В письме к Владимиру Стасову Васнецов пишет: «На камне написано: «Как пряму ехати — живу не бывати — нет пути ни прохожему, ни проезжему, ни пролетному». Следуемые далее надписи: «направу ехати — женату быти; налеву ехати — богату быти», — на камне не видны, я их спрятал под мох и стёр частью. Надписи эти отысканы мною в публичной библиотеке при Вашем любезном содействии».
---
Маленький сынишка мой, нескладный, не фотогенично красивый. Иногда натворит чего. Неуверен ещё в себе... обнятый в сердце моё.
Но сомневаясь, а особенно провинившись, вглядывается в глаза наши, родительские, с вопросом. И облегчённо купается в безусловной любви к себе. Знает - даже наказывая, не разлюбим.
Верит - Любовь долготерпит, милосердствует... не раздражается...
...
Маленький мальчик с газетной страницы. Он так похож на моего сорванца. Тот же чубчик, те же испуганные немножко глаза. Не уверен в себе в свои шесть-семь лет. Плотно держится за родительскую руку.
Два подростка, лет по пятнадцати, на пустом стадионе, захлебнувшись после приёма дури эйфорией, поймали двух, случившихся рядом, малышей. Одного, невырвавшегося, привязали к сиденью спортивной трибуны, у ног своих, за шейку верёвочкой...
Брызгали на него бензином из баллончика для зажигалки и зажигалкой же чиркали...
Весело любовались... хохотом глушили крики. Задорно и молодо удирали от набегающей толпы. Пинали воздух ногой, издали, показывая - "Как мы его".
Когда родители прижали к себе опалённого сынишку, когда слились их души и он наконец-то ощутил прикосновения родных, любящих... сердце его облегчённо остановилось.
Бездны развернулись в родительских глазах - угловато непостижимые бездны, железно чуждые пропасти... бездны гулкие, чёрные... вниз, вверх и во все стороны. И не осталось кроме бездн в мире ничего.
И там, в черноте жесточайшего их космоса, издали и отовсюду слышалось... Некто кричал и бился. Плакал голосами родителей - Отче, Отче, для чего ты допустил это?
- "В каждом разбойнике чти распятого в безднах Бога" - волновался, паря поверху, поэт.
- Мальчишки, за что вы сожгли меня? - слабенько донеслось с креста в ответ.
Столь велики бездны человеческого жития, что даже Бог в них тонет.
...
Но у каждой монеты непреложна сторона оборотная.
Охранник взашей втолкнул на пост подростка. Ожидая солидарного морального давления от напарника, сказал больше для приведённого - Вот, проник на закрытый объект, гулял по территории.
Тот, устояв, поправил сбитую шапчонку, одернул летнее трико и олимпийку на рыбьем меху, заношенные и пыльные. Ответил, огрызаясь, первому - Бу... бу... бу.
- Чего ты сказал?
- Будешь жить как собака бездомная и под забором умрёшь...
- Да тебе за проникновение сюда вообще положен срок, ты понимаешь? Что с тобой сделать, а? - Он сжал кулаки, вполне умеющие ударить.
- Что хочешь, то и делай.
Приподнял грязные веки на воспалённых глазах, следя из-под их штор за кулаками. Его губы, по-мальчишечьи угрюмо сжатые, в трещинках, приготовились к возможной зуботычине... возможно привычно уже.
Убедившись, что бить, пожалуй, не станут, тотчас же утонул в сон.
- Это, наверное, безпризорник. На улице колотун. Вытолкаем за ворота - до утра замёрзнет. Давай вызовем милицию. Милиция сдаст его в опёку, те в приют, и глядишь, судьба устроится.
Подросток, на голос этот выплыл из небытия, взглянул изучающе на говорившего... хотел что-то возразить, но доверившись неопасности... снова спрятал глаза под ресницы.
Сон увлекал его, словно пропасть. Громоздясь на стуле, он несколько раз едва не упал. На предложение, в ожидании милиционеров, лечь на пол, подошёл к батарее... провёл рукой по полу... посомневался. Затем ещё раз провёл... ещё раз... и свалился, распластался. Затих облегчённо.
Приехал воронок. Блюстители, осмотрев спящего, спросили - Документы, кто он, сколько ему лет?
Просканировали карманы. Нашли две сберкнижки. Один прочитал накопленные суммы и фамилию, молча, передал другому. Стал будить...
- Сколько тебе лет? Сколько тебе лет? - стараясь проникнуть в сознание непросыпающегося.
Не сразу, с трудом вынырнул, выкарабкался - двадцать два.
- Откуда ты?
- Из Пуйко. (километров триста от этого предзимне стынущего места, теплоходы уже прекратили навигацию, авиацией добираться - тысяч двадцать.)
- Пошли в машину...
С трудом переставляя ноги, в полузабытьи, в судорогах озноба, он, согнувшись худощаво-детской фигурой, скрылся за дверцей. Воронок, стрельнув выхлопом, торопливо скрываясь за поворот, оставил тревогу... И вселил укор - Выдал ты его, нуждающегося в помощи, предал из своих рук неизвестному, другому.
- Слушай, а на вид совсем пацан, мне его жалко.
- Какое там, он, кстати, даже и не пьян. Перегара нет. Скорее наркоман, это их так таращит. И пальцы все в наколках. ЗК, наверное...
- Наркоман? Я видел таких на вокзалах. Действительно, их состояние - непрекращающееся падение.
---
"Во что ещё бить вас, норовисто, вновь и вновь воротящих ко греху", горько вопрошал Саваоф у народа избранного, имеющего долг, историю и старейшин.
Но такие вот... заблудившиеся - с виду дети, звери по делам их... обваливающиеся в бездну... в сожжённую нужность существования. Ранние.
Жалеть их? Не уместнее ли - себя и окружающих?
Ужели возможна любовь к кусающемуся "ближнему"? Неужто случается, чтобы врагу, по зубам не отмстить?
Как жертвы их забыть???
Обратимся к Достоевскому...
"- Я тебе должен сделать одно признание, - начал Иван: - я никогда не мог понять, как можно любить своих ближних. Именно ближних-то по-моему и невозможно любить, а разве лишь дальних.
Я читал вот как-то и где-то про "Иоанна Милостивого" (одного святого), что он, когда к нему пришел голодный и обмерзший прохожий и попросил согреть его, лег с ним вместе в постель, обнял его и начал дышать ему в гноящийся и зловонный от какой-то ужасной болезни рот его.
Я убежден, что он это сделал с надрывом, с надрывом лжи, из-за заказанной долгом любви, из-за натащенной на себя эпитимии. Чтобы полюбить человека, надо чтобы тот спрятался, а чуть лишь покажет лицо свое - пропала любовь...
По-моему Христова любовь к людям есть в своем роде невозможное на земле чудо.
Одну, только одну картинку...
Это было в самое мрачное время крепостного права, еще в начале столетия... Был тогда в начале столетия один генерал, генерал со связями большими и богатейший помещик, но из таких... которые, удаляясь на покой со службы, чуть-чуть не бывали уверены, что выслужили себе право на жизнь и смерть своих подданных.
Ну вот живет генерал в своем поместьи в две тысячи душ, чванится, третирует мелких соседей как приживальщиков и шутов своих. Псарня с сотнями собак и чуть не сотня псарей, все в мундирах, все на конях.
И вот дворовый мальчик, маленький мальчик, всего восьми лет, пустил как-то играя камнем и зашиб ногу любимой генеральской гончей. "Почему собака моя любимая охромела?" Докладывают ему, что вот дескать этот самый мальчик камнем в нее пустил и ногу ей зашиб.
- "А, это ты, - оглядел его генерал, - взять его!" Взяли его, взяли у матери, всю ночь просидел в кутузке, на утро чем свет выезжает генерал во всем параде на охоту, сел на коня, кругом его приживальщики, собаки, псари, ловчие, все на конях. Вокруг собрана дворня для назидания, а впереди всех мать виновного мальчика. Выводят мальчика из кутузки. Мрачный, холодный, туманный осенний день, знатный для охоты. Мальчика генерал велит раздеть, ребеночка раздевают всего донага, он дрожит, обезумел от страха, не смеет пикнуть... "Гони его!" командует генерал, "беги, беги!" кричат ему псари, мальчик бежит... "Ату его!" вопит генерал и бросает на него всю стаю борзых собак. Затравил в глазах матери, и псы растерзали ребенка в клочки!..
Генерала, кажется, в опеку взяли. Ну... что же его? Расстрелять? Для удовлетворения нравственного чувства расстрелять? Говори, Алешка!
- Расстрелять! -- тихо проговорил Алеша, с бледною, перекосившеюся какою-то улыбкой подняв взор на брата...
- Я взял одних деток, для того чтобы вышло очевиднее. Об остальных слезах человеческих, которыми пропитана вся земля от коры до центра - я уж ни слова не говорю, я тему мою нарочно сузил...
Что мне в том, что виновных нет и что всё прямо и просто одно из другого выходит, и что я это знаю - мне надо возмездие, иначе ведь я истреблю себя. И возмездие не в бесконечности где-нибудь и когда-нибудь, а здесь уже на земле, и чтоб я его сам увидал...
Не для того же я страдал, чтобы собой, злодействами и страданиями моими унавозить кому-то будущую гармонию. Я хочу видеть своими глазами, как лань ляжет подле льва и как зарезанный встанет и обнимется с убившим его. Я хочу быть тут, когда все вдруг узнают, для чего всё так было. На этом желании зиждутся все религии на земле, а я верую. Но вот однако же детки, и что я с ними стану тогда делать?
Совсем непонятно, для чего должны были страдать и они, и зачем им покупать страданиями гармонию? Для чего они-то тоже попали в материал и унавозили собою для кого-то будущую гармонию?
Уж когда мать обнимется с мучителем, растерзавшим псами сына ее, и все трое возгласят со слезами: "Прав ты, господи", то уж конечно настанет венец познания и всё объяснится.
(А теперь внимательнее)...
Но вот тут-то и запятая, этого-то я и не могу принять...
Видишь ли, Алеша, ведь может быть и действительно так случится, что, когда я сам доживу до того момента, али воскресну, чтоб увидать его, то и сам я пожалуй воскликну со всеми, смотря на мать, обнявшуюся с мучителем ее дитяти: "Прав ты, господи!" но я не хочу тогда восклицать, Пока еще время, спешу оградить себя, а потому от высшей гармонии совершенно отказываюсь. Не стоит она слезинки хотя бы одного только того замученного ребенка, который бил себя кулаченком в грудь и молился в зловонной конуре своей неискупленными слезками своими к "боженьке"! Не стоит потому что слезки его остались неискупленными.
Они должны быть искуплены, иначе не может быть и гармонии.
Но чем, чем ты искупишь их? Разве это возможно? Неужто тем, что они будут отомщены? Но зачем мне их отмщение, зачем мне ад для мучителей, что тут ад может поправить, когда те уже замучены.
И какая же гармония, если ад: я простить хочу и обнять хочу, я не хочу, чтобы страдали больше...
Не хочу я наконец, чтобы мать обнималась с мучителем, растерзавшим ее сына псами! Не смеет она прощать ему! Если хочет, пусть простит за себя, пусть простит мучителю материнское безмерное страдание свое; но страдания своего растерзанного ребенка она не имеет права простить, не смеет простить мучителя, хотя бы сам ребенок простил их ему!
А если так, если они не смеют простить, где же гармония? Есть ли во всем мире существо, которое могло бы и имело право простить?
Представь, что это ты сам возводишь здание судьбы человеческой с целью в финале осчастливить людей, дать им наконец мир и покой, но для этого необходимо и неминуемо предстояло бы замучить всего лишь одно только крохотное созданьице, вот того самого ребеночка, бившего себя кулаченком в грудь и на неотомщенных слезках его основать это здание, согласился ли бы ты быть архитектором на этих условиях, скажи и не лги!
- Нет, не согласился бы, -- тихо проговорил Алеша.
Брат, - проговорил вдруг с засверкавшими глазами Алеша, -- ты сказал сейчас: есть ли во всем мире существо, которое могло бы и имело право простить? Но Существо это есть, и оно может все простить, всех и вся и за всё, потому что само отдало неповинную кровь свою за всех и за всё. Ты забыл о нем, а на нем-то и зиждется здание...
- А, это "единый безгрешный" и его кровь! Нет, не забыл о нем и удивлялся напротив всё время, как ты его долго не выводишь, ибо обыкновенно, в спорах все ваши его выставляют прежде всего".
---
Антиномия эта заочно не разрешается!
Ввяжемся сами, лично.
Только лишившись рук, лишь туго спутанный верёвками, лишь вынуждено, пока не выпустят... смог бы и я простить воображаемых, обидевших доверившееся мне малое сердечко... даже убийц реальных, того "газетного" ребёнка... условно и теоретически.
"Только Богу посильно неземное "милосердие"? Но тогда, кто он собой, этакий вот хладнокровный Бог, а?
Спокойнее, спокойно...
Против чего протестовал Достоевский через Ивана Карамазова?
"Согласился бы ты построить Гармонию на слезах ребёнка?"... "И какая гармония, если ад?"
А ведь, правда, же!
Ведь религия и "согласилась" - вознесла казнь Христа невинного, условием для спасения... и утвердила мерилом справедливости месть - Рай с Адом.
И возник Диссонанс вместо Гармонии. Возникли неразрешимые вопросы...
Почему Человечный мир должен строиться на фундаменте "невинной жертвы"?
Может ли мир, основанный на вечном финишном мщении за прошедшие "дорожные" грехи, быть человечным?
Могут ли не мстить люди, если сам Бог мстит?
Вы ощущаете, как за светлую веру спряталось что-то тёмное и недоброе? Что мир сделался уже в самом истоке своём, некрасивым?
Человек, не проросток ли веры?
- Возможна ли в таком мире любовь - единственное, внутреннее, системное лекарство от жестокости?
- Возможна и реальна, ибо каждый с рождения обогрет ею, непосредственно - факт?
- Но ведь огромное множество изменяет ей, цинично, безобразно и подло - статистика!
Отделим зёрна от плевел. Против чего в вере невозможно протестовать?
"Да приидет царствие небесное!" - приемлемо... и ведь, даже конкретно.
Давайте, взглянем наконец-то в реальное небо...
Есть, есть родительское благословение, вдунутое в человека, словно воздух...
Ему ответом наше непрерывающееся дыхание, своеобразная пуповина взаимообмена с "небесным царствием"... вдохи свежего, чистого воздуха из океана его... и выдохи отработанного, туманом из личных лёгких.
Есть, есть наше существование непосредственно в плоти небесной... в плоти, которая, суть - воздух же.
Мы в нём и оно внутри нас.
И если осознаем этот непосредственный контакт, эту связь неба с человеком... открыв для себя ясно, что вода сохраняющая информацию своеобразным силовым полем, рассредоточена прозрачным слоем огромной ширины - от подземных струй, поверхностных рек, до надземной дымки, марева над-пейзажного, и до самых перистых облаков... Духо-насыщенной ноосферой, непрерывно перемешиваемой круговоротом воды в природе...
И что в этом все-помнящем поле, в силовых переплетениях проклятий и благословений... страдает, радуется, подпитывается и насыщает его, круговращается человек... который сам состоит из воды на 90%.
Тогда сквозь ветер и солнце, сквозь каждого взрослого и ребёночка, возникнет синтетическое видение...
Человечество - огромный воздушно-душевный организм, обнявший вращающуюся живую планету, светясь аурой вокруг неё.
Человечество включает в себя поколения, уходящие в небо и возвращающиеся на поверхность, попеременно - дети и родители, родители и дети... связанные любовью родственной, непременной.
Человечество вынашивает смысл, взрослеет в этом кружении, бурлении, водовороте... прототипом солнца - пятнами и протуберанцами накапливая духовный жар для будущего свечения.
Волшебен мир, охваченный таким оптимистичным образом...
Небо, насколько многозначно оно. Можно и нужно воспевать красоту закатов и рассветов, кипение облаков грозовых и шествия барашков умиротворённых... целеустремлённость белых птиц, упруго разрезающих бодрые пространства воздуха... корабли, терпеливо идущие сквозь шторм... Живительное сияние солнца...
Столько полотен посвящено...
И, если вы забыли, как мурашится от восторга кожа... послушайте песню Стеллы Джанни "Небо". Чтобы откликнуться возрастающим изумлением на каждую её строчку...
"Небо тысячей глаз сверху смотрит на нас.
Только небо одно никого не предаст.
Снег ли с неба летит, льет ли с неба вода,
только небо с тобой, лишь оно – навсегда.
Облаков острова, облаков паруса.
Там – все наши слова, там – друзей голоса,
Ни любви, ни беды, ничего не тая...
Мы напротив всегда, это небо и я.
Где мы встретим рассвет, знает небо одно.
И ответы найти никому не дано.
Только зло и добро у него на устах.
Если небо в душе, значит небо в глазах.
Помнит небо в лицо на земле этой всех.
Если выхода нет – каждый смотрит наверх.
Пусть сгорают мосты у меня за спиной...
Но не встанет никто между небом и мной".
Зримо, свежо и логично, провидится через распахнувшееся вольно окно, ощущается духовный мир, обрисованный этой песней... и душа солидарно раскрывается на многоголосый припев её, вливающийся в жаждущую душу речкой, полноводной рекой...
"Синее, бездонное, чистое, высокое,
Черное, холодное, гордое, жестокое,
Звездное, колючее, близкое, далекое,
Ветреное, вечное.
Одинокое".
Да, да, да! Это мы. Это наш, тоскующий по дружбе, образ.
И хочется, страстно желается выносить, вынянчить посапывающим свёрточком у сердца, отношения между людьми... новые.
И вот следует резонансное, воплощающее действие...
- Припев её звучит весёлым хором оптимистичных мальчишечьих голосов... сдруженных дворовой скамейкой у подъезда многоэтажного дома... сутулящих до высоты младших дылдовские уже спины, подтягивающихся вихрами к высоте старших и болтая ногами... охватив друг друга за плечи, показывая на что-то руками... глядя вдаль и не замечая посторонних... Сливаясь воедино голосами неокрепшими... Голосами, приветствующего жизнь дружного поколения, в котором распрямляются свои пружины и решаются собственные проблемы.
Пусть не голосами, но хотя бы представлениями, основанными на небесно-реальном знании.
- Пение волшебно ширится подъездами, домами...
- Мужеским голосам ровесников бытия, вторят девичьи подголоски, одобряющим фоном...
- Родители подпевают в себе, чувствуя безмерный прилив сил для радостного труда, ибо исчез страх и, прахом осыпалось чёрное...
- Промакивают слёзы с глаз выцветших, помнящие вечность тёмную, горькую и безнадёжную, бабулечки на кухнях...
- И вот... бывшие "наркуши" обняли жертву младшую, невинную, различив в святых глазах его, себя... обугленных.
- И вот... истребители сменяют атаки хищные на пируэты артистичные, в облаках воздушно-ветренных и белоснежных, пилоты машут друг другу терминаторскими руками в приветствии... крейсера братаются броневыми бортами, осторожно отвернув друг от друга смертоносные жерла... Бомбы категорически отказываются взрываться отныне...
И не осталось в новом мире, в семье этой, места для убийства.
Ибо все вдруг поняли - не может единое, живое тело в себе ссориться и делиться.
Навстречу раскрывшимся сердцам, встреч прозревшим от кошмарного сна, глазам, направленным в небо... в зеркальную его линзу, отражающую и ждущую каждого... Спускается оно само, обрадовано, стремительно... теплея воздушно, родительски обнимая всех.
Само принимается обрадовано, родственно.
Такое же, как мы - синее, бездонное, чистое, высокое... Черное, холодное, гордое, жестокое... Звездное, колючее, близкое, далекое... Ветреное, вечное...
Без-конечное.
---
Может ли день сегодняшний осветиться смыслом завтрашним? Возможно ли вживиться в наше сознание миру реальному, но невидимому пока, опьянением, дыханием... согреть климатом радостным, живительным?
Наверное, для этого Бог - идеал и символ, должен стать нашим болящим сердцем, и мы обязаны осознать себя непреходящими. Сделаться подобными Ему вопреки ревнивым запретам... и так, солидарностью братской, сыновней родственностью... изнутри понять и детскими усилиями помочь ему, взрослому.
И только тогда, инстинктивно на плач замученного ребёнка, словно отзыв ему эхом из бездны... отзовётся, накипит медленно, нарастет, словно цветок из навоза, неудержимо и торжествующе - чувство новое, чувство Человеческое... любовь - парадоксальным ответом.
Ответное действие придаст цену даже мукам детей, которые и не ставились целью вовсе. Не было ни условий, ни торговли.
Радость была рождения. Несовершенство младое её испортило - "Ворона вон полетела - и та живёт на свободе, дышит воздухом! Какое же это счастье Господь доверяет - дышать свободой полей. А человек жаждет угнетать и не понимает красы свободы, когда каждый имеет право дышать! Выходит ворона (под водительством Божиим) счастливей человека (под управлением собственным)".
(И.Шмелёв "Чего ждёт земля")
И вот...
Если народ - Семья, то и страна - Дом... тогда и Родина - Мать...
И тогда необходимо принять - нет у матери неродных, нелюбимых детей. Каждого жалко, за всех больно.
И если мы дети этого кружения огромного, то примем своё детство непосредственно... как временную неполноту качества.
Себя... в наивном нашем начинании, и в марше по жизни к зрелости, усталой и скорбной... отдав собственную кровь за собственные ошибки, возмездием, искуплением.
Переглянувшись прозрением на страшное возглашение - "Кровь его на нас и наших детях".
Взяв судьбу небесных скрижалей в личные руки, оглядев жизнь сверху. Покровителем став миру пройденному.
Отцом миру сделавшись. Став "Существом, которое вправе и в силах простить всех и за всё, потому что само отдало неповинную кровь свою"... Существом Божественным.
Вскинувшись наивной Новозаветной тактикой Существа этого - горячо и непосредственно заспешив на помощь миру... звёздным, над-Земным ребёнком.
И тогда только, на этом лишь условии, свяжется круг взаимной любви и ответственности. Обнаружится тотальное родительское терпение, с небес и на наши затылки, ибо нет в мире безгрешных, но не бывает и неприласканых.
Ибо есть, есть она - неодолимая сила детского любопытства, толкающая людей к греху...
Но есть и сила отеческой ответственности, направляющая людей к превозмоганию греха, в охраняющей детей, схватке.
Любовь должна разорвать кандалы причинности. Ибо - "Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит". (апостол Павел)
Воцарится, приидет эта волшебная атмосфера... она и есть давно уже, хотя воздушно не замечается.
"Многое станет совершенно понятным и ясным, только при одном условии, если допустить, что нет тёмного и недоброго, нет некрасивого и несправедливого. Пока мы к этому не готовы, ясности нам не видать, а прямая дорога только случайно может привести нас туда, куда мы хотим, чаще всего эта дорога будет водить нас по кругу."
(Николаев Николай Николаевич. Проза.ру)
---
Дорогой читатель.
Представляя себе этот блаженный хор, этот глас хвалебный, разве не почувствовал ты неловкости?
Пошло, искусственно и даже постыдно. Насколько идиллия эта напоминает болтологическую страну Лимонию и сады Детско - Библейские. Правда, же?
Жизнь гораздо тяжеловесней и проще. Человек катится к изуродованному состоянию, к существованию покрытого шерстью животного - орангутанга, мартышки? Вся любовь его - инстинкт продолжения стаи, не более.
- "В СССР секса нет..." - Ха, ха, ха... Кааак же! Везде секс, а у них любовь, видите ли.
Жизнь, это война всех против всех.
Да уж, материя для духовного веяния тяжела, неподъёмна. Единственно - прожигаема стратегией упорной.
И вот он - третий, единственный путь к любви... Прямой, трудный, опасный.
Не натаскивая на себя, с надрывом лжи, епитимии "любви"... не подчиняясь "любви" подконтрольной, вынужденной... и влево и вправо проверив, обнаружив фальшь... решительно двинуться туда... где неспешно и безусловно, больно и медленно, полыхают за багровым горизонтом самые смелые - проезжие, прохожие, пролётные... и даже дети малые... в суть устремлённые... сгорая один за другим на фоне светлого небосклона... чтобы саму эту любовь, во всей её полноте, искать и найти.
- Пусть, пусть, пусть люди полюбят друг друга. Пусть выйдут на улицы под первый майский гром, расцелуются, поклянутся, дадут слово навек.
- Но куда спрятать подозрения и обиды?
- Нет, лучше пусть люди договорятся, рационально обдумают, убедят друг друга в бессмысленности войн, в необходимости любви.
- Но разве выжили партии спаянные уставами, клятвами, разве выстояли государства, опирающиеся на самые мудрые законы и правителей?
- Пусть уж бьются люди озорно, умело, удачно, результативно, терпеливо и долго.
И пусть проснутся неведомо когда, но неминуемо, с онемевшими от ударов лицами и мордами, с побелевшими от приближения гибели, глазами.
Пусть заметят, наконец, под своими ногами растоптанных в борьбе детей, разваленные жилища, расколотую планету.
И тогда только невольно обнимутся с "врагом" и вместе с ним завоют над порушенным.
В одну могилу, под горький полынный кустик схоронят близких, беззащитных, доверившихся.
И разойдутся по домам скорби, и через долгое время выйдут на площади... согласно растопчут орудия убийства, и подставят друг другу грудь и горла свои – Порви, прошу тебя... болит очень.
И простят друг друга... и отведают, и упьются наконец-то... не враждой и местью - но миром, поддержкой.
И, воскреснет семейный уют жизни. И соскучатся по теплу "враги" его.
---
Вулканы так, раскалённой лавой, вырвавшейся из кровавых недр на солнечный воздух, наращивают планету...