Было воскресенье, и было скучно.
- Глупо работать по выходным, - сказал я своей жене, стиравшей в ванной комнате.
-Глупо для бездельников, - парировала она, - а если я чего-нибудь делаю, то это не значит, что я глупая.
- А как же? – с ехидцей спросил я.
- А никак, просто так надо.
И она стала достирывать бельё, оставив меня осмысливать последнюю фразу. По моей мужской логике смысла в ней не было. И я пошёл за объяснением.
- Слушай, - спросил я, - а почему так надо?
- Что? – удивилась жена.
- Ну это самое – про так и надо...
- Что ты морочишь мне голову, - возмутилась жена, - иди и займись чем-нибудь.
Я послонялся по квартире, на всякий случай отпустил своему двенадцатилетнему чаду профилактический подзатыльник и лёг на диван. Но газета была уже прочитана, по телику не показывали ничего путного, спать не хотелось, к тому же от лежания на спине болел позвоночник, и вообще было гадко и мерзопакостно. Чадо сидело на полу и гнуло какие-то проволочки.
- Хочешь, я тебе марок куплю, - предложил я с целью примирения.
- У-у... – неопределённо промычало чадо.
- А что ты этими крючочками делать будешь?
- Козявки из носа доставать, - мстительно ответило чадо.
«Весь в мать», - подумал я, с сомнением изучая мордочку своего отпрыска. Однако поросячий носик, доставшийся ему от родителя по мужской линии всегда меня успокаивает. Мурлыча песенку про крокодила Гену, я несколько раз прошёлся мимо ванной, но там никак не отреагировали. Тогда я взял гитару и стал играть и петь «Во поле берёзонька стояла». Эту песню я выучил по самоучителю и иногда поигрываю соло, и мне это дело очень нравится, только вот моя жена и кот Самсон почему-то не любят гитару, хотя она красивая и дорогая. Когда я дохожу до того места, где надо дёргать все струны сразу, кот начинает мяукать, соседский пёс подвывать, а жена вспоминает медведя, который кому-то наступил на ухо. Мне же всегда казалось невероятным, чтобы какой - нибудь человек позволил медведю наступить себе на ухо. Но вот чаду моя игра нравится:
- Во бацает! – восхищается он.
- Прекрати! – сказала мне жена, заглянув в комнату.
Оказывается, она уже кончила стирать и теперь готовила обед, а женщина на кухне не то, что за стиркой. Стиральная машина шумит, вода плещется и мешает слушать, что говорят, и она стирает и думает, стирает и думает. А когда женщина много думает, то ещё неизвестно, что она придумает. Потому лично я считаю, что и мелкие вещи надо отдавать в прачечную. Нельзя позволять женщине думать.
Наглядным примером тому служит одна история у нас на работе. В соседний отдел пришла новая девица. А начальником там был убеждённый холостяк. Девица оказалась весьма впечатляющей, и потому начальник сразу же у неё в работе какую-то ошибку заметил и начал ей втолковывать. А она давай думать. Думает-думает, а сама головку то направо, то налево, и глазки ясные и милые, как у телёночка, который только что изжевал ваше нижнее бельё и теперь пришел просить извинения. Два дня ей начальник втолковывал, а она всё думает и думает, и никак понять не может, о чём он это. Ну, мужик и не выдержал, - взял и женился. «Зачем?», - мы его спрашиваем. А он: «Жалко её, - говорит, - ну к чему женщине так много думать?»
- Па, - сказало чадо, просовывая рожицу в приоткрытую дверь и глядя, нет ли у меня в руке какого - нибудь предмета средней тяжести, - тебе ма велела в магазин сходить.
- Зачем?
- А я не знаю.
- Сходи, купи хлеба, - прервала нашу беседу супруга.
- А почему не он? – кивнул я на отпрыска.
- А заодно и подстрижёшься, - пояснила супруга, - а то волосы уже на уши полезли.
- Мимо лысинки, - язвительно подковырнуло чадо.
К великому сожалению, волосы на моей передней части головы уже несколько лет тому назад покинули насиженное место. А было время, когда в парикмахерской меня спрашивали, как я буду стричься. Теперь тот же самый мастер делает кислую физиономию и осведомляется, что мне угодно, как будто я пришёл в парикмахерскую пообедать. Потом он брезгливо осматривает мою лысину, держа её тремя пальцами, и удалив остатки волос на шее, ехидно интересуется, не убрать ли ещё чего-нибудь и сверху. При этом он на всякий случай держит в руке опасную бритву, которой только что скрёб у меня за ухом. Понятно, я говорю - не надо, и он заключает, что дело сделано.
Из парикмахерской я выхожу, чувствуя себя той птичкой, с которой ощипали последние пёрышки, и только надев шляпу, начинаю сознавать, что тоже принадлежу к отряду приматов.
Надо сказать, супруга относится к моей лысине весьма терпимо, в зависимости от настроения называя меня то ласково – лысеньким парнишей, а то назидательно – лысым типом. В том и другом случае это одинаково неприятно, ибо если умному человеку сказать, что он – дурак, это будет явной ложью и вызовет лишь улыбку. Но если индивидуум лыс и к слову «дурак» добавить еще и определение «лысый», то получится изящное сочетание –«лысый дурак», что странным образом меняет значимость и второго слова, ибо, сложившись, они образуют нечто усредненное, весьма близкое к действительности. Впрочем, если говорить о женщинах, то им удаётся любить всяких убогих и обиженных, в том числе и лысых, что само по себе странно, потому что трудно поверить, чтобы гладить стеклярусную поверхность любимого черепа, было приятнее, нежели трепать роскошную шевелюру. В этом плане даже абсолютный волосатый дурак явно предпочтительнее лысого умника. А мой отпрыск , когда, случается, я дам ему по шее, произносит глупую, но рифмованную фразу: «лысый – иди пописай». На что я отвечаю, что на навозной почве растительность всегда гуще. Однако звучит это весьма неубедительно.
Кончаются выходные и приходит занудный как теория Эйнштейна понедельник, и надо идти на службу. Когда я прихожу на работу и вижу гнусную физиономию начальника, то мне очень хочется вежливо плюнуть на его глянцевые туфли, повернуться и с высоко поднятой головой выйти вон. Но вместо этого я говорю:
- Здравствуйте, Павел Петрович.
И делаю нечто наподобие реверанса, на что он с высоты своего жирафьего роста неопределённо хмыкает и, величаво склонив длинную, ухоженную шею, смотрит на часы на руке, выверенные со сволочной пунктуальностью. И если я опоздал хотя бы на полминуты, Павел Петрович опять хмыкает, выпрямляется, потому что так ему удобнее отчитывать подчинённых, и, подойдя вплотную, чтобы мой нос оказался на уровне его пупка, начинает нудно рассказывать о вреде опоздания и о том ущербе, который я наношу нашему учреждению и всему государству. А я обязан стоять и смиренно разглядывать его брючный ремень и всегда неряшливо заправленную рубашку, между полами которой торчат несколько противных рыжих волосков. Сослуживцы, как нашкодившие мыши, на цыпочках шмыгают мимо, а я стою перед этим типом и делаю вид, что слушаю. Можно было бы, конечно, боднуть его головой пониже пояса и уйти, но мысль о хорошей зарплате удерживает меня от этого.
Наконец, Павел Петрович, выговорившись, поворачивается и величаво удаляется, заложив руки за спину и важно переставляя длинные ноги, обтянутые вздорными полосатыми штанинами. Ко мне подходит Свинухов и, скаля свои редкие зубы, с ехидным сочувствием спрашивает:
- Что? Вздрючил?
- Да, - говорю я, - он вчера колбасы объелся, и его пучит.
И ухожу, потому что жена Свинухова работает в магазине заведующей колбасным отделом, а вчера Павел Петрович, по моим сведениям, был у них в гостях.
Придя на своё рабочее место, я перекладываю бумаги, которые лежали с правой стороны стола на левую, а которые с левой на правую, и при этом изображаю на лице старательность, создавая впечатление, что полностью увлечён этим сложным занятием.
Начальник, обойдя свою вотчину, идёт к себе в кабинет, прислушиваясь к трудолюбивому сопенью подчинённых, и удовлетворённо хрюкает.
Как только за ним закрывается дверь, Свинухов утробно зевает, а Невздоров достаёт из портфеля яблоко и с хрустом, и чавканьем начинает его пожирать. Лёлечка Свистова немедленно затыкает уши и фыркает от негодования, а мы с Хариковым идём в коридор, потому что меньше трёх яблок у Невздорова никогда не бывает. Хариков, конечно, осёл, каких свет не видывал, однако покурить с ним можно.
Мы устраиваемся у окошка и мирно дымим сигаретами, наблюдая за воробышками, но тут приходит стервозная баба Стеша и начинает мести пол в нашу сторону.
- Не даст спокойно отдохнуть, - говорю я, - прилипла как банный лист.
- Баба – дура, - подтверждает Хариков.
Говорить с бабой Стешей ещё хуже, чем с Невздоровым, поэтому мы переходим в туалет и курим, заглушая местные специфические нюансы табачным дымом. Однако открывается дверь и, передвигаясь мелкими шажками, вдруг входит сам Павел Петрович.
- А мы вас искали, - предупреждая события, говорит Хариков.
- Потом, - бурчит Павел Петрович и с неожиданной для такого верзилы быстротой исчезает в одной из кабинок. Мы с Хариковым ретируемся, а вслед нам слышится нечто утробное и абстрактное, свидетельствующее о неблагополучии в животе начальника и о моём гениальном предвидении.
- Свинуховской колбасы обожрался, - говорю я.
- Гад, - подтверждает Хариков.
И мы возвращаемся к себе в отдел, где Невздоров употребил уже все яблоки и теперь цокает и водит внутри рта языком, извлекая из зубов застрявшие кусочки.
- Боже мой... – тихо шепчет интеллигентная Лёлечка, демонстративно отворачиваясь от Невздорова.
Я сажусь за свой стол, пасьянсом раскладываю папки с бумагами, чтобы они заняли как можно большую площадь, и делаю вид, что внимательно читаю, хотя давно уже знаю, что всё, что написано в них, хуже бреда сивой кобылы.