Случай на воде
(Тяга к прозе пересилила, на этот раз, моё поэтическое дарование)
Сидим в кабачке. В гости на целый день приехала подруга детства жены. До посещения учреждения «общепита» были:
- Монастырь с его «монашеской» атмосферой,
- храмы с иконами и свечами, и запахом ладана,
- купание в «святых» водах,
- «святой» источник под монастырскими стенами,
и жара в тридцать шесть градусов.
Мои немолодые девочки рады. Вышли в люди! И чего им так нравятся эти публичные заведения, где кормят, неизвестно из чего приготовленными, «блюдами»? Правда, молодой гарсон – армянин очень любезен, и даже разрешил взять с собой собачку в отдельную кабинку, что на свежем воздухе. И улыбается, улыбается, и комплементы вплетает в свою речь с акцентом, и моим дамам, и собачке, но больше хвалит само заведение, в котором трудится в поте лица в эту несусветную жару.
Заведение и, правда, уютное. На лоне природы, и мои замечательные девочки хотят говорить, и говорить о чем угодно. А от того, что измучались от молчания, и язычок, смоченный водичкой «Дилижан», доставленной самолетом прямо из Армении, от самого Фрунзика Мушеговича, уже развязался, и его уже трудно остановить, и он мелет всё подряд;
что нужно заехать к маме и, хотя бы помыть её, полы, и вынесли мусор,
что, как хорошо, что купленные штанишки почти идеально подходят по цвету к бирюзовому любимому блузону,
и еще много-много всего разного, вперемежку, никак несвязанных легких щебетаний от хорошего настроения.
Эту миленькую болтовню можно, конечно, слушать долго, но хочется вставить свое слово, и тут, главное, надо за что-то зацепиться, за достойную твоей речи тему, и перехватить инициативу, и рассказать что-нибудь стоящее и интересное для ушек твоих дам, приятных во всех отношениях.
И я нашел, за что уцепиться, когда беседа спонтанно коснулась алкоголизма, хотя актуальность этого зловредного явления природы русского человека для нашей «загулявшей» компании была ровна нулю. Крепче воды без пузырьков, чая, кофе и других безалкогольных напитков домашнего розлива, члены нашей команды уже давно ничего не употребляли, а в такую жару, тем более, на спиртное смотреть даже не хочется.
Да и теперь на ресторанном столе спиртного нет, что, видимо, и подтолкнуло моих дам вспомнить о «зеленом змии», и тут я и вступил на мою дорожку живой человеческой речи, от которой хмелеешь ничуть не хуже, чем от вина или водки. Это, конечно, если тебе удается захватить близкую тебе по духу аудиторию своим повествованием, и видеть, как у некоторых из них ушки заворачиваются в трубочку от внимания к потоку слов, льющихся из тебя беспрепятственно и вдохновенно. А внимание слушателей, если они тебе приятны во всех отношениях, само по себе очень приятная и подбадривающая выступающего докладчика «вещь», для стимуляции твоей памяти и интеллекта в целом.
Начал я с категоричного заявления, нетерпящего возражения, и, может быть, несколько абсурдного, чтобы сразу привлечь рассеянное жарой внимание моих слушательниц:
- Все алкоголики – это наследственные алкоголики. Других не бывает. Человек, не обремененный этой наследственной болезнью, никогда не станет алкашом, сколько бы он не пил всякой алкогольной гадости, или, может, даже сильно выпивал, на своем жизненном пути. Нет, может, и встречаются редкие случаи благоприобретения этого недуга, особенно, как известно, у женщин, но в основной своей массе это ненормальность закладывается при зачатии, на генном уровне.
Видя, реакцию моих милых дам, и расценив её, как одобряющую в отношении поднятой злободневной темы, я продолжал, и остановить меня смогла бы только, какая-нибудь чрезвычайная ситуация, или усталость от долгого чесания языком для аудитории, когда ты, наконец, уже сам захочешь поставить точку в своем выступлении.
- Отличить алкоголика от выпивающего, и даже иногда сильно выпивающего человека, попавшего по воле судеб в ситуацию, когда «не принятие на грудь» может быть расценено твоим окружением, как оскорбление, или, хуже того, как твое, близкое к летальному исходу, нездоровье, очень просто. Алкоголик всегда опосля опохмеляется.
Мой хороший знакомый, и, можно сказать, приятель, и коллега по работе, и приятель моего более близкого приятеля – Валентин Васильевич, учил нас, то есть меня и моего более близкого приятеля, как надо грамотно опохмеляться. Он был старше нас, и раньше работал в Генштабе, а там трудились и трудятся, как известно, служивые люди, знающие толк в этой реанимационной процедуре, и к ним стоит прислушиваться, если похмельный синдром начинает вмешиваться в твою сумбурную жизнь на фоне реформаторских преобразований в стране и обществе в целом.
Нас троих тесно связывали профессиональные интересы под грифом «СС» - совместные работы над аванпроектом «новой летающей тарелки», и нередкие, захватывающие всё наше воображение, обсуждения наших далеко идущих планов. Это были увлекательные научные собеседования, которые по инициативе того или другого из моих коллег проходили, чаще всего «не на сухую», в тесной дружеской обстановке, естественно, в нерабочее время суток, и на нейтральных территориях. Они пробуждали в нас творческие силы и дерзновенные замыслы, и, конечно же, обсуждаемые вопросы касались не только нашего будущего детища – чуда науки и техники, равного которому не будет ни у одного из супостатов, но и общих проблем человеческого суетного бытия.
На одной из таких незабываемых встреч Валентин Васильевич, как старший и более опытный товарищ, прошедший суровую практическую школу Генштаба, где он раньше служил отечеству, поведал нам рецептуру и процедуру опохмеления. Такая методика, по словам Васильевича, использовалась в тот исторический момент не токмо в руководящей военной структуре, но и в подчиненных ей оборонных ведомствах, и органах внутренних дел.
- К опохмелке, дорогие мои, надо готовиться заранее, как уважающий себя и уважаемый член общества. – заявил нам, как неопытным и «зеленым» еще в этом деле товарищам, Валентин Васильевич. При этом, как всегда, его румяное лицо излучало оптимизм к жизни вообще, и веселую улыбку с хитринкой и явным расположением к слушателю, как к человеку близкому по несчастью.
- Пивом нормально не опохмелишься. Запомните это, дорогие мои. Пивом опохмеляются только придурки и бестолковая молодежь. Правильно надо делать так.
В холодильнике должен быть обязательно кефир, который, либо ты сам туда его загрузил загодя, либо жена – твоя боевая подруга, знающая жизнь, и понимающая всё в организме мужа. Там же должна быть и водочка. Можно и в початой бутылке, но не меньше ста пятидесяти миллилитров. Сначала осаживаешь нехороший огонь похмелья в своем организме холодным кефиром; пол-литра, как минимум, а минут через десять, ровно сто пятьдесят водки, одним глотком, «на грудь» залить надо, и потом уже завтракаешь с удовольствием, плотно.
Валентин Васильевич был светлым умным веселым и приветливым человеком, с внутренней интеллигентностью русского офицера старой закваски. Ни одного матерного словца мы от него не слышали, и семья у него была хорошая, крепкая. Любящая, и заботящаяся о нем очень, жена, с которой он прожил уже больше тридцати лет, и сын, но который уже жил в столице одной из европейских стран, и работал там в какой-то, уже не помню, крупной международной организации постоянным представителем. А рассуждал и рассказывал нам всякие истории из своей жизни, в том числе и про опохмелку, больше для смеха, для веселья внутреннего, которым нас и заражал, и превращал наши общения с ним в какой-то маленький семейный праздник, теплый легкий и душевный.
Был у меня с Валентином Васильевичем случай на воде, на речном теплоходе, который я до конца дней не забуду, да и он, думаю, тоже.
Был октябрь, вторая половина, и мы с Валентином Васильевичем были приглашены на заслуженный культурный отдых, на природе, да еще и на воде, нашим третьим другом.
Тусовка, куда нас позвали, была организована ведущим отделением института, где работал наш любимый коллега, и была приурочена к завершению большой многолетней работы, и где многие, или почти все участники выездной сессии были нам знакомы. Это были математики-прикладники, в основном «математички-милитаристки», как я их называл про себя, разрабатывающие сложнейшие алгоритмы поражения наземных и воздушных целей, и, в то же время, матери своих детей и жены своих мужей, что меня, лично, всегда поражало. Как возможно соединить, хоть и виртуальное убийство высокоточным оружием, в том числе, и детей вероятного противника, с материнством, и любовью?
Прогулка на теплоходе по каналу Москва-Волга, да еще со стоянкой в лесу, с шашлыками, песнями и танцами у костра, нас всех троих вдохновила, и мы с Валентином Васильевичем даже приняли активное участие в её подготовке.
День выдался пасмурный. Бабьим летом и не пахло, а именно на его последние деньки мы все рассчитывали. Но зафрахтованный теплоход стал нашим временным теплым приютом. Жена Валентином Васильевичем собрала его в воскресное «путешествие» основательно. Он был одет в «Аляску», а на голове была зимняя шапка, и это не считая теплого нижнего белья и зимних ботинок.
Несмотря на заморосивший, часам к десяти утра, мелкий осенний дождь с редкими перерывами, все мы по прибытии на место культурного отдыха были уже хорошо разогреты, и дальше всё, что было запланировано, было выполнено с математической точностью. Всё прошло весело интересно, просто замечательно. Даже неблагоприятные погодные условия не помешали мне и моему близкому приятелю выкупаться под дождем в холодной октябрьской воде, рядом с теплоходом, ожидавшим нас у маленькой пристани.
ЧП случилось на обратном пути, когда продолжение «банкета» било ключом уже в теплом салоне нашего судна, резво бегущего в Москву в ранней темноте октябрьского вечера.
Я вдруг обнаружил отсутствие в салоне Валентина Васильевича, среди бурно отдыхающей, еще советской, интеллигенции, и, обеспокоившись этим фактом, пошел искать его на нижнюю палубу, почти раздетым, то есть в футболке, спортивных штанах и вьетнамках на босу ногу.
Валентин Васильевич был обнаружен мной весьма «уставшим» от выпитых напитков, и как он пояснил мне при встрече, его уединение было связано с желанием подышать свежим воздухом, так как в салоне очень накурено. Кроме нас, да еще холодного пронизывающего ветра, на темной палубе никого не было, а в теплом нутре теплохода работал двигатель – сердце, и оно грело салон, и тащило нас домой.
Я решил постоять с Васильевичем, и потом увести его назад в компанию, хотя по сравнению с его зимней амуницией был, считай, голым.
Он стоял, прислонившись спиной к палубному ограждению, а я напротив него спиной к стенке рубки. И вдруг, сзади него распахнулись дверки, через которые проходит загрузка судна пассажирами, и Васильевич исчез из поля моего зрения, упав за борт на полном ходу нашего речного теплохода, даже предварительно не раздевшись и не разувшись, то есть в зимней шапке, куртке «Аляска» с лисьим воротником, и зимних ботинках фирмы «Саламандра».
Случившееся не дало мне много время на размышления, и, чтобы далеко не отпускать от себя Валентина Васильевича, я, через секунду, пошел за ним в темную воду канала.
Нам повезло; его не затянуло под винты теплохода и, к тому же, наше судно только что миновало широкий разлив водохранилища, и вошло в узкий канал с берегами, которые можно было различить в темноте, т.к. они были отделаны железобетонными плитами, чтобы их не размывало волной от проходящих судов.
Валентина Васильевича я обнаружил и подхватил быстро, почти сразу за кормой, в выбрасывающейся из под неё, мощной, кипящей пузырьками, струе от винтов. Он был в шоковом состоянии, и почти не мог шевелиться, и, видимо, уже глотнул водички. Шапка его плавала рядом с нами, и я, перед тем, как плыть и тащить его к берегу, нахлобучил её на его седую голову.
Как я доплыл с ним до берега, уже не помню, зато очень хорошо сохранились в памяти мучения, которые меня ожидали при вытаскивании Валентина Васильевича на берег по скользким, в тине, плитам, с которых я сам дважды улетал назад в воду. Спасло нас от переохлаждения в октябрьской водичке только то, что я остался босиком, когда прыгнул за борт; мои вьетнамки благоразумно соскользнули с ног.
Немного ободрав ступни и пальцы рук, я всё-таки выволок стокилограммовое тело Васильевича через эти плиты на сам берег – на горизонтальную сушу, на мокрую от дождя траву, где мы потом лежали рядом, и отдыхали от проделанной работы. Он уже начал говорить, и что-то соображать, и даже шевелить конечностями. Последнее и холод воодушевили меня, и я попытался поставить Васильевича на ноги. Первая попытка реализовать эту дерзновенную мысль окончилась неудачно. Он, оставшись без дружеской поддержки всего на одну секунду, снова оказался в горизонтальном состоянии, и что самое страшное в этой истории, у него при падении вылетела в близь лежащие кусты его вставная челюсть, потерю которой мы обнаружили значительно позже. Вторая попытка придать Валентину вертикальное положение мне удалась, и мы, постояв немного, побрели по ели-ели различимой в темноте тропинке, к увиденной нами невдалеке пристани-причалу, точно такой же пустынной, у которой стоял наш пароход днем, когда мы культурно отдыхали в лесу.
Тем временем, на теплоходе, спустя полчаса, была обнаружена пропажа двух участников экскурсии по водным артериям Подмосковья. Среди женской части пассажиров поднялась паника, основанная на трагических предчувствиях невосполнимой потери двух представителей мужского населения страны, только что вступившей на путь реформирования общественно политического строя и одряхлевшей экономики.
Об утрате было немедленно и эмоционально сообщено капитану, который, в свою очередь незамедлительно повернул судно назад, включил все имеющиеся прожектора, и устремился на поиски пассажиров упавших за борт.
Все протрезвели! И мы с Валентином Васильевичем то же.
В результате опроса капитаном экипажа судна, выяснилось, что один матрос, проходя по палубе, обнаружил открытые дверки палубного ограждения, через которые мы покинули борт, но не придал этому должного значения, а просто закрыл их, как положено по инструкции. Как выяснилось, потом в кулуарах, эти дверки и раньше самопроизвольно открывались под воздействием вибрации, создаваемой энергетической установкой судна.
Нас нашли на причале, до которого мы с Васильевичем успешно добрались, и уже начали задумываться о том, что нам делать дальше. Нас согревала надежда, что о нас вспомнят всё-таки.
Встреча, после непродолжительной разлуки с нами, была не забываемой. Кто-то кричал – Ура! Женщины плакали и обнимали нас, особенно меня, т.к. я, как вы помните, был почти голый.
Отогрели меня, и тем самым спасли от переохлаждения, проверенным в условиях севера способом. Мое, посиневшее от холода, на койке тело, в каюте капитана, обложили тремя женскими телами самых талантливых «математичек-милитаристок», предварительно разжав мне зубы, и залив в меня стакан чего-то очень крепкого.
Когда наш теплоход пришвартовался в Речном Порту, был уже глубокий вечер. Выездная сессия и пикник на природе и воде закончился без потерь, и, как я считаю успешно.
Только жаль, что все эти перипетии с нашим спасением на водах наложили на наши отношения с Валентином Васильевичем какой-то непонятный мне, до сих пор, отпечаток, и наши контакты с ним уже больше не были такими, как раньше. Куда-то девались и веселость, и открытость, и исчезло желание частого дружеского общения, и почему-то больше у него, чем у меня. Может быть, это мне только кажется, а причина в чем-то другом.
Мои дамы слушали меня, однако, с интересом, как я заметил, не забывая, однако, вкушать яства армянской кухни. В этот день всё прошло неплохо, и мы все вышли из армянского кабачка с очень неплохим настроением.
© 02.08.2011