К своей семнадцатой весне Филипп Августович Субботин случайно открыл своё предназначение в жизни. То было тем более воодушевляющее открытие, что он не имел ничего против предназначения скульптора. Сказать, что новое будущее было слишком неожиданным, Филипп не мог, потому что мальчишки и девчонки - объекты его дружеских шаржей в Детских домах - на полном серьёзе называли его настоящим художником. Рисунки Филиппа не являлись в подлинном смысле шаржами - характерное во внешности своих однокашников он избегал доводить до излишества, но и портретами, в общепринятом понимании, они тоже не были. Скупыми тонкими линиями юноша выявлял на бумаге не столько узнаваемые черты, сколько настроение, наиболее присущее тому или иному оригиналу. Похвалы детдомовцев льстили, а главное - создавали Филиппу репутацию отмеченной свыше личности. Юношу, не отличавшегося ни ростом, ни крепким сложением, последнее обстоятельство ограждало от межмальчишеских неурядиц и потому служило ему едва ли не главным стимулом для привязанности к карандашу и бумаге. Копии завершённых работ Филипп аккуратно хранил, чтобы всегда иметь под руками накопленный опыт, и при необходимости повторял уже освоенные приёмы. Кроме того, рисунки заменяли ему фотоальбом, а иные из них самого его восхищали, сколько бы на них не смотрел. Случалось, умение Филиппа по достоинству оценивали взрослые, но памятуя о труде, которого стоил каждый рисунок, о многих десятках черновиков, о днях, проводимых совсем не в юношеских раздумьях, - Филипп упрямо рядил себя в посредственности и даже не помышлял о превращении своего увлечения во что-нибудь прагматическое, а тем более - в профессию. Только легко и непринуждённо дающиеся рисунки, по разумению юноши, свидетельствовали бы о наличии природного дара. Тем не менее, наткнувшись в газете на объявление о занятиях кружка скульптуры, Филипп решил испытать судьбу...