Аве Мария. Часть 15

 

                15. «Солнце светит, и растет трава,
                Но тебе она не нужна.
                Все не так, и все не то,
                Когда твоя девушка больна».
                Виктор Цой.

Через два месяца узнали ещё более  неприятную новость: у Марии заболели зубы. Профессор не стал успокаивать:
- Я предполагаю, что это является реакцией на стресс. До настоящего времени всё было в порядке. Ваша дочь ни на что не жаловалась. Больные сообщили дежурной сестре, что она ночью стонет. Опрос ничего не дал.  Ни на один вопрос не отвечала. Что бы ни спрашивали, качала головой, и всё. Видимо,  терпела долго, до тех пор, пока появились сильные боли. Приняла обезболивающие таблетки, успокоилась. Я её осмотрел. Пальпация показала, что в левой щеке локализована опухоль. Доброкачественная или нет, пока не ясно. Это было бы не страшно. Но раз болят зубы, я  подозреваю более серьёзное заболевание. Может быть даже рак. Рак костей в начальной стадии очень редко вызывает боль. Он мало симптоматичен, боли если и возникают, то не имеют четкой локализации, выражены не резко. Чаще всего в костную ткань опухоль метастазирует из других органов. Сами по себе онкологические заболевания костей относительно редки, не более одного процента всех случаев диагностированных опухолей. Врачи в таком случае говорят о вторичной опухоли костной ткани.  Только полное глубокое обследование может дать ответ, откуда развилась опухоль кости. Извините, я не стал медлить, перевёл её в отделение ортопедической онкологии, не посоветовавшись с вами. Результаты обследования будут известны завтра. Тогда и назначим консилиум.

Хотели провести ночь в больнице. Профессор не позволил:
- Помочь вы ничем не можете. Мешать не надо. Идите, отдыхайте. Приходите завтра после полудня.

Пришли утром. До обеда бродили по кабинетам. Никто ничего не знал. Поражало то, что их ребёнок тяжело больной, а медработники ведут себя спокойно. К профессору попали в конце дня. Новости сообщил  плохие:
- С целью диагностики сделали УЗИ и магнитно-резонансную томографию.  Результаты не утешительные. Взяли биопсию  новообразования, отправили на проверку. Молите Бога, чтобы анализы оказались отрицательными.

Увы, ни мать, ни отец, молиться не умели. Да и Бог уже был бессилен чем-нибудь помочь. Анализы подтвердили предположение профессора:
- Болезнь оказалась запущенной. Больная не жаловалась, врачи не обратили внимания. Анализы сделали слишком поздно. Зародившаяся в щеке опухоль мигрировала в костную ткань. В результате развилась саркома костей и мягких тканей. Причём, обширная. Теперь будем определяться с методами лечения.
-  Как такое могло произойти? Ребёнок находился под постоянным наблюдением врачей.
- Это заболевание «любит» молодых, в возрасте 20 – 30 лет. Если диагностировать рак на ранней стадии развития,  его можно легко вылечить. К сожалению, данный случай запущен.
- Но что-то же можно сделать?
- Наше отделение ортопедической онкологии специализируется в области различных хирургических методов полного удаления опухоли, включая реконструкцию недостающих фрагментов кости и мягких тканей с целью сохранения её максимальной функциональности. К сожалению, в лечении рака костей практически не применяют радиоизотопное лечение. Этот тип опухолей к лучевой терапии слабо чувствителен. Рак костей быстро даёт метастазы, а значит, при выборе лечения необходимо ориентироваться и на этот фактор. Чаще всего проводят предварительную химиотерапию, затем операцию. После операции вновь проводят химиотерапию. Но для лечения опухоли мягких тканей необходимо проводить радиотерапию. Эти сложности требуют индивидуального подхода. Проведём дополнительное обследование. Для определения вида хирургического вмешательства   соберём консилиум. Определим схему лечения. Завтра всё станет известно.

Очередная бессонная ночь не принесла успокоения. Чем больше они узнавали, тем меньше оставалось надежд на благополучный исход, тем тяжелее становилось на душе, ибо понимали: сами виноваты в свалившейся на дочь беде. Оставалась последняя надежда на врачей. Но они не спешили обнадёживать родителей. При разговоре профессор был очень осторожен:
- Я никогда не успокаиваю, если не уверен в положительном исходе. Опухоль обнаружена поздно. Операция предстоит обширная. Повреждены  ткани лица, зубов, челюсти.  Придётся удалять обширную площадь. Чтобы предотвратить постоперационные метастазы, предварительно проведём по три сеанса облучения и химии.  Это очень серьёзные процедуры. Особенно, на таком важном органе, как голова. Последствия могут быть самые неожиданные. Но других вариантов нет. Крепитесь.
- Дочь знает о предстоящих операциях?
- Думаю, догадывается. Попробуйте с ней поговорить, успокоить, настроить.
- Она с нами не хочет общаться. Впадает в истерику.
- Надеюсь, теперь захочет. Она принимает обезболивающие и успокоительные таблетки. Реакция замедлена. Попытайтесь войти в доверие. Ваша поддержка ей будет просто необходима.

Долго сидели молча, пока дочь проснулась. Посмотрела на мать, на отца:
- Вы похудели. Досталось вам от меня. Потерпите ещё немного. Недолго мне осталось…
Выговорилась, закрыла глаза.
- Что ты говоришь, доченька. Скоро мы тебя вылечим, поставим на ноги.
- Не надо, мама. Ты врач, и я врач. Мы оба знаем, что эта болезнь не лечится. Не морочьте голову профессорам. Они сделают всё, о чём вы их попросите, наперёд зная, что положительного результата не будет. Только будут лишние, не нужные муки, и вам, и мне. Каждый день отсюда уносят людей, которые имели менее сложные болезни. Смиритесь, как смирилась я. Всё во власти Бога. Если он не захотел мне помочь, то никто уже не поможет. Раньше жалела об одном: не успела отомстить Виктору. Надо было его убить. Такая возможность у меня была не раз. И там, на скале, и позже. Меня не раз посещали подобные мысли. Виктор обходился со мной, как со служанкой. Открыто издевался, ни во что меня не ставил. Я всё время надеялась, что это пройдёт, он изменится. После той ночи он и в самом деле изменился, только в худшую сторону. Я не могла поверить, что парень может так подстраиваться только для того, чтобы соблазнить девушку. Его поступки я соизмеряла со своими поступками, видела, насколькол они не соответствуют моим понятиям, но любовь не позволяла правильно оценить ситуацию. Благодарю Бога за то, что он не позволил взять на душу такой грех. Теперь я простила его. И вы простите, забудьте.

Отец знал характер дочери. Выслушал спокойно. Мать разрыдалась. Пришлось вызывать медперсонал. Дали таблетки, сделали укол, увели.

- Мария. Профессор говорит, что ещё не всё потеряно. Проведём химиотерапию, облучение. Потом операцию.
- Папа, шансы равны нулю. Я знаю точно. Кроме дополнительных страданий, это ничего не даст.  Я и так много выстрадала! Но тогда знала, зачем. Я ждала ребёнка, у меня был муж, семья. Сейчас ничего нет.
- У тебя есть мы. Нас тебе не жалко оставлять?
- Жалко. Но всё равно придётся, причём, очень скоро. Глупо увеличивать страдания ради нескольких месяцев жизни в муках. Понимаю, вам не хочется меня терять, не можете с этим смириться. А я смирилась. Если бы в нашей стране узаконили эвтаназию, я была бы первым кандидатом.
- Ты говоришь глупости. В жизни бывают разные случаи исцеления безнадёжных больных.
- Не в жизни, а в сказках. Папа, не заставляй меня говорить тебе неприятности. Тебе мало того, что я всё знаю, ты хочешь, чтобы я это повторила вслух? Не хочу тебя обвинять. Я устала. Начались сильные боли, позови сестричку.

Отвернулась, укрылась с головой.
Вошла медсестра. Завернула одеяло, ввела морфий, ушла. Как у них всё просто! Вышел со слезами на глазах. Зашёл к профессору:
- Мне нечего Вам сказать. На контакт пошла только для того, чтобы сказать, что хочет умереть. Боюсь, как бы она тут чего не приняла.
- У нас много таких больных, все медикаменты под замком. А лечить,  хотите вы, или нет, мы просто обязаны. Независимо от желания больного. Так гласит клятва Гиппократа.

Сейчас отец проклинал себя за то, что не  рассказал дочери всё про Виктора. Надо было связать, привязать к кровати, и говорить, говорить про все проделки этого проходимца. Пусть бы кричала, обижалась, билась бы в истерике, но выслушала и поняла, с кем связала свою судьбу.

Долго ждал, пока проснётся жена. Привёз домой. Передал разговор с дочерью.
- Это я виновата. Я должна была предусмотреть такой исход. Она поставила себе диагноз раньше профессоров. А я проследила.
- Мы оба виноваты. Я тоже многое сделал не так. Теперь не время себя казнить. Надо решить, что делать дальше.
- Надо испробовать все методы и способы. Всё возможное и невозможное. Если ребёнка не спасём, я тоже не буду жить.
- Завтра сделают первый сеанс химии. Надо быть в больнице, чтобы поддержать девочку. Пошла на контакт, это уже хорошо. Теперь надо добиться, чтобы захотела лечиться, а значит и жить.

После химии привезли полуживую. Долго не приходила в себя. Наблюдая за муками ребёнка, родители испытывали не меньшие муки. Но придя в себя, общаться с ними не захотела. Это угнетало ещё больше. Видеть, как на глазах погибает ребёнок, и не иметь возможности помочь, было невыносимо.  Мария настояла, чтобы родители ушли. Ей легче было переносить страдания, не принося страдания родителям.

После облучения была та же картина. Больные, наблюдающие за дочерью и родителями, отмечали, что без них она мужественнее переносит последствия лечения.

После каждого сеанса волосы клочьями выпадали, тянулись за расчёской, путались. Проведя курс предварительного лечения, врачи добились только того, что больная полностью облысела. Мария выбросила в окно расчёску. Не снимала с головы платок.  Это отрицательно сказалось на её психологическом состоянии. Она замкнулась, перестала общаться с больными и медперсоналом.   Тем более не хотела видеться с родителями.

Мать, увидев ребёнка в таком непрезентабельном виде, купила шикарный парик. Попытка надеть его на голову дочери не увенчалась успехом. Кончилась эта затея тем, что она выбросила парик всед за расчёской в окно и впредь категорически отказалась видеться с матерью.

Повторное обследование подтвердило предварительное мнение профессора: метастазы проникли так глубоко, что хирургическое вмешательство не даст положительных результатов. Профессор прямо так и заявил:
- Мы сделали всё возможное. Хирургическое вмешательство противопоказано. Невозможно удалить опухоль, не задев жизненно важных органов. Дальнейшее лечение бесполезно. Можно продолжать сеансы химиотерапии, можно облучать, но это кроме новых страданий ничего не принесёт.
- Мы не можем смотреть, как ребёнок погибает. Надо что-то делать.
- Что надо делать, мы делаем. Больную перевели на морфий. Боли она не чувствует. Можете забрать домой. Получите морфий, будете делать уколы сами. Обеспечите лучший уход, питание.

Но идти домой Мария отказалась.  Родителям ничего не  объяснила. А соседка по кровати сказала:
- Здесь ей лучше, чем дома. Мы все больные, все лысые, все колемся. Присматриваем друг за другом, помогаем. Знаем, что нас ждёт, и не занимаемся пустословием, не успокаиваем, не даём напрасных надежд. Меня забирали домой. Пришли родственники, начали ахать, охать, высказывать ненужные соболезнования, задавать самый глупый вопрос: «Как твоё здоровье?» Когда человек одной ногой стоит в могиле, этот вопрос звучит, как издевательство. Будто люди интересуются, скоро ли я отдам концы. Здесь нас объединяет одна общая забота – перетерпеть боль от укола до укола. На это направлены все силы. Кто меньше страдает, отдаёт свою дозу тому, кто не может терпеть. А в семье люди живут по другим законам. Там речи ведут о  политике, музыке, искусстве, литературе. Слушают радио, смотрят телевизор, читают книги, газеты. Нам сюда приносили телевизор. Мы его отдали. Ни один диктор не сказал о нас ни слова. Отстаньте от ребёнка, дайте ей спокойно донести свой крест.

Всё это было понятно, однако принять было трудно. Оставить ребёнка умирать в больнице – на это решится не каждый. А увозить насильно – недопустимый эгоизм.

Мать уволилась с работы. Трижды в день приходила в больницу, только чтобы покормить ребёнка. А процесс этот усложнялся с каждым днём. Жевать Мария не могла. Надо было обрабатывать пищу, превращать её в жидкую массу, потом силой заставлять съесть. Отец навещал каждый вечер. Купил миксер, блендер, электрическую мясорубку. Принёс в больницу и готовил еду на всю палату. Но разговорить дочь так и не смог.

Между тем метастазы ширились,  пока не вырвались наружу. Боли стали сильнее. Увеличили дозу и частоту инъекций морфия. Придя в очередной раз покормить дочь, мать не  смогла повернуть её к себе:
- Машенька, ты должна хорошо питаться. Я принесла тебе куриный бульон, перетёрла мясо. Мягкий творожок со сметаной. Скушай хоть немножко.
Дочь натянула на себя одеяло, укрылась с головой. Не зная, как её уговорить принять пищу, решила успокоить. Нежно взяла за руку:
- Машенька, я говорила с московским профессором. Он сказал, что после операции мы можем к нему приехать,  он всё восстановит. Будешь красивее, чем была.

Мария выдернула руку, отбросила одеяло, повернулась. Резко сдёрнула повязку. Там, где пластические хирурги несколько месяцев назад накладывали швы, зияла  рваная кровоточащая рана, обнажающая наполовину съеденные саркомой челюсти. Мать широко раскрыла глаза, несколько раз глотнула ртом воздух и замертво упала. Прибежали врачи. Констатировали смерть. Марии сделали внеочередную инъекцию, усыпили. Позвонили Новикову.

К имеющимся бедам пришла ещё одна. Не оставляя без присмотра дочь, надо было в срочном порядке хоронить жену. Позвонил в ритуальную службу. Поручил заняться  своему заместителю. О работе пришлось на время забыть. Взял краткосрочный отпуск. Разрываясь между больницей и домом, организовал похороны. Дочь лечащий врач не отпустил:
- У неё достаточно своих страданий. И душевных, и физических. Оставьте её в покое.

Через несколько дней спросила:
- Мамы уже нет?
- Да. Сердце не выдержало.
По привычке отвернулась к стене, укрылась с головой. Вспомнил: так она делала в детстве, когда не хотела вставать. Отворачивалась, укрывалась, сворачивалась калачиком, притворялась спящей. На глаза навернулись слёзы.

Успокоилась, повернулась. Вытерла пальчиком слёзы:
- Отвези меня к маме.
Не понял. Подумал, бредит. Не знал, что ответить.
- Отвези на могилку.

Одели, перенесли в машину. Поехали в сопровождении медсестры. Подъехали. Вышла из машины. Посмотрела. Несколько раз перекрестилась сама, перекрестила могилку. Взялась рукой за крест. Постояла минуту, шевеля губами.
- Место хорошее. Мне здесь нравится.
Глянула на медсестру. Та подошла, повела к машине.  Села. Не выдержав накатившей боли, застонала. Сестра сделала укол. Откинулась на спинку, уснула.

Агония продолжалась три месяца. Смотреть на страдания дочери было больно, а ей переносить их в сто крат больнее. За это время из палаты унесли четырёх женщин. На их место положили новых кандидатов. Ему во много раз было бы легче, если бы ребёнок был дома. Сделал очередную попытку:
- Дорогая моя девочка. Давай уедем домой. Там и тебе, и мне будет лучше.

Хотела что-то ответить, сделала несколько движений губами, пытаясь открыть рот, но не смогла вымолвить слово. При этом глаза изливали  мощные волны горечи и скорби, оглушительные рыдания и крики,  такую отталкивающую энергетику, что он не выдержал, отвернулся, выбежал из палаты, навсегда отказавшись от попытки поговорить. Он не мог даже мысленно представить, какие муки испытывает сейчас его ребёнок.

Во рту Марии творилось что-то невероятное. Язык, губы, дёсны превратились в красные лохмотья. Рана кровоточила. Перевязки хватало на один час. Больные зубы невозможно было сжать, чтобы усмирить боль, которая отдавалась в голове, в ушах, во всём теле. Каждый приём пищи превращался в истязание. Она не могла не только жевать, но и глотать. Сознание туманилось. Она терпела, боялась закричать, даже застонать, с трудом дожидаясь очередной порции морфия.

Днём спала, либо, чтобы избавиться от надоевших ей вопросов, притворялась спящей. Ночью усаживалась у окна, подолгу смотрела в небо, на мигающие в вышине звёзды, будто искала свободное место, на котором будет располагаться её посмертная  звездочка.

В очередной приход отца заговорила сама. Шептала тихо, по слогам, с трудом выговаривая едва различимые слова:
- Когда похороните, поставишь крест. Возьмёшь с моей могилки земли, отвезёшь в Питер, на Богословское кладбище. Оставишь  на могилке Цоя. Землю с его могилы высыплешь на мой холмик. Завтра пригласи ко мне батюшку Пантелеймона. Он меня знает. Больше у меня никаких желаний нет.
- Ты рано сдаёшься. Надо сопротивляться, ещё есть надежды.
- Нет, папа. За всё надо платить.
- Но плата слишком высока…
- Ты же учил политэкономию,  читал «Капитал». Цену товара определяет покупатель. Больше того, что у него есть, заплатить не может. Я за свои грехи расплачусь жизнью. Было бы у меня две жизни, заплатила бы две.

Сказала, закрыла глаза. Отвернуться к стенке не осталось сил. Отец молча вышел.

Отец Пантелеймон долго что-то читал, спрашивал, разговаривал. Мария вела себя спокойно. Выйдя, предупредил:
- Раба Божья Мария велела мне проводить её в последний путь. Запомните, отпевание проводится в храме, на третий день после кончины, перед похоронами.

Этой ночью Мария не спала. Передвинувшись на край кровати, приподнялась на подушках, повернулась к окну и, устремив взор в небо, внимательно рассматривала в межзвёздном пространстве линии своей неудавшейся  судьбы. Затуманившееся от обилия медикаментов сознание не позволяло вспомнить перипетии последних дней. Она не слышала стонов рядом лежащих больных. Не чувствовала боли. Даже злость и обида прошли, улетучились, лёгкой дымкой поднялись ввысь, растворившись в необъятных просторах Вселенной. В душе поселились покой и умиротворение. Блуждая взглядом по чёрному небу, искала место для своей звезды. Выбор облегчался тем, что свободных мест было бесчисленное множество. Это успокаивало, приводило к мысли, что не она первая, не она последняя. До неё уходили люди, и после неё будут уходить. Не только ей оказана такая честь – выбрать место, посеять свою звезду на Божьем поле. От умиления перед такой благодатью сердце её наполнилось радостью. В помутневшем разуме непроизвольно возникали и исчезали слова какой-то молитвы. Она уже готова была их произнести, но не осмеливалась озвучить непонятный набор, он не совпадал с тем, что хранилось в памяти. Да и озвучивать уже не могла, и губы не повиновались, чтобы прошептать слова. Решила перекреститься, попыталась поднять безжизненную руку, но не хватило сил донести до лба. Расстроилась, вновь обратила взор ввысь, где в бездне Космоса красным цветом по чёрному небу чётко вырисовывалась надпись: «Господи, Боже мой, удостой, не чтобы меня утешали, но чтобы я утешала. Не чтобы меня понимали, но чтобы я других понимала. Не чтобы меня любили, но чтобы я других любила. Ибо кто дает – тот получает, кто забывает себя – тот обретает, кто прощает – тот простится, кто умирает – тот просыпается к вечной жизни».

Наутро измученное сердце рабы Божьей Марии остановилось. Теперь можно было забрать её, не спрашивая согласия. Отец велел забальзамировать тело, чтобы подержать его несколько дней дома.  Это единственное, что он мог теперь сделать для ребёнка. Получилось выполнить только первое желание, ибо хоронить, по православному обряду, принято на третий день.

Правильно он поступает, или нет, но всё, что не успел сделать для дочери при жизни, решил сделать после смерти. Заказал дорогой гроб. Покойную одели в белое подвенечное платье. На отпевание привезли в церковь. Наняли автобусы, такси, катафалк, оркестр. Поминки заказал в кафе «Вдохновение».

Тело усопшей в гробу покрыли дорогим белым саваном в знак того, что усопшая, принадлежавшая к Православной Церкви и соединившаяся с Христом в ее святых Таинствах, находится под покровом Христовым, под покровительством Церкви, которая до скончания века будет молиться о её душе. Покров  украсили надписями с текстами молитв и выдержками из Священного Писания, изображением крестного знамени и ангелов.
Вместо фаты Отец Пантелеймон водрузил на голову бумажный венчик – символ  венца, символическое  обозначение того, что усопшая  ушла в Вечную жизнь как воин, одержавший победу на поле брани. Венчик напоминает нам о том,  что подвиги христианина на земле в борьбе со всеми  страданиями, искушениями, соблазнами и страстями кончились, и теперь он ожидает за них награду в Царствии Небесном.
Отец Пантелеймон нарядился в белые праздничные облачения, имеющие большое символическое значение.  Если крещение – это рождение во Христе, то отпевание – это рождение души в Жизни Вечной. Оба этих события являются важнейшими этапами жизни человека и большими праздниками. Белая одежда священника подчеркивает значимость этих событий.
В конце отпевания, по прочтении Апостола и Евангелия, отец Пантелеймон прочитал разрешительную молитву.
После чтения  разрешительной молитвы пригласил попрощаться с покойной. Всё пространство церкви заполнили прибывшие на отпевание студенты и преподаватели из института, сотрудники с работы матери и отца, родные и близкие, соседи.
Отец Пантелеймон напутствовал:
- Каждый возьми зажжённую свечу, как знак жизни,  знак победы над тьмой, над мраком. С поклоном обходя гроб с телом, этими свечами все как бы безмолвно говорите Богу: этот человек зажегся в мире, в полумраке земном, как светоч; он нам светил, приносил правду, приносил любовь; его присутствие разогнало сколько-то той тьмы земной, в которой мы так часто не находим своего пути. Он указал нам путь. Мы собраны здесь не только потому, что умер человек, любимый нами, но именно потому, что он жил, и мы о его жизни свидетельствуем этим светом. С зажженными свечами в руках, с сердцем, разрывающимся от горя, с глазами, полными слез, мы все-таки помним, что совершается самое торжественное, самое величественное, что может случиться с человеком: встреча с Живым Богом. И в этом мы ему сопутствуем; мы выражаем его радость, предстоя перед ним и перед Богом с зажженными свечами. В смерти мы переживаем разлуку и забываем о том, что нас-то постигает разлука, но усопшего постигает встреча: встреча лицом к лицу с Живым Богом.
Отец не препятствовал соблюдению ритуала, во всём соглашался с Отцом Пантелеймоном, чувствовал, что именно так должно проводиться прощание с самым дорогим человеком, однако, не удержался спросить:
- За что Бог наказал ребёнка?
- Он не её наказал, а Вас. Раба Божья Мария наделала много мелких грехов. Могла совершить и непоправимый. Бог уберёг от этого, взяв её к себе в услужение.

Из церкви колонна направилась на кладбище. За катафалком следовали восемь заполненных людьми автобусов, несколько десятков легковых машин, больше сотни фанатов Виктора Цоя, приехавших из разных городов на мотоциклах и столько же примкнувших к ним байкеров. Отец слишком поздно понял, что захваченный жизненной круговертью, ничего не знал о своём ребёнке, о её друзьях, о её интересах, о её жизни.

Ему с большим  трудом удалось собрать сто человек на свадьбу, а на похороны, без приглашения, приехали почти тысяча человек.  Приехали без предупреждения, и многие искренне плакали, рыдали, будто потеряли самого близкого человека.

Когда над могилой сформировали земляной холмик, сотни людей возложили венки, цветы, и маленький холмик на глазах увеличился в несколько раз, превратившись в огромную цветочную пирамиду, политую горькими слезами провожающих.

Но не только люди не могли сдержать слёз. Сама природа разрыдалась проливным дождём с громом и молнией, провожая в последний путь рабу Божью Марию.

Стоя у могилы, отец принимал на себя нисходящие с неба бурные потоки воды как Божью благодать, как приветствие, посланное Богом вновь преставившейся душе.

Вдруг дождь прекратился. Небо над могилой разверзлось. Чёрные тучи расступились. В образовавшейся синеве вспыхнула яркая звезда. Но вместо раскатов грома, из огненной синевы неба раздался глас Божий:
- Аве Мария…

                «Смерть стоит того, чтобы жить,
                А любовь стоит того, чтобы ждать...»
                Виктор Цой.


    Здравствуйте, Николай Федорович! О романе «Аве Мария». Произведение неординарное и сильное, оно достойно того, чтобы его издавать. Конечно, этих «если» много всегда, но дай Бог, чтобы роман был издан и получил широкое распространение, чтение. Если Вы решите поместить мой отзыв на роман на любую страницу (можно и на последнюю), то я буду очень и очень рада. Не хочется говорить банально, но это большая честь для меня.
 Каждому автору свойственно сомневаться относительно своей работы. Так и Вы, выискиваете в тексте то, что ведомо лишь Вам одному. Я же читала взахлеб, и такое произведение читателя равнодушным оставить не может. Только одно пожелание возникло у меня. Когда я начала читать роман, то сразу не заметила кавычек на первой странице. Вернее, они были скрыты под переплетом. Поэтому я сразу не поняла, что это был текст фантастического романа, написанного Леной. Восприняла как авторское повествование. Увидела стилистические ошибки, многократное повторение слов типа «были». Испугалась и растерялась. Потом взяла себя в руки с мыслью, что Николай Шунькин не только талантливый автор, но еще и очень грамотный литературно. Что же это такое могло быть? Решила разобраться и читать, читать далее. И вдруг потом только я обнаруживаю, что это сочинение Ленки, а отнюдь не авторское повествование! Ух! От сердца отлегло, я наконец-то перевела дух. Николай Федорович, я разобралась в Вашей задумке. Но разобралась лишь потому, что хорошо знала Вас как автора. Знала, что опытный мастер не может так писать. Знала, что надо выяснить, в чем тут дело. Но ведь новый читатель наверняка не будет разбираться. Он может не обратить внимания на кавычки или не заметить их.  Да и у постоянных Ваших читателей не у всех сработает смекалка, что это авторский ход. Многие могут на первых страницах пребывать в недоумении и дальше не читать. Это большой риск, Николай Федорович, с Вашей стороны. Очень большой.
 Но ничего страшного в этом нет. И текст Ленки, как завязку, как интригу, конечно же, убирать не нужно. Я думаю, что достаточно будет в самых первых предложениях романа дать читателю понять, что это не авторское повествование, а текст, сочиненный героиней романа. Например, «Ленка влетела в комнату, была возбуждена и постоянно заглядывала в тетрадку. Ей не терпелось начать читать друзьям свое творение. Когда ребята наконец-то уcпокоились и расселись по местам, Лена стала читать: «… (Что-то типа такого, что сразу покажет, что это текст героини). А дальше можно все по тексту без изменений. И к Вам, как автору, у читателей не будет никаких вопросов и претензий. Вот такие мои мысли, но Вы – автор и Вам виднее. Только автор знает как лучше. Извините, что влезла с советом. И совсем необязательно обращать на него внимание.
 Ваш диплом, Николай Федорович, из Клуба «Слава Фонда» меня «ошарашил», удивил. Кому нужен  пустой бланк?! Чудеса какие-то, которые мне не понятны! Невольно проскользнула мысль, что Николай Иваненко такую небрежность никогда не допустил бы! Но не хочется склок ни в Фонде, ни в Клубе. Пусть наши мысли и переписка останутся между нами. Печально…
 Идея с премией имени Николая Иваненко хорошая, но вот достойного воплощения в действие этой идеи я пока не вижу. Мне в том положении о премии вообще ничего не понятно. И неправильно награждать ею человека, которого «кто-то кого-то» напишет в рецензии! Здесь уместнее было бы проводить анонимный творческий конкурс им.Николая Иваненко. И победители определились бы справедливо путем анонимного голосования членов жюри. Ради такого случая состав жюри можно было бы значительно расширить. Можно было награждать этой премией лучших меценатов Клуба и Фонда. Можно было бы объявить тему о Подвижнике в творчестве. Можно было бы все время по-разному ею пользоваться.
Но так как сейчас в Клубе проводятся непонятные мне действия относительно этой Премии, то я решила туда не вмешиваться, хотя некоторый взнос баллами перевела. Фонд ВСМ мог бы присудить Иваненко посмертно звание «Подвижник молодых прозаиков» как это принято в Фонде… Но что будет – пока неизвестно. Может, всё и затихнет, сойдет на «нет». Я же скромненько сама поминаю Николая на своей страничке, дав ссылку на его страницу.
 Не терзайтесь двойкой, поставленной Иваненко на моем именном конкурсе. Вы действовали анонимно и определили одинаковые критерии оценивания для конкурсных работ. Любая тема имеет как узкий смысл (более точечный), так и более широкий. Если Вы определили для себя более точечный, более близкий подход к теме, то Вы имели на это полное право. И, главное, Вы так оценивали все конкурсные работы, а не только Иваненко. Значит, по отношению ко всем Вы поступали справедливо. Зато в Вашем именном конкурсе он занял второе место, это отмечено и на его странице. И это перекрывает всю возникшую ранее неуютность. Он был искренне рад второму месту на Вашем конкурсе. Всё спрашивал меня – не подыграли ли мы ему? На что я ответила, что мы с Вами вместе уже несколько конкурсов отсудили и никогда не влияли друг на друга. Всегда выставляли оценки независимо. А у меня тогда (во время Вашего конкурса) вообще не было с Николаем Иваненко ни дружеских отношений, ни общественных. С чего бы мне ему подыгрывать? Тогда он успокоился и был очень рад этому месту. Поэтому, всё перекрылось положительными эмоциями.
Николай Федорович, прочитала я «Двадцать лет»… Любые мои слова здесь будут неуместны и банальны. Простите… Сил Вам, сил, терпенья и здоровья! Лидии Тимофеевне тоже.

С уважением, Лена Кириченко