В первый раз то, что навсегда в итоге изменило мою жизнь, случилось в далеком детстве. Тогда мне было лет восемь. Он навсегда изменил мое представление о мире и показал нечто запредельное, страшное и таинственное. Стоял теплый летний день, мы с друзьями играли во дворе, разбавляя веселыми криками тишину вместе с шелестом изумрудной листвы. Старушки сидели на лавочках и обсуждали мирские проблемы, изредка грозя нам пальцами.
Детская беспечность рисовала лучезарные картины будущего, наивное бесстрашие двигало нами и казалось, что все вертится лишь вокруг вечной игры. Вдруг, один из нас остановился, лицо его стало бледным, словно мел, он приподнял руки к груди и медленно, словно обрезанный канат, стек на землю. Тело мальчика расстелилось по земле, словно звезда в полнейшем спокойствии. Я подбежал к нему, упал на колени и взглянул в пухлое, мертвенно бледное, детское лицо. Он произвел последний судорожный вздох и перестал дышать. Я, словно ведомый невидимой силой, взглянул в его глаза, они словно начали потухать, блеск их как будто стекал в неведомую бездну, обнажая бледную пустоту. Сзади слышались крики старушек, которые уже бежали в нашу сторону, а я все смотрел в эти пустые матовые, ничего не выражающие глаза, которые, словно черная дыра, лишь только поглощали свет, ничего не отражая. Я дотронулся до его груди левой рукой, и чувство глубокого сострадания наполнило меня. Вокруг уже бегали всполошившиеся зеваки и бессвязно кричали.
Вдруг, лицо мальчика немного порозовело, в глазах появились блики, и они словно начали наполняться чем-то светлым и искрящимся. Он судорожно вдохнул, как будто пытаясь собрать весь живительный воздух за раз, насколько это возможно и подскочил, опустив голову вниз. Он смотрел вдаль глазами, полными ужаса, печать страха лежала на его уже немного порозовевшем лице. С каждым вздохом он приходил в себя, страх уходил, а на щеках появлялся румянец.
Я стоял рядом, оправляясь от увиденного, и понимал страшную истину, что смерть может случиться с каждым в любой момент, так же, как и чудо. С этого момента детская беспечность начала уходить в небытие. Но надежда на чудо начала крепнуть.
Прошло около шестнадцати лет, я лежал в больнице. На соседней койке расположился старик, дряхлый, немощный, но со светлым взглядом, он был немногословен, но чувствовалось, что внутри него хранится глубокая мудрость. Он изредка поучал меня с доброй улыбкой. Я в то время в штыки воспринимал подобное, но слова этого человека завораживали и не вызывали ни капли гнева, наоборот, они попадали прямо в душу, успокаивая ее и направляя на верный путь. Часто он говорил: «Город убивает, в деревне лишь жизнь, в деревне лишь Русь осталась». Я не совсем понимал этих слов, но подсознательно соглашался, представляя себе спокойствие дивной природы, леса, поля и вселенскую тишину.
В тот день я проснулся рано. Солнце лишь начало восходить из-за горизонта, и первые его лучики пробились в больничную палату. Я приподнялся и взглянул на своего соседа, он лежал с благостной улыбкой под белоснежным покрывалом, со скрещенными на груди руками. Странное чувство страха перед неизвестным и благоговения от такой картины заставили меня застыть, словно истукан и глядеть на старика. Солнце продвигалось по комнате, уже достигнув нагих ступней моего соседа, и поднималось по белому покрывалу. Я смотрел на все это с чувством и уверенностью, что сейчас должно произойти нечто значительное. Солнце поднялось по улыбке и дошло до глаз старика, они на миг озарились невероятно красивым блеском и начали потухать, как тогда, в далеком детстве. Старик лежал с благостной улыбкой на устах и пустыми глазами, источая полное умиротворение. Вскоре, словно по неведомому зову, в палату вошли врачи, пощупали его пульс, привезли каталку, и, уложив туда тело, накрыв с головой белым покрывалом, увезли во тьму дверей из озаренной солнцем комнаты. Я навсегда запомнил это лицо с мертвыми глазами, но доброй улыбкой и источающее великое счастье, и благоговение, всепрощающее и мудрое.
Прошло еще около восьми лет, я усердно трудился, занял неплохую должность, но что-то тревожило меня. Я не замечал людей, не видя в окружающих ничего человеческого. Лишь серая масса, снующая в вечной суете, не знающая, зачем живет на этом свете. Однажды я поднял взгляд и принялся вглядываться в глаза коллег, прохожих. Ужас происходящего охватил меня. Глаза живых людей были теми же глазами, что я видел тогда, пустые и бледные, не источающие никакого света, это были глаза мертвецов, ходящих по земле. Несколько дней я вглядывался в этот ужас, и лишь изредка встречал глаза живых, в основном, у маленьких детей. Тогда я решил уехать из города. Уехать либо навсегда, либо до того момента, когда настанет чудо, и люди оживут.
Бросив все, я купил домик у глухой деревне с небольшим хозяйством и переехал туда жить. Тяжелый труд меня не пугал, но сердце каждый день радовалось от того, что теперь приятно было смотреть людям в глаза и видеть жизнь. Любил я вечером выйти на улицу, здороваться и узнавать новое. Встретишь человека после тяжелой работы, тело устало, лицо изнуренное, а в глазах свет сияет. Подойдет горький пьяница, глаза живые, но словно в тумане, плещется душа в море Ада, пополняемое каждой новой бутылкой, позволяющей на время забыть об истине, даруя забытье на время, но погружая все больше вглубь. Страшно в них глядеть, но искра жизни пробивается сквозь пелену страданий, даруя надежду на чудо, которое еще можно заслужить.
Нет в деревне суеты, есть лишь живые, леса, поля и вселенский покой.