на солнце.
-Нет, не смей, он несёт добро, он учит людей прощению и смирению.
Снова смех:
-Да….И поэтому он оживил меня, чтобы люди научились смирению и прощению. Я должен простить его? Должен, по-твоему?
-Я не знаю.
-А я знаю. Я знаю, что он здесь, и я убью его вот этим ножом.
В закатном солнце блеснул клинок. Иуда вскочил:
-Я не позволю, никто не тронет его.
-А ты что, его раб что ли?
-Я его ученик.
-А, слышал о вас, ученик и раб – одно и то же. Тогда и ты умрёшь, раз встал на моём пути.
Человек в тоге махнул кинжалом, но не попал, Иуда перехватил руку Лазаря, и нож вонзился в тело человека в хитоне, Лазарь захрипел и упал.
Иуда посмотрел на свои руки.
-Нет…..
Лазарь продолжал хрипеть.
-Господи, я убил…. Я убил….
Иуда упал на колени и зарыдал. Лазарь пополз к апостолу.
-Нет!!! Отойди от меня!!!!
-Сп……
-Не подходи!!!!
-С…..сп….
-Что тебе нужно?!!!! Что?!!!!!
Лазарь открыл глаза, на полуразложившемся черепе мелькнула улыбка:
-С……сп…….спа…сибо..спасибо.
Человек в саване испустил дух. Иуда опустился перед ним на колени и сжал руку, замотанную в тряпки.
Простите, нет, я не приду шшмммм, да, шммм, заболел… жар, насморк… да…понимаю…хорошо… постара-юсь как можно скорее…
Бросаю трубку. Голова ноет уже от двух минут разговора. И неизвестно, кто виноват, мое больное тело или гайморитный голосок директора скороговоркой выпаливающего слова…
Жар, ломота. Хочу лежать, но не могу. Привычка.
Включаю телевизор на всю громкость. Хочу немного прибраться в квартире. Захожу в ванную – запихиваю гору грязного белья в машинку, ставлю режим, иду на кухню. Забыл насыпать порошок…. Выключаю, сыплю поро-шок… И я еще работаю консультантом бытовой техники…
Жар, ломота и кашель. Утренний кофе проходит по горлу, как наждак, я продолжаю пить, пока к горлу не всплывает тошнота. Теперь хватит. Ставлю грязную посуду в посудомойку. Горы грязной посуды остаются в рако-вине. Положу и их потом…
Включаю пылесос, резкий звук бьет в уши, голова начинает кружиться… Насадка вяло елозит по ковру, спо-тыкается, выплевывает почти заглоченную пыль и мусор.
Выключаю телевизор, убираю пылесос. Шумит посудомойка, шумит стиральная машина.
Меня бьет озноб.
Заворачиваюсь в одеяло, глотаю лекарства, включаю телевизор. Меня бьет дрожь, ноги холодеют, будто в ванне со льдом…
Телевизор что-то показывает, но перед глазами все плывет, я вижу шевелящиеся кубы, переливающиеся ова-лы… В этот раз мозг даже не может вообразить распятие с телевизором. Просто ящик…
Одним из феноменов культуры Нового времени является отказ от обожествления мира – entgotterung. Этот феномен не означал атеизм, это ситуация когда мыслящее эго заменяет Бога, эго становится основой всего. Молитвы к Богу, святость, все это продолжало иметь вес, но не имело никакого отношения к божественному Абсолюту. Вся вера, святость и молитвы становились имуществом субъективного мира индивида. Но немного позже Ницше скажет «Бог умер» и даже условные святость и молитвы останутся просто атавизмами.
Да, да, все верно, атавизм, как хвост. Все совершается по воле Божьей, тогда зачем мы должны просить его о чем-то? Если все и так, как он хотел? Если он якобы дал нам свободу, зачем тогда нужна его воля? Или свободы нет? Или или или или или каждая молитва приближает конец света, каждая молитва, просьба, исполняемая Богом, угро-жает его замыслу…
Аааааа, что?! Что? Кто? Да, сейчас возьму, возьму, только потише… Але? Да? Кто это? Ааа, да, привет… Да, заболел. Ну… как хочешь,… Ааа, хорошо… Не стоит, нет, ниче не надо, таблетки есть и ладно… Да, хорошо, пока…
Я только сейчас заметил, как пуста моя квартира. Стеллажи, шкаф, диван, кресла, телевизор. Ничто кроме этого не удерживает на себе взгляд. Мне нравится. Ничего лишнего. Нет еще одного повода подумать о чуждости вещей. Когда обнажается нечто такое, и вещь становится просто вещью, куском материи в пустоте, без названия и предназначения.
Иду-иду…
И вот - в дверях «друг» и коллега с кривой улыбкой на лице и пакетом в руке.
- Привет, как себя чувствуешь?
- Так же, как ты выглядишь. Я и шшшшмммм сам знаю, что хреновая шутка… привет.
- Ну, так как?
- Хреново.
- Плохо, парень, очень плохо.
- Да неужели шшшммм?
- Ну, если все так плохо, вот держи, я тебе тут принес всякого, а я…
- А, извини, проходи.
Да, давай, заваливайся в мою берлогу, про которую потом разболтаешь. Да, херово он живет, коллеги, весьма херово…
Я смотрел, как он снимает ботинки, озираясь по сторонам. Он пялился в каждый угол. Я взял у него пакет. В нем лежали три мятых апельсина, два потемневших банана и пачка сока.
- Чая будешь?
- Нет, давай лучше я сам сделаю
Я задумался: чужой человек, копающийся на моей кухне…
- Валяй, чай и сахар там сверху… найдешь, в общем…
Я сел на диван, выключил телевизор.
Вернулся коллега с чаем. Мой чай был не сладкий. Я промолчал.
- Ну, шшммм колись, кто заставил тебя припереться?
- Ааа?
- Ну наверняка шеф стал впаривать про корпоративную этику…
- Нууу, вообще да, вроде как бы… Нет, ну это понятно, что раз ты заболел, то надо навестить… но мы думали, думали…
- И надумали послать шшммм тебя…
- Ну вроде как бы…
Он молчал и пил чай.
- Не надо было заставлять кого-то идти…
- Ну почему заставлять-то…
- Да потому… не надо тебе быть тупой болванкой шшшммм, которую выбрали козлом отпущения. Скажешь, что нет, шшшммм а на самом деле – да. Ты болванка, болванка, полено… болванка, болванка, болванка, болванка, шшшмм болванка, болванка, шм болванка… если много раз произнести слово – то оно напоминает какую-то ино-странную тарабарщину… звучание отделяется от вещи, вещь становится просто вещью. Диван просто диван – а не уют, мягкость, сон и секс… это просто диван. И ты сейчас просто диван, диван, диван, диван – странное слово на чужом языке.
Коллега не отвечал. Я забыл его имя. Он молчал и смотрел в чашку. Болванка, тупая болванка…
- Знаешь, мне сны снятся на библейские темы… не знаешь, к чему это?
Он отрицательно мотнул головой и вновь уставился в чашку.
- Ладно, извини, но я устал. Спасибо, что навестил.
Он кивнул, отнес чашку на кухню. Вернулся в гостиную, молча оделся.
- Выздоравливай!
Хлопок дверью.
Я поставил чашку на пол и лег на диван. Я никого не просил портить мне настроение. Не просил навещать. Не терплю такого нахальства… Не прошу, не прошу… Да, но Бога мы просим… просим и просим. Боженька, сделай так, чтобы я выздоровел, сделай так, чтобы у меня появилась сексуальная (можно и не очень) партнерша, сделай так чтобы этот мудак сейчас попал под машину.
Бог бог бог создал конструкцию, которую мы своим хныканьем разрушаем и разрушаем и разрушаем… Если он дал на свободу, значит его воля не так сильна… И мы блуждаем в тумане, тумане относительности наших жалоб, относительности и реальности свободы…. Абсолют отвернулся от нас или мы от Абсолюта - какая разница, если так или иначе мы больше не принадлежим друг другу…
Голова гудит, ноют руки и ноги, горло саднит. Завернусь в одеяло и усну. Устал.
….-Сегодня один из вас предаст меня…
За столом все замерли, Иоанн озирался вокруг себя, Пётр напрягся, словно ожидая нападения:
-Учитель, скажи, не я ли это?
Учитель смотрел на Иуду, смотрел ему прямо в глаза и улыбался.
Иуда взял кусок хлеба из рук Учителя, и все ахнули.
-Почему? Ты просто скажи нам, почему? – Закричали за столом. Иуда смотрел на окружающих его людей с ужасом. Они все слепые, они ничего не видят, они лишь слепо веруют, они словно скот.
-Почему?! Откройте глаза! Неужели вы не видите, что происходит?! Неужели вы не видите, КАК он дейст-вует?! Через боль и страдание, через слёзы других, через смерть, всё что он делает якобы во благо, обращается во зло! Я видел Лазаря, я убил ЕГО творение своими собственными руками, потому что он жаждал смерти, он не хо-тел жить, но у него не было выбора, его силой вырвали из могилы, полуразложившегося, измождённого, и это, по-вашему, чудо?!! Это, по-вашему, воскрешение?!!!
Да, я его предал, я сдал его властям, но братья, откройте наконец глаза!! Он использовал вас, он затуманил ваш разум, он идёт по костям к владычеству над умами всех, вы слепцы!!!
Иоанн вскочил и схватил табурет под собой.
-Остановись. – Послышался голос. Все обернулись. Учитель стоял в стороне и улыбался. Он поднял ладони вверх и похлопал, сначала тихо, потом громче и громче. Иуда замер, остальные не понимали, что происходит. Учи-тель закончил хлопать и подошёл к Иуде:
-Милый мой Иуда, мой любимый ученик, твой разум всегда отличался от разума других. Не скорби и не вини судьбу, всё так, как должно быть, всё было так предначертано.
Учитель наклонился к Иуде и что-то прошептал ему на ухо. Вошли солдаты.
-Кто есть здесь Иисус?
Все молчали, а Учитель продолжал что-то шептать на ухо Иуде. Солдаты кивнули на Учителя:
-Видимо этот. Схватить его.
Учитель не сопротивлялся, он лишь глядел в глаза Иуде и улыбался, а Иуда плакал…
Больницы всегда удручали меня. Еще больше меня удручают бесконечные очереди в них. Очередь на уколы, на анализы, на процедуры. Очереди к врачу. В больницах всегда пахнет болезнью, мочой и лекарствами.
Удручает зрелище больных, выходящих из кабинета с клочком бумаги в руке. С рецептом, который выписы-вает врач. Он получает деньги от аптеки и выписывает самый дорогой товар. Он делает деньги на чужой болезни, на чужом страхе смерти и увечности.
Меня принимает сонный врач, который бормочет что-то, не разжимая губ. Он выписывает рецепт на фирмен-ном бланке какой-то аптеки. Я уже уверен в том, что банальные таблетки от кашля и жаропонижающие будут стоить пятьсот рублей или больше.
Я выхожу из кабинета врача, смотрю на унылую очередь людей. Вдали звонит церковный колокол. Старушки навостряют слух. Я захожу в аптечный киоск на первом этаже больницы, ищу лекарства которые указаны в моем рецепте. Цены высоки. Я выхожу, ничего не купив.
Все это вызывает раздражение, вместе с вогнавшим в депрессию прошлым сном. Реклама одного единствен-ного человека… Это не может не удручать. И не внушать уважение своими масштабами.
Я прохожу мимо всех этих больных людей, унылых и отупевших. Они почувствовали вкус разложения. Тем не менее, сейчас больница меня чуть обнадеживает. Все же реклама Иисуса не сделала его абсолютно всемогущим. Больница дает понять, что бог не виноват в смерти. Он же сам умер. Смерть не подвластна ему, и не посягает на его престол. Смерть, видимо, не имеет ничего против бога.
Я выхожу на улицу, мне надо идти домой. И надо все же заскочить в аптеку, купить дешевых лекарств. Таких, которые не нуждаются в рекламе.
Реклама, реклама, реклама. Через смерть стать мега-звездой: много кому такое удавалось. Но Христу удалось лучше всех. И главное – реклама все длится и длится. Кажется, что вся жизнь, весь мир подчинен тому, чтобы рек-ламная акция все продолжалась. Люди обречены рождаться, потому что богу нужна их любовь, нужны новые потребители рекламы.
Ох, жизнь и смерть стали партнерами бога.
Он не единственный, кто обрел славу через смерть.
Я слышу какой-то глухой стук… слева, на дороге, джип переехал кошку.
Могу ли я повторить подвиг?
Могу ли я стать богом?
Вроде это не так уж и сложно.
От меня не требуется создавать новую рекламу. Нет. Делать какую-то завалящую секту давно забытого языческого бога… Нет, все равно что сравнивать рекламу «Кока-Колы» с роликом для фирмы по установке окон в каком-то провинциальном городке.
Смогу я, или не смогу… Я не узнаю, если не испробую. Разве не стоит попробовать стать воплощением второ-го пришествия Христа? Или Антихриста – разница невелика…
Сколько уже было подобных кандидатов… Главное забыть о коммерции, не стать бизнесменом. Заставить са-мого себя поверить в то, что я – бог. Каждый прыщ мнит себя стигматом. А я и есть стигмат.
Я – стигмат.
Я – стигмат.
Я – стигмат.
Я – кровоточащая рана мира. Я плачу кровью от ваших грехов. Я принесу вам спасение.
Может быть, не зря мне снятся все эти сны?
Я – стигмат.
Я – стигмат.
Весь этот мир разбит на части. Он гноен – он в состоянии метафизического хаоса. Мое второе пришествие может все разрешить. Я, как стигмат, истекая кровью, вымою гной из мира.
Если получится, я, видимо, поимею весь мир…
А потом я скажу всем правду. Мир выдержит это? Если у меня получится всех убедить, что миру конец. Что мир – осужденный на повешение, которому уже накинули петлю на шею… А потом казнь заменяют ссылкой. И осужденный сходит с ума. Потому что у него выбили из-под ног не деревянный брусок, а всю землю сразу.
Я смогу сначала стать Богом, а потом превратиться в атеиста? Я смогу сделать антибрэнд?
Ну… попробовать наверное стоит…
Когда всё уже кончилось, Шимон по прозвищу Пётр похлопал по плечу центуриона, искоса посматривавшего на апостолов:
- Ладно-ладно, не расстраивайся, в конце концов, не твоему человеку досталось, он же наш, служитель Хра-ма.
- Да уж, посмел бы ты кому-нибудь из моих парней ухо отхватить!
- Если бы вы служителей с собой не взяли, может и тебе бы отрубил кусочек, - Шимон криво ухмыльнулся.
Центурион оценил шутку, но заметил:
- Можно подумать, без этого нельзя было.
- Ох уж эти мне римляне. Вы всё-таки основательно испорчены театром.
Центурион вышел. За ним грузно протопали легионеры. Пламя коптилок масляно метнулось по щитам и шлемам.
- Интересно, они эти железки снимают когда-нибудь? – Спросил Левий Матфей.
- Даже не знаю, - засмеялся Иаков, - они и в Мёртвом море в шлемах купаются!
- Ладно, - Шимон вернул разговор в деловое русло, - Левий, Анне к завтрему сделаешь отчёт, для Каиафы я сам всё напишу.
- Хорошо. Шимон, - Левий копался в сумке и говорил в пол, - мне эти тридцать шекелей по какой статье спи-сать?
- Да пиши как есть, не всё ж первосвященников обманывать, невелики деньги.
- Ладно, я, пожалуй, сейчас всё и доделаю, чтоб спать лечь со спокойной совестью, - Левий уже разводил чернила.
Молчавший доселе Фома вдруг спросил с волнением в голосе:
- Шимон, а зачем мы с ним так?
Шимон в упор посмотрел на Фому и как-то нехорошо прищурился:
- Фома, ты глупых вопросов-то не задавай. Как мы ещё можем справиться с Римом? Они там жрут и спят, лошадей да проституток меняют. У них вон солдаты какие! А мы их чем? Вот подожди, сейчас Иисуса казнят, а завтра, ну, в крайнем случае, послезавтра все ему же и поклонятся. И склонится Рим, Блудница Вавилонская, перед Израилем.
- Да я не про Иисуса, мне самому этот факир не по душе был. Иаков вон рассказывал, что он своим даром столько людей сгубил, даже равви своего. Пускай теперь сам помучится.
- Так тебе Иуду что ли жалко?!
- Ты знаешь, да.
- Да ладно, такого типа омерзительного Иудея ещё не рождала! Как с ним женщины только спали!
- Но он поверил! До конца поверил. И ему, и нам. А вдруг он не выдержит?
- Брось. У него теперь есть немного денег, вернётся к этой своей красотке.
- А если нет?
- Брось-брось, на самоубийство у него духу не хватит. А если и хватит – нам же лучше.
Левий оторвался от пергамента и внимательно посмотрел в загорелое лицо Шимона.
- Это да, - Фома помрачнел, - тогда уж нашу тайну никогда не раскроют.
- Я рад, что ты всё правильно понял, - Шимон однако даже не улыбнулся, - ведь если станет известно, что Иисус – дело стольких рук, кто ж в него верить-то будет.
- Ладно, - глухо начал Левий, - главное, чтоб никто не знал, как мы это всё провернули. Пускай думают, что богом можно стать в одиночку.
- Ой, сколько ж лбов-то разобьётся! – Съёрничал Иаков. – Особенно, если брат им Второе пришествие по-обещает.
- Иаков, а тебе братца-то не жалко? – Голос Фомы уже не дрожал.
- Как тебе сказать. Меня устраивало и то, что он на наследство не претендовал. Но так как-то надёжнее, знаешь.
Фома сплюнул и вышел на двор.
О, знакомое… хотел сказать «лицо», но скорее - жопа. Я – стигмат. Хм, да-да, вот и заголовок: «Только в жур-нале «Николай» русская разведчица (я - стигмат, я - стигмат) Анна Чапман разденется для Вас». Забавно. А вдруг весь этот скандал (я - стигмат, я - стигмат) был проплачен журналом «Николай»? Вот тоже жертва. Распятая перед фотокамерой. Распятая…
Так, где тут окошечко. А, вот. «Николай» (я – стигмат, я – стигмат, я – стигмат) будьте добры. Да, спасибо, сдачи не надо. Чёртова упаковка. (Я – стигмат, я – стигмат, я – стигмат). Уже стемнело. Пойду прямо за ларёк. Так-так-так. Да, всё видно. Хм, обе бретельки спущены. (Я – стигмат, я – стигмат, я – стигмат). А грудь не такая уж и твёрдая, а лет через пять и вовсе, наверное, вытянется как уши спаниеля. Ох уж эта мне молния. Вставай, родимый.
Слёзы не унимались и текли по щекам, верёвка немного жала шею, но теперь было уже всё равно. Иуда мед-ленно сдавил петлю… Сук был довольно крепкий, он должен был выдержать. Иуда вспомнил объятия любимой, вспомнил синее море, вспомнил звук тридцати монет в кармане, он видел перед собой синее море, видел лицо тонув-шего мальчика и холодное безразличие всех окружавших его людей…
Утро было прохладное. Иуда снова посмотрел на сук над головой, лошадь под ним дрогнула, но не понесла, пока она стояла на месте. Слёзы не унимались и текли по щекам, верёвка немного сжала шею, но теперь было всё равно. Иуда медленно сдавил петлю. В голове его мальчик уходил под воду, его любимая улыбалась ему, Лазарь хри-пел ему в лицо в предсмертных муках, и звучали слова… слова произнесённые Учителем: «Спасибо тебе, мой ученик, теперь меня распнут на кресте, и я стану всемирно известен, меня будут любить и почитать, в меня будут верить миллионы, из меня сделают Бога, я перенесу великие муки, но останусь, благодаря им, в сердцах и умах людей. Ты не остановил меня, ты помог мне». Иуда пришпорил лошадь. На щеке горел поцелуй Учителя…