Ответить было нечего.
Тяжёлые переживания, связанные с глоточной фазой работы, так напугавшие меня в марте 1999 года, были уже давно позади, и однородный, лишь изредка перемежаемый комочками мелких производственных волнений поток рабочего времени, напоминающий постные редкие щи, уже не вызывал рвотных спазмов. С некоторых пор перистальтика не подводила, и «щи» входили в меня беспрепятственно. Однако я так и не научился в достаточной мере их переваривать. Желудку в этом деле помогает пепсин, расщепляющий белки. Видимо, для качественного исполнения инженерных функций также нужны были какие-то специальные ферменты, благодаря которым скудные технические данные, растворённые в пресной юшке трудового дня, могли бы перерабатываться в сопроводительные письма, заказные спецификации и целые проекты. Этих ферментов, похоже, мне сильно недоставало. Иными словами, вступив с работой в механические отношения, я не торопился вступать с ней в химические. Неистощимый ингибитор сомнений подавлял внутри меня любые реакции, способствующие росту производительности.
Практически весь рабочий день, начинавшийся в непомерные семь утра, я проводил, откапывая себя из-под оползней усталости и скуки, которые накатывали земляной тяжестью, тотчас как моё тело оказывалось за рабочим столом. После недолгой возни, я утрачивал надежду на высвобождение, и скрючившись на стуле, на десять-пятнадцать минут обессилено замирал, как несчастный замерзший лыжник, погребённый под снежной лавиной. Впрочем, в отличие от лыжника, я не желал, чтобы меня откопали снаружи. Начальник бюро Плющихин делал это с помощью одной лишь фразы: «Виталик, чем занимаешься?». Чтобы её упредить, я широко разворачивал какой-нибудь чертёж и, нахмурив лоб, водил по нему бессмысленным затуманенным взглядом. Конспирация скрывала моё местонахождение в настоящий момент времени, не спасая от страха перед будущим.
Периодически я бывал охвачен паникой. Я ждал разоблачительной инспекции и жестокого наказания. Но Плющихин, который, как мне казалось, подозревал меня в саботаже, Плющихин, с которым я после нескольких месяцев пребывания на заводе ввязался в длительное духовное противоборство, не торопился с погромом. Наблюдая с трёхметрового расстояния за моей отчуждённой мучительной деятельностью (сам он работал много, с размахом и, по всей видимости, чувством глубокого удовлетворения), начальник бюро ППиЭОТС лишь едва заметно улыбался. Его моральное превосходство надо мной, превосходство человека, нашедшего своё место в жизни и занимающегося сродственным общественно полезным трудом, создавало ту разность потенциалов, которая подзаряжала аккумуляторы его самолюбия. По какой-то причине с этими аккумуляторами у Плющихина было не всё в порядке. Где-то существовала сильная утечка. Не умея её устранить, начальник бюро ППиЭОТС старался использовать любые возможности для регенерации и, сознательно или нет, оберегал постоянные источники своей подпитки. Вне всяких сомнений я со своим неослабевающим смятением перед работой, был для него таким источником. Другое дело – Анастасия Сергеевна, для которой моя фрустрация не давала ощутимой энергетической выгоды.