Мои женщины. Август. 1962. НЛО и Людмила.
Александр Сергеевич Суворов (Александр Суворый)
Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.
Иллюстрации из открытой сети Интернет.
Продолжение: Мои женщины. Август. 1962. ГАЗ-51.
Август 1962 года обрушился на меня шквалом новостей. Оказалось, что за лето, проведённое в деревне Дальнее Русаново, в мире произошло огромное количество разных событий.
Мама сохранила и оставила все номера газеты «Правда» и все журналы, которые мы выписывали. Папа немедленно приступил к их тщательному чтению и изучению, потому что «просто помешан на политике», как сказала мама.
Мне тоже было интересно узнать новости со всего мира, поэтому я попросил папу читать или сообщать мне о них.
Отец сначала был очень недоволен, что ему мешают просматривать газеты, но потом сам «заразился» этой новой игрой и стал читать мне новости и сообщения со своими комментариями. Видимо он тоже нуждался в собеседнике.
Дело в том, что на улице не оказалось моих друзей-ребят. Все ещё были кто в деревне, кто у родственников, кто в пионерлагерях.
Я ещё не был пионером, поэтому меня нельзя было отправить в пионерлагерь. Я страдал от одиночества…
Мне так хотелось рассказать ребятам о моей жизни и о моих приключениях в деревне! Однако на улице были только взрослые, малышня и никого, с кем бы я мог поделиться своими переживаниями.
Мой старший брат тоже страдал, но вскоре утешился тем, что примкнул к какой-то новой уличной ватаге ребят, увлёкшихся «поджигными».
Это были такие самодельные пистолеты из медной трубки с одним загнутым и сплющенным концом. Эту трубку приматывали крепко-крепко проволокой к деревянному ложу, похожему на ручку старинного пистолета.
Поверх изгиба в трубке делался пропил, чтобы чуть-чуть была видна внутренность трубки. Затем в дуло соскабливали серу со спичек в количестве не менее десяти штук. Затем палочкой-шомполом это всё утрамбовывалось в конец трубки к щели-пропилу. Затем в дуло вкладывалась сухая горошина или кусочек толстой проволоки. Затем маленький обрывок газеты. Всё это слегка утрамбовывалось палочкой-шомполом.
Только после этого через специальную проволочную петельку к щели-пропилу в трубе прикладывалась спичка. Пистолет-поджигной направлялся на цель, а по головке спички чиркали спичечной тёркой. Спичка загоралась, внутри трубки раздавался небольшой взрыв, а в цель или рядом с ней летела горошина или кусочек проволоки.
После удачного выстрела все ребята ревели от восторга, искали пробоины и начинали снова набивать дула своих пистолетов-поджигных серой от спичек.
Меня к этим играм со спичками и «поджигными» не подпускали…
Вообще, всё это было жуткой тайной…
Большие ребята готовились к войне – с американцами…
Дело в том, что папа по секрету сказал мне и брату, что «американцы ещё в начале лета, в мае-июне хотели напасть на Кубу и захватить её». С этой целью «они во Флориде готовили десантные войска из кубинцев-наёмников».
- Мы же не можем бросить кубинцев и Фиделя Кастро на растерзание американцев – сказал наш папа. – Не для этого кубинцы делали революцию и создавали первое социалистическое государство рядом с США. Они наши друзья. Мы должны им помочь, правда?
Мы с братом одновременно и энергично мотнули утвердительно головами. Сердце у меня немедленно «возгорелось», кровь забурлила, и я закричал во всё горло: «Вива, Куба! Вива, Фидель! Родина или смерть!».
Мой брат поддержал меня. Мы дружно запрыгали с ним вокруг нашего круглого стола в большой комнате, где на своём любимом месте в углу дивана сидел обычно наш отец, читал газеты и журналы и нетерпеливо ждал последних известий по радио или по телевидению.
Вот после этого мой брат со своими новыми и старыми друзьями стали делать «поджигные» пистолеты…
Вечером я слышал, как папа вполголоса говорил маме, что «Советский Союз ни за что не оставит Кубу «один на один» с Соединёнными Штатами Америки».
- Что тогда будет? – спросила мама тревожным голосом.
Папа немного помолчал, а потом виновато ответил маме: «Наверно, война…».
- Опять война, - сказала тихо мама, - Опять кровь, боль и страдания.
Потом она ещё тише сообщила папе, что «в городской больнице потихоньку начали к чему-то готовиться».
- Приказано пополнить неприкосновенный запас медикаментов и всех необходимых средств обеспечения лечения острых инфекций и заболеваний – сообщила мама папе. - А нянечкам приказано шить ватно-марлевые повязки. Много повязок…
Никто из нас не знал, что ещё 7 июня 12962 года наш Генеральный секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущёв вместе с другими партийными, советскими и военными руководителями решил «подкинуть Америке ежа» - разместить на Кубе ракеты с ядерными боеголовками.
Через день-два после того, как я нечаянно подслушал разговор мамы и папы о Кубе и американцах, мама принесла с работы домой большой рулон марли, туго скрученные рулоны ваты и пачки бинтов.
Она ловко стала кроить марлю на прямоугольные полосы, бинты на тесёмки, а мы с братом с интересом стали ей помогать раскатывать ватные валики в тонкие слои, накладывать их на марлевые прямоугольники и покрывать их новыми слоями марли.
Мама ловко подворачивала края будущих ватно-марлевых повязок и подшивала их на нашей швейной машинке. Точно также она подворачивала и подшивала длинные ленты бинтов и получались крепкие тесёмки.
В результате получались аккуратные повязки, которыми можно было прикрыть почти всё лицо. Открытыми оставались только глаза и уши. При этом одни тесёмки завязывались на затылке, а другие на шее.
- Во время войны, - сказала нам мама, - Врачи и медсёстры в таких повязках делали операции раненым в полевых условиях и в госпиталях. Если их ещё пропитать водой или специальным раствором, то никакая ядовитая пыль или газы не страшны. Ясно?
- Ясно, товарищ старший лейтенант медицинской службы! – гордо и чётко отвечали мы маме. Даже наш отец подтягивал свой живот, выпрямлялся и отдавал маме честь. Он был «всего лишь» лейтенантом во время войны…
Наша игра «в подготовку к войне» активизировалась после того, как отец вдруг однажды сообщил нам, что «американцы испытали новый ракетный самолёт, который летает на высоте 50 км со скоростью почти 6000 км в час».
- Американцы рвутся в космос с ядерным оружием, - сказал нам папа. – Они ещё в июне пытались взорвать в космосе атомную бомбу. Но им не дали этого сделать.
- Откуда ты всё это знаешь, - раздражённо спросила мама. – И зачем всё это говорить вслух и детям? Неужели ты не понимаешь, что от таких сообщений радости не прибавляется?
- Да, радости в этом мало, - согласился папа, - Только знать это надо, чтобы не зевать и быть готовым.
- К чему?! – чуть ли не в крик спросила мама. – Неужели ты веришь, что кто-то останется в живых после взрыва? Тебе мало Хиросимы?
- Нет, я не верю, - ответил твёрдо наш папа. - Я делаю так, чтобы кто-то остался в живых и продолжил сражаться до полной победы. И сражаюсь сейчас, а не жду, как кролик, «судного часа»!
Мама промолчала, но после этого стала ещё энергичнее шить ватно-марлевые повязки и уносить их на работу. Мы с братом тоже, не ликуя и не балуясь, помогали ей. Каждый вечер у нас скапливалось несколько десятков таких повязок. У каждого из нас их было штук по пять, и я часто примерял одну из них перед зеркалом, играя в военного хирурга или разведчика.
Чтобы как-то разрядить напряжённую и гнетущую обстановку в доме, мама принесла с работы новый журнал – «Ровеснике». Это был второй номер нового советского молодёжного журнала для подростков и молодёжи от 14 до 25 лет. На обложке журнала смуглая индийская женщина-мать держала на руках маленького ребёнка. В журнале был напечатан материал: «Юность… Какая она?», «Маркос Ана продолжает борьбу» и рассказ Р.Максуэлла «Свадьба».
Я просмотрел этот журнал и мне он не понравился. Я там ничего не понял. Мой брат тоже пытался что-то там прочитать, но у него тоже ничего не вышло. Что-то было не так…
Вскоре от всех этих военных приготовлений мне стало не по себе, жутко и страшно.
- Как ты думаешь, - спросил я как-то брата, глядя в окно на дымящиеся трубы электростанции, - Если атомная бомба упадёт на нашу электростанцию, она нас заденет?
- Кто заденет? – спросил в недоумении брат. – Бомба?
- Нет, труба – ответил я и показал в окно.
- Если бомба упадёт на электростанцию, то труба вылетит «в трубу», - уверенно заявил мой брат. – Она просто испарится. А вот взрывная волна и осколки накроют наш дом, всю улицу, все дома и весь город, как пепел Везувия накрыл Помпеи.
Ему очень понравилось это сравнение, и он вечером за ужином передал наш разговор родителям.
Мама очень расстроилась, а папа рассудительно похвалили моего брата и своего старшего сына «за сообразительность и образность».
- Да, нашему городу достанется «на орехи», - сказал задумчиво отец, но тут же добавил, - Только наша электростанция не такой уж важный объект, чтобы на неё тратить дорогущую отдельную атомную бомбу. Я думаю, что нас ждёт не менее сложное испытание – наплыв эвакуированных граждан из больших городов. Это будет что-то сравнимое с атомным взрывом.
- Да, - согласилась с ним мама, - Скучно не будет… Господи, как вспомню войну, та во мне всё переворачивается! Сколько боли, сколько страданий, сколько загубленных и искалеченных жизней! Неужели всё это опять повторится?
- Нет, Ниночка, - спокойно и уверенно сказал папа. – Не повторится и не начнётся. Мир уже так настрадался последней войной, что новую войну, тем более такую, в которой не будет победителей, не допустят. Ни мы, ни они. Вот увидишь.
Папа сказал это всё так просто и убедительно, что мы все ему сразу поверили и успокоились. То же самое папа повторил и на следующий вечер, когда к нам в гости пришли почти все мужчины с нашей улицы.
Нас с братом отправили на улицу, а мужчины устроились вокруг нашего круглого стола в нашей большой комнате, мама принесла самовар, чайный сервиз, вазочки с вареньем и большую настольную корзинку с печеньем.
Мужчины долго о чем-то говорили с папой, обсуждали, делились мнениями и разошлись через пару часов. Самовар был выпит до дна, а вот печенье никто не кушал. Папа сказал, что «про печенье просто все забыли».
Ещё папа сказал, что «мужики с нашей улицы избрали его старшим по улице» и «теперь все общие вопросы будут решаться через него».
Мы с братом возрадовались, назвали папу «командиром», а мама только вздохнула, но промолчала, соглашаясь с решением мужчин.
И всё-таки, что-то было не так…
Всё не так…
Не так, как раньше…
13 августа 1962 года в понедельник папа и мама ушли с утра на работу, брат быстренько вымыл посуду и прибрался в своей комнате, как требовала от него мама, и тут же «слинял», не сказав мне ни единого слова. Опять тайна, опять «поджигные»…
На улице с утра было прохладно, а потом распогодилось, выглянуло солнышко и меня потянуло на улицу, порисовать.
Я взял коробку с цветными карандашами, свой новый альбом для рисования с плотной шероховатой бумагой, на которую легко наносились косые штрихи теней, и вышел из дома.
На улице опять никого не было. Только голуби и воробьи кормились возле выброшенной кем-то недоеденной каши. Они торопливо клевали и постоянно пихались друг с другом, отпугивали, прогоняли друг друга.
Им было чем заняться, а мне делать было нечего. Я изнывал от тоски и одиночества.
Даже рисовать расхотелось, хотя я сначала было заинтересовался видами вспархивающих птиц. Мне захотелось нарисовать их в движении, с распахнутыми крыльями, причём так, чтобы запечатлеть на бумаге их стремительные скачки, взмахи крыльев, наскоки и отскоки…
Вместо этого я сел на скамейку возле кустов шиповника, которые посадила моя мама и наши соседки вокруг торчащего в углу улицы столба с одиноким скрипучим жестяным абажуром уличной лампы.
Несколько минут я тупо смотрел на возню птиц вокруг редеющих зёрен каши, а потом медленно откинулся назад и лёг спиной на жёсткую доску скамейки.
Солнце уже по-дневному грело и вводило в дрёму. По небу медленно плыли бело-серые рваные облака, оставшиеся от вчерашнего мелкого и слабого дождичка. В промежутках между облаками ярко синело чистое небо, в котором я вдруг заметил что-то совершенно необычное…
В небе прямо передо мной высоко-высоко за облаками неподвижно висело нечто треугольное с равными сторонами. Это «нечто» было светло-светло серого цвета и никуда не двигалось. Оно просто застыло надо мной точно в зените.
Звуки окружающего мира куда-то исчезли и я молча, затаив дыхание, воззрился на это треугольное «нечто» застывшее в голубом небе. Только облака продолжали неслышно медленно двигаться по небу, и я смог оторваться взглядом от этого неподвижного треугольника только тогда, когда оно скрылось за очередным облачком.
Во рту у меня пересохло. Я попытался сглотнуть, но у меня ничего не вышло. Тогда я поднялся на скамейке и огляделся вокруг. Вокруг по-прежнему никого не было. Я был один. Мне некому было показать это «нечто», застывшее прямо над нашей улицей и домом.
Почему-то я вдруг сильно испугался. Я почувствовал, что от этого треугольника в небе исходит какая-то угроза…
Надо было что-то делать, на что-то решаться…
Позвать взрослых? Бежать в милицию? Найти брата и его ребят-друзей. Как-никак, но у них были «поджигные»…
Пока я лихорадочно соображал и думал, как мне быть, время быстро бежало. Вокруг меня вновь послышались звуки, щебет воробьёв, дуновение ветерка, поплыли тени облаков.
«Может оно уже пропало?» – подумал я и решил вновь лечь на спину, чтобы удостовериться в этом.
Я снова лёг, потом осторожно открыл глаза и медленно взглянул в небо. «Нечто» было на месте…
Оно также неподвижно висело на одном месте и не двигалось, ни влево, ни вправо, ни ниже, ни выше. Оно нависло надо мной и не двигалось…
Я стиснул зубы и сказал себе свою коронную фразу: «Я спокоен. Я удивительно спокоен».
Спокойствия не было, но надо было что-то делать. Если я позову кого-нибудь на помощь, а это «нечто» исчезнет, то меня засмеют и назовут «сумасшедшим».
Поэтому я решил как можно точнее зарисовать это странное треугольное «нечто» в окружении облаков. Причём так, чтобы было видно, как оно находится за облаками и просвечивает и виднеется в тех местах, где облака полупрозрачные.
Быстро кося глазами, вскидывая их вверх и вниз, я стал лёжа лёгкими штрихами рисовать в альбоме это треугольное «нечто» и облака.
На удивление мне это сразу же удалось. Лёгкие штрихи голубого карандаша очертили участок неба, а серый карандаш – клубы облаков. Контуры равностороннего треугольного «нечто» я сначала легко обозначил простым карандашом, но потом штрихи голубого «неба» совершенно точно коснулись сторон этого треугольника, и оно на рисунке стало таким, как реально в небе.
Я так напряжённо всматривался в это «нечто» и увлёкся рисованием, что ничего вокруг не замечал. Поэтому услышав чей-то звонкий голос, я невольно вздрогнул, дёрнулся всем телом и рас сыпал все карандаши, которые лежали у меня на животе.
- Ты что это рисуешь такое странное? – спросил меня насмешливый звонкий девичий голос. – Что это такое у тебя в небе?
Карандаши упали на землю. Я очнулся, с трудом выпрямился и поднялся на скамейке. Оглянулся назад и увидел у себя за спиной незнакомую молодую девушку ослепительной красоты.
На меня смотрела она – моя Фея красоты и страсти, такая, какой я её видел и представлял себе в моих снах.
Она стояла, прижавшись к столбу правым плечом, чуть наклонно, скрестив свои ножки в независимой и насмешливой позе, и смотрела на меня такими огромными широко открытыми ясными глазами, что я сразу потерял дух и дар речи.
У неё было чистое, без каких либо складок и морщин, почти идеально округлое кукольное лицо, обрамлённое золотыми, пушистыми и пышными прядями белокурых волос.
Концы этих прядей были завиты вверх крупными кольцами по самой последней моде. В этой причёске она была похожа на сказочную принцессу.
Её тёмные, вероятно, карие глаза, имели такие длинные и пушистые ресницы, что глаза её были как бы в тени и излучали тайну своим взглядом.
Белки глаз влажно сверкали из глубины этих ресничных теней и в центре каждого глаза сверкал насмешливый острый лучик весёлой смешинки.
Над этими притягательно лучистыми глазами недоумённо вскинули свои крылья две густые и чётко обозначенные бровки с крутыми изгибами-изломами по краям. Они, как два крыла делали взгляд этой девушки летящим, готовым немедленно вспорхнуть немым вопросом или ответом.
У неё был удивительно маленький и изящный носик с маленькими симметричными крылышками ноздрей. Носик ровной линией разделял её лицо и рельефно выделялся над мягкими переливами-переходами её щёк и кончиков губ.
Её губы были той идеальной форы, которая никак не давалась мне в моих рисунках, хотя я тщательно перерисовывал такие классические губы с рисунков других великих художников.
Губы этой Феи красоты и страсти улыбались так, как я хотел и мечтал улыбаться сам. Её губы были спокойно сомкнуты, но при этом легчайшим образом улыбались так, что губы смыкались небольшой дугой, заканчивающейся двумя острыми ямочками, обрамлёнными характерными складочками.
Именно эти складочки на щёчках в уголках губ делали её улыбку и всё выражение лица сказочно красивыми.
Губы девушки были без помады, но почему-то очень яркими, пунцовыми, и очень чётко очерченными. Они, как магнит, притягивали мой взгляд, манили и не отпускали.
Девушка была одета в какую-то полупрозрачную кофточку с открытым воротником, открывающим её шею и ту часть груди, которая ещё не начиналась выпуклостями грудок, но и они угадывались и даже слегка просвечивались под складками лёгкой материи кофточки.
Правой рукой, согнутой в локте, девушка придерживалась за столб, касаясь своими маленькими пальчиками его шероховатостей, щепочек и трещинок.
Левой рукой, на уровне пояса она также упиралась в столб и слегка касалась его упругими пальчиками. Поверх этих пальцев под полупрозрачной материей кофточки бугрились полушария её больших грудок. Мне даже показалось, что я вижу, как просвечивает тёмный участок там, где должен был быть кружок соска…
Девушка стояла, слегка покачиваясь на скрещённых ножках, и с любопытством ожидала от меня ответа.
- Это не у меня, а там, - сказал я внезапно охрипшим «мужским» голосом и указал пальцем в небо над головой.
Девушка взглянула вверх вслед за моим пальцем и выражение её лица немедленно переменилось…
- Что это? – спросила она и снова одарила меня теперь уже беспомощным и встревоженным взглядом.
- Я думаю, что это американский воздушный шар. Завис над нами и фотографирует наш город. А может быть это наш воздушный шар, который следит за погодой, - сказал я неуверенно, сам не веря в свои слова.
- Тогда почему этот шар треугольный? – с сомнением спросила меня девушка и отделилась от столба, вздёрнув вверх голову.
- Так смотреть – шея заболит, - сказал я ей, испытав ранее эти неприятные ощущения. – Лучше смотреть лёжа.
С этими словами я снова откинулся назад, лёг спиной на скамейку и теперь уже удобно расположился для наблюдения. Мои ноги при этом уверенно располагались по бокам скамейки и упирались в землю.
Я вновь поднял свой альбом и сверил свой рисунок с положением этого «нечто» в небе. Оно продолжало неподвижно висеть в небе и молча взирать на нас своим треугольным ликом.
Через минуту я почувствовал, как задрожала доска скамейки и моего лба вдруг коснулись невесомые и щекотные пряди её волос.
- Подвинься, я не вмещаюсь – деловито попросила меня девушка.
Я немного поёрзал спиной по скамейке, помог себе ногами и сдвинулся вперёд, уступая ей место. Голова девушки легла на доску скамейки рядом с моей головой практически висок к виску, и я немедленно забыл обо всём, кроме этого нового ощущения близости с женским лицом.
У меня перехватило дыхание, я замер, напрягся. У меня остановилось дыхание и, кажется, даже биение сердца.
Я чувствовал её совсем рядом. Чувствовал всей кожей, каждым своим волосиком на голове, каждой клеточкой своего тела.
Я вдыхал её запах, который не мог ни с чем сравнить и он казался мне чем-то неземным, прекрасным, чудным, почти таким же, как этот странный серо-белый матовый треугольник в небе.
Я чувствовал прикосновение её волос, её головы к моей голове и мне казалось, что это прикосновение пронзает меня током, возбуждает во мне такие приливы крови, что мне стало невыносимо жарко.
Девушка не лежала на спине неподвижно, а так же, как я совсем недавно, ёрзала, устраиваясь поудобнее. От этих движений я чувствовал, как и куда движется её тело, представлял её напряжённые плечи и выставленную вверх грудь, волнующийся плоский живот и слегка расставленные ножки, которыми она упиралась в землю по бокам скамейки.
Я даже «видел» своим внутренним взором, как она поправляет руками юбку у себя на том месте, где было сокрыто «сокровенное тайное место» и пытается максимально сблизить колени, чтобы ещё теснее прикрыть это место от сторонних взглядов…
Вдруг девушка замерла и я тоже.
Треугольное «нечто» в небе стало вращаться…
Оно вращалось против часовой стрелки. Вращалось не быстро, а как-то размеренно, механически. При этом оно так же, как прежде, оставалось на одном месте, не увеличивалось и не уменьшалось.
Девушка и я застыли неподвижно, а потом я услышал её встревоженный и одновременно восторженно-возбуждённый голос…
- Это не шар и не зонд. Это НЛО, - сказала она уверенно.
- Что такое НЛО? – спросил я машинально.
- Неопознанный летающий объект. Я об этом читала в журнале «Наука и жизнь», – ответила девушка. – Надо всё хорошенько запомнить и записать. Ты рисуй, рисуй, а лучше всего дай-ка сюда альбом, и карандаш простой, я всё сама запишу.
Я увидел у себя над головой её нетерпеливые пальцы и сунул им альбом и карандаш. Пальцы цепко захватили альбом и карандаш, и я почувствовал, как девушка стала азартно что-то писать в альбоме.
Теперь я более свободно и спокойно мог почувствовать касание её головы, щекотание её волос, близость этой девушки. Теперь мои руки не были заняты ничем, кроме удержания коробки с карандашами и я мог полностью отдаться этому внезапно нахлынувшему чувству близости с женщиной.
Я даже перестал обращать внимание на размеренно вращающийся треугольник в небе и постепенно стал погружаться в неведомые ощущения, которые нахлынули на меня горячей волной.
Когда девушка, чем-то занимаясь у меня за головой и спиной, пошевелилась и вдруг прикоснулась своей щекой к моей щеке, во мне что-то произошло. Я почувствовал, как моя писка предательски стала удлиняться, укрепляться и деревенеть, а внизу живота вдруг стало сыро, влажно и жарко.
Я скосил глаза и увидел, как мои штаны внизу живота стали сначала бугриться, а потом внезапно приподнялись чётким холмиком. Я невольно тяжело задышал, стараясь усилием воли задержать это неудержимое поднимание и прекратить это жаркое волнение, которое вдруг заполнило меня всего, всё тело, весь организм.
Мне стало нестерпимо жарко и на виске у меня застучало так, что я почувствовал, как пульсирует толчками кровь в том месте, куда пришёлся удар трубой моего обидчика в деревне Дальнее Русаново.
Мне вдруг захотелось, чтобы и эта девушка почувствовала, как бьётся моё сердце и пульсирует у меня в виске кровь. Я тоже сделал движение телом и головой и прикоснулся щекой и виском к её щеке и виску.
Мне казалось, что я это сделал нечаянно и естественно, но девушка вдруг немедленно замерла и прекратила всякие движения. Я думал, что она сейчас вскочит, вскинется, рассердится и нападёт на меня с кулаками, но она не шевелилась…
Так мы и лежали на скамейке, прижавшись горячими висками и щёками друг к другу, и обменивались своими бешено стучащими пульсами и ударами сердец.
А над нами размеренно и равнодушно вращалось в синем небе треугольное «нечто», вероятно, взирая на странную пару, лежащую навзничь головой к голове на узкой скамейке на улице в окружении колючих кустов шиповника.
Я чувствовал кожей виска, как билась жилка в её голове, как пульсировала её кровь. Мне казалось, что наши пульсы бьются в унисон, практически одинаково.
Я чувствовал жар её щеки и этот жар, как печка в деревне Дальнее Русаново, проникал в меня живительным теплом, распространяя по всему телу приятное ощущение заботы, тепла и ласки. Я очень хотел, чтобы и она почувствовала через моё биение сердца, как я жажду этой заботы и ласки, как хочу передать ей свою уверенность и силу.
Мне уже ни капельки не страшен был этот треугольник в небе. Я готов был немедленно отразить любую угрозу этому внезапно нахлынувшему чувству близости и родства, защитить эту девушку от всего и всякого.
Она не отстранилась от меня!
Она чувствовала меня!
Она принимала меня и дарила мне своё прикосновение и свой жар сердца!
Она была со мной, и она была моя…
Как только я это почувствовал, и эта мысль сверкнула в моей голове, как молния, треугольник в небе исчез…
Он не растаял, не удалился в сторону или вверх. Он не уменьшился в размерах и не изменил свою форму. Он просто был и тут же исчез, как будто его и не было…
Я видел это своими глазами и от неожиданности полностью очнулся. Я снова чувствовал жёсткость доски скамейки, как затекла моя спина и ноги, как от напряжения дрожат мои руки, вцепившиеся в коробку карандашей, лежащую у меня на животе.
Я почувствовал, как изменилось состояние моей соседки по скамейке. Она тоже, видимо, заметила перемену в небе и тоже вся напряглась и насторожилась.
Мы ещё минуту молча лежали, прижавшись друг к другу висками и горячими щёками, а потом разом, как по команде, вдруг вскочили, сели спинами друг к другу и стали оправлять свою одежду.
Я собрал с земли рассыпавшиеся карандаши. Это дало мне возможность незаметно поправить мои штаны и мою писку, которая больно упёрлась в какие-то складки.
Девушка тоже, видимо, привела себя в порядок. Я почувствовал, что она готова вот-вот вскочить и убежать. Но она не двигалась…
- Как тебя зовут, - услышал я за спиной её приглушённый голос.
- Саша. Александр, - ответил я охрипшим голосом. – Мы живём вон в том доме.
Я указал на наш дом и калитку.
- А меня зовут Люда, Людмила, - сказала девушка уже более весёлым голосом. – Мы живём вон в том доме.
Я понял, что мне можно повернуться.
Людмила сидела на скамейке на фоне зелёной ажурной листвы и веток густых кустов шиповника и открыто смотрела на меня своим умопомрачительно красивыми глазами.
Она сидела на краю скамейки с выпрямленной гордо спиной, в пол-оборота ко мне, выставив чуть-чуть вперёд свои плечи. Я видел, как двумя крыльями напряглись её ключицы под тонкой розовой кожей.
Локти она отставила чуть-чуть назад за спину и легко упиралась упругими пальчиками в края скамейки. При этом её полупрозрачная кофточка полностью рельефно обозначила её груди, которые двумя взволнованными полушариями колыхались под тонкой материей.
Левую ножку Людмила вытянула далеко вперёд и упиралась ею в землю. У неё были маленькие туфельки с открытой пяткой и маленьким острым каблучком.
Правую ножку Людмила поджала под себя, под доску скамейки и её упругое колено, обнажённое немного задравшейся серой юбкой, непрерывно колыхалось из стороны в сторону, приковывая мой взгляд и моё внимание. Оно как бы приоткрывало и закрывало то пространство, в котором я знал, находится «сокровенное тайное место».
Я молчал, не в силах оторваться взглядом от прекрасного облика моей Феи красоты и страсти, которая сейчас сидела передо мной в облике нашей новой соседки по улице.
Людмила откровенно наслаждалась моим видом, молчанием и моими острожными или пристальными взглядами.
Возможно, мы оба переживали только что испытанные ощущения и оба не хотели с ними расставаться.
Треугольное «нечто» исчезло с неба, но осталось нечто такое, что объединяло нас в одно целое, некая тайна, невысказанные ощущения и мысли, которые каждый из нас видел и читал также ясно, как только что виденный нами треугольник в небе.
Не знаю почему, но я уже знал, что Людмила не приснится мне ни сегодня, ни завтра, никогда, потому что она была здесь, рядом со мной и была во мне.
Я не знаю, что чувствовала Людмила по отношению ко мне, и это было совершенно неважно. Главное то, что я чувствовал по отношению к ней…
Я просто сидел рядом с очень красивой девушкой, которая бережно держала в своих руках мой альбом для рисования, не делала никаких попыток встать и уйти, свободно дышала, красовалась и наслаждалась хорошим погожим днём уходящего лета и чему-то тайно улыбалась, поглядывая на меня всё понимающим взглядом.
Мне было очень хорошо и впервые ничуточки не стыдно за своё поведение.
Я был близок с молодой женщиной…
Я был так по-новому близко близок, совершенно не так, как с девочкой Аллой в утро после Петрова дня в деревне Дальнее Русаново, что чувствовал себя по-настоящему мужчиной.
Над нами кружила какая-то неопознанная опасность, но у нас хватило силы и близости преодолеть её, сделать её ненужной, незаметной, неопасной и она исчезла.
Это сделали мы – я и Людмила, моя Фея красоты и страсти.
Это была она – моя женщина. И она это чувствовала…