Прокашлявшись и выпив глоток воды, чтобы успокоиться, Иван Сергеевич продолжал свидетельствовать:
- Да, в 1980-ом, когда село засыпало в сильную вьюгу, я позвонил Грыцю и Петру.
***
( Чуть рассвело, но село уже давно проснулось. Слава Богу, откопали вчера всех, обошлось... За ночь дорожки, с таким трудом прорытые через метровые снега, не засыпало, и можно было передвигаться, увязая всего по щиколотки. Марьяна пришла в сельсовет утром одной из первых, доложила, что все дома на Лесной отрыты. Я улыбнулся, в который раз залюбовавшись дивчиной. Лицом она была очень похожа на мать в юности, такая же глазастая, толстенная коса до пояса, ровный носик, длинные ресницы, оттеняющие глубину черных глаз, белокожая, губы-вишенки. Только Олюнька была русой и глаза синие-синие. А Марьянка - чисто мать только вот цвета цыганистые. И в кого она такой уродилась? На все село черноволосая и черноглазая у нас только баба-соловьиха. Да только Тарасовы тут при чем? Чего-то мысли дурацкие в башку лезут... Работать надо. Работать."
-- Доброго ранку, Марьяна. Рад, что ты справилась. Как парни? Помогали? Слушались? Не перечили?
-- Ой, да что вы, Иван Сергеевич! Парни у меня - золото. Я к бабе Уле, можно? А то вчера с ног уже валились, дров не много принесли и то от соседей. К дровнице не пробиться было. Руки уже не слушались... Вот я сбегаю, откопаю дорожку до дровницы, растоплю и назад. Отпустите?
-- Конечно, беги, дочка, беги...
"Охрипла вон девка, замучилась совсем. Вот это метель! А голосок то у ней серебряный прям, беречь такой голос надо. Хорошо её Уля научила, а Марьянка за хор взялась ого как! И репертуар расширила и новые таланты привлекла. Огонь-девка!"
***
Телефон у меня Петра и Грыця с давних пор был. Еще когда к матери они приезжали взял, на всякий пожарный. Да вот не пришлось звонить раньше. Тут же решил, что пора. Долго набирал на диске цифры кода и номер. Пару раз почему-то сбился. Начал заново. У Петра дома трубку не брали. На работе секретарша сказала, что Петра Панкратовича еще нет. Набрал Грыця.
-- Алё! - раздалось почти сразу и так громко, словно Грыць проорал в ухо.
-- Алё! Грыць, это я, Иван Петренко, сосед ваш, помнишь такого?
-- Кто-кто? Плохо слышу...
-- Я! Иван Петренко! Сосед ваш! Слышишь меня?
-- Иван? Какой к черту Иван? Я на работу спешу!
-- Грыць, я про маму хочу поговорить с тобой. Ты слышишь?
-- Какую маму? У меня приём расписан на месяц вперед. Записывайтесь в порядке очереди, товарищ.
-- Грыць, ну ёма-ё! Про твою маму! Бабу Улю!
-- Я не Грыць, а Григорий Панкратович. Выкладывайте свою просьбу. У вас полминуты! - рявкнуло в трубке.
И я, абсолютно опешив от самого тона, вдруг начал говорить с просительными интонациями:
-- Григорий Панкратович, у нас ЧП. Вчера засыпало пол-района. Вашу мать откопали только ночью. Всё благополучно. Но ей уже трудно одной управляться. Понимаете?
-- Я вас не слышу! - гремела трубка, вибрируя мембраной, - перезвоните позже. Я спешу! - и раздались гудки.
Я покрутил телефонной трубкой, недоуменно слушая эти гудки и опять набрал номер Петра, впервые закурив в кабинете.
-- Приёмная директора шахты " Первое мая" слушает вас.
-- Здравствуйте, девушка, мне бы Петра Панкратовича! По личному! Очень надо! Передайте ему, что с матерью его беда! Мой номер? Диктую!
"Господи, еще и врать пришлось... Во Грыць меня из колеи выбил. А ведь играли вместе, росли, кусок хлеба делили буквально. Друг за дружку заступались, в одних девчонок влюблялись... Что же случилось с ним?"
Уже глубоко за полдень зазвонил телефон, судя по гудку, межгород.
-- Да-да! Петренко слушает!
-- Привет, Иван. Что с матерью? -- требовательно спросил голос, - жива?
-- И тебе не хворать, Петр, жива, жива баба Уля. Тут просто дело есть одно, вроде и не моё... Но хотел бы тебя попросить...- я мялся, не зная, как перейти к сути,- понимаешь, матери твоей самой тяжко уже. Вчера у нас ЧП было. Засыпало всё село. Еле откопали потом дома. А если бы не успели? Три дня мело...
-- Но успели же? Молодец, Иван. Спасибо за службу. У тебя всё?
-- Пэтько, ты чего? Какая служба, ты мать забери к себе лучше. Она не молода уже, тяжко ей в селе....
-- Знаешь, Иван, не будь мы с тобой с одной песочницы, так сказать, послал бы я тебя сейчас на... прямым текстом. Не твоё это дело! Понял? Мы сами с матерью разберемся! И не звони мне больше, не отрывай от важных дел! - его голос набирал и набирал обертоны, и внезапно оборвался гудками. Трубка едва не вывалилась из рук. Я, оказывается, сжевал фильтр сигареты пока говорил. Во рту был гадкий вкус, словно клопа-вонючку раскусил, и он так и не исчез до вечера.
***
-- И что вам ответили при разговоре сыновья Ульяны Казимировны?
-- Грыць сослался на плохую слышимость и оборвал разговор. А Пётр... он просто послал меня... лесом. Посоветовав, не совать нос в чужие семейные дела.
-- А к Василию вы тоже звонили?
-- Нет. После разговора с двумя старшими сыновьями желания звонить к Василию не было.
Всё время пока председатель сельсовета отвечал на вопросы, Пётр сидел с каменным выражением лица, играя желваками. Грыць морщился, как от зубной боли, и иногда полуоборачивался, обводя зал, со страдальческим выражением: "Вы слышали этот бред?" Василий темнел лицом, опускал глаза и сжимал кулаки.
-- Почему же сельсовет не помог гражданке Тарасовой дальше?
-- Мы не отказывались помочь. Как вы не понимаете? Это было её решение! Баба Уля привыкла сама решать о себе. На ней ведь семья всегда была, потом хозяйство. Вот так она и порешила...