"ОтвАри потихоньку калитку..."
(Шутка из 90-х)
Конец восьмидесятых.
Ещё Санкт-Петербург был просто Ленинградом. Ранняя весна. Время любовных похождений и отключения в квартирах горячей воды. Несколько тёплых деньков, выпадающих на долю ленинградцев, между цветением черёмухи и ледоходом, (это когда по Неве идёт лёд с Ладожского озера.) Время, когда в городе с продуктами было плохо, уже прошло, и наступил период, когда с продуктами стало ОЧЕНЬ, ОЧЕНЬ плохо.
Захожу в гастроном, на крыше которого крупными буквами написано "Диета".
Длинная, давно не мытая очередь, в основном женщины, змеится вдоль пустого прилавка. Спрашиваю у женщины, стоящей последней в очереди, за чем, мол, стоим?
Та, повернув голову и окинув меня грозным взглядом, прорычала, как выстрелила: "За едой!"
Встаю. За мной, не задавая глупых вопросов, пристраивается следующая женщина.
Люди в очереди плотно прижаты друг к другу, дыша в затылок стоящему впереди, превратившись в одно общее тело. Очередь жмётся к прилавку. Вся остальная площадь магазина предоставлена уборщице, чувствующей своё превосходство над нами, обычными людьми. Она-то, хоть на полшага, но приблизилась к еде. Найти тогда любое место работы в продуктовом магазине было большим успехом.
Где-то, чуть впереди, слышится постоянное шмыганье чьего-то носа, потом громкое глотание. Откуда-то из очереди,раздаётся зычный голос: "Да что ты гоняешь их туда-сюда? Выйди уже, да высморкайся, как следует. "
Невысокий, щупленький мужчинка, интеллигентного вида, в очках, делает два шага в сторону из очереди и громко сморкается, перекрывая голоса переругивающихся женщин. Он делает два шага обратно, надеясь занять своё место в очереди, но ряды сомкнулись. И очередь, выразив своё мнение голосом противной бабки, объявила: "Куда лезешь? Ты здесь не стоял!"
Мужчина несмело блекотал в своё оправдание:"Ну что вы? Граждане. Я же только чихнул."
"А нам всё равно, чихнул ты или ..., грубо парировала интеллигентику бабка.
У меня пронеслась в голове фраза, часто слышанная с экрана: "Шаг в сторону - попытка к бегству. Карается смертью." Очередь уже попрощалась с этим доходягой.
И тут все увидели превращение ленинградского интеллигента в нормального человека. Он вытянулся, став от этого ещё худее, и просто, как лезвие топора входит в полено, воткнул себя на старое место в очередь. Народ никак не отреагировала на действие очкастого, все поняли - свой.
Люди заволновались, поскольку, от впереди стоящих донеслось громкое:"По банке в руки! Ну и что, что вас двое? Значит по полбанки!"
Позади меня, из образовавшегося хвоста очереди, одна женщина, немало пьющего вида, громко икнув, возразила голове очереди: "Над народом куражатся торгаши проклятые! А может у меня на носу юбилей и мне две бутылки нужно!"
Стоящий рядом со мной мальчик, лет пяти, обернулся на крик женщины, очевидно разглядывая её нос, на котором должен был состояться юбилей.
Уборщица невозмутимо продолжала своё грязное дело. Она размашисто, словно мужик в поле косой, орудовала шваброй с нанизанной на неё мокрой тряпкой. Тряпка, при каждом движении швабры, оставляла на полу узоры из размытой грязи. Кто-то из очереди, уж очень смелый, заметил ей:"Чего по полу-то елозишь? Вон там, на потолке, в углу, паутина. Смахнула бы."
Уборщица посмотрела с презрением на говорящую, потом, с любопытством, в тот угол, о котором та упомянула. Видимо согласившись с мнением выступившей, перевернула швабру тряпкой к потолку...
Всё шумело, кричало, ругалось. И вдруг, перекрывая этот базарный гвалт, раздался громкий мужской голос: "Женщины! О, женщины! Помните, что вы же женщины!
Шум мгновенно стих, и все обернулись к выходу из магазина, чтобы увидеть, кому же принадлежит этот, такой знакомый голос. В дверях стоял в позе Ленина на броневике, с вытянутой вперёд, к народу, правой рукой, высокий седовласый мужчина в чёрном длинном пальто и кашне на шее, один конец которого был переброшен через плечо. Все узнали в мужчине любимого ленинградского актёра театра и кино, Владислава Стржельчика.
Очередь смущённо улыбалась. Уборщица так и замерла, держа перевёрнутйю швабру, на которой, как флаг, висела грязная тряпка. Но тут, внимание всех было отвлечено от Артиста выходом из двери за прилавком, сааамого директора магазина. Тот, очевидно напугавшись внезапной тишины в торговом зале, появился, чтобы убедиться, что всё на месте. Выйдя, и тоже увидев Стржельчика, директор спокойно произнёс:"Граждане, тушёнки много, хватит всем стоящим в очереди."
И что-то вдруг поменялось в магазине. И даже люди в очереди, чуть ослабили пресс на впереди стоящих. Счастливцы, уже получившие свои банки с тушёнкой, покидали магазин, и я медленно продвигалась к цели. На прилавке уже показались пирамиды из консервных банок с морской капустой и каким-то очень заграничным соком. Но морской капустой народ наелся, это единственное, что было тогда в магазинах. Да и зачем оно, когда впереди ТУ-ШЁН-КА.
Какая-то, очень любопытная бабушка, спрашивает у стоящего рядом внука:"А что это там такое, Серёжа, в банках? Не вижу отсюда, что на них написано".
Внук громко читает по слогам:"Сок гу-а-вы."
"Что же это за гуава такая?" - развела руками бабуля.
Кто-то умный из очереди, предположительно:"Да вроде зверь какой-то."
Бабулька глубокомысленно:"Так какой же от зверя-то сок?"
Тут, молчавший доселе, уже знакомый нам интеллигентик, вставил:"Так желудочный наверно!"
Все вокруг заулыбались. Понравилась народу шутка.
Но одна женщина из очереди, в скромном пальтишке и старомодной шляпке, возмутившись такой людской серостью, пожав плечами, голосом школьной биологички сообщида:"Гуава или псидиум, это плод дерева, а животное зовётся Гуанако."
Её слова вызвали взрыв хохота. Смеялась даже сама уборщица.
И уже не так и страшно, что плохо с едой, да вроде бы и немытый давно народ пахнет не так уж и резко...