Весна отцветала. Белопенная кипень вишен осыпалась, розоватые ароматные лепестки яблонь опали, абрикосы и сливы ощерились острыми завязями между молодыми клейкими листьями. В палисадниках мелькали яркие огоньки поздних тюльпанов и, слегка потрепанные по краям, короны нарциссов. Царствовал пион, взорвавшийся крупными розовыми, белыми и бордовыми шарами. Тонкий аромат цветущих пионов смешивался с запахом сирени: ее кусты были там и тут, они громоздились кучами на газонах, шли ровными линиями вдоль аллей. Сирень никто не стриг, и ветви, густо осыпанные кистями соцветий, высоко поднимались над стриженной оградой кустов. Солнечный день грел лучами каждый лепесток и лист, гладил молодые травинки. Большая пепельная кошка разлеглась прямо у крыльца суда и млела на солнышке. Само же здание суда пряталось за пышными ароматными зарослями и утопало в них.
Районный суд провинциального городка Н-ска, лепился боком к помпезной трехэтажке милиции, но само здание суда было старым, ветхим и давно нуждалось в капитальном ремонте. Каждую весну главному судье приходила рекомендация из райкома вырубить кусты сирени, окружавшие с трех сторон ветхий домик, но девчата, ( так сложилось, что в суде был почти стопроцентно женский коллектив), лишь слегка обрезали ветки, мешавшие посетителям, а сами кусты оставались и дальше. На все требования первого секретаря вырубить, к черту, заросли, седая пожилая судья Галина Тимофеевна клала на стол просьбу выделить деньги на кап-ремонт и убедительно объясняла, что кусты хотя бы чуть прикрывают ветхость старых дверей и окон. Первый секретарь пасовал перед напором дамы и разрешал оставить сирень до следующей весны.
В тот солнечный день спокойному сну кошки сильно мешал наплыв посетителей. Они то и дело переступали нахалку, поднимаясь по скрипящим деревянным ступеням к двери суда. Кошка лениво открывала один глаз, осуждающе глядела на ноги прохожих, величественно перекладывала пушистый хвост и продолжала дремать. И только когда во время перерыва из суда вылетела стайка чирикающих служащих, а следом за ними затопали громко по стонущим ступеням ноги мужиков, кошка грациозно потянулась и уступила крыльцо. Девчата вышли подышать и наломать свежей сирени в литровые банки, эти банки украшали каждый кабинет. В трехлитровой - целый ворох стоял на столе в зале суда. От аромата кружило голову. Но голоса помощниц судей были не веселы.
-- Олесь, долго еще будет заседание? А то мне в ясли надо за мелким бежать скоро, - обеспокоенно спросила у подруги высокая, статная девушка лет двадцати пяти.
-- Долго, Люб. Галина Тимофеевна вообще сомневается, что сегодня вынесут решение. Сама посмотришь сколько они совещаться будут, - ответила тоненькая, большеглазая девчушка, лет девятнадцати, с толстой русой косой за пояс.
-- Может ты меня подменишь тогда на следующем заседании? - тряхнула кудрями рыженькая Любаша.
-- Если Ирина Сергеевна позволит, конечно подменю, - покладисто согласилась Олеся, - только если заседание окончится не позже шести... У меня же сегодня смотрины...- и запунцовела от признания.
-- Да ты что? И кто жених?
-- Да ты его не знаешь, он из Донецка, корни просто тут, бабушка жила. Приезжал к ней летом, так и познакомились. Вот нынче придет свататься.
-- А чей он? - вмешалась в разговор, неслышно подошедшая сзади Ирина Сергеевна, дама представительная, полная, с высокой грудью и грустными карими глазами под шнурочками черных выщипанных бровей. Густые темные косы она собирала в узел, на работу носила строгие платья и костюмы; вот и сейчас стояла, в сером приталенном платье, чуть прищурившись, затягивалась привычной сигаретой. Ирина слыла крутой по работе. Её вердиктов очень боялись. Хотя она всегда выносила приговоры руководствуясь не одним кодексом, но и совестью. Но спуску давать не умела. И за первый привод могла влепить по-полной.
-- Тарасовых... - стушевалась Олеся перед глазами начальницы.
-- Каких именно? -- добродушно продолжила расспросы судья. - Тарасовых у нас чуть не полрайона.
-- Из Н..и....- назвала девушка название ближнего большого села.
Ирина Сергеевна напряглась и понизив голос до шепота спросила:
-- Олеся, каких именно Тарасовых? Надеюсь не тех, дело которых сегодня слушаем?
Девушка захлопала громадными глазищами цвета осеннего утра, густо покраснела, потом побледнела и еле выдавила из себя:
-- Тех самых, Ирина Сергеевна, внук бабы Ули он... От старшего сына Виктора Панкратьевича, Петра...
Мужчины спустились с крыльца молча. Один из них чуть не наступил на сонную кошку. Тихо чертыхнулся: "Зараза! Разлеглась, как хозяйка.." Трое взрослых, с ранней сединой, крупных и ладных мужчин в дорогих костюмах, явно не советский ширпотреб, три брата - Петро Тарасов, начальник шахты, давно и прочно обосновавшийся в Донбассе. Высокий, кряжистый мужик с черными кудрявыми жесткими волосами, густо пересыпанными сединой. С прямым, чеканным носом, вишневыми полными губами, под черной щеточкой ухоженных усов, волевым подбородком и совершенно неуместными и неожиданными на этом мужественном лице, большими, миндалевидными глазами черного цвета в окружении чисто женских длинных ресниц. Григорий Тарасов, средний из братьев, одесский стоматолог, ставший не так давно заведующим отделением военного госпиталя. Он был массивнее брата и ниже ростом. Почти лыс, только венчик темно-русых волос вокруг обширного лоснящегося блина лысины. Он щурился от яркого света, который ударил в лицо на крыльце. Серые глаза в светлых ресницах недовольно глядели на мир, а полные губы, под курносым носом, презрительно морщились, словно говорили: "И что я делаю в этой дыре? Что вообще от меня, успешного, хотят эти крысы канцелярские, то бишь судейские?" И Василий, младший из братьев. Темноволосый, статью и фигурой похожий на старшего, только глаза серые, как и у Гриця, так между собой с детства они называли среднего. Цвет кожи у Василия был темнее чем у других: жизнь в тайге не сахар, даже для главного инженера крупнейшего на Дальнем Востоке золотодобывающего предприятия. Стали братья слева от крыльца в густых зарослях сирени и закурили.
-- Как думаешь, Петро, - обратился Василий к старшему брату -- долго еще нас промурыжат?
-- А черт его знает, Васыль, глаза у судьихи прям змеиные и губы поджимает. Словно мы не сыновья, словно нет у нас права на батькивську хату, - зло выплюнул слова старший. Нервно сломал сигарету, бросил под ноги и затоптал вместе с кустом молодой, светло-зеленой травы.
-- Да куды им деться-то? -- зачастил младший из братьев, -- мы ж её сыновья. Больше никого нет. Отсудим хату, продадим, поделим деньги и по домам. Для нас батько её строил, для сыновей, а не сельсовета. Мать сдурела под конец, раз отписала нашу спадщину черти кому.
Братья согласно кивали, только младший Василий грыз травинку, сорванную у крыльца и в глазах его цвета серого неба отливало синевой непролитых слез.
-- Как же так, братцы, как же мы так не схоронили мать? Как так?
-- Василь, хватит придуриваться, ты прекрасно знаешь, что мы все люди занятые, - обрубил Петр, - у меня аварийная обстановка на шахте была, метан обнаружили при пробах. Рвануло бы - и меня б под суд отдали. Грыць вообще на курорте был с женой. А ты - у черта на куличках, что-то инспектировал. Я телеграмму всем разослал, откуда мне было знать, что ты свою получишь через месяц после похорон только? А Грыць не знал ничего пока не вернулся. Да и хватит об этом. Это - жизнь.
Василий поморщился от слов брата, сплюнул изжеванную травинку. Петро с легким презрением глянул на группку "селюков", как их назвал не в меру спесивый Грыць: на крыльцо как раз поднимались ответчики: председатель сельсовета Иван Петренко, друг детства всех троих братьев, живший по соседству, Марьяна Парчун, секретарь сельсовета и председатель колхоза Н..-ки Игорь Степанович Голуб. Игоря братья тоже знали с малолетства, старший так за одной партой с ним сидел. Иван оглянувшись через плечо увидел троицу и нахмурился, остановился, сделал движение, словно собрался повернуться, Марьяна едва не наткнулась на широкую спину начальства, споткнулась, ступени жалобно скрипнули, но её подхватил под локоток председатель, зло зыркнул в сторону братьев и громко сказал: "Марьяна, Иван, хватит разговоров с ними уже. Идемте." Иван еще мгновение помешкал, словно решаясь, а потом тряхнул русым чубом, ссутулился по старой привычке, при его росте под два метра он всю жизнь втягивал плечи, стараясь казаться меньше, стеснялся клички "Бусёк", как и своей худобы, и ступил в дверь суда. Братья, чуть задержались, но скоро тоже поднялись.
-- Грицько, -- тихо спросил Василий, -- тебе мама писала оттуда?
Григорий пожал плечами и промолчал.
В кабинете главного судьи стояла удушливая жара, пропитанная ароматом сирени. Не спасала ни открытая форточка, ни вентилятор, яростно молотящий лопастями душный воздух.
Галина Тимофеевна замерла у окна, разглядывая буйство отцветающей весны. За кустом, осыпанным сиреневыми метелками, шел разговор её сослуживцев. Галина Тимофеевна слушала в пол-уха, думая о своём. Но что-то в разговоре её зацепило. "Тарасовы... Те самые... Из Н..ки." Рассеянный взгляд вмиг сосредоточился, губы поджались. "Эх, молодость, молодость... Устрою я тебе показательный процесс, девочка. Любые мои слова ты не примешь сейчас, отмахнешься и обидишься. Так пусть вся картина будет написана "маслом показаний свидетелей". Если и этого не хватит, значит такова судьба..."
Продолжение следует.