Сплин
Я в руки не беру гитару
уже который день.
И не молюсь. Души пустую тару
застлала мерзопакостная тень.
Исчез мой друг
Снегирь красногрудастый,
Во фраке ворон ходит за окном.
Померкло солнце.
Вечер злой, ненастный
Ползет, визжа, как злобный гном.
Мир за окном — мираж,
потусторонним актом катится.
И этот пасмурный пейзаж
вот-вот морозом схватится.
И не горят глаза
у девушек прохожих,
не слышен смех детей,
застыли клочья слов расхожих,
И музыка молчит, а с ней —
Молчат певцы.
Немотно раскрывают рты.
В стоп-кадре замерли танцоры,
А я стою у гибельной черты,
жду выстрела, что эхом грянет в горы.
«Ты сгинешь»,— ворон прохрипел.
Глумился, чёрный, строил рожи,
а я кричал, что песню не допел,
что так нельзя, что так негоже.
Но эхо отозвалось: «Гоже, гоже!»
Меня к утёсу ворон уводил,
Всё было так на сон похоже!
Смирился я. Исход уже манил.
Вот к пропасти стою спиной,
Дрожу, закрыв глаза.
Полёт в небытие за мной,
Боюсь смотреть назад.
Стою и жду развязку.
И ждать устав, кричу,
Срывая с глаз повязку:
«Стреляйте! Я этого хочу!»
Жестокий сплин — красивое словечко!
Команда: пли! И дерзкая осечка.
Учусь ходить. Шажок вперёд.
«Назад!», — бесовский хор орёт.
О Боже Святый, не остави!
И шаг… один, за ним — другой.
Пречистая! Прошу, направи!
Услышь мой крик немой.
Я у окна. Двор — белый лист,
всё снегом замело.
Мир звонко тих и ярко чист,
Морозно и светло!
Снегирь на тополе сидит,
Головку свесив вниз,
Толпа детей с горы летит.
Возня, гвалт, хохот, визг!
Седой узбек с метлой в руках,
Задумавшись, стоит;
печаль и грусть сквозит в глазах,
Губами шевелит.
Быть может, шепчет человек
своё: «Аллах карим»,
проживший трудный, долгий век
Молитвою храним.
И я шепчу: «Бог милостив!
Я должен крест нести,
безмерны Твои милости,
помилуй и прости!