Да только не вернуть – Вечную Любовь
Слепое знамя дураков,
Вечная Любовь – чистая мечта,
Нетронутая тишина…
«Вечная Любовь «Агата Кристи»
ОН
Мы знакомы уже полтора года. Много это или мало пусть каждый решает за себя. Как по мне, так срок вполне достойный. Хотя, может и не стоит делать то, что задумал, но больше нет сил, терпеть эту пытку. Да именно пытку, ведь за всё время наших встреч, между нами не было ничего серьёзного. Не считать же серьёзными слюнявые детские поцелуи и мои слабые попытки добиться большего? Но сегодня всё будет иначе, я чувствую, я знаю – будет.
Аня спала. Одетой. Нет, ну даёт! Не просто одетой, а в подвенечном платье. Да-а, сестра ей руки пообрывает. Со времени свадьбы хоть и прошло два года, но к своему свадебному наряду та относилась весьма трепетно. А эта глупышка, следовательно, стащила из шкафа. Будет завтра цирк…
Я залюбовался… Моя. Сейчас она будет моя… В свете почти полной луны Анютка казалась облитой холодным мерцающим серебром. Я практически чувствовал этот холод. Она выглядела так беззащитно, что хотелось бросить все дурацкие мысли, схватить, прижать к себе, попытаться согреть. Нагнувшись, коснулся губами уголка её рта. Не проснулась. Ну и пусть. Судорожно сглотнув и, наконец, решившись, поднял её на руки. Возможно со стороны это и выглядело глупостью, да ещё и с претензиями на странности… Плевать. Но её, так сказать, ложе сна не станет ложем страсти. Ну, вот уже заговариваюсь как какой-то напыщенный индюк. Волнуюсь? Естественно да. Хотел бы я взглянуть на вас…
Отнёс, как показалось, почти невесомое тело чуть в сторонку. Аккуратно опустил, сел рядом. Попробовал слегка поцеловать, и не выдержал, сорвался… как сумасшедший стал целовать губы, глаза, шею. Руки бессистемно и грубо ласкали тело… Нет. Стоп. Так нельзя. Стиснув кулаки, попытался успокоиться. Сердце колотилось так, что я чуть было не решил, что всё, сейчас разорвётся. Переведя дыхание, покосился на Аню. Она спала!!! Пригляделся… Или делала вид, что спала? Я понял – стесняется и потому притворяется спящей. А платье надела потому, что хочет того же, зачем и я забрался к ней. Наивная детская романтика. Как-будто всё у нас происходит после свадьбы.… Да будет, будет и у нас свадьба. Но позже, ведь тебе всего пятнадцать. Да и я всего на год старше. Никто не позволит сейчас. Но сегодня у нас всё равно будет. Будет всё…
Нежно целуя, стал аккуратно снимать платье. Поласкал губами набухшие соски, провёл языком между маленькими грудями. Ну же, давай, открой глаза, обними меня, не нужно притворяться.
Стащил трусики – провёл ладонью по бедрам, и чуть раздвинув их – коснулся губами там. Вот то, о чём мечтал. Вот оно. Сейчас. Да, да сейчас. Судорожно стал сдёргивать одежду с себя. Что-то трещало, рвалось. Плевать… Я хочу тебя малыш хочу. Опять сердце завелось. Вот-вот выскочит меж рёбер. Ещё чуть-чуть и лопнет. Всё равно… Мне всё равно. Я получу это сегодня. Сейчас. Но почему ты безучастна. Почему делаешь вид, что спишь. Не может быть, что тебе безразлично. Но, после, всё будем выяснять после…
Неистово целуя такое любимое, прекрасное до невозможного лицо, продолжая нежно сжимать маленькую грудь, я лёг на неё сверху, коленом раздвинул ей ноги. Её ноги – они всегда сводили меня с ума. Вошёл, нет, я ворвался в неё сминая слабую преграду плевы. Задвигался, всё ускоряясь… Конец. Я схожу с ума. Но что это? Она застонала и открыла глаза. На дне их лишь боль. И что-то ещё. Ненависть? Но почему? У меня немеет в груди. Что это? Стыд? Страх?
– Кирилл? Зачем ты так, Кирилл? За что?
Вспышка. Боль в груди. Темнота…
ОНА
Сон. Жуткий сон. Не вырваться, не уйти, не изменить… Я понимаю, что сплю, что всё, что вижу, чувствую, всё это бред. Бред уснувшего мозга. Но при этом всё равно ничего не могу поделать с собой. Мне страшно. Мне больно. И горько до безумия…
Две недели назад я опять сказала Кириллу – нет. Мы сидели на лавке за домом. Целовались. Он обнимал меня. Приспустив с плеча блузку целовал мне грудь. Боже как приятно. Да ещё какая-то прямо-таки сладкая жуть во всём теле, от осознания того, что в любой момент нас может застукать моя мать. Отгребё-ём, мама не горюй. Пару месяцев назад так влетело – три дня сидеть не могла. А мать ещё и пилила постоянно – тебе всего пятнадцать, вот принесёшь в подоле – что тогда делать будем. Бр-р-р, все мозги проела. Жуть. Но всё равно, хоть и страшно, но как же приятно. И с каждым разом всё тяжелее останавливать Кирилла. Потому, что не хочется останавливать. Ну вот, пока предавалась мечтам полез таки поганец под юбку, и погладил между ног… Ох, блин, дрожу вся. И ещё хочется. Но дадим-ка мы ему по ушам, чтоб руки не распускал. Но хочеться-а-а… Ну вот, надулся. Пожалею так и быть. И шепну на ушко. Потерпи. Завёлся. Сколько терпеть можно. Ведь не могу больше. Мол – хочу, люблю, потом женюсь обязательно. Старая песня. Хомяк похотливый. Да и фигли с той женитьбой. Женится, нет – какая разница? Сейчас многие, не расписавшись живут. Просто мелкие мы оба. Мне пятнадцать, он на год старше. Мелкие. Но блин хочется-то как. Погладила по руке. Сидит, напрягся весь. Дрожит даже. А сердце-то как колотится. Ужас. А-а, мама спасай. Решилась. Зажмурилась и скороговоркой – потерпи, пару недель всего потерпи. Улыбается. Прямо птица счастья на голову накакала. Говорю же - хо-омяк. Ой дура, я дура. Но пообещала, теперь никуда не денусь. Он же мне всю печень проест. И все другие органы тоже. Хомяк – убийца.
А неделю назад заболела. Кошмарно просто. А этот ходил по десять раз на дню. Проведывал. Видать боялся, что соврала. Да ладно вру. Правда, переживал за меня. Но всё равно хомяк. Я выздоравливать стала, так он ходил да ухмылялся. Ещё б облизываться стал. Так я себя поглажу поверх одеяла, стон издам с придыханием, глазки закачу, а он задрожит весь и тикать. Хомяк!
Выздоровела вроде совсем. Приходил, сидел рядом, вздыхал. Похихикала над ним. Но перед уходом шепнула. Завтра!
Спать легла, а сама дрожу вся. И в голове вертится – завтра, завтра… Насилу уснула. Вот тогда и приснился кошмар: вроде как моет меня мать, всю моет, а мне стыдно, ужас как. Я говорю ей – взрослая, мол я, сама могу. Но мама плачет и продолжает меня мочалкой тереть. А там и вовсе сумасшедший дом – наряжает она меня в платье свадебное, ленточки какие-то в волосы заплела, фату на голову и всё такое. Я говорю – слышь мам, а Юлька, сестрица моя, блин ненаглядная, нас за платье своё прибьёт. А она отвечает – мол не прибьёт, твоё это платье, тебе нужно сейчас. Ведь уже пора почти. И снова заплакала. Говорит, а я сквозь рыдания едва слышу. Спать ложись, говорит. Я – а платье снять? Но мать головой покачала – нет – говорит, - в платье ложись. Я и легла. И как-бы во сне и заснула. Вот тогда вся жуть и началась…
Будто входит ко мне в комнату кто-то огромный, чёрный весь. Смотрит пристально и голосом Кирилла говорит – моя, сейчас она будет моя. А потом хватает меня и укладывает рядом с кроватью. Целует всю, гладит. И грубо так, даже больно. А я как в ступор впала – двинуться не могу. И глаза открыть не выходит, будто и не веки у меня, а свинцовые бляхи – огромные, неподъёмные. Хочу кричать, но горло как воском залито. Даже вздохнуть не могу. А он платье сорвал с меня и сверху укладывается, ноги мне раздвинул. Я кричу ему – нет, не надо. Но ни звука из меня не выходит. Я плачу, но слёз нет. Вошёл он в меня. Господи, больно то как. Показалось – разорвал на части. Ненавижу. Тварь. Задёргался, заёрзал скот. Не могу, не могу я, больно… Кирилл, где ты… Почему так? Почему не ты?.. Дёрнулась тварь последний раз, чувствую внутри струя ударила, горячая, мерзкая. Ну почему это со мной, за что? Почему ты бросил меня, Кирилл? Где ты?
И вдруг, понимаю – могу, с трудом, через боль, но могу. Глаза открыть могу. Что увижу? Какую жуткую тварь? Может не стоит? Быть может лучше не открывать, а так и лежать. Так и умереть в темноте. Ведь всё. Жизнь кончена. Как я буду смотреть в глаза любимому? А матери? Сестре… Нет я должна! Должна увидеть.
Продираясь через боль, открываю лишь благодаря кипящей внутри ненависти. Вот, Вот он. О, господи.
– Кирилл? Зачем ты так, Кирилл? За что?
ОНИ
С утра Василий Никифоров маялся. Похмелье. Состояние давно ставшее привычным. Но менее муторным не становилось. Похмелиться бы. Водочки бы. Но не сейчас. Скоро начальство пожалует, а тут, чует душа, непорядок на, так скажем, подконтрольной территории. Надо проверить западный угол, именно там всю ночь и шумели. Да и прибрать до приезда начальства. А то Иван Фёдырыч опять орать станут, мол – на подозрительную ситуацию надо реагировать сразу же, до возникновения последствий, а ты, пропойца ты Васька, глаза позаливаешь, и носа из сторожки высунуть лень, на чёрта сторож такой нужен, гнать, мол, тебя надо… А как тут высунуть нос то, ведь подозрительные ситуации разнообразием не славятся, либо скинхеды изгаляются, либо сатанисты доморощенные. Сунься – дадут по голове, и привет. А голова одна, её жаль, хоч и трещит зараза – вешаться в пору. Э-эх, грам 100 хотя бы. Но потом, потом. Вот начальство укатит и вздрогнем. Обстоятельно, серьёзно, по-взрослому. А щас прибраться надо, ведь долез уже почти. Последний поворот, а там ежели нацики, или сатанисты так может и ментов вызывать придётся, бывает набедокурят о-го-го. А ежели бомжи решили пристроиться, так, тем дурням по ушам и за ворота. Вот и поворот
Не, ну бл*дство, откровенно вам скажу. Ну почему в мою смену? Нет бы Ванюхе так подфартило. Эх, етить твою… А ладно. Но ментов вызывать, не, нельзя
Определить, чем ночью занималась лежащая у забора парочка, не составляло особого труда. Просто сам сюжет укладываться в голове не хотел абсолютно. – Как так можно? Каким выродком надо быть, чтоб откопать похороненную позавчера девку, да прям на ней и сдохнуть? А? Скажите люди добрые. Ну почему в мою смену? Эх, бога мать… Пошёл-ка за лопатой. Надо б прикопать обоих пока начальство не припёрлось…
***
Клянусь любить тебя в горе и радости, в богатстве и в бедности, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит нас…