Кто знает, о чем идет речь, тот поймет, кто пожелает узнать, тот найдет толкование, а кто не захочет понимать, пусть придет, когда обретет подлинное желание...
СМЕХ КУКАБАРРЫ
(МИФ О МИФЕ)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
МЕГАЛАНИСИ
Глава первая
Дельфийские братья
По торсу пот бороздками сквозь копоть,
Сверкают очи, вздулся шрам надбровный,
И руки, обожжённые по локоть.
«Чем занят ты, мой брат единокровный?».
Хромой Гефест красавицу Афину
Едва ли не выталкивает в спину.
«Какая необычная вещица!», «Ступай отсюда, милая сестрица…».
«Что ты за чудный мастеришь предмет?
Дай мне взглянуть!» «Не смей! О боги! Нет!».
«Тут множество заманчивых игрушек:
Шаров, костей игральных, погремушек.
Ты что... от Афродиты ждёшь детей?
Кто будет мячиком играть?». «Загрей.
Я для младенца мастерю игрушки...».
Бог покраснел от пят и до макушки.
«Что ты прикрыл сейчас овечьей шкурой?»
Ответом взгляд - задумчивый и хмурый:
«Пришлось с заказом Геры повозиться -
Потомству Коры рядом с ней нет места -
Умрёт, кто в нём впервые отразится!
Его назвал я Зеркалом Гефеста».
О, Пифии! В молчании замрите,
Непосвящённым двери затворите.
«Душа немедленно откликнулась на призыв Творца и с трепетом предстала перед Ним. Разве могла она ослушаться Того, Кто неизменно даровал ей наслаждение? Как обычно, когда доводилось им встречаться, Душа устыдилась своего тусклого свечения, которое, возможно, только казалось ей таковым в Его ярком свете. Когда они долго не виделись, Душа пыталась убедить себя, что ее сияние усилилось, стало не отраженным, а самостоятельным, и она с гордостью начинала считать это личной заслугой. Однако стоило ей сравнить собственный отблеск с нестерпимо ослепительным сверканием Творца, как она тотчас же смущенно говорила себе: «Нет, мне никогда не сравняться с Его светом, я так же далека от совершенства, как и в том миг, когда Он, потеснившись, освободил место в Мироздании и создал меня, повинуясь положенной Им Самим необходимости неизменно жертвовать Собой ради любви к ближнему, какая я глупая и несчастная!».
«Чадо, возникли ли у тебя желания, которые я мог бы наполнить? – Ласково спросил Творец Свое Детище. – Может быть, ты захотело…
«Нет, Отче, - торопливо перебила его Душа, хотя и понимала, что это выглядит невежливо. – Я всем довольна, до краев наполнена Твоей Милостью, Благодатью и Милосердием. Если бы Ты объяснил мне, что такое «желание»…, как я понимаю, это…, когда тебе чего-то не хватает для полного блаженства, не так ли? Но у меня есть все, чтобы не испытывать недостатка в наслаждении! Ведь Ты так щедр и даешь абсолютно все…, чего же мне еще хотеть?».
«Да. Ты правильно говоришь. – С некоторой грустью вымолвил Творец. – Значит, ты так и не научилась желать…. Неужели Мне придется привести в исполнение весь свой Замысел, чтобы сделать из тебя самостоятельное Творение! Отец всегда печален, когда его дитя покидает Дом и пускается в независимое плавание, ведь только Он знает, насколько это опасно…».
«Разве можно жить, не испытывая желаний! – Дионис на миг задумался. – Это, значит, быть совершенно подвластным чужой воле, не имея своей, пусть даже воле Создателя…, довольствоваться тем, что Он дает тебе и не требовать большего…, но ведь это… смерть! Небытие!».
Возвышенные раздумья Диониса были бесцеремонно прерваны громкими нестройными звуками кифары. Он досадливо поморщился, с грустью поглядел на наполовину исписанную дощечку, покрытую воском, и нервно почесал крутой высокий лоб плоской стороной бронзового стилоса, как делал всегда в тех случаях, если кто-то посягал на его творческие усилия.
«Да-а-а, видимо придется отложить мой труд о сотворении мира до лучших времен. С «моими ближними» никогда нельзя быть уверенным, что тебе кто-нибудь не помешает и станет уважать твое право на уединение! Братец-Пан умудряется посеять вокруг себя ужас даже таким невинным способом, как извлечение звука из струны. Теперь ему вздумалось освоить диатонический мелос – первое, на что натолкнулась его пытливая, но незатейливая природа! Нет, выбрать что-нибудь утонченное, изощренное, вроде энармонического тетрахорда, который недавно изобрел благородный Мусагет. Тот понимает, что диатоническая музыка пригодна лишь для обыденного, неизысканного слуха, и ее можно исполнять только на публичных празднованиях в общественных местах, дабы удовлетворить незатейливые потребности простого люда. Очищенный же слух предпочитает такую, которая предназначается для воздаяния хвалы богам, выдающимся особам и героям. Ладно, не будем сильно ему пенять на неразборчивость…, а то и вовсе не отвяжется, будет до самого захода солнца мучить вопросами, на которые у меня нет ответов. Да, и какой спрос может быть с плода преступной страсти Ареса и Афродиты! Хотя справедливости ради следует напомнить, что кроме Страха и Ужаса они произвели на свет Божественную Гармонию…, жаль, что Пан совершенно не похож на сестрицу и не унаследовал от родителей ни крупицы ее дарования. Правда, на Олимпе ходят упорные слухи, что отцом этой девицы является сам Зевс, стало быть, она доводится сестрой скорее нам с Аполлоном, чем бедняге Пану, впрочем, не будем судачить о похождениях нашего Великого Дадона, светильник ведь никто не держал…».
- С другой стороны, с Аресом все не так просто, - произнес Дионис вслух. – Его привыкли считать только богом войны, но если копнуть поглубже…, суть его воинственности – ничто иное, как вечное противоборство первоэлементов, которые Афродита, пронизав любовью, объединила между собой. Не есть ли их взаимная страсть – акт воссоздания подлинного порядка в Универсе? Ведь только в Пламени Любви из Хаоса способна родиться Гармония. Представляю, как глупо должен был чувствовать себя законный колченогий муженек нашей красавицы, когда застукал их в объятиях друг друга! Как же, великий бог огня, покровитель наук, искусств, ремесел – и вдруг рогат! Бедняга, он родился слабым и некрасивым, что сильно раздосадовало папашу, который в сердцах сбросил малютку с Олимпа. Однако тот оказался весьма живучим, и всего-навсего приобрел в придачу к остальным недостаткам хромоту. С тех пор Гефест мстит всем олимпийцам, время от времени, делая им гадости…, уж мне-то это известно лучше, чем кому-либо другому…, но я не злопамятен. Никто не может противиться предначертанию судьбы, даже боги, а Гефест в моем случае был ее перстом, искусным исполнителем и орудием мщения в руках злокозненной ревнивой Геры.
Дионис тряхнул длинными кудрями фиалкового цвета, громко рассмеялся, легко вскочил на ноги и добавил про себя:
«Вот, почему я никогда не женюсь на богине, лучше уж выбрать себе жену из дочерей человеческих, она, по крайней мере, станет всю жизнь почитать тебя как божественного супруга…, и это, несомненно, будет Священный Брак».
Дионис вышел из тенистой рощи и стал быстро спускаться с холма по выжженной зноем тропинке, стараясь как можно скорее миновать солнцепек. Он ненавидел жару, запах прожаренной неистовым пеклом пыли, зудящие звуки насекомых, охотящихся за его голубой божественной кровью, ему чудилась во всем этом безысходная тоска природы по свежему ветру, прохладе живительных дождевых струй. Почти бегом Дионис преодолел последние стадии пути и, словно в воду, буквально нырнул под спасительную сень колючего низкорослого маквиса. Распластавшись ничком на шелковистой, еще хранящей остатки ночной дани росистой траве, юноша с наслаждением уткнулся в нее лицом, жадно вдыхая ароматную влагу.
- Куда это ты так торопишься, брат? – Услышал он в двух шагах от себя вопрошающий голос Феба. – Я даже испугался, не пожар ли там наверху…
- Хуже, дорогой Феб! Все обстоит гораздо хуже, - едва сдерживая смех, ответил Дионис, - меня согнали с уютного местечка экзерсисы Пана, вот, я и пустился в бегство, чтобы не взять ненароком греха на душу и не сделаться убийцей. Если этот незадачливый пасынок Гефеста будет продолжать в том же духе, то восстановит против себя всех обитателей Олимпа, и тогда я не дам за его жизнь и ломаной афинской «совы»!
- Да…, Гефест, - немного рассеянно проговорил Аполлон, явно думая о чем-то своем, - это хорошо. Он заказал мне поэму…, прославляющую его подвиги и таланты.
- Что ты говоришь! Так-таки и прославляющие? – Заинтересованно переспросил Дионис, устраиваясь рядом с братом. – И каковы же твои успехи? Хотелось бы, так сказать, оценить поэтические усилия мастера…
- Нечего оценивать, - горестно вздохнул тот, - когда я думаю, как он поступил с тобой…, у меня рука не поднимается превозносить его подвиги. Может быть, когда-нибудь потом я опишу эту историю, но не сейчас. У меня сегодня чрезвычайно игривое настроение, я решил посвятить свою лиру Гермесу, забавно получается, можешь послушать, если у тебя есть время.
Аполлон прочистил горло, немного откинул назад пышнокудрую голову, полуприкрыл крупными, чуть голубоватыми веками свои огромные карие глаза, и торжественно, нараспев заговорил.
ЛИРА ГЕРМЕСА
«Что, кроме песни, можно взять от птахи!
Сынок, послушай соловья коленца...».
Мать в панцире гигантской черепахи
От гнева Геры спрятала младенца.
Гермес застыл от соловьиной трели,
Блуждала на устах его улыбка.
Он – «музыку познавший с колыбели».
«Служи мне, черепаховая зыбка,
Я из тебя Божественную Лиру
Сработаю, вот струны, словно стрелы,
И песнь моя отрадой станет Миру.
Песнь тоже жертва, но души - не тела».
А чтобы Лира не досталась Гере,
В Аркадской схоронил её пещере.
Он резвым рос, изрядно плутоватым
Воришкой, никогда невиноватым,
Мог что-нибудь при случае стянуть -
Божественный кому известен путь!
И вот однажды с травяного лона
Полста быков угнал у Аполлона.
Поднялся шум - вот не было печали!
И Зевсу на малютку настучали.
Дионис легонько прикоснулся к плечу брата и как никогда серьезно приостановил поток его красноречия:
- Прости, что прерываю…, но я, действительно, спешу. Открываюсь тебе первому…, хочу покинуть Олимп. Навсегда. Душно здесь мне…, тошно.
- Но куда же ты…, - искренне встревожился Феб.
- А куда глаза глядят! Все лучше, чем тут…, чувствую, что задыхаюсь, даже желаний никаких нет, одна пустота в душе, вязкая, тягучая, как нектар этот мерзкий с амброзией. Приторно и до жути противно. У нас тут царят гордыня, зависть, гнев, скука, алчность, чревоугодие, сладострастие. Козни, разборки бесконечные, подлости друг другу делают, да, ведь так все, от скуки! Понимаешь! С жиру бесятся и ничего больше! Пойду к людям, присмотрюсь, поучусь…
- Ты думаешь там тишь, гладь и божья благодать? – Усмехнулся Аполлон. – Ничего интересного, можешь мне поверить. Желания их примитивны, они жаждут только пищи, крова и совокуплений. Никаких возвышенных стремлений…, ведь люди произошли из копоти и дыма, когда Зевс испепелил титанов, тебя растерзавших. Они обязаны своим рождением твоей смерти!
- Да. Но они не боги, им простительно…, а вдруг я смогу помочь, исправить, дать что-то новое, нужное, сделать их благороднее, чище нынешних богов! Возможно, кто-то из них благодаря мне тоже станет богом, ведь недаром я Великий Ловчий, принуждающий выходить из дверей все, что возникает. Я могу положить начало божественных поколений, даровать людям способность к палингенесии, а богов сделать смертными. Я принесу им в дар мою Неизреченную Лозу!
- Что ж, воля твоя, но никто не избавит тебя от иллюзий, кроме тебя самого. Ты… зайдешь проститься с Семелой? Навести свою матушку, ей приятно будет. Ведь она носила тебя под сердцем, для земных женщин это очень важно…
- Не знаю…, я давно ее не видел, - с сомнением в голосе ответил Дионис. – Все никак не привыкну считать ее матерью, хотя и благодарен за свое второе рождение. Моя мать Кора…, я помню время, когда был Загреем, до мельчайших деталей…, в той своей первой жизни. Как сейчас вижу себя в раннем детстве, стоящим перед зеркалом Гефеста. Я думал, что там, за этой прозрачной совершенной гладью стоит другой ребенок, повторяющий мои жесты, копирующий движения, и не ведал, что меня ждет смерть! Он показался мне таким прекрасным, с мудрыми недетскими глазами, в глубине которых таилось всезнание. Я был зачарован, заинтригован, я последовал за своим отражением и… эманировал, расчленился на все, а Гефест не виноват, он только гениально воплотил замысел Геры. Это она выманила меня из дома отца при помощи игрушек, а потом послала атлантов, велев им разорвать меня на гебдомаду. Теперь я понимаю, что их никогда и не было, атланты – суть наши страсти.
- Это хорошо, что ты научился прощать своих врагов и видеть корень событий, которые с тобой происходят…, тебе следует гордиться: именно ты положил начало делению Мировой Монады! - с некоторым пафосом в голосе изрек Аполлон, назидательно устремив в небо изящный указательный перст.
- Тебе ли не знать, что меня убивали не однажды, - усмехнулся Дионис, пристально вглядываясь в глаза единокровному брату, - разве не я был тем Пифоном, и царил в Дельфах, когда ты одолел и изгнал меня оттуда, заняв мой престол? Но это не поссорило нас, а напротив, сблизило…, хтонический бог умер в Аиде, вместо него родился вечный ребенок Загрей, ты же стал светозарным Фебом.
- Не понимаю, чем ты недоволен? – Добродушно возразил Аполлон. – Мы просто изгнали с престола женское божество, я овладел Дельфами, тебе достались в удел парнасские нагорья…
- Никак нет, всем доволен, ибо понимаю, что так заведено: что-то старое, отжившее должно умереть, прежде чем родиться новое, иное, но я не держу зла на своих убийц, я в них вселяюсь! – Дионис нервно рассмеялся, но, заметив, что Аполлон при этих словах легонько вздрогнул, резко сменил тему разговора и добавил сухим деловым тоном. – Давай простимся поскорее, Феб, и пожмем руки друг другу как сопрестольники. Не хочу тянуть с уходом…
- Куда же ты направляешься? – Опять спросил Аполлон немного заискивающим тоном, - где искать тебя, брат? Ты уже выбрал место, или только размышляешь над этим?
- Найдешь, ежели захочешь…, на то ты и Возничий Универса! Земля не так велика, как мне хотелось бы…, однако прощай! – Он резко развернулся и пошел прочь.
- Постой! – Крикнул Аполлон вслед брату, - может быть, навестим вместе оракула в Дельфах, послушаем священное предсказание о том, что тебе ждать от… твоей эскапады.
- Нет, теперь я сам себе оракул, - обернувшись, с надменной улыбкой покачал головой Дионис. – С некоторых пор Пифия говорит твоими словами, ты силой овладел ею, она больше не божество темных недр, изрекающая вещие пророчества. К тому же, твои экзегеты далеки от подлинного понимания ее слов. Лучше бы они занялись сельскохозяйственными работами. Уверен, эти ребята смогли бы вырастить отличный четырехлепестковый клевер!
Аполлон еще некоторое время провожал озабоченным взглядом удаляющуюся худощавую фигуру Диониса, потом глубоко вздохнул и произнес немного печально:
«Да-а-а, забот у меня теперь прибавится, было бы гораздо спокойнее иметь его постоянно перед глазами, он еще не вышел окончательно на свет из тени, слишком уж Дионис… неистовый, мятежный, чтобы сделаться до конца белоконным. Мне необходимо опередить его, подтолкнуть человеческий эгоизм, привить людям тягу к искусству…, развить желание и вывести их разум из тьмы хтонического сна. Как он сказал? «Я не держу зла на своих убийц, я в них вселяюсь!» Странный это будет симбиоз: Дионис и Феб в одной ипостаси...».
Глава вторая
Менада
Гера титанов сзывает в отсутствие мужа,
Гера неистова, Гера мычит в исступленье,
Скалы сдвигает, проходик всё уже и уже.
Боги! Какое свершится сейчас преступленье!
Манит ребёнка, чудесные кажет игрушки:
Ромбы, колёсики, яблоки юности вечной.
Сколько шагов до кровавой осталось пирушки?
Сколько запятнанных рук распростёрлось под
Звёздностью Млечной?
«Боги мои! Что за дивная гладь предо мною?
Чей это лик светозарный, фиалковокудрый?
Кто там, за этой прозрачной волшебной стеною
С вечным вопросом в глазах и не детскостью мудрой?
Здравствуй же, отрок! Дай мне для приветствия руку,
Дай прикоснусь! Ты моё повторяешь движенье?
Голосу вторишь, улыбке, сердечному стуку?
Да неужели я вижу своё отраженье!?»
Хищной толпою титанов накинулось племя -
Крона отродья - терзают и рвут беспощадно.
«Вижу я в Зеркале смерть: одинокое семя
Брошено в землю, где сыро, темно, безотрадно».
На семь частей разорвали Загреево тело,
Части сложили в треножник, от Зевса скрывая,
И гебдомада души по Вселенной летела,
Весь Универс обнимая от края до края.
Умное сердце Афине отдали Палладе,
Неразделённым лежало в ларце из ствола кипариса,
Слёзы вскипали на рыжих глазах виноградин,
Весь виноградник скорбел о страстях Диониса.
Ойнос в кувшинах застыл гиацинтовым студнем,
Больше не плещется Ойнос прозрачный в фиале.
Пир не играет богов, и как дождик по будням,
Слёзы по ликам, огни в очагах не пылали.
Где она, где, Олимпийцев весёлая нега?
Не было ног у Загрея для быстрого бега...
Олимп – непреступная вершина. Когда жители низин смотрят на нее со стороны своего неведения, она кажется им совершенно безжизненной, закованной льдами, укутанной невероятно толстым снежным покрывалом. Однако это не так. Просто у них нет глаз, чтобы видеть подлинную реальность. Горы – АГНЦЫ БОЖЬИ, но смертному не дано узреть их истинный ЛИК. Олимпийцы, избравшие эту вершину местом своего обитания с самого первого дня ее исторжения из земных недр, не могли даже вообразить лучшего и более прекрасного места во всей Вселенной. Они жили там беззаботно и счастливо среди изумрудно-зеленых долин, кристально-чистых рек, постоянно наслаждаясь великолепными пейзажами и чистым воздухом. Олимпийцы всегда брали то, что хотели, ведь в ответе за все их поступки был Отец – Всемогущий Зевс-Громовержец.
Боги со своей челядью сразу облюбовали недосягаемую гору, обустроили каждый по собственному вкусу и поселились там шумным, пестрым сонмом, скрыв не всегда благовидные моменты своего существования от глаз непосвященных всеми возможными способами. Но именно этот волшебный флер, который они предусмотрительно накинули на свою обитель, позволял людям благоговейно почитать их, считать примером для подражания, воскурять фимиам, превозносить их деяния и приносить обильные жертвы. С высот Олимпа до жителей долин никогда не долетели визгливые крики сварливых жен, непристойные пьяные песни, распеваемые их подгулявшими мужьями, ссоры и распри соперниц и соперников, да, мало ли что еще! Даже услышь люди о чем-нибудь подобном, они ни за что бы не поверили в правдивость таких наговоров, сочтя их несправедливой хулой. Как это возможно, чтобы божественные обитатели горних высей были замечены в столь неблагородных поступках, которые подстать только им, простым смертным!
Люди считали богов небожителями, они и понятия не имели, как раздаются права, позволяющие селиться на Олимпе, а раздавались они в соответствии со строжайшей иерархией, принадлежность к которой определялась качеством божественных эманаций. Однако чтобы получить «олимпийский вид на жительство» было необходимо завоевать как можно больший авторитет у своей паствы. Соответствующая комиссия строжайше учитывала количество приносимых жертв, воскуренного фимиама, возведенных алтарей, капищ, жертвенников и совершаемых обрядов в честь того или иного божества. Предпочтения людей мало поддавались пониманию и зачастую основывались на случайных качествах олимпийцев, но особым рвением в воздаянии хвалы и чести своему кумиру отличались среди дщерей человеческих менады.
Издревле, еще задолго до того, как люди начали превозносить и славить имя Диониса, появились на земле женщины, исступленно водящие хороводы и правящие оргии в честь безымянного растерзанного бога-младенца. С этой целью каждый год, в один и тот же день приходили они с факелами в руках, увитые змеями на Парнас, почитавшийся средоточием земли, и совершали там таинства, присутствовать при которых мужчины права не имели. А коли проникал на их радения какой-нибудь несчастный, гонимый нездоровым любопытством, настигали они его как «ловчие собаки» и голыми руками раздирали тело на части, мыча при этом, словно коровы.
За давностью лет трудно было проследить исток, из которого вынырнули на белый свет эти «жрицы разорванного дитяти», но кто-то объявил, что они ведут свое начало от самих подземных богинь Эриний, чье одно лишь присутствие отнимает разум, потому менад сторонились все – и боги, и люди.
Дионис не без иронии размышлял над всем этим, приближаясь к гроту, где обитала одна из едва ли не самых знаменитых предводительниц менад на Олимпе – Семела, которую он никак не хотел признавать своей матерью.
«То, что она родила от Зевса ребенка, еще ничего не доказывает. От него не рожают только старые, бесплодные и инакополые, он у нас известный «Одождитель»! Но вода его – небесная, живая, тогда как я владею влагою Земли. Пришло, наконец, время узнать тайну моего двойного рождения. Когда-то я пришел из подземного мира и, пострадав на земле, возвратился туда. Почему же меня называют «дважды рожденным»? Каких только мест появления на свет не приписывали мне! Но все эти россказни лгут! Я уверен, что вышел из двух дверей: прежде из чрева матери-Земли, вторично из лона Отца богов и людей. Разве не приняли меня эллины как Сына Божия? Они говорят обо мне «сын Отчий, небесная влага». Как же мне узнать истину? Сегодня Семела объявит ее! Я потребую доказательств! Надо для начала обмануть ее, сбыть с толку, ошеломить…, посмотрим, что можно сделать…».
Дионис решил воспользоваться своей способностью менять обличье, он улегся на густую лужайку перед входом в грот Семелы, принял вид новорожденного младенца и принялся орать во все горло, давая тем самым понять, будто вот-вот умрет с голоду. На его вопли из жилища менады выскочили три огромных черных пса и кинулись к нему, готовясь сожрать непрошеного гостя. Не окажись дома хозяйки, которая, влекомая детским плачем, быстро появилась следом за своими недремными стражами, юному богу могло бы потребоваться третье рождение. Семела прогнала собак, благоговейно взяла на руки младенца и понесла к протекающему поблизости ручью, чтобы смыть с него естественные последствия испуга. Дионису ничего не оставалось, как терпеливо сносить унизительную ситуацию, в которую он сам же себя и поставил, но по окончании процедуры омовения, ловко соскочив с рук менады, юноша принял свой обычный облик.
Семела протянула к нему руки и с сильно бьющимся сердцем воскликнула:
- Мой бог! Неужели ты думал, что я не узнаю тебя? Едва я заслышала твой крик, как сосцы мои наполнились молоком, ведь только путем молока женщина может возвыситься над своей природой. Благодарю тебя за то, что ты даровал мне такую возможность…
- Хорошо, хорошо, - немного брезгливо сказал Дионис, уклоняясь от объятий менады. – Расскажи-ка мне все по порядку, что это за слухи ходят по Олимпу, будто ты моя мать.
- Войди в мое жилище, - продолжала взывать к нему исступленно Семела, словно не слыша заданного вопроса, - освяти его своим присутствием! Удостой меня такой чести! Я воздвигну алтарь в том месте, где ступит твоя нога!
«Тьфу, ты! – С некоторым испугом подумал Дионис, - как мне ее остановить-то? Угораздило же меня прикинуться младенцем, теперь от нее не добьешься толку…, вопит на всю округу, словно одержимая…».
Он пригнул голову и со вздохом, скорее похожим на стон, вошел под своды небольшой пещеры. Семела пугливо оглянулась по сторонам и нырнула следом за дорогим гостем. Дионис с любопытством обвел взглядом стены, увешенные двойными секирами, вперемешку с тирсами, заметил медный треножник в темном углу и небольшую кучку бычьих рогов рядом с ним.
«Почему-то рога только левые, а правые где ж? - Машинально отметил он, и, повернувшись на шорох шелкового хитона хозяйки, оказался с ней лицом к лицу. Дионис хотел продолжить свой допрос, но слава замерли у него на губах. – Я…».
Перед ним стояла совершенно другая женщина: спокойная, печальная, с огромными светло-карими очами, на дне которых застыли два, словно подернутых ржавчиной, омута неизбывной муки. Юноша вдруг почувствовал, что в его сердце шевельнулось ощущение никогда прежде им не испытанное, оно было таким острым, мимолетным, но жгучим и мучительным. Дионис легонько ойкнул как от боли и машинально сел со всей высоты своего роста на охапку свежей травы, весьма кстати оказавшейся прямо позади него.
- Твой отец никогда не позволял нам увидеться открыто. – Просто сказала Семела. – Ни единого раза я не смогла подержать тебя на руках, приложить к своей груди, чтобы напитать твои уста материнским молоком. С некоторых пор мне приходится изображать безумную…, чтобы Гера не прогнала меня с Олимпа, и я могла наблюдать за тобой, хотя бы издали, водя прекрасные хороводы в твою честь. Но ты не жалей меня, - поспешила она добавить деланно беспечным тоном, заметив его смятение, - для менады нет состояния более естественного, чем одержание и исступление. Я привыкла…, и потом…, меня подпитывала надежда, что когда-нибудь мы встретимся…, и поговорим как мать с сыном.
- Я не знал этого…, - едва слышно вымолвил Дионис. – Расскажи мне все, с самого начала.
- Эти длинная и грустная история. По рождению я не принадлежала к сонму божественных сущностей, а была земной женщиной, с юных лет благоговейно любившей Зевса. В тот миг, когда я появилась на свет, меня посвятили в менады «разорванного Загрея», коими являлись все представительницы нашего клана. Как только я начала осознавать себя, меня не покидало ощущение, что со мной непременно должно случиться что-то ужасное из-за этой моей необоримой любви к верховному божеству. Однажды он пришел поглядеть, как менады, предводимые мною, проводят оргию в твою честь. Отец очень тосковал по тебе и скорбел о твоей кончине. Он… любил тебя искренне и безмерно, как не любил, быть может, ни одного из своих сыновей. Мы встретились, и наши сердца воспламенились взаимной страстью, тогда Зевс и решил воплотить свой замысел – дать тебе через мое лоно вторую жизнь.
В ларце из черного кипариса с момента твоей смерти Афина-Паллада бережно хранила сердце младенца-Загрея. Зевс истолок его, и я выпила порошок, смешав с медом белой пчелы и молоком буйволицы, только что разрешившейся от бремени. Какое счастье охватило нас, когда мы, спустя малое время, узнали о моей беременности! Однако Гера не дремала. Однажды эта коварная подговорила Зевса в знак благодарности предстать передо мной во всем блеске и величие своей ипостаси. От грома и молний спальная воспламенилась, все запылало вокруг, мое тело моментально охватил огонь, грозя погубить вместе с матерью еще не родившегося младенца за три месяца до того срока, когда он должен был появиться на свет.
- Что же было потом! – С непритворным ужасом спросил Дионис.
- Тогда Зевс рассек мечем мое чрево, извлек тебя, зашил в свое бедро и выносил. Иначе ты отправился бы в Аид следом за твоей несчастной матерью.
- Но…, как же ты ожила! Как вернулась!
- Значит, ты, действительно, не узнал меня, - печально изрекла Семела. – Пройдя все круги инициаций, ты смог безнаказанно спуститься в Аид, и, торжествуя победу над его силами, вывел оттуда меня вместе с другими, даже не подозревая, что я твоя земная мать. С тех пор я – постоянная, невидимая спутница дионисийских священных таинств, и хотела бы сопровождать тебя в твоих странствиях по земле. Я лучше знаю людей, и могу стать тебе полезной.
Семела сняла с головы пышный венок из плюща и протянула его Дионису со словами:
- Это первый дар тебе, мой сын, пусть влага плюща защитит тебя от огненной стихии. Пойдем к ручью, нам надо о многом поговорить, а тут…, - Семела боязливым взглядом окинула свою скромную, почти схимническую обитель, - тут и у камня есть уши. Гера не успокоилась, она постоянно следит за нами. Думаю, ей уже известно, что мы встретились…
Они вышли на свежий воздух, и Дионис вдруг подумал:
«Как она, должно быть несчастливо жила все эти годы!».
- Вовсе нет! – Ответила Семела с улыбкой, уловив его мысль. – Ведь я дала жизнь богу, едва ли не самому почитаемому во все времена. Тебя будут знать, и чтить всегда, во всяком обличье…, разве мало женщине для счастья этого обстоятельства? Я слышала, что ты помирился с Аполлоном? – Продолжила Семела, когда они расположились на невысоком пригорке над ручьем, открытом всем ветрам. – Не знаю, радоваться этому или огорчаться…
- Тебя что-то тревожит?
- Гармонию дано созерцать богам, а осуществлять предоставлено людям, - ответила она загадочно. – Пока она только намечена, ознаменована вашим едва зародившимся союзом, можно сказать, что это ее зеркальное отражение. Когда ты был убит им и лежал погребенным под дельфийским порогом, то не имел отношения к небесам, Аполлон царил там один, безраздельно владея душами. Но когда ты воскрес, то выпустил из темных врат и души «погребенные во мраке», овладел ими, воспарив вместе с тобой в горние выси, узрев ослепительное богоявление Духа, они пережили катарсис. В тот момент ты был героем, именно этого не может простить тебе Феб. Ты покусился на его ипостась, вторгся в его пределы. Я хочу, чтобы ты тысячу раз подумал прежде, чем отправляться на землю, к людям. Боюсь, что тебе не найдется там достойного места, чтобы преклонить голову. С какой целью ты идешь в тот мир?
- Я хочу дать людям знание о Высшем Свете, подарить им мою Неизреченную Лозу! – восторженно, но без всякого пафоса воскликнул Дионис. – Я хочу повести их за собой к Отцу моему Небесному!
- Тогда будь готов к тому, что тебя станут непрестанно и пышно отпевать как страстотерпца, славя твои страдания, восхищаться тобой и любить отстраненно, понаслышке, не подпуская слишком близко. Они станут бояться твоего демонического веселья, как огня в доме, ибо только его и восприимут. К тебе всегда для надзора будет приставлен Аполлон!
- Не хочется тебе верить, и не поверю, пока не испытаю. Я так решил. – Твердо заявил Дионис.
- Хорошо, только помни мои слова, чтобы тебя не погребло под собой бремя разочарования. Ты – не от мира сего, ты хочешь сделать жизнь людей на земле божественной, но твой огонь не просто воспламеняет, он превращает все, к чему ты прикасаешься в пепел. Далеко не все жаждут сгореть в пламени божественных желаний, конечно, есть среди людей и таковые, но их – единицы. Большинство предпочитают менее сильные ощущения, выбирая обыденную жизнь. Люди хотят быть простыми обывателями, они убоятся твоего огня. Дионис и жизнь человеческая – опасное сочетание, напоминающее мне мою любовь к Зевсу. Не требуй невозможного от людей, оно только тебе и по нраву. Все олимпийцы олицетворяют закон, один ты его отрицаешь, провозглашая свободу духа.
- Но во мне нет ни мятежности, ни гордыни! – Воскликнул Дионис, пораженный ее словами, - я хочу видеть в людях своих ближних, и любить их искренне, как кровных.
- Верю, мой мальчик, - со вздохом отчаяния произнесла бедная мать, - но ты так же восходишь и к своему Отцу, в котором пребываешь. Ведь, по мнению многих, вы с Зевсом составляете одну сущность, пока они едва ли в состоянии вас отделить друг от друга. С Аполлоном же судьбы ваши будут различны, он сделается только богом, возведенным на пьедестал, который доведет до совершенства свою просветительскую задачу, а потом застынет, воссиянный, гордым кумиром, чистейшим, совершеннейшим символом, идеалом. Тебе же суждено вечно обновляться страстями своими. Умирать и воскресать заново. И, может быть, только горсточка истинных мистов будет верить, что тебя еще можно где-то встретить. Возможно, там, где менее всего ожидаешь.
- Ты все сказала, я все услышал. Давай же простимся поскорее!
- Хорошо, я умолкаю, мой божественный сын. Но для начала я укажу тебе одного человека. Он скульптор и зодчий, душа его еще чиста. Обрати на него свое внимание, возможно, вместе вам удастся кое-чего достичь. Его имя Дедал. Сам Гефест прочит ему великое будущее, и ждет, что именно он раскроет загадку ЛАБИРИНТА. И последний совет…, научись ладить с женщинами, ведь именно они станут в земной жизни твоей опорой и поддержкой. Найди ту золотую середину в отношениях с противоположным полом, которая позволит тебе сделать свою душу совершенной, и никогда не разрушай их алтарей.
- Благодарю тебя…, матушка, разреши мне время от времени навещать тебя, я предвижу, что меня ожидает нелегкий путь…
- Ты всегда желанный гость в моем доме, - со слезами на глазах воскликнула Семела, обнимая сына. - Разве я не слуга твоя, ведь я - менада!
- Прежде всего, ты – моя мать! Я счастлив, что, наконец, мы обрели друг друга…, может быть, отец порадовался бы нашей встрече, я уверен, что он любил тебя.
«Ах, как же Дионис еще молод и неопытен! – Подумала Семела, провожая глазами сына. – Он и не подозревает, какой длинный Путь ему предстоит!».
Глава третья
Начало Пути
Он руки погрузил в слоистую волну,
Смыл пот, усталость и остатки алебастра...
Зеленоокая над ним мерцала астра -
Надменная Звезда, и, не противясь сну,
Улёгся на песке измученный Дедал,
В его прохладу вжал натруженную спину,
Губами жадными прильнул на миг к гидрину:
"О боги светлые! Смертельно я устал!"
А веки тёмные Морфей уже смежал.
На дальнем западе, где мрачный вход в Аид,
В пещере сумрачной родятся сновиденья,
Их мойры стерегут - хозяйки провиденья.
Из двух ворот идут, и снов различен вид:
В одни врата плывут обманчивые сны -
Для душ пресыщенных, наполненных телесным,
Пристрастья им даны одним лишь телом тесным.
Врата для чистых душ пророчества полны,
А сновиденья - достоверны и ясны.
Агон утомил Диониса. Не то, чтобы он не любил поэзию, просто ему казалось неправильным, когда, увлекаясь техникой стихосложения, поэты выпаривают из нее подлинную страсть.
«Хотя эта девочка, что замыкала состязание, вполне ничего. – Вынес он свое суждение. - Как там у нее?
Золотом по пурпуру вышивала
Зевса дочь прекрасная Киферея.
Душу оплела мне тоска навеки.
Выйди, богиня!
По-моему, она влюблена по уши в этого далдона, который все мозги мне проколотил своим спондеем, уши вяли слушать его вирши, как будто в барабан бабахает, а она смотрела на него с таким обожанием, словно перед ней был сам Мусагет!
Бог – ты есть свет,
Дал нам наш долг.
Ты – верх всех дел,
Ты – царь. Ты – волк.
Складно, конечно, а, по сути - полная чушь! Интересно, Фебу бы он понравился? Отчего это братец жалует таких брутальных мальчиков, не понимаю, что он в них находит? Хотя про него говорят, что он предпочитает юношей девицам.... Только вот, что странно, почему Феб мне сказал, что людям совершенно чужды возвышенные стремления, а желания их примитивны, мол, они жаждут только пищи, крова и совокуплений? Одно из двух: либо он успел побывать здесь до меня, либо намеренно хотел ввести в заблуждение».
Дионис усмехнулся, покачал головой и направился к морю, чтобы поразмышлять немного в одиночестве над советами Семелы. Ему пока не удалось разыскать Дедала, никто в Афинах даже не слышал о скульпторе с таким именем. Он сел у самой кромки воды. Море было спокойным. Волны осторожно лизали берег, словно пробуя на вкус.
«Интересно, куда уходят боги, когда люди перестают им поклоняться? Умирают? – Неожиданно пришла ему в голову мысль. – Сколько уже имен канули в небытие, их храмы и алтари разрушены, никто не поклоняется им, не приносит жертв, не совершает ритуалов. Занял ли кто-нибудь их нишу? И что вообще такое «боги»? Может быть, они существуют только в воображении людей? Это ни что иное, как олицетворение человеческих страхов, надежд, чаяний, упований? Значит, весь тот сонм божественных существ, обитающих на Олимпе, - одни только выдумки, иллюзия, плод коллективной фантазии земных обитателей? Они нас придумали, чтобы оправдать собственную несостоятельность, невозможность или нежелание что-то понять, изменить? И если никто не станет верить в наше существование, то нас просто не будет? Возможно, люди очеловечивают богов, и те нисходят с Олимпа, становясь земными героями? И что же тогда я? Просто некая сила, эманация, ни злая, ни добрая, ни плохая, ни хорошая…, ни пример, ни эталон. Я - только иллюзия, существующая в воображении людей! Что же тогда вечно? Подвиги героев, быть может? Забавно, забавно. Надо будет проверить эту мысль.
Я уже достаточно времени провел в Афинах, но мне до сих пор не удалось сойтись накоротке ни с кем из его жителей. Они охотно отвечают на мои вопросы, но не проявляют ни малейшего желания к сближению. Никто не пригласил меня к себе в дом, не пожелал познакомиться, узнать, хотя бы, как меня зовут…, откуда я родом. Если и дальше так пойдет, моя затея, действительно, останется неосуществленной. Надо действовать! Придется пустить в ход хитрость, иначе я никогда ничего не узнаю. Вот по берегу бредет какой-то юноша, видно, что он очень устал, стало быть, бдительность у него притупилась, и он не будет таким настороженным, когда с ним заговорит незнакомец…».
- Приветствую тебя, приятель! – Любезно произнес Дионис, когда молодой человек поравнялся с ним. – Вижу, день для тебя прошел недаром, ты много потрудился. Садись, отдохни, хочешь глотнуть из моей фляги? Этот напиток придаст тебе силы.
- Спасибо, дружище, - с признательностью ответил тот. – Я и, правда, едва стою на ногах. С удовольствием приму твое предложение, коли оно от чистого сердца, только руки ополосну…
Он вошел в воду по колено и с наслаждением погрузил руки по локоть в ее слоистую прохладу. Потом вытер их подолом своей перепачканной алебастром туники, и устало опустился рядом с незнакомцем.
- Что ж, давай знакомиться, зови меня Либером, а тебя кем кличут?
- Родители нарекли Дедалом, в надежде, что я прославлю это имя.
- Чем же ты занимаешься? – Спросил Дионис, как можно более равнодушно, чтобы не выдать своей радости.
- Да, всем понемногу. Обычно мастерю что-нибудь полезное для людей, но мечтаю стать знаменитым художником или инженером, так же мне по душе и зодчество, и скульптура. Да только на этом поприще быстро не прославишься, надо много и тяжело трудиться, чтобы камень ожил и заговорил под твоими руками, а в полотно следует вложить свою душу, только тогда оно не будет мертвым холстом, измазанным красками. Как же пить хочется! Однако мой гидрин совсем пуст, - огорченно вздохнул он, опрокидывая небольшой глиняный кувшин, притороченный к поясу. - Ты что-то говорил о напитке…
«Хороший паренек, - одобрительно подумал Дионис, - надо помочь ему, подтолкнуть, кому нужна слава и почет в дряхлом возрасте! Все это надо получить пока ты молод, полон сил и желаний свершить что-нибудь необыкновенное, выдающееся! Стать героем на своем поприще».
Он от чистого сердца протянул ему свой канфар с божественным Ойносом и ласково предложил:
- Глотни, приятель, тебе надо восстановить силы.
Дедал с жадностью приник к горлышку сосуда, и сделал добрый глоток тягучей, сладкой жидкости, которая, словно обожгла его внутренности легким озорным огнем, мгновенно побежавшим по утомленным членам, разлившимся расслабляющей негой по всему телу, радостно веселя мозг.
- Что за чудесный напиток ты мне дал, Либер? Клянусь Гефестом, я никогда еще не пил ничего лучшего!
Юноша сладко зевнул и, откинувшись навзничь прямо на влажный, прохладный песок, поерзал немного, словно устраиваясь поудобней на мягкой постели, мгновенно уснул.
«Вот и славно! – Воскликнул про себя Дионис. – Дело сделано, а теперь пусть Мойры пошлют ему волшебный сон, которого он заслуживает. Встретимся через год, дружище! Надеюсь, что к этому времени твое имя уже будет у всех на устах, и мне не придется тебя разыскивать».
Он осторожно положил рядом с новым знакомцем свой канфар, и тихонько удалился, предоставив Дедала его участи.
Заслышав сквозь сон незнакомый, тревожный звук, Дедал мгновенно открыл глаза, проворно вскочил на ноги и подбежал к самой кромке воды. В голубоватом ярком свете полной Луны все было видно, словно днем. Он вперил испуганный взгляд в морскую поверхность, стремясь определить источник странного шума, и увидел, как ровная, спокойная доселе гладь странным образом вздыбилась в одном месте, образовав высокий горб. Затем, вода вспенилась там белыми барашками бурунов и взволнованно отдалась мелкой частой рябью у самых его ног. Юноша в испуге потер глаза, волосы зашевелились у него на голове, он хотел бежать, но ноги, словно приросли к земле. Прямо на него из морских глубин шел огромный белоснежный бык. Его широкая спина и влажные бока, обильно усыпанные звездами, блестели и переливались в таинственном сиянии ночного светила. Огромные, красиво изогнутые рога были увиты гирляндами из драгоценных камней. По мере того, как его мощное тело все больше и больше появлялось из воды, дыхание быка делалось прерывистым и тяжелым, казалось, ему все труднее становится выносить вес собственного тела. Морской гигант высунул из пасти громадный язык, устремил немигающий взгляд сияющих звездчатым сапфиром глаз прямо в лицо Дедалу и остановился в трех пехиях от него. Наконец, он заговорил, невнятно и с невероятным трудом. В это мгновение юноша вдруг осознал, что перед ним находится сам Зевс, правящий горним, земным и подводным миром, он весь обратился в слух, внимая божественному быку все своим трепещущим существом.
"Жизнь человека - многолетний сон.
Без искры творческой, без подвига, без дела
Блуждают души в лабиринте тела
Сонливо, равнодушно, неумело -
Их жертвы тщетно жаждет Аполлон.
Лишь очень чистым душам озаренье
Приходит через сны и сновиденья -
И падают в них звёзды откровенья.
Художник ты. Душа твоя ясна -
Прими огонь провидческого сна.
Что мрамор? Глыба! Чистота листа Без света вещего останется пуста.
Избранники богов! Вы не случайны!
Мой лабиринт свои откроет тайны
Тебе, а ты, Дедал, обязан научить
Любую душу к Свету выходить
Вот раковина... в ней секрет решенья..."
Бык устало замолчал, словно силы его иссякли. Дедал крепко зажмурил глаза, потер их крепко кулаками, а когда открыл снова, волшебное видение исчезло, словно его и не бывало.
- Так, это был сон! – Нервно расхохотался юный скульптор. – Конечно, сон! Не иначе, напиток, который дал мне Либер, настоян на маке…, недаром я, сделав всего один глоток, уснул как убитый. Ну, и хитрец же этот малый! А, может, и он мне тоже приснился? Нет, вот его канфар с напитком…, какая изящная работа, словно сам Гефест руку приложил…, гроздь винограда, листья плюща, тирсы. Да, он из золота! Наверное, Либер забыл его тут случайно, вещь слишком ценная, чтобы дарить ее первому встречному! Надо непременно разыскать его и вернуть. А тут еще… лежит что-то, у самой кромки воды!
Дедал нагнулся и поднял с берега большую белоснежную раковину конусообразной формы.
«Лабиринт», - как эхо прозвучал у него в ушах невнятный, сипящий голос белого быка. Юноша быстро схватил свою котомку, торопливо, дрожащими руками запихал туда находку, канфар с волшебным напитком и опрометью бросился к дому.
«Уф, давненько же я не представал в таком обличье! – Смеясь про себя, подумал Дионис, отряхиваясь от воды. – Чуть не погиб под массой собственного мяса, перебрал немного с размерами. Зато эффект произвел потрясающий! Завербовал себе первого адепта, однако этого не достаточно, мне нужные неофиты, много, очень много…, один я не справлюсь, надо окружить себя верными людьми».
Такой вывод заставил его глубоко задуматься, Дионис вернулся в город и забрел наугад в безлюдный храм на окраине Афин. Он застал там одного лишь иерофанта, трудолюбиво поливающего ароматическим маслом небольшой омфал, расположенный на круглом каменном постаменте в самом центре храма, и услышал, как тот бормочет тихонько себе под нос:
- Намусорят и убегут, с этими жрицами Анадиамены одни хлопоты. Денег храму они, конечно, приносят, а то бы и масла купить не на что было. А как поднимет Геката свой лунный факел, их, словно ветром всех сдувает, приходится одному убирать за ними. Все равно девиц маловато, да и те ленивые, лишний раз не лягут с прихожанином за хорами, все посчитают, перетрудиться бояться! А тут уже мрамор начал крошиться с северного угла, того гляди, плиту менять придется, марпесский мрамор-то нынче дорог, не укупишь. Эх, грехи наши…, кто там? – Возвысил он голос, заметив в полумраке фигуру Диониса, - поздно уже, ступай домой, добрый человек, девушки все на покой отправились, нету никого, один я. А, коли, ты не с добром пришел, то скажу тебе, что брать у нас нечего. Какие были деньги, все извели…
Дионис вышел из тени колонны и с ласковой улыбкой приблизился к иерофанту. Тот в изумлении взглянул на непрошеного посетителя и, став на колени, почтительно, но без лишнего подобострастия, поцеловал юноше руку.
- Да, разве ты знаешь меня в лицо?
- Носить на голове такой венок может только сам Дионис, - тоном, не допускающим возражений, ответил старик. – Людям не надо знать богов в лицо, им достаточно атрибутов власти!
- Я слышал, что ты не слишком доволен процветанием храма? – Начал Дионис после некоторого молчания.
- А чему тут радоваться, все приходит в запустение, ветшает. Народ все меньше поклоняется старым богам, не приносит им обильных жертв, теперь в чести одни герои, особенно, претерпевшие страдание, - грустно вздохнул иерофант. – Чем больше крови прольет, тем больше славы заслужит. На земле льется слишком много крови, а об очищении от нее что-то пока ничего и не слышно. И то сказать, что плакать о богах, ведь они бессмертны, из них один только ты и претерпел страсти.
«Вот, он-то мне и нужен! – Подумал Дионис. – Где же еще вербовать адептов, как не в храме! Надо приблизить его к себе, он, словно подслушал мои мысли…».
- Я могу помочь тебе привлечь в храм прихожан, - с этими словами он протянул иерофанту золотой канфар с божественным Ойносом. – Давай всем, кто будет приходить сюда, по глотку этого напитка, тогда у тебя отбоя не будет от жаждущих поклониться богам…, и с каждым приходом у них в сердцах начнет все ярче разгораться пламя истинной веры. А храмовых проституток прогони, их услуги тебе больше не понадобятся, они только пятнают имя божества своим ремеслом.
Дионис резко развернулся и быстро покинул пределы святилища, радуясь тому, что находится настолько близко к осуществлению своего великого замысла.
- «Прогони», - проворчал жрец, разглядывая подарок бога, - а на что жить станем? Ба-а-а! Да, он из золота! И на том спасибо «Разорванному». Завтра же снесу его на рынок и продам подороже какому-нибудь ювелиру, мастерящему безделушки для гетер, вот, и будет на что мрамор купить!
Он вышел из храма и вылил под его стену содержимое канфара, радуясь от души, что так легко решил свою материальную проблему. Однако иерофант не знал, что, будучи однажды наполненным божественным Ойносом, сосуд имел свойство никогда не пустеть.
Глава четвертая
Черная смоковница
Чёрной смоковницы - старшей сестры винограда -
Много на Наксосе... огненно-сладкого яда...
Я благодарен Семеле - ведь жаркое сердце моё
Гулко пульсирует в каждом живом человеке.
Хмель мой божественный с творчеством связан на веки -
В нём растворяется «я» и небесное ищет жильё.
Жаждет душа обрести своё место в Едином,
Огненно-влажным путём Диониса стремится к Нему.
Жертвенной гроздью течёт, журавлиным тоскующим клином -
В рай белых лилий - Любовь и Надежда Всему.
Вещая Память - соборных энергий криница -
Выпей, душа, этой Мудрости высшей глоток!
Может, удастся очиститься, переродиться,
Выйти из Времени чистый поможет Исток.
Знали бы люди, какой заплатил я ценою
За очищенье своё, за свою метанойю!
Разорвано сердце - божественный Ойнос пролит.
Безумство и хаос над миром подлунным царит,
Сражения, войны, о помощи крики, и стоны...
Но есть ещё тайны, их знает лишь сын Персефоны.
По ночам Дионис особенно остро чувствовал свое одиночество. На Олимпе не наблюдали времени, среди сонма богов с их чадами и домочадцами всегда было шумно, весело и тесно. Единственная забота, которая докучала там Дионису, - найти себе укромный уголок для раздумий. Нельзя было и шагу ступить, чтобы тебя кто-нибудь не окрикнул, не хлопнул по плечу, не поинтересовался: «А что ты тут, собственно, делаешь в гордом уединении?».
Теперь он вдруг с удивлением для себя ощутил острый приступ тоски по этому скопищу сородичей, постоянно снующему перед глазами, которые прежде вызывали у него больше раздражения, чем любви. Вместе с тем, на Олимпе всегда можно было при желании найти подходящую компанию для приятного времяпрепровождения или доброго, словоохотливого собеседника, пусть не слишком выдающегося умом и совсем не разделяющего твои убеждения, но в этом огромном мегаполисе даже и о таком счастье мечтать не приходилось. Едва солнце закатывалось за горизонт, одинокие прохожие быстрыми шагами старались миновать темные безлюдные места, и заговори он с ними ночью, его не только обошли бы стороной, но вполне могли пырнуть ножом. Поскольку, чтобы лучше узнать людей, юный бог принял человеческий облик, то опасность стать жертвой какого-нибудь головореза была вполне реальной. Хотя он и не утратил своих божественных качеств, но ведь надо было еще успеть ими воспользоваться.
Обычно, как только над городом сгущалась тьма, Дионис отправлялся в порт и проводил ночь в какой-нибудь рыбацкой лодке, однако его очень раздражал застарелый запах рыбы, от которого он потом не мог избавиться целый день. Тогда юноша приохотился проникать на военные биремы, и, невидимый, мирно коротал время до рассвета на одной из них, уютно устроившись среди корабельных канатов, разглядывая лунную дорожку, или отражение звезд на темной воде в ожидании восхода Солнца.
Сегодня, придя в Пирей, Дионис с огорчением обнаружил, что флотилия покинула порт, он побродил немного вдоль акватории, высматривая себе пристанище, затем, остановил свой выбор на небольшом плоскодонном суденышке из папируса, по всей видимости, прибывшем в Афины из Египта с торговой целью.
Приняв меры предосторожности, Дионис проник на борт и, заметив тонкие лучики света, сочащиеся, словно иглы дикобраза сквозь стены старой капитанской будки, грубо сплетенной все из того же материала, приблизился к ней, влекомый любопытством. Сначала он услышал только невнятное бормотанье, потом раздался звон разбитого глиняного кувшина и непристойная брань, юноша хотел, было, отправиться на нос судна, но, услышав свое имя, изменил намерение. Один из собеседников, а их, по-видимому, было двое, сказал грубым хриплым голосом:
- Наксос – опасное место. Бывалые моряки сказывали мне, что бог Дионис не любит, когда вторгаются в его угодья. Он сурово наказывает непрошеных гостей, которые рвут там волшебную черную смокву.
- И все-таки мы туда плывем? Ты твердо решил? – Спросил второй голос, принадлежащий, как показалось Дионису, человеку совсем молодому.
- За такие деньги я готов плыть на самый край земли, сынок, на них мы сможем купить две хороших лодки и зажить, наконец, припеваючи, а не только мотаться по волнам из конца в конец Светлого моря. Не самое оно спокойное и приветливое, хоть и называется «Светлым», ты уж мне поверь.
- Что же это за смоква такая, что за нее обещано так много золота? – С сомнением спросил отпрыск отца. – Ведь у нас дома она растет в изобилии, мы в своем саду снимаем с нее по три урожая в год.
- Э-э-э, мальчик мой, наша-то смоква обычная, а эта – особенная. Говорят, она имеет много чудесных свойств, - старый моряк снизил голос до шепота, - и растет только в одном месте, на острове Наксос. Кто ее отведает, сделается всемогущим и всезнающим. Помог бы нам Посейдон только доплыть туда, а уж я своего не упущу, нарву столько плодов, сколько сможет увезти наша посудина! Ладно, пора выходить в море, ночью-то оно надежнее.
- Так, вот, почему ты купил у египтянина за мешок фасоли это старое корыто, чтобы со стороны нас могли принять за иноземцев!
«Значит, молва о черной смоковнице – дереве, политом кровью Загрея, уже бродит по белу свету, а я как-то совсем забыл о ней…, - усмехнулся Дионис. – Что ж, поплывем на Наксос, это даже интересно…».
Хотя небо было наглухо замуровано темными грозовыми тучами, плавание прошло спокойно, может быть, именно благодаря присутствию на борту утлого суденышка самого бога Диониса, который покинул его в нескольких стадиях от берега. Насколько он помнил, во времена его первого рождения, места эти были безлюдными, унылыми и пустынными, но сейчас здесь повсюду кипела жизнь. Над удобной песчаной бухтой амфитеатром поднимался прекрасный белоснежный город. Порт был увенчан Мраморными Вратами, за которыми протянулась дамба, соединяющая столицу с крохотным островком Палатия, где взору Диониса предстал величественный храм Аполлона. Затем, он заметил в каменоломне два еще не законченных, исполинских мраморных куроса высотою более двадцати локтей, в одном из которых не без труда опознал себя, а во втором своего братца Феба.
«Попросили бы меня попозировать, что ли, - усмехнулся Дионис иронично, - если бы ни небрада из шкуры оленя на хилых плечах, ни за что не поверил бы, что это я! Да, и братец, давно уже не юноша, он теперь так гордится свой холеной златокудрой бородой! А вот на мужские достоинства они мрамора не пожалели…, подстать хорошему быку-трехлетке! И чего люди так любят ваять обнаженных богов? Я, конечно, понимаю, что это знаменует божественность, но во всем должно присутствовать искусство, чувство пропорции, а кому нужна такая бездарная срамотища! Надо бы позаботиться, чтобы они так и остались в каменоломне неоконченными…».
Дионис забрался высоко в горы, где с незапамятных времен прилепилось к суровым скалам крохотное селеньице в пять-шесть покосившихся домишек, пышно именуемое Коронида. Он сам дал ему это имя в честь своей матери Коры. Теперь здесь никто не жил, по крайне мере, ему так показалось, и он расположился под самой старой и высокой смоковницей, которая помнила его еще младенцем Загреем.
«Здравствуй, матушка, - сказал он, ласково поглаживая искривленный блестящий ствол, уходящий в небо на двадцать локтей. – Помнишь, как однажды ты перестала плодоносить и чуть не засохла? Тогда я отдал тебе мою кровь, чтобы плоды твои могли созревать круглый год. Не думал, что буду еще раз сидеть под твоей густой пышной кроной. Теперь на твоих ветвях не счесть сочных спелых смокв, но никто не спешит утолить ими жажду знаний».
- Кто это пришел побеседовать с моей дорогой старушкой? – Услышал Дионис за спиной скрипучий старческий голос. – Я давно слеп, но боги наградили меня отменным слухом. Здравствуй, добрый человек, с чем пожаловал в эту глушь?
- Приветствую тебя, отец, - радостно воскликнул Дионис, поднимаясь с земли и идя ему навстречу. – Я думал, в Корониде давно никто не живет…, вот, и говорю вслух, полагая, что меня никто не слышит…
- Она все слышит, все понимает, все помнит, даже мальчика-Загрея. Я, по сравнению с ней младенец, нет, какое там... - еще даже на свет не родился. Все ушли отсюда…, убоявшись Дионисова гнева, а я остался охранять священное древо знания.
- Скажи, старик, а пробовал ли ты плоды с него?
- Как можно, - сторож даже, как будто, обиделся на заданный вопрос. – Нешто я не понимаю, или место мое мне не известно! Не может смертный вкушать плода с дерева, растущего в Небесном Саду.
- Расскажи, что об этом говорят…, - попросил Дионис, - мне важно это знать.
- Расскажу, тебе один миф, ежели желаешь послушать, который я слышал еще от своего прадеда, - слепой сел на большой валун подле смоковницы так точно, словно мог его видеть, и сделал приглашающий жест своему собеседнику. – Давно это было. Когда не родилось еще под небесами такого множества богов, как теперь, а существовал и правил повсюду один только Создатель Небес, Земли и Глади Вод. Выбрал Он однажды место под Солнцем, и принялся на нем садовничать. Задумал Вседержитель разбить дивный сад и вырастить там такое дерево, чтобы плоды его вмести в себя все Его знание. Вложил Он в этот плод Тайну Универса, весь Свет Горнего Мира и Свой Замысел о судьбе Своих детей, которые пока не родились у Него, ибо Он, как всякий отец, желал для них самой лучшей доли. Не простой был этот плод, а с секретом, и потому стерег Создатель его и оберегал от всякой птицы небесной и от твари земной, ибо предназначался он Человеку Грядущему.
Смоковница никогда не показывает своих крохотных невзрачных цветков, и стыдливо прячет скромные соцветия от людских глаз. Они – и мужские, и женские вместе - крепятся на внутренней стороне куполообразного ложа. Первый урожай созревает весной, примерно в пору весеннего равноденствия, эти ранние смоквы твердые и не очень сочные, но вполне пригодные в пищу. Их называют «мужские», и символизируют они окончание зимы. Затем, на этом же месте образуются летние смоквы, сладкие и приятные на вкус, особенно с восточной стороны дерева. Но самые лучшие плоды поспевают уже осенью, они обладают не только целебной, но и мистической силой. По ценности смоковницу можно приравнять к масличному дереву и виноградной лозе, которая с удовольствием обвивает ее ствол, находя в нем опору для себя. Не даром не желали человеку лучшей доли, чем жить под виноградником и смоковницей. Мудрость даруется всякому, кто прикоснется к ее стволу, да не всякий может ее получить. Души черные она делает еще чернее, так что любому человеку видно это со стороны, а подлинные мудрецы, вкусив осенних плодов, становятся по истине просветленными и обретают божественное видение.
Если посадил человек смоковницу, то он считается ее хозяином, и отношения между ними особые, почти родственные, не допускающие вмешательства посторонних. Когда пожелает он нарвать плодов со своего дерева, то должен сам к нему подойти и ласково прикоснуться. И тогда дерево, словно откликаясь на его внимание, добровольно дарит ему свои плоды вместе с мудростью, которая в них содержится. Хозяин этой смоковницы Дионис, смоквы на нем растут особые – черные, так как полито оно его младенческой кровь, и потому только он может рвать с него плоды, а ты спросил меня, не пробовал ли я их! Ведь это ты и есть – стерегущий смоковницу! Я угадал?
- Что же дальше говорит твой миф о волшебном дереве Создателя? – Спросил Дионис, не отвечая на вопрос слепого стража, но и не опровергая его догадку.
- Когда дерево подросло и начало приносить плоды, поселил Создатель под его сень Своего Первенца и жену его, предупредив, однако, молодых, что только Он Сам может дать им плод с него. Они же ослушались, сорвали и съели смокву тайно, без разрешения. Прогневался Отец и прогнал сына своего с женою прочь с глаз Своих. Только смоковница приняла их и дала свои листья, чтобы сшили они из нее одежду и прикрыли свою наготу. Отправился сын в изгнания со всем своим семейством, и одна лишь мудрость смоковницы сопровождала его в этих странствиях. Смоковница стала для них единственным прибежищем, дарующим надежду на возвращение. Как младенец всегда находит молоко в груди матери, так и алчущий во всякое время может утолить свой физический и душевный голод плодом смоквы. Смоковница – символ Любви и человеколюбия.
- Благодарю тебя, старик за этот рассказ, он помог мне многое понять…, - задумчиво сказал Дионис. – А теперь, хочешь, я сорву для тебя плод со своего древа? Ты прозреешь, постигнешь все знание мира…
- Нет, - прервал бога слепой старец, отрицательно покачав головой с мудрой улыбкой на устах. – Уже поздно. Можно, я приду за плодом в другой раз, когда снова буду молод и полон желаний?
- Как хочешь, - усмехнулся Дионис. – Но ведь мы можем больше не встретиться.
Он поднялся и стал быстро спускаться с горы к морю, размышляя:
«Те люди хотели нарвать плодов, чтобы продать их и выручить за это как можно больше денег, а не наполниться мудростью. Надо запутать их, чтобы не нашли они дорогу к моему дереву».
Дионис сидел на морском берегу, устремив взгляд в пространство, его мысли все еще были заняты тем, что он узнал от слепого сторожа священной смоковницы. Неожиданно он услышал призыв, настойчивый, страстный, ему кто-то истово молился, приносил жертвы, повторял его имя и заклинал о помощи. Этот призыв раздавался со стороны Мегаланиси и звучал все отчетливее, все требовательнее. Он ясно почувствовал неминуемую двойную беду, и сердце его разрывалось на части от невыносимой боли, горя и скорби.
«Я должен мчаться на этот призыв! Меня ждут, молят о помощи, я должен быть там в самое ближайшее время, иначе случится непоправимое! Вот, только найду этих искателей легкой наживы и сразу же отправлюсь, мне нельзя медлить ни секунды!».
Дионис вскочил и бросился в порт в надежде застать там своих случайных знакомцев или узнать о них, хоть что-то, пока не произошло несчастье. Однако то, что он услышал от моряков, чье судно было пришвартовано рядом с папирусной лодкой, повергло его в отчаяние.
- Часа три, как отплыли они, юноша. – Словоохотливо сообщил один из них. - Если ты хотел отправиться с ними, то эти прохиндеи тебя ни почем бы не взяли. Сильно нагружено было корзинами со смоквой их старое корыто, мы даже об заклад побились, смогут они отойти от берега и не перевернуться или нет. Я целую драхму проиграл! Ты им заплатил вперед за провоз что ли? Так, давай к нам, мы через час отплываем, можем вполне их нагнать при попутном ветре, если они, конечно, еще не пошли ко дну вместе со своим грузом.
- А что за смоквы они грузили? – Спросил Дионис, холодея, - какого цвета были плоды?
- Черные, как смоль, я таких отродясь не видел, - сказал самый старший из матросов. - Даже не знал, что они бывают…
- А я слыхал, как они расспрашивали торговцев на рынке, где можно найти черную смоковницу, но тот только рассмеялся в ответ, сказки, мол, это, нет тут такой смоковницы. – Добавил третий матрос. – Но мне показалось, что их поманил какой-то дряхлый старикашка, и они сразу пошли за ним, да, что – пошли, бегом побежали!
Забыв от охватившего его жуткого предчувствия об осторожности, Дионис растаял в воздухе прямо на глазах у изумленных моряков. Они обескуражено смотрели на то место, где он только что стоял, и поклялись друг другу, что «больше в рот не возьмут это омерзительное египетское пойло».
«Как же так? – Вопрошал Дионис Небеса, - разве могли они успеть обобрать смоковницу за столь короткий период моего отсутствия? Ведь я совсем недавно покинул Корониду, не медлил ни малое время…. Время! Ну, конечно, все дело в нем! У людей и у богов оно течет по-разному! Для меня оно вообще не существует, а для них…, для них, быть может, прошло уже несколько дней. Как же я не подумал об этом! Хорошо, что там есть сторож, надеюсь, он их задержит. Хотя…, старик совсем слеп…, но ведь меня же он услышал, или просто ощутил шестым чувством присутствие божественных эманаций? Только бы не случилось ничего страшного…, не то, я обращу их в дельфинов, как уже делал это не раз со своими врагами. Нет, лучше натравлю на них свору менад, и пусть эти ловчие собаки подземных Эриний растерзают их на части!».
Виноградной гроздью упал бог Дионис рядом со своей изуродованной смоковницей, и слезы вскипели на крупных спелых, опаленных солнечным огнем, рыжеватых ягодах, уходя, словно сок, в сухую землю. Гибкой лозой нежно обвил он остатки стана своей искалеченной старшей сестры. Священное дерево было безжалостно срублено, и возвышалось над землей не более чем на три локтя, а из древесных пор сочилась густая темная кровь. Очевидно, разбойники очень торопились или их что-то сильно испугало: вокруг валялись раздавленные сочные плоды, на которых, как капли света искрилась сияющая влага. Неподалеку лежало и бездыханное тело старого слепого сторожа, его исказившийся в беззвучном крике рот был заткнут грязной тряпкой, а из груди торчала рукоятка простого ножа для разделки рыбы.
- Я отомщу! – Взревел Дионис яростным быком, так, что весь остров содрогнулся, - я страшно отомщу! Люди не заслуживают снисхождения, они алчны, глупы, похотливы, полны скверны, их желания примитивны и продиктованы одним лишь себялюбием. Они не хотя жить с любовью в сердце, они не жаждут света, знания и совершенства, они не почитают Создателя, давшего им жизнь, я ненавижу их! Прощай, мое бедное дерево, теперь тебе не поможет воскреснуть даже вся кровь бога Диониса. Да, будьте…
С его уст уже готово было сорваться последнее – самое страшное - проклятье, но почувствовав осторожное материнское прикосновение к своим губам, юноша умолк на полуслове. Он прихватил с собой несколько чудом уцелевших смокв, взмыл орлом в высь и направился в сторону Мегаланиси, прошептав про себя:
«Хорошо, матушка, я попробую еще раз…».
К кому он обратил эти слова – к своей земной матери Семеле или божественной подземной змее Коре? Не все ли равно! Ведь бог Дионис учился понимать и прощать людей. Будучи дважды рожденным, он был одновременно подземным и горним, младенцем и ярым быком, преследуемым и преследователем, жертвой и жрецом. Однако кем бы он ни был в тот или иной момент своей жизни, главным являлось для него извечное пребывание рядом с матерью, в качестве полярного ей мужского светло-огненного начала в противоположность ее – темному, женскому, бессознательному. Вот, и сейчас – неуправляемый, бесконтрольный, яростный всплеск эмоций пронизал все его существо снизу до верху, а затем, омылся чистым, охлаждающим пламенем разума. Так День еще раз одолел в нем Ночь.
Глава пятая
Кносос
Триада гор в Эгейском светлом море -
Ласити, Ида, Белая скала...
Ни войны, ни забвение, ни горе
С них не изгнали Критского Орла!
Их много ли - таких цивилизаций?
Божественная гроздь реинкарнаций
Упала - плодородная земля
Вселенского вскормила журавля.
Античный Крит! Твой благородный абрис
На чаше моря виден вдалеке.
Двойной топор - могущественный лабрис
Ещё не дрогнул в Зевсовой руке.
О юный Кносс! Дворцовые ступени
Пока совсем немного поколений
Топтало. В твой классический язык
Ещё акцент дорийский не проник,
И этиокритянин чтит быка
Божественным! Священные века!
Минос склонился над искусственной запрудой с моллюсками мурекса - веретенообразные, покрытые острыми шипами раковины которых, сквозь толщу воды, казалось, причудливо шевелили своими костяными длинными иглами, чем и немного напоминали фантастических сколопендр, и любовно, по-отечески закудахтал:
- Ух, вы хищники мои дорогие, так и норовят дырки друг другу в боках провертеть и плоть у соседа высосать. А казалось бы – невинные твари, ракушки со слизью! И как они умудряются это сделать? Ума ни приложу. Надо бы молодняк отсаживать, Сестратий, - обратился царь к сопровождавшему его пожилому смотрителю, не в силах оторваться от созерцания пурпурных улиток. – Ладно, давай к берегу, пора возвращаться.
- Да-а-а, - радостно согласился тот, осторожно отталкивая плот длинным багром от каменных блоков, огораживающих в море достаточно просторный бассейн для выращивания багряниц, - «Афродитин гребень» - та еще тварь! Жуть, какие плотоядные, да, ведь дырочки-то какие аккуратные и малюсенькие делают, рыбью кость едва просунешь!
Налюбовавшись вдоволь на свою «ферму брюхоногих», Минос стал мысленно подсчитывать грядущие барыши. Как только плот причалил к берегу, он с удовлетворением направился к небольшой самодельной давильне – каменной ступе, которую выдолбил собственными руками из красивой глыбы темно-зеленой яшмы, убив на эту работу уйму сил и времени. Сестратий ловким, отточенным ударом разбивал камнем раковины и, осторожно извлекая оттуда тельца моллюсков, каждое из которых содержало капельку желтоватого сока, необходимого для получения красителя, постепенно подкладывая их в ступу. Царь, кряхтя и потея от усердия, давил их большим каменным пестом. Затем, полученную смесь помощники сливали в большой чан, добавляли соль и оставляли на три дня отстаиваться, чтобы после положенного срока вываривать концентрат в бронзовых котлах на медленном огне в течение десяти дней. Ткань, окрашенная свежеприготовленным пурпуром, выглядела желтоватой. Однако под воздействием солнечных лучей она приобретала характерную пурпурную окраску самых разнообразных оттенков - от черной до фиолетовой, в зависимости от продолжительности ее пребывания на солнце.
Минос очень гордился своим производством божественного пурпура, издревле слывущего символом достоинства, силы, могущества и высокородности. Этот ценный краситель цвета свернувшейся крови по стоимости приравнивался к серебру, а ведь совсем недавно купцам кефтиу приходилось привозить «красноустную таис» из Финикийского Тира, и тогда он – без того очень дорогой – становился почти недоступным.
Однако если для царя это было отдохновением от государственных забот, своего рода, забавой, то остальные участники процесса работали как каторжные. В большой мастерской стоял тяжелый удушливый смрад, а несколько сотен работников постоянно ходили по отбросам моллюсков, здесь же ели и часто оставались на ночь. Зловоние, исходящее от красильни, можно было почувствовать за несколько стадий, потому Минос и выбрал это безлюдное, удаленное от жилья место прямо на берегу моря.
Его и самого поначалу тошнило от вони, источаемой плотью хищных улиток, но постепенно он «принюхался», и если бы не неудовольствие царственной супруги, которая отказывалась делить с ним по этой причине ложе, он проводил бы на этой ферме семь дней в неделю. Хотя Минос имел обыкновение тщательно мыться после каждого посещения пурпурного производства, но запах был столь стойким, что никакие притирания и ароматы не в состоянии были его истребить, и Пасифая, надменно фыркая при его появлении, демонстративно закрывала нос надушенным платком.
Царь вообще был склонен к разного рода изысканному ремеслу, и потому повелел соорудить из самих раковин просторную купальню, скрывающую от посторонних глаз удобный пологий участок берега, где он совершал омовение по окончании своих трудов. А материала для строительства нашлось предостаточно! Более того, стена росла с каждым днем, ведь на производство одной меры пурпура, необходимой для того, чтобы покрасить полоску ткани шириной в ладонь, уходило до десяти тысяч улиток.
Минос потер друг о друга натруженные, распухшие, покрасневшие от усилий руки со вздувшимися венами, и величественно удалился за ограждение из ракушек, но спустя секунду оттуда послышался дикий вопль и раздались ругательства.
- Проклятые ведьмы! Опять они взялись за свое! Я же запретил, так, нет, они нарочно притащили это прямо мне в купальню! Хотят меня буколовом выставить, простота моя им не по нутру. Спят и видят, чтобы меня во всем обвинили, а я к их мерзким обрядам никакого касательства не имею. Не позволю! Не допущу!
По содержанию проклятий, донесшихся до него, Сестратий понял, что речь идет об отрубленной голове. Забыв об иерархии, смотритель опередил царского слугу и кинулся в купальню, но пока он бежал до нее от мастерской, крики неожиданно смолкли, а три высоких стены исчезли из виду, словно их и не бывало. Сестратий остановился как вкопанный, потом спокойно развернулся и пошел обратно, моментально забыв о царе и обо всем случившемся, искренне недоумевая, с чего это он бросил свою важную работу и потащился в эту сторону. Однако если бы он заглянул внутрь купальни, то мог бы увидеть странную картину.
Голова подплыла к самому берегу, затем, растянула в улыбке посиневшие губы, открыла глаза и хитро подмигнула Миносу, хотя он мог бы поклясться Вакхом, что за мгновение до этого они были плотно сомкнуты, а исказившийся в беззвучном крике рот широко открыт. От неожиданности царь плюхнулся с размаху на берег, даже не почувствовав, что ободрал кожу об острые камни.
- Испугался? – Спросила сочувственно голова. – Подумаешь, искупаться нельзя, чтобы кто-нибудь не увидел и не начал блажить во все горло.
- Ты кто? Здесь купаться нельзя…, как тебя стража пропустила? – Залепетал царь.
- Вот еще, кто бы это мог мне запретить! – Возмутилась голова. – Отвернись, я выйду, вода у вас что-то сегодня холодная, а, впрочем, можешь не отворачиваться. Что ты в жизни видел!
С этими словами на берег выбрался юноша, встал перед Миносом во весь рост, вызывающе выставив вперед ногу и постукивая пяткой о песок, вперил немигающий взгляд в лицо хозяину купальни, словно оценивая произведенное впечатление. В глубине его огромных глаз цвета спелого винограда время от времени вспыхивали недобрые искры, но царь безмолвствовал, охваченный безотчетным трепетом, не в силах оторвать взгляд от безупречно сложенной фигуры незнакомца, прекрасного юного лица, сильных мышц, играющих под смуглой кожей. На миг ему помстилось, что он является свидетелем епифании, но, заметив ироничную улыбку на губах юноши, Минос смущенно потупился и пролепетал не впопад:
- Красильня здесь у меня, пурпур добываю.
- Хорошее дело, - одобрительно усмехнулся незнакомец, - прибыльное. А кричал чего?
- Да, жена моя со своей сестрицей иногда тайные обряды совершают, - словоохотливо начал объяснять Минос, сам удивляясь своей откровенности. – Они, видишь ли, считают мужскую голову божественным вместилищем половой возрождающей силы, ну, и обрекут какого-нибудь несчастного, принесут его в жертву путем усекновения головы, да и бросят ее в воду. Мол, так же пала некогда от руки Персея в озеро Лерну голова убиенного Диониса, а как выловят ее из воды, они и рады, значит, бог умерший снова вернулся из сени смертной на лоно земное. Это они так отождествляют плавающую в воде голову с фаллосом.
- Да, распоясались у тебя женщины! Что же ты управу на них не найдешь? Давно бы мог приструнить, - стараясь говорить серьезно, попенял ему Дионис, хотя его душил смех над беспомощностью царя. – И часто они так поступают? Я смотрю, не безопасно у вас тут…
- Эх! Кабы я мог знать, что им на ум придет! – Горестно вздохнул Минос. – Они меня на свои таинства да оргии и близко не подпускают. Уединятся в храме Кибелы-Реи и колдуют там со своими змеями, оленей терзают, на его органах гадания совершают. Прямо, беда мне с ними! Одна радость, что дочку к своим пакостям не приохотили, она их чурается. Хорошая девушка, талантливая, музыкой увлекается. Видел бы ты, как она «Журавля» танцует – залюбуешься! – Царь неожиданно разглядел в незнакомом юноше потенциального жениха для дочери и как бы ненароком обронил, - а ты женат ли?
- Нет, я еще бороды не брею, - беззаботно ответил Дионис, которого все более начали забавлять беды Миноса. – Однако я, кажется, знаю, как помощь твоему горю. Пристрой меня служанкой к своей жене переодетым в женское платье, клянусь, она ничего не заподозрит! Я отлично умею носить сполу, и лицо могу раскрасить, если покажешь, как у вас это принято.
- У нас ярко красятся, обильно, - сказал Минос с некоторой гордостью. – Я тебе фрески настенные покажу во дворце, там все понятно. И грудь они обнажают полностью, а у тебя ее нет…, правда, на прислугу эта мода не распространяется, только на знатных женщин.
- Хвала Зевсу! – не в силах дольше выдержать серьезный тон, расхохотался Дионис во весь голос. – А то я уж испугался, что придется накладную груд носить! Ничего, справлюсь! Ну, что? По рукам?
- По рукам! – С радостью согласился царь. – И момент как раз удобный, Пасифая меня на днях застукала со своей служанкой…, - добавил он, игриво хихикая, - и приказала сослать ее на маслодавильню. Тебя вместо нее и назначим. Я сейчас домой…, за мной следом поедешь, в другом кресле, слуги отнесут.
- Да, ты за меня не волнуйся, доберусь, найду дорогу…, у меня здесь еще дела…
Прежде чем предстать перед своей будущей хозяйкой, Дионис прошел строжайший осмотр у Миноса. Богу не составило большого труда скопировать женский облик, и царь был поражен тем, насколько его вид соответствовал оригиналу, за который была принята предыдущая служанка Пасифаи, разжалованная ею за шашни с венценосным супругом.
Придя поздним вечером в царские покои, Дионис с любопытством огляделся по сторонам, отмечая, что тут полным-полно его символики. Низкий потолок, поддерживаемый деревянными колоннами, выкрашенными ярко-алой краской, был весь инкрустирован золотом и расписан растительным орнаментом. Стены украшали золотые и серебряные тирсы, тускло поблескивавшие в свете смоляных факелов, двуострые секиры искусной работы, и свежесрезанные ветки лавра, распространяющего вокруг приятный специфический аромат.
- Красивые тирсы? – Тщеславно спросил хозяин, заметив, что взгляд юноши остановился на одном из них.
- Я смотрю, бог Дионис в почете у народа кефтиу?
- Да, мы почитаем его, и в месяце Ленеоне справляем Дионису праздник, именуемый «Амброзия». Я и сам Вакх, - горделиво заявил Минос, ударяя себя кулаком в грудь. – Ведь все верующие в него мисты – суть «вакхи» и тирсоносцы!
- Это похвально, - лукаво улыбнулся Дионис. - Только в тех краях, откуда я родом, есть поговорка: «Тирсоносцев много, но мало вахков». Ладно, не обижайся. Посмотри внимательно, все ли я учел?
- Хорош! – Одобрительно констатировал Минос. – Сам бы не отличил, кабы не знал! Мог бы и на ложе затащить…, я супругу уже предупредил, что ее распоряжение исполнено. Так что, иди смело завтра по утру к дверям покоев царицы и жди ее пробуждения. Твоя комната рядом, хозяйка любит, чтобы прислуга всегда была под рукой. Я сейчас прикажу, чтобы тебя провели, а то у нас тут заблудиться в два счета можно. Мода пошла на дворцы, видишь ли, мои купцы привезли ее из Египта. Посмотрели там у них, пошпионили, да рисунки по памяти сделали, чтобы на Мегаланиси завести. Мы – кефтиу – обладаем отменным возвышенным вкусом и любим все красивое, изысканное, изящное. Еще, сказывали, что ЛАБИРИНТ у них там видели, вот, я тоже пожелал себе построить, мастера искать буду, штука уж больно хитрая. Завидно мне очень…
Отказавшись от провожатого, Дионис покинул покои Миноса и вышел на вольный воздух. Ему хотелось побыть одному, какая-то смутная тревога щемила сердце, словно предчувствие чье-то близкой смерти. Он помнил, что страстный призыв о помощи раздавался именно отсюда, с Мегаланиси, но пока ему так и не удалось узнать, кто так остро нуждался в нем, кто его так жарко молил? Дионис внимательно прислушался, стараясь уловить все энергии, идущие от этого места, но не услышал ничего, что могло бы напоминать зов, обращенный именно к нему, как к божественному заступнику или покровителю.
«Если судить по рассказам Миноса, дела здесь творятся странные, - размышлял юный бог, бродя по окрестностям дворца. – С одной стороны - две колдуньи, держащие в страхе все население Большого Острова и даже самого царя…, похоже, они все еще поклоняются Ужасной Матери, и не собираются отказываться от обветшавших идолов! На это указывают и творимые ими обряды, ритуальное гадание на внутренностях оленя при помощи священной змеи. С другой стороны, царская дочь, не желающая принимать участие в таинствах матери и тетки, а танцующая в хороводе «Журавля», - священный, сакральный танец, ниспосланный самим Универсумом, олицетворяющий движение Зодиака. Надо разбираться со всем этим…, да, побыстрее, пока не случилось беды! Чувствую, что мне не легко будет остановить этих бесноватых…, чтобы повернуть лицом к Великой Матери и Небесному Отцу, но… придется…».
Ничем не нарушаемая тишина, разлитая в ароматном воздухе, где вперемежку витали запахи хмеля, свежеиспеченного хлеба и разнотравья, очень контрастировала с его тревожными мыслями. Модой бог решил всем существом отдаться окружающей его Матери-Природе, слиться с ней, успокоиться и принять совет, если она пожелает его подарить. Небосвод казался вылепленным из пепельно-черного воска, в который щедрой рукой Создателя были вдавлены яркие звезды разной величины. Он запрокинул голову и окинул взором ту часть Зодиака, которую можно было наблюдать с острова в это время года.
«Сколь совершенен этот Круг! Как точно он отмеривает Время, этот Хронометр Универса». – Подумал юноша восхищенно, и медленно побрел вдоль Млечного Пути, пока не наткнулся на невысокую балюстраду.
Дионис с недоумением огляделся и понял, что очутился в западной части дворцовой территории. Перед ним располагалась довольно большая круглая орхестра, пол которой, выложенный разноцветным мозаичным мрамором и выскобленный до блеска, производил впечатление озера с замершей водой. Лунный светоч озарял площадку для танцев так, что казалось, будто ночное светило кто-то специально пригвоздил прямо над ней, а поверху накрыл призрачным невесомым кисейным покрывалом, отгораживающим ее от остального мира, благодаря чему все, что находилось за ее пределами, выглядело таинственным и немного печальным – будто несуществующим в реальности.
Внезапно сладкозвучно запела свирель, ее переливы были необычайно нежны, а обертона столь богаты, неожиданны, прекрасны и разнообразны, что Дионис понял: такое обилие звуковых красок можно извлечь только из семиствольного авлоса. Он весь растворился в этих волшебных, чарующих слух звуках, отдался им, воспарил в небеса, затем, пролился благодатной, живящей влагой на благословенную землю Мегаланиси, и душа его наполнилась покоем и умиротворением.
Погруженный в собственные ощущения, Дионис не сразу заметил, что на орхестре появилась девушка. Гибкая, словно виноградная лоза, ее фигура плавно и гармонично извивалась, следуя воле невидимого музыканта. Бог замер в немом восторге и понял, что ему рано проклинать род человеческий за несовершенство.
«Разве может отец сердится на малое чадо свое? – Вскликнул он мысленно. – Нет, он должен прежде суметь передать ему все свое знание, наставить, научить всему, что умеет сам, а уж потом спрашивать! Это только новорожденный бычок знает с первой минуты, как себя вести, а дети земли – пока лишь семя, брошенное в пашню щедрой рукой Создателя. Передо мной стоит великая цель – избавить этот народ от хтонических энергий и возвести его на Олимп истинного Духа. Они будут первыми, но для этого я прежде должен создать вокруг себя... земной зодиак, пусть это будут мои адепты…, двенадцать. Да, их должно быть именно двенадцать, как созвездий в небесном его Прообразе! Не будем сейчас тревожить ее покой, не в том я душевном состоянии, чтобы знакомиться с юными созданиями…, у нас с ней – все еще впереди. Пусть немного подрастет...».
Боясь смутить ночную танцовщицу своим присутствием, невольный свидетель ее искусства с сожалением удалился к дверям опочивальни царицы Пасифаи. Дворец спал мирным сном, и только бог стоял на страже этого покоя. С этой минуты она взял на себя ответственность за все, происходящее на Мегаланиси.
Глава шестая
Храм Кибелы-Реи
Обсидиановые зеркала
Пурпуровая застит мгла.
Ароматический вползает дым
По чёрным столбикам витым.
Позолотила мертвая заря
Кровавый мрамор алтаря.
Хариты-девы встали с двух сторон,
Танагры окружили трон.
Последний, грустный луч роняет блик
И позлащает грозный Лик
Великой Матери, корону, лоб...
Огромный каменный Стероп -
Порога страж с восточной стороны,
Во тьме Бронт с Аргом не видны.
Киклопы Мать Кибелу стерегут,
Но здесь её как Рею чтут.
На плитах распростёрлись перед Ней
Фигуры, сумрака темней.
Затем, встают и запевают гимн.
Алтарь. Две головы пред ним.
По стонам, жалобам и пеням -
По квартам, вниз, как по ступеням…
У Пасифаи вошло в привычку при первых признаках пробуждения осторожно ощупывать лицо, чтобы удостовериться, достаточно ли мягка ее кожа, не появилось ли на ней за ночь каких-нибудь новых изъянов и морщин, не набухли ли мешки под глазами, оттого что она опять во сне перевернулась на живот. Проведя эту беглую ревизию своего драгоценного «хозяйства», царица решалась открыть глаза, затем, протягивала холеную белоснежную ручку с невероятно длинными позолоченными ноготками к небольшому столику из резной кости гиппопотама, стоящему подле ее ложа, брала двумя перстами серебряный колокольчик и призывала его звоном служанку. Опытная прислуга по тому, насколько требовательным был этот звук, сразу понимала, в каком настроении проснулась хозяйка. Дионис, разумеется, - то ли намеренно, то ли по упущению предыдущей служанки - не был осведомлен о таких тонкостях. Заслышав серебряный звон колокольчика, он решительно откинул дверной полог и шагнул за порог царской опочивальни. В его ноздри ударил резкий, пряный аромат нардового масла, и на миг Дионису показалось, что он нырнул в опасный, глубоководный источник, напоминающий озеро Аверн, на дне которого находятся врата в Аид.
Не увидев в руках девушки тазика с розовой водой для протирания тела, Пасифая уже открыла, было, рот, чтобы обрушить на голову негодницы порцию брани, но неожиданно ощутила такой трепет и томление во всех членах, какой обычно испытывала только в присутствии молодых людей. Это изумило ее до крайности и, изменив свое намерение, она спросила с невольным удивлением:
- Ты из мноитов, девушка? Как твое имя?
- Нет, госпожа, - ответил Дионис нежным грудным голосом, копируя местный выговор, - я не рабыня. Мой отец – метек, он рыбак в Фесте. А зовут меня Фригия.
- Отвечай мне правдиво, ты уже грела ложе моему супругу? – С угрозой в голосе спросила Пасифая, и ее глаза вспыхнули недобрым огнем.
- Клянусь Афиной, я еще не потеряла девственность, - немного жеманясь, ответил Дионис.
- Что ж, - уже более миролюбиво продолжила его хозяйка, - это легко проверить. Надо поручить моему врачу вложить персты в твои гениталии. И пусть защитит тебя Великая Мать, если ты солгала своей царице! Мой супруг так сластолюбив, что мне пришлось прибегнуть к колдовству, чтобы отвратить его от этой мерзкой привычки. Я напустила на него порчу, с некоторых пор Минос при совокуплении с другими женщинами испускает в их сторону гнус, чем доводит бедняжек до погибели. Хотя сестра сказала мне недавно, что бежавшая на Мегаланиси преступница и мужеубийца Прокрида, попросила у нее настой из корня. Кирка подозревает, что эта негодница желает излечить с его помощью нашего царя. Не надо было давать его Прокриде, да, что теперь говорить, судя по тому, что Минос подарил ей копье, бьющее в цель без промаха и пса, от которого не может уйти ни один зверь, все уже произошло, и наш властитель здоровехонек. А теперь сделай мне массаж, я хочу убедиться, что ты имеешь право носить высокое звание моей служанки!
С этими словами Пасифая нарочито замедленным жестом откинула шелковое покрывало, обнажая свои зрелые прелести, и томно, потягиваясь, перевернулась со спины на живот. Дионис молча поклонился, насыпал на ладони немного мелко помолотого розоватого риса и приступил к исполнению своих обязанностей.
- Хорошо, - милостиво вымолвила царица, спустя час, а про себя подумала: «Какие сильные и ловкие руки у этой девушки, будь она мужчиной, я не пожелала бы себе лучшего любовника…, какая жалость. Хотя…, что за разница…, почему бы и нет?». – Но вслух она приказала, - ступай, приготовь бассейн, да смотри, чтобы вода была в меру подогрета и миртового масла добавлено в нужном количестве! Не вздумай мешкать! Мне надо успеть до захода солнца привести себя в порядок!
После тщательного омовения в просторной купальне, Пасифая повелела прислать к ней в опочивальню косметов и каламистров, которые уже давно почтительно толпились в коридоре, дожидаясь зова царицы, каждый со своим сундучком. Дионис помог хозяйке облачиться в тончайший, белоснежный хитон, и собственноручно прикрепил к ее тонким щиколоткам изящными, широкими золотыми браслетами с мудреными пряжками пурпурную сполу. Рабы, тем временем, поставили перед креслом, устланным мягкими подушечками, довольно большой раскладной столик, который быстро заполнился множеством расписных глиняных горшочков с дорогими косметическими мазями, а так же хрустальными флаконами с ароматной водой и маслами, которые, по всей видимости, купцы кефтиу закупали в Стране Пирамид. Священнодействие над обликом царицы Кносса началось.
Пока десятка два каламистров, ловко орудуя щипцами для завивки волос, колдовали над сооружением прически, состоящей из нескольких ярусов, пожилой чернокожий космет тщательно смешивал в одном из горшочков алебастр с белым медом. В то же время другой, помоложе, растирал в яшмовой ступочке небольшие кусочки ядовито-зеленого малахита. В комнате отчетливо витал горьковатый запах жженых волос и приторных масел. Наконец, главный каламистр, осторожно раздвигая длинной сандаловой палочкой прическу, ловким отработанным движением вложил в одному ему известные места небольшие кисетики, наполненные козьим жиром, смешанным с экстрактом жасмина. Затем, обильно припудрив высоченную волосяную башню золотым порошком, он отошел на пару шагов, удовлетворенно полюбовался делом своих рук, почтительно поклонился и вместе с многочисленными помощниками направился к дверному проему, уступая место косметам. Однако на прощанье он сказал:
- Царица, я тщательно удалил все гниды, но заметил признаки седины в твоих волосах. Необходимо срочно принять меры! Завтра я принесу жир черных быков, смешанный с яйцами воронов, и мы начнем втирать его в кожу головы надо лбом и на висках. А если, не дай боги, ты заметишь признаки того, что твои волосы стали сильно торопиться покинуть голову, то нет лучшего средства, чем сало ежа, к тому же – его запах превосходно отпугивает вшей.
Царица с беспокойством дернула головой, едва не разрушив непревзойденное произведение каламистровского искусства, спасти которое помогли только длинные серебряные стержни, вставленные внутрь прически. Она прикрыла глаза в знак согласия и отдалась в руки косметам, которые вели себя в ее опочивальне как дома и позволяли себе шутить, пользуясь своим особым положением.
- Вчера я получил посылку с новой, очень дорогой косметикой из Египта от своего родственника, - немного развязно сообщал старший космет, любящий поболтать за работой. – Берег ее специально для этого случая…, мой поставщик написал мне, что у них там случилась забавная история: строители устроили сидячую забастовку, оттого что им во время не привезли краску для подведения глаз и ароматические масла. Совсем народ избаловался…
Лицо Пасифаи, обильно изрытое следами перенесенной еще в раннем детстве оспы, требовало не просто косметического ухода, а нуждалось в тщательной маскировке глубоких рытвин. Однако по наносимой «боевой» раскраске, Дионис догадался, что это был ритуальный макияж, следовательно, Пасифая готовилась к проведению какого-то важного таинства. Веки, обильно выкрашенные малахитом и подведенные жженой слоновой костью, смешенной с древесным углем к самым вискам, казались глазницами ужасного хищного божества, а ярко-алый рот, словно только что оторвался от жуткого кровавого пиршества. На дряблых щеках и выпуклом массивном подбородке запылали карминовые круги, окруженные точками, очевидно, символизирующие три миниатюрных солнца. Ко времени, когда процедура нанесения сакральной обрядовой символики была, наконец, завершена, замурованный в недрах прически козий жир, под воздействием жары начал плавиться, обильно заливая шею и плечи, стекая на открытую грудь царицы ароматными ручейками.
Светило уже перевалило зенит, и комната погрузилась в таинственный аметистовый полумрак. В опочивальню внесли светочи и серебряное блюдо с фруктами, в самом центре которого стоял высокий золотой кубок, инкрустированный драгоценными кабошонами, до краев наполненный прозрачной жидкостью. Пасифая приказала Дионису покормить ее из своих рук, она покорно открывала рот и начинала шумно чавкать, когда туда попадал очередной кусочек «лысого персика» или сочной смоквы.
Некоторое время царица придирчиво рассматривала в ручном зеркальце свое отражение, словно оценивая, достаточно ли устаршающе она выглядит, но не найдя к чему бы придраться, усталым жестом отослала косметов и произнесла хриплым прерывающимся голосом:
- А теперь… подай мне… «дар богини»! Пора…
Ее тело сотрясала едва заметная дрожь. Почтительно поклонившись, Дионис протянул ей кубок с опиумным настоем, и она жадно осушила его до последней капли.
Молча покинула Пасифая свои покои, сделав Дионису знак следовать за ней. Он взял один из светочей и вышел из опочивальни.
Они быстро шли извилистыми мрачными коридорами и, наконец, остановились перед резной деревянной дверью, которую Пасифая отомкнула небольшим ключом, висевшим на золотой цепочке у пояса. В свете факела из-за ее плеча юный бог разглядел замшелые каменные ступени, ведущие, вероятно, в какое-то подземелье, откуда на него пахнуло плесенью и холодом.
Дионис потерял счет поворотам, спускам и подъемам, порой, только по тяжелому дыханию своей спутницы, которое то затихало, то становилось отчетливее, и по приторному аромату жасмина, источаемого ее кожей, он мог понять, идет ли она впереди него, или уже завернула за какой-то очередной угол бесконечно длинного пути. Наконец, резкий порыв ветра погасил факел в его руках, и он с удовольствием понял, что они вот-вот окажутся на вольном воздухе. Действительно, пройдя, примерно, стадию, юноша почувствовал на своем лице частые капли дождя и вздохнул полной грудью. Они остановились перед небольшим мегароном, - прямоугольной храмовой постройкой с портиком, опиравшимся на один ряд колонн, прилепленный почти вплотную к скале, уходящей высоко в небо. По доносящимся изнутри звукам, Дионис понял, что там кто-то есть, ему показалось, что он слышит слабый стон и прерывистые предсмертные хрипы.
Пасифая вошла в храм, приказав служанке дожидаться ее снаружи.
- Да, не вздумай сунуть туда свой любопытный нос! – Добавила царица грозно, - если не хочешь расстаться с жизнью. Моя сестра шутить не любит…
Небо было сплошь затянуто тучами, но на короткий миг выглянула полная Луна, осветив грозные горные пики, и тотчас спряталась снова, словно боясь увидеть лишнее. В этот краткий миг Дионис понял, что находится в убежище Карфи, расположенное высоко в Диктейских горах. Он не стал терять времени и, опустив над собой завесу тайны, незамеченный проник в древнее святилище.
В глубине мегарона, за алтарем находился очаг, переделанный теперь в курильницу для ароматических смол, над которой клубами поднимался едкий сизый дым и стелился по каменному полу. Над алтарем низко склонились две женские фигуры в накинутых на плечи черных козлиных шкурах. В одной из них можно было узнать царицу Пасифаю, другая, по всей видимости, ее сестра Кирка, имела вид зловещий и ужасный. Длинные седые кудри были в беспорядке разметаны по плечам, падали змеями на открытую грудь, ее хитон был весь закапан свежей алой кровью. У подножья алтаря Дионис заметил бездыханное тело небольшого олененка, в его глазах, несмотря на застилающий пол дым, можно было заметить смертельный ужас.
Кирка несколько раз нагнулась к растерзанному животному и, глубоко запуская внутрь руки, поочередно извлекла внутренности, аккуратно раскладывая их на каменном жертвеннике.
- Неси быстрее корзинку с вещей змеей! – Властно приказала она сестре хриплым скрипучим голосом. – Я намеренно уже две недели не кормила мою ночную спутницу.
Пасифая молча повиновалась, но было видно, что ее тело сотрясает страх. Она осторожно взяла плетеную переноску и принесла на вытянутой руке, поставив рядом с сестрой.
- Ты же знаешь, что Агрибамида меня не любит, - сказала Пасифая капризно, - и все равно заставляешь рисковать! Что, если она…
- От тебя всегда за две стадии невыносимо несет маслами и похотью, как от дешевой гетеры, а ей это не нравится, моя девочка не станет есть, что попало, - надменно усмехнулась Кирка, вытирая окровавленные пальцы белоснежным платком, услужливо поданным сестрой. – Смотри внимательно, что она втянет в пасть, от этого зависит наша дальнейшая судьба! Если печень, - мы спасены, значит, Деметра еще на нашей стороне, и мы не утратим власти над народом кефтиу! Надеюсь, тебе не надо напоминать, что скоро состоится ритуальное обновление царского титула по окончании «большого года», состоящего из восьми лет правления. Жрецы должны будут опять надеть женские одежды и провозгласить Миноса царем, а мне донесли, что в их рядах уже нет былого единства! Некоторые сопротивляются и готовят бунт против Ужасной Матери. А ведь когда-то в этот день царя приносили в жертву! Потом все измельчало, жертвоприношение заменили кастрацией, затем, заместительной жертвой животного и, в конце концов, дело свелось к празднику обновления. Мельчаем мы, безнадежно мельчаем, упускаем власть из своих рук. Даже ритуал кастрации почти не проводим, лабрисы наши тупятся и покрываются патиной. – Кирка вздохнула, достала из корзинки свою любимицу и произнесла положенную формулу:
«Агрибамида! Что предпочтешь из внутренностей ты?».
Почуяв запах свежего мяса, Агрибамида угрожающе зашипела, высунула грозный раздвоенный язык и, поворачивая из стороны в сторону широкую плоскую голову, стала присматриваться к аппетитному лакомству, разложенному перед ней хозяйкой. Затем, сделала своим гибким телом едва уловимое движение и заглотила в пасть еще теплую селезенку бедной жертвы.
- Дионис! – Вскричали хором обе женщины. – Селезенка принадлежит Дионису!
- Ты знаешь, что это для нас значит? – Спросила Пасифая упавшим голосом.
- Конец владычеству, - сурово ответила ее сестра. – Вслед за ним сюда придут герои и разрушат наши алтари. Мы должны принять меры.
- Надо припугнуть Миноса! – Воскликнула Пасифая. – Пусть не пускает больше на Мегаланиси ни одного молодого мужчину!
- Так он тебя и послушал. Ариадна скоро войдет в брачный возраст. Кто знает, какие еще беды нас ждут. Мы можем объявить, что теперь не будем поклоняться Ужасной Матери Кибеле-Рее, и заменим общенародно ее культ на культ Великой Матери, а свои обряды станем проводить с еще большим соблюдением предосторожностей. Ты из свиньи превратишься в корову, а Минос станет олицетворением быка, думаю, народу это понравится, они так любят маскарады. Это будет выглядеть как внешняя уступка жрецам. Хотя по мне, я бы ни за что не дала им послабления, все равно в душе – они свиньи, как все мужчины! Они забывают, что только благодаря нашим обрядам Мегаланиси не знает иноземного вторжения!
- А тот мальчишка, Тесей, что сидит у нас в темнице? Придется отменить ритуал кастрации и отпустить его с миром? Он ведь еще совсем ребенок…, его фаллос так мал, что не пригоден даже для жертвоприношения…, заменим его головой молодого бычка, или хоть левым рогом. Ведь, по сути, это одно и то же…, все они символизируют фаллос.
- «Ребенок!» – Презрительно фыркнула Кирка, передразнивая сестру. – Ему вот-вот минет тринадцать! Разве можем мы знать, кем он вырастет? Хочу тебе напомнить, что мир полон душ разного качества и разной энергии. Душа и при жизни человека обладает способностью покидать тело, а в него может вселяться другая душа. Это означает, что любой смертный, живущий среди нас, может стать носителем души сверхчеловеческой, особенно, если этому поспособствует Дионис! По смерти такого человека место этой – новой - душе в сонме героических сил, а не в безликой толпе теней! Герои найдут способ очиститься от пролитой крови, и предпочтут рабскую долю на земле господству над призраками. Что-то должно произойти в самое ближайшее время, я это чувствую. А, возможно, уже произошло…, Дионис слишком близко!
Кирка грозно завертела головой, шумно втягивая носом воздух, и Дионис поспешил покинуть мегарон.
«Тесей, значит, - размышлял он, возвращаясь следом за Пасифаей во дворец. – Надо бы проследить за этими ведьмами, и узнать, где они прячут мальчишку, пока его не кастрировали ритуальным лабрисом! Он-то и станет моим первым учеником! Да, во время я устроился на службу к этой Гарпии, но она – дитя, по сравнению со своей сестрицей! Лабрис, всюду лабрис! Ведь и меня когда-то титаны расчленили этим сакральным двуострым топором. Надо бы очистить его от неправедной крови, найдя лучшее применение».
По возвращении, Дионис приготовил ко сну совершенно лишенную сил хозяйку, а как только послышался ее могучий храп, он принял приличествующий ему мужской облик, и выскользнул из дворца на свежий воздух в тайной надежде подслушать еще раз игру таинственного музыканта и подглядеть танец юной танцовщицы. Однако его сладостным мечтам не суждено было осуществиться в эту ночь, - первый человек, попавшийся ему навстречу, был его старый знакомец Дедал.
Глава седьмая
Неизреченная лоза
Семь миновало многоликих лет -
Хранили боги от потерь и бед.
Стал зодчим он искусным и известным,
Ваятелем великим и чудесным,
И повсеместно славили его
Сограждане за труд и мастерство.
В часы досуга делал инструменты.
Случались откровения моменты -
В такие дни из-под его резца
Являлся огнь и прославлял творца. Классическая пластика Дедала
Форм совершенством смертных изумляла
Семь долгих лет прошло в работе и в поту,
Но он не забывал свою мечту.
Меандра, свастики, спирали и клубка
Сама чертила нервная рука
Рисунки - лабиринта варианты...
О, сколь разнообразные таланты
Пытливый ум его по зрелости вмещал!
Он раковину взял за идеал,
Но лабиринт не ближе был, а дальше.
«Всё это ложь..., а в этом много фальши!».
С досады рвал папируса листы,
Крушил скульптуры - как сжигал мосты.
Волшебного огня не доставало:
«Мёртв мрамор...». Это мучило Дедала.
- Либер! – Радостно вскричал Дедал, бросаясь к Дионису, как к родному брату. – Каким ветром тебя-то сюда занесло? Тоже скрываешься от правосудия?
- Почему, «тоже»? – Поинтересовался Дионис, - что ты успел натворить за те несколько дней, которые прошли с нашей встречи?
- Дней?! – Дедал даже открыл рот от изумления. – Это было семь лет тому назад!
- Как, однако, быстро летит в Афинах время! Что ж, я с удовольствием послушаю рассказ о твоих злоключениях. Я так мало знаю о современном правосудии…, еще попадешься чего доброго на какой-нибудь невинной шалости…, - Дионис хитро сверкнул глазами. - Пойдем, приищем себе укромный уголок, где нам никто не помешает беседовать по душам.
- Я ведь искал тебя тогда, - начал Дедал издалека, усаживаясь под старой оливой. – Хотел вернуть канфар, мне показалось, что ты забыл его случайно. Но потом припрятал в укромное место, да и забыл о нем, так все завертелось, дела неожиданно пошли в гору. Меня взял в ученики один египтянин. Многому я у него научился, постиг тайны мастерства, получил сакральные знания, это помогло мне разбогатеть и прославиться. Сограждане наперебой делали мне заказы, превозносили мои таланты, и считала меня сыном Гефеста. Я был принят в самых знатных домах Афин. С моим мнением считались выдающиеся художники и архитекторы.
Однако весь последний год не шел у меня из головы сон, который я увидел, хлебнув глоток твоего напитка. Видимо, пресытился я той жизнью, которую вел. Мне тогда белый бык напророчил, что я построю Лабиринт, но не давалось мне в руки осуществление этого пророчества, и не радовала меня ни всенародная слава, ни деньги, ни власть над вкусами людей. Долго я бился над загадкой быка, взяв за идеал раковину, да все понапрасну.
Дедал замолчал, задумчиво глядя вдаль, и в ярком блеске полного ночного светила было видно, что взор его затуманился печалью.
- Что же было дальше? – Полюбопытствовал Дионис.
- Тогда и вспомнил я про твой божественный Ойнос. Раз, думаю, не удалось мне его вернуть хозяину, дай-ка, сделаю еще один глоток, вдруг мой творческий взлет и этот напиток как-то связаны! Уединился опять на морском берегу и хлебнул из твоего канфара.
- И что? Помогло?
- Еще как помогло! Только лучше бы я этого не делал…, может, и не случилось бы со мной того, что случилось. Как водится, я заснул, а, проснувшись, записал все, что видел, слово в слово, чтобы ничего не забыть. Слушай. – Дедал прикрыл глаза и заговорил торжественным голосом.
Чья-то рука роговые открыла ворота,
Выплыл пророческий сон из волшебного грота.
О, как причудливы кратких минут откровенья -
Жизни не жаль за такие святые мгновенья!
Гулко звучит для тебя Мировое Пространство,
Вечность пытает на прочность и на постоянство.
Ум в ожидании, трепетом полнятся руки -
Муки сладчайшие - творчества чудные муки!
Голос послышался вкрадчивый, медоточивый:
"Видишь канфар? Не вода в нём - напиток игривый.
Белого свойства не ведаешь ты винограда -
Сгусток энергии Космоса дан как награда
В нём, он поднимет тебя над рутиной,
Сделает глину простую волшебною глиной.
Этот божественный Ойнос владеет землёю,
Выпей - и боги на веки пребудут с тобою!
Властвует он над эфиром, возносит на небо,
Т а м побываешь, где ты никогда ещё не был.
Ум вожделеньем наполнит вино лозоносным,
Песнь гениальною сделает, Слово - не косным.
Душу врачует оно. Ты увидишь, что скрыто
В каждом из смертных средь вечного праха и быта.
Мыслей таинственных будешь наполнен ты роем,
Станешь великим ваятелем, славным героем.
Тайное сделаешь явным, гранит говорящим,
Мрамор ожившим, искусство - бессмертным и вящим!
Творчество - гордый скакун, ты - удачливый всадник.
Неизречённый даруем тебе виноградник!"
- Хорошо излагают – ни убавить, ни прибавить! – Рассмеялся Дионис, а про себя подумал: «Это, конечно братец-Феб вместо меня постарался! Никак не может угомониться, боится, что останется в моей тени». – Так, помог тебе Ойнос на этот раз построить Лабиринт?
- Погоди, Либер, не торопи меня, не легко мне вспоминать о том, что случилось дальше…. Быстрее стрелы, выпущенной из лука, бежал я домой в тот вечер, в моей голове роились великие планы и замыслы, мне казалось, что я всесилен и могу создать любой шедевр, какой только пожелаю. Все сделалось ясным для меня, даже то, что не мог я постичь все эти семь лет, и мне не терпелось приступить к работе.
Оставив канфар на столе, закрылся я в своей мастерской, и начал как одержимый чертить Лабиринт, моей рукой, слово водили боги, я понял его смысл и значение!
- Это интересно, - прервал рассказчика Дионис. – И в чем же?
- Я… забыл…, ничего больше не вижу. – Дедал громко и безутешно разрыдался. Потом, успокоившись, продолжил. – За полгода до этого случая взял я по просьбе своей родной сестры к себе в ученики ее юного сына. Не сказать, чтобы этот мальчишка подавал большие надежды, но был он малым исполнительным и услужливым, а потом, как откажешь единоутробной сестрице! Пока я вдохновенно работал над чертежами Лабиринта, этот паршивец вернулся домой с очередной гулянки и выпил все содержимое канфара одним махом, полагая, что там вода! Возможно, я не скоро догадался бы об этом, - волшебный сосуд ведь остался полным - кабы не стал он являть вдруг такие примеры гениальности, которых прежде за ним и близко не числились. Более того, в течение, буквально, нескольких дней он сравнялся со мною в мастерстве, и даже кое в чем превзошел.
Заподозрив неладное, стал я допытываться, не пил ли он из моего канфара? Бедняга с трудом вспомнил, что, действительно, как-то раз осушил его до дна, испытывая непреодолимую жажду, будучи уверенным, что не делает ничего предосудительного, ведь сосуд стоял на видном месте! Гнев черной волной залил мне разум, я испытал столь сильную зависть и ненависть, что потащил мальчишку на Акрополь и стал душить. Люди, видевшие все это, пытались мне помешать, но я был как одержимый, и в порыве безудержной мести столкнул беднягу со стены.
Хвала Афине! Она не дала свершиться ужасному преступлению, и спасла моего племянника от смерти, хотя он остался калекой. Меня судили и приговорили к пожизненному заключению. Тогда я собрал все свои сбережения – а их было накоплено не мало за эти семь трудовых лет – кое-какие чертежи, подкупил стражу и бежал на Мегаланиси, где материковые законы силы не имеют. Надеюсь, ты меня не выдашь, я могу положиться на твою скромность?
- Значит, ты успел прихватить с собой чертежи, которые сделал? Похвально, похвально! – Пробормотал Дионис, не отвечая на вопрос Дедала. – Любопытно было бы взглянуть на замысел Лабиринта…
- Да, среди моих бумаг остались кое-какие наброски, но…, видишь ли…, я забыл самую суть! Лабиринт – не просто сооружение, он таинственным образом связан с человеческой душой. В тот вечер я понял это так ясно, а теперь…, теперь все знание исчезло, словно кто-то стер его из моей головы. Знаешь, как бывает: чертишь что-нибудь на песке, а потом набегает волна и берег опять становится девственно-гладким. Так и моя память, там пусто, даже не за что зацепиться…, – Дедал снова горестно всхлипнул и погрузился в черную тоску.
- Ты прибыл на Мегаланиси в очень удачный момент! – Усмехнулся Дионис. – Здешний правитель Минос, мечтает иметь у себя на острове такое чудо. Могу составить протекцию, он наймет тебя для осуществления своих замыслов, а там… посмотрим. Теперь же простимся, мне пора возвращаться к своим обязанностям, видишь ли, я здесь на службе у царицы Пасифаи. Будь осторожен, не доверяй местным красавицам, если не хочешь узнать, как кастрируют лабрисом! – Потом добавил серьезно, словно убеждая сам себя, - Лабиринт построить необходимо! А то – что же получается: Лабрис есть, а Лабиринта нет? До сих пор от потребностей плоти мужчин избавляли с помощью двуострой секиры, она лишала их мирских забот и помогала вознестись к высотам доха. Лабиринт должен стать, своего рода, картой, схемой, руководствуясь которой, душа сможет покидать тело, когда ей вздумается. Выходить на волю из его оков, подниматься в Горние Выси, не подчиняться требованиям плоти, туманящим разум, человек, прошедший сквозь Лабиринт, словно оставит в его извилистых поворотах весь свой эгоизм…, избавится от него, сбрасывая с себя, как шелуху, чтобы соединиться с Создателем.
- Ты как считаешь? – Уныло спросил Дедал. – Слишком долгий путь, можно ведь и не выйти к свету в течение жизни. А что если просто изобрести крылья и вознестись на них к Небесам? Ведь это можно сделать! Я даже знаю, как…, точнее, знал…, у меня где-то есть чертежи. Всего-то и надо воск да перья.
- «Воск, перья», - передразнил его Дионис. – Примитивный ты человек, - а про себя подумал: «Нет, Дедал не годится мне в ученики, он еще не достаточно развился. Как сказал бы Феб - «Он не из божественного теста! Зависть – зло, и для сынов Гефеста…». – Скажи мне, вот что, ты хотя бы не забыл, чему тебя учил тот египтянин? Или у тебя совсем память выхолощена?
- Заешь, Либер, я прошел несколько степеней посвящения, теперь я мист, понимаешь ли ты, что это значит!
- «Закрытый покрывалом», - ответил Дионис, несколько смягчившись. – Да, ты многого достиг! Однако мне можешь довериться без всяких опасений, ведь я тоже мист, а, может быть, даже чуточку больше..., но оставим пока мои степени посвящения.
- Тогда могу тебе сказать, - с некоторым высокомерием в голосе сказал Дедал, сам не понимая, как у него вырвалось это откровение, - мой Наставник получил свои знания из рук Великих Учителей, чья цивилизация погибла в результате великого катаклизма. Они, эти древние жители Земли, многое умели…, в том числе скрещивать людей и животных. Ты слышал что-нибудь о Кентаврах?
- Тс-с-с! – Дионис неожиданно закрыл рукой рот своему собеседнику. – Ни слова больше! Потом поговорим. Я найду тебя сам…
Он вскочил и, словно испарился в воздухе. Дедал покачал головой и погрузился в свои мысли, даже не заметив, что от оливы, под которой он сидел, отделилась чья-то бесшумная тень.
«Однако пора поискать себе ночлег, не сидеть же мне всю ночь под этим деревом! Становится прохладно, да, и голод уже давно дает себя знать. Надо было попросить Либера приютить меня на эту ночь, ведь живет же где-то, этот малый! С чего только он умчался, интересно, как помешенный? Словно на него напал рой белых пчел…, пойду, осмотрюсь, а потом заберу свои пожитки, – размышляя таким образом, гений-расстрига побрел наугад по отлично мощеной дороге. – Строить они умеют, эти островитяне, а насколько далеко распростирается их гостеприимство, хотел бы я знать!».
«Началось! – Возмущенно думала Кирка, прихорашиваясь у себя в спальне на скорую руку. – Уже набежали! Надо, как можно скорее прибрать к рукам этого «ученого мужа». Тот, кто хоть раз поддался неправедному гневу, уже не сойдет с этой дорожки. К тому же, мне известные его тайны. Интересно знать, кто его собеседник? Либер, кажется…, имя мне ни о чем не говорит…, а лица я не разглядела, он сидел ко мне спиной. Зато голос запомнила!».
Она приняла горделивую осанку и выпорхнула из дворца, легче лани. Прогуливаясь с рассеянным видом по дорожке, Кирка, словно ненароком предстала перед бредущим наугад Дедалом. Она легонько вскрикнула и всплеснула руками, ловко изображая испуг.
- Не пугайся меня, добрая женщина, - как можно более просительно сказал тот, - я не причиню тебе зла.
- Ты так неожиданно появился, словно из-под земли вырос, - нежным голосом заворковала сестра царицы. – Обычно посторонние люди здесь не ходят. Ты ведь чужеземец, я угадала? Твоя бородка слишком опрятна и пострижена по столичной моде, наши мужчины не так тщательно следят за собой…
- Ты права, почтеннейшая, я не из этих мест, и никого тут не знаю. Не дашь ли мне добрый совет, где я мог бы устроиться на ночлег. Не безвозмездно, разумеется, - поспешил заверить ее Дедал, - ты можешь смело за меня поручиться! У меня достаточно денег, чтобы расплатиться за оказанное гостеприимство…
- Даже не знаю…, - вымолвила она, потупясь нерешительно. – Право, уже так поздно…, для того, чтобы беспокоить добрых людей, могу только предложить тебе одну из своих комнат. Но не сочти меня легкомысленной, твой вид внушает мне доверие и уважение, вижу, что сейчас ты, действительно, находишься в затруднительных обстоятельствах. Отдохни эту ночь, как следует, а завтра мы что-нибудь придумаем…
Дедал и мечтать не осмеливался о такой удаче. Он не заставил просить себя дважды, вернулся под оливу, подхватил с земли нехитрые пожитки и направился следом за гостеприимной женщиной, всячески превознося про себя ее неземную красоту, ангельскую доброту и величавую обходительность.
Приведя незнакомца в свои покои, Кирка крикнула служанке, чтобы та принесла какой-нибудь еды и напитков. Заметив голодный взгляд, брошенный бедным скитальцем на сыр и фрукты, хозяйка апартаментов сказала, обворожительно улыбаясь.
- Глядя на тебя, я тоже неожиданно почувствовала непреодолимый голод, и вспомнила, что не ужинала нынче вечером. А потом…, не люблю есть одна…, в компании всегда приятно вкушать даже самую скромную пищу. Ты уж не взыщи, чем богаты…, но от всей души! Пойди, омой пыль со своего лица, служанка приготовила тебе воду.
Пока Дедал умывался за ширмой ароматной водой, налитой девушкой-рабыней в серебряный тазик, и приводил себя в порядок, чтобы предстать перед очаровательной хозяйкой в более-менее пристойном виде, Кирка плеснула в его фиал с соком несколько капель какой-то прозрачной жидкости. Спустя час, бедный беглец и сам не понял, как оказался на ее мягком, жарком ложе.
Глава восьмая
Божественная Гроздь
"Я Земле обещан как награда,
Чистая Великая Идея.
Звёздной гроздью падала Монада!
Воплотиться чище мог бы где я?
Если должно Миссии свершиться,
Падают Божественные Грозди:
Хоть один сумеет воплотиться!
Все кресты, распятия и гвозди -
Так ничтожны перед этой Силой.
Дионис - Наследников Предтеча.
Нас костром, пугают и могилой,
Рвут на части, муча и калеча.
Я - от разных матерей рождённый,
Первой смерти образец и вестник,
Боль принявший первым, раздроблённый,
Я богов великих сын и крестник,
Первое священное деленье -
От меня ростки пошли и почки,
Смерти страх, любовное томленье -
Семя ищет благодатной почвы.
Был я Вакхом, Либером, Загреем -
Всех имён и сам не перечислю,
Но донёс Великую Идею -
Путь без жертвы на земле немыслим"
«Значит, древнее знание живо, оно не погибло вместе с его создателями! – Размышлял Дионис, в ожидании, когда прозвонит серебряный колокольчик Пасифаи. – Все эти кентавры и лапифы, которых они искусственно вывели, ставя опыты над человеческими особями, еще бродят по земле, жаждут крови, божественных энергий, власти над человеческой душой, сеют раздор и ненависть? Какую цель преследовали их создатели? Сделать эту нежить конкурирующим видом на планете? Разумные, безнравственные и жестокие, они не знают любви, милосердия и сострадания. Если атланты – суть наши страсти, и мы в силах самостоятельно одержать победу над ними, даже, если они разрывают нас на части, то какую опасность таят в себе эти монстры? Угрожают сорвать Замысел Создателя, который состоит в том, чтобы научить людей любить друг друга, как любит их Он? Ведь это и есть обозначенная Им конечная цель. Но для этого человечество должно подняться на духовную вершину, а чем выше оно поднимается, тем круче, тернистее и `уже становится тропа, тем больше вероятность оступиться, упасть к подножью, а то и вовсе провалиться в Тартар. Люди вершат Сизифов труд, поднимая себя к Горним Высям, но постоянно скатываются обратно. Что-то мешает им, или кто-то. Это порожденные древними учеными химеры, они вполне способны столкнуть человечество с его пути, как идущего по шаткому мосту через пропасть путника, над которым вьется оса и грозит ужалить. Начав отмахиваться от нее, он рискует отвлечься от своей главной цели, сорваться и рухнуть вниз.
Присутствие на Земле этих уродов может стать серьезной проблемой для исполнения Замысла Создателя. К тому же они и по сей день находятся под покровительством Ужасной Матери – страшной богини Гекаты, пожирающей людей. Война, бичевание, кровавые подношения, охота – лишь более мягкие формы жертвоприношения ей. Ее ламии сосут кровь юношей и поедают их плоть. Эта трехтелая владычица неба, земли и подземного мира обучает магии и разрушению Кирку и Пасифаю, это с ее помощью они способны заколдовывать людей, превращать их в животных и насылать безумие.
Однако все лунные богини почему-то ищут покровительства Деметры, не позволяя ей выйти к свету, изображая ее как гневную, разъезжающую в колеснице, запряженной львами, под аккомпанемент вакхических трещоток, барабанов, кимвал и свирелей. Они боятся, что люди начнут видеть в ее лице Великую Мать, и беззастенчиво порочат при этом мое имя, устраивая в мою честь кровавые оргии, заканчивающиеся раздиранием на части быка или козла, с поеданием окровавленных кусков как символический акт оплодотворения. «Жертва должна быть разорвана на куски и съедена», так говорят орфики…
Кто же может противостоять им? Кто сумеет смести с лица земли всю эту хтоническую нечисть, избавить людей от страха, насылаемого дочерьми Ужасной матери? Боги? Герои? Первые – слишком заняты собой, их давно уже обуяла гордыня…, вторые еще слишком молоды и неопытны, чтобы отличить монстров от людей в человеческой толпе. Их надо воспитывать, подавать пример, с ними надо работать.
Как вообще люди представляем себе героев? Кто они? Смертные, по крови равные богам? Сыны божьи, рожденные земными женщинами от богов, прославившие себя великими деяниями на земле, ради людей претерпевшие страдания, почившие во славе народной? Те, кто и после смерти, оплаканные, не утратили своего влияния и служат примером для подражания?
Бессмертные, вечно блаженные боги бесстрастны, они не умеют страдать и сострадать, может быть, я один такой страстотерпец среди всего их сонма. Герои же – подстать мне – все, как один, страдальцы! Значит, мне и воспитывать их, пестовать, воодушевлять своим примером. Они, как ростки, привиты к моей лозе, и питаются соками моих страстей. Ведь это моя, претерпевшая страдания душа, подобно виноградной грозди, содержит в себе все души грядущих страстотерпцев, и я должен стать их верховным владыкой. Они должны восседать на поминальном пире рядом со мной, мой венок и канфар принадлежит им в равной мере. Богочеловек! Вот, кто должен занять, наконец, достойное место среди живущих, и пусть пафос, воздаваемый павшим героям - даже безымянным - на тризне будет приравнен к оплакиванию младенца-Загрея. Пусть жертвы приносятся им фиасами менад, как повторившим мою судьбу и мои страсти, но пусть эти жертвы воздаются чистыми энергиями Духа. Довольно крови…
Прежде всего, надо избавить народ от влияния Ужасной Матери и очистить лабрис от неправедных обязанностей. Пора ему перестать служить орудием для кастраций! Однако тут надо действовать не столько силой, сколько хитростью, иначе будет слишком много жертв…, ведь лабрис еще в их руках! Этот мальчик Тесей, к примеру, ему грозит страшная участь. Сегодня же постараюсь его разыскать…, а вот, кстати, и колокольчик звонит слишком требовательно. Кажется, моя хозяйка опять проснулась в дурном расположении духа …».
Пасифая и, правда, была крайне раздражена всю последнюю неделю. Минос усиленно готовился к ритуалу обновления царского титула, в связи с чем соблюдал строжайший пост и потому не всходил на ложе своей супруги. Одолеваемая похотью, она бесновалась и срывала зло на всяком, кто попадался ей под руку.
- У тебя есть возлюбленный, Фригия? - Спросила она, томно потягиваясь, едва Дионис вошел в опочивальню. – Ты всегда выглядишь так, будто тело твое не заявляет о своих требованиях. Может быть, ты отдаешь предпочтение лесбийской любви, помнится ты говорила, что еще не потеряла девственность…
- Да, госпожа, это истинная правда, - ответил Дионис бесстрастным голосом. – Я никогда не знала мужчины.
- Твои руки такие сильные и нежные, поласкай меня, ибо мое тело изнемогает от желания! Я тебе приказываю!
- Я не могу нарушить обет девственности, царица. Моя невинность и чистота принадлежат Афине-Палладе еще до моего рождения. У моих родителей долго не было детей, они посетили оракула в Дельфах, и Пифия предрекла им скорое рождение дочери, но предупредила, что они должны посвятить мою жизнь этой богине-девственнице. Когда моя матушка узнала, что беременна, она принесла дары на алтарь «совоокой» и поклялась, что мною никогда не будет обладать ни один мужчина.
- Да, я ведь и не прошу тебя нарушить обет! – Живо воскликнула Пасифая, подбегая к служанке и приживаясь к ней всем своим дебелым трепещущим телом. – Представь себе, что это… нечто вроде массажа…, пойдем на мое ложе, у меня нет больше сил сдерживать половой инстинкт!
Она хищно впилась в губы юного бога своим алым мясистым ртом, потом, немного попятившись, упала навзничь на широкую мягкую лежанку и широко раскинула ноги, обнажая гениталии.
В этот момент полог входной двери откинулся, и в покоях Пасифаи появилась ее сестра. Дионис даже помыслить не мог, что будет когда-либо так радоваться приходу этой ведьмы. Он живо подхватил «ночную вазу» царицы и скрылся с ней в соседнем помещении, весь обратившись в слух.
- Ты еще не готова! – Гневно воскликнула Кирка. – Я так и знала! Солнце вот-вот минует зенит, или ты забыла, что нас ждет сегодня ночью? А надо еще забрать мальчишку из узилища и привести его в горы. Путь туда не близкий, дщери грозных Эриний уже двинулись в путь! Немедленно прикройся, хоть чем-нибудь, и следуй за мной!
Пасифая молча повиновалась и, самостоятельно накинув тонкий хитон, поданный ей сестрой, молча покинула опочивальню. Ни секунды не мешкая, Дионис, соблюдая меры предосторожности, отправился следом за служительницами Гекаты. Покинув территорию Кносса, они по едва заметной тропинке быстро миновали небольшую оливковую рощу и, поднимаясь вверх по склону пологого холма, углубились в густые заросли буйно цветущего тамариска.
«Почему она неизменно позволяет себе мною командовать! – Возмущенно думала Пасифая. – Точнее сказать, почему я позволяю ей делать это? Я выше ее по положению, у меня есть муж, который правит всем этим островом, а в ее сторону давно уже не глядит ни один мужчина, надо поставить сестру на место! Завтра же так и сделаю, я находилась всего лишь в шаге от наслаждения, девушка уже готова была покориться и упасть в мои объятья, а эта мерзавка ворвалась и спугнула ее! Ничего, все можно поправить…, Фригия уступит, она так свежа и невинна, бедняжка, уверяет, что еще девственница, но тем приятнее…, она получит первые уроки любви от меня. Нет ничего прекраснее на свете, чем сорвать едва распустившийся прелестный бутон, еще не имеющий собственного аромата! Это совсем не то, что перезрелая, увядающая матрона, вроде моей сестрицы, или какой-нибудь вонючий мужлан…».
- …, да ты слушаешь, что я говорю или нет! – Пасифаю вернул к действительности гневный окрик сестры и грубый тычок локтем в бок, - я, кажется, задала тебе вопрос! Изволь отвечать, что ты узнала об этом Тесее? Вернулся, наконец, твой посланный из Афин?
- Вернулся, - ответила царица, нехотя. – Запутано там все. Одни говорят, что он – сын царя Афин Эгея, а ты знаешь, чье это семя. Другие говорят – Посейдона. Может, не будем его трогать, с морским владыкой не шутят, не было бы беды…
- Что из того, что он произрос из семени Гефеста? Я вчера уже познакомилась с одним таким его «сыночком», теперь он счастливо хрюкает на моем ложе, я подсунула ему вместо себя служанку, чтобы он, в случае надобности, мог подтвердить, что я не покидала его объятий весь день. - Кирка неожиданно сладострастно хихикнула, и это настолько поразило Пасифаю, что она остановилась как вкопанная и молча воззрилась на сестру.
- Ты что? Опять принялась за старое? – Спросила она, наконец. – Превращаешь мужчин в свиней! Минос прикажет нас убить, мы же обещали…
- Это ты обещала, я только кивнула. Ничего он не сделает, наш харис будет нам защитой! Истребив женщин, они не смогут общаться с богами, ведь мужчины не обладают собственной магической силой, и им это прекрасно известно! И оставь в покое мои любовные похождения. Давай, лучше поговорим о Тесее. Эгей не открыл ему своего отцовства, а, переспав с дочкой тризенского царя, оставил свое чадо деду на воспитание. Не так ли?
- Если ты сама все знаешь, зачем было посылать шпиона в Афины – удивилась Пасифая. - Да, Эгей оставил парнишке свой меч и сандалии, попросив скрыть до поры до времени, чей он сын из-за козней младшего братца, который прочил на трон свое потомство. Потому и распустили слух, что мальчишка, якобы, от семени Посейдона. Он должен был в свой час достать из-под камня наследство, полученное от отца и идти в Афины воевать себе трон. Только мы этому помешали.
- Мы не этому помешали, - усмехнулась Цирцея. – Я знаю то, чего не знаешь ты: мойры предсказали, что именно он станет причиной нашего изгнания и забвения, а, может быть, и гибели! Мне не известно, как и когда это произойдет, да не все ли равно! Сегодня он примет смерть и предсказанию не суждено будет исполниться!
Она решительно пошла вперед и вскоре остановилась перед большим валуном. Дионис понял, что он закрывает вход в подземелье.
- Жарко, - томно сказала Пасифая, обмахиваясь подолом хитона, - надо было подождать, когда солнце начнет садиться. У нас еще много времени до начала оргии…, вечно ты торопишься как на пожар.
- Хватит ныть! – Грубо оборвала ее сестра, - помоги мне лучше сдвинуть этот камень.
Пасифая, все еще пребывающая во власти своих сластолюбивых грез, не долго думая, подошла к камню с противоположной стороны, и не успела Кирка опомниться, как здоровенный валун уже катился на нее, набирая скорость и грозя раздавить. Она побежала вниз по склону холма, нелепо размахивая руками и изрыгая проклятья на голову неуклюжей сестры. Пасифая же, подперев руками тучные бока, хохотала во все горло, глядя на эту картину. Цирцея попыталась увернуться от грозного преследователя, но, запнувшись о древесный корень, неловко повалилась на землю, подвернула ногу и застонала.
- Ой, моя печень разбухла от хохота, она вот-вот лопнет! - Простонала царица, отирая выступившие на глазах слезы, и медленно, словно нехотя, двинулась к ней на помощь.
Дионис не стал мешкать, нырнул в открывшийся проход, из которого время от времени доносился слабый, едва различимый, призыв о помощи, укрыл пленника своим гиматием, выскочил с ним наружу, и, бросаясь со своей ношей в противоположную сторону, с улыбкой проговорил:
- Вот и прекрасно, малыш, никакой магии, все своими ручками сделали, ослицы неразумные, молчи, молчи, а то нас услышит охотничья свора Ночи, и разорвут обоих на кусочки! Какой ты легкий, не слишком-то они пичкали тебя яствами со своего стола! Ничего, откормим…
- Я знал, что ты меня спасешь, ведь ты мой отец? – пролепетал мальчик, крепко обнимая за шею своего спасителя.
- Можно и так сказать, - вздохнул Дионис, - теперь я твой Наставник, а это, малыш, означает порой гораздо больше, чем единокровный отец. Он… обучает самоотречению и Любви…
- Я понял, - серьезно сказал Тесей, немного отстранившись и внимательно вглядываясь в его лицо. Ты – мой мистагог!
Вернувшись со своей ношей в Кносс, Дионис разыскал Дедала, привел его в чувство, насколько это было возможно, и приказал доставить Тесея в порт, с тем, чтобы отправить юного героя на материк на ближайшем же, уходящем в море судне.
На прощанье он обнял мальчика и, серьезно глядя ему в глаза, сказал:
- Ты – счастливец, Тесей. Хотя тебе всего двенадцать, но знай, многое ждет тебя впереди, а сейчас мы должны расстаться. Не тумань взор печалью, в Афинах время течет быстро. Помни обо мне. Сделай, что должно и возвращайся, чтобы начать служение. Эвохэ!
Глава девятая
Рождение Царя
Итак, настал конец «большого года».
Как жаждет обновления природа, -
Так восьмилетний завершился круг,
И надо власть принять из высших рук.
Опять на троне Минос многомудрый -
Бессменный, неподкупный, неподсудный,
Всесильный царь великого двора,
Верховный Жрец двойного топора,
Законов Зевсовых ревнитель,
Менад противник и гонитель,
Ловец отрубленных голов,
Наиглавнейший буколов,
Чей род за Геркулесовы Столбы
Ведёт к Атлантам волею судьбы.
Правитель Кносса родовой -
Тяни свой жребий роковой!
Дворец гудит. Снуют рабы и слуги,
Мехи с вином везут со всей округи.
Спортивные бои и состязанья,
Вокруг столов обильных возлежанье,
Кругом красавицы, одетые в шелка,
Все в золоте от шляпы до шнурка
На пёстрых, тонкой кожи башмачках,
Не счесть камней на шее и руках!
Средь знатного, разряженного круга
Богатством блещет Миноса супруга,
А рядом с ней невзрачная сестра.
Царь знает: затевается игра,
Сквозь рой поклонников весёлых и хмельных -
С опаской Минос косится на них.
Их слава широко известна:
Все острова и материк
Судачили совсем не лестно
Про глаз дурной, про злой язык
Двух Гелиоса дочерей.
Но подрастал уже Тесей…
Не беспокоясь больше о судьбе Тесея, Дионис вернулся под утро во дворец. Постояв у входа в покои своей хозяйки, и, убедившись по доносившимся оттуда руладам, что та крепко спит, он приподнял легкий дверной полог, колеблемый прохладным утренним ветерком, и тихо шагнул через высокий каменный порог. У ложа царицы валялся мятый, разодранный в клочья окровавленный хитон, - красноречивое свидетельство ночных оргий, он брезгливо поддел его ногой и усмехнулся:
«Ведь это могла быть кровь Тесея! Интересно, кого они растерзали вместо него? Какого-нибудь несчастного, сунувшего свой любопытный нос в их действо? Или нашли заместительную жертву? Не долго вам осталось властвовать над умами бедных людей. Завтра, нет, уже сегодня я очищу лабрис от жертвенной крови невинных юношей. Вы больше не будете бесчинствовать на этой земле! Кончается ваше время. Довольно позорить истинный облик Великой Матери-жизнедарительницы. Как давят на меня эти низкие своды! К тому же, человеческое тело – слишком грубое и тесное вместилище для моего мятежного духа. Я привык жить вне его рамок, на вольном воздухе и очень скучаю по просторным парнасским нагорьям, хотя и там я смертельно скучал последнее время. Мне не хватало…, а, в прочем, какая разница, мне всегда будет чего-нибудь недоставать. Главным образом – действия, великий идеи, борьбы, размаха и одни боги знают, какие еще желания пошлет мне Создатель! Прощай, Пасифая, больше ты уже никогда не увидишь свою невинную служанку Фригию. Ее место займет грозный и коварный противник. Если бы я мог быть уверен, что Дедал в точности исполнит мои распоряжения…, Цирцея крепко затуманила его разум желаниями плоти, но будем надеяться. Полагаю, в ближайшее время ей будет не до любовных утех. А теперь надо разыскать Миноса и добиться от него согласия на мои условия, но он должен знать ровно столько, чтобы не выдать моего замысла. Царь слишком… наивен, чтобы не сказать большего…».
Однако искать Миноса не пришлось, он уныло брел прямо навстречу Дионису по дорожке, ведущей от его половины, с поникшей головой, туго обвязанной тряпицей, источающей резкий запах лавандового масла.
- О, боги! Благодарю! – Воскликнул царь со стоном, воздев руки к небу. – Хоть одного нормального человека встретил! Голова просто раскалывается на части, да еще зуб разнылся совсем не кстати. А все нервы. Эти бесноватые козлицы так завывали всю ночь на холмах за дворцом: «Загрей! Загрей! Загрей!», и мычали как коровы на разные голоса, что я ни на мгновение глаз не сомкнул! Не иначе – прикончили какого-нибудь несчастного, подвернувшегося им под руку. Сам бы, кажется, разорвал на части этих титанов, что мальчишку растерзали, если бы встретил до того, как они свершили свое злодеяние! Только бы не слышать истошных воплей менад, а так же их музыкального сопровождения, одни трещотки чего стоят…, ведь у меня сегодня такой важный день…, хоть бы кто посочувствовал…. Сам-то ты не слышал что ли ничего? Вот, что значит, молодость, я в твоем возрасте тоже спал, как убитый…
- Сочувствую от всей души, я находился далеко отсюда, надо было племянника отправить в Афины. Может, мои дела спасли меня от бессонницы, - сказал Дионис с доброй улыбкой. – Надеюсь, это не помешает ритуалу обновления царского звания?
- Помешать мне могут только эти гарпии, - все более раздражаясь, сказал Минос. – Скажу тебе по секрету, - Минос с опаской придвинул губы к самому уху Диониса, - они уже вырыли яму, олицетворяющую по их утверждению лоно Матери-Земли, набросали туда сосновых шишек в качестве фаллосов древа-сына и живых свиней посадили! А на дне кишмя кишат змеи…, потом поднимут из этого поргонова лона зловонные останки бедных хрюшек, разорвут на куски и разбросают по полям. Это они, видишь ли, так ритуально восстанавливают царскую власть, тьфу, гадость какая! Ты – человек нездешний и не можешь понимать, что это для меня значит. Я ведь сам вскормлен свиньей, как младенец-Зевс, потому-то мы – кефтиу – считаем это животное священным и никогда не едим свинины!
Жрецы наотрез отказались принимать в этом участие и не желают больше облачаться в женские одежды, но Кирка устроила такой скандал, что хоть из дворца беги. Гадала она, видишь ли, на внутренностях олененка и увидела большие перемены, разумеется, к худшему…, как будто это возможно! Куда же хуже-то? И так вся власть в их руках. Будь их воля, они бы с удовольствием отмахали мне фаллос священным лабрисом, чтобы бросить его в море, или взамен него мою бедную голову, а то и вовсе принесли в жертву, уж я-то знаю, что говорю! Можешь не сомневаться...
- Послушай, царь, а что, если нам организовать все по-своему и поставить их перед фактом? – осторожно предложил Дионис. – Тогда им волей-неволей придется играть по твоим правилам, ведь жрецы тебя поддержат…, я в этом совершенно уверен, как-никак ты их глава!
- Играть по моим правилам? Не понял, как это? Что ты предлагаешь? – Минос от испуга сразу забыл про все свои хвори.
- Давай, проведем ритуал на берегу моря и без всех этих безобразных обычаев. Возвышенно, величественно…, сейчас велим запрячь волов в повозки, и отвезем всех туда, в сторону Амнисса. До него меньше тридцати стадий, и съезд там удобный, пологий холм спускается к самому морю. Заодно ты сможешь продемонстрировать иноземным гостям мощь своего флота, который не имеет равных в Эгеиде. Опять же, Посейдону приятно будет, ты ведь чтишь Посейдона? Или я ошибаюсь?
- Чтю, чту! Конечно! – Залепетал Минос, заикаясь от волнения, он понимал только то, что у него нет сил противостоять воле этого молодого, напористого пришельца с материка. Царь даже не знал имени юноши, какого тот рода, и почему распоряжается им, всесильным правителем Мегаланиси, но чувствовал, что целиком находится в его власти, и, воодушевляясь постепенно, он развеселился как ребенок в ожидании веселого представления. – Ты это здорово придумал! Сейчас распоряжусь насчет повозок. Молодец! Утрем нос этим бесноватым теткам! Вот, они разъярятся, когда узнают, что я плевать хотел на их гадания! Будут визжать, как недорезанные свиньи! Одно только меня беспокоит…, отсутствие достойной жертвы Посейдону…
- Не волнуйся, царь, это я беру на себя, ты только не отступай от своего решения…, да, вот, еще что, - добавил Дионис как бы, между прочим. – Сюда прибыл на днях один мой старый приятель, снискавший себе великую славу в Афинах своим талантом и мастерством. Так что, твоя мечта о Лабиринте как никогда близка к осуществлению. Если кто и может его построить, так это только Дедал. Запомни его имя.
- Потом, потом, - замахал руками Минос, - это все не к спеху, будет еще время…, я тебя услышал…, Дедал, говоришь?
Царь чуть ни бегом отправился на скотный двор разыскивать слуг, отвечающих за повозки.
Оставшись один, Дионис задумался.
«Хватит ли у него смелости, осуществить мой план? Царь слаб и нерешителен, он полностью находится под властью этих фурий! Как дитя, еще не покинувшее материнское лоно…. Сегодня я стану быком и жертвой, моя жертвенная кровь подобно росе или животворящему дождю окропит землю, чтобы сделать ее плодородной. Моя голова и рога украсят святилище Отца моего наравне с лабрисом, совершившим этот сакральный акт.
Здесь, на Мегаланиси, бык издревле служил символом юного бога, но до сих пор – это был всего лишь сын-любовник Ужасной Матери, которая владычествовала тут, подобно похищенной Зевсом, принявшим его облик, Европе, ставшей супругой быка. Этот чудовищный инцест всегда завершался убийством и расчленением, где оплодотворяющий фаллос, исполнив свою функцию, бесследно исчезал в морской пучине. Теперь я должен переломить ситуацию, разрушить архаический миф, заменив его новым, породив, тем самым, плеяду героев! Мистерия – наилучший способ для этого…, из нее произрастает обожествление и поклонение. Минос сразу же на празднике еще раз принесет меня в жертву и расчленит лабрисом, но таким образом, очистит его от неправедной крови. Жертвенный бык разорвет древнюю цепочку, он не станет больше совокупляться с Европой и плодить монстров! Я докажу, что человек способен бороться с чудовищем и даже уничтожить его».
Дионис решительными шагами направился в сторону моря.
Переполох, как и предполагал Минос, поднялся большой, весь дворец гудел как разворошенный улей, и потому царь благоразумно решил покинуть его одним из первых. Отдав все приказы и распоряжения, он взгромоздился на свой переносной трон, и отбыл, сопровождаемый сонмом жрецов, которые в душе бурно приветствовали его решение, но внешне проявляли приличествующую их сану сдержанность.
Особенно неповиновение правителя Кноса взбесило Цирцею. Словно разъяренная львица, переколотив в приступе бессильного гнева все, что поддавалось «битью», она разорвала на себе церемониальную одежду, расцарапала лицо и безжалостно повыдергала клочья волос на голове. Потрясая кулаками, царская свояченица кричала в след его удающемуся кортежу, что немедленно призовет на церемонию огромные полчища окрестных менад, чтобы те своим мычанием обрушили гнев подземных Эриний на его голову, а так же на всех жрецов, кто осмелится ослушаться верных служанок Гекаты, и нарушил церемониальный уклад. По счастью, Минос был уже далеко, и не слышал тех проклятий, которыми она так щедро его осыпала. Обессиленная, Кира упала на руки служанок, которые привели, насколько это было возможно, в порядок свою госпожу и отнесли в повозку ее, почти бесчувственное, тело.
Пасифая же, напротив, восприняла решение мужа, как некое забавное развлечение. Тщетно прождав, что на звон ее колокольчика явится услужливая Фригия, царица не стала портить себе праздничное настроение, и распорядилась своим гардеробом по собственному разумению, а с помощью многочисленной гвардии косметов и каламистров придала своей особе вид самый блистательный, какой только было мыслимо, затем, довольная собой, отбыла из дворца последней.
На морском берегу, чуть в стороне от порта рабы соорудили из досок некое подобие святилища, обтянув его материей и украсив бычьими «рогами посвящения» по обычаю народа кефтиу. Минос лично руководил работами и не допускал никаких отступлений от принятого канона, дабы его не уличили в ереси. Он прекрасно понимал, что затеял некий революционный переворот, решительно поправ древние традиции, так пусть хотя бы декорации не вызывают нареканий и все атрибуты будут на лицо. Проследив за воздвижением хоров, царь приказал поставить скамьи для публики и застелить их черными козлиными шкурами, сурово попеняв слугам, что, судя по источаемому ими тошнотворному запаху плесени, их так и не удосужились проветрить с прошлой церемонии.
- Неужели я должен лично за всем следить! – Возмущался он. – Для чего тогда содержать такое несметное полчище дармоедов? От этих шкур и так немилосердно воняет козлятиной, а теперь еще и плесенью, кое-где моль всю шерсть потратила! Прямо проплешины появились, вот, бездельники, никто ни за что не хочет отвечать! Бросили в подвал, как попало, и забыли на восемь лет! На них, между прочим, важные люди будут восседать в праздничных одеждах, которые только выкинуть останется после церемонии, больше уж они ни на что не сгодятся…, немедленно выколотить шкуры палками!
Потом Минос помчался к поварам, орудующим возле огромных котлов, крича им еще издали:
- Пива-то ячменного вдоволь сварили, или опять не хватит всем, как в прошлый раз? Смотрите у меня! Чтобы самим не напиться священным напитком до свинского состояния, а то отдам менадам на растерзание!
Наконец, Минос совсем охрип и угомонился. Утомленный восьмидневным постом, бессонницей, болью и нервотрепкой, он уселся под большой навес, подставил разгоряченное лицо свежему морскому бризу, обмяк и погрузился в дремоту, ожидая, когда соберутся все участники церемонии.
Важные гости по мере пребывания с брезгливой осторожностью рассаживались на грубо сколоченных, скрипучих скамьях, покрытых черными свалявшимися, местами плешивыми козлиными шкурами, кляня про себя древние обычаи и чрезмерную рачительность хозяина, не пожелавшего заменить их новыми. Затем, каждый присутствующий получал из рук рабыни большую глиняную кружку с горячим ячменным отваром по вкусу напоминающим пиво. Поскольку участие в столь сакральном ритуале требовало соблюдения строжайшего трехдневного поста от всех его участников, то самый первый глоток этого густого дымящегося пойла показался ослабевшим от голода людям прекрасным даром богов, подобным нектару или амброзии. Он был – как ключ к вратам Вечности, где совсем рядом – бездна, а ты стоишь у ее края и в последний раз наслаждаешься теплом, безмятежностью и щедростью земного существования. Он даровал желанный покой, ощущение сытого блаженства, теплом разливался по всему телу, делая ноги, словно тряпичными, а голову лишал всякой способности здраво мыслить. Наиболее пожилые гости сразу погрузились в сон, кое-кто даже всхрапнул довольно громко, дамы сладко зевали, обмахиваясь огромными веерами, и всем начинало мститься, что они сидят на этих скамьях бесконечно долго, может быть, с самого своего рождения. Время, казалось, остановило свой привычный бег. Первый глоток – как первый вздох новорожденного, как дар самой жизни, как последний миг земного существования.
Тем временем, жрец, ответственный за начало священной церемонии, внимательно наблюдал за движением Солнца по небосводу. Когда светило легло точно на поперечную планку, вбитого в строго определенном месте шеста, по обеим сторонам импровизированного святилища выстроились факелоносцы со светочами, а на хоры взошли восемь иерокириков, состоящих из представителей древних родов. Впервые жрецы были облачены, как подобает мужчинам, в соответствии со своим саном - в длинные белоснежные хитоны с короткими рукавами из крепированной ткани, отделанными по краю пурпурной каймой, препоясаны золотыми шнурами, поверху на левое плечо у каждого из них был накинут гиматий с орнаментом, соответствующим их роду.
Когда прислужники храма торжественно возложили на головы иерокириков венки из белых нарциссов, зазвучал ритуальный тетрахорд. Публика, потрясенная могучим властным потоком внезапно хлынувшей на нее стихийной энергии, замерла в священном трепете, не в силах сопротивляться этому всеобъемлющему вихрю. Сначала с Небес Обетованных полились высокие ликующие звуки, опаляющие душу вселенским огнем Времени, манящие ее за собой ввысь, уносящие в Импереи, где она, точно бабочка-Психея, парила на легких крыльях неземного восторга.
Затем, тетрахорд квартами, как по ступеням, стал спускаться и властно повел ее за собой: началось нисхождение души в материю, дабы она могла познать алхимию четырех стихий: огня, воздуха, воды и земли. Создатель даровал ей свободу воли и полагал, что, облеченная в совершенное тело, душа придет на землю в ореоле чистоты и славы, но Он ошибся. Человек злоупотребил священным огнем знания.
С каждой последующей ступенью мелодия становилась все более суровой, плотной, вязкой, послышались плачи, жалобы, пени, она, словно проникала в самые недра и, наконец, мучительно умирала там, в Аиде, гасимая собственным звучанием матери-Земли. Казалось, дольше уже невозможно выносить этот низкий звук, барабанные перепонки в любой момент готовы были лопнуть, заливая кровью уши.
Тетрахорд всецело овладел эмоциями людей, выманивая из тел души, чтобы с каждым понижающимся пассажем помочь им освободиться от тяжести земного существования, от оков памяти, разума, чувств и плоти, смешивая их, затем, между собой как первоэлементы в алхимическом круговороте рождения и смерти. Этот простой звукоряд, состоящий всего лишь из четырех нот, заставлял присутствующих пережить всю бурю эмоций, на какую они были способны, исторгая из глаз обильную жертву очистительных слез. Даже само освещение изменяло вслед за его звучанием свою окраску, становясь постепенно из белого желтым, затем, розовым, потом голубым, и, скручиваясь, наконец, в тугую огненную спираль, уносилось ввысь, точно смерч. Так бессловесный напев показывал Психее путь через Лабиринт, чтобы вернуться домой, на Небеса, ведь, если есть вход, то должен быть и выход!
Бог Дионис, никем невидимый, стоял за хорами и молча плакал как простой смертный о печальной участи заблудшей человеческой души.
Пение оборвалось так же неожиданно, как началось, и на взморье, позлащенном закатными лучами, воцарилась мертвая тишина. Появился Иерофант и, накрыв Миноса с головы до пят черно-красным крепом, трижды громко произнес ритуальную фразу. Звук его голоса, казалось, докатился до самой Феры.
Умер наш царь достославный, могучий, сиятельный Минос.
Должен он ныне родиться на радость великому Кноссу.
Взяв царя под руки, четыре жреца увели его в крохотную пещерку, где он едва смог поместиться, приняв позу эмбриона в лоне матери.
В этот момент Солнце окончательно нырнуло за горизонт, послав через просветы в облаках, словно сквозь прорезь полумаски, прощальный взгляд земле, заботливо накрыв ее сиреневатым сумеречным саваном. Тотчас слуги вынесли многочисленные медные жаровни с наркотическими благовониями и расставили их перед самыми скамьями зрителей. Восклубился густой белый дым, затуманивая разум и лишая людей воли. К курильницам приблизился Иерофант в окружении факелоносцев и, быстро водя в воздухе коротким жезлом, начал создавать из дыма разнообразные фигуры. Сами собой возникали под его рукой то очертания диковинных птиц, то оленьи рога, то оскаленные зверские морды. Дым казался тягучим и вязким, беспрекословно подчиняясь движениям Иерофанта, он принимал самые причудливые формы, то были, словно души первоэлементов, явившиеся из самого Тартара на его призыв.
Наконец он изрек:
- Почва готова! Семя брошено! Оно должно умереть!
Затем, нежно запел авлос, на плечи Иерофанта накинули белый плащ с алой каймой, и он медленно направился к сакральной пещере, олицетворяющей адитон. С другой стороны ему навстречу шла жрица Великой Матери с миртовым венком на голове. Пара уединилась под священными сводами, иерокирики запели брачный гимн, зашипели факелы, опущенные в воду, и весь остров Мегаланиси погрузился во мрак…
- Я вся дрожу от вожделения, как представлю, чем они там занимаются! – Пошептала Пасифая на ухо сестре, стуча зубами. – Надо же так исказить ритуал! Ведь сейчас по древнему обычаю все должны совокупляться! Прямо чувствую, как люди вокруг возбуждены…, интересно, Иерофант втирал цикуту в лобок для мгновенного семяизвержения, или этот обычай тоже отменили?
- Замолчи! – Приказала Кирка сквозь зубы. – Потом поговорим.
Неожиданно тьма взорвалась, тысячи светочей озарили все вокруг, и стало видно, что Иерофант ведет за руку Миноса. Звонко и радостно запели свирели, послышалась частая барабанная дробь, приветствуя царя облаченного в новые белоснежные одежды из тончайшего египетского хлопка. Он сиял от счастья, хотя шел сначала, немного прихрамывая, оттого что не успел размять затекшие ноги.
Публика бурно возликовала, вверх полетели венки, раздались крики «Эвохэ!», все кинулись поздравлять новорожденного властителя Мегаланиси, принося к его ногам богатые дары. Минос распорядился положить их в импровизированное святилище, и гостеприимным жестом пригласил всех на праздничный пир, приготовленный прямо на берегу моря.
- Встретим рассвет за обильной трапезой! – Громко призвал он гостей. – Пусть это будет наша жертва Гелиосу!
Гости одобрительно закивали головами и поспешно направились вслед за хозяином, в полголоса обмениваясь впечатлениями.
Кирка молча взяла сестру за руку и увела в сторону.
- Миносом, несомненно, кто-то ловко манипулирует! – Раздраженно сказала Пасифае сестра. – Он жаден, властолюбив, заносчив, глуповат, упрям, труслив. Да, да, труслив. Сам бы он ни за что не решился нарушить традицию. Я чувствую за его поступками чью-то могущественную руку!
- Ты в этом уверена? Наверное, это жрецы…, они ведь и в прошлый раз сопротивлялись против ритуала, не желая облачаться в женские одежды.
- Нет, не жрецы…, они, и правда, немного сопротивлялись, но то был лишь слабый ропот самца, не желающего больше занимать подчиненное положение, а тут чувствуется некто более посвященный. - Кирка глубоко задумалась и надолго замолчала, потом, словно выйдя из оцепенения, сказала заговорщеским шепотом, - я непременно дознаюсь! Твоего муженька надо напугать до смерти! Чтобы он уже больше никогда, слышишь, никогда не осмелился на такое самоуправство! Здесь вся надежда на тебя, дорогая сестрица.
- Я-то чем могу тебе помочь? - Пожала напудренными охрой плечами Пасифая. – у меня нет над ним такой власти…
- Ты ошибаешься. Но прежде я должна сама продумать все до мелочей. Здесь нельзя промахнуться. У нас будет только один шанс…, и, кажется, я уже знаю, как его использовать. От тебя мне требуется только одно: беспрекословное повиновение! Мы вернем себе былую власть, клянусь трехголовой Гекатой! И я узнаю, под чьим патронатом находится наш царек…
Дионис прекрасно слышал их разговор, но он не занимал его, так как юный бог внимательно разглядывал роспись, украшавшую совершенную по форме фарфоровую вазу, почти в человеческий рост высотой, подаренную Миносу правителем Феры. Нежный незамысловатый сюжет отчего-то взволновал его сердце: среди растительного орнамента застыла в полете ласточка, приносящая на крыльях весну. В этом рисунке отобразилось все мастерство его создателя, все его надежды, вся его уверенность в том, что жизнь на земле и есть наивысшее совершенство. Дионис улыбнулся и подумал:
«Пока на земле существует творчество, у человека остается надежда…».
Глава десятая
Дар Посейдона
Вновь воцарился Минос многожадный,
Отец плясуньи нежной Ариадны.
Он вырвал у Дедала обещанье:
«Построю необычнейшее зданье,
Со множеством запутанных ходов,
Изгибов, потаённых уголков -
На свет не выйти без проводника,
Чертёж готов, и вот моя рука!"
Минос слыл коварным и недобрым:
"Лабиринт вместилищем удобным
Станет для сокровищ и тюрьмой.
Строй, Дедал, ты - раб навеки мой!"
Раскинула ветви олива,
Вода голубого залива
Прозрачной дразнила волною.
"О боги, пребудьте со мною!
Что с памятью? Темень и мгла!
Мне в душу вонзилась игла.
Всё выжжено... мрак, пустота,
Всё только сует суета".
Уснул под оливой Дедал
И призрачный сон увидал.
Отверзлись ворота из кости слоновой,
Лениво плыл сон обветшалый, не новый.
Обрывки рисунков, картинок куски,
Неясные формы, разводы, мазки,
Да части от статуй - рука, голова,
И тусклые, серые мысли-слова.
"Орхестру для танцев..., движенье светил...
Ты вспомнишь..., ты знаешь..., ты раньше чертил...
Подземное зданье..., тюрьма Минотавра...
Теперь ты ремесленник, веткою лавра
Тебе не украсят уж боги чело.
Лишь слепишь из воска и перьев крыло..."
Дедала разбудила утренняя прохлада и аппетитный запах жареного мяса, который дерзко проникал в ноздри, чтобы прочно угнездиться где-то в глубине мозга, прямо в затылке, вызывая обильное выделение слюны и громкое урчание в пустых внутренностях.
«Значит, церемония уже закончилась, жертвенный бык поделен, зажарен и пир в самом разгаре, - подумал бедный изгнанник, - можно немного приблизится, вдруг где-то валяются остатки жертвы, которыми можно утолить голод.
До чего же меня жизнь довела! Каждому объедку рад, а ведь совсем недавно я точно так же возлежал с друзьями за пиршественным столом, в каждом доме был желанным гостем. Меня наперебой зазывали к себе отцы семейств, где имелись дочки на выданье, конечно, всякому хотелось породниться с богатым, известным художником, чье имя выбито на воротах самого крупного полиса на материке. Теперь же участь моя плачевна, остается только рассчитывать на почетное рабство у здешнего царька, хоть он и держит в страхе половину побережья Эгеиды, но мне от этого радости мало. Зачем я только женился на Лидии! Не самая выгодная была партия, следует признать откровенно – приданое грошовое, куча бедных родственников, а все любовь! Кому она нужна эта любовь, одна морока с ней, разум перемещается куда-то в нижний отдел позвоночника, а когда возвращается на место, уже ничего не поправишь. Правда, она родила мне Икара, надеюсь, мальчишка унаследовал мой талант, надо будет забрать его к себе, как только устроюсь, да научить всему, что знаю сам. Что-то мысли у меня сегодня скачут как блохи, ни на чем не могу сосредоточиться, наверное, от голода.
Хорошо бы разыскать Либера, пусть представит меня, как обещал, если он, конечно, не соврал, что близко знаком с самим Миносом. Не внушает мне доверия этот прохиндей, уж больно физиономия у него хитроватая. Никогда не говорит серьезно, все пугал меня, что близость со свояченицей царя не пойдет мне на пользу, а у самого в глазах черти бегали, словно он шутит. Да, и пес с ним, сам представлюсь, в конце концов, мой талант пробьет себе дорогу в любой дом, даже в царский дворец, а Минос слывет большим знатоком и почитателем искусства. О, музыка заиграла! Это добрый знак, значит, гости будут заняты зрелищами, можно подобраться к столу…, хотел бы я так же поглядеть на местные ритуальные развлеченья. Их танцы и прыжки через быка славятся на всю Элладу!».
Дедал как можно плотнее укутался в свой гиматий и повлекся к пиршественному месту. Зрелище, которое он застал в самом его апогее, и, правда, заслуживало внимания человека с таким изысканным вкусом, как у него.
У самой кромки воды толпа гостей плотным кольцом окружила довольно большую площадку. В кругу солировала свирель, да, так радостно и чисто, что ноги сами просились в пляс. Девушка лет четырнадцати, гибкая и тонкая как лоза вела за собой хоровод танцоров. Ее головка, опушенная густой копной волнистых волос цвета меди, была немного откинута назад, а широко посаженные светло-карие глаза устремлены на небо. Она, словно пыталась подглядеть на звездном своде, хотя уже и побледневшем, но еще не опаленном солнечным диском, некий узор для своего танца, и согласно ему, руководила всеми поворотами и изгибами длинной вереницы не всегда поспевавших за ней последователей. Правой рукой юная танцовщица держала высоко над головой длинный шелковый шарф алого цвета, который развевался в воздухе, как сказочный дракон, а отведенной назад левой - крепко сжимала ладошку идущей за ней следом девочки поменьше, неуклюжей и полноватой. Время от времени она оглядывалась и подбадривала малышку словами: «Выше ноги, Федра! Не семени, а то опять упадешь!». Щеки девушки пылко разрумянились, казалось, что кровь под ее кожей тоже резвиться радостно и счастливо, а серебристый звонкий смех летел по спокойной глади воды далеко и беспрепятственно, словно желая заразить бесшабашным весельем всю окружающею природу.
Время от времени участник хоровода, замыкающий это ликующее шествие, выхватывал из толпы одного из зазевавшихся зрителей, и крепко держа за руку, увлекал за собой под хохот и аплодисменты остальных. Постепенно зрителей становилось меньше, чем танцующих, и вот уже все, стоящие прежде в круге, мчались друг за другом по песчаной отмели длинной живой извивающейся змеей, разбрызгивая воду.
- Что это за чудесный танец? – Невольно поддаваясь всеобщему веселью, с улыбкой спросил Дедал у проходящего мимо чернокожего в одежде с не подшитым низом, выдававшей в нем раба.
- «Журавль», его наша дорогая царевна придумала, - ответил чернокожий с почтительным поклоном, и в его голосе прозвучало обожание. – Она говорит, что точно такой же хоровод водят по ночам звезды на небе, и если им помогать с земли, то мы будем жить в полной гармонии с природой.
- Ба-а-а! Да, ты философ, - воскликнул Дедал, вглядываясь повнимательнее в черты своего собеседника. – Я, было, принял тебя за миноита, прости, коли обидел, твоя не подшитая одежда ввела меня в заблуждение…
- Это еще и знак траура, несколько дней назад умерла моя дорогая супруга…, - просто ответил тот. – На самом деле, ты угадал, я, действительно, философ и астроном. А ты, кто таков?
- Мое имя Дедал! - Ответил художник с невольной гордостью в голосе, но, вспомнив, что находится на чужбине, тяжело вздохнул и добавил. – Едва ли оно прозвучит здесь так, как на материке, там меня…
- Ты – Мастер Дедал! – В восторге вскричал новый знакомый, крепко хватая его за плечи, потом, словно устыдившись своей горячности, отошел на два шага и низко поклонился. – Я был в Афинах и восхищался твоей совершенной пластикой! Какая удача, что судьба преподнесла мне такой подарок, как встречу с великим Дедалом…, почему боги забросили тебя в здешние края?
- Что там за крики на берегу? – Прервал тот поток хвалебного красноречия, не желая вдаваться в подробности своего появления на Мегаланиси, - кажется, случилось что-то невероятное, быстрее туда!
Путаясь в длинных одеждах, мужчины побежали на крики толпы, и вскоре смогли разобрать два слова, восторженно повторяемых на все лады: «Дар Посейдона! Дар Посейдона! Дар Посейдона».
С трудом протиснувшись сквозь толпу, Дедал, словно окаменел: спокойно, ровное дыхание моря нарушилось, на берег набежали мелкие частые волны с белопенными барашками на гребнях, и все увидели, что из соленых вод на сушу выходит огромный, белоснежный прекрасный бык, в котором он сразу узнал своего старого знакомого из волшебного сна. Только на этот раз вместо драгоценных камней, сверкавших, словно звезды на его мощном теле, между крутых, красиво выгнутых рогов тускло поблескивал золотой лабрис. Его древко располагалось на переносице животного, спускаясь почти к самым розовым ноздрям, а слева и справа от него, образуя причудливо закручивающиеся круги, совершенно симметрично росла шерсть. Вглядевшись внимательно в этот рисунок на морде гиганта, Дедал так и ахнул:
«Да, это же Лабиринт! Как я сразу не догадался! Если распилить ровно посередине мою раковину, то ее половинки будут зеркально повторять друг друга! Я болван! Теперь смело можно идти к Миносу и обещать построить ему такое сооружение, и протекция Либера мне не нужна! Пусть катится ко всем чертям и не диктует, на чьем ложе мне проводить ночь…, надо немедленно зарисовать! Не то Минос сейчас принесет его в жертву Посейдону…, эдакого-то красавца! Он даже и лабрис с собой прихватил…, догадывается о своей участи…».
Однако Минос, по всей видимости, не торопился совершать жертвоприношение. Он обходил кругом дорогой подарок морского владыки, смеясь как дитя и заботливо отирая крутые мокрые бока подолом своего дорогого тончайшего хитона. Потом набросил на спину животного гиматий, бережно расправляя со всех сторон, и поцеловал прямо в мохнатую влажную переносицу. Затем, встав на цыпочки, царь осторожно выпростал двуострую секиру, плотно зажатую между рогами гиганта, словно специально сделанную в точном соответствии с их изгибами.
- Неужели ты принесешь его в жертву! – Воскликнула Пасифая, крепко прижимая к груди влажную бычью морду, - я еще никогда не видела более совершенного животного! У него человеческие глаза, и взгляд такой грустный, нет, ты не посмеешь! Я не позволю! Супруг мой, подари его мне! Я буду, как Европа любить и ублажать его!
- Прыжки! Прыжки через быка! Давайте, устроим состязания! – Раздались со всех сторон радостные призывы гостей. – Минос, ты еще не похвастался искусством своих прыгунов, вот, тебе и повод…
- Согласен, - милостиво кивнул головой царь. Он хлопнул в ладоши и приказал подошедшему слуге позвать прыгунов. – Только прошу учесть, у нас еще не было столь крупного самца, местная порода намного мельче. Едва ли кто-то отважиться прыгнуть через него без предварительной тренировки, хотя, если вы сделаете хорошие ставки…, пусть молодежь потешится, принести его в жертву Посейдону мы всегда успеем!
Тем временем, вперед вышли два прекрасно сложенных, хотя и хрупких на вид, юноши-атлета, явно аристократического происхождения с крепкими длинными ногами, сильными соразмерно развитыми мускулами рук и спины. Ариадна смело подошла к быку, погладила его ласково и что-то прошептала в мохнатое теплое ухо. К неописуемому восторгу всех присутствующих, бык, словно понял, о чем она его просила, и покорно опустился перед юной царевной на колени, она же сняла с груди золотой медальон с изображением женщины-пчелы, опыляющей цветущий луг, и привязала его быку на рог.
«Вот, она, моя голубка!», - с нежностью подумал Дионис и в первый раз пожалел о своей затее, но отступать было уже поздно. Он поднялся, затем, почтительно нагнул голову, позволяя Ариадне удерживать его за крутые рога.
- Давай попробуем сначала так…, - сказала девушка. – Твое тело достаточно длинное, они могут его и не перепрыгнуть, а если ты, к тому же, начнешь их атаковать…, пойми, это совсем не обидно позволить юношам продемонстрировать свою ловкость. Ведь твоя сила всем очевидна, а им еще придется свою доказать.
Состязание началось. Атлеты прекрасно рассчитали свои прыжки, и бык позволил им дважды перескочить через его тело. Однако неожиданно Дионис почувствовал, что в него вселился бес шкодливости, и когда один из юношей, разбежавшись для третьего прыжка, уже сделал в воздухе петлю, он ловким быстрым движением выпростал рога из рук Ариадны и высоко понял голову. Молодой человек мягко приземлился на могучую шею животного, и тот понес его, насмерть перепуганного, вдоль берега. Царевна всплеснула руками и горько заплакала. Дионис устыдился своей ребяческой выходке, остановился как вкопанный и позволил опозоренному юноше соскочить на землю.
Пока происходила вся эта кутерьма, Минос, которому, как нельзя кстати, пришлась резвая пробежка быка, приказал слугам привести более-менее похожее животное из его стада, пасущегося поблизости, а подарок Посейдона перехватить в том месте, куда он унес неудачливого прыгуна, без промедления отогнать на дальнее самое тучное пастбище, и не спускать с него глаз.
«В жертву его принести! Как же, ждите! Я от него такое потомство разведу! Не только на всю Эгеиду прославлюсь, но и на весь материк!».
Все гости были сыты, утомлены продолжительным таинством и последующими за ним развлечениями, чередующимися с возлежанием за обильными столами, и потому никто из них так не заметил подмены, кроме Ариадны, которая украдкой бросила удивленный взгляд на отца. Она тотчас разгадала его хитрость и порадовалась в душе, что он сохранил жизнь такому прекрасному животному.
«Я найду его, - подумала она с улыбкой, - обязательно найду! Ведь к его рогу привязан мой родовой медальон. И мы подружимся, я сама выучусь делать акробатические упражнения на его рогах, он станет меня слушаться!».
Едва Солнце выпростало свои золотые персты из-за горизонта, позолотив бледно-голубую муслиновую подкладку небес, Дионис услышал предсмертный рев приносимого в жертву быка. Он все понял, но не мог разобраться в своих чувствах. С одной стороны, его охватила радость, оттого, что, сохранив ему жизнь, Минос даровал вместе с ней и надежду на священный брак с Ариадной. С другой стороны, он не понимал причин нерешительности царя.
«Что задумал этот алчный властитель? Для чего приберегает дар Посейдона? Неужели моя затея была напрасной и мне не удастся очистить лабрис от неправедных жертв? Может быть, он ждет более подходящего случая? Или хочет провести Тавроболию, устроить себе очищение жертвенной кровью быка…, или тут не обошлось без Пасифаи и ее милой сестренки? Поглядим - увидим…, конечно, я могу в любой момент покинуть это тело и принять тот облик, какой пожелаю, но тогда надо придумать другой план, более действенный…, до чего же тяжело быть быком! ».
Не одна Ариадна заметила подмену. Когда жертвоприношение закончилось, тушу священного животного разделали, поделили мясо между богами и людьми, а голову с фаллосом бросили в море, все принялись поглощать ритуальную плоть. Мастер Дедал разыскал в своей котомке кусок папируса, разделся, потихоньку вошел в воду и подкрался как можно ближе к плавающим на воде близ берега останкам с намерением сделать эскиз Лабиринта по расположению шерсти на широкой морде жертвенного животного. Однако, едва взглянув на окровавленную бычью морду, он сразу понял, в чем дело.
«Подменил! – Воскликнул он про себя, - а где же настоящий? Ничего, мы это узнаем…, ловко он обошел Посейдона, я бы на его месте был осторожнее, с морским владыкой шутки плохи…, не стоит думать, что его так легко обмануть».
Выбравшись на берег, Дедал привел себя в порядок и отправился представляться Миносу. Улучив минуту, когда царь остался один, он решительно подошел к его креслу и, почтительно опустившись на одно колено, произнес:
- Приветствую тебя, величайший из правителей Эгеиды! Я слышал, что ты желаешь построить в своих владениях Лабиринт, подобный тому, что имеется в Стране Пирамид? Позволь предложить тебе свои услуги, ибо едва ли отыщется на Мегаланиси другой человек, знающий, как это сделать. Меня зовут Мастер Дедал.
- Да, да, я уже слышал от кого-то это имя, - пробормотал Минос сквозь сытую икоту. – Приходи завтра вечером ко мне во дворец, мы потолкуем, а теперь ступай, я устал.
Царь закрыл глаза и, успокоив невероятными усилиями воли свои внутренности, сладко засопел.
«Что ж, это лучше, чем отказ, - удовлетворенно сказал себе Дедал. – Наивно было предполагать, что он сразу кинется осуществлять свою прихоть…, особенно, после сегодняшних событий, любой бы утомился на его месте. Прежде всего, я должен разыскать своего Наставника, в последнем письме он писал, что тоже собирается на Мегаланиси…, однако остров большой, подумаем, где бы он мог найти себе пристанище. Полагаю, что в каком-нибудь не слишком людном месте…, скорее всего, в горах. Нужно расспросить моего нового знакомого – чернокожего философа! Он показался мне человеком порядочным и доброжелательным, а тот пиетет, который он питает к моей гениальности, позволяет надеяться на его помощь».
Дедал отправился, было, на поиски, но неожиданно почувствовал, как чья-то рука осторожно коснулась края его одежды. Он резко обернулся и увидел чернокожую рабыню, служанку Кирки. Девушка молча приложила палец к губам, и пошептала: «Госпожа ждет тебя».
Глава одиннадцатая
Заговор дочерей тройной Гекаты
Жрец глядел на луч зелёного заката,
Ночь волшебную сгущала сень над храмом.
Лунный факел подняла в руке Геката -
Мягким светом засиял марпесский мрамор.
Жрец полил бока священного Омфала
Ароматным драгоценным чистым маслом,
Вдруг узрев, как в тёмном небе пролетала
Необычная Звезда, затем, погасла.
Он глаза протёр, зажмурился до боли,
Вперил взгляд опять в космические выси... И на жертвенник щепотку бросил соли, Но подумал в этот миг о Дионисе:
"Сколько лжи и вредоносных суеверий
Развели вокруг вакханки и менады.
В этих оргиях бесстыдных смерть мистерий -
Извратили смысл божественный и рады.
В исступлении орут, как стая грифов,
Да бесовские устраивают пляски.
Испоганили святой из наших мифов!
А мужчинам предлагают столько ласки,
Что, не выдержав, тотчас же мрут, бедняги -
Любопытство одиночек этих губит...
Труп растерзанный нашёл я у коряги -
Завлекут и на куски потом разрубят.
К нам из Фракии пришли вакханок орды
В шкурах чёрного козла на голом теле,
Бесноватых лошадей у жриц их морды
Вместо лиц! Я это видел, в самом деле.
Дочь титанов, трёхголовая над ними,
Шестирукая - и в каждой по кинжалу,
Мать-Геката, или Тригия, ей имя,
Огнь из глаз её змеи подобен жалу.
Вредных зелий натащили, вин зловонных, -
Не исполнить ритуал, коль нет таланта..."
Среди гомона цикад ночных бессонных
Долго слышался басок иерофанта.
Вдруг огонь священный затрещал,
Ярче света лунного Омфал
Озарил треножник, храм, жреца...
Словно пульс в созвездии Венца,
Уловил на миг иерофант,
На колени пал: "Какой гигант
Управляет яркостью светил?"
И Живое Слово ощутил.
Ихшотеп опять видел все тот же сон, не отпускающий его уже несколько лет, следующий за ним по пятам, куда бы он ни направлялся. Хранитель священных тайн, Верховный Жрец Храма Осириса и Великий Белый Мистик Египта обосновался теперь в горах Мегаланиси. Он облюбовал себе под жилье небольшую удлиненную пещеру с низким сводом на вершине одной из гор, где мог беспрепятственно молиться о спасении своей души и проводить огненные очистительные ритуалы. Теперь в этом исхудавшем, обросшем анахорете едва ли можно было признать держателя Божественной Силы – «Хека», могущественного представителя высшего сословия Страны Пирамид, от которого зависело некогда душевное равновесие и нравственная чистота не только всех подданных государства, но и самого Фараона.
Четырех лет отроду начал Ихшотеп свое обучение, и к двадцати годам полностью, как ему казалось, постиг глубинный смысл утверждения: «Чтобы служить Богу, надо быть чистым». Путем невероятной аскезы поднимался он от инициации к инициации по иерархической лестнице, пока не достиг ее вершины.
Верховный Жрец Храма Осириса постиг все секреты ритуалов высочайших степеней Египетских мистерий, проводимые в подземных помещениях, расположенных под Храмом Асар-Хапи, и даже гордился тем, что являлся автором ряда механических приспособлений для таинства инициаций. Когда-то Ихшотеп сам прошел через подобные мучительные испытания, его кожа все еще хранила их следы, а тело помнило боль тех ночных обрядов, ибо только в полночь невидимые миры подходят очень близко к земной сфере, позволяя душам проскальзывать туда, принимая форму различных созданий. Однако именно поэтому он счел физические и моральные проверки не достаточно суровыми, потому решился на усовершенствования, чтобы неофит, если ему удавалось выжить, мог предстать перед благородным Асар-Хапи, освещенным невидимым огнем, достойным адептом его учения.
Одной из основных особенностей посвятительных ритуалов считалось прохождение испытуемого в кромешной тьме через Лабиринт, являвшийся символом иллюзии низшего мира, где скитается душа в поисках выхода к свету истины. В этих извилистых коридорах, часто заканчивающихся тупиками, обитает низшее существо – человек с головой быка, жаждущий уничтожить душу, запутавшуюся в мирском невежестве. Если неофит не был захвачен животным страхом, то имел возможность услышать советы Асар-Хапи, и тогда Лабиринт становился для него олицетворением солнечной системы, а человек-бык – ее центральным светилом.
Получив из рук самого Асар-Хапи Божественную Силу, Ихшотеп обрел способность «ходить по лезвию меча». Ведь «Хека» могла быть, как созидательной, так и разрушительной, она и становилось гибельной, если прогневать бога непослушанием! Божественный мистицизм должен быть основан на кропотливом труде, священных молитвах, традициях, смирении и запретах на колдовство. Верховный Жрец обязан нейтрализовывать действия черных магов, изгонять колдовские силы, восстанавливать душевное равновесие каждого человека.
Именно тогда, достигнув вершины, Ихшотеп получил право увидеть те таинственные столбы, испещренные надписями на неизвестном ему языке. Однако, едва взглянув на них, он понял их смысл, и ужаснулся, а затем, потратил остаток жизни на то, чтобы забыть содержание этих надписей, но тщетно! Они неизменно представали перед его взором во сне. Но самое ужасное его прегрешение состояло в том, что однажды он открыл тайну своему ученику, гениальность которого была так велика, а творческий огнь пылал в нем столь ярко, что, не проводя его через Лабиринт, дабы не рисковать его разумом и самой жизнью, он навеки отравил ум несчастного этими древними сведениями. Ведь Верховный Жрец, как никто, понимал, что тайные знания могут возжечь в незрелой душе необузданные страсти – гордыню, зависть, ревность, ненависть, жажду власти…
Ихшотеп погрузился в воспоминания…
«Как сейчас помню тот день, когда Дедал пришел в Храм Осириса и коленопреклоненно умолял меня взять его в ученики. Он был так чист, а душа этого юноши пела всеми семью струнами, будто лира Орфея! Я не мог ему отказать, надеялся сделать из него великого миста, разве не гордыня обуяла меня в тот миг, но в его глазах было столько божественного огня, я давно уже не видел таких возвышенных душ в своем окружении…, и Асар-Хапи наказал меня. Дедал исчез в ту же ночь…, когда я открыл ему одну из самых страшных тайн древней цивилизации. По чистой случайности, это событие совпало со смертью Фараона.
Не сказав никому ни слова, я бросил все и сам бежал из Мемфиса в Афины, чтобы разыскать ученика, опасаясь, что он попробует воплотить полученные от меня сведения в жизнь, но опоздал. Дорога заняла у меня больше времени, чем я рассчитывал. Его там уже не было. Я только узнал, что Дедал довольно быстро стал знаменитым Мастером, достиг больших высот на своем поприще, в совершенстве освоил геометрию и пластику, но к тому моменту, когда я прибыл в полис, он, движимый завистью, совершил ужасное преступление и, дабы избежать справедливого возмездия на костре, скрылся в неизвестном направлении.
Надо признать, что пребывание в Афинах не стало для меня бесполезным. Там я увидел, что жители великой Эллады, эти наивные гениальные дети, поклоняются теперь новым богам, это сильно порадовало мою душу, ведь прежде они исповедовали только хтонические культы, а признание олимпийцев – было значительным шагом вверх по духовной лестнице. Однако я заметил в их новой религии так же искры атлантического учения, проникшего туда неисповедимыми путями из-за Геркулесовых столбов, но их боги были в большей степени людьми, их пантеон нельзя было рассматривать как творцов Универса. Чтили они и Асар-Хапи, только знали этого египетского бога под именем Сераписа. Я стал искать себе опору среди олимпийских богов, и остановил свой выбор на Дионисе, а, приняв это решение, оправился на Мегаланиси, будучи интуитивно уверенным, что попаду в «детскую», ведь воспитание всегда лучше начинать в самом невинном возрасте».
Ихшотепа вернуло к действительности вспоминание о навязчивом сне. Всю ночь письмена на полуразрушенных стелах неотступно преследовали его, и он в забытьи бормотал:
«Носитель наследственности…, путем последовательных действий…, организм способен соединиться…, видоизмениться, приняв формы двух или более особей. Если семя сольется с семенем и воспламенится небесным огнем…, для этого необходимо взять…».
- О Асар-Хапи! Освободишь ли ты когда-нибудь мою память от этого непосильного бремени! Чем заслужил я твою немилость! – Громко взмолился несчастный Ихшотеп, едва разум его пробудился и сбросил оковы сновиденья. – Где сейчас этот несчастный, ум которого безвозвратно погублен моей неосмотрительностью? Ведь не пройдя через Лабиринт, он не сможет противиться губительным силам колдовства, ибо «мертвый хватает живого», то есть большинством людей руководят не их живые души, а лишь мертвые телесные чувственные оболочки!
Ихшотеп поднялся, отряхнул от пыли свою хламиду, тщательно омылся в небольшом водопадике, несмелым каскадом сочащемся прямо из скалы в двух шагах от его убежища. Затем, сквозь плотный туман, цепко держащий вершину горы в своих объятьях, осторожно, чтобы не споткнуться и не рухнуть в пропасть, направился к Омфалу, который сам с превеликим трудом водрузил в своем импровизированном «святилище» на подставку, напоминающую большое блюдо.
Тщательно поливая чистейшим оливковым маслом бока островерхого, гладкого камня, по форме напоминающего яйцо, он горестно размышлял:
«Не ожидал я, что кефтиу так прочно застряли в объятиях ужасной матери, а ведь поговаривают, что в жилах Миноса течет славная и очень древняя кровь…, что-то сердце щемит, не иначе близится мой последний час, зачем я столько лет храню эти записи? Надо сегодня же предать папирус огню. Только пламя может очистить землю от любой скверны! Ведь я могу внезапно умереть, и, несмотря на кажущуюся безлюдность этого места, сюда могут прийти люди с нечистыми помыслами…, а, если мне удастся хоть отчасти искупить свою вину, возможно бог Тот, записывающий на восковой табличке результаты взвешивания моей души в Судном Зале Осириса, отметит, что она стала легче пера, лежащего на противоположной чаше весов.
Ихшотеп был бы до крайности изумлен, если бы мог знать, что в этот самый момент, буквально, в двух стадиях от него находился его бывший ученик в компании двух служительниц многорукой Гекаты.
Дедал вошел в святилище и невольно, с профессиональным любопытством стал рассматривать причудливую роспись стен. Прежде всего, его взгляд упал на большую культовую стойку, отгораживающую алтарь от остального пространства. На всем ее протяжении располагалось изумительное рельефное изображение: обнаженная богиня, сидящая с широко расставленными ногами, чтобы продемонстрировать свой пол. Ее шею украшали несколько рядов бус из раковин каури, последний виток которых раскрывает все предыдущие и символизирует сексуальное удовольствие. В верхней паре рук она держала по голубке, вторая пара была распростерта, словно для объятий, а третья плотно прижата к бедрам. Под фигурой богини находились два бога-мужчины с факелами в руках, один из которых был поднят, а второй опущен, у ног бога, что стоял справа, примостился голубь, слева ко второму приближался лев, а снизу к ним подползала змея.
Безымянный мастер настолько точно передал выражение лиц и позы всей этой странной группы, включая животных, что Дедал невольно содрогнулся, интуитивно почувствовав, что в этом месте с ним шутить не собираются. Будучи человеком посвященным в большинство тайных мистерий, он не мог не знать, что борьба между львом и змеей означает вечное противоборство жизни и смерти, дня и ночи, неба и земли. К тому же об это красноречиво свидетельствовало и расположение факелов. Но самым странным ему показалось другое, Дедал уловил в этом рельефе отзвуки мужской религии митраизма, которая уже больше не терпит делегирования одного только женского божества.
«Так вот, где могут таиться корни их верований! – Подумал он удивленно. – Какая странная и причудливая смесь культов, надо будет подумать об этом на досуге…».
Однако затылком ощутив пронзительный взгляд Кирки, Мастер усомнился, что будет иметь в ближайшем будущем много времени для досуга.
- Налюбовался? – Спросила она с издевкой в голосе. – А теперь взгляни-ка вот сюда, может быть, этот рисунок поможет тебе освежить память…
Взяв из рук Пасифаи факел, Кирка прошла вглубь святилища и резким движением сдернула со стены закрывающий ее полог, осветив находящееся на ней изображение. Мастер Дедал пошатнулся, едва взглянув на картину, но удержался на ногах и сдавленным голосом произнес:
- К…то, ч…что это?
- Мне нужен точно такой! Ты ведь знаешь секрет…, не отрицай, я все слышала! Скажи, сколько времени тебе понадобится, чтобы произвести на свет…, назовем его Минотавр! – Кирка демонически расхохоталась. - Даю тебе срок – полгода, ты можешь требовать любые приспособления, но с этой минуты это место будет твоей лабораторией и тюрьмой, ты не выйдешь отсюда без него! Или не выйдешь совсем, тебя ведь никто не хватится…
- Но мне понадобятся мои записи! – Вскричал Дедал, похолодев, - и потом, я никогда не дела ничего подобного, возможно, это всего лишь одни только легенды! Разве может существовать бык с телом человека?!
- Этому изображению, как минимум, пять тысяч лет, а его создатель нашел свое успокоение в морской пучине за Геркулесовыми столбами. Но знание древних живо! Оно сохранилось, значит, его можно воспроизвести. – Холодно сказала Кирка. – На то ты и Мастер Дедал! Дерзай! Твои записи тебе доставят.
Она закрыла страшный рисунок тканью, хлопнула в ладоши и приказала подоспевшим слугам выполнять любое пожелание узника, не спускать с него глаз, и отпускать на прогулки не далее, чем на две стадии от святилища.
- Впрочем, - добавила Кирка равнодушно, - ты ведь не захочешь расстаться с жизнью, иначе не уклонился бы от исполнения приговора. Без провожатого ты непременно сорвешься в пропасть, а твое бездыханное изуродованное тело достанется грифам и другим падальщикам.
Она кивком дала знать Пасифае, ни слова не проронившей в течение всего разговора, что они уходят, и быстро направилась к выходу.
- Думаешь, у него получится? – Промямлила царица, уныло тащась следом за сестрой. – Пустая это затея…
- У нас нет выбора! Должно получиться! – Гневно воскликнула Кирка, резко останавливаясь и поворачивая к ней искаженное злобой лицо. – Ты же, кажется, согласилась провозгласить себя новой Европой, спариться с быком и произвести на свет потомство, которое заменит Миноса на троне! Или я что-то путаю? Сколько фантазии ты тогда проявила! Даже меня удивила разработкой некоторых деталей. Что же теперь? Хочешь все бросить и безропотно подчиниться мужскому началу?
- Да, согласилась, - ответила Пасифая без всякого энтузиазма в голосе, - а если у него ничего не получится? Я буду опозорена…, изгнана, возможно, даже казнена…
- Тогда мы распустим слух! Но это – крайний случай! Я уверена, что у Дедала выйдет отличный экземпляр. Он так любит жизнь, причем, богатую, счастливую, полную удовольствий, я его достаточно изучила. Ему и надо-то всего лишь немного семени твоего мужа и подходящую корову, остальное сделает природа, главное – знать, как все это соединить, но ведь прежние ученые умели делать таких монстров. Существует множество тому подтверждений, даже на Мегаланиси сохранилось полно рисунков и свидетельств очевидцев, которые передавали рассказы о них из уст в уста. Мы должны сберечь свою власть! И это наш единственный способ.
- А что будет потом? Возможно, это существо окажется злобным, нам же надо будет как-то изолировать его, чтобы он не причинил вреда в первую очередь нам самим…, будет ли он понимать человеческую речь, сено придется заготавливать на зиму, а летом пасти его в каком-то безопасном месте. Столько хлопот я предвижу, с ума можно сойти!
- Любишь ты сгущать краски, доживем – увидим. Надо решать проблемы по мере их возникновения. Мы обязательно что-нибудь придумаем. К тому же, если он не будет злобным, то мы объявим его таковым! На что нужно доброе чудовище? Только людей смешить. Хотя из семени твоего мужа ничего путного выйти не может, с кем его ни соедини!
Оставшись один, Дедал глубоко задумался и попытался вспомнить свой последний разговор с Наставником до мельчайших деталей. Речь меж ними тогда зашла об элементалах.
- Тебе как художнику будет просто поверить в существование духов природы, - сказал Наставник, когда они расположились в цветущем, благоухающем розарии. – Ты привык ощущать живительное присутствие дерева или розового куста, они говорят тебе больше, чем о простом сочетании формы, цвета или запаха. Элементалы возникли на нашей планете задолго до появления человека, и неотъемлемы от стихий, являясь их обитателями и хранителями. Не стоит смотреть на них сквозь призму высокомерия, разве не элементалы чаще всего вдохновляют твои творения! Для народов древности они были такой же реальностью, как для нас с тобой эти прекрасные благоуханные розы.
- А как они выглядят? – Стал допытываться Дедал. – Я бы хотел их изобразить…
- Как выглядит душа? Разве это возможно описать? Но ты можешь сказать про того или иного человека, понаблюдав за ним какое-то время: он чернодушный, или он прямодушный. Значит, мы видим это как-то иначе, неким внутренним зрением. Элементалы – это те же души стихий или элементов. Они существуют в физическом мире иначе…, это правители и планет, и звезд, и даже мельчайших частичек вещества, дальше которых оно уже не делится. Их можно представить в виде геометрических фигур, определенных чисел или слов, которые не имеют явного значения. Одни из них управляют моментами рождения и смерти, всех проявленных вещей и существ, переходом души через различные пороги. Есть элементалы, охраняющие ход Времени, присматривающие за анналами Памяти. Они могут быть демонически ужасны и ангельски прекрасны. Это крохотные всесильные волшебники, приносящие дары и забирающие их обратно по собственному желанию. Касаясь чела избранников, они даруют им возможность пережить творческий трепет, или низвергают в пропасть нечестивцев. Элементалы повсюду, куда ни кинешь взор, надо только уметь их разглядеть.
- А можно ли как-то договориться с ним, войти в контакт, достичь сотрудничества?
- Для этого ты обязан быть абсолютно чист как телом, так и духом. Твой ум должен достичь просветления, а сердце излучать Любовь.
- Скажи, Наставник, если бы кто-то мог искусственно создать некое существо, захотели бы элементалы поселиться в нем? Ведь оно не могло бы рассчитывать на то, что обретет душу.
- Были такие попытки, - сказал Ихшотеп, печально вздохнув. – Когда-то, очень давно представители древней и высокоразвитой расы пожелали посягнуть на промысел Божий. Они стали заниматься скрещиванием видов и добились определенных успехов, научились выделять элементалы из различных стихий и заключать их в неживые оболочки, чтобы придать им жизненную силу, хотя бы на какое-то время, но за все это великая раса была жестоко наказана.
- Неужели такое возможно! Не верю! Расскажи мне об этом, Наставник, умоляю тебя! – Воскликнул Дедал, целуя руку Учителю.
- Хорошо, - сдался, наконец, тот, - слушай…, - он достал большой лист папируса и развернул его перед учеником.
На этом воспоминания Дедала оборвались, словно чья-то всесильная рука стерла из его памяти все, что рассказал ему тогда Наставник.
«Зря я понадеялся на свою память, - вздохнул Дедал огорченно, - надо было прихватить папирус с письменами с собой…, даже... ценой жизни Наставника..., глядя на него, я мог бы все вспомнить!».
Глава двенадцатая
Единожды солгавший
Над горизонтом гордый лик Луны,
Как в зеркало, собой любуясь в глетчер,
Взошел залогом: день окончен. Вечер.
Сменив холодный блеск голубизны,
Лёд прыснул искрами плагиоклаза,
Уютней и теплее стал для глаза.
Затанцевал меж небом и землёй
Лукавый, желтоглазый лунный ветер.
Молчание своею глубиной
Внимает тишине под тишиной,
Беззвучия устраивают вече,
Безмолвие условилось о встрече
С покоем. Непроглядный мрак Луной
Разбавлен, растревожен, растворён.
Мир замирает - умиротворён!
Горит костёр.
Огонь-бретёр
Задирается с хворостом,
Схватка, драка,
Огнь-забияка
Деревом пористым
Овладел.
Жадность - его удел.
Вырыла тень нору.
Это не тень. К костру
Кто-то подсел.
Фигура в просторном плаще...
Тишь каменеет в праще.
Дедал проворочался всю ночь в крайнем беспокойстве. Он корил себя за то, что согласился пойти с Киркой в эти негостеприимные безлюдные места, и сожалел, что не послушался советов Либера держаться подальше от этой гарпии. Едва забрезжил рассвет, Дедал поднялся, укутался поплотнее в теплую хламиду и решил выйти из святилища на вольный воздух.
- Хозяин, - услышал он за своей спиной робкий голос служанки, - в горах по утрам холодно, к тому же, сейчас зима, недолго и простудиться до смерти. Одень пастушью шапку, тут много всякой теплой одежды…
Девушка подала Дедалу большой мешок, где он с удивлением обнаружил почти весь мужской гардероб.
«Откуда у них столько мужской одежды? Не верю я, что это Кирка специально обо мне позаботилась…». - Мелькнула в его голове мысль, но он не стал ничего спрашивать из опасения услышать не слишком лицеприятный ответ, а выбрал себе кинэ – меховой колпак, наподобие шлема. Там же нашлись и короткие сапоги с отогнутыми как петушиные гребешки голенищами вполне подошедшие ему по размеру.
Оглядев себя в обсидиановое зеркало, которых здесь было много, Дедал остался доволен своим внешним видом, пастуший колпак был ему к лицу.
- Бороду бы надо в порядок привести, волосы постричь…, совсем зарос, и, правда, за овчара сойду, - пробормотал он и шагнул через порог.
Дикая красота этого места поразила его своим величием. В нем тотчас проснулся художник, и он пожалел, что не взял с собой ни листочка папируса. Вокруг, насколько хватало глаз, наступая друг на друга, сгрудились острые заснеженные пики, и это первозданное великолепие, казалось, совершенно не нуждалось в присутствии человека, более того, он был здесь неуместным, чуждым и нежелательным элементом природы.
«Интересно, какие элементалы одушевляют эти горы, - подумал Дедал, - наверное, они похожи на гномов, или, наоборот, на колоссов».
Ему вдруг вспомнилось последнее путешествие с Икаром в горную Самофракию, где он увидел в храме карибов большое количество любопытных глиняных божеств, многие из которых из-за их неправильной формы можно было принять за стихии природы. Дедал даже сделал тогда зарисовки. Странный это был храм…, как и его обряды, дети принимали участие в мистериях наравне со взрослыми, а преступники, сумевшие добраться до него, освобождались от преследования. Дедал вдруг отчетливо вспомнил ощущение, которое пережил там, да, и не он один. Всякого, кто входил в тот храм, начинало одолевать веселье. Был там, например, бог, стоящий вертикально, а напротив него богиня вниз головой. Понять эту символику мог только человек, знакомый с принципами божественной астрономии, много позже Дедал догадался, что таким образом наивные самофракийцы, сами того не ведая, открывали понятие универсального равновесия. Кто направлял их? Чья более могущественная рука протягивала с помощью этих, незамысловатых на первый взгляд, мистерий ключ к космическим тайнам?
«Сколь многое мне было дано! Сколько дверей готово было открыться предо мной! – Тоскливо подумал он, - я стоял на пороге приобщения к великим знаниям! Столько осталось неосуществленных планов, задумок. Все рухнуло в один миг. Где теперь, мои рисунки, чертежи, эскизы! Должно быть, валяются в пыли никому ненужные, да и вообще… цел ли мой дом…».
Он вдруг остро ощутил, как скучал все это время по творчеству, словно ножом по сердцу полоснула тоска по громадной благоустроенной мастерской, по роскошному огромному дворцу с фонтанами, бассейном, уютной мраморной термой, сооруженной по его собственным чертежам. Даже по своей сварливой и горластой жене Лидии он, оказывается, соскучился. Все перипетии, связанные с поспешным побегом и суета последних дней жизни заставили его на какое-то время забыть о прежнем комфортном существовании, но теперь, оказавшись в полной изоляции, Дедал вдруг почувствовал, что смертельно устал от скитаний на чужбине. Порой ему казалось, что это лишь дурной сон, надо только суметь правильно проснуться. В нужное время и в нужном месте, а не здесь, на Мегаланиси, где он мог рассчитывать только на участь раба, пусть даже дорогого, желанного и востребованного.
«Сначала я покрыл свое имя бессмертной славой, потом несмываемым позором, но что окажется более живучим, что перевесит – слава или позор? Что вспомнят потомки в связи с моим именем? И вспомнят ли вообще, кто был Мастер Дедал?».
Неожиданно Дедал ощутил в свежем морозном воздухе некую странную примесь. Это был запах ароматического дыма, сердце его учащенно забилось, так пах ладан, воскуряемый в Храме Осириса! Нигде и никогда больше не доводилось ему обонять подобного аромата.
«Неужели здесь поблизости есть кто-то еще! – Воскликнул он радостно, - я должен разыскать этих неведомых соседей, надо идти на запах, там может быть спасение!».
Острым глазом художника, привыкшим замечать мельчайшие детали пейзажа, Дедал различил едва заметный выступ, не шире двух локтей, тянущийся вдоль тела огромной скалы над глубокой опасной пропастью и, огибая ее, исчезающий за поворотом. Таинственный аромат доносился именно с той стороны, повинуясь порывам ветра. Дедал набрался храбрости, помолился Гефесту и начал осторожно продвигаться по узкому уступу, вцепляясь заледеневшими бесчувственными пальцами в острые камни, осторожно перебирая руками, стараясь не смотреть вниз.
Наконец, его усилия были вознаграждены, и он оказался на другой стороне островерхого пика. Его взору открылась небольшая ровная площадка, посреди которой пылал яркий костер. У огня стол человек, с его плеч ниспадала до самых пят плотная старая, видавшая виды хламида, а длинные седые космы, легонько шевелил ветер. По всей видимости, человек готовился совершить какой-то обряд и время от времени бросал в огонь щепотку ароматической соли. Радом с костром прямо на земле лежало несколько плотно скрученных свитков пергамента и папируса. Подойдя немного поближе, Дедал различил слова страстной молитвы, произносимой на египетском языке.
- Прости, Наставник, но тогда мне казалось, что я получил от тебя все, что ты смог мне передать. – Откровенно признался Дедал. – Я был молод, горяч, жаждал знаний, но не видел, чему бы мог еще научиться от тебя.
- Бедный мой мальчик! – Горячо воскликнул Ихшотеп, - ты стоял только в самом начале пути! Разве может человек, не постигших хотя бы азов герменевтики, считать себя по-настоящему посвященным! Слышал ли ты о священной Книге Тота?
- Нет, - отрицательно покачал головой его бывший ученик, но в его голосе не прозвучало ни малейшего любопытства.
- А ведь именно она содержит секреты процесса, посредством которого человечество может быть возрождено. Если постичь символы, в ней содержащиеся, и знать, как их использовать, то получаешь неограниченную власть над духами воздуха и подземными божествами. И еще спрошу я..., - бывший жрец прерывисто вздохнул, - жил ли ты с «Законом Маат» в сердце? Жена Тота держит в своих руках мировой порядок, неукоснительно следя, чтобы на земле был соблюден принцип истины, справедливости и вселенской гармонии, или ты надеешья избежать ее суда, забыв о том, что так же смертен, как и любой из людей?
- Я что-то слышал об этом..., - промямлил Дедал, - но говорят так же, что Маат милосердна к людям, она – сама Любовь...
- Плохим я был тебе наставником, если не научил прежде всего почитать Закон Маат, - воскликнул бедный изгой, падая перед бывшим учеником на колени. – Прости меня, если сможешь..., я обязан был предвидеть..., но еще не поздно призвать богиню, она поможет тебе избежать бесчестных ситуаций. Проси ее о защите от темных и низменных энергий!
- Это ты меня прости, Наставник! Как же я был глуп! – Дедал взволнованно вскочил на ноги и нервно начал ходить вокруг костра, прикидывая, однако, в уме, как бы ему разговорить Ихшотепа, чтобы выведать у него ту информацию, в которой он сейчас так остро нуждался. – Но сделай скидку на мою тогдашнюю молодость и неопытность, я хотел бы вернуться к нашим занятиям, если ты, конечно, можешь забыть…
- Это не так просто сделать, - задумчиво проговорил Ихшотеп, - ведь нам трудно будет возродить мистерии, мы может пойти только путем медитаций и устной передачи знаний, а это совсем не то, что доподлинный ритуал. Тебе необходимо пройти длительное очищение. Определенные участки мозга стимулируются лишь секретными процессами в мистериях, которые позволяют расширять сознание и дают возможность видеть Бессмертных, пребывать рядом с ними. Ты ведь даже не прикоснулся к тайнам Арканов…, все знания увязаны друг с другом, и постигать их нужно последовательно, это как подъем по крутой лестнице…, нельзя перескакивать через несколько ступеней, ибо рискуешь сорваться в бездну.
- Что ж, если ты так считаешь, - с лицемерной печалью в голосе произнес Дедал, даже не пытаясь скрыть своего разочарования. – Чем же ты питаешься в этих диких местах? – Резко изменил он тему разговора, полагая вернуться к нему позже. – Я бы никогда не признал тебя, если бы не твой голос, который остался по-прежнему проникновенным и…
- Я собираю коренья, травы, когда наступает сезон, сушу дикие фрукты, заготавливаю оливки, даже масло из них научился выжимать специальным приспособлением. – Прервал его Наставник, почувствовав, наконец, неискренность. – Много ли надо еды человеку в моем возрасте? А здесь ее в избытке, уверяю тебя. Теперь я хотел бы услышать твою историю. Как ты оказался в этих безлюдных горах?
- В другой раз, - уклончиво ответил Дедал. – Нам предстоит теперь часто видеться, а сейчас я должен вернуться, меня могут начать искать, и ничем хорошим это не кончится ни для меня, ни для тебя. Это длинная и печальная история. Скажу в двух словах, что одна очень знатная особо влюбилась в меня смертельно, и держит тут, чтобы я не сбежал. А что делать, - он притворно вздохнул, - я не свободен, моя рабская доля не дает мне возможности выбора. Мне пора, ответь только на один вопрос, какой ритуал ты готовился исполнить, когда я появился возле твоего костра?
- Я хотел сжечь самое бесценное – знание, запечатленное на этом папирусе, - вздохнул Ихшотеп и отер слезу. – Мне ли не знать, что нет большего преступления, чем сжигать книги! Но то, о чем там написано, может принести непоправимый вред человечеству, если окажется в руках нечистых.
- Ты меня пугаешь…, - Дедал, собравшийся, было, уходить, снова вернулся к костру. – Должно быть, там и, правда, содержится нечто ужасное, если ты решился предать огню свои записи!
- Когда-то я рассказал тебе много лишнего, и теперь горько об этом сожалею. Я осмелился отравить твой разум несбыточными фантазиями, и не желаю подвергать такой опасности кого-либо еще, потому и решил превратить листы папируса в пепел, который, затем, развею в этих горах, ибо даже он может представлять опасность в руках непосвященного человека. Я чувствую, что близится мой смертный час, и решил, наконец, исполнить свой долг перед человечеством. Ведь однажды именно эти знания уже послужили причиной гибели могучей цивилизации.
- Но как знание может погубить цивилизацию!? – Воскликнул Дедал, обуреваемый любопытством. – Ведь оно должно способствовать прогрессу и процветанию!
- И, тем не менее, это так, - печально вздохнул Ихшотеп. – Достигнув точки наивысшего процветания, жители этого государства сделались изнеженными, пресыщенными, их фантазии принимали все более извращенный вкус. Тогда ученые-жрецы ради обогащения и славы начали ставить эксперименты над самой Природой. Сначала это была селекция растений, население росло, и народ постоянно нуждался в продуктах питания. Потом ради удовольствия элиты, они начали скрещивать разные виды животных, выводить диковинные породы домашних питомцев, на потребу развращенной публике. Затем, додумались до идеи расширения своих владений путем прямой экспансии и выдумали завоевательные войны, для которых было необходимо все большее количество выносливых и жестоких воинов. Тогда эти, с позволенья сказать, «умельцы» придумали способ скрестить человека с животным, чтобы он стал более агрессивным, беспощадным и неутомимым. Это-то и привело их к гибели, ибо такие особи не имеют души, а Создатель не планировал подобных экспериментов, и пресек их преступную деятельность. Их цивилизация исчезла в морской пучине, но они сумели спасти религиозные и научные знания, которым обладало жречество. Отголоски их ритуалов сохранились почти во всех религиях мира. Однако мы переняли у них не только искусство, ремесла, философию, науку и религию, но также и ненависть, страсть к распрям, воинственность и извращенность. Когда-то я имел неосторожность снять копии со стел, стоящих в Египте, но теперь пришло время их уничтожить, об оригиналах же позаботится время...
Дедал сразу догадался, о чем идет речь, и стал лихорадочно обдумывать способ, который помог бы ему завладеть записями Наставника.
- Может быть, ты и прав, - сказал он, как можно более серьезно, желая подыграть старому жрецу. – Я на твоем месте поступил бы точно так же. Скажи, - осторожно продолжил он, - ты помнишь мою юношескую мечту построить Лабиринт? Я тогда все носился с конусообразной раковиной, доставшейся мне чудесным образом. – Дедал засмеялся деланно и неискренне. – Как я был наивен, если думал, что могу разгадать загадку раковины, полагая, что из нее есть выход!
- Да, ведь нет ничего проще! – Воскликнул Наставник. – Просверли небольшое отверстие в ее оконечности, привяжи волос к муравью и пусти его внутрь раковины, ты увидишь, что он найдет дорогу наружу!
- Ты и впрямь так думаешь, - Дедал в изумлении уставился на Ихшотепа, - почему же ты не сказал мне этого, когда я был молод?
- Я не хотел влиять на твое творчество…, ведь только оно делает человека поистине свободным, и никто не имеет права гасить его огонь, даже Наставник, нет, тем более Наставник!
- Не провожай меня, тебе пора отдохнуть, - сказал Дедал, поднимаясь во второй раз и незаметно поднимая с земли острый камень. – Обнимемся на прощанье, не знаю, когда мне удастся вырваться еще раз…
Ученик и Наставник обнялись. Дедал поднял руку и вполсилы нанес Ихшотепу удар по затылку. Почувствовав, что тело жреца обмякло на его руках, он отнес старца в пещеру, заботливо уложил на жесткое аскетическое ложе. Оторвав от своей туники полосу ткани, Дедал туго перевязал ему голову, чтобы не допустить сильного кровотечения, приговаривая в полголоса:
«Ничего страшного, небольшое кровопускание еще никому не причинило вреда, ты же сам меня этому учил. Я не допущу святотатства, никому не позволено сжигать книги, даже, если в них содержится откровенная ересь!».
Затем, он быстро схватил кучку свитков, заткнул их за пояс и направился к месту своего обитания.
Вглядываясь до рези в глазах в листы, сплошь покрытые странными иероглифами и символами, Дедал бормотал:
«Неужели все напрасно! Мне не прочесть этот текст…, не постичь таинственных его знаков, еще один тщетный шанс, еще один несмываемый грех на душе. Ах, как бы мне сейчас пригодился добрый глоток Божественного Ойнаса! Был бы здесь Либер, он бы мне помог…».
- Меня кто-то звал? – Услышал Дедал знакомый насмешливый голос у себя за спиной.
Он резко обернулся, и его глаза напоролись на острый как клинок взгляд Диониса.
- Как…, как ты здесь, как ты сюда попал? – Пролепетал Дедал, загораживая от непрошеного гостя похищенные листы.
- На, глотни разок, - все так же насмешливо проговорил его гость, протягивая ему канфар с Неизреченной Лозой, и не отвечая на заданный вопрос. – И сделай то, что должно. Но помни, я бы ни за что не стал помогать тебе, если бы мои планы не совпали с планами этих возлюбленных дочурок Гекаты, которым ты теперь преданно служишь. А ведь я тебя предостерегал! Но ты же у нас самый умный…, хватит с тебя одного глотка, ишь, присосался, оставь и другим немного.
Дионис забрал у Дедала свой сосуд, брезгливо обтер горлышко белоснежным гиматием и плотно закрыл пробкой.
Не успел Мастер опомниться, как того уже и след простыл.
«Может, мне все это примстилось…, - пробормотал Дедал, протирая глаза. – Был ли здесь Либер?».
Он перевел взгляд на развернутый свиток, лежащий перед ним, и обомлел: на папирусе засветились знаки и символы, проникая прямо в разум, он понимал их без малейшего затруднения! Теперь Дедал знал, как заставить Минотавра ожить, и чувствовал в себе силы к тому, чтобы заплатить ту цену, о которой шла речь в таинственном тексте.
Глава тринадцатая
Лабиринт Света
Какой звучал Божественный Клавир,
Когда из Ничего рождался Мир!
Как тьма вокруг ощерилась сурово,
Когда в ней запульсировало Слово!
И результат Божественной Игры -
Галактики возникли и Миры!
О Творчество - ты радостное бремя!
Настал твой час: так появилось Время.
В земных анналах есть немало книг,
Где говорится, как наш мир возник:
Родился Змей с крылами на плечах,
О трёх необычайных головах -
Бык, Лев, а между ними Божество -
То вечно юный Эрос! Для него
Свершались жертвы первыми богами,
Возникли люди под его крылами.
Для тел его владычество ужасно,
И под Луною всё ему подвластно.
Он сковывает цепью вожделенья
Мужчин и женщин с самого рожденья,
Но если мало страсти эманаций,
Он примет дань кровавых сублимаций.
Затонет многое, но как подводный риф,
Останется Великий жить Трансмиф.
Пусть будут разбиваться об него,
Не знать, что делать с ним и для чего
Он в Океане Времени лежит
От глаз непосвящённого сокрыт.
Родятся зодчие, художники, творцы,
Свои построят храмы и дворцы,
Из тьмы веков, взывая и маня,
Пленит их искра нашего Огня.
Есть жажда Знаний, Творческий Порыв - Они однажды совершат Прорыв!
Оставив Дедала наедине со своими коварными замыслами, Дионис вернулся в тело быка, где, как он был уверен, его никто не потревожит. Уже несколько дней юному богу не давала покоя одна мысль, и он безответно теребил свои самые глубинные воспоминания, желая добиться озарения. Однако что-то ускользало из его памяти, какое-то событие, значительное и великое, к которому он был причастен еще в начале Времен, до того, как воплотился в теле ребенка-Загрея. Тогда он был только духом бесплотным, как все, что населяло этот мир, который еще не проявился в материи, а только едва наметился во тьме. Ничего не было. Только его Дух и тьма.
Неожиданно, словно подсказка свыше, в голове всплыла фраза из учения Гермеса, которое он оставил людям, когда еще ходил по Земле.
«И затем, из заточенного Света излилось таинственное Святое Слово, которое встало перед дымящимися водами. Это Слово – Голос Света – поднялось из Тьмы, как столп великий, а за ним следовал огонь и воздух, но земля и вода оставались неподвижными в глубине. Так воды Света были отделены от вод Тьмы, и воды Света образовали верхние миры, а воды Тьмы образовали миры внизу. Земля и вода смешались и стали неделимыми. Духовное Слово, которое называется Разум, простерлись над ними, вызвав бесконечное, беспорядочное движение».
Дионис возблагодарил брата своего единокровного за то, что он ниспослал ему в помощь эту мысль. Используя тайную технику, он последовательно освободил свое сознание от тяжести всех телесных ощущений, и его душа открылась таинствам высших сфер. Дионис погрузился в медитацию и сконцентрировался на занимающем его ум воспоминании. Перед его внутренним взором, словно светоч в кромешном мраке, вспыхнул и запульсировал золотой лабрис, озаряя лабиринт памяти.
«Лабрис…, обоюдоострая секира, ее можно представить в виде двух пар рогов священного быка, одна из которых направлена вверх, другая вниз. Лабиринт…, есть путь, прорубленный Лабрисом! Ну, конечно, как я мог забыть!».
В это мгновение он вспомнил все.
…Когда-то я был богом изначальных времен и отошел от Лона Отца моего. На Земле ничего еще не было сотворено, не обрело форму, ее окружал лишь мрак и непроглядная темень. Но было дано мне орудие – Лабрис – и именно им сотворил я этот мир. Я начал кружить среди мрака, описывая круг за кругом, рассекая темноту и прорезая в ней борозды своим двуострым оружием, желая искромсать ее в клочья. Дорога передо мной с каждым моим взмахом становилась все светлее и светлее, этот путь и был Лабиринт. Когда дошел я до самого центра тьмы, который и был целью моих деяний, то увидел, что секира изменила свой вид. Она превратилась в чистый Свет, я держал в своих руках пламя, огненный факел, ярко освещающий все вокруг! Произошло двойное чудо: одной стороной Лабриса я рассек внешнюю тьму, а другой – свою собственную, внутреннюю. Потому как невозможно, сотворив что-то великое или злое, не изменить при этом свою душу.
Создавая внешний свет, ты зажигаешь его и в своей душе, но, приумножая внешнюю тьму, ты погружаешь во мрак и свою душу, гасишь ее внутреннее свечение. Дойдя до центра Лабиринта, я достиг света внутреннего совершенства, уровняв его с внешним. В последствие люди опорочили священный культ Лабриса, сделав его орудием человеческих жертвоприношений и кастраций…».
Диониса вернул к действительности нежный голос Ариадны, но каким бы ни был приятным повод покинуть Небеса Обетованные, возвращение в реальность оказалось ужасным. Вес бычьей туши буквально придавил его к земле, и он громко взревел от тяжести и боли, причиненной этой неуклюжей массивной оболочкой.
- Что с тобой? – Испуганно вскричала девушка. – Ты не заболел?
Дионис с трудом поднял казавшиеся ему свинцовыми веки и печально посмотрел ей в глаза долгим проникновенным взглядом. Ариадна поняла его по-своему, истолковав этот крик как приветственный, и ласково погладила по кудрявой морде.
Она давно уже обнаружила пастбище, на которое приказал отогнать своего любимца Минос, и часто навещала его с ароматной охапкой свежей луговой травы. Дионис вздыхал про себя, но жевал сочные, слегка колющие зев стебли с благодарным отвращением, чтобы не обидеть милую Ариадну отказом, она же садилась рядом и доверительно сообщала ему все домашние новости.
Сегодня Дионису показалось, что она чем-то сильно встревожена, но девушка молчала, словно не решаясь начать разговор.
- Мама говорит странные вещи…, - смущенно вымолвила, наконец, Ариадна, искоса поглядывая на быка. – Она объявила себя новой Европой. Словом, ты должен будешь покрыть ее, как некогда Зевс, чтобы у вас родилось потомство. Что ты об этом думаешь? Разве такое возможно!
На Мегаланиси прибыл Мастер из Афин, его все называют здесь Дактиль, что означает «тот, кто создает». Так вот, мама приказала ему соорудить огромную бронзовую корову, прекрасную видом, чтобы ты, при виде ее, ощутил влечение. Она же скроется внутри, и таким образом произойдет ваше соитие.
Ариадна помолчала немного, словно ожидая ответа от своего безмолвного собеседника, потом продолжила:
- Он уже начал ковать корову! Ты только вообрази! Стыда не оберешься от всей этой истории, бедный папа совсем занемог от огорчения. Теперь, когда ты все знаешь, то не захочешь покрывать маму, то есть, корову и не станешь еще больше расстраивать отца. Он очень добрый, только слабый, а мама с тетей пользуются этим и постоянно им помыкают. Мне так жаль его.
Девушка быстрым жестом отерла со щек прозрачные слезинки тыльной стороной загорелой ладошки, и продолжила свой монолог:
- У папы столько хлопот сейчас. Он ищет женихов для нас с Федрой, наблюдает за тренировками Астерия, ведь скоро в Парфии состоятся спортивные состязания, и брат непременно будет в них участвовать! Он всех там победит, я не сомневаюсь! Что ты говоришь? Ну, да, ты со мной согласен, разумеется. Знаешь, мне иногда кажется, что ты все понимаешь и даже отвечаешь мне мысленно, как будто я даже слышу твой голос. Чушь, конечно, животные не могут думать и тем более разговаривать, но ведь ты особенный бык – носитель Лабриса! Да, кстати, Дактиль обещал папе построить недалеко от Кносса Лабиринт, это будет очень забавно! Спасибо тебе, что выслушал меня, как-то на душе посветлело.
Ариадна поднялась, снова поцеловала быка в переносицу и весело помчалась обратно, оставив Диониса наедине с его тягостными раздумьями.
«Дедал сможет построить только мрачную подземную тюрьму, а не храм для трансформации души. Это очень печально, потому что он имел все задатки для достижения высшей цели. Что ж, постепенно, от жизни к жизни его себялюбие разовьется настолько, что ему станет по плечу эта задача. Надо только подождать…, в целом, этот Дактиль, как его здесь прозвали, совсем неплохой малый, жаль, что он постепенно все глубже погружается в порок, тьма засасывает его как зловонное болото. Интересно, на ком остановит Минос свой выбор? Этой девочке необходим особенный муж…, боги начертали для нее необычную судьбу…, ее ждет священный брак с божеством, потому-то я могу быть спокоен, она все равно будет…».
Как ни бесновалась Кирка, торопя Дедала с осуществлением ее плана, дела шли не так быстро, как она мечтала. Три месяца миновали, не принеся желаемых результатов. Основная загвоздка состояла в том, что Дедала постоянно держал в тисках страх утратить способности, которые дал ему волшебный напиток Либера. Мастер прекрасно понимал, что снадобье лишь на некоторое время усиливает его возможности, и пребывал в непрерывном опасении, что они вот-вот иссякнут, и дверца в Небеса захлопнется, оставив ему всего-навсего жалкие крохи знаний, которые он успел перенести на бумагу. Но чем больше он боялся, тем сложнее ему было расширить свое сознание до необходимого состояния, чтобы произвести опыт в полном соответствии с описанием.
Наконец, с четвертой попытки он смог доложить Кирке, что все идет как надо и плод успешно развивается в коровьем лоне.
Однако тут возникли большие разногласия между сестрами на предмет того, сколько месяцев Пасифая должна делать вид, что вынашивает младенца, зачатого от быка. Как только она объявила, что понесла, «от Зевса, принявшего вид быка», мнения подданных разделились, и в государстве началось нечто вроде смуты. Брожение умов можно было определить скорее по половому признаку: женщины делали вид, будто несказанно рады, что матриархальному укладу, а, значит, и их владычеству в ближайшее время ничто не угрожает, хотя не слишком верили в такую возможность, как произвести на свет ребенка от быка. Мужчины же стойко приняли сторону Миноса, и осмелели до того, что кое-где уже раздавались призывы казнить царицу вместе с не богоугодным приплодом во чреве.
Пасифая постоянно тряслась от страха и не переставала пенять сестре за ее «идиотскую», как она выразилась, затею. Но тяжелее всего переносил свое положение Минос. Он выглядел совершенно расстроенным и потерянным, не поднимал головы, перестал посещать свою царственную супругу, которая ходила с высоко поднятой головой и ежедневно меняла накладной живот, чтобы доказать окружающим, что в ее лоне зреет некое божественное создание.
Царь окончательно перебрался на свою «брюхоногую ферму» и с головой погрузился в производство драгоценного красителя, со страхом ожидая окончания срока беременности своей жены. Где-то в глубине души он надеялся, что эта затея объявить себя «новой Европой» – полная чушь, и ничего страшного не случится. Пасифая произведет на свет очередное нормальное человеческое дитя, отцом которого, безусловно, является он – Минос.
Однако неприятности для двух сестер на этом не закончились. Видя, что все идет по плану, Дедал решил потребовать дивидендов. Ему не слишком улыбалась перспектива рабской доли, и Мастер решительно заявил, что, если Кирка не возьмет его в законные мужья, то он откроет правду. Второе условие, которое он выдвинул зависящим от его доброй воли женщинам, добиться от царя, чтобы тот назначил его главным зодчим всего своего государства. Условия, конечно, не были чрезмерно завышенными, но Кирка по свойственной ей строптивости, упиралась изо всех сил. Особенно, ее возмущало требование замужества, и она готова была сама идти на поклон к именитому зятю, лишь бы не возлагать на свою голову брачный венец.
В один прекрасный день обитатели Кносса могли наблюдать идиллическую картину: от дворца отъехала повозка, запряженная двумя волами, увозившая в сторону красильни добропорядочную дружную чету, нашедшую, казалось, между собой общий язык. Надобно сказать, что время для визита они выбрали не самое подходящее. Утром нерасторопный раб опрокинул чан с уже готовой к отправке краской. Ее оставалось-то всего лишь разлить по пифосам, запечатать именной печатью, да погрузить на судно, готовое отплыть в Страну Пирамид, и спустя двадцать один день они были бы уже там. Минос даже расплакался от досады, что потерял столько денег, но потом распалился так, как будто решил излить на голову и спину несчастно все свое недовольство жизнью, накопившееся за последние месяцы. Он вознамерился провести экзекуцию лично, хотя делал это крайне редко, и ему уже принесли орудие наказания, но именно в этот момент перед ним и появились свояченица со своим нареченным.
- Что? – Взревел Минос, выслушав просьбу Кирки, которая по тону скорее напоминала распоряжение. – Какой еще Дедал? Кто такой Дедал? Прохиндей, скрывающийся на моей территории от справедливого возмездия! Мне надо было самому привести в исполнение приговор Афинских властей, на глаза он мне не попался, потому и жив до сих пор! Слышал я, что он без моего ведома много чего здесь наизобретал…, просто у меня руки не доходили им заняться, да, и называли его все Дактилем, вот, я и не связал одно с другим. Кабы я знал, что это тот самый Дедал! Постой, а не ты ли грозился Лабиринт мне построить? – Неожиданно остывая, спросил Минос совершенно другим тоном. – Помню, как же, парнишка этот мне про тебя сказывал, как его…
- Либер, - услужливо вставил, наконец, слово Дедал.
- Может, и Либер, - пожал плечами царь. – Так можешь или нет, сооружение это возвести?
- Могу, - Дедал достал из котомки раковину, потом нагнулся к самой земле и, внимательно присмотревшись, осторожно подхватил двумя пальцами муравья. Затем, выдернул волос, мысленно похвалив себя, что так и не собрался постричься, и обвязал им насекомое.
Минос смотрел на его манипуляции с большом интересом. Запустив муравья в раковину, Дедал призвал всех к вниманию. Спустя некоторое время из малюсенькой дырочки, просверленной в самой верхушке, показались сначала два коротких усика, потом наружу выбралось и все продолговатое тельце, усиленно помогая себе всеми лапками, таща за собой длинный рыжий дедалов волос.
- Ладно, потом поглядим, черти, давай, - царь отчего-то нахмурился. – Но все равно – ты мой раб! Сделаешь – на волю отпущу, а нет - казнить велю, у нас дров хватит. - А про себя подумал: «Ежели не врет Пасифая, там ее позор и скроем…».
Глава четырнадцатая
Прощание с миром иллюзий
Мигом, как ужаленный пчелою,
Он вскочил и кинулся стрелою
На пригорок, быстро начертал
Лабиринт и сам его копал.
Он работал днями и ночами,
Землю рвал кровавыми ногтями,
Так трудился он немало лет:
Вход прорыл, а выхода всё нет.
Сто путей змеиных, сто дорог,
Но наружу выбраться не смог -
Был Дедал так немощен стар -
Вынес на руках его Икар.
И, изнемогая от бессилья,
Скрюченными, слабыми руками
Смастерил себе и сыну крылья,
Чтобы улететь над облаками.
То ль не прочным был материал...
Но Икар в морскую глубь упал,
Жертвой став за старого отца.
Гнев убил художника-творца,
Преисполнен зависти, Дедал
Жизнь без искры божьей доживал.
Мастерил гетерам безделушки,
Да детишкам делал погремушки.
В какой-то момент Дионис вдруг почувствовал, что смертельно устал от общества людей. Так бывает, когда взрослый долгое время находится среди грудных младенцев, тщетно пытаясь добиться взаимопонимания.
«Наверное, я слишком тороплю события, - пытался он объяснить себе перемену собственного настроения, - нельзя же посадить в землю семечко подсолнуха, а потом каждый день выкапывать его и проверять, насколько оно подросло. Так ведь и погубить недолго…, все равно хочется как можно быстрее видеть результат своих усилий, а его, как не было, так и нет. Ничего не изменилось, я не продвинулся ни на йоту! Учениками так и не обзавелся, один Тесей в перспективе наметился, но в очень отдаленной. Судя по рассказам Ариадны, эти кефтиу беспросветно наивны…, надо запастись ангельским терпением, чтобы дождаться, когда они повзрослеют.
На Олимп что ли наведаться, узнать последние новости? Там всегда обо всем знают из первых рук, потому что сами порой провоцируют некоторые события и поступки людей, подстрекатели! Наверняка братец Гермес поможет мне подобрать несколько кандидатур в ученики, он ведь давно имеет свою школу, его мистерии одни из самых почитаемых…, люди валом валят, чтобы поучиться от него. А тут пусть пака все идет своим чередом: Дедал создает Минотавра по рецептам древней цивилизации, копает Лабиринт без Священного Лабриса, Кирка с Пасифаей дурят людям головы и крутят Миносом, как хотят, а Ариадна…, пусть девочка просто растет. Я еще вернусь, когда этого потребуют события! Довольно изображать из себя Дар Посейдона! По мне и человеческое-то тело достаточно тяжелое, а таскать на себе этакую тушу никаких сил не наберешься. К тому же травы я наелся на всю оставшуюся жизнь! В жертву меня все равно приносить не собираются, хотелось, конечно, обставить все как можно эффектнее, да и покончить разом со всем ведьмовством, но не вышло.
Ба! Кто это к нам идет? Кажется, Дактиль собственной персоной…, интересно, что ему понадобилось от белого быка? Неужели догадался?».
- Ну, что, скотинушка безмозглая, - снисходительно проговорил Мастер, суя прямо в мягкие губы животного пучок сухой колкой травы, - наконец-то я тебя нашел. Скучаешь тут в одиночестве? Надеюсь, твою репутацию не слишком опорочило соитие с царицей? Теперь жди потомства, твой отпрыск будет править эти островом, гордись!
Дедал достал из-за пояса рулон папируса и, время от времени, поглядывая на бычью морду, стал быстро наносить на него расположение кругов.
«Не знаю, насколько это мне поможет, - бормотал он, прикусив от усердия губу до крови, - но рисунок занятный, даже, я бы сказал, очень занятный! Потом начерчу его прямо на земле, увеличив, конечно, до нужных размеров, и буду копать по этим линиям. Здорово! Не бывать мне твоим рабом, царек, власть творчества выше любой другой власти! Денег, владычества, силы, даже знатности рода! Если о тебе и останется память в истории, то только благодаря тому, что на твоем паршивом острове сам Мастер Дедал построил Лабиринт!».
Слушая велеречивые рассуждения зодчего, Дионис решил подшутить над ним немного: всякий раз, как тот склонялся над листом бумаги, желая, как можно с большей точностью запечатлеть на нем все извивы и повороты, он легонько шевелил кожей на голове и немного менял направление линий. Поначалу Дедал терпеливо затирал эскиз куском сухого хлебного мякиша, потом отшвыривал испорченный лист и начинал все заново.
- Что за черт! – Воскликнул, наконец, он в сердцах. – Ничего не понимаю! Почему рисунок все время меняется? Ты что ли головой своей вертишь, тварь бессловесная? Папируса на тебя не напасешься, вон, сколько драгоценной бумаги испортил. А ну, лежи смирно, не то пущу тебе кровь, с мертвой натуры рисовать удобнее!».
Наконец, в общих чертах чертеж Лабиринта был готов, и Дедал помчался воплощать свои планы в жизнь.
Дионис с грустью смотрел ему в след и думал:
«Бедный, ты, бедный! Жаль мне тебя, своими руками все погубил…, а ведь каким учеником мог бы мне стать!».
С этого дня о белом быке никто больше не слышал на Мегаланиси. Все решили, что он, исполнив свое предназначение, вернулся в море. Минос вздохнул с облегчением, так как уже не единожды пожалел, что не вернул морскому богу его дар, принеся прекрасное животное сразу в жертву Посейдону. Кирка досадовала, что ей не удалось предъявить быка в качестве доказательства отцовства сына Пасифаи. Одна только Ариадна оплакивала исчезновение своего друга искренне и безутешно. Долго еще стояла на лугу в одиночестве медная корова, все более покрываясь от дождей и влажного морского воздуха зелеными пятнами патины, напоминающими паршу.
Перед тем, как покинуть Мегаланиси на неопределенный срок, Дионис решил навестить Ихшотепа, чтобы удостовериться, что беспомощный немощный старик, действительно, идет на поправку. Время от времени он посещал его, делал перевязки, приносил немного свежих овощей, фруктов, легкого мяса, кормил из своих рук, поддерживал огонь в очаге и следил, чтобы у его ложа всегда была в избытке свежая вода. Бедняга, казалось, даже не понял, что с ним произошло, память даровала ему спасение от чудовищной реальности – предательства любимого ученика. Первые дни после нападения он в бреду призывал Дедала, и все пытался горячо убедить его отказаться от идеи создать искусственного монстра, но постепенно, по мере того, как Ихшотеп приходил в себя, он, словно забыл о встрече с Мастером, и даже не произнес ни разу его имя. Диониса это радовало, ибо забвение избавило Верховного Жреца Храма Осириса от одного из самых горчайших разочарований в жизни.
Однако привычки, усвоенные им во времена более отдаленные, он, по-видимому, сохранил, так как ежедневно совершал четырехкратное омовение рук и горячо молился своим богам. В последнее посещение Дионис несколько раз поймал на себе внимательный осмысленный взгляд Ихшотепа, и, поскольку он не был уверен, суждено ли им свидеться еще раз, то решил бросить пробный камень.
- Эвохе! – Приветствовал юный бог своего подопечного, входя под низкие своды его обители.
Глаза Ихшотепа озарились радостью встречи, он смиренно поклонился, услышав из уст гостя приветствие, которым обменивались между собой одни только мисты, и почтительно произнес:
- Я еще в прошлый раз узнал тебя, ты – Великий Ловчий, брат Ибисоголового!
- «Ибисоголовый»? – Изумился Дионис. – Это еще, кто таков?
- Этим тайным именем мы называем Триждывеличайшего Гермеса.
- Странное имечко, в толк не возьму, что общего между моим братом и этой диковинной птицей? Хотя я никогда ее не видел, но… сравнивать бога с пернатым существом…, это уж как-то чересчур, ладно бы еще с орлом или грифом, но при чем тут ибис…
- Да, мы чаще всего изображаем Гермеса с телом человека и головой ибиса, считая его Повелителем Божественной Книги и Писцом Богов. Это изображение досталось нам по наследству от Великих Переселенцев.
- Говоришь сплошными загадками…, так, ты знаком с Гермесом! – Воскликнул Дионис, весьма удивленный словами жреца. – Какая удача, я как раз планировал повидаться с ним в ближайшее время. Может быть, ты знаешь, где его найти?
- Триждывеличайший всегда за завесой мистерий. – Услышал он в ответ еще одну загадочную фразу, ничего ему не объясняющую.
- Я слышал, он подался в Учителя, - не слишком почтительно усмехнулся Дионис. – Кто бы мог подумать! А ведь таким шалопаем рос! Был резвым мальчонкой, изрядно плутоватым, мог стянуть что-нибудь при случае, но никогда не считал себя виноватым. Отец не единожды делал ему выволочки за его проказы, но это не давало видимых результатов, он даже Геры не боялся, а уж та никогда не упускала случая отомстить пасынкам. Однажды будучи еще совсем малюткой угнал у Феба полста быков из стада, а взамен подарил ему лиру из панциря черепахи собственного изготовления, считая такой обмен вполне равноценным, да еще семиствольный авлос в придачу. Аполлон, правда, не сетовал, взял инструменты и отправился музицировать.
- Божественный путь никому неведом, - немного укоризненно произнес Ихшотеп, не смея поддерживать разговор о великом Учителе в подобном тоне. – Вы братья, и у вас свои отношения, я же не в праве даже слушать тебя. Ведь для меня он величайший из всех мудрецов, жрецов и царей.
- Ты прав, старик, не буду вводить тебя в искушение, - примирительным тоном ответил Дионис. – Но рассказать, чем знаменит Ибисоголовый, ты, надеюсь, можешь?
- Множество непревзойденных деяний мы числим за ним, но главное – он родоначальник мистерии, позволяющей видеть Бессмертных и находиться рядом с высшими божествами. Из всех созданий Гермес наиближайший к Богу, недаром вы, олимпийцы, тоже называете его Посланец Богов. Он открыл людям медицину, алхимию, астрологию, магию, геометрию, усовершенствовал календарь, и вывел секретную формулу духовного, умственного и физического возрождения, известную как алхимия души, - всех его заслуг не перечесть и даже не упомнить. Разные народы почитают Гермеса под различными именами, но это не меняет его сути. Евреи называют его пророком Енохом, греки Кадмом, мы же, египтяне, почитаем эту возвышенную сущность под именем Тота, который записывает на восковых табличках результат взвешивания мертвых душ в зале Осириса. – Неожиданно Ихшотеп смутился, низко склонил голову и едва слышно добавил, - однако за Осириса мы почитаем Великого Ловчего. Я не достоин даже говорить с тобой и лицезреть тебя, ведь смертному трудно представить, что он запросто беседует с богом, даже если тот является ему в человеческом обличье…
- Вы сравниваете меня с Осирисом? – Искренне изумился Дионис. – Чем же знаменит этот бог и что между нами общего?
- Осирис – бог страдающий. Он – царь подземного мира, которого, как и тебя разорвали на части. С тех пор он олицетворяет для нас реку Нил, а Исида – его сестра-жена есть ни что иное, как прибрежная Земля, которая начинает плодоносить после разлива. Ты уже обрел свою Исиду, свою Землю, которую должен оплодотворить?
- Я слышал, ты упомянул, будто Гермес основал школу мистерий? Чему же он учит и как? Открыто или тайно? – Оставляя его последний вопрос без ответа, спросил Дионис.
- Возвышенные истины сообщаются только инициированным, и тщательно скрываются от профанов, неспособных понять секретную мудрость пророков Страны Пирамид, которую манифестирует Сфинкс, надежно укрывая ее от праздно любопытствующих. Ключи же от тайных доктрин спрятаны за символами Непорочной Исиды. Закутанная с головы до ног, она открывает свою мудрость только немногим посвященным, прошедшим через суровые испытания, которые заслужили право предстать перед ней и снять покрывало с Природы, оказавшись лицом к лицу с Божественной Реальностью. Главное, чему учит Гермес, что человеческое тело, - гробница воплощенного духа. Мужское начало – есть активный, отдающий принцип, но его влечет к женскому принципу, пассивному и получающему, ибо из их союза получается разумное создание. От отца человек наследует божественный дух, огонь устремленности, бессмертную часть себя самого, которая и остается после смерти тела, данного ему матерью. На этом поле им, безусловно, управляют законы природы.
- Да, - с некоторой горечью произнес Дионис, - здесь вы намного опередили греков, и сумели предоставить Материи приличествующее ей место, не принижая и не подавляя ее при этом, а тут у нас Дух все еще туго спеленат и находится под абсолютным контролем Ужасной Матери. Особенно, на Мегаланиси мужчины не хотят взрослеть, их Дух кастрирован Священным Лабрисом. Я пытался как-то повлиять на ситуацию, но даже богу не по силам действовать водиночку. Мне необходимы последователи, единомышленники, ученики! Моя жертва влечет за собой только еще большую вереницу жертв…, возможно, я мало знаю о женском начале..., но хотел бы добраться до самых истоков, понять, откуда пошли эти искажения Божественных материнских энергий.
- Тайную мудрость Непорочной Девы Мира можно постичь из ее атрибутов. Отнесись к ней как к самой Природе и Матери всех созданий. Вглядись внимательно в ее причудливый облик. Великая Мать скоро обретет свою силу, как гласит Закон Маат: «Большие кошки не извиняются за свое могущество. Они зачаровывают, потому что в каждый свой шаг вкладывают силу». Люди подвержены влиянию Луны, особенно женщины, но не все могут – или не хотят – с ней договориться.
- Что проку в этих цацках и погремушках, тайных знаках и символах! Наверняка, в реальности все было намного проще и ужаснее! Я бы очень хотел поговорить об этом с братом. Возможно, тогда я бы знал, что мне следует делать и каким путем идти.
Неожиданно в самой глубине души он ощутил чьи-то слова:
«Мудрость, а не смерть является вознаграждением за добродетельную жертву, при которой человеческая душа, подвешенная в мире иллюзий и размышляющая о своей нереальности, получает вознаграждение. Ей позволяют самореализоваться. Ты не одинок, мистерия умирающего бога универсальна для его адептов и будет существовать еще много веков, в ней изменятся лишь имена богов, приносимых в жертву. Человечеству всегда будет нужен страдалец и мученик в качестве примера, но если люди захотят достичь подлинных высот духа, они должны пересмотреть свои взгляды на жертвенность, восприняв ее как ключ к искуплению и возрождению, как возможность метанойи. Совсем не обязательно идти к Создателю путем непрерывных страданий. Есть иная дорога, хотя и более длинная. Не проще ли воспользоваться Его энергией, которая окружает тебя со всех сторон и облегчает Путь? Те же, кто не поймет истинной природы величайшей аллегории жертвенности, никогда не станут мудрецами, постигшими Природу Бога. Я жду тебя в Египте, брат!».
Ихшотеп не прерывал молчания Диониса, видя, что тот погружен в свои мысли, да, и что он мог сказать богу, какой совет дать! Жрец с трепетом всматривался в его лик, ловил затуманенный взор, почтительно ожидая, что он заговорит первым.
Наконец, Дионис тряхнул буйными кудрями и ласково взглянул на своего подопечного.
- Что я могу сделать для тебя на прощанье, мудрец?
- Я бы хотел… отведать хоть один глоток твоего Божественного Ойнаса, - смиренно произнес Ихшотеп.
- К сожалению, я не прихватил с собой канфар, - ответил Дионис со своей обычной лукавой улыбкой, - но я наберу для тебя воды впрок, чтобы ты не испытывал нужды в момент жажды.
Он взял большой пифос, стоящий в углу пещеры, и направился к водопаду, а, вернувшись, поставил сосуд рядом с ложем Ихшотепа и сказал:
- Прощай, добрый человек, ты помог сегодня богу сделать правильный выбор.
- Тогда налей мне немного воды в мой черепок…, мне не по силам поднять этот огромный кувшин.
- Пей на здоровье! – От души рассмеялся Дионис и исчез.
- Да, это же вино! – Прокричал ему вслед жрец.
«Хорош бы я был, если бы не умел превращать воду в вино! - Сказал сам себе Дионис, спускаясь в низину.
Он шел, задумчиво опустив голову, продолжая размышлять над словами Гермеса. Внутренний контакт, установившийся между братьями в пещере Ихшотепа, еще не оборвался, и они продолжали вести мысленный диалог.
«Разве так все было задумано Создателем? Ведь он не мог замыслить Материю, творящую зло…».
«До ее сотворения Им была отлита форма, которая называется архетип. Он обдумывал ее долго, был очарован ею, стараясь ничего не упустить в Своем Замысле, и в момент творения неизменно держал ее в уме, постоянно сверяясь с ней. Затем, взял Слово, ты можешь представить его себе и в виде Лабриса, и вырубил им место в изначальном пространстве, где по этим формам отлил тела живых вещей, сказав при этом: «Я принес вам не мир, но меч!». Нижняя тьма, поддавшаяся двуострой секире Слова, превратилась в упорядоченный Универс. Так же создал Он Мужчину и Женщину».
«Откуда же проникло зло в Его Замысел? Когда, в какой момент?».
«Об этом мы поговорим в том самом месте…, я отведу тебя туда, и ты сам все вспомнишь…».
Диониса вернул к действительности звонкий, чистый серебряный колокольчик девичьего голоса, прозвучавший за его спиной:
- Юноша, ты не видел здесь прекрасного белого быка? Должно быть его украли, он не мог сам уйти…, ведь я так заботилась о нем…, так его любила…
Он остановился как вкопанный и резко обернулся, чтобы ответить на ее вопрос. Ариадна слегка отшатнулась, увидев звериную печаль в прекрасных глазах молодого человека. Вместо ответа Дионис спросил совершенно серьезно:
- Скажи мне, девушка, если бы тебе предложили в мужья героя и бога, кого бы ты предпочла?
- Только того, кого полюбила бы всем сердцем. – Искренне и не задумываясь, ответила Ариадна и быстро пошла в другую сторону, еще долго чувствуя на себе пристальный, внимательный взгляд незнакомца.
«Что ж, - говорил юноша сам себе, любуясь ее легкой, словно летящей походкой, - когда-нибудь ты станешь большой кошкой, обретешь силу, договоришься с Луной, тогда-то я тебе и понадоблюсь!».
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
РОДИНА
Глава пятнадцатая
Посланец Богов и Великий Ловчий
Сладким запахом парного молока
Манит родина меня издалека,
Земляникой и грибами дразнит лес -
Есть ли что-нибудь прекрасней отчих мест!
Дождь ли, вёдро ли, туман ли, белый снег -
К дому тянется с чужбины человек.
Горе, радость ли, разлука ли, печаль -
Землю отчую бросать навеки жаль.
Снится ночью на чужбине смех берёз,
Снится летом на чужбине снег-мороз,
Снится часто на чужбине кисть рябин,
Память болью выгоняет нас с чужбин.
На чужбине ты - оторванный листок,
Меж чужбиною и родиной - мосток
Из берёсты переброшен, из лубка,
Солнце родины светлей издалека.
И куда бы ни забросила судьба,
Сладким дымом манит отчая изба.
Дома слаще нам вода из родника,
Сладок хлеб, когда своя сожнет рука,
Дома ноша легче, груз не давит плеч,
На чужбине - слаще всех - родная речь!
Дома девки краше, кони ретивей,
Не ушёл ещё - вернуться бы скорей!
Дома воздух чище, небо голубей,
Дома - корни! Как прижиться без корней?
- Куда ты призвал меня, брат! – С трепетом воскликнул Дионис, оглядываясь кругом и внимательно озирая дикую, негостеприимную совершенно плоскую местность, отмеченную только множеством каменных возвышений разной величины.
- В Пустыню Воспоминаний, - с грустью ответствовал Гермес. – Теперь она занимает большую часть этого, некогда огромного и плодородного континента.
- Я слышу только стон элементалов, заключенных внутри этих известняковых столбов!
- Да, а вот это мои гермы! – Сказал Гермес с гордостью, подходя к четырем столбам восьми локтей в высоту, тесно прижатых друг к другу, и пытаясь обхватить их распахнутыми руками. – Самые высокие среди всех прочих. На восходе и в часы заката, тени от них достигают максимальной длины, принимая причудливые формы. Они помнят все, что здесь со мной было. Но ты можешь поискать и свои…, кого тут только нет! Пройдись среди них, и сразу опознаешь те, что принадлежат только тебе. Души, души, души…, когда настанет их черед прийти в воплощение, мир будет совсем другим, они не узнают и не вспомнят его таким, каков он был в те очень далекие времена. Ведь, когда души были заключены в тела, на этом самом месте находилось море. Как же трудно им придется! Бедные…
- Что ты хочешь этим сказать? Там, внутри этих каменных столбов заключены души?
- Конечно, нет! Но это хранилища памяти! – Воскликнул Гермес с доброй улыбкой. – Ты не совсем правильно назвал их элементалами. Это скорее кристаллы, содержащие в себе индивидуальную структуру души. Я назвал их Архетипы. Они возникают из ничего и берутся ниоткуда, в любое время и в любом месте, без малейшего внешнего повода, ибо каждой душе присуща своя, личная форма. Ее можно сравнить с осью кристалла, определяющего всю его структуру. Он может быть большим или совсем крохотным, способен изменяться до бесконечности, иметь различное количество граней, сращиваться с другим, однако геометрические пропорции, лежащие в его основе, останутся неизменными.
Внешняя память о золотых веках, которые пережило в этом благословенном месте человечество, давно выцвела и поблекла в сознании новой расы, но стремления людей, хотя и очень слабые, все же свидетельствуют о внутренней памяти душ. Они знают, что существует лучший путь, потому как прошли его однажды сами! Записи о великих цивилизациях оказались захоронены вместе с континентами, которые ушли под воды огромных океанов. Они скрыты так же под руинами, оставленными после себя катаклизмами, как и в глубинах подсознания людей, ныне живущих на этой планете.
Эти записи остались в акаше, тонкой сверхчувствительной субстанции, «звучащем всемирном пространстве» – одной из первооснов материального мира, и могут быть прочитаны, изучены, даже возрождены! В каждом человеке опытный мистик может различить тонкую индивидуальную звуковую вибрацию, ибо звук – ничто иное, как Слово.
Сейчас историю человечества сузили до нескольких десятков тысячелетий, но есть отдельные личности, обладающие способностью видеть, которые могут с этим поспорить.
Души людей, населяющих некогда этот обширный континент, который они называли Му, что означает «Родина», сошли в мир материи, чтобы овладеть Временем и Пространством. Все мы хотя бы однажды воплощались здесь, просто сейчас тебе трудно узнать в этой безжизненной пустыне свою далекую цветущую Прародину. В течение ряда золотых веков мы существовали в детской чистоте и Любви друг к другу, в непричастности ко злу, в отсутствии себялюбия, и совсем не правда, что, не ведая зла, люди ведут жизнь пресную, монотонную и малопривлекательную! Это ложное утверждение! Напротив, отсутствие зла позволяло реализовать всю гамму творческой деятельности, все оттенки научных поисков. Самовыражение в любом виде науки и искусства было доступно каждому жителю этой страны. Их мистерии были отточены до последней мелочи, что позволяло им успешно подниматься по спиральной лестнице, открывая все новые и совершенные миры – обители Создателя, ждущие, чтобы их освоили.
- Как же проникло к ним зло? – Вскричал Дионис, слушая Посланца Богов с блестящими от восторга глазами. – Как такое могло случиться, если Сам Создатель позаботился о чистоте расы?
- Ты прав, Творец не планировал зло, чтобы оттенить добро. Как не включил в свой Замысел ночь для контраста с днем и светом. Начертано на одной из моих герм: «И город не имеет нужды ни в солнце, ни в луне для освещения своего; ибо слава Создателя осветила его, и светильник его – Агнец». Если б ты знал, как радостно бьется сердце, не знающее страха! Ведь подлинная Свобода приходит только с обретением власти над стихиями, как результат получения знаний о законах, которые ими движут. Однако не будем забегать вперед, в свой черед ты все узнаешь.
Люди, населяющие этот щедрый континент, видели свой путь от начала до конца, и судьба была не властна над ними, они знали исходную точку и конечную Цель – сравняться с Создателем, потому стремились на протяжении всей жизни увеличивать свой внутренний Свет, данный им при рождении. Они неизменно были готовы доказывать свое умение – реализовывать плоды науки и искусства, ибо это давало им право на вечную духовную свободу.
Они видели друг в друге Творца, и любили всех, кто разделял их Цель. Их правитель говорил: «Чтобы совершать хорошие поступки, надо научиться любить их».
- Выходит, жители Му не знали болезней, немощи тела и смерти? – Недоуменно спросил Дионис, - а, пройдя свой жизненный цикл на этой планете, возвращались «во плоти» к Создателю?
- Можно и так сказать, если тебе проще понимать их существование в материальных категориях. – Улыбнулся Гермес. – Пока человек не опустился до ощущения своей греховности и отделения от Истока, его энергия была привязана к энергии Творца, неизменно питалась ею. Они заключили, своего рода, соглашение: коль скоро, Бог отдавал все, что имел человеку, тот тоже возвращал всю свою энергию Ему. Равновесие между Макрокосмом и микрокосмом было совершенным: что Вверху, то и внизу. Разумно используя свободу воли, человек воплощал на Земле Замысел Создателя. Души поддерживали жизнь в одном теле тысячу лет, а после перевоплощения сохраняли память и способности, обретенные в прежних жизнях, включая мастерство, которого они достигли.
- А по какому принципу была организована у них совместная жизнь, или жители Му не знали семьи, а жили общиной? Но ведь они так же были озабочены продолжением рода?
- Семья у них, разумеется, была, держалась она на трех столпах: Веры, Надежды и Любви. В те времена отец являлся проводником энергии Творца, а мать почиталась полноправной хозяйкой дома, которая обеспечивает нисхождение духа в материю, зажигает небесные энергии, хранит их, чтобы сыновья и дочери могли пользоваться ими беспрепятственно. Каждый вид деятельности рассматривался как развлечение, помогающее воссоздавать и поддерживать в человеке самые лучшие качества. Соперничество служило соревнованием с самим собой, с целью превзойти собственные прежние достижения, призывая больше света и энергии Творца.
Лживо утверждение, будто человек грешен и тяготеет к низменным инстинктам, по природе своей он – благо и тянется к добру. Все члены общества проходили посвящение в Пирамиде Жизни. Установления и порядки их общества зиждились на космическом Законе, который Создатель запечатлел в каждом сердце.
- Но ведь от рождения людям даны неравные возможности и способности, нельзя же спрашивать со всех одинаково, - заметил Дионис.
- Да, ты совершенно прав! Души, недавно пришедшие в мир формы, обучались по очень строгой программе, соблюдая дисциплину и порядок получения знаний. В самом раннем возрасте они изучали основы наук о душе, развивали свои физические и метафизические данные, расширяли способности своего сознания исследовать Универс через Природу. Они постигали навыки взаимодействия со всеми существами, населяющими планету, путем концентрации на сердце и установление дуги, соединяющей все живое на континенте: растения, деревья, цветы, стихии, элементы. Непременным считалось овладение левитацией и алхимией. Дальнейшее образование учитывало уже индивидуальные склонности и способности граждан, давая Пылающий Меч только в те руки, которые этого, безусловно, заслуживают. Ведь он охранял священные энергии Древа Жизни и символизировал разделение пути между Реальным и нереальным.
- Как же можно давать знания о том, что не реально? - Изумился Дионис.
- Аллегорически, делая, к примеру, обязательным изучение космической истории и просмотр записей акаши.
Секреты Жизни надо искать, как внизу, так и Вверху. Превращая неблагородные металлы в золото, мы приумножим лишь земную красоту и богатство. Превращение же низшей природы человека в чистое золото духа даст ему возможность овладеть не только духовным миром, но и господство над миром материальным. Ангелы небесные не могут отказать божественному Алхимику в человеке, когда он протягивает руку, чтобы сорвать плод с Древа Жизни. Смысл этой аллегории довольно прост: принципом плоти и крови невозможно поддерживать небесное сознание. Человек должен стремиться к совершенству духа и забыть, что он органичен возможностями пяти органов чувств. Только тогда он получит способность видеть, что сама Природа держит над ним рог изобилия, полный света, готовый излиться на него, когда будет произнесено магическое слово…, разве может что-то в этом мире сравниться с получением Божественной энергии! Поверь, это – непреходящее наслаждение, не сопоставимое ни с чем! Просто люди давно забыли подобное переживание…
- Но ответь мне, Мастер Всезнайка, - с горечью выкрикнул Дионис, - как могло проникнуть зло в столь совершенное общество! Я тебя еще раз спрашиваю! Почему злоба, воинственность и жестокость вспыхивают в человеческом сознании и овладевают им? Почему непрерывность существования прерывается смертью? Почему гнев находит поддержку в нашей душе? Почему люди так бояться потерять свою индивидуальность, пусть даже порочную? Что им терять на самом деле кроме своих страхов и недостатков? Ведь то, что связано с Реальностью никогда не может быть потеряно!
- Вот ты сам и ответил на свой вопрос…, - с грустью сказал Гермес. – Все очень просто: человек должен сбросить с себя чары обольстительной мишуры, заменив их одеянием, сотканным из света. Пусть пока он не видит подлинной действительности, но у него должна быть вера, что однажды все ограничение останутся позади, и он узрит Истинный Мир.
- И все-таки, что же здесь произошло? Я хочу знать все…
- Вещь довольно банальная…, невиданный всплеск эгоизма. В центре главного мегаполиса стоял Храм Жизни, и еще двенадцать подобных ему поддерживали энергетическое равновесие по всему континенту. В них происходили мистерии, инициации, обучение неофитов. Однажды Верховную Жрицу Храма Жизни обнаружили убитой прямо возле священного алтаря. Преступников не нашли. Все жители негодовали, требовали принять меры. После этого случая начали происходить странные вещи…, словно злой рок спустился на землю и исказил божественные энергии. Жрицы учредили культ умирающей и воскресающей богини, стали поклоняться хтоническим божествам, ввели оргиастические обряды. Мистерии и инициации почти прекратились, не осталось ни Учителей, ни неофитов. Народ устремился к обогащению, пристрастившись к роскоши, погрязнув в пресыщенности, правящая верхушка - к узурпации власти. Люди искусства и ученые возжаждали почета, славы, чрезмерного превознесения их заслуг. Семьи начали распадаться, воцарился разврат и извращения. Дети перестали почитать родителей и наставников. Словом, все скатились на уровень примитивного человеческого сознания, мало чем отличающегося от животного, они будто с ума посходили…, и так далеко отошли не только от состояния невинности, но и идеального общества.
- Куда же смотрело твое хваленое жречество? – С издевкой в голосе поинтересовался Дионис.
- Ты не поверишь! Первыми пали высшие жрецы! Их затаенное чувство превосходства над людьми уступило место духовной гордыне. Они с невиданным доселе энтузиазмом принялись делить сферы влияния, понося друг друга, призывая на головы соперников запрещенные проклятья.
Употребляя свои способности и высокое посвящение, жрецы создавали гротескные образы, способные к материализации, в частности, многие из этих герм принадлежат им. Ко всему этому добавилось смута в небесном воинстве, и восставший Люцифер «со товарища» были сброшены на землю, отлученные от божественной благодати. Падение было полным и окончательным, ведь нисходящая спираль необратима. Началась долгая ночь человечества, длящаяся по сию пору, и конца ей не видно.
- Но почему произошел такой всплеск эгоизма? Должно же быть этому разумное объяснение.
- Должно. – Еще более печально вздохнул Гермес, - но у меня его нет. Поищи, может быть, тебе больше повезет. Ведь ты – Великий Ловчий. Мне пора возвращаться, меня ждут к началу мистерии, ты… со мной?
- Нет, я бы хотел задержаться тут еще на какое-то время, если не возражаешь.
- Конечно, оставайся, сколько пожелаешь, с какой стати мне возражать? Ты ведь у себя дома…
Братья обнялись, Гермес исчез, оставив Диониса одного среди унылых белесоватых песчаных дюн и торчащих между ними причудливых нерукотворных герм. Он уныло побрел от одного столба к другому, размышляя над тем, что услышал про золотые века человечества, и машинально прислушиваясь к звукам, доступным одному лишь его слуху.
«Как он сказал? Нисходящая спираль необратима. Но ведь прозреют же они когда-нибудь. Должны…, если в каждом человеке есть искра Создателя, то рано или поздно она вспыхнет и разгорится. Первые коренные расы земли обрели свою бессмертную свободу благодаря абсолютному подчинению Закону Универса. Падение Человека началось здесь, на континенте Му. Затем последовал приход на нашу планету отсталых эволюций с другой планеты с их механистическими творениями, что повлекло за собой падение человеческого сознания почти до животного уровня. Все это произошло потому, что божье создание отступило от состояния невинности, в котором находилось прежде. Следует вернуть Создателю Его Сыновей! Но уже умудренными опытом прежних ошибок. Надо с чего-то начинать. Гермес делает все, что может, и мне пора действовать. Нельзя смотреть со стороны и пренебрежительно кривить губы, мол, какие вы мелки и подлые, как я вас презираю…, странный звук исходит от этого столба…, он совсем маленький, будто недавно вырос, всего два локтя…, что-то слабо колеблется внутри него в унисон с моими вибрациями. Неужели это моя герма, а в ней мой кристалл!».
Дионис сел на горячий песок, прислонился спиной к столбу, закрыл глаза и прислушался к своему внутреннему звучанию. Неожиданно перед его мысленным взором возникла невероятная картина.
Глава шестнадцатая
Мираж в пустыне
Страх зашифрован в человеке -
Он в нём с рожденья и навеки.
И даже творческий порыв
Лишь страхом держится в иных.
Страх смерти с самого рожденья
В мозгу и в сердце, в клетке каждой
Шифрует Хаос. Воплощенья
Не помнят люди. Жизни жаждой
Наполнен пафос бытия:
“Пусть все умрут! Но лишь не я!”
И чем мощнее этот страх,
Тем жарче плещется в стихах,
В картинах, музыке, скульптуре,
Совсем в посредственной натуре
Он обнажён, бесцветен, сер.
Возьмём посредников в пример:
Их страх пред смертью спрятан там,
Куда нельзя проникнуть нам.
И чем мощнее их творенья,
Тем выше перевоплощенья!
Горит в твореньях страха жар -
Неважно - молод или стар -
Бери его. Высокий разум
Творит и признаётся разом,
Что хочет тленья избежать,
Тем ставя на себя печать.
Мечта о бессмертье, та мощная сила,
Пред ней отступает костёр и могила.
В ней Логос приносится в жертву - во славу!
Прими эту жертву по вящему праву.
Живи постоянно ты в капище этом,
Будь рядом с художником, рядом с поэтом.
Лови среди дня, среди творческой ночи
Мгновенья, которыми мучился зодчий.
Чем жарче сияют крупицы таланта,
Тем жертвенник чище в душе музыканта.
Зевает посредственность, мается скукой -
Живи, неизменно питаясь наукой,
Высокие жертвы воистину святы,
За них сожжены, казнены и распяты.
Знай: творчество – шифр, зашифрованный страх,
Страх смерти, и ключ от него в небесах!
Он лежал на вершине невысокого пологого холма, поросшего густой шелковистой травой, и смотрел в мягкие синие-синие небеса. Воздух был так напоен ароматами медоносов и цветущих плодовых деревьев, что казался густым, сладким и слегка кружил голову. Слева неподалеку от него в своем поросшем невысоким кустарником русле тихо журчала река, плавно неся полные мощные воды к океану. Время от времени он слышал, как в ней плескалась крупная рыба, словно стараясь нарочно обнаружить свое присутствие.
Он поднялся и оглядел горизонт. Повсюду, насколько хватало глаз, перед ним простиралась изумрудная равнина, покрытая пышными пастбищами и возделанными участками полей. Отыскав взглядом небольшое озерцо, блестевшее неподалеку под лучами полуденного солнца как ясное голубое око некого доброго сказочного существа, опушенное вокруг низких берегов, словно ресницами, перистыми листьями папоротника, он начал неторопливо спускаться в долину.
У него была назначена встреча с Наставником, и он шел на нее с радостным сердцем, ожидая самых благоприятных известий. На днях он завершил свою экзаменационную работу, над которой упорно и вдохновенно трудился в течение двух лет, и теперь отдал ее на одобрение Совету Мудрецов. Чертеж Храма Великой Матери, задуманный им еще в самом начале цикла обучения, был, наконец, полностью готов, вплоть до самых мельчайших деталей. Сегодня Учитель обещал сообщить, заслужил ли он одобрение Старейшин, а так же, поручат ли ему возглавить строительство.
Правда, в самых сложных местах ему помогал отец – Великий Архитектор всех храмовых сооружений Му, - но совсем немного, только несколькими, брошенными вскользь замечаниями или осторожными советами. Отец никогда не имел привычки давить на сына своим авторитетом, и всегда давал полную свободу его буйному воображению.
Душа его пела и ликовала, еще бы, ведь теперь он станет полноправным членом Гильдии Великих Мастеров-Архитекторов, получит парчовый фартук и золотой циркуль. Мама наверняка испечет по такому торжественному случаю его любимый пирог с фруктами, и за родительским столом соберется вся их большая, горячо любящая друг друга семья.
Он невольно ускорил шаги, впереди него, плавно махая перед самым лицом ярко-синим оперением крыльев, как обычно, низко летела птица, с которой они подружились, когда он был еще ребенком. Однажды, бегая в густой траве, он поскользнулся, подвернул ногу и был вынужден провести несколько дней в постели. Тогда-то его и начал навещать птенец, едва научившийся летать. Несколько горстей отборных зерен быстро укрепили их отношения, и с тех пор они не расставались с Элли, - так он назвал свою пернатую подружку.
- Ну, что, Элли, как ты думаешь, одобрит Совет Мудрецов мой проект? – Спросил он со смехом синекрылое существо. – Ты всегда все знаешь наперед, ведь с небес и, правда, лучше видно…
Птица важно нагнула свою большую светло-серую голову с длинным клювом и издала нежный клекот, напоминающий счастливый беззаботный детский смех.
- Ты же знаешь, - продолжил он свой монолог, переходя почти на бег, - все храмы на нашем континенте не имеют крыш, чтобы лучи Ра могли беспрепятственно проникать внутрь в знак своей признательности народу Му, а я придумал нечто лучшее! Мой прозрачный собор из белоснежного резного камня будет снабжен системой внутренних зеркал, которые смогут отражать свет божественного солнца тысячекратно! Представляешь, Элли, как это будет красиво и величественно! Во всем внутреннем помещении не останется ни одного затемненного уголка, а каждая скульптура, каждая фреска будет освещена специально направленным на нее зеркалом, чтобы гений мастеров, их создавших, был представлен во всем блеске.
Словно понимая его слова, пернатая спутница опять рассмеялась весело и радостно, подражая обожаемому другу.
Добравшись до цели своего путешествия, он склонился к воде, осторожно раздвинул руками розовые прибрежные лотосы и плеснул в лицо, разгоряченное быстрой ходьбой, пригоршню воды, чтобы остудить свое нетерпение.
Последнее, что услышал Дионис в том чудесном мире, давно исчезнувшем с лица земли, был всплеск прохладной воды. Вырванный из потока воспоминаний именно этим сладостным звуком, он резко открыл глаза, вернулся к безрадостной реальности и вдруг почувствовал нестерпимую жажду. Где-то в глубине души некоторое время еще сохранялось, как послевкусие от глотка ароматного дивного вина, ощущение безмятежности и искренней Любви ко всему окружающему миру, пережитое им в мимолетном, но ярком воспоминании, чувство полного единения с Природой, людьми, а также состояние невыразимого счастья, которое он испытал в момент высочайшего творческого взлета.
Немилосердно палило солнце, словно вознамерившись сжечь своими лучами все живое, что еще осталось в этом диком пустынном уголке земли. Сухой обжигающий воздух поступал, казалось, прямо в мозг, оставляя после себя в обезвоженной носоглотке удушающий запах пыли, смешанной с пеплом. Дионис с трудом встал на затекшие ноги, огляделся по сторонам в поисках хоть какого-нибудь источника воды. Не обнаружив ничего похожего, юноша медленно побрел к кромке низкорослых кустов, темнеющих в отдалении, чтобы укрыться в их скудной тени.
«Зачем я взвалил на себя эту ношу в виде человеческой плоти и поклялся не прикасаться с своему Божественному Ойносу даже в минуты полного отчаяния! – В раздражении клял себя Дионис. – Теперь истошные вопли тела совершенно заглушают тихий голос разума и еще более робкий шепот души! Мне захотелось познать в полной мере, как ощущают себя люди, обладая всего лишь пятью органами чувств. Глупейшая авантюра! Сам Создатель едва ли когда-либо пользовался человеческим телом, иначе Он не сделал бы его столь несовершенным. «По образу и подобию», значит? Это вряд ли! Зубов хватает лет на тридцать, максимум, остроты зрения, приблизительно, на столько же, слух служит чуть дольше…, ладно, нечего на зеркало пенять, и все равно, Он мог бы проявить большую дальновидность и изобретательность. Наверное, торопился очень…, или консультанты были безграмотные, почему эти кусты все так же далеко от меня, как и в начале пути? Есть ли там хоть капля воды, хотел бы я знать…, как, впрочем, и на всем этом клочке земли, забытом Создателем».
Неожиданно в его ноздри начал проникать отвратительный запах тлена и гнили, а спустя некоторое время путь ему преградило зловонное болото. Дионис остановился и с омерзением зажал рукой нос.
- Ты же бог! – Прозвучал в глубине сознания чей-то ехидный презрительный голос. – Преврати эту смрадную жижу в искристое, прозрачное, ароматное вино и утоли им жажду! Что тебе стоит? Ты ведь все можешь.
- Нельзя сделать чистым то, что в основе своей является нечистым. – Ответил Дионис потрескавшимися до крови губами. – Нисходящая спираль необратима. Пусть я лучше умру от жажды в этой пустыне, но никогда не осмелюсь пойти против Закона Создателя. Отойди от меня!
В тот же миг болото исчезло, и Дионис увидел себя в роскошном цветущем саду. Везде, куда ни кинь взор, сияли чистотой прекрасные, совершенные розы, источая тонкий, благоуханный аромат. Повсюду было устроено множество фонтанов, а в прохладной тени пальм нежились на бархатной траве юные прелестницы в богатых пышных одеяниях, оставляющих, тем не менее, открытой тугие груди с розовыми сосцами. В глубине сада сквозь листву магнолий виднелся резной белокаменный дворец, украшенный золотом и драгоценными каменьями небывалых размеров. Бесшумно сновали слуги, разнося прохладительные напитки и сладости.
- Этот чертог может принадлежать тебе, ведь ты бог, и достоин жить в самом роскошном дворце, какой только можешь пожелать. Смотри, сколько прекрасных дев готовы ежеминутно доставлять тебе наслаждение и исполнять любой каприз, каждое желание, даже самое извращенное. Для тебя нет ничего невозможного, ты – властелин этого мира, твое могущество, власть, сила и богатство не позволят твоим врагам даже помыслить о том, чтобы завевать твое царство. Вся Ойкумена будет твоей, если ты пожелаешь, и ты можешь обустроить ее по своему желанию, вернув сюда былую славу Золотых веков.
- Нельзя поднять из праха то, что безвозвратно истлело. Истощенная почва не даст доброго урожая. Нисходящая спираль необратима. – Твердо сказал Дионис. – Только свобода воли может позволить человеку возродиться и стать поистине Человеком. Отойди от меня.
Неожиданно юный бог почувствовал, что некая невидимая, но могущественная сила поднимает его над землей. Он увидел мириады звезд, заполняющие Универс своим сиянием, и ощутил рядом с собой незримое присутствие Создателя. Все тот же голос, но ставший более настойчивым, произнес:
- Ты можешь разделить трон с Отцом твоим и править всем Мирозданием. Не будет имени более славного, чем твое. Во все грядущие века живые существа подчинятся тебе, станут славить тебя и почитать наравне со Всевышним. Но если ты откажешься, то тебе уготовано забвение и позор. Ты останешься в памяти человеческой богом презираемым и беспутным, а твой Неизреченный Виноградник превратиться в напиток порождающий порок и лишающий людей разума.
- Я не верю, что мой Божественный Ойнас перестанет воспламенять в сердцах людей творческий порыв! Этого никогда не случится! Он – суть Сам Свет и Небесный Огонь, возжигающий души неземным Пламенем, поднимающий их к Творцу и позволяющий стать равными с Ним! – Воскликнул Дионис в отчаянии. – Недаром говорят: «со-творение мира», это означает, что Создатель имел помощников, посредников в Своем Великом Замысле, без человека Он не создал бы этот мир, ибо некому было бы населять и обустраивать его, делать совершенным, украшать. Творчество бессмертно! Ведь любой творец создает нечто прекрасное не для себя, а ради ближних своих, иначе ни одно великое творение не имеет смысла! Ты лжешь, нечистый дух! Отойди от меня!
Он упал без чувств на песчаную дюну и забылся тяжелым беспокойным сном, полным ужасных, чудовищных сновидений.
Когда Дионис с трудом разлепил опаленные распухшие веки, светило уже клонилось к закату. Его бил озноб, вероятно, связанный с тем, что он провел несколько часов на солнцепеке, рот сковала сушь, губы потрескались до крови, а носоглотка была забита песчаной пылью. Подле него сидело небольшое странное существо в сплетенном из толстых зеленых волокон балахоне, и протягивало в длинных гибких пальцах деревянную плошку с густой мутноватой жидкостью, сочувственно глядя в глаза своими огромными расширенными зрачками. У него была бледная кожа светло-оливкового оттенка, но по лицу, лишенному растительности, невозможно угадать, к какому полу оно принадлежит. Прекрасно развитый череп позволял надеяться, что существо обладает разумом, вместе с тем, чрезмерно длинные по отношению к туловищу руки, свидетельствовали, что оно ведет образ жизни, скорее, приближающий его к обезьянам.
«Все-таки это самец, самка не решилась бы ко мне приблизиться, они более пугливы. Довольно смело держится, надеюсь, он не агрессивен…», - решил для себя Дионис, и с сомнением выпил белесоватую жидкость, оказавшуюся соком какого-то местного растения, невероятно ароматную и сытную, отчего по его телу вскоре разлилось приятное успокоение. Лихорадка прошла, и он снова устало прикрыл глаза, не желая возвращаться к этой реальности, пытаясь мысленно восстановить в уме картину цветущего, полного буйной зелени и чистейших водоемов континента, который населяли высокоразвитые существа с чистой детской душой. Однако ему так и не удалось расшевелить свое воображение, этому помешал звонкий быстрый щебет, перемежающийся с громким щелканьем. Дионис с удивлением понял, что эту своеобразную тираду произнес его спаситель, и главное – в ней содержится определенный смысл, ему, к сожалению, недоступный! Затем, он почувствовал легкое похлопывание по щеке теплой гибкой ладошки, и неожиданно цепкую хватку сильных рук на своих запястьях. Еще мгновение, и резкий рывок постави его на ноги.
Дионис с недоумением уставился на добровольного опекуна, в голове у него промелькнула мысль:
«У этого парнишки железная хватка! А ведь он почти вдвое меньше меня ростом!».
Существо опять быстро-быстро заверещало что-то непонятное, указывая длинным пальцем в западном направлении, предлагая, видимо, Дионису двигаться туда.
- Охота тебе со мной возиться…, как ты вообще нашел меня в этой пустыне…, - слабо возразил он, но покорно поплелся следом за своим проводником.
- Ты громко вибрировал, - услышал юный бог ответ, прозвучавший где-то в глубине его сознания, однако решил, что ему это просто померещилось.
«Надо же, от этого пекла, мне уже чудятся говорящие обезьяны, - покачал он головой, - еще немного времени под палящим солнцем, и я поверю, что этот тип обладает высокоразвитым интеллектом…».
На удивление быстро они достигли кромки низкорослых зарослей акаций, и на вознамерившегося, было, присесть в их тени Диониса, тотчас посыпался град возмущенных щелкающих звуков, и слов, произнесенных на вдохе, среди которых можно было отчетливо разобрать одной только, презрительно брошенное и повторенное несколько раз – «скрэб». Миновав это, действительно, не самое уютное место, путники проследовали к дальнему тропическому лесу, густо покрывающему небольшую возвышенность. Чем дальше продвигались они на запад, тем чаще на их пути начали попадаться небольшие группы невысоких деревьев, ствол которых, покрытый толстой корой, напомнил Дионису своей причудливой чрезмерно раздутой формой амфору, несущую на себе короткую чахлую крону. Здесь были, как солидные особи, так и молодой подрост, почва под которым образовывала пестрый ковер, искусно сплетенный из разнообразных мелких растений, а на ветках, почти лишенных листвы, в изобилии висели вниз головой спящие летучие мыши.
Чем ближе подходили они к густой стене эвкалиптовых деревьев, тем чаще спутник Диониса запрокидывал голову, и издавал щелчки, которые можно было отчетливо подразделить на четыре типа, видимо, предупреждая таким способом своих сородичей об их приближении. Неожиданно из лесных дебрей выскочили десятка два таких же существ и остановились, как вкопанные, с достоинством, без малейших признаков агрессии ожидая, когда путники подойдут к ним вплотную.
Дионис уже потерял счет дням, которые провел среди лемурцев, но так и не смог дать себе ответ на вопрос находится ли он в плену у этих милых гостеприимных существ, или волен покинуть их в любую минуту, когда только пожелает. Конечно, у него всегда оставалась возможность сделать это, воспользовавшись своими божественными способностями, но желание обнаружить на этом континенте следы присутствия Золотых веков и корни их падения удерживала Диониса от решительных действий. Ему хотелось выявить первоисточник зла, постепенно захватившего Материю, и он интуитивно чувствовал, что очень близко подобрался к разгадке, - искать следы катастрофы следует именно здесь, среди безмолвной одичавшей природы, успевшей уже залечить свои раны, да этих странных существ, лишь отдаленно напоминавших людей.
Довольно быстро Дионис научился понимать щелчки, которыми общались между собой лемурцы, а так же более-менее разобрался в их иерархии и системе ценностей, но он положил не торопиться обнаружить свою осведомленность до тех пор, пока не сможет до конца понять их отношения к нему. Хотя они вели себя доброжелательно и дружественно, но все же предпочитали держаться от чужака на почтительном расстоянии, не понимая, видимо, до конца, с какой целью он поселился в их скромном обществе.
В то время как сами хозяева леса обитали в переплетении густых древесных крон, устраивая там себе примитивные, но удобные жилища, они выделили ему место под постройку небольшой хижины, благо, материала для этого нашлось предостаточно.
Со временем Дионис узнал от своего спасителя, с которым поддерживал с тех пор самые дружественные отношения, что лемурцы являются аборигенами этого сравнительно небольшого материка. Они жили здесь всегда наравне с другими представителями хомо сапиенс, но с незапамятных времен пошли по иному эволюционному пути, предпочитая развиваться в тесной гармонии с природой, мудро и рачительно пользуясь всем, что она могла им предоставить, не разрушая ее. Они издревле учились не выделяться из среды обитания и не подстраивать ее под свои нужды, в силу чего лемурцы накопили множество уникальных знаний о местной природе, растительном и животном мире, а так же овладели своеобразной природной магией.
Несмотря на то, что их жизнь самым тесным образом переплелась с тропическим лесом, - они нуждались во влажном теплом климате и специфических продуктах питания, - лемурцы выжили после ряда чудовищных катаклизмов, уничтоживших несколько тысяч лет назад их некогда обширнейший континент. Эти «человекообезьянки», как их окрестил про себя Дионис, успешно приспособились к новым природным условиям, в отличие от своих более высокоразвитых соседей, сумевших покинуть материк в момент катастрофы, либо погибших вместе с ним. Обладая не слишком изощренным интеллектом, они остались жить на деревьях, отказавшись от употребления в пищу мяса и использования огня. Тем более что жаркий климат Лемурии – так они продолжали называть свою измененную естественными потрясениями родину, весьма способствовал поддержанию привычного им с незапамятных времен образа жизни.
Изобилие пищи, которую не нужно было добывать тяжким изнурительным трудом, споспешествовала тому, что лемурцы могли посвятить все свое свободное время воспитанию потомства и занятиям искусством. Почти все они были превосходными художниками, и, глядя на их картины, Дионис был поражен тем, что, постоянно живя в густой сени леса, где солнце почти не освещало землю, изображаемый ими мир был полон необыкновенно ярких и разнообразных красок. Ему показалось, будто они отражают какую-то иную реальность, бытовавшую здесь прежде и сохранившуюся несмотря ни на что в потаенных – реликтовых - глубинах памяти. Обладали лемурцы и неплохими вокальными данными, правда, их исполнение в силу особенностей речевого аппарата, едва ли могло восхитить изысканный вкус олимпийца. И Дионис немилосердно страдал, слушая долгими закатными часами самозабвенное хоровое или сольное пение своих хозяев, казавшееся ему чрезмерно монотонным. Однако выбора у него не было, и он старался изо всех сил не выказывать своего эстетического недоумения. Много позже он узнал, что лемурцы сначала видят цвет, и уж только потом извлекают из него ноту, а поскольку они постоянно живут в полумраке леса, то и музыка их лишена ярких красок.
Наверное, Дионис еще долго ходил вокруг да около, если бы не одно обстоятельство, позволившее ему вплотную приблизиться к желанной разгадке. С некоторых пор он стал замечать, что его хозяева, словно готовятся к какому-то дальнему и нелегкому путешествию. Они делали запасы пищи, которая может пригодиться в долгой дороге, их старейшие чаще, чем обычно собирались на совет и, громко щелкая языками, очевидно, горячо обсуждали все детали предстоящего маршрута, склонившись над большой старой красочной картой, выполненной на коре дерева.
Дионис и прежде видел эту карту, но она не вызывала у него особого интереса. На ней был изображен довольной дикий равнинный ландшафт, покрытый пучками высохшей травы и чахлыми низкорослыми кустарниками с горой алого цвета в центре. По правде сказать, он сначала даже принял ее за очередную картину какого-нибудь именитого живописца, пользующегося у своих сородичей наибольшим почетом.
Наконец, он не выдержал и с особым пристрастием, ловко щелкая языком, допросил своего онемевшего от удивления приятеля, что же, собственно, происходит. От него-то он и узнал, что лемурцам предстоит традиционное паломничество к священной горе Улуру, которое они предпринимают каждые десять лет, чтобы совершить подле нее ритуалы, позволяющие им надеяться, что следующее десятилетие не принесет им бед и непоправимых катаклизмов.
На вопрос Диониса, может ли он присоединиться к этому походу, лемурец только пожал плечами и громко щелкнул, что можно было понять, как: «Если ты считаешь, что достаточно безупречен…».
Такой ответ заставил юного бога задуматься, и, в конце концов, усомниться в безукоризненности собственных намерений. Неожиданно для себя он сделал вывод, что олимпийцы никогда не страдали человеколюбием и не считали, что обязаны помогать людям, если не видели в этом глубокой корысти для себя.
«Поразительная мысль! Надо поразмыслить об этом более обстоятельно на досуге, - решил Дионис. – Зря я не расспросил, что означают его слова, но надеюсь, мне еще представится удобный случай…, однако эти существа умнее, чем я ожидал…».
Глава семнадцатая
Паломничество к Алой Горе
Приходит срок - гора снимает вето,
Приемля жертвы из невинных рук,
Благодаря паломников за это,
Сияньем озаряет мир вокруг.
Вслушайся в сердцебиение Горы!
Руку держи на пульсе.
Под перстами - пульсирующие Миры,
Гордый покой конвульсий.
По пульсобиению сразу поймёшь:
Правда под пальцами или ложь?
Чувствуешь, трудятся праны,
Кровопоток извивается змейкой,
Скачет лягушкой под кожей?
Значит, старые живы раны
Горы! Кровью сочатся клейкой...
Горы - АГНЦЫ БОЖЬИ.
Имя Горы - это Слово о Ней Человека.
Имя - судьба, что дана от рожденья в удел.
Имярек нарёк имярека...
Облёк его именем, словно нежною плотью одел.
Несколько дней и ночей продолжался трудный, изнурительный переход небольшого племени «человекообезьян» через пустыню. Совершенно не привыкшие к такой суровой среде обитания, они с трудом передвигали ноги, но упорно брели вперед, движимые установленной веками потребностью, принести свои скромные дары суровым богам Лемурии. Несколько малышей умерли, не перенеся тягот пути, им устроили погребение прямо в песчаных барханах с соблюдением всех приличествующих этому случаю обрядов, что, несомненно, свидетельствовало о близком родстве лемурцев с людьми. Ведь животные никогда не хоронят своих сородичей, и тем более не совершают ритуалов, подобающих такому событию.
Дионис старался, как мог, облегчать маленькому народцу жизнь во время тяжелого паломничества, и они принимали эту помощь с молчаливым благодарным достоинством, чем давали понять, что полностью доверяют ему.
- Пустыня стала намного обширнее по сравнению с нашим прошлым переходом через нее. – Озабоченно прощелкал один из старейших. – Пески отвоевывают все больше места. Нам может не хватить воды, чтобы добраться до тени. Карта говорит, что в этом месте уже должны быть заросли акаций, а их нет. Даже один лишний день пути под палящим солнцем может решить нашу участь.
- Пусть все сделают по глотку, - сказал Дионис, с готовностью отвязывая от пояса свой золотой канфар, содержисое которого берег даже в самые трудные минутв соственных лишений. – Этот напиток придаст вам силы.
- Мы не можем, твой напиток убьет нас, - грустно покачал головой старейший. – Но благодарны тебе за готовность помочь.
- Откуда ты знаешь? – Изумился Дионис. – Разве ты уже пробовал нечто подобное?
- В наших небесных анналах, к которым мы научились обращаться за неимением письменности, есть предание о «Золотой бутылке богов». Энергия твоего напитка слишком мощная, мы можем не совладать с нею, особенно, рядом с Улуру. Строжайшее табу запрещает нам даже прикасаться к сосуду, в котором она содержится. Мы будем терпеть жажду и голод, а те из нас, кто дойдет до тени Алой Горы, будут спасены и продолжат род, если же боги решат иначе, то мы все умрем в этих жестоких песках. Ты похоронишь нас и воздашь почести.
Наконец, в отдалении показались желанные заросли, указывающие, по мнению старейших, что до горы Улуру осталась только ночь пути. Лемурцы воспряли духом и зашагали быстрее, чтобы успеть до захода солнца остановиться там на последний привал. Ловко разместившись в кронах акаций, они мгновенно погрузились в глубокий сон, словно дети, которых сморила усталость в самой разгар шумной игры.
Проснулись они так же легко, как уснули, задолго до восхода солнца, и, наскоро перекусив остатками сушеных фруктов, двинулись в путь. Дионис замыкал процессию, чтобы в случае необходимости помогать самым утомленным и ослабевшим членам группы. Он нес на руках двух непоседливых малышей, верещавших без умолку всю дорогу и непрерывно норовящих намотать на свои длинные гибкие пальчики его кудри, буйно разметавшиеся по плечам.
При первых признаках восхода все паломники выстроились в линию на ровном плато, откуда хорошо была видна гора, похожая издали цветом и формой на огромного мирно спящего гиппопотама. Постепенно, прямо на глазах у замеревших в немом восхищении зрителей, монолит начал светлеть, меняя свой цвет с черно-асфальтового на темно-лиловый, и приобретая все более отчетливые очертания, резко контрастирующие с окружающей равниной.
Затем, когда небосвод озарился яркими солнечными лучами, скала, буквально, вспыхнула буйством алого и розового цветов, сменяющих друг друга с поразительной быстротой. Тени во впадинах исчезли, и гора приняла равномерную окраску пустыни, опаленной полуденным солнцем.
Лемурцы дружно затянули свою ритуальную песню и, достав принесенные с собой дары, двинулись к горе. Только тут Дионис заметил, что они не одни на этом священном для аборигенов плато, со всех сторон гору постепенно окружали, стягивающиеся к ней другие жители материка. Тут были люди и абсолютно черной кожей, а так же несколько желтокожих племен, но все они вели себя миролюбиво, как животные на водопое, не допуская ни малейшей агрессии, или недовольства присутствием друг друга.
На то чтобы вплотную приблизиться к горе-хамелиону, ушел почти целый день, в течение которого Дионис непрерывно наблюдал меняющеюся игру света на боках монолита. К вечеру вся цветовая гамма была исчерпана от оттенков золотистых и розово-рубиновых до малиново-алых и, наконец, пурпурных.
На вершину Улуру, которая находилась локтях в семистах от основания, вела узкая тропа, но никто и не подумал подняться по ней. Все паломники, скромно расположились вокруг, на местах, которые занимали их предки тысячелетиями. Один Дионис подошел к монолиту и осторожно ощупал руками его плоть, состоящую из небольших, площадью в локоть, чешуек, между которыми виднелись розовые прожилки. Поверхность скалы напомнила ему собой шкуру животного в период линьки. Он приложил щеку к одной из таких чешуек и неожиданно ощутил, что от горы исходит мощнейший поток энергии. Замерев на долю секунды, Дионис услышал странный, едва различимый гул, доносящийся изнутри.
- Мне кажется, я слышу какой-то звук? – Сказал он своему приятелю, в ужасе пытающемуся оттащить его от горы, - или он мне мерещится…
- К Улуру нельзя прикасаться раньше положенного времени! Ты нарушаешь ритуал! Старейшие говорят, что снаружи находится только самая верхушка Алой Горы, огромная ее часть лежит в земле, и вся она полая, - прощебетал лемурец, боязливо озираясь по сторонам. - А внутри нее существует невидимый источник священной энергии, дающий людям жизнь. Это и есть сам мифический зверь, который спит, засунув голову в песок, но раз в десять лет он просыпается среди ночи, высоко вытягивает длинную шею и осматривает пустыню. В этот день все, кто населяет материк, приходят сюда и устраивают праздник в честь заповедной горы.
- Я думал, мы пойдем на вершину, - несколько разочарованно произнес Дионис. – Она ведь не слишком высока…
- Что ты! Что ты! – Испуганно замахал своими длинными руками лемурец, - такое святотатство может навлечь страшный гнев духов! Открывать дверь между миром живых и мертвых может только специальный страж, но его никто никогда не видел. Он незримо руководит всеми ритуалами, является хранителем священных песен, а так же вызывает духов Сна во время проведения обрядов. Эта земля принадлежит предкам, и мы не смеем загрязнять ее своей энергией. Здесь каждая трещина, выемка, отметина, тропа или даже пучок сухой травы имеют особый смысл. В горе есть пещеры и священные места, где обитают жрецы-хранители. Только они имеют право подниматься на вершину Улуру и оставлять в строго отведенном месте наши дары. Говорят, там гуляют такие сильные ветры, что могут смести с горы любого, кто ослушается запрета и осмелится взойти наверх.
- Скажи, у вас принято приносить в жертву людей или животных?
- Как ты можешь спрашивать! – В ужасе отшатнулся лемурец. – Любая жизнь священна! Бог неба Ванджина сам выбирает себе жертву.
- Как же он это делает? – Не унимался Дионис.
- Сегодня ночью, когда все уснут, он поднимет голову и заберет к себе, кого пожелает. Затем, когда остальные проснутся, они смогут прикоснуться к горе руками и попросить ее исполнить только одно желание – не больше! Кто-то просит для себя блага, кто-то умоляет не досаждать напастями, затем, все исполнят ритуальный танец и покинут это священное место, чтобы вернуться сюда через десять лет.
- А кто все эти люди, что пришли сегодня к горе? Я и не подозревал, что вашу пустынную землю населяет столько разных племен!
- Наши предания говорят, что прежде именно на этой обширной земле находилась колыбель человечества. Наш континент был огромным и состоял из трех массивов суши, отделенных друг от друга узкими проливами или морями, населенных единым народом, колонизовавшим всю Ойкумену, но теперь нас осталось ничтожно мало, и мы видимся с ними только здесь, у подножья Алой Горы. Я знаю лишь, что каждое племя несет ответственность за отдельный ее участок и не может нарушать чужих границ. Объединяет же нас одно: мы все считаем эту землю живой. С того самого момента, как был сотворен мир, Улуру, обладающая священной силой, стала для нас олицетворением Сна.
- А почему ты сказал мне перед походом, что совершить паломничество к горе может только тот, кто считает себя безупречным? Или я тебя не верно понял?
- Не верно, - хитро поглядел на него лемурец. – Не считает себя, а является безупречным.
- Объясни, в чем тут разница?
- Видишь ли, ты можешь не нарушать установленных старейшими твоего племени законов, не соблазняешься чужим добром, не обижать сородичей, почтительно относиться к родителям, но, если ты безвозмездно пользуешься чужой энергией, то уже не можешь считать себя безупречным.
- Все равно не понимаю! – Не унимался Дионис.
- Если ты тесно связан с кем-либо узами родства или искренней дружбы, и твое существование вызывает у кого-то те или иные эмоции и чувства – тревогу, сочувствие, сострадание, заботу, любовь, ну, и все такое прочее, а ты не платишь ему тем же, то твое поведение нельзя считать безукоризненным. Вернуть этот долг ты можешь только равными по силе и чистоте энергиями. Если же ты не в состоянии отдать другому свою энергию в виде таких же чувств, вызвать в своей душе отклик на них, возместить ему затраченные на тебя эмоции, то ты несовершенен и не можешь совершать паломничество, и уж тем более приносить дары богам.
- Ты хочешь сказать, что вы все…
- Да, - перебил Диониса лемурец, предвосхищая его вопрос. – Бывают, конечно, случаи, но крайне редко, таких членов, как правило, изгоняют из сообщества, обрекая на ужасную смерть в пустыне. Нас с детства обучают давать от чистого сердца и принимать без подобострастия и унижения. Так живет вся Природа – получает и отдает, не творя зла.
- А как же лев, который съедает ягненка? – Хитро усмехнулся Дионис.
- Настает и его черед, умирая, он удобряет землю своей разлагающейся плотью, а на ней вырастает трава, которой питается ягненок.
- Да-а-а, не всякий человек может похвастаться такой мудростью и рассудительностью, а ведь вас даже нельзя назвать людьми в полном смысле этого слова, - с искренним уважением произнес Дионис. – Я бы сказал, что вы уже встали на духовный путь…
- Людям, наверное, труднее исполнять этот закон, - сочувственно ответит лемурец, - у них столько соблазнов, а мы живем в тесном единении с природой, не требуя лишнего. Но я слышал однажды от старейшего очень мудрые слова: «Человек, который сошел с духовного пути, уязвим гораздо больше того, кто никогда на него не вступал». Это верно, ведь он обладает знаниями, которые может употребить во вред другим…
Теперь – простимся, прежде чем уснуть, ведь я могу удостоиться высокой чести быть принесенным в жертву духу Сна, и ты уже не найдешь меня здесь, когда проснешься.
«А ведь он прав! Умение получать – это целая наука! Без смущения, с подлинным достоинством, подразумевая, что от тебя тоже примут любой искренний дар или помощь так же открыто, как мы получаем наслаждение жизнью от Создателя. Брать, значит, видеть в дающем существо равное Создателю, и, отдавая, иметь возможность сравняться с Ним в щедрости и бескорыстии. Я не буду спать! – Твердо решил про себя Дионис. – Ведь я не верю в их богов и не исповедую их религии. На нас могут оказать воздействие только те силы, в существовании которых мы искренне убеждены, а потому чужие верования не повлияют на меня! Они не имеют надо мной никакой власти. Ведь их Ванджина совсем не то, что наш Морфей! Я точно знаю!».
Это была последняя мысль, посетившая его голову, пока он бодрствовал. Затем, Дионис внезапно погрузился в глубокий сон.
Дионис очнулся от яркого света, словно ему в лицо направили сразу тысячу факелов. Когда его зрение полностью адаптировалось к освещению, он обнаружил себя в огромном овальном зале, которому не видно было конца, и быстро вскочив со своего ложа, с любопытством огляделся по сторонам. Неожиданно Дионис осознал, что удостоился высокой чести быть принесенным в жертву богу Сна.
«Ну и дела! – Усмехнулся он, не испытывая ни малейшего беспокойства. – Я-то тут при чем? Каждый из аборигенов надеялся, что он самый безупречный и, безусловно, заслуживает одобрения высшего божества. Что-то здесь не так…».
- Здравствуй, брат! Рад тебя снова видеть! – Услышал Дионис знакомый голос у себя за спиной, и, резко обернувшись, попал в крепкие объятия Гермеса.
- Теперь все ясно! – Рассмеялся юный бог радостно, - это ты организовал мне протекцию! А я-то уж, было, по наивности решил, что сделался самым идеальным существом на всем этом никчемном клочке земли! Чего только не увидишь по блату! Насколько могу судить, я нахожусь внутри священной горы?
- Твоя способность относиться ко всем жизненным обстоятельствам с детской непосредственностью меня обнадеживает! – Искренне сказал Триждывеличайший. – Уверен, что когда-нибудь из тебя получится замечательный пастырь и Наставник. А теперь, давай поговорим серьезно, ведь ты хотел добраться до корней зла…, но от себя скажу тебе одну мудрую мысль, хотя она и не принадлежит мне: «Только это я нашел, что Бог сотворил человека, а люди пустились во многие помыслы». Посмотри внимательно на стены этого зала, тут во всех подробностях запечатлена история нагромождения беспорядка. Я помогу тебе понять, что там написано.
- Э-э-э! Постой, не так быстро, мудрейший, расскажи мне сначала, что это за таинственная гора, которую так чтут аборигены, ты же знаешь, что я любопытен, как беспризорный кот…, - хохоча во все горло, проговорил Дионис.
- Конечно! Тут нет никакой тайны! – С готовностью отозвался на его просьбу Гермес. - В незапамятные времена, когда на земле еще не поселились люди, этот небесный пришелец упал с неведомых высот и вонзился свой заостренной частью глубоко в земные недра. Снаружи его окружность равняется почти семистам стадиям! Это бы страшный катаклизм, и будь планета населена живыми существами, они бы не уцелели. По мере остывания, внутри Аэролита образовалась каверна, со временем мы усовершенствовали ее и до мельчайших подробностей перенесли на эти стены записи акаши, касающиеся Золотых веков и их падения, ведь не все обладают способностью воспринимать «звучащее пространство» непосредственно и черпать знания напрямую из Небесного Источника.
Затем, Гермес легко коснулся участка стены своим золотым крылатым кадуцеем, обвитым сражающимися змеями, и знаки, изображенные на ней, вспыхнули изумрудным светом.
Глава восемнадцатая
Записи Акаши
Гроза - природы лихорадка, бред, её недуг.
Кроша, круша небесный хрупкий купол,
Разбила небо молния - огня испуг -
И осветила исполинских кукол.
Гроза трясла их, и одни катились вниз,
Ниц падали, роняли наземь лики
Нерукотворные - божественный каприз -
Языческие идолища-пики.
Другие устояли, треснув пополам,
Иные - грудой сделались обломков,
Такой грозы не снилось всем земным векам!
А кто б застал - запугивал потомков.
Разверзлась Твердь Небес, на землю пал
Бог горний, каменный Элагобал.
Был островерх, а снизу закруглён,
И непроглядно чёрен! Падал Он
С иных Высот, с космических Небес,
Примяв собой тысячелетний лес.
Чьих солнц чужих он был священный бог?
АЭРОЛИТ! И мир земной оглох,
Ослеп тогда от этого паденья -
Так падают нам в душу откровенья,
И рушат все былые представленья.
- Когда Создатель замыслил приготовить земную обитель для чада Своего возлюбленного, Он надеялся, что она станет Золотой Сферой надежды, изобилия и любви. Однако вопреки чаяниям Его Земля перестала быть таковой, золотая пропорция была грубо нарушена, человек сошел в Материю и сам создал себе мир полный беспорядка. – С искренней печалью в голосе начал свой рассказ Гермес.
- Но ведь должна же быть тому причина! – В нетерпении перебил его Дионис. – Давай обойдемся без лишних объяснений и пространных красот. Ты же не на проповеди…, я хочу сразу получить ответ на один единственный вопрос: «Почему?». Любишь ты всякие велеречивые отступления и пространные рассуждения, я и в прошлую нашу встречу наслушался их довольно! Ответь мне, наконец, прямо и чистосердечно.
- Какой же ты нетерпеливый, - ласково улыбнулся Триждывеличайший, - пора взрослеть, ведь ты мечтаешь собрать вокруг себя учеников, а люди не так осведомлены об истории Земли, как боги. Если ты выбрал путь мистагога, то тебе придется терпеливо, по нескольку раз объяснять каждому из них, в чем состоял Замысел Создателя. Хорошо, если ты так торопишься, перейдем к главному вопросу, в чем корни зла.
Гермес огорченно вздохнул, перевел свой жезл несколькими строчками ниже и продолжил тем же назидательным тоном.
- В очень далекие времена на огромном континенте Му жили высокообразованные люди, построившие себе величайшую цивилизацию. Они были удивительно красивы, среди них в основном преобладали племена с необычайно пропорциональным телосложением, белой или слегка оливкового оттенка кожей, большими нежными темными глазами. Но встречались в числе жителей Му и немногочисленные представители, обладающие черной, коричневой или желтой кожей.
Наука, искусство и ремесла достигла на этом континенте высочайшего расцвета, они были превосходными мореплавателями, архитекторами, математиками, художниками, музыкантами. Врачи Му победили болезни, увеличили продолжительность жизни, а так же сделали превосходным ее качество. Именно представители этой древней расы заложили основу таких культур, как египетская, эллинская, халдейская, вавилонская, персидская, народов майя, кефтиу, их научные и нравственные достижения легли в основу цивилизации атлантов. Однако, когда они находились на пике материального и духовного процветания, на материке произошел первый сокрушительный катаклизм. Южные районы континента сотрясла череда вулканических извержений. Гигантские волны накрыли землю, уничтожив многие прекрасные города.
Сменились бесчисленные поколения, наша Родина залечила жуткие раны, но все повторилось в еще более ужасающих масштабах. От этих потрясений Му уже не оправилась никогда, в конце концов, почти весь континент раскололся на части и ушел под воду в течение одной ночи.
- Ну, да, и все они умерли…, - не удержался от ехидного смешка Дионис.
- Пока Лемурия гибла, - строгим голосом продолжил Гермес, оставив его выпад без внимания, - сотрясаемая извержениями вулканов, большинство ее жителей по цепочке остававшихся не поглощенными водой островов покидали континент, переселяясь в другие места планеты, пригодные для жизни. Они уносили с собой не только свои знания и мудрость, но и свои пороки, душевное растление - от занятий черной магией до инцеста и содомии.
Однако не все население ушло, на уцелевшем клочке суши некогда огромного материка, осталась небольшая часть его исконных обитателей, избравшая иной путь развития. С ними произошло следующее: постепенно некогда высоко цивилизованные существа разделились на две ветви. Одна покинула леса и стала осваивать землю, развиваясь технологически, другая осталась в тропиках и продолжила жить в их гуще, поселившись в кронах деревьев, но существ этих становилось все меньше и меньше. Боюсь, что скоро они совсем исчезнут с лица Земли. С ними ты провел достаточно много времени, и лучше меня знаешь принципы их существования. Как мне кажется, образ жизни не сильно влияет на развитие интеллекта, своеобразную цивилизацию может построить и общество, не знающее огня.
- А жаль! – Горячо воскликнул Дионис. – Их нравственные принципы могли бы дать сто очков вперед любому, как ты говоришь, «высоко цивилизованному человеку»! Я довольно тесно сошелся с ними за это время, может быть, внешне они не так совершенны, как, скажем, эллины или другие народы, проживающие на земле, но их религия и мораль намного прекраснее, чище! Поверь, я знаю, что говорю…, а нельзя ли их как-то спасти…, переместить куда-нибудь, что ли…, жалко, право, искренне жалко…, хороший народец, добрейший, мудрый.
- Да, – согласился Гермес. – Мне они тоже симпатичны, эти существа, которые сумели сохранить свою нравственную непорочность и детскую чистоту. Хотя лемурцы и не достигли больших высот в науке и искусстве, но они сейчас являются единственным свидетельством морального здоровья Золотых веков. Однако разве можно остановить ход Времени или повернуть его вспять! Цепь событий закреплена раз и навсегда, она лишь постепенно разворачивается перед нашим взором, спускаясь звено за звеном из Центра Высшего Управления. За внешней стороной исторических событий всегда нужно видеть внутреннюю, а она прискорбна, и природный катаклизм является ее следствием, а не причиной.
- Я бы вообще разделил род людской на тех, кто обладает способностью внушать свое видение мира и тех, кто склонен жить под воздействием чужой воли.
- Ты попал в самую точку! – Вскликнул взволнованно Гермес. – Жрецы, самая верхушка общества обладали беспрекословной властью и знали методы, позволяющие навязывать людям свою волю. Их затаенное чувство превосходства переросло в гордыню. Они начали соревноваться между собой за власть и влияние. Эволюция резко пошла вниз, эра пещерного человека отметила ее низшую точку, откуда теперь всему человечеству придется подниматься к своему наивысшему состоянию, и это будет бесконечно долгий, трудный, может быть, даже кровавый и тернистый путь.
Учения духовных старейшин лемурийской расы были отвергнуты именно детьми Му, они насмехались над предостережениями о близящейся каре и продолжали следовать соблазнам черных магов, полностью подпав под влияние их энергии управления душами людей. В конце концов, Природа была вынуждена отторгнуть то, что ей навязывали. Затопление континента Лемурия явилось тем способом, которым она уравновесила человеческую скверну. Самое худшее, что Пламя Великой Матери, издревле закрепленное на этой земле, так же ушло под воду, низложенное, но не погибшее. Мы храним в этой пещере его светлый алтарь, посмотри, как ярко он сияет во тьме!
- Здесь так много света, что этот алтарь почти не заметен среди горящих факелов, вы бы его выделили как-то…
- Все бы тебе критиковать! – Не выдержал Гермес. – Бываешь ты когда-нибудь серьезен, балабол! Мы всеми силами поддерживаем здесь равновесие Женского Луча для Земли и ее эволюций, иначе начнется святотатство, и светлый образ Матери будет окончательно поруган. Но искажения женских энергий нашли себе место в других уголках планеты, в частности, на Мегаланиси, куда, по-видимому, в те времена переселилась некая часть жреческой элиты Му, и сумела отравить своими нечестивыми влияниями умы наивных кефтиу. Там, подпав под чуждое, тлетворное воздействие, люди совершенно забыли, что Создатель – их Отец-Мать, этот образ приобрел жестокие, тиранические черты, оказывающее предпочтение одним и попирающее других своих детей. Местные жрицы продолжают приносить человеческие жертвы жестокой богине Гекате, устрашая народ, пугают его матерью гневной, ужасной и карающей.
- Да, в этом они преуспели! Могу засвидетельствовать…
- Более того, злоупотребление священным огнем проявилось и в создании отталкивающих, противоестественных форм жизни – полулюдей-полуживотных, что является прямым искажением замысла Создателя и не соответствует задаче, стоящей перед эпохой Овна. Они научились помещать в эти искусственные нелепые тела души невинных, лишая их свободы для духовного развития. Даже элементальные существа умудрились они заключить в искаженные животные формы, чтобы с их помощью посеять в подсознании людей семена чувственности и мятежа, сделав их невольным орудием, подчиняющимся злой воле.
- Когда я покидал Мегаланиси, там как раз происходило подобное надругательство над Природой. Не знаю, что из этого вышло…, я не стал дожидаться результатов. Честно говоря, не могу понять, как такое возможно?
- Природа обладает уникальной способностью подражания и стремится воплощать человеческие мысли и чувства. Сейчас, отражая мир человека, она опасно раздроблена и лишена гармонии, согнувшись под тяжестью грязи человеческого сознания, элементальная жизнь больше не служит проводником чистой энергии, как было назначено ей Творцом.
Уже не раз сама Природа стряхивала с себя все искажения, навязанные заблудшим поколением: Лемурия пала в дыме и огне, а Атлантиду поглотила морская пучина. Тогда и провозгласил Создатель: «Впредь каждое семя должно приносить по роду своему». Этим божественным указом был наложен запрет на скрещивание животных и людей. Боюсь, что Мегаланиси постигнет та же страшная участь, не стоит тебе туда возвращаться...
- И все это ради того, чтобы удержать власть?
- Разумеется, для них нет ничего, страшнее утраты влияния! Постепенно чудовищный образ Великой Матери, искаженный ее же непутевыми детьми, станет столь властным и непохожим на свою истинную природу, что человек начнет искать способы покончить с ним раз и навсегда, низложив само женское начало. Такие условия сложились на земле повсеместно после падения Му. Утратив совершенство, человек потерял защиту. Уровень его сознания, как магнит притягивает негативные энергии со всего Универса.
- Это искажение необходимо исправить! Но как? Ты знаешь способ?
- Создание коллективного сознания! Только слияние всех душ на земле в единую душу позволяет уйти от таких отношений, трансформировав их в противоположные. Переход от запугивания и внушения к сознательным действиям путем проявления коллективной доброй воли даст возможность индивидуальному сознанию подключится ко всеобщему энергетическому полю, без потери собственной идентичности. Однако к такому единению душ человечество подойдет только в эпоху Водолея.
- Разве подобное положение дел можно терпеть еще две эпохи? Что же делать? Ждать? Беспристрастно наблюдать за всем этим распадом и нисхождением человеческой души на самое дно и бездействовать?
- Зачем ждать? Надо работать. Вот, ты и попробуй создать группу, которая послужит прообразом объединенной грядущей цивилизации, станет предтечей единой души. Всегда надо начинать с малого, вода камень точит. Конечно, скоро такие вещи не происходят, падение человечества продолжалось не одно тысячелетие, и еще не завершилось окончательно. Наберись терпения, мой брат, тебе дается такая возможность именно сейчас, но ты слишком нетерпелив, горяч и порывист, боюсь, у тебя не достанет выдержки, и ты натворишь немало бед! Будет много Учителей после тебя…, но теперь настало твое время, и ты должен действовать без промедления.
- Какая же сейчас эпоха у нас на дворе? Кто ее Аватар?
- Мы живем в эру Овна, начавшуюся во время очередного великого переселения народов.
- И куда народ подался на этот раз, - иронично поинтересовался Дионис, - и чего им на месте не сидится…, как бишь их там?
- Ты зря смеешься, - укорил Гермес брата, - переселения народов всегда способствовали эволюции сознания. Они позволяли избавиться от устаревших, изживших себя архетипов. При этом заметь, с насиженных мест уходили молодые, деятельные и самые активные члены коллектива, не желающие более терпеть диктат старшего поколения, слепо придерживаться архаических табу. С началом эры Овна как раз и связано активное перемещение всех без исключения народов, на своем месте, пожалуй, остались одни египтяне, оттого и задержались в развитии на уровне эпохи Тельца.
- Золотишко, значит, сильно любили, понятно…, - ухмыльнулся Дионис.
- Нельзя, конечно, утверждать, что они полностью прилепились к насиженному насесту, время от времени египтяне совершают грабительские набеги на своих соседей – нубийцев, сирийцев, палестинцев, да и сами бывают завоеваны. Но это только способствует распространению их культуры и мистики. Египтяне прочно застряли в эре Тельца, они терпеть не могут ничего нового. Я мог бы рассказать тебе о грядущем религиозном новаторстве Эхнатона, но…, как-нибудь в другой раз, до него еще надобно дожить..., его звено еще только готовится к нисхождению.... Нынешнего фараона нарекли Яхмос, что на одном из семитских наречий означает «брат Моисея», ведь они выросли вместе как единокровные братья, но власть гиксосов – потомков Иосифа - в Аварисе вот-вот рухнет. После его смерти они «расплодились и размножились и возросли и усилились чрезвычайно», но всему приходит конец.... У меня слишком мало времени, по моим сведениям Моисей собирается выводить евреев из Египта, а вместе с тем, он намерен скинуть со своего народа бремя «тельцового сознания». Предвижу много жертв с обеих сторон..., и обязан помочь ему в этом, хотя и не стану обнаруживать своего вмешательства. Грядущая эпоха Рыб принадлежит влиянию иври – «идущих к Творцу», но если они не смогут его утвердить, то их в скором времени ждет рассеяние.
- Чем же должна ознаменоваться эпоха Овна? – Серьезно, как никогда, спросил Дионис. – Мне очень важно это знать…
- Овен – символ искупительной, очищающей жертвы. Наступает время выхода на арену мужчин, «потрясающих копьем». Жертвенный бог плодородия уступит место богу войны, и женщины уже не смогут потрясать отрубленным фаллосом. Теперь к изначально чистому символу мужской оплодотворяющей силы прибавиться понятия насилия и битвы, и уж Аресу станут приносить такие жертвы, которые не снились адептам Гекаты, сколько бы рук она не имела! Если посмотреть на грядущие перемены с мистической точки зрения, то я бы сказал, что в корне изменится отношение к такому понятию, как Время. Оно из цикличного, закругленного, предполагающего вечное чередование фаз пространства-времени станет осевым, линейным, в связи с поступательным архетипом бога войны. Это повлечет за собой идею о конце Универса, непрерывной цепи человеческих воплощений, уязвимости Макрокосма и микрокосма со Страшным Судом в конце времен.
- Но ведь это может означать и метанойю человечества, его перерождение в полностью духовное состояние, - возразил Дионис. – А не абсолютное сворачивание эволюции людей. Стоит ли непременно рассчитывать на обуздание зла путем кары грешников, а так же вознаграждением верным адептов? Зачем действовать столь радикальным способом, как уничтожение всех и вся за исключением особей самых преданных доктрине, руководствуясь лозунгом: «накажем всех невиновных и наградим всех непричастных». Есть же возможность перевоспитать падших и отсталых!
- Я бы не стал на это сильно уповать, - с сомнением произнес Гермес. – Идея спасения обольстительна, но едва ли выполнима…, по крайней мере, пока. Спасение состоит в очищении от накопившейся скверны, зла, себялюбия, в восстановлении равновесия, как мирового, так и личного.
- Как же ты рассматриваешь возможность спасения, скажем, для нашего народа?
- Попробую объяснить…, эллинам подойдет путь индивидуального очищения, с выходом за рамки пространства-времени и слияние с мировым Началом, Богом, Создателем, или Его Посланником. Таким образом, многие местные пантеоны малозначительных божеств сложатся в стройную иерархическую систему с Единым Творцом-Зевсом во главе. Под влиянием Овна архетип Солнца из судьи превратиться в царя, завоевателя. Титаны окончательно займут место в стане врагов, и победа над ними сделается благим деянием.
К завершению эры Овна выделятся лица, обладающие сверхъестественными способностями, умеющие вступать в непосредственный контакт с Богом в форме откровений.
- Как говорится, хотелось бы в этом месте поподробнее…
- В разных частях Ойкумены независимо друг от друга появятся великие доктрины и великие Учителя. Зародятся эпосы, возникнут своды Законов, которые из устных станут письменными, и постепенно обретут форму священных книг. Родятся на свет цари и первосвященники, пророки, а так же маги и лжепророки.
- Конечно, куда же нам без них! – Хохотнул Дионис. – Одна надежда, что они заслужат когда-нибудь осуждения потомков!
- Это не простой вопрос, время отделять зерна от плевел придет еще очень не скоро…, но Эллада на протяжении двух ближайших тысячелетий будет находиться в центре событий. Из Вавилона к нам придет астрология и нумерология, возникнут школы по изучению геометрии, появятся философы, а последние три столетия эпохи Овна ознаменует подлинный взлет религиозной, философской и эзотерической мысли. Затем, центр тяжести переместится на восток. С приближением эры Рыб стихия Огня смешается со стихией Воды, образуя пар.
- Облачно, значит, у нас станет, дождливо…, будущее в полном тумане? Никакой перспективы не видно…
- Да, грядущее начнет представляться гибельным, войны будут вестись повсеместно, а конец света покажется неотвратимым. Однако ты сейчас находишься у истока событий, которые еще только слегка намечены, дерзай, брат! Я тебе даже немного завидую. Только запомни: самый верный способ сотворить зло – начать активно творить добро, особенно, руководствуясь интуицией. Так часто бывает, если тебе неизвестны все последствия твоих деяний, а, как правило, именно так и случается…, трудно выбрать верное направление, если на развилке перед тобой лежит множество одинаковых тропинок. К сожалению, ни люди – сколь великой властью не были бы они облечены, ни даже боги не в состоянии накопить такое количество знаний, чтобы предвидеть все, что с ними может произойти в будущем. В лучшем случае, они могут осознать глупость, которую совершили в тот или иной момент своей истории.
Да, вот еще что…, я забыл тебя предупредить, - несколько смущенно произнес Гермес. – Внутри этой горы время течет намного быстрее, чем снаружи. Имей в виду, ты пробыл здесь по земным меркам несколько лет.
- Несколько лет! О, Создатель, сколько же времени я упустил! Прощай, брат, мне пора, спасибо за науку…, но все же предупреждать надо…
- Всегда рад помочь, - Гермес еще раз крепко обнял Диониса и легонько подтолкнул к выходу. – Наружу ведет система пещер, следуй по этой анфиладе, не заблудишься! Куда ты теперь?
- Навещу своих лемурцев, посмотрю, что с ними стало, а потом отправлюсь в Афины. Искать учеников. Тесей, должно быть, уже подрос…, и Ариадна…, - Дионис отвернул от брата свое лицо, чтобы скрыть легкую краску смущения, выступившую на его щеках.
- Обрати внимание на одного толкового парнишку по имени Орфей. У него своя школа, и он мог бы стать тебе добрым учеником.
- Спасибо за совет, учту, кстати, а как будет течь Время в эру Рыб? – Как бы между прочим, поинтересовался Дионис.
- Полагаю, неравномерно, прерывисто, скачками, отдельными, не связанными друг с другом промежутками…, а что?
- Но это означает, что в эру Водолея Времени больше не будет…
С этими словами Дионис умчался, как вихрь, оставив Гермеса в полном недоумении.
- До встречи в Элевсисе…, - сам себе сказал Гермес с хитрой усмешкой, - надеюсь, к тому времени ты станешь мудрее…
Глава девятнадцатая
Приемыш
Тишина зависла в храме, озаряет факел стену:
Меж харит двуполой Реи бородатый женский Лик.
Только храмовые жрицы этой фреске знали цену,
Да и то - её глубины всяк по-своему постиг.
Может быть, толкует Рея
Миф про отрока Загрея...
Под высоким небосводом с неземным зелёным цветом
Гордо шествует богиня в окружении существ.
Диски - солнечный и лунный - очень странным манят светом,
Незнакомые созвездья - из других, нездешних мест.
Тот художник необычный
На земле не жил привычной...
Строг, спокоен лик богини, у неё над головою
В плотном воздухе крест на крест два двойные топора,
Изукрашены искусно древки тонкою резьбою,
Поражает глаз каменьев своенравная игра.
Что б понять значенье фрески,
Нужен разум очень дерзкий...
Контур лезвий в форме лилий: на одном - черты, зигзаги,
На другом - двойная пара концентрических кругов.
Боги с крыльями на третьем, а вокруг жрецы и маги,
На четвёртом друг на друга смотрят профили быков.
Символ лилии у грека
Означает человека...
И распахнутые крылья наверху, меж топорами
Лёгкой бабочки-Психеи - знак бессмертия души.
Смотрит прямо и открыто в душу ясными глазами,
Трудно выдержать, но всё же - отвернуться не спеши.
Столько символов сакральных -
Лунных, солнечных, астральных...
Покинув прохладные недра Алой Горы, Дионис сразу попал в пылкие объятья пустыни. Кругом, на сколько хватало взгляда, нельзя было заметить ни единого кустика, ни клочка спасительной тени.
«Эту местность не назовешь дружелюбной, идут ли здесь дожди, хоть когда-нибудь? Надо иметь очень богатое воображение, чтобы представить, что в прежние времена она была цветущим садом, и ее мягкий холмистый ландшафт радовал взор изобилием экзотической зелени. Где все эти пальмы, папоротники, укрывавшие землю от палящих лучей солнца, лотосы, плавающие в озерах? – Вопрошал сам себя юный бог, с трудом вытаскивая ноги из зыбучего песка, пытаясь прибавить шагу. – Это же надо было так согрешить, чтобы Создатель, буквально, стер с лица планеты одну из самых великих цивилизаций! Этакими темпами я буду добираться до цели несколько дней. Нет, придется все же отказаться от человеческого способа передвижения и пустить в ход свои божественные способности, если таковые у меня еще сохранились, конечно. К тому же, я и так потерял кучу времени, слушая лекцию моего обожаемого братца, который забыл, видишь ли, меня предупредить о некоторой особенности этой Горы. Интересно знать, сколько же времени прошло на земле, пока я отсутствовал? Да, жара дикая…, надо было ближе к закату уходить, да, кто же знал, что там снаружи…».
Не успел Дионис пройти несколько стадий по направлению к тому месту, где, как ему казалось, он совсем недавно беседовал со своим другом лемурцем, неожиданно невесть откуда взявшийся шквал ветра едва не сбил его с ног. Природа взъярилась, все окружающее пространство затряслось, будто в лихорадке. Внезапно прямо на глазах небо взбугрилось фиолетовыми тучами, словно кто-то бросил в него добрую щепотку дождевой закваски. Затем, на Диониса обрушилась сплошная стена ледяного ливня. Крупные тяжелые капли больно били юношу по плечам и по голове, на миг ему даже показалось, что невидимый недруг с невероятной силой швыряет на него сверху не воду, а пригоршни морской гальки, стремясь прибить к земле. С непроглядно-черных небес один за другим посыпались частые ослепительные огненные стилеты молний, они раскалывали тьму на причудливые огромные куски и вонзались в одну точку на вершине Алой Горы. Раскаты грома, тотчас следующие за ярчайшими вспышками, совершенно лишили Диониса способности слышать. В какой-то миг ему почудилось, будто его голова раскололась на части.
«Да, однако, их Ванджина всерьез разошелся! Я-то думал, что один только Зевс-Отец способен так гневаться, неужели этот бог Сна, наконец, проснулся и решил прикончить Гору, и меня вместе с ней? Оказывается, месть Природы еще продолжается!». – Подумал Дионис, испугавшись не на шутку.
Он сел на мокрый песок, закрыл голову руками и сжался в комочек. Дождь прекратился так же неожиданно, как и начался. Природа довольно быстро одолела свой недуг, и тучи, сбросив на землю непосильное водяное бремя, бесследно растворились в голубизне небосвода, снова уступив место палящему солнцу. Изумленный столь резкой переменой погоды, Дионис бросил взгляд на Улуру, словно желая убедиться, что святыня аборигенов цела и невредима, а не рассыпалась в прах. Зрелище, представшее его глазам, навсегда запечатлелось в памяти юноши.
Гора сделалась более красной, чем обычно. Дождевая вода все еще продолжала обильно стекать с боков монолита, но в лучах солнца она показалась Дионису потоками алой крови, низвергающимися с вершины, будто там только что совершилось самое ужасное по численности жертвоприношение в истории человечества. Он содрогнулся от этого виденья, быстро поднялся с песка и покинул пределы священного места без малейшего сожаления.
С трудом преодолев несколько стадий, Дионис в изнеможении остановился. Его насквозь промокшая одежда поначалу приятно охлаждала тело, но по мере того, как она начинала высыхать под палящими лучами полуденного солнца, ее прикосновение обжигало кожу, словно на нее лили кипяток. Он внимательно огляделся и, наконец, заметил в отдалении несколько чахлых кустиков низкорослой акации. Призвав на помощь свои все свои сверхчеловеческие возможности, Дионис с удивлением обнаружил, что не в состоянии немедленно переместиться под их скромную сень.
«Это что же получается, - в растерянности сказал юный бог, - я стал человеком? Может быть, близость Алой Горы гасит мои божественные способности? Надо сконцентрироваться на образе того места, где живут лемурцы, представить его в мельчайших подробностях, вспомнить, вообразить себя, сидящим под деревом. Ах, если бы я мог спокойно устроиться где-нибудь в тенечке, погрузиться в медитацию…, видимо, мое тело забрало слишком много власти над духом! Инстинкт самосохранения вопит человеческим голосом! Теперь понятно, почему людям так трудно сделаться богами…, придется идти к тем кустам…, здесь ничего не выходит…».
Последовательно перебирая в уме детали свой жизни у лемурцев, Дионис никак не мог заставить себя сконцентрироваться целиком на каком-нибудь важном, значительном, выпуклом воспоминании. Перед его внутренним взором, застилая собой все, упорно вставала картина потока крови, стекающей с Улуру. Он тщетно отгонял от себя жуткое видение гекатомбы, которая могла бы там происходить, но, казалось, даже слышал ужасающий рев и предсмертные хрипы быков, приносимых в жертву.
Как ни странно, помогла ему нестерпимая жажда, а точнее, вызванная ей ассоциация. Неожиданно Дионис отчетливо ощутил у себя во рту сладковатый, приятный вкус специфического плода, который аборигены называли «драконов фрукт». В первую встречу, приятель спас Диониса от смертельной жажды именно соком этого экзотического растения, смешенного его мякотью. Позже, поселившись среди лемурцев, он полюбил ночами наблюдать за цветением древовидного кактуса, на концах прочных стеблей которого со временем вызревают эти сочные плоды, ибо днем он стыдливо закрывал от любопытных взоров свои крупные белые нежные цветы, источающие приятный тонкий аромат. Щедрые дары этого устрашающего на вид создания природы с небольшими выростами и тонкими цветными чешуйками, как раз и составляли основную пищу лемурцев. Прежде чем съесть мякоть, они тщательно выбирали из нее семена, которые потом высушивали, перетирали, чтобы добавлять эту муку в похлебки, подогреваемые перед употреблением на солнцепеке.
Дионис открыл глаза и обнаружил себя сидящим со скрещенными ногами в сени небольшого кактуса, - он понял это, явственно ощутив аромат его цветов. Была тихая, мягкая теплая ночь, золотой диск полной Луны, просвечивающий сквозь перистые листья пальм, казался нарочно исчирканным тонкими штрихами черной краски.
«Как-то подозрительно тихо…, подумал он, задрав голову и озираясь по сторонам, в попытке разглядеть в ветвях деревьев признаки спящих обитателей леса. – Обычно народец любит прогуливаться здесь по ночам, хоть кто-то, да не спит…, влюбленные, там, всякие…, старички».
Дионис легонько пощелкал языком, чтобы не перебудить все население, и вдруг услыхал в ответ слабый стон, донесшийся с противоположной стороны леса, оттуда, куда не имел права проникнуть ни один представитель мужского пола. Он вскочил и, невзирая на строжайшее табу, непререкаемо соблюдаемое лемурцами, понесся на этот печальный звук, в одно мгновение явственно осознав, что с этим народцем случилось что-то непоправимое.
В свете полной Луны, ярко освещающей большую поляну среди леса, Дионис не сразу понял, что перед ним Храм, так мало соответствовал этот пирамидальный шалаш, сплетенный из веток и покрытый снаружи засохшими пальмовыми листьями, его представлению о Доме, Где Обитает Божество. На пороге этого своеобразного святилища в родовых муках корчилась женщина, которую он прежде никогда не видел среди лемурцев. Дионис опустился перед ней на колени и, осторожно приподняв голову, смочил ее искусанные до крови губы Божественным Ойнасом из своего канфара. Бедняжка сначала испуганно посмотрела не него огромными затуманенными болью глазами, затем, поблагодарила, прикрыв бледные веки, и успокоилась. Спустя несколько секунд, роженице стало намного легче, она задышала ровнее, и Дионис ощутил, что в его сознание вторгся поток ее мыслей.
- Мы радовались, когда Хранитель Улуру выбрал тебя в жертву. Это означало, что мы не ошиблись в тебе.
- Где остальное население? – Так же безмолвно спросил он. – С вами случилась беда?
- Это длинная и печальная история…, когда мы покидали Плато Улуру, никто не заметил, что один из детей прихватил с собой небольшой камешек, незаметно отковыряв его от Горы. Большего несчастья не бывает для жителей нашего материка…, никто и никогда даже в руки не берет этих убийственных обломков, потому что это навлекает непоправимые беды на все племя. Если бы мы знали…, - горестно вздохнула женщина, - к сожалению, малыш признался в святотатстве слишком поздно! Обнаружив у себя в жилище небольшой осколок, его родители пришли в ужас, но смерть уже стояла на пороге. Наш народ неожиданно начал вымирать от какой-то неизвестной и страшной болезни. Тогда твой спаситель вызвался вернуть страшную находку на место. Мы все очень надеялись, что, когда Хранители Горы приложат камешек точно к тому месту, которое он прежде занимал, это спасет нас от полного вымирания. Однако о судьбе твоего друга нам ничего не известно с тех пор, как он покинул свой дом. Никто не знает, выполнил ли бедняга свое намерение…, и что с ним стало…
Поток ее мыслей оборвался, и Дионис терпеливо ждал, когда она продолжит свой рассказ.
Неожиданно в вышине раздался чей-то радостный детский смех, который показался юному богу кощунственным на фоне горестной исповеди умирающей роженицы.
- Будет дождь, - равнодушно произнесла она в слух. – Кукабарра всегда смеется к дождю. Раньше бы мы все радовались этому…, а теперь я – последняя, оставшаяся в живых представительница некогда мудрого и доброго народа. Лемурцев больше не будет…, если ребенок в моем чреве умрет вместе со мной. Впрочем, без меня он тоже не выживет, умоляю тебя, спаси мое дитя! Ведь ты – бог, я это знаю, и многое можешь…, поклянись, что не дашь ему погибнуть от голода, если я произведу его на свет живым!
Женщина в изнеможении откинулась на спину и застонала сквозь зубы, почувствовав родовые схватки. Однако быстро пришла в себя и продолжила свой рассказ
- Лемурцы унаследовали от своих великих предков способность помнить все свои воплощения, мы сохранили детски чистый разум, открытый божественному влиянию, и способность творить по небесным образцам.
Когда-то Пламя чистоты можно было увидеть издалека ярко горящим в огромных урнах священных Храмов, расположенных по всему материку. Его влияние ощущали в своих сердцах все жители Му. В одной из своих прежних жизней я была Верховной Жрицей Великой Матери и хранительницей ее Священного Очага, над которой надругались жрецы, а потом убили, чтобы их злодеяние не вышло наружу. Именно в те страшные времена и была разорвана защитная оболочка, окружавшая мировое сознание. Падение человека свидетельствует об отказе от божественных энергий, нечестивые жрецы принесли их в жертву на алтаре Козла, люди уподобились ему, и сила плотского наслаждения превысила привлекательность непосредственно общения с Богом.
А теперь отойди от меня подальше. Не из стыдливости прошу я тебя сделать это…, мне надо остаться один на один с Великой Матерью в свой смертный час, ибо я чувствую, что он приближается. Но прежде поклянись сделать две вещи: похоронить мое тело за алтарем этого храма и позаботиться о моем младенце, если ему суждено будет пережить меня. Зачав его, я сознательно пошла на этот шаг, принеся в жертву Создателю мою чистоту и невинность, которую поклялась хранить, когда пришел мой черед принять из рук предыдущей Верховной Жрицы этот сан. Я надеялась оставить на земле хоть искру жизни моего народа. Прощай…
- Клянусь, - тихо, но твердо пообещал вслух Дионис и деликатно удалился в густые лесные заросли.
Услышав громкий и требовательный крик новорожденного, юный бог поспешил вернуться в надежде, что застанет мать живой и невредимой. Однако его взору предстала печальная картина: малыш с жадностью сосал еще теплую материнскую грудь, а та, что дала ему жизнь, крепко прижимая его к себе, глядела со счастливой улыбкой удивленными мертвыми глазами в светлеющие небеса.
Дождавшись, когда младенец утолит первый голод, Дионис тщательно завернул мальчика в свой дорожный плащ, положил в тени большой пальмы и занялся погребением его матери. Он осторожно взял усопшую жрицу на руки, отнес к протекающему поодаль ручью, со всем целомудрием совершил омовение тела и направился с нею в храм.
Войдя с подобающим случаю трепетом в святую святых этого последнего на земле Му святилища Великой Матери, Дионис увидел в самом центре алтарь, а на нем небольшую урну, в которой горело яркое, непоколебимое пламя, освещая потолок, стены, тщательно оштукатуренные изнутри и украшенные прекрасной росписью. Однако в данной момент убранство и оформление Храма мало занимало его мысли, и он оставил осмотр до окончания погребальной церемонии.
Совершив похоронный ритуал, стараясь воспроизвести мельчайшие детали, который он перенял и запомнил от сородичей Верховной Жрицы, Дионис, наконец, огляделся по сторонам и обомлел! Почти все пространство над алтарем занимала фреска, выполненная яркими, сочными красками. В самом центре безвестный художник изобразил крылатую богиню, гордо идущую летящей походкой в окружении красивых, статных людей. Ее прекрасный лик был строг и спокоен, как будто она не испытывала ни малейшего волнения за будущее своего народа. На самом верху, под куполом шатра между двумя парами перекрещивающихся лабрисов, лезвия которых имели форму лилий, была изображена бабочка с женским лицом. Она, словно следила за Дионисом человеческими глазами, с какого бы места он на нее не смотрел, и проникновенно заглядывала ему прямо в душу.
«Психея, да и только! – Усмехнулся он. Затем, неожиданно ему в голову пришла мысль, казалось бы совергенно не уместная в этот печальный час. – Кстати, интересно знать, что сейчас поделывает Эрот? Я как-то забыл о нем…, а ведь без него ни одно событие на земле не обходится, помню их романтическую историю. Афродита тогда чуть не извелась от зависти, что сыночек влюбился в создание, превосходящее красотой саму богиню чувственной любви, подурнела даже от злости. Да, отрицательные эмоции никого не украшают! Надо бы привлечь парнишку на свою сторону, с его помощью я смогу многого добиться от людей и одолеть зло, коренящееся в их душах, ведь никто не в силах противостоять его влиянию. Если научить людей истинной Любви, то исправление произойдет само собой. Хотя это только легко сказать, похоть настолько овладела ими, что отмывать от этой парши человеческие души – будет делом нелегким.
Удивительная фреска, не отпускает от себя…, так бы и смотрел на нее бесконечно. Неужели она со временем погибнет здесь? Ведь Храм останется без присмотра, некому будет поддерживать Пламя Великой Матери на его алтаре, все придет в запустение, как засохшие пальмовые листья, что покрывают его купол, наверное, прежде их постоянно обновляли. Может быть, попросить Гермеса позаботиться о нем? Хотя бы сохранить Священный Огонь! Надо бы запомнить до мельчайших подробностей то, что тут изображено. Остальные сакральные символы мне не знакомы…, на лезвиях лабрисов черты, зигзаги, концентрические круги, крылатые боги…, а, вот, и профили быков! Странное местечко изобразил этот художник, есть что-то неземное в самом ландшафте…, только что? Ну, конечно, освещение! На Земле не бывает зеленого Солнца!».
От созерцания фрески Диониса оторвал настойчивый детский плач.
«Ну, вот, сыночек мой проснулся, - с неожиданным для себя с умилением подумал новоиспеченный опекун, - проголодался, наверное…, чем же мне его кормить-то? Кроме Ойнаса у меня ничего нет…, ха! Им и буду кормить!».
Юный бог с сожалением покинул последнее святилище лемурцев и вернулся к исполнению своих земных обязательств.
Однако прежде чем утолить голод своему чаду, к которому он уже успел привязаться всем сердцем, Дионис отнес мальчика к ручью, где всего час назад совершал омовение покойницы, и тщательно отмыл его тельце от родовой крови.
- Вот тебе и первая инициация, - любовно приговаривал он, осторожно поливая на крохотную головку пригоршни кристально чистой воды. – Смотрю, ты гораздо крупнее, чем обычно бывают твои новорожденные соплеменники, уж я-то знаю, о чем говорю. Взгляд у тебя смышленый и руки нормальной длины, если бы не такие огромные глазищи, то вполне бы сошел за дитя рода человеческого. Как же мы тебя назовем? Надо подумать…, о, буду звать своего мальчика просто Лем! Не бойся, малыш, я тебя не оставлю и научу всему, что знаю сам, ты вырастешь достойным сыном своей матери, когда-нибудь я расскажу тебе о ней…
Маленький лемурец радостно улыбнулся в ответ на это обещание, словно понял, что ему говорят, и потянулся крохотными ручонками к Дионису, а тот, оторвав лепесток цветка, сделал из него крохотный рожок и, осторожно вставив в ротик младенца, вылил внутрь три капли Ойнаса.
- Ешь, дорогой, и расти быстрее. Нам предстоят великие дела! Вместе мы живо очистим землю от скверны и вернем твоей великой Родине ее былую славу и красоту. Ты не грусти, что теперь надо покинуть эти места, обещаю, что мы еще вернемся сюда, когда придет время…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ЭЛЛАДА
Глава двадцатая
Очарованный Эрот
"Скажи мне, кто ты, мой золотокожий?"
"Никто, Психея, для тебя прохожий".
"Мой господин, какой чудесный сон
Я видела: богиня Афродита
За что - не знаю - на меня сердита,
Послала сына взять меня в полон.
Мне кажется, передо мною он, -
Потом еще добавила несмело, -
Ты душу предпочтешь иль тело?
Психеи нет!" В миг бабочка присела
На смуглое точёное плечо,
И стало в этом месте горячо.
Он шёл и спотыкался то и дело,
"Поделимся: ей душу, мне же - тело.
Устрою рай себе из шалаша..."
"Мой господин, Психеи суть - Душа!
Что плоть моя? Скорлупка, оболочка!
Не стоит отлетевшего листочка!
Нам никогда шалаш не станет раем,
Шалаш без душ, увы, необитаем.
Я стану лживой, вечно раздражённой,
Ревнивой стану... Неодушевлённой!
Сварливой, жадной... Я бы не хотела.
Ты матушке отдай скорлупку тела".
Наш Эрос шёл понурый и угрюмый,
А бабочка шептала: "Думай! Думай!"
На материнский каменный вопрос
Ответил односложно: "Я принес".
И бабочку ей отдал прямо в руки.
Мужчины женщин слушают от скуки,
Чтоб поступить как раз наоборот -
Не исключенье ветреный Эрот.
Мать улыбнулась: "Вот он - мой урок,
Ты человеком сделался сынок.
Глупец предпочитает морю сушу -
Запомни: боги выбирают Душу!».
Дионис не узнавал Афины. За время его отсутствия полис сильно разросся, стал еще более населенным, зловонным и несносным. Он с трудом протискивался по многолюдным шумным улицам в поисках пристанища себе и Лему. На трех постоялых дворах, которые он посчитал для себя приемлемыми, ему ответили одинаково: «Постояльцам с обезьянами комнаты не сдаем, у нас добропорядочное заведение и мы дорожим своей репутацией...».
«Сами вы безмозглые обезьяны! – Огрызался в запальчивости Дионис, покидая гостиницы, - не слушай их, мальчик мой, ты самый прелестный ребенок на всем свете! Мы что-нибудь найдем до ночи, обязательно! Папа тебе обещает..., ты мне веришь?».
Приют им отыскался в одном из самых бедных кварталов, за которым числилась дурная слава. Здесь в основном селились отошедшие от дел гетеры, которые не сумели заработать себе на обеспеченное существование своим ремеслом, да юные начинающие проститутки. Только эти презираемые обществом женщины и проявили искреннее участие к судьбе юноши с крохотным существом не понятного происхождения. Они не задавали бестактных вопросов, не давали Лему оскорбительных кличек, а напротив, наперебой носили им фрукты, всевозможные сладости, баловали малыша и по непонятной им самим причине вели себя в присутствии Диониса необычайно целомудренно.
Неожиданно свалившееся на его голову опекунство внесло в планы странника определенное неудобство. Оставлять Лема без присмотра, нечего было и думать, а таскать его везде с собой, означало навлечь насмешки не только на себя, но и создать определенную опасность для маленького лемурца, - однажды разъяренная толпа едва не закидала их камнями. Однако и тут ему на выручку пришли сердобольные женщины. Пожилые бездетные гетеры, так и не сумевшие за свою жизнь реализовать врожденный инстинкт материнства, охотно вызвались нянчиться с малышом. Они пестовали мальчика с такой трогательной заботой, какой Дионис, не имеющий ни малейшего опыта в уходе за новорожденными, при всем желании не мог бы его окружить. Надобно заметить, что Лем рос на удивление быстро, правда, это касалось не столько его физического развития, сколько умственного. Он очень рано начал говорить на языке людей, в окружении которых находился, узнавал всех, кого хоть однажды видел в своей короткой жизни, был очень дружелюбен и доброжелателен. Малыш охотно шел на руки ко всем без исключения женщинам, чем невольно вызывал у них ревность, так как каждая из добровольных нянек стремилась непременно занять в его маленьком сердечке место матери.
Наконец-то Дионис мог спокойно посвятить все свое время поискам Тесея, ибо именно с этой целью он и прибыл в Афины. Юный бог справедливо рассудил, что нигде не раздобудет столько сведений о том, что творится в полисе, как на его центральном рынке. Он решил с самого утра начать толкаться среди людей и внимательно прислушиваться к их разговорам, вскоре его проницательность была вознаграждена.
Дионис услышал, как какой-то бойкий малый, покупая кефаль у торговца рыбой, важно сказал, желая обнаружить свою принадлежность к царскому двору:
- Не вздумай подсунуть мне какую-нибудь тухлятину! Царь пребывает в большой тревоге за судьбу сына, у него совершенно пропал аппетит. Повар решил приготовить вкусное рыбное блюдо, так как больше Эгей ничего вкушать не желает. Говорит, что от мяса у него разбухает печень, но я думаю, что это больше от волнения, чем от пищи.
- Что ж, разве Тесей еще не вернулся?
- Нет, и о его судьбе ничего не известно. Но если он убьет Минотавра, то по прибытии в порт поднимет белый парус над своим судном. Каждый день бедный отец со страхом и надеждой смотрит с высокой скалы в море, чтобы первым узнать о победе сына или оплакать должным образом его поражении.
- Да хранят их обоих боги! – Воскликнули нестройным хором люди, жадно слушавшие разговор торговца с царским слугой.
«Вот я и узнал все, что требовалось! – Удовлетворенно подумал Дионис. – Тесей отправился сражаться с Минотавром под черным парусом, как было предсказано Эгею. Значит, Дедалу удалось произвести на свет искусственного монстра…, долго же я отсутствовал! Теперь надо выбрать себе наблюдательный пункт, чтобы увидеть, чем там у них дело кончилось…, и езе узнать про Ариадну…».
Дальнейшие события начали разворачиваться с молниеносной быстротой. Не успел Дионис добраться до моря, как увидел на горизонте судно, быстро идущее к порту под черными, как ночь парусами, а вскоре Афины постигло горестное известие, что царь Эгей, не выдержав известия о смерти сына, бросился со скалы в пучину.
Однако что-то подсказывало Дионису, что это еще не конец истории, и предчувствия не обманули его.
Вернувшись в свое скромное жилище, он застал там веселую компанию. Несколько женщин разного возраста вольготно расположились во дворе под оливами в обществе красивого молодого человека, щедро угощавшего их вином и отборными фруктами. При виде приближающегося Диониса, незнакомец поднялся и, широко раскинув руки, пошел ему навстречу со словами:
- Наконец-то, дядюшка! Я уж не чаял тебя дождаться!
- О, Зевс! Эрот, ты ли это! – Радостно воскликнул Дионис, горячо обнимая родственника, и думая про себя: «На ловца и зверь бежит! Вот, кто, несомненно, знает все обо всех! Он-то мне и нужен!». – Пойдем ко мне, нам надо поговорить без посторонних ушей.
- Пака, девочки! Еще увидимся! – Крикнул Эрот своим сотрапезницам, к их великому огорчению удаляясь с Дионисом.
- Я смотрю, ты свой человек в среде этих падших женщин, - усмехнулся дядя, пропуская племянника в комнату.
- О, вот, только не надо этого ханжеского чистоплюйства! Души этих бедняжек гораздо чище, чем у иных матрон, они, по крайней мере, не скрывают, что зарабатывают на хлеб и кров, торгуя своим телом, ведь больше у них ничего нет. А что до меня, то там, где есть порок, не обойтись без Эрота. Это еще что за чудище! – Воскликнул он, брезгливо уклоняясь от бурных объятий Лема, который был без ума от радости, что опекун не только вернулся сам, но и привел с собой гостя. – Ты что, заделался дрессировщиком обезьян, или тоже балуешься скотоложством? Надеюсь, это не искусственный монстр, вроде Минотавра?
- Не обижай малыша, он все понимает, - укоризненно сказал Дионис, беря расстроенного подопечного на руки и утирая ему слезы. – Я тебе потом все объясню. А пока ответь-ка на парочку моих вопросов.
- Имей в виду, Тесей теперь твой главный враг! – Усаживаясь поудобнее, заявил Эрот.
- П-почему? – С удивлением спросил Дионис, и голос его дрогнул, но не от страха перед могущественным соперником, а от досады на себя, что не вырастил из мальчика достойного ученика, хотя имел такую возможность.
- Вырвавшись из плена и став юношей, он посвятил себя служению Аполлону, этому слащавому кифареду! Когда я встретил его последний раз, то сразу заметил, что он выстриг себе прядь со лба, как это делают абанты, желая тем самым продемонстрировать полное подчинение богу. Мол, вручаю тебе, дорогой Феб, самого себя и заключая с тобой союз. Да, ты, поди, не раз встречал повсюду этих ребят со стриженными лбами! Ужасно нелепо выглядит, кому это может нравиться? Разве только недоумкам вроде них самих. Теперь такой вид стрижки называют «тесеевым», тоже мне, образец каламисторского искусства! Этак они скоро и бороды начнут брить, лишив себя последнего внешнего признака мужественности, хотя она для них не главное.... – Эрот недвусмысленно захахикал.
- Ладно, это все лирика, - резко перебил племянника Дионис, даже не пытаясь скрыть досаду, - ты мне лучше расскажи о том, что на Мегаланиси произошло?
- О боги, да ты на Луне что ли был? Об этом каждый ребенок знает! – Эрот с подозрением поглядел в глаза дядюшке. – Значит, слушай. Пасифая всем объявила, что ждет ребенка от быка, подаренного Миносу Посейдоном. Потом, как говорят, действительно, появился некий чудовищный субъект с телом человека и бычьей головой. Его куда-то спрятали, я толком не знаю, вроде, Дедал специально для него построил Лабиринт. А в это время случились традиционные Парфянские игры, ну, сынок Миноса Астерий туда отправился, да и погиб при странных обстоятельствах. Папаша, конечно, этого так не оставил, двинул свой мощный флот на материк, всыпал им как положено и обложил данью. Мол, Минотавр требует человеческих жертв. Ну, какое-то время на Мегаланиси отправляли по семь юношей и девушек в положенный срок, но что-то мне подсказывает, что они там попадали в рабство, а не на стол к Минотавру.
- А что было потом? - С нетерпением спросил Дионис. – Хотя попробую угадать: Тесей вызвался убить чудовище!
- Ну, да! Он отправился на Мегаланиси, а Эгею пообещал, что, одолев Минотавра, вернется в Афины под белыми парусами. Остальное ты знаешь. Ах, да…, есть еще кое-что…
- Что же? Да говори ты, не тяни!
- Какой же ты темпераментный! Я таких люблю…, ладно, не злись, - поспешил добавить примирительно Эрот, заметив, как глаза Диониса сверкнули недобрым огнем. – Дочка Миноса Ариадна, как кошка влюбилась в Тесея. Говорят, что она-то и помогла ему справиться с монстром. Дала свой волшебный клубок, чтобы бедняга нашел выход из Лабиринта, а потом бежала с возлюбленным на Наксос. Однако Аполлон, кажется, Тесею сообщил, что Ариадна должна заключить с тобой священный брак. Вот, наш национальный герой на тебя и обозлился. Бросил невесту одну на Наксосе и отправился завоевывать власть в Афинах. Я думаю, что он не по забывчивости паруса не сменил, а решил таким способом от приемного папаши избавиться, чтобы развязать себе руки одним махом.
- Понятно…, а где сейчас эта несчастная брошеная девушка?
- Думаю, там же, где и была, на Наксосе. Ты, правда, решил взять ее в жены? Забавно! Мне казалось, что у тебя другие вкусы…, более мужественные…, как у большинства олимпийцев...
- С тех пор, как я покинул Олимп, - грустно сказал Дионис, оставив выпад племянника без внимания, - в моей памяти хранился образ пухлого, розовощекого мальчика, кудрявого и золотоволосого. Он почитал женский пол, был всегда в кого-то нежно влюблен, весел, беспечен, доброжелателен. А теперь я вижу перед собой злобного, циничного субъекта с низкопробными плебейскими замашками. Что с тобой стало, дорогой? Так и хочется сказать: лучше бы ты навсегда остался безусым юнцом...
- Да, ты, действительно, с Луны свалился. – Усмехнулся Эрот, но в его смехе Дионису послышались горькие нотки. – Хочешь знать правду? Изволь. Когда я появился на свет, мудрая Фетида предсказала матушке, что я не буду взрослеть, если она в придачу к целомудренной Любви не произведет на свет Страсть. Эта похотливая ведьма, видишь ли, считала, что Любовь не может расти без Страсти!
- Было такое поверье…, помню нашу архаичную генеалогию, - произнес задумчиво Дионис. – Прежде всего, из темного Хаоса возник Хронос, потом Эрот, поборник чистой любви, а потом хладнокровный, рациональный Антэрот, любовь отрицающий. Но я не верил в эти россказни, мало ли, чего у нас лопочут на Олимпе, там никогда всей правды не узнаешь, все так запутано…
- А она гораздо непригляднее, правда-то! – Уже с нескрываемым отчаянием воскликнул Эрот. – Нас иногда считают близнецами, но, к сожалению, это не так! Мы – одно целое, но я постоянно чувствую свою раздвоенность. Меня словно разрывает на части желание сделать добро и тотчас омрачить его злодеянием, во мне, словно сосуществуют две враждующие друг с другом ипостаси. Причем, даже не уравновесить, а превзойти, затмить стократно благой поступок порочным. Будто я стыжусь его.... Ведь ты знаешь, что самым страшным проклятием в Элладе почитают ненависть, порожденную любовью! Ей-то и призван покровительствовать Антэрот, вызывающий страстное желание разрушить, уничтожить объект любви.
- Да, люди, неспособные любить, считались одержимыми Антэротом, - тихо подтвердил Дионис. – Аполлону частенько доставались такие особы…, Дафна, Кассандра…, видимо по-этому он не чтит женской любви, не верит в нее. Так, это твоих рук дело!
- А нечего было меня высмеивать! – С вызовом вскричал Эрот. – Вечно он издевался над моей мальчишеской внешностью, даже прятал колчан со стрелами, шутник олимпорощенный. Вот, я и мстил ему, как мог, точнее, мой двойник…, моя темная ипостась, боюсь, нам вечно придется бороться за пальмовую ветвь в сердцах людей, да и богов тоже…, с какой стати мне их щадить! Я давно уже не питаю никакого пиетета к узам крови!
- Вот оно, в чем дело! – Рассмеялся Дионис, - значит, это ты постарался отомстить так Аполлону. Прости, что я смеюсь, мне искренне жаль тебя, должно быть, тяжело выдерживать такое раздвоение души…
- Я привык. К тому же, если моя злобная ипостась меня покинет, я вновь стану пухлощеким ребенком. Некоторые люди напротив считают Антэрота покровителем взаимной любви, и думают, будто он, как бог неразделенных чувств, наказывает всех тех, кто остался равнодушен к чужой любви. Но – повторяю - уже давно не существует двух отдельных богов! Мы намертво слились друг с другом, и разделить нас невозможно! Теперь ты понимаешь, почему мне легче выглядеть этаким фигляром, чем быть естественным, да и какой я на самом деле? Кто бы мне объяснил! Только не выдавай меня, ты – единственный, кому я открыл эту тайну, так как с рождения испытываю к тебе необъяснимое уважение.
- Как бы я хотел тебе помочь! – Искренне произнес Дионис, глядя с сочувствием на племянника. – Давай держаться вместе, у меня грандиозные замыслы! Я тебе все расскажу откровенно…
Когда через час Эрот вышел от Диониса, он был очень серьезен и даже угрюм. Неожиданно его миловидное лицо исказила уродливая гримаса, со стороны могло бы показаться, что он натянул чужую маску.
«Нет, дорогой дядюшка! Не заманишь ты меня в свои праведные сети! Вечно тебе страдать от неразделенной любви к своей Ариадне! Уж я об этом позабочусь! А ты охмуряй с разбитым сердцем разных олухов вроде лирника Орфея. Вы мне не компания! Это – моя маленькая месть всему сонмищу богов! Ненавижу их всех! Лжецы, двоедушные бездельники, развратники и пьяницы! Людей он спасать собирается, так я и поверил! Вам – олимпийцам – никогда до них дела не было, а ты ничуть не лучше остальных. Чем, интересно, они спиваются? Разве не продукцией, которую ты выдумал? Твой знаменитый виноградный экстракт положено двадцатикратно разбавлять водой, да только один плебс это не делает от нищеты, а богатые аристократы и вовсе едят его прямо ложками. Пусть этот добродетельный винодел никогда не поднимал меня на смех, мне нет до его забот никакого дела у меня своего горя много...», - прошипел злобно Эрот и быстро нырнул в подвернувшийся на пути портовый бордель.
Оставшись один, Дионис погрузился в глубокие раздумья и постепенно его воодушевление, вызванное договором, который он заключил с Эротом, сменилось сомнениями и неуверенностью в правоте своего поступка.
- Может быть, напрасно я поспешил довериться Эроту? – Произнес он, наконец, вслух. – Не могу понять, насколько он был искренен со мной…
- Да, да, да, - неожиданно залепетал Лем, обнимая опекуна за шею. – Два Эрота. Один плохой, другой хороший.
- Как же ты понял? – Изумился Дионис.
- Звучит плохо. Зло. Звучит хорошо. Добро.
- Что же мне делать, малыш? Я в полной растерянности. – Обратился Дионис к воспитаннику за неимением другого советчика. - Ариадна одна на Наксосе, Тесей бросил ее там, бедняжку, мне необходимо спасти девушку, пока не случилось большой беды. Как бы она руки на себя не наложила. Но мой долг требует, чтобы я встретился как можно скорее с Орфеем. Сколько времени уже упущено понапрасну, а мои планы все так же далеки от исполнения, как и в тот день, когда я покинул Олимп. Правда, я многое узнал, понял, стал мудрее, но… знание не приблизило меня к цели, хотя придало силы и уверенности, по крайней мере, в отношении того, что я избрал верный путь.
- Тебе надо на Наксос. – Не по-детски серьезно сказал Лем. – Торопись, там чернота, беда…, я слышу, возьми меня с собой…
Борьба между чувством и долгом совершенно измотала Диониса, и он погрузился в забытье. Ему редко снились сны, или он не помнил их, но видение, посетившее его в эту ночь, запечатлелось в его памяти до мельчайших подробностей. Да и видение ли это было...
Глава двадцать первая
Невеста
"Есть народ на юге древний, я слыхала,
Душ вместилищем он пену чтит морскую.
С колдовством она справляться помогала,
Если ей обрызгать утром силу злую.
Ты приди сюда пораньше, на рассвете,
На меня морской, целебной брызни пеной,
Коли истинно правдивы слухи эти -
Я очищусь и у зла не буду пленной".
"Хорошо, я всё исполню, Ариадна.
Много знаю очистительных обрядов.
Жизнь телесная трудна и безотрадна -
Тело жаждет удовольствий и нарядов.
Тело держит душу пленницей в темнице,
Тело старость караулит, боль и хвори.
Но когда душе Небесный Дом приснится,
Просыпается она в слезах и в горе.
Обернись, невдалеке увидишь гору,
На вершине громовой священный камень,
Если жаждешь очищенья - к Карманору
Мы пойдём, на нём Небесный пляшет Пламень".
Его Дух покинул бренную антропоморфную оболочку, и Неземная Сила, подняв его над землей, закружила в воздухе, словно облачко пара, вылетающее изо рта на морозном высокогорном воздухе. Поняв, что его затягивает в воронку Времени, он отдался на Волю Создателя, не желая оказывать сопротивление.
Было раннее утро, Солнце еще не приступило к своим трудам, а лишь легонько вызолотило горизонт на востоке, озаряя край небосвода нежным пурпурным перламутром. С высоты он увидел на гигантском лазоревом блюде моря бесчисленную россыпь крохотных островков, словно заключенных с двух сторон в клинообразные объятия суши, и без труда отыскал среди них Наксос, очертания которого узнал бы из миллиона других клочков земли. Пытаясь представить себе его береговую линию, он мысленно прикидывал, где бы Тесей мог оставить Ариадну, и вдруг отчетливо, как будто воочию, увидел песчаную отмель. Там, среди редких пучков сухой травы на грубом экзомисе неподвижно лежала хрупкая девичья фигурка. Решив, что она мертва, Дух в ужасе устремился туда, но, приблизившись, понял, что это не так, и начал медленно кружить над спящей девушкой, постепенно опускаясь все ниже и ниже. Будь он во плоти, то непременно бы коснулся ее теплой румяной щеки, на которую отбрасывали тень густые черные ресницы.
При всем желании он не мог проникнуть в ее сон, но, судя по тому, что рот девушки разомкнула легкая улыбка, сновидение было приятным. Вся ее поза излучала сладкую негу, истому и покой, который не смогла нарушить даже, невесть откуда прилетевшая за данью к самым устам пчела, видимо, прияв их за ароматный бутон алой розы. Ариадна отогнала непрошеную сборщицу нектара сонным движением руки, и та, недовольно жужжа, быстро взмыла вверх, исчезнув в тени величавой громады гранитной скалы, нависшей над морским заливом.
Постепенно девушка начала возвращаться к действительности, и с ее губ слетело имя возлюбленного. Не услышав ответа, она широко распахнула глаза, легко вскочила с колючего куска ткани, служившего ей ложем, и тотчас зажмурилась от яркого света взошедшего в этот миг Светила, щедро хлынувшего ей в лицо. Привыкнув к освещению, Ариадна огляделась по сторонам в поисках спутника, и, возвысив голос, озабоченно произнесла:
«Любимый, нам не до игры в прятки! Нам пора плыть в Афины! Ты же сам меня торопил, когда я хотела поставить фигурку Афродиты в храме Диониса. Может быть, Тесей все еще в святилище Аполлона…, но ведь он ушел туда еще накануне, задолго до заката солнца. Сколько же времени я спала? Словно опоенная даром богини…, неужели Тесей подмешал мне опиумный настой в питье! А где судно?! Еще вчера его было хорошо видно с этого места…, теперь его там нет…».
Ариадна направилась, было, в сторону моря, но неожиданно ей под ноги попалось копье, нарочно оставленное или забытое у самого края экзомиса, и, споткнувшись об него, она упала на лежащий в двух шагах узелок с едой. Бедная беглянка вскочила, кинулась к берегу и в недоумении начала метаться по мелководью, вглядываясь в морскую гладь, тщетно призывая Тесея, пока совсем не охрипла. Затем, понурив голову, Ариадна села на влажный песок, поджала колени, оперлась на них подбородком и прошептала, безнадежно глядя в бирюзовое пространство:
«Все это слишком дико…, где же мой муж? Он не мог покинуть меня тут одну…, так герои не поступают…».
Часы бежали за часами, а Ариадна все сидела в одной позе, упорно всматриваясь вдаль, словно ожидая, что вот-вот на горизонте появится судно Тесея и, повторяя время от времени пересохшими губами:
«Да, где же он, где?!».
Затем она встала, пошатываясь, побрела к воде, и, зачерпнув две пригоршни, омыла утомленное лицо, с которого страшная правда моментально стерла все краски. Неожиданно Дух услышал, как она произнесла спокойным твердым голосом:
«Теперь всё ясно: я одна. О, нет! Лучше Левкада!».
Именно этого он и боялся! Перед его мысленным взором тотчас возникла высокая Белая Скала, одиноко, как перст возвышающаяся в открытом море, - проклятое место, где обманутые, разочарованные поведением своих возлюбленных девушки сводят счеты с жизнью. Даже олимпийцы обходили ее стороной, и один лишь Аполлон – не чтившей возвышенной любви, охотно принимал эти жертвы на свой счет. Некоторые наивные особы полагали, что прыжок в морские пенные валы, неизменно окружавшие Левкаду, способен укротить безответное чувство и освободить сердце от мук неразделенной любви. Однако мало кто из несчастных, решившихся на столь отчаянный шаг, знал, что вырваться из цепких объятий Аида невозможно!
Порой, там карали преступников, это были показательные расправы: на спину злодея прикрепляли перья, или давали ему в руки птицу, якобы так он испытывал меньшие мученья, и сбрасывали с вершины в воду. Если нечестивец выживал, то стража, ожидавшая результата экзекуции, сидя в лодке, близь Белой Скалы, подбирала его на борт и увозила за пределы родимой земли. Таким способом приговор приводился в исполнение, смиряя тем самым, гнев Аполлона. Словом, на материке и всех окрестных островах народ был прекрасно осведомлен о Левкаде, и некоторые отчаявшиеся женщины считали ее последним, спасительным прибежищем в земной юдоли.
Тем временем, день покорно уступил место сумеркам, и они торопливо набрасывали на землю свои незримые прозрачные лиловые сети, которые на глазах делались все гуще и непроницаемее. Дух заметил, что с наступлением темноты в поведении Ариадны произошли резкие перемены. Неожиданно она простерла руки к взошедшей полной Луне и грозно прокричала священным глаголом в темные небеса, словно изъявляя свою зловещую волю:
Душа растерзана на части,
Любовь имеет столько власти
Над грешным телом... Рея! Мать!
Как мог меня он так предать?
Испепели его лучами,
Пугай кошмарами ночами,
Пускай за вероломство злое
В Эребе не найдёт покоя!
Пускай за подлость и коварство
Он не взойдет во век на царство!
Пускай сгорит, погибнет, сгинет!
Не оставляй меня, богиня,
Яви могущество, Геката,
Пусть жизнь ведет морского ската,
Червя, улитки, крысы, жабы!
Нет, эти кары слишком слабы!
Ведь ты меня предупреждала...
Тесею всякой кары мало!
Обрушь же на него мой гнев -
К свиньям свиньёй отправлю в хлев!
Внезапно проклятья Ариадны прекратились, видимо, гнев, пронзивший черным огненным вихрем снизу доверху все ее существо, полностью опустошил, словно выжег душу девушки, и она удивленно произнесла совершенно другим голосом, в котором не было слышно ни тени прежней ненависти.
«Свиньей? Так, вот он – путь Кирки! Неужели я тоже избрала его для себя? Нет! Никогда! Надо успокоиться, и как можно скорее…, не надо искать виноватых, я сама все сделала, своими руками…, мать и тетка предупреждали меня. Это все пророчество…, в нем говорилось, что я буду принадлежать богу, а Тесей уверял всех, что он - сын Посейдона. Значит, лгал! Вот, я и приняла ворону за журавля…».
Обессиленная мощнейшей вспышкой слепой, животной ярости, она как подкошенная упала на песок, и спасительный сон мгновенно сковал ее члены.
Дух Диониса, внимательно следивший за всеми переменами, происходившими в состоянии Ариадны – от удивления до боли, от гнева и кратковременного помрачения ума до абсолютной, успокоительной пустоты внутри, как свидетельства победы рассудка над разрушительным хаосом эмоций – с удовлетворением подумал:
«Прекрасно! Справилась сама! Это хорошо, что она дала волю гневу, иначе он разъел бы ей душу. Теперь Ариадна готова к тому, чтобы стать женой бога…, только решится ли она довериться мне, согласится ли пройти весь путь…, до самого Карманора! Надо дать ей время…, пусть это будет ее решение…», - это видение наяву и тревожные мысли его сопровождающие настолько далеко увели Диониса от действительности, что он не сразу вернулся в реальный мир, и уже в который раз бог испытал потрясение оттого, насколько тяжелы телесные путы. Он никак не мог взять в толк, о чем ведет речь нянька Лема, и в течение нескольких минут с недоумением наблюдал за безмолвным движением ее губ, пока, наконец, к нему не вернулась способность воспринимать звуки.
- …а я ему и говорю, оставь, мол, свою посылку, не стану хозяина тревожить, передам прямо в руки, когда проснется, да скажи, как тебя зовут. Чтоб, дескать, сказать, от кого посылка.
- И как же? – Произнес Дионис чуть охрипшим голосом и сам подивился его скрипучему тембру.
- А никак, - развела руками престарелая гетера, - Аркитектором назвался…, вот сундучок оставил…
- Алкеста, отведи Лема в сад. Я должен остаться один, - мрачно приказал Дионис няньке, и, дождавшись, когда они с малышом покинут комнату, взял в руки небольшой золотой ларец, обильно инкрустированный драгоценными каменьями и перламутром. Однако он не спешил открывать его, так как прекрасно знал, что находится внутри.
«Значит, Архитектор хотел меня видеть…, должно быть, это Триждывеличайший решил напомнить своему легкомысленному братцу, что близятся Анфестерии – торжества в честь цветочных первин, душ бесплотных и всего весеннего обновления Природы…, как будто я мог об этом забыть! А ведь забыл…, Ариадна заставила меня…, значит, придется предстать перед ней до начала мистерий, иначе мне не будет покоя».
Дионис решился, наконец, нащупав большими пальцами обеих рук потайные камни, открыть посылку брата. Едва взглянул он на содержимое ларца, как окружающая его реальность взорвалась и разлетелась на куски. Там, в гнезде из тончайшей выделки алой кожи, лежало золотое яйцо, обвитое телом изумрудной змеи – сакральный символ орфических мистерий. Уже не первый раз видел юный бог этот образец искусства Великого Кузнеца, не имеющий себе равных, но неизменно испытывал священный трепет, беря его в руки. В широком смысле симбиоз яйца и змеи олицетворял Универс, окруженный животворящим огненным Духом, а так же его можно было трактовать как душу адепта, окруженного мистерией, когда во время инициации из разбившейся скорлупы появляется Внутренний Человек, подобно эмбриону, рождающемуся из материнского лона.
«Символы – язык мистерий, - восторженно вздохнул Дионис, разглядывая тончайшую работу Мастера Гефеста, не в силах оторвать глаз от завораживающей игры изумрудов, протянувшихся вдоль извивающегося тела рептилии, словно тоненький непрерывающийся ручеек самой Жизни. - На нем, впрочем, изъясняется и вся Природа, ибо каждый ее закон, любая сила, проявляясь с его помощью, делаются доступными чувственному восприятию человека. Что и говорить, всякая форма существования есть способ проявления Божественной деятельности, Его Знак, Его Печать! Если бы не символы, как бы люди могли сообщать друг другу то, что превосходит пределы возможностей человеческого языка, недостойного, порой передать Замысел Создателя. Для этого мудрецы и изобрели символы - идеальный способ сохранения непреходящего, вечного Знания, в то время как для профана, это яйцо – всего лишь красивая дорогая безделушка, которой он дает ту или иную цену. Адепты всегда смотрят вперед, зная, что цивилизации возникают и исчезают, народы приходят и уходят, золотые века сменяются темными. Посвященные хотят быть уверенными в сохранности информации, и потому маскируют, кодируют ее особым языком, который не в силах полностью истребить ни варварство, ни безжалостная стихия. Они пытаются запечатлеть и сохранить крупицу истины в том, что считают нетленным – в храмах, статуях, арках, но более всего - в мифах, сказаниях, в священных преданиях, ведь все это и есть ни что иное, как символы древнего знания.
Вот и сейчас, Гермес пожелал напомнить мне, что культ Растерзанного Младенца жив и поныне, что его не поглотил праздник Великих Дионисий, следующий вскоре за Анфестериями, что по-прежнему не оборвана связь между весенним обликом цветоносного Вакха и его запредельной сущностью. Аттика все еще неизменно верна родовым и племенным святыням, она чтит в эти дни своих предков, гостей и выходцев из мира загробного, которые являются под моим предводительством. Нет ничего более инертного, чем народные традиции! Как бы я ни стремился их обновить, в одиночку мне не удастся совершить революцию в сознании людей…, просто необходимо обзавестись армией адептов…».
Дионис бережно закрыл ларец и принял решение повидать Ариадну до начала Анфестерий. Он отдал кое-какие распоряжения, нежно попрощался со своим подопечным, ласково, но настойчиво, отклонив просьбы Лема взять его с собой, и вышел из приюта гетер.
В городе наблюдалось предпраздничное оживление, люди в спешке запасались очистительной водой, чтобы возлить ее на могилы предков в девятнадцатый день месяца Анфестериона, вымазывали смолой двери жилищ, скупали на рынке ароматические курения, женщины плели венки из первоцветов, дабы увенчать ими голову Вакха. Однако лица у всех были скорее озабоченные, чем веселые, да и то сказать, ожидая большого наплыва душ давно умерших родственников, восставших на время из темных недр, следует быть начеку, и не перепутать слов священного заклинания, чтобы, отдав пращурам должные почести, отправить их с миром на прежние места упокоения. Потому многие, особенно молодежь, старательно выводили на клочках папируса магические формулы: «Вон, Керы! Миновали Анфестерии!».
«Я смотрю, здесь народ всерьез готовится чествовать умирающего и воскресающего Бога, - горько усмехнулся Дионис. – Приди мне в голову шальная мысль отговаривать их от этой затеи, они, не задумываясь, разорвали бы меня на куски, лишь бы превозносить потом с удвоенной энергией мои страсти! Похоже, члены орфического братства, стоящие сейчас у кормила власти в Аттике, имеют большое влияние на умы этих несчастных. Во истину правы те, кто говорит, что ритуал возник прежде веры! Для этих людей совершенно не имеет значения, чего я хотел бы добиться на самом деле…, они просто жаждут подпасть под чье-нибудь влияние и следовать за сильным лидером, куда бы он их не повел! Только бы не дать себе труда задуматься над сутью вещей…».
Неожиданно Дионис почувствовал, как в его душе нарастает раздражение против этой упрямой невежественной массы народа, не желающего вникать в смысл его учения. Он невольно обвинил во всем орфиков, ловко манипулирующих сознанием людей с помощью самых невинных и естественных изменений в природе, которые успешно связали смену времен года с богом умирающим и воскресающим, чтобы построить на этом древнем народном предании мистическую систему нового религиозного сознания.
«Все дело в их цели! Хотел бы я узреть чахлые всходы палингенесии, в этих обрядах, когда, насладившись вином, смешанным с водой, выкликая Диониса из земных недр в этот мир, гимнами славят они не просто растерзанного младенца, а идею о вечном существовании души. Сдается мне, что орфики просто жаждут власти, их совершенно не заботит мысль о том, чтобы напитать эллинство идеей о пути души, о ее просветлении, возрождении и конечном слиянии с Создателем на совершенно новых условиях, как равной и самостоятельной единицы в этом коллективном сообществе».
Ноги сами привели Диониса в шумный, пестрый разноязычный порт, распластавшийся в удобной афинской гавани, словно большая диковинная птица.
«Видимо, придется мне поближе сойтись с этим Орфеем, при жизни удостоившимся называться богом, чтобы прощупать, что им движет на самом деле, - идолопоклонство, неуемная жажда власти или истинное богопочитание…, адепт ли он мой, или противник…, только чуть позже. В каком же облике предстать мне перед ней…, может быть, в том, который ей уже знаком? Могу поклясться, что она узнала в белом быке мою божественную ипостась! Значит, так тому и быть!».
Внезапно реальность перед глазами Диониса начала расплываться, затем, искривилась, словно между ним и тем, что его окружало, поставили огромный кварцевый кристалл, а потом вдруг распалась на мириады светящихся частиц, беспорядочно мечущихся в пространстве. Не стало ни домов, ни деревьев, ни судов, в изобилии стоящих у причала, ни людей, трудившихся на их разгрузке. Его самого тоже не было, он сделался частью этого хаотического цветового мерцания, слился и перемешался с ним.
Дионис громко плюхнулся на покрытую ракушками отмель Наксоса, придавленный к земле весом гигантской бычьей туши. В нескольких шагах от него, туго обняв колени, сидела Ариадна, устремив немигающий взгляд в безбрежную морскую синеву, однако она уже не искала на горизонте очертания знакомого судна, в ее глазах застыла тревога и озабоченность. Девушка даже не почувствовала, казалось, что ее обдало брызгами воды, она машинально, как во сне, подняла руку и отерла с лица клочки морской пены так, словно омылась ею.
Он вдруг подумал, как глупо выглядит в теле быка и, приняв человеческий облик, сел рядом с Ариадной. Не зная, с чего начать разговор, Дионис молча ждал, когда она обратит на него свое внимание. Часа два прошло в полном безмолвии, нарушаемом лишь резкими криками чаек, и Дионис даже подумал, что она погрузилась в забытье. Но, когда он уже совсем, было, собрался окликнуть ее, раздался нежный, словно журчание лесного ручейка, голос прежней Ариадны.
- Я давно жду тебя, - произнесла девушка тихо и спокойно, даже не взглянув в его сторону, - и всем сердцем желаю пройти любые обряды очищения. Только…, дай мне время…, завершить земные дела.
- Ты готова соединиться со мной узами священного брака? – Не веря своим ушам, воскликнул Дионис. – Исполнить весь ритуал от начала и до конца? Дойти до Карманора?
- Да. – Ответила Ариадна коротко и просто, а, помолчав, повторила, - если ты дашь мне время…. Множество бед обрушилось на мою бедную родину, с тех пор, как… мы виделись с тобой в последний раз. Все могло сложиться иначе, если бы ты тогда открылся мне!
Дионис тяжело вздохнул и ничего не ответил на это заслуженный упрек. Ариадна продолжила после непродолжительного молчания:
- Наш род больше некому продолжить по мужской линии. Астерий погиб во время панафинейских игр, устроенных Эгеем. Затем, Геракл по пути в страну амазонок победил двух моих братьев, правящих на Паросе и забрал их сыновей, взамен убитых на этом острове своих спутников. Отец проиграл битву за Камик, чем ускорил конец талассократии Мегаланиси.
- Я ничего не знал об этом, - с сочувствием сказал Дионис. – Какой печальный конец столь великого правителя! Как же это произошло, и когда? Может быть, молва ошибается…
- Это случилось совсем недавно, я узнала от верного человека…, - с трудом сдерживая слезы, ответила Ариадна. – Столько горя обрушилось на мою голову, но оно совершенно затмило все остальное…, как бы то ни было, известия, полученные мною за последние дни, пошли мне на пользу и помогли стереть из памяти предательство возлюбленного. Я больше не думаю о себе и не упиваюсь собственными страданиями.
- Расскажи мне обо всем, возможно, я смогу помочь тебе…
- Поздно, - грустно покачала головой Ариадна, - слишком поздно. Даже бог не оживит мертвых и не вернет их на земное лоно, так, пусть покоятся с миром.
- Разве тебе не известно, что я являюсь начальником всех душ и виновником их возврата? – Несколько хвастливо вопросил Дионис. – Только я один могу указать им путь наверх, в обитель живых, пусть даже и в другом теле. Сейчас вся Аттика готовится к празднику Анфестерий, а это очень удобный момент, если только ты согласишься…
- Оставь их в земле! – Ариадна сжала в мольбе руки, и первый раз обратила к нему свое бледное, осунувшееся от горя лицо, - не тревожь их покой!
- Как хочешь, - обиженно пожал плечами юный бог, - я хотел доставить тебе радость встречи с близкими людьми. Продолжай свой печальный рассказ, а потом я сам решу, как мне следует поступить…
- Когда отец двинул свой флот к Афинам, чтобы отомстить за смерть Астерия, Дедал воспользовался его отсутствием и по воздуху покинул Мегаланиси, откуда царь ни под каким видом не желал его отпускать. Он слепил из воска и перьев крылья, чтобы подняться в небо, однако ему пришлось заплатить за непослушание смертью своего сына. Бедный Икар взлетел слишком высоко, туда, где беспощадный жар солнца растопил воск. Юноша упал на землю и разбился. Узнав о бегстве раба, которого он считал своей собственностью, отец пришел в неописуемую ярость и, одержав победу над Эгеем, тотчас пустился в погоню за беглецом на больших судах. Разыскивая непокорного во всех земных пределах, какие только были ему доступны, Минос повсюду возил с собой раковину и обещал награду каждому, кто сумеет продеть через нее волос. После долгих странствий он оказался на острове Сикания, где загадал свою загадку царю сиканов Кокалу, а тот взялся ее разгадать. Увидев, что с помощью муравья задача была решена, Минос понял, что близок к цели, ибо сделать это мог только Дедал, и потребовал выдачи своего беглого раба.
Поначалу правитель Сикании отказался выполнить его просьбу, тогда отец вызвал на помощь всю нашу флотилию, но пятилетняя осада не помола кефтиу покорить остров, потому как к этому времени Дедал построил своему новому хозяину неприступный город Камик, узкий и извилистый вход в который могли охранять всего три-четыре воина. Однако длительное противостояние измотало и царя Кокала, он хитростью заманил Миноса в свой дворец, где его коварные дочери, не желающие расставаться с Дедалом, столь искусно мастерившим для них украшения, облили отца кипятком во время купания.
Тело нашего несчастного царя выдали воинам кефтиу, объявив все случившееся досадным недоразумением. Оставшись без правителя, флотилия решила вернуться на Мегаланиси, но неожиданно начавшаяся буря уничтожила почти все корабли.
- Что же ты собираешься делать?
- Мне придется взять правление народами кефтиу на себя. Тесей уже вступил в права наследования, однако ему мало этого. Он хочет подмять под себя и Мегаланиси, но как обычно стремится решить дело хитростью. Он сделал предложение моей младшей сестре Федре, и та дала свое согласие. Я должна вернуться домой на некоторое время, если ты позволишь…, необходимо позаботиться о своем народе, который остался без твердой руки.
- Я отмщу Тесею! – Гневно воскликнул Дионис. – Он предал меня, предал своего отца, предал тебя. Пора заплатить по счетам! Подлец не имеет права называться героем!
- Не надо, - спокойно ответила Ариадна. – Пусть все идет своим чередом, предоставь мойрам решить его участь, они лучше знают, как поступить. К тому же, что бы ты ни сделал, в памяти народа все равно останется только его подвиг. Он будет героем, победившим Минотавра…, которого, кстати, никто никогда не видел…
Глава двадцать вторая
Орфей
В шёлке воздуха плавает моря томительный вкус.
Да не тут ли она - неизбывная Житница Хлеба?
Над руинами храма всё так же витает искус:
"Эвохэ!" прокричать в неподкупное гордое небо,
Это я у ограды, и жду приглашения в храм,
Это душу мою по извивам Великой Дороги,
Это тело моё, словно жертву всесильным богам,
Поведут через все испытанья мои мистагоги.
С нами жрец с кадуцеем, да это не сам ли Гермес
Изгоняет случайных людей из владений богини?
Нисхожденье души в мрачный Тартар с родимых небес,
Ужас смерти, тоска - в грозном хоре подземных Эриний.
"Это ваша мистерия голос раздался с небес, -
Между прошлым и будущим сон. Настоящее скрыто.
Научитесь предвидеть и помнить, вас учит Гермес,
Вы всего лишь зерно, ваши души - небесное жито".
Погребальные факелы вносят и молча идут
По суровой аллее меж чёрных стволов кипариса...
Вспыхнул внутренний свет, и очистилось зренье от пут -
Прорастает зерно, гроздь приносит лоза Диониса.
Почему на земле исказился божественный дух?
Это хаос посеял плевела своих эманаций?
И приносятся жертвы войною, пожаром разрух,
Озвереньем, слезами, раздором племён или наций.
В этих оргиях - тень одичавших от крови менад,
Что разгулом страстей прожигали пространство до неба.
Млечный пурпур застыл - то волшебный заглох Виноград,
Каменеет земля - не приносит небесного Хлеба.
О, расточек души! Пробиваясь, припомни одно:
Тайный смысл ритуала, слова посвятительной клятвы.
Только внутренним зреньем в земле обладает зерно -
Пронеси этот свет от посева до будущей жатвы.
Дионис стоял один на вершине небольшого естественного холма, скрестив на груди руки, и брезгливо скривив губы, издали наблюдал за приготовлением к орфическим священнодействиям, с которых должен был начаться многочасовой праздник Анфестерий, самый древний из четырех мистериальных торжеств, проводящихся в его честь. Под это, столь важное для полиса мероприятие, еще в незапамятные времена был отведен особый священный участок – Ленеон.
Задолго до восхода солнца к месту проведения торжеств со всей округи и отдаленных провинций начали стекаться ручейки нарядно одетого люда. Все, кто по своему социальному статусу имел право присутствовать здесь, ни под каким видом не отказались бы от этой священной обязанности. Ведь участие в Анфестериях свидетельствовало о чистоте и древности рода каждого жителя Аттики, и не появись кто-либо из них среди зрителей, его могли бы заподозрить в попрании отеческих традиций, или неблаговидных намерениях, а не то и вовсе в злоумышление.
Перед самым рассветом в толпе послышались восторженные крики и раздались бурные рукоплескания, свидетельствующие о приближении нового правителя Аттики. Дионис увидел в ярком свете факелов, освещавших путь почетному участнику праздника, приближающегося к своему месту Тесея. Его одежда была украшена приличествующими поводу знаками траура, а золотой шлем надет таким образом, чтобы всем была видна стрижка, демонстрирующая верность Аполлону.
«Явился! Законодатель мод! Абантам подражает, но те-то были мастерами ближнего боя, и волосы на лбу выстригали, чтобы противник не мог за них ухватиться, это уж потом, следом за Фебом мода пошла на бритолобых. За тем и пришел, - злобно усмехнулся Дионис. – Отдаю, мол, дань традициям предков, но Предвечного Младенца вашего презираю, и присягать ему не стану. У-у-у, отцеубийца! Мог ли такой лживый человек совершить подвиг…, Ариадна ведь сказала, что Минотавра этого в глаза никто не видывал, может, это одни только выдумки Кирки с Пасифаей, которые пришлись на руку Миносу, чтобы обложить данью Афины и отмстить за смерть сына».
Наконец, все успокоились, приготовившись с трепетом внимать происходящему, и в полной тишине вдруг резко, пронзительно и тоскливо заголосили флейты, словно призывая мертвых к пробуждению, выманивая их из темного мрака и хлада могил на белый свет под предводительством Диониса. Лица присутствующих сделались скорбными, а у многих из глаз под воздействием музыки полились обильные слезы. Постепенно звуки флейт становились все более светлыми и радостными, они поднимались все выше и выше, будто унося скорбь в небеса, очищая пространство от горя расставания с дорогими умершими родственниками. Мелодия уводила души в Горние Выси, и люди покорно отдавались ей, следовали за ней, освобождая свои сердца от грусти и печали, ибо она даровала надежду, обещала неземное блаженство. Слезы высохли, а на лицах вспыхивали улыбки. Так же неожиданно, как зазвучала, музыка оборвалась, и во внезапно установившейся тишине со всех сторон послышались рыдания, вызванные катарсисом.
Отдав должную дань усопшим, действие перешло на освещение событий земных, хотя и давно миновавших. Первыми под разноголосые звуки авлосов на священную площадь выбежали стройные гибкие юноши в женских одеждах шафранового, гранатового, пурпурового цветов, изображая хороводы Ор, нимф и менад, чтобы заполнять танцами и пантомимами промежутки между чтением рапсодами орфических гимнов. Содержание этих ветхозаветных балетов должно было олицетворять мифы о Девкалионе и потопе, о растерзании титанами мальчика-Загрея и рождении обоих Дионисов – «ветхого» от Персефоны и нового от Семелы, об успении и чудесном воскресении последней с помощью сына.
Когда солнце, утомленное, по-видимому, столь продолжительным действием, начало устало клониться к западу, священно-глашатый иерокерик, наконец, торжественно объявил о начале неизреченных таинств, сурово попросив удалиться всех непосвященных. Публика, шумно переговариваясь, потянулась по домам, с сознанием дела обсуждая танцоров, их костюмы и – особенно придирчиво – качество исполняемых нараспев стихов. Дионису показалось, что зрители разделились в своих оценках, те, что постарше, неодобрительно качали головами и пеняли Орфею на некоторые новшества, которые он включил в древний аттический ритуал.
Специальная стража зорко следила за тем, чтобы на таинства не проникли те, кому там быть запрещалось под страхом смерти. Мистерии были секретными обществами, обязывающими своих членов к неукоснительному молчанию, и обрекавшими на казнь всякого, кто посмеет разгласить священную тайну ритуалов. Отчего-то Дионису вспомнилась древняя Лемурия, где упадок добродетели повлек за собой искажение мистерий, что послужило поводом к деградации населения и гибели великого континента.
«Может быть, прежде были другими и таинства, справляемые в мою честь? А все те вакханалии, извращения, творимые на Мегаланиси, вошли в обиход позже? Предвижу, что в скором времени и у нас от мистерий останется одна пустая оболочка. Люди поклоняются тому, что понять не могут, так им проще жить…, как говорится: «Мертвый хватает живого», это означает, что большинство народа существует под предводительством смертной телесной чувственной скорлупки, не желая выпустить из ее плена живую душу».
Тем временем, почетные матроны-герэры города, уединившись в храме Диониса в Лимнах, расположенном в низине, где принесли обильные жертвы воскресшему жениху Дионису на четырнадцати отдельных алтарях по числу частей, на которые был разорван титанами Предвечный Младенец. Наконец, сам Орфей возжег мистический светоч – дадухий, сопровождая это действо пением стиха собственного сочинения: «Славься жених, светоч новый!».
После чего употребляемый при таинстве бракосочетания идол Диониса был перенесен в другое святилище, где начался ритуал священного союза между супругой царя и воскресшим богом. Мистическую ночь с божественным супругом «царица» проводила в Буколии, древней резиденции царя. Перед ее началом все руководительницы Дионисовых оргий, допущенные к участию в обряде, громкой провозгласили формулу присяги:
«Блюду себя святой и непорочной, и чистой от общения с непосвященными, и от супружеского общения с мужем; Феойнии же и Иобакхеи Дионису соблюдаю и правлю по отеческому уставу в положенные сроки».
Заметив в отдалении мелькнувший над головами людей крылатый кадуцей Гермеса, Дионис двинулся к храму за толпой адептов в надежде поговорить с братом при удобном случае. Однако стражник решительно преградил ему копьем вход и грозно закричал, дохнув прямо в лицо перегаром чеснока и кислого вина:
- Отойди, чужестранец! Ты не можешь присутствовать при сакральном обряде в чертоге Диониса, светлейшего из богов! Освободи дорогу богу проявленному!
Дионис уже собрался, было, дать волю божественной ярости, чтобы доказать этому безмозглому ревнителю чистоты рядов, кто здесь во истину бог, как увидел, что к святилищу сопровождаемый тремя фиасами менад и членами обширной общины Иобакха приближается Орфей. Их взгляды встретились, сверкнув в сумерках как клинки непримиримых противников в момент жаркой схватки. Орфей первым отвел глаза и коротко бросил стражнику:
- Пустить!
Этот краткий миг противостояния неожиданно многое объяснил Дионису, вспышка ярости в его сердце тотчас погасла, словно костер, в который плеснули воды, уступив место обычной иронии, и он вошел прежде Орфея под низкие своды молельни.
«О! Как братцем Фебом-то запахло! Ах, вот, что у тебя на уме, мой мальчик, - сказал бог сам себе. – Ты пытаешься сопрячь неприятное с бесполезным, желая объединить монаду Аполлона и мою диаду! Однако верно ли ты понял смыл дионисовой двоичности? Не сводишь ли ты ее к естественному противопоставлению мужского и женского начала? Это было бы слишком просто…, не следует тебе забывать о моей имманентности, ведь я заключаю в себе монаду и диаду одновременно, я творю и разрушаю индивидуальные текучие формы. В моем разделяющем все и вся мире неизменно присутствует и аполлонова единица, следовательно, даже за порогом смерти монада личности сохраняется, без этого не мыслимым был бы принцип ее возрождения, палингенесия. Я превосходно отдаю себе отчет, что без воздействия Аполлона неизбежно произойдет мое дальнейшее саморасточение, начавшееся с акта отделения от Отца. Значит, для адептов ты хочешь стать проводником его влияния на меня, ограничивающим мою разрушительную стихию, как апологет идеи целостности и воссоединения? Что ж, я не буду тебе мешать отвращать меня оттого, чтобы покинуть престол и скатиться в титаническую множественность, береги мою чистоту и непорочность в единстве…, пока я еще могу удержаться на стороне любви и света».
Из задумчивости Диониса вывел звонкий голос Орфея, стоящего у алтаря. Глаза его сияли неземным огнем, а речь была вдохновенной и проникала в души адептов, роняя в них семена истинной веры.
- Дионис – есть сын Отца Небесного и бог страдающий. Он пожертвовал целокупностью своего божественного бытия, позволив растерзать себя титанам, кои суть ни что иное, как материальная стихия. Она, эта стихия, еще не может сама стать божественной, слившись с ним любовно в единое целое, но лишь приобщившись к его светлому естеству путем насилия и страдания жертвующего собой бога. Дионис оживил всякую тварь земную, каждая из которых жаждет наполниться им для себя только, обособляясь от других, но самоотдача и жертвенность бога не имеет границ, она безудержна. Однако избыток его самоотречения таит в себе, вместе с тем, и опасность для дальнейшего божественного воссоединения, которое неизбежно должно произойти в будущем, и потому его воле должен быть положен предел, имя которому Аполлон. Я – Орфей, желаю всей жизнью своей олицетворить мистическое соединение обоих откровений, став тем существом, в коем оба они будут вочеловечены. В моем лице Дионис отречется от своей воли, подчинив ее Воле Создателя.
- Стройно излагает, ты не находишь? – Прошептал в ухо Дионису незаметно подошедший сзади Гермес. – Выйдем на воздух, пусть проповедует, или ты хочешь насладиться его дифирамбом? Я думал, ты не так тщеславен, как остальные олимпийцы…
- Много на себя берет…, - неопределенно хмыкнул Дионис, следуя за братом. – Недаром его имя происходит от слова «темный».
Они с трудом протиснулись сквозь толпу посвященных и с наслаждением вдохнули пряный ночной воздух уже успевший слегка остыть от дневного зноя.
- Поверь мне, его воззрения выросли не на пустом месте, этот фракийский бард выстрадал их, едва не потеряв душу в Аиде. – Продолжил Гермес прерванный разговор. – Я бы назвал его первым Пророком. Когда ты сойдешься с ним ближе, то непременно полюбишь его.
- Сомневаюсь…
- Да, отеческие Анфестерии меняются, - вздохнув, сказал Гермес не то с осуждением, не то с одобрением, резко меняя тему беседы. - Ты находишь такое реформаторство не…
- Как думаешь, он безупречен, - нетерпеливо перебил брата Дионис, не дав ему докончить мысль.
- В каком смысле?
- Я думаю о его отношениях с адептами, ведь он определенно питается их энергиями! Разве Учитель может считать себя идеальным, пользуясь энергиями учеников ради собственного возвышения?
- Но ведь он платит им тем же, и, может быть, даже в большей мере…, - Триждывеличайший удивленно посмотрел на Диониса. – Да будет тебе известно, в идеальном уме никогда не зародится великая идея…, обязательно должно быть какое-то отклонение от нормы, шероховатость, изъян, перекос в ту или иную сторону, червоточина! Во всем Универсе существуют силы притяжения и отторжения, там нет никакого совершенства, напротив – самый незначительный дефект открывает величайшие возможности! Мир состоит из творений Дионисовой раздробленности, уравновешенной объединяющим огнем Аполлона. По отдельности вы не представляете никакого интереса. Он – слишком идеален, а ты чересчур мятежен. Остается надеяться, что когда-нибудь, скорее всего, в эпоху Рыб в этот мир придет личность, в которой объединятся только ваши достоинства, они будут сбалансированы, уравновешены в этой грядущей душе и станут прекрасно дополнять друг друга.
- А что же будет со мной? Со всеми нами…, - неожиданно для себя испуганно воскликнул юный бог.
- Наши энергии навсегда останутся в записях Акаши, чем лучше мы послужим в отведенное нам время, тем проще будет грядущим Пастырям вести народ к Божественной Цели.
- Ты так считаешь? – С сомнением спросил Дионис. – Ну-ну, может быть, ты и прав.
- Ты просто ревнуешь Орфея к своей же славе, - улыбнулся по-отечески Гермес. – Отчего же не открылся? Ведь тебе приятно, что в твою честь приносят жертвы, сострадают твоим смертным страстям…, разыгрывают мистерии, слагают дифирамбы.
- Нет. Ты ошибаешься. – Просто и искренне возразил Дионис. – Мне кажется, без жертв и смертных страстей вполне можно обойтись. Я бы хотел направить людей по иному пути, более приятному, лишенному страданий, хотя и не самому короткому. – И вдруг без всякого перехода добавил: - Я виделся сегодня с Ариадной, она дала согласие на наш брак. Все же поведение Тесея не могут оправдать никакие героические свершения! Герой не должен быть предателем и злодеем!
- Видишь ли…, тут все дело в намерении. Насколько оно эгоистично, а оно, к сожалению, почти всегда таково, кроме одного случая…
- Я не совсем понимаю…
- Для себя ты совершаешь подвиг, чтобы люди начали прославлять тебя, узнавать на улицах, превозносить и славить твое имя, или же ты делаешь это ради своих ближних, считая таковыми всех, живущих подле тебя и в отдалении? Не надеясь даже, что о твоем поступке узнает хоть один человек. Вот и весь расчет. Да и это, в сущности, не главное…
- Что же тогда, что же!
- Намерение должно быть неизменно направлено к Создателю, к слиянию с Ним, и осуществляться с единственным желанием уподобиться Ему, сравняться с Творцом в Любви и бескорыстной отдаче, все остальное значения не имеет. Но человек проходит свой путь с самого начала, подобно младенцу, вышедшему из чрева матери, и должен прежде научиться накапливать себялюбие, иначе он не добьется ничего. Однако мне пора, - лукаво взглянув на брата, неожиданно заторопился Гермес, так как заметил, что к ним приближается Орфей. – Постарайся вести себя безупречно!
- Со всем смирением готов предаться тебе, Учитель, - проникновенно произнес Орфей, и, встав на одно колено, прижался влажным от пота лбом к руке Диониса.
- Ну, что ты…, что ты, - смущенно забормотал тот, пытаясь высвободить руку, - встань. Давай поговорим как равные…
- Разве может смертный считать себя равным богам! Пойдем в святилище, все отправились на оргии…
- А почему ты не принимаешь в них участия? Я слышал о тебе, как о большом ревнителе ритуала. – С любопытством спросил Дионис, последовав за Орфеем в опустевший храм, где еще отчетливо витал пряный аромат курений, который все же не в состоянии был заглушить запах свежей крови жертвенных животных еще стекающий с беломраморных алтарей на каменный пол.
- Моя цель – очистить его от извращений! – С жаром воскликнул Орфей. – Слишком много искаженных вибраций наслоилось на него за эти годы…
- Как же ты понимаешь истинное таинство в честь Диониса?
- События, произошедшие в моей жизни, многое мне объяснили, и я понял, что такое истина.
- Что ж, я с удовольствием послушаю тебя. Мне еще не довелось подняться до таких высот постижения Божественного Замысла.
- Моя бедная жена Эвридика, умерла от укуса змеи, как ты, полагаю, слышал, но я своим пением смягчил богов подземного царства, и мне позволили забрать ее.
- Да, - как всегда нетерпеливо прервал его Дионис, - я отлично помню всю эту историю, так как сам пребывал тогда в Аиде. Что же было дальше? Какие выводы ты сделал из этих печальных событий?
- Я долго думал, и понял, что Эвридика теперь стала для меня символом, который олицетворяет все человечество, получившее ложное знание, и заточенное в подземное царство невежества, а мне предоставлена была почетная миссия, вызволить его из мрака. Видимо вера моя была не очень крепка. Я не смог завершить свою миссию, либо не понял ее, ибо не доверял внутренним порывам души, неверно их истолковывал...
- Значит, ты против мистериальных оргий?
- Для меня в твоих мистериях важно лишь одно: мир не может дробиться бесконечно, в противном случае он просто распадется на составляющие частицы и исчезнет. Поэтому главный смысл ритуала должен состоять в том, что расчленению страдающего бога, символизирующему духовный принцип рождения и смерти всего живущего, должен быть положен предел – аполлонийское начало, которое спасет его и восстановит вселенское единство. Вот она – ИСТИНА. Менады и вакханки суть ни что иное, как символы сил, разрушающих ее плоть! Они не могут ничего сделать, пока их непристойные вопли не заглушит стройная гармония моей лиры, символизирующая мое тайное эзотерическое учение. Семь ее струн – семь божественных истин, семь ключей к тайне Универсума, к его Небесной Геометрии.
- Это все одни теории! – Равнодушно сказал Дионис, ничуть, казалось, не проникшийся страстными словами своего адепта. – Как ты планируешь осуществить это на практике? Создашь новую религию и станешь насаждать ее силой, крича с кафедры: «Я вас сделаю счастливыми! Никто не уйдет обиженным!»? Сошлешь всех менад на отдаленный изолированный остров и уморишь голодом? Что ждет народ на деле? Какие реформы? Как ты планируешь воссоединить то, что было раздроблено, разорвано? Путем перехода в другие формы? Ведь Предвечный Младенец не воскрес, собранный из кусков тела волшебным образом в прежнем виде, а родился заново, хотя и с той же душой, именно она является в человеке бессмертной частью. Но ведь на нее никто и не посягает. Проследи за этой цепочкой: пребывание в обители мертвых – отдых для страдающей души, очищение, восстановление растраченной энергии; возвращение в жизнь – возобновление страданий. Именно так народ сейчас и воспринимает палингенесию, а я хочу при жизни избавить его от страданий! Дать такое учение, которое позволит избежать их! Ты берешь на себя смелость мыслить за все человечество, так подай пример не страстотерпца, а мудреца. Стань Пророком! Довольно вдохновлять верующих примером моих смертных страстей, утешая людей призывом: бог страдал, и мы должны делать то же самое.
- Именно для этого я и хочу очистить ритуал от извращений…, ведь с поклонения начинается всякая религия, - тихо и не слишком уверенно произнес Орфей. – Однако я чувствую, что меня ожидают такие же страсти, которые претерпел ты. Матроны-гетеры не простят мне моего отсутствия на оргии.
В этот момент в святилище ворвалась озверевшая толпа менад, и не успел Дионис опомниться, как женщины схватили Орфея и поволокли к выходу.
- Беги, мой бог! Не вмешивайся, иначе они разорвут тебя на куски в порыве исступления. Не бойся за меня, я справлюсь! – Прокричал он на прощанье.
Дионис выхватил свой тирс и, грозно подняв его над головой, бросился следом в темную непроглядную безлунную ночь, где о присутствии людей свидетельствовали лишь страстные стоны совокуплений, раздающиеся со всех сторон.
Глава двадцать третья
Пакирожденный
"Не плачь, Эвридика, не плачь, дорогая, -
Рекла Персефона, её утешая, -
А помни, есть в женщине тайная сила -
Земле возвратить, что на ней уже было.
Мы высшее Знанье таим, есть причины,
Без нас возрожденье не могут мужчины
Свершить. Я открою свой облик двуликий:
Людей умертвить - это труд невеликий.
Но дать им возможность на свет возродиться
Не просто. Аид - это только теплица.
Я, как семена, сортирую тут души,
Рощу. Пусть услышит, имеющий уши:
Две сущности в каждом живут человеке -
Так, в русле едином сливаются реки.
Свой путь в Океан ищет каждое море,
Лишь в Космосе общее счастье и горе.
Титаны и боги проявлены в каждом,
И кто-то из них побеждает однажды.
Титаны сильны, но, поверь мне, не многим
К Божественной Сути известны дороги.
Ты - женщина, нимфа, и помни об этом:
Лишь женщинам, детям и редким поэтам
Известны пути, что ведут к откровеньям,
Мы их узнаем по звенящим мгновеньям".
В ответ ей промолвила нимфа, робея:
"Не знаю, кто был бы достойней Орфея..."
Тщетно блуждал Дионис всю ночь в поисках Орфея, не переставая корить себя за то, что позволил негативным эмоциям возобладать над его божественными способностями. Он давно уже заметил эту взаимосвязь: стоило ему поддаться гневу, негодованию или опалить душу вспышкой ярости и злобы, как «человеческая» часть в нем брала верх над «высшей» природой, прочно заключая ее в оковы плоти.
«Вот он – лабиринт, из которого невозможно выбраться! Эмоции! Когда я только научусь владеть собой! Добьюсь гармонии в своей душе, найду ту золотую пропорцию между мужской и женской ее составляющей…, а еще призывал Орфея стать мудрецом! Проповедовать всегда легче, чем осуществлять на деле. Мне еще многому надо научиться, причем, не просто накопить те или иные знания, а постигнуть их». – Бормотал Дионис вслух, беспорядочно кружа в потемках по незнакомой местности, то и дело спотыкаясь о тела совокупляющихся прямо на земле парочек.
«Глупцы! – Усмехнулся он, - им невдомек, что душа может испытывать непреходящее – вечное - наслаждение, соединившись с Создателем, гораздо более мощное, чем длиться ощущение тела в момент кратковременного физического соития. Куда же озверевшие от желания фурии уволокли беднягу? Как тихо стало…, кажется, оргия закончилась. Будем надеяться, что эти бесноватые не причинили ему зла…».
Дионис побрел наугад, как вдруг отчетливо ощутил на губах терпкий солоноватый привкус моря и услышал слабый плеск прибоя. В предрассветном полумраке ему удалось разглядеть, что он очутился на высоком обрывистом берегу, и юноша положил за лучшее дождаться восхода, чтобы продолжить поиски несчастного лирника.
Солнце поднималось, как никогда медленно, лениво, нехотя, шаря бледными лучами сквозь прорези в облаках на горизонте по измятой мелкой рябью поверхности моря, будто страшась обнаружить там нечто страшное. Дионис, влекомый безотчетным ужасом, неожиданно пронзившим все его существо, осторожно приблизился к краю крутого обрыва и поглядел вниз. То, что он там увидел, повергло его в отчаяние: в самом центре крохотной лагуны, словно на глубоком бирюзовом блюде с водой, дно которого было усеяно раковинами и разноцветной галькой, плавно колыхалась голова Орфея, и, не мигая, глядела огромными, почти вылезшими из орбит, уже остекленевшими глазами в небеса.
«Теперь она станет идеей, символом его эзотерического учения…, - была первая мысль, пришедшая Дионису на ум, - продолжая жить и говорить даже тогда, когда само тело культа уничтожено. Я знаю, как поступить! Надо собрать все части, какие только удастся найти, но главное – сердце! Бедный мой Орфей, ты уже встретился со своей Эвридикой в царстве теней? Как бы я хотел помочь вам обоим…, вывести вас на свет Божий, но я уже не тот бог, который обладал когда-то неограниченной властью над подземным миром, что-то изменилось во мне с тех пор, как я принял человеческий облик. Один мудрец как-то сказал: Тот, кто не имеет знания даже обычных вещей – животное среди людей. Тот, чьи познания находится лишь на уровне человеческого существования – человек среди животных. Но тот, кто знает все, что можно постичь силою сердца и ума, - тот Бог среди людей».
Неожиданно Дионис заметил белоснежного лебедя, спокойно плавающего чуть поодаль, горделиво выгнув прекрасную длинную гибкую шею. Он мог бы поклясться, что еще минуту назад там никого не было, и его мозг озарила благословенная догадка.
«Так вот, в кого переродилась твоя душа, мой дорогой лирник! – Воскликнул он восхищенно, - Лебедь – символ посвящения, которое обретают люди, пройдя инициацию. Значит, я прав: твои духовные истины будут жить долго…, пока не переведутся на земле неофиты. А ты будешь обладать над ними божественной властью, и они станут почитать тебя наравне с прародителями мира».
Дионис в изнеможении опустился на валун, одиноко торчащий на берегу, и чтобы унять горе, охватившее его оттого, что он не смог спасти Орфея, но неожиданно решил придать своим мыслям иное направление.
«А что, если все же попробовать дать ему еще одну жизнь на земле? Среди людей! Как много он мог бы сделать для них, сколькому научить…, надо непременно найти его сердце и возродить с помощью земной женщины. Пока Ариадна не приняла божественный облик, я могу воспользоваться тем же способом, каким сам появился на свет. Ведь Матушка Семела рассказывала мне, как я родился…, почему бы ни рискнуть? Здесь повсюду видны следы его крови, если последовать за ними, то я могу обнаружить то, что мне необходимо, нельзя медлить ни секунды! Здесь полно диких зверей и хищных птиц, падальщики могут быстро расправиться с его бренными останками …».
Дионис быстро вскочил и бросился на поиски частей тела Орфея. До самого вечера бродил он по кущам, следуя за пятнами крови, пока не собрал их все до единой. Придя в общину орфиков, Дионис открылся им и поведал, что стало с их несчастным Учителем. Оплакав трагическую участь его тела, и возрадовавшись освобождению души, пакирожденной в Лебедя, они аккуратно сложили в гроб все окровавленные останки, следя, чтобы ничего не было перепутано, начертали на золотых пластинках напутственный завет, имеющий магическое значение пропуска в загробный мир, и, положив их поверх тела покойного, совершили ритуальное захоронение. Сердце же поместили в ларец, вырезанный из ствола белолиственного кипариса, принадлежащего Дионису, как вождю наверх, к дневному свету, ибо дерево это было сродни солнечному белому тополю Гелиоса, и хотя издревле считалось символом смерти, знаменовало собой неизбежный возврат к жизни. Корни белого кипариса по преданию питало два источника – Забвения и Памяти, сила которых заключалась в том, что они наполняли каждую душу, попавшую в Аид, не только сладостным забвением, но и неизбывной жаждой воплощения в земных телах.
Дионис молча и сурово наблюдал за тайным похоронным обрядом орфиков, и думал про себя:
«Слышал я от мудрецов, что мертвы живущие на земле, и тело их – гроб. Может быть, он ступил на лучший путь, ведущий к Создателю. Ведь он всегда учил, что жизнь и смерть – суть два противоположных состояния, два вида одного бытия. Вот они – мои единомышленники и ученики, и иных мне не надо!».
Он решил задержаться в общине орфиков вплоть до того дня, когда пообещал Ариадне прибыть за ней на Мегаланиси.
Тем временем, народ в полисе продолжал праздновать Анфестерии, согласно сложившемуся чину, даже не подозревая о кончине Орфея. Было объявлено, что он срочно отбыл в Страну Пирамид, а его место водителя ритуальных торжеств временно займет человек по имени Либер. Орфическая община имела цель: утвердить в Аттике почитание Диониса в качестве государственной религии, и потому она не могла допустить нарушения церемониальных мистерий такой важности. Им уже удалось ввести культ божества во все частные родовые культы и соединить его с общими празднествами афинских родов в честь усопших родичей, так как именно Дионис сопровождал души их дорогих умерших к месту временного упокоения и возвращал обратно на землю в ином обличии.
Четырнадцать герэр, окружавших жену архонта-царя выбирались заново перед каждым кругом мистерий, а не назначались раз и навсегда. Поскольку обряд священного брака был связан именно с родовым преданием, то и каждый род стал с некоторых пор носителем Дионисова культа, опираясь в своей вере на орфиков.
Орфический мистицизм в свою очередь примыкал к давно сложившимся верованиям и опирался на народный космогонический эпос, утверждая, что за золотым веком Подателя Света Фанеса следует серебряная эра Кроноса, а затем, титаническая эпоха, начавшаяся с растерзания Предвечного Младенца Загрея. Насаждать культ Диониса было на самом деле не так сложно, ибо в качестве бога страдающего и умирающего он отождествлялся с солнцем в его ночной ипостаси, в противоположность дневному светилу Аполлона. Народу был хорошо известен дикий охотник Загрей, ловец душ, Сильный Ловчий, и орфики подкрепляли народную веру формулой: «Дионис – владыка душ, его надо благословлять, и Зевсов отрок, пожранный титанами». Желающих вступать с ними в спор не находилось, а им было важно привнести в народную религию только одно: веру в бессмертие душ и в запредельное блаженство.
Теперь, воспользовавшись трагедией, унесшую жизнь Орфея, Дионис попытался несколько реставрировать отправление собственного культа в сознании орфиков. Он безапелляционно заявил, что упраздняет институт менад, причисляя их к титанам, и категорически запретил свирепые оргиастические хтонические женские радения.
Обескураженная община возроптала, было, но починились своему богу, сказав только одно: «Уйдут в подполье, лучше бы уж на глазах были…».
Дионис так устал за время мистерий, что готов был скрыться от толпы, прославляющей страсти и деяния Предвечного Младенца, на край света. Иногда перед его внутренним взором, как живой, вставал гордый профиль Ариадны с прямой переносицей, отличительной особенностью почти всех представителей народа кефтиу, истинной дочерью которого она была, ее густые черные волосы, красиво оттеняющие крутой беломраморный лоб и большие печальные глаза, чуть подернутые поволокой.
«Как-то она там справляется со своим хлопотливым хозяйством! Скорее бы шло время, а еще говорят, что в Афинах оно бежит быстро, как ни в каком другом месте…».
Кносс встретил Ариадну тишиной и щемящим душу запустением. Никто не вышел ей навстречу с приветствиями и распростертыми объятиями, не видно было ни слуг, ни из хозяев. На главной площади вокруг огромных каменных бычьих рогов бродили куры и, время от времени, забавно склоняя на бок головы, в поисках пропитания, склевывали одним им заметных букашек или занесенные сюда ветром семена деревьев. В дальней западной стороне двора, прямо на орхестре для танцев гнили сваленные в огромную кучу маслины, приготовленные очевидно давным-давно для отправки в отжим. Осторожно пробираясь серди помета домашних животных, Ариадна, наконец, подошла к центральному входу во дворец, но путь ей преградила развалившаяся прямо на пороге свиноматка, к сосцам которой жадно припала дюжина очаровательных грязных, сладко чавкающих поросят. Не став беспокоить эту счастливо слившуюся воедино живую массу, девушка направилась к боковому проходу.
«Есть здесь кто-нибудь?». – Спросила она неведомо кого. – Неожиданно из своих покоев выплыла нечесаная, совершенно седая Пасифая, завернутая в вылинявшую, местами изрядно порванную, хлопковую хламиду, и, громко зевая почти лишенным зубов ртом, равнодушно сказала:
- А-а, это ты? Набегалась?
На звук ее голоса из соседней комнаты показалась Кирка и сварливым голосом подлила масла в огонь:
- Да уж…, мы ли тебе не говорили, что все мужчины свиньи, и место им в хлеву! Куда там! Плоть взыграла! Ну, переспала бы с ним здесь, да и выпроводила на все четыре стороны, а то опозорил тебя на всю Эгеиду и бросил, как беспородного щенка. Ничего, он у нас еще попляшет, когда впустит в свой дом нашу красавицу…, наплачется еще…, слава Гекате, Федра ему покажет, почем обол лиха!
- Я тоже очень рада вас видеть, мои дорогие, надеюсь, вы в добром здравии? – Ласковым кротким голосом сказала Ариадна в ответ и с горечью в сердце направилась к себе, но, проходя мимо комнаты сестры, услышала звонкий негодующий голосок Федры, пенявшей рабыне-прислужнице:
- Не руки у тебя, а крюки! Это ведь не рогожа какая-нибудь, а самый настоящий, шелковый пурпур! Аккуратно складывай! После смерти батюшки в такой удивительный цвет уж никто ткань не окрасит. Понесла же его нелегкая за эти Дедалом! Все равно он был уже так стар, что не мог и камня как следует в кольцо вставить, руки дрожали, да и ослеп совсем. А наш царь уперся рогом, словно норовистый бык: ничего не знаю, мой раб должен быть при мне! А как теперь жить без твердой мужской руки, слуги, вон, все распустились, даже рабы со двора бегут. Хорошо, что скоро мне не будет до этого никакого дела! Я стану царицей Афин, и у меня будет самый красивый и достославный муж во всей Аттике и на островах.
Ариадна вздохнула и откинула совсем обветшавший полог в свои покои, подумав про себя:
«Хвала Артемиде! Все живы и здоровы…, кроме сошедших в Аид…».
Отдохнув немного, она приняла ванну, привела себя в надлежащий вид, приказала собрать в парадной зале всех жрецов и советников Кносса, решительно объявив, что берет на себя бразды правления. Никто не посмел возразить ей или оспорить ее первое распоряжение: начать немедленно строительство нового флота с тем, чтобы ко дню прибытия на Мегаланиси жениха Федры, первые суда уже были готовы отплыть с ней на материк.
Постепенно под чутким руководством Ариадны уснувший, было, славный Кносс встряхнулся и начал приходить в себя, принимая постепенно свой прежний, величавый облик. Дел у новой властительницы было столько, что порой она едва имела силы добраться до своего ложа, и часто засыпала одетой, не позволяя рабыне раздевать себя, чтобы не терять драгоценное время, отрываемое от бодрствования для сна. Едва проснувшись, царица со всем рвением принималась за дела: за завтраком и во время одевания выслушивала доклады, читала отчеты, присылаемые с восстановленного пурпурного производства или с судостроительных верфей, и сама появлялась там почти ежедневно. С особо пристальным вниманием Ариадна проверяла расчеты на хозяйственные нужды, безжалостно урезая расточительство сестры и матери, чем приводила их в негодование. Иногда среди суеты и каждодневных хлопот перед ней вдруг отчетливо возникало лицо Диониса, его густые черные кудри, в беспорядке рассыпанные по плечам, большие светло-карии глаза, в которых пылал мятежный огонь вечного беспокойства и непокорности, тогда она, улыбаясь, говорила себе:
«Надо успеть, надо успеть до его появления…».
Она ждала момента их встречи и вместе с тем желала оттянуть его, огорчаясь, что не сумеет завершить всех своих начинаний. Никто из близких не знал, что она дала богу согласие на священный брак, ей не хотелось, чтобы мать или тетка комментировали ее решение в свойственном им духе. Это была ее тайна, глубокая и сокровенная, и, благодаря ей, она проживала каждый свой день как последний в земной жизни, загоняя сожаление от расставания с телесным существованием на самый донышек души. Горестнее всего была для нее мысль, что ей никогда не доведется испытать радостей материнства.
Несмотря на то, что Федра подкалывала сестру при каждом удобном случае, Ариадна не испытывала мук ревности, напротив, ей самой казалось теперь странным, что она была так страстно влюблена в Тесея. Он стал для нее призраком, фантомом, миражом, болезненным наваждением, будто и не связывали их никогда жаркие любовные клятвы, будто и не давала она обета перед алтарем Афродиты принадлежать ему одному вечно и безраздельно.
Тем временем, свадьба Федры приближалась, приготовления к ней шли полным ходом, но в связи с прибытием Тесея Ариадну крайне беспокоил один щекотливый вопрос, не имеющий к ней, впрочем, непосредственного отношения. Еще со времен покорения Афин ее отцом, как дань за смерть Астерия, на Мегаланиси проживало в заложниках множество плененных эллинов, и царица подозревала, что Тесей непременно заведет разговор об их освобождении. Заявив о победе над Минотавром, он слишком торопился вернуться в Афины, видимо, уже тогда вынашивая коварный план отцеубийства, но пообещал своим сородичам, что непременно вызволит их рабства.
За два дня до торжественного события из аттической столицы прибыл тайный гонец с письмом к Ариадне от Тесея, где он в ультимативной форме требовал безоговорочной выдачи всех заложников и заключения пожизненного мира между Мегаланиси и Афинами, в противном случае свадьбе не бывать. Царица Большого Острова подумала и согласилась, но дала понять, что движет ее поступком не страх потерять столь могущественного родственника, а единственно нежелание, чтобы будущий зять усмотрел в ее отказе мотивы личной мести.
Глава двадцать четвертая
Пытка любовью
Стройнее ливанского кедра
Жена Тесеева - Федра.
Любит хитрец Тесей
Миносовых дочерей.
Брошена безоглядно
Горлинка Ариадна.
Тайна - сердец недра -
Страстью горит Федра.
Гаже, чем скользкий уж,
Сластолюбивый муж.
Тьму пролежал лежанок.
Всех перебрал служанок.
Пуще горгон страшна
Брошенная жена -
Боги за то в ответе...
Так и живут на свете
Царь и царица Афин,
С ними Тесеев сын.
"Пасынок Ипполит,
Сердце мое болит.
Тесей для меня стар,
Что ему мой дар?
Ясный мой соколёнок,
Ты уже не ребёнок,
Федру возьми в толк,
Кожа твоя - шёлк,
Волосы золотые,
Мягкие, завитые,
Тёмен бровей мак,
Ногти твои - лак...
Жилочка на виске,
Родинка на руке...
Зелья бы приворотного -
Ох, опоила б родного!
Жарко любовь палит...
Все для тебя, Ипполит!».
- Как тебе мой флот? – Хвастливо спросил Тесей, когда, отдав должное обильному угощению, он подошел к сидящей за пиршественным столом на почетном месте, правительнице Кносса. – Теперь, поскольку вашему морскому владычеству пришел конец, мы представляем для Мегаланиси серьезную угрозу, и ты мудро поступила, отпустив домой моих подданных. Честно сказать, я надеялся, что ты заартачишься, - он цинично рассмеялся, обнажив крепкие белые зубы. – Тогда бы я двинул свои суда к вашим берегам и разбил вас на голову, сделав своей провинцией. Вы ведь не ожидали, что у нас появилось так много военных триаконторов и пентаконторов? Хороши, не так ли?
- Не ожидали. – Просто и честно ответила Ариадна, поднимаясь со своего кресла, и кивком головы предлагая зятю немного пройтись. – Но ведь и ты не ожидал, что я восстановила свою погибшую флотилию…, а между тем, это правда. Наша талассократия не только не пошатнулась, а, напротив, укрепилась за это время. Тебе что-нибудь известно о гибели моего отца? Ты ведь дружишь с Кокалом…, я хотела бы перевезти его останки на родину.
- Кое-что я, конечно, слышал краем уха…, - осторожно начал Тесей, не желая ненароком выдать свою причастность к этой неблаговидной истории. – Минос поступил крайне опрометчиво, вызвав к берегам Сикании все свое войско, за исключением полихнитов и пресиев. Видимо, он был ослеплен яростью, а это не самый лучший советчик в военных сражениях. Иногда лучше действовать хитростью, производя расчеты с холодной головой. Хотя я его понимаю, обидно, когда твой лучший и самый искусный раб работает на кого-то другого, служа его возвышению и славе. Вед Дедал построил Кокалу множество замечательных сооружений, город…
- Я не прошу тебя давать оценку поступкам моего отца! – Довольно резко прервала его Ариадна. – Мне нужно знать, как он погиб и где покоится его тело!
- Ах, да, прости, я увлекся, - опять расхохотался Тесей и продолжил, ерничая. – О чем, бишь, мы говорили? Да, тебя интересуют подробности гибели отца. Минос причалил со своим войском в районе Акраганта и решительно потребовал выдачи Дедала. Кокал сделал вид, что согласен выполнить его требования, и любезно пригласил в свой дворец. Там Миносу были оказаны всевозможные почести, и, усыпив его бдительность ласковым приемом, царские дочери вылили на несчастного крутой кипяток, когда он принимал ванну.
«Ох, не обошлось тут без тебя, любезный зять! – Подумала Ариадна, зная коварство бывшего жениха. – Уж очень подробно ты описываешь события, словно сам при них присутствовал!».
- Что же было дальше? – Печально спросила она, не обнаруживая перед Тесеем своих подозрений.
- Кокал, как и положено порядочному человеку, выдал тело воинам кефтиу, и те торжественно погребли своего царя. Вот она – ирония судьбы – Дедал воздвиг монументальную гробницу своему бывшему господину, соединив ее с храмом Афродиты. Видела бы ты эту красоту! – Воскликнул Тесей, но тотчас прикусил язык и продолжил, как ни в чем не бывало, - мне рассказывали очевидцы, что Миносу по сей день воздают там великие почести, подобающие царю столь могущественного государства. Если хочешь знать мое мнение, не стоит тревожить его прах. Да, и Кокал едва ли пойдет на это мирным путем, ведь тогда монумент останется без содержимого…, и некому станет поклоняться. Не объявишь же ты войну сиканцам по такому странному поводу?
- Тебе кажется странным, что дочь любит своего родителя и после смерти? – Ариадна бросила на собеседника многозначительный взгляд. – Разве ты поступил бы иначе, если бы речь шла о твоем отце?
Тесей сделал вид, что закашлялся и поспешил сменить тему разговора.
- Кстати, о детях, как тебе мой Ипполит? Правда, славный малый? Изнеженный только немного, но это ничего, это мы поправим, ведь он еще совсем юн и даже не получил посвящения любовью. Его мать – Антеопа – великая царица амазонок, но сын воспитывался в Трезене у братьев Эфры, а это скучная история, - махнул Тесей рукой. – Я забрал его сразу после рождения из опасения, что младенца мужского пола женщины-воительницы могут убить, и посвятил Аполлону. Теперь его матерью станет твоя сестрица, а у Федры железный характер, она не даст ему расслабиться.
- Я тоже так думаю, - согласилась Ариадна, давно уже заметившая, как новобрачная напропалую кокетничает с новоиспеченным пасынком. – Наша девочка всегда добивается всего, что только пожелает…
- Да, ей с ее волей и решимостью больше бы пристало править на Мегаланиси! Поверишь или нет, но я никогда еще не был так влюблен. – Восхищенно глядя на молодую красавицу жену, воскликнул опрометчиво Тесей.
- Кто знает, может быть, в скором времени так и будет, - тихо и загадочно произнесла Ариадна.
- Что ты бормочешь? Я не расслышал…
- Нет, ничего, просто… мысли вслух…, пойдем к столам, свадебный пир еще не закончился…, - поторопилась ответить царица.
- Ты иди, а я хочу немного прогуляться, надо же растрясти съеденное, люблю ваши края, кругом море, дышится легко, воздух прямо пьянит, лучше любого пойла твоего Диониса, - Тесей похлопал себя по тугому животу, и Ариадна только тогда заметила, что он начал полнеть. – Для воина переедание опасно…, хотел бы я, чтобы боги присутствовали на этом пиру, радуясь моей доблести и славе. Да, что б пришли не с пустыми руками, а с божественными дарами!
Тесей свернул в оливковую рощу, и вскоре скрылся из виду за пологими зелеными холмами.
- Боги приходят, когда им вздумается, не дожидаясь приглашения смертных, а дары их не всегда под силу принять даже герою, - сказала Ариадна ему вслед, но он был уже далеко и не мог слышать ее слов.
Оставшись один, Тесей снял тяжелый золотой шлем и вытер вспотевший лоб концом пурпурной туники. Теплый ароматный ветер, напоенный запахами трав и цветущих плодовых деревьев, словно заигрывая, легонько ерошил его влажные каштановые кудри. Оглядевшись по сторонам в поисках удобного местечка, правитель Афин решил расположиться под высоким древним кипарисом. Отвязав свой шелковый роскошный плащ, с вышитым по низу золотой нитью меандром, расстелил его в тени дерева.
«Может, остаться тут, объединить Афинского царство с Мегаланиси, взять бразды правления в свои руки, да и диктовать всем прибрежным народам свою волю! Хорошая мысль, надо будет обмозговать ее как следует, - подумал Тесей, зевая, и уже, стоя на пороге царства Морфея, вдруг заметил, что с ближайшего пригорка спускается высокий стройный юноша в белой хламиде и плющевом венке на черных, как смоль кудрях. – Бродяга какой-нибудь, или менестрель, славящий по городам и весям имя Диониса за кусок хлеба, горсть маслин, да чару кислого вина. Песни орет во все горло, значит, не тать с большой дороги, злодей не стал бы вести себя так открыто. А что, приглашу его поболтать, надо же узнать, чем народец кефтиу дышит, разве от господ правду услышишь…, к тому ж он молод, пригож, поет, не фальшивя, почему бы мне ни развлечься немного в мужской компании, до смерти устал от этих кносских баб! Жаль, вина не захватил, он был бы сговорчивее…».
- Эй, прохожий! Причаливай к моему берегу!
Юноша приблизился и, приветливо улыбаясь, свободно, без всякого смущения или подобострастия опустился на шикарный плащ рядом с Тесеем, сказав в ответ:
- Приветствую тебя, добрый человек! Всегда рад новому знакомству, особенно, со столь блестящим господином.
- Откуда ты родом и чем промышляешь? – Ласково поинтересовался Тесей, проводя тыльной стороной ладони по смуглой румяной щеке юноши.
- Я бард, хожу по пирам, да услаждаю слух присутствующих гимнами, - все так же с улыбкой ответил тот, не сделав попытки уклониться от этого недвусмысленного жеста.
- Что ж, повод у тебя есть, сегодня моя свадьба. – Осклабился Тесей, предвкушая славную интрижку. – Спой мне эпиталаму что ли…
- Твоя свадьба? Кто же та счастливица, что согреет нынешней ночью твое ложе?
- Младшая дочь покойного Миноса, красавица Федра.
- Ты берешь в жены внучку самого Гелиоса! – Притворно изумился юный бард. – Твой статус должен быть очень высок…
- Подумаешь – внучка Гелиоса! Я им сказался сыном самого Посейдона, они мне поверили. Будучи еще ребенком, я провел долгие годы заточенным на этом острове, и поклялся отмстить! Если бы ни один тип…, который помог мне бежать, не имел бы ты счастья и удовольствия говорить сейчас со мной. Однако по пути домой наше судно было захвачено воинственными амазонками. Этот плен был намного приятнее, доложу я тебе! – Глаза Тесея сверкнули сладострастным огнем. – Там я прошел свою первую инициацию, став мужчиной…, меня посвящала сама их царица, под ее чутким руководством постигал я сладкую азбуку плотской любви.
- Какое сказочное существование ты вел! Его хватило бы на несколько жизней! Скажи мне свое имя, чтобы я восславил его в своих гимнах.
- Так и быть, откроюсь тебе…, уж очень милая у тебя мордашка, я - Тесей, царь Афин! Не сомневаюсь, что ты наслышан о моем подвиге, если родился на Мегаланиси.
- О, Зевс! Это ты убил Минотавра! – Вскочив с плаща, льстиво воскликнул собеседник героя, - прости, что я осмелился приблизиться к тебе и заговорить запросто, когда не достоин даже целовать края твоей одежды!
- Полно, дружок, чего ты так переполошился, - успокоил юношу Тесей. – Молодость, красота и талант имеют не меньше преимуществ, чем доблесть и знатность рода. А что касается Минотавра, то скажу тебе честно, я его даже в глаза не видел, это все молва мне приписала. Только ты не болтай об этом, а впрочем, если и сболтнешь, тебе же хуже: во-первых, никто не поверит, а во-вторых, могут еще и по кочану настучать за оговор и напраслину, возводимую на героя. Так-то! Садись лучше поближе, да спой мне что-нибудь задушевное.
- За твои заслуги надо бы прежде осушить заздравный фиал.
- Прости, дружок, я не знал, что меня ждет столь приятное знакомство, не то непременно бы прихватил со стола кувшин…
- Это мы исправим! Какой бы я был менестрель, не имей с собой глоток вина в дальней дороге! – С этими словами юноша снял с плеча лиру, дорожную котомку и извлек на свет дивный золотой сосуд. – Тут еще кое-что осталось, на-ка, глотни за здоровье новобрачных, тебе сегодня понадобятся силы.
- Откуда у тебя столь дорогая и изящная вещица? Уж не спер ли ты ее с какого-нибудь богатого застолья? – Со смехом спросил Тесей, принимая из рук незнакомца канфар с вином. Сделав глоток, он с изумлением воскликнул, - клянусь Фебом, этот напиток достоин богов! Где же растет такой бесподобный виноград?
- Виноградник принадлежит моему отцу, он там…, на горе, - уклончиво ответил юноша, махнув рукой в неопределенном направлении.
- Велик ли он?
- Нет, зато урожай на нем собирают волшебный…, - лукаво улыбнулся бард, видя, как смежились веки Тесея, а из ворот слоновой кости медленно выплывает провидческое сновидение.
Дионис убрал канфар в дорожную суму и, как ни в чем не бывало, отправился своей дорогой, будучи уверенным, что в этом сне Тесей увидит все, что ему предстоит вскоре пережить.
«Я поступил безупречно и предупредил о том, что тебя ждет, но не уверен, что ты, ослепленный гордыней, поверишь мне и сможешь воспротивиться уготованному тебе уделу…, - сказал бог сам себе. – Поговорим, когда сполна познаешь боль разорванной души…, ведь судьба человека сродни участи страдающего бога».
Не успел Дионис удалиться, как его место подле Тесея занял Эрот.
«Ба, да это наш герой! А я-то думаю, кто так храпит на всю рощу, что даже оливки с деревьев падают! Что ж ему сниться-то…, стонет бедный, зубами скрипит, лицо все слезами залито. Чем его Дионис так расстроил? Любит он людей пугать своими страданиями. Надо бы успокоить новобрачного, усмирить боль страстной любовью, у него теперь семья, жена молодая, сынок, за которым нужен глаз да глаз, вот, пусть ими и занимается…».
Эрот осторожно провел рукой по голове спящего Тесея, словно стирая из памяти все неприятные эмоции, вызванные пророческим сновидением, и прошептал:
- Забудь, это все пустое…, нырни в любовь, как в озеро Аверн. Пусть ты окажешься в Аиде, но познаешь подлинную страсть, всепоглощающую, беспредельную, а это не каждому дано…, она будет достойна героя!
С этими словами Эрот, весьма довольный собой, пустился догонять Диониса, желая непременно похвастаться ему, как ловко он его перещеголял.
Осчастливленный свадебными дарами богов, Тесей проснулся с больной головой и тяжелым сердцем. Он не мог вспомнить ничего, кроме того, что оставил свою молодую жену в столь торжественный день. Подхватив с земли плащ и шлем, новоиспеченный муж, подгоняемый страстью, со всех ног помчался к новобрачной.
Гости уже начали беспокоиться, не случилось ли с Тесеем беды, но Федра ничуть не скучала во время отсутствия мужа, совсем не показавшееся ей продолжительным и целиком перенесла свое пылкое внимание на юного пасынка, который был всего тремя годами младше мачехи. Юный Ипполит, впервые очутился в такой опасной близости к молодой женской плоти, он постоянно краснел от ее откровенного восхищения его красотой и скромностью, она же не скупилась на комплименты, намеренно расточая их все чаще и чаще, подкрепляла слова как бы случайными ласками. Федра гладила его по-девичьи румяные щеки, с игривым смехом ерошила кудри, прикасалась к рукам, любуясь формой ногтей или изяществом запястий. Она прикладывала свою нежную жаркую ладонь к ладони юноши, чтобы сравнить длину их пальцев, и он, трепеща всем телом, впитывал пульсирующий под ее тонкой кожей огонь крови.
- Смотри, Ариадна, какого миленького сыночка подарили мне боги! Давайте танцевать! Сестра, помнишь, как Дедал учил нас выводить в хороводе «Журавля», а теперь мы научим Ипполита. Эй, музыканты, разве вас не для этого позвали на свадебный пир!? Играйте веселее, пусть весь Мегаланиси слышит!
Едва зазвучала музыка, Федра вскочила и, увлекая за собой Ипполита, пустилась вокруг него в пляс. Ариадна, чтобы как-то завуалировать столь откровенное кокетство младшей сестры, тоже быстро поднялась со своего места и присоединилась к юной паре, начав вместе с Федрой обучать Ипполита сакральному танцу, который когда-то привез на Мегаланиси Дедал, постепенно вовлекая в круг все больше исполнителей.
«Бедный Тесей! – Думала она, - его ждет беспокойная жизнь в этом браке, надеюсь, у него хватит сил обуздать столь буйный норов! А этот мальчик, Ипполит, каково ему будет постоянно находиться между такой красавицей и отцом, которому он предан все душой? Это же пытка, не всякий ее выдержит…, что же будет с ними всеми? Я предчувствую большую беду…, помогай им, боги! Тесей говорил, что посвятил сына Аполлону, а этот бог не чтит любви…, и может сильно разгневаться на измену…».
В этот момент появился царь Афин. Краска бросилась ему в лицо, когда он увидел свою юную жену, кружащуюся в танце с Ипполитом, ревность черной волной залила сердце, и он невольно схватился за меч. Ситуацию спасла Ариадна, она быстро подбежала к Тесею и, взяв за руку, лаково сказала, глядя в налитые кровью глаза:
- Помнишь, как я танцевала для тебя «Журавля»? Пойдем, покружимся…, на свадьбе надо веселиться, а не гневаться на тех, кто это делает!
…На миг перед внутренним взором Тесея отчетливо всплыли события того, самого счастливого в жизни дня, когда он вышел победителем из Лабиринта к ликующей толпе островитян. Слыша со всех сторон превозносящие его имя крики, у него не хватило духу сказать правду, что он не нашел в подземелье никакого Минотавра, ведь люди были уверены в том, что Тесей истинный герой-освободитель, а всенародная слава и преклонение опьяняет сильнее, чем напиток богини. Разве можно было сознаться в том, что битвы с монстром не было, особенно, ей, Ариадне, которая смотрела на него с любовью и восхищением? Сказать ей, что он даже не пошел вглубь Лабиринта, а просто провел некоторое время недалеко от входа, и вполне возможно, если чудовище, действительно, существовало, то оно до сих пор обитает где-то там, в мрачных недрах своего темного жилища. И питалось оно не человеческими жертвами, а страхами людей, ведь эмоции – это та же энергия, то же топливо, возможно, единственное, которое производит человек, и, когда они иссякают, он переходит в царство теней. Ариадна никогда не простила бы ему трусости и лжи, а правда все равно выплыла бы наружу рано или поздно, потому он и оставил ее спящую на берегу Наксоса. Он боялся, что она узнает и заставит его признаться в своей трусости всенародно! Это была его тайна, позорная и разъедающая ему душу уже много лет, но далеко не единственная. Он вдруг, словно забыл, что сегодня его свадьба и, потянувшись к Ариадне, прижался лицом к ее груди, подумав с отчаянием:
«Может быть, все это сон? Наваждение? И ничего еще не случилось…».
Она не оттолкнула его, а лишь ласково, по-сестрински погладила по голове.
Как ни странно, Тесея отрезвил аромат ее масел – окружающей царицу полосой отчуждения, отделяющей ее от всех остальных, предназначенный для точного попадания в цель, словно объясняющий каждому, кто в состоянии это понять: мне горько, холодно, одиноко, но я горда и самодостаточна! Этот запах вернул его к реальности, он отпрянул от своей бывшей невесты, обвел всех невидящим взором, и, резко развернувшись, направился в отведенные ему покои…
На следующий день с восходом солнца Тесей со своей свитой и домочадцами отплыл в Афины. Ариадна провожала их на причале, и ей очень не понравился взгляд, каким зять, не отрываясь, следил за женой и сыном.
Она сморгнула невольные слезы, и, обернувшись, чтобы отправиться домой, встретилась глазами со стоящим за ее спиной Дионисом.
- Как хорошо, что ты тут! – Воскликнула Ариадна, беря его руки в свои. – Мне совершенно не с кем поговорить…, я страшусь за Федру, она так еще молода и легкомысленна! Боюсь, не наделала бы девочка непоправимых ошибок.
- Не волнуйся, я предупредил Тесея о грозящей ему опасности…
- Ушам не верю! И он согласился тебе внимать! Да, ведь Тесей признает только Аполлона, как же ты смог убедить его в…
- Я не открыл своего имени, но послал ему провидческий сон, надеюсь, этот гордец сделает выводы, и отправит сына куда-нибудь подальше от своего дома. Не безумец же он, в конце концов!
- Ты пришел за мной? Я готова последовать, куда прикажешь… и пройти обряд посвящения.
- Нет, мои намерения несколько изменились…, пойдем во дворец, я расскажу о них по дороге. Надеюсь, это тебя порадует…, - Дионис лукаво улыбнулся и крепко прижал Ариадну к груди.
В этот момент из-под земли раздался глухой, но грозный рев, почва под их ногами пошатнулась, и Ариадна в испуге воскликнула:
- О, боги, что это? Неужели Священный Бык, что живет в недрах Мегаланиси, опять проснулся!
- Гермес предупреждал меня о грозящих острову катаклизмах. – Спокойно, чтобы не волновать ее, ответил Дионис. – Нам надо как можно скорее покинуть Кносс, и выбрать себе место более надежное.
- А что же будет с моими людьми? Их ждет гибель?
- Мы не можем препятствовать силам природы проявлять свою ярость, даже богам эту не по плечу, видишь черный дым над Ферой? Это означает, что у нас совсем мало времени! Скорее, в порт! Надо успеть отплыть до того, как чудовище, живущее в недрах вашего соседа, проснется! Тогда мы уже ничего не сможем сделать!
- Куда же мы поплывем?
- Приищем какое-нибудь глухое, спокойное место…, где нас никто не знает, там будет видно, но для начала я должен забрать своего приемного сына, так что, в данный момент мы отправимся ненадолго в Афины.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ПТИЦА НА ХОЛМЕ
Глава двадцать пятая
Колодец Памяти
Лепили Адама и ангел, и демон -
Их множество было, все заняты делом.
Явилось творенье ущербным, неполным -
Оно оказалось слепым и безмолвным.
Ему колыбель оставалась могилой,
Но дунуть в уста Материнскою Силой
Творцов надоумили, тварь ожила,
Лишь искорка Божья коснулась чела.
Светилась и мыслила мудрая тварь,
Создатель решил: у природы есть Царь.
Но сам человек, появившись едва,
Был выброшен в нижнюю часть вещества.
Об искре Божественной память слаба -
Тут сам демиург позаботился сразу -
«Забудь о Всезнании! Рок и Судьба
Навеки предъявлена тварному глазу!
Ты ей озабочен, и связан отныне
Своею судьбою, посредством гордыни».
Так прервана связь меж твореньем и Знаньем,
Меж тварью и всем остальным Мирозданьем!
Тварь в Боге не ищет своё отраженье -
Судьбой озабочено вечно творенье.
Ему откровений духовных не надо,
Лишь хлеба и зрелищ, - сколь глупое стадо!
Но если бы вспомнить ты мог, имярек:
Мир - это ты, Мир - Большой Человек!
Крохотный белый домик, прилепившийся на крутом откосе холма в компании десятка похожих, как капли воды, строений, но отличавшийся от них ярко-красной черепичной крышей, с трудом вмещал в тонких глиняных стенах всех своих обитателей, и, казалось, готов был соскользнуть с покатого места при любой их неосторожности.
Покинув Мегаланиси, Дионис долго искал пристанище для своей семьи, которая пополнилась к тому времени разнополыми близнецами, и, наконец, остановил свой выбор на ничем не примечательном маленьком поселении, издали напоминавшем своим общим видом восседающую на высоком холме птицу. Поднявшись же на его вершину и обозрев окрестности, распластанные в низине, создавалось ощущение, что ты паришь над ними, точно на крыльях. Сам холм выгодно и уютно вытянулся между живописной долиной и поймой реки, вздымаясь над землей в самом высоком месте примерно на шестьсот локтей, и от близости воды, которая была большим благом в этих краях, радовал глаз изумрудной зеленью своих склонов. К тому же густые, мощные заросли кактусов-сабресов, окружающие поселение почти по всему периметру, выглядели так устрашающе, что могло показаться, будто его покой охраняют воины-великаны в диковинных колючих доспехах. Внешнюю агрессивность этих неласковых растений уравновешивали древние как мир оливы, услужливо предоставляя тень под своими кронами усталым путникам и малым детям, не редко засыпающим возле самых стволов, утомленные шумными играми.
Население местечка имело состав малочисленный, но весьма пестрый. В основном, это были выходцы из Месопотамии, чьи предки давным-давно вынуждено сорвались с родных мест вслед за презревшим языческую веру отцов Авраамом, преследуемые, как и он, властями за свои новаторские религиозные убеждения. Они почитали, хотя и не слишком ревностно, одного бога, которого называли «Эль», и время от времени проводили приличиствующие случаю обряды в его честь.
Хотя в этих местах эллины были далеко не диковинкой, и язык, на котором они говорили, был здесь хорошо знаком каждому, но все же их считали чужаками, идолопоклонниками и большого желания к сближению с ними не проявляли. Однако Дионис довольно быстро сошелся с одним сребробородым старцем, своим ближайшим соседом, уроженцем города Ура халдейского, чья память, несмотря на преклонные лета, поражала объемом и хранила, помимо всего прочего, множество древних семейных преданий. Сама по себе эта дружба выглядела странно и не вызывала поначалу одобрения односельчан, но постепенно они свыклись с тем, что этих двоих мужчин можно было ежедневно застать за увлеченной и оживленной беседой. Как ни удивительно, их тесному сближению положили начало проделки малышей, забежавших во время игры на соседский участок. Перепуганная Ариадна нашла их там, с восторгом внимающих рассказам дедушки Аммина о злом и коварном царе Нимроде, измыслившим построить башню до самых Небес, чтобы жить рядом с Самим Создателем, о там как рухнуло его строение, будучи неугодным Богу, а люди в результате этого трагического события совершенно перестали понимать друг друга, заговорив в одночасье на разных языках.
Дионис отправился благодарить соседа за проявленное терпение к непоседливым чадам своим и с тех пор стал посвящать общению с престарелым халдеем почти все дни. Хотя говорили они о вещах схожих, но излагали их всяк по-своему, и потому не всегда находили общий язык. Собеседники, словно шли к разрешению одной и той же проблемы, но с противоположных направлений, не желая при этом принимать во внимание точку зрения друг друга, оттого и дискуссии их заканчивались порой весьма бурно. Однако, если обиженный непониманием старец, гордо задрав голову, уходил к себе, то Дионис, не выдержав и получаса, бежал за ним, чтобы извиниться или продолжить доказывать свою правоту. На самом деле, как с удивлением выяснил при более близком знакомстве Дионис, Аммину едва сравнялось пятьдесят лет, но преждевременные потери близких рано состарили его, полностью выбелив непокорные кудри и аккуратно подстриженную бородку.
Время от времени два приятеля, предусмотрительно запасшись водой и нехитрым провиантом, по пешей тропе, издавна протоптанной вдоль подножья холма, совершали дальние неспешные многодневные походы в город Иевус, что у источника Гион, где за стенами древнего акрополя, возведенного на горе Сион, теперь жили, по преимуществу, люди мирные и доброжелательные. Аммину доставляло особенное удовольствие всякий раз, подходя к Иевусу, повторять семейное предание о том, что во времена Авраама, его славного предка, в этой местности обитали хитийцы, которые неизменно поклонялись сыну месопотамского жреца Тераха, и благоговейно почитали этого человека, чье богатство и величие являлось легендарным. Однако когда он пожелал купить у них пещеру, чтобы похоронить в ней свою жену Сару, хитийцы воспротивились тому, что Авраам будет обладать собственностью на их земле, и предложили ему любую пещеру на выбор в подарок. Но тот настаивал именно на приобретении участка в личное владение. Тогда хитийцы пошли на хитрость, потребовав у Авраама заключить с ними договор, где он должен был поклясться, что его потомки никогда не станут нападать на Иевус, а после того, как он дал им это торжественное обещание, принесли медные фигурки и выгравировали на них клятву Авраама. Один такой памятный идол по сию пору бережно хранился в доме Аммина, и он считал ее своим самым дорогим достоянием, а, посещая Иевус, неизменно брал семейную реликвию, завернутую в чистый лоскут неотбеленого полотна, с собой в качестве оберега.
Сам же город, согласно молве, был возведен еще при салимском царе справедливости Мелхиседеке, который встречал Авраама хлебом и вином, когда тот вернулся с отбитыми у четырех восточных царей людьми и имуществом. Мелхиседек вышел навстречу к победителям и благословил их, и принял десятую часть всей отнятой у врага добычи, и пришедшие к нему признали его священство.
Диониса чрезвычайно заинтересовала эта легендарная, загадочная фигура, но Аммин решительно заявил, что достоверных сведений о Мелхиседеке крайне мало, а пересказывать байки и досужие домыслы, ходящие в народе на счет этой предвечной личности, он считает для себя позором и святотатством. Правда, спустя некоторое время поборник истины все же сам вернулся к этому разговору и сообщил, что никто, мол, не знает, откуда царь справедливости пришел в эти края и где родился. Но ходят упорные слухи, что не было у него ни отца, ни матери в земном понимание этого родства, ни иных предков, как нет ни начала, ни конца его жизни. Затем, понизив голос до шепота, добавил, что Мелхиседек и поныне жив, и, уподобляясь Сыну Божьему, он останется священником до конца времен.
Вследствие этого неожиданного заявления Дионис вдруг вспомнил, что читал в сакральном сочинении брата своего Гермеса «Божественный Поймандр» фрагмент о том, как некий первосвященник, живущий на горе Сион, чудесным образом появился на свет в могиле умершей своей матери, жены Нира, доводившегося братом тому самому Ною, спасенному Господом после потопа. Затем, архангел Гавриил вознес новорожденного младенца на небеса, где хранил все сорок дней, пока воды не сошли и не открыли землю. Вспомнил он и толкование этих событий Трижды Величайшим, которое тогда показалось ему чрезвычайно странным. И только теперь, после беглого знакомства с учением Авраама, скудные сведения о котором проскальзывали в разглагольствованиях Аммина о Творце и творении, он стал понимать, что же имел в виду Гермес, называя свой комментарий наукой получать блаженство, даруемое созданию Создателем.
Чем ближе сходился Дионис с ученым соседом, тем более смущало его то обстоятельство, что он не открыл ему своего божественного происхождения, ибо, знал непримиримость и нетерпимость Аммина к эллинскому идолопоклонству, граничащую с презрением. По правде сказать, Дионис уже давно не пользовался преимуществами, даваемыми принадлежностью к Олимпу, к тому же его рождение было наполовину земным, а, значит, и совесть могла быть на одну вторую спокойна. Он лишь изредка, когда в этом была острая нужда, оказывал соседям услуги лекаря. Однако исцелял больных без свидетелей, путем наложения рук и страстной молитвой к Создателю-Зевсу о здравии страждущего.
Со временем односельчане к нему привыкли и почти перестали видеть в нем чужака, даже само имя его стало звучать на местный манер – Дианиди, а исконное «Дионис» бесследно улетучилось из памяти обитателей поселения, напоминающего «птицу-на-горе». Однако Лем был решительно против такого забвения приемным отцом своих корней, и потому выложил цветными камешками, собранными по берегам реки, на стене их домика прекрасный мозаичный потрет опекуна, подписав внизу его настоящим именем.
Вот и сегодня, как много дней подряд, накрывая на стол, Ариадна с улыбкой слушала голос мужа, в котором еще сквозил родной аттический акцент, пытающегося доказать своему оппоненту, в чем состоит суть человеческой природы.
- Да, я согласен, в человеческой природе много дионисийского, если ты понимаешь, что я имею в виду. Вспомни легенду о разорванном младенце, которую я тебе рассказывал много раз. Низшая составляющая человеческой личности – титаническая, хаотическая, богоборствующая, однако это ни что иное, как протест против божественного всеединства, уравнивания, обезличивания! Дионис утверждает таким образом право на свою уникальную индивидуальность, обособленность, отчужденность от Создателя и от окружающих!
- Хорошо, если говорить на твоем языке, тогда он противится и самоотдаче, жертвенности, к которой призывает твой бог Дионис, пытаясь всякий раз идти своим путем. – Резонно возразил второй спорщик. – Человек замыкается в своей индивидуальности, желая спасти свою неповторимую душу. Потому и держит сам себя в гробнице тела, распадаясь после смерти на составные элементы. Это ли не плата за эгоистическую отделенность?
- Да ведь он так спасает за порогом смерти свою духовную монаду!
- Вот именно! «За порогом смерти»! А мог бы жить вечно, если бы направил свое желание получать к Творцу! Как же он ее спасает тогда? Через жертву и страдание? Не самый приятный способ...
- Он восстанавливает сознание забытого единства по ту сторону земного бытия, черпая силы из «озера Памяти», именно этот зов выводит его обратно на лицо земное!
- Чтобы опять приобщиться к страстям твоего этого Диониса? – Ехидно спросил Аммин. - Много ли радости от такого перерождения!
- Почему обязательно к «страстям»? – Немного обиженно спросил олимпиец. – Чтобы свободно, добровольно, по собственному выбору растрачивать свой душевный запас…, накопленную в царстве теней энергию, со всей мудростью...
- Нет, с тобой невозможно спорить, эллин, ты по самую макушку напичкан своей языческой чепухой. Надеюсь, твой обожаемый Дионис не так упрям, как ты, с ним я бы скорее договорился. Ведь все ваши боги – суть силы Одного Творца, насколько я могу судить, как вы только запоминаете их имена и обязанности по отношению к людям, если они их имеют, конечно. Но что-то мне подсказывает, что они скорее презирают людей в отличии от Творца. Я даже вникать не хочу! Где же тут радость: умереть, чтобы накопить на том свете энергию для будущего рождения, а потом растрачивать ее в непрерывных страданиях в течение последующей жизни, пока опять не умрешь. В чем же тут смысл? Хотя для твоего народа сама мысль о том, что душа живет вечно, уже является прогрессивной. Как вы это назвали, говоришь? Па-лин-ге-не-си-я? – Произнес он по слогам. - Уж больно мудрено, но достойно одобрения. Не все идолопоклонники даже додумались до нее, вот только на этом не надо останавливаться! Необходимо идти дальше, постичь Замысел Творца и следовать ему. Ведь отпав однажды от Его благодати, следует непременно исправить прегрешения, к которым человека подтолкнула его эгоистическая природа и вернуться в Отчий Дом! Вот, чему нужно учить людей, а не тому, как очищаться в гордом одиночестве через страдание и жертву в промежутках между смертями.
Аммин махнул рукой и отправился к себе даже не простившись. Однако, дойдя до своего участка, он неожиданно передумал, резко вернулся и сел на прежнее место, нахохлившись как промокший воробей.
Ариадна уже давно выпустила из рук нить разговора этих вечных спорщиков. Слова «озеро Памяти» повлекли ее на самое дно глубокого темного колодца, где хранились воспоминания о страшных событиях, и который она старалась по возможности обходить стороной, посвящая все свое время без остатка заботам о муже и детях.
…Ариадна с раннего детства была девочкой серьезной и рассудительной, ей были чужды экзальтированные истеричные выходки матери или непредсказуемая взбалмошность младшей сестры, она всегда старалась не давать воли сильным эмоциям, а найти любым событиям рациональное объяснение, даже если они на первый взгляд выглядели фантастическими.
Однако была в ее характере одна странность: Ариадна очень неохотно смотрела на покойников, и избегала по возможности участия в погребальных церемониях. По счастью боги были милостивы к ней: все ее близкие умерли вдали от дома, словно специально для того, чтобы ей не пришлось предавать их тела земле. Так продолжал жить в ее представлении коварно погубленный на чужбине отец, жестоко убитые братья, их жены и дети. Все эти дорогие ее сердцу существа как бы и не покидали круга живых людей, а она всегда могла сказать себе: «Они только оставили нас на некоторое время, но придет час, и мы обязательно встретимся, ведь я же не видела их мертвыми…».
Не то чтобы она боялась мертвецов, просто ее смущало «молчание» этих неподвижных тел, от которых не исходило никаких вибраций. Ариадна воспринимала всех людей, с которыми общалась, как ту или иную мелодию. Ей хотелось вечно сохранить в памяти яркие эмоции, которые вызывало в ней индивидуальное звучание каждого из них, пока они были живы. Стоило же девушке взглянуть на человека, подготовленного к погребению, как этот безмолвный застывший образ навсегда перекрывал сочность тех ощущений, что были ей дороги и приятны. Сад ее Памяти был насажден одними вечно живыми благоухающими цветами и наполнен чудесной музыкой любимых сердец.
Лишь одно воспоминание, словно певчая, но обезголосевшая птичка, жило в этом саду, заточенное в золотой клетке. Она держала его в самой глубине души, стараясь не думать больше о тех трагических событиях. Однако сейчас с неизбывной болью взметнулось и забилось о грудную клетку сердце Ариадны, как и в тот день, когда она получила известие о смерти последнего дорогого ей существа. Память сразу же услужливо нарисовала облик мертвой сестры, неподвижно лежащей в роскошных траурных одеждах на смертном одре со скорбно сдвинутыми бровями. В ее окоченевшем кулаке был крепко-накрепко зажат резной флакон из цельного куска аметиста с хранившейся в ней цикутой. Самоубийство набросило на юное, прелестное улыбчивое лицо Федры с милыми ямочками на когда-то румяных щеках свою чудовищную печать, преобразив его до неузнаваемости, оно казалось теперь состарившимся и некрасивым. Едва взглянув на усопшую, Ариадна почувствовала, как в тот же миг перестал звучать в ее ушах звонкий, словно серебряный колокольчик смех любимой сестры и смолкли все вибрации, которыми она так щедро была наделена от природы.
«Разве можно назвать любовью чувство, способное довести человека до того, чтобы он решился наложить на себя руки? – Негодовала Ариадна. – Это не любовь, а болезненная страсть, тяжелая и пагубная, которая выжигает душу дотла, уничтожает все светлое в ней. Лучше вообще не знать любви и жить спокойной размеренной жизнью. Но ведь в один момент я сама стояла на краю обрыва, и чуть не сорвалась в пропасть. А этот мальчик, Ипполит, растерзанный обезумевшими конями…, я не сказала с ним и десяти слов, но могу с уверенностью утверждать, что он только хотел сделать вид, что так суров и надменен. Мелодия его души была очень нежной и трепетной. Мне кажется, он тоже любил Федру, но не пожелал предать отца и потому так решительно отверг ее чувство. Не сам ли он направил коней, вынудив их устремить колесницу к его погибели, когда узнал, что бедная девочка приняла яд? Нет, любовь не бывает столь жестокой, здесь что-то другое, словно наваждение, морок какой-то…, а бедный Тесей! Он поседел, буквально, за одну ночь! Его сердце растерзано на куски и истекает кровью…, потерять любимого сына и обожаемую жену почти в одно время…, лишь бы рассудок его не помутился. Как он сказал Дионису? «Радуйся! Теперь мы равны!». Никогда не поверю, что мой муж мог быть причастен к этой трагедии! Здесь чувствуется чья-то злая воля…, а Дионис болеет за людей…, он не станет им вредить, но тогда кто?».
Она снова и снова прокручивала в памяти мельчайшие детали скорбных событий, и в который уже раз силилась вспомнить чье-то лицо, показавшееся ей своим выражением до дикости странным на этой тризне.
«Кто же мог так злобно ухмыляться в столь неподходящем месте? – Подумала опять Ариадна. – Надо было спросить Диониса, но меня кто-то отвлек, а потом это лик с дьявольской ухмылкой на устах исчез, и я забыла о нем на какое-то время, но могу поклясться, что никогда прежде его не встречала. Ему явно доставляла удовольствие церемония погребения, слезы близких, но особенно страдания Тесея. Словно он все это организовал, да, конечно, он! Но кто же это?».
Ариадну вывел из задумчивости голос мужа, точнее даже не столько смысл сказанной им фразы, сколько горькая нота, прозвучавшая в его восклицании:
- Я так мечтал найти себе учеников, но один предал меня, второй был зверски убит…
- Значит, ты еще не готов стать Учителем, - ехидно урезонил его Аммин, - ибо мудрость гласит, когда появляется ученик, находится ему и Учитель.
- Может быть, мне стоит поучиться от тебя, а уж потом двигаться дальше, - скорее утвердительно, чем вопросительно произнес Дионис.
- Я не беру учеников! – Неожиданно резко выкрикнул сосед, и, быстро поднявшись, опять поспешил в сторону своего жилища.
- Что это с ним? – С недоумением спросила Ариадна, заметив обескураженный взгляд, каким муж проводил Аммина. – Разве ты обидел его?
- Конечно, нет! Он что-то скрывает от меня последнее время…, старец сильно переменился с тех пор, как мы вернулись с ним из Иевуса. Видимо, там произошло нечто такое…, что чрезвычайно его обеспокоило, он уже на обратной дороге был очень задумчив, отвечал невпопад, раздражался на мои вопросы. Странно, мы ведь почти не расставались, он всего на четверть часа заглянул в какую-то ювелирную лавчонку, а я ждал его снаружи. Хотел бы я знать…, в чем там было дело…, с того дня от постоянно высмеивает все, что бы я ни сказал, правоцирует на ссору, словно ищет повод порвать со мной всякие отношения. Но ведь я ничем не заслужил такого отношения! У тебя покраснели глаза, ты вспоминала Федру? Я тоже скорблю о ее кончине..., бедная девочка...
Глава двадцать шестая
Тайна Аммина
Огонь не знает Любви,
но знает Страсть.
Ветер не знает Любви
но знает Ревность.
Вода не знает Любви,
но знает Разлуку.
И только Земля знает Любовь.
Храни её, Великий Отец Время!
Огонь не знает Надежды,
но знает Ревность,
Ветер не знает Надежды,
но знает Разлуку,
Вода не знает Надежды,
но знает Страсть.
И только Земля знает Надежду.
Храни её, Вечно Юный Сын Время!
Огонь не знает Веры,
но знает Разлуку,
Ветер не знает Веры,
но знает Страсть,
Вода не знает Веры,
но знает Ревность.
И только Земля знает Веру.
Храни её, Древний Бог Время!
О Время! Намертво! Взахлёст!
Мы цепко схвачены Тобою!
Нам предначертана Судьбою
РЕЛИГИЯ ВЕЛИКИХ ЗВЁЗД!
- Хочешь поговорить о том, что случилось? – Ласково спросил Дионис жену. – Я вижу, тебе не дает покоя самоубийство сестры.
- Я хочу поговорить о любви…, - серьезно ответила Ариадна. – Разве она может убивать? Ведь это самое возвышенное чувство, какое только есть на Земле…
- Да, если не строить ее на своем низменном себялюбивом фундаменте. К сожалению, здесь, на Земле, это пока невозможно. Когда я был молод и обитал на Олимпе в сонмище таких же беспутных молодых богов, каким был сам, то считал, что жить можно одними лишь страстями. Все, что не вызывало у меня сильных эмоций, казалось мне пресным, скучным и не заслуживающим внимания, даже презираемым. Однако годы, проведенные с тобой, сильно меня изменили, хотя и не заставили поверить, что любовь между людьми существует...
- Значит, любви нет?
- В высшем понимании этого чувства – нет. Во всяком случае, между мужчиной и женщиной. Суди сама, разве можно назвать любовью взаимоотношения двух эгоистов? Ведь они способны любить в предмете своей стасти только себя, свои собственные переживания и чувства, ничуть не заботясь о потребностях своего партнера. Теперь подумай, какой любовью ты любишь своих детей, - тебе доставляет удовольствие ублажать их, и ты наслаждаешься уже одной этой возможностью дарить им свою любовь, не ожидая платы, в твоем чувстве нет места эгоизму, в нем присутствует только самоотдача. Между вами существуют некие особые отношения подлинного бескорыстия, а в любви взрослых людей друг к другу всегда есть примесь собственничества, желания обладать предметом своего вожделения безраздельно, некая корысть, жажда захвата добычи. Человеческие чувства подобны военным действиям, в них всегда присутствует стремление добыть трофеи, захватить в плен, в подчинение, в рабство. Людям мало только отдавать и не ждать ничего взамен. Они просто не способны на это в силу своей эгоистической природы, хотя не всегда даже подозревают об этом. Они рассуждают: как же так, ведь я все отдаю этому человеку, а он ничего не возвращает мне! Твоей сестре было мало бескорыстно дарить свою любовь Ипполиту, она хотела получить ответное чувство, причем, желала владеть им полностью, безраздельно. Она жаждала быть с ним, обладать им, словно драгоценностью, но бедный мальчик разрывался на части, он не мог обмануть доверие отца, а это означает, что его любовь к Федре была более возвышенной и близкой к идеальной. У меня нет ни малейшего сомнения, что юноша любил твою сестру всем сердцем, со всем пылом первого чувства!
- Значит, выхода нет, - печально произнесла Ариадна.
- Выход всегда есть, но никто не хочет им пользоваться. – В тон жене отозвался Дионис. – Мужчина и женщина могут создать между собой такие отношения, которые будут напоминать любовь к собственным детям, но для этого они должны отказаться от себялюбия. Это и есть священный брак, когда оба возвышаются над земным состоянием, создавая некое алхимическое соединение своих душ.
- Но ведь это означает отказ от земного, телесного существования! Не так ли?
- Пока да…, но придет пора, и люди, очистившись от зла, смогут существовать во всех мирах, как в этом, так и в духовном. На родине Лема были когда-то такие времена…, и я бы хотел вернуть человечество к такому состоянию, но, чем дольше я живу в этом мире, тем меньше надежд у меня остается на то, что мне по плечу такая задача. Люди слишком погрязли в своей низшей природе, и будут продолжать опускаться еще много веков, пока однажды не начнут свой подъем. Однако прежде они должны будут упасть на самое дно…, пусть моя миссия слишком тяжела для меня, но я не отступлюсь, ведь вода камень точит…, за мной придут другие аватары. Так сказал Гермес.
- Расскажи мне, откуда появились люди на земле? – Неожиданно спросила Ариадна. – Кто же он – их Создатель? И из какой материи они созданы? Я все хочу понять, почему мы так несовершенны?
- Нет смысла пересказывать тебе расхожую версию, бытующую на Олимпе, - со вздохом ответил Дионис. – У меня есть собственная…, я думаю, что человек одной природы со всем Универсом, люди созданы из того же вещества, что и звезды, отдавшие некогда ради этого свою жизнь.
- А чем я стану, когда пройду обряд посвящения и наш священный брак, наконец, свершится? Уйду к звездам?
- Ты станешь самой великолепной и яркой звездой! – С любовью воскликнул Дионис, - уж я об этом позабочусь, скажем, гебдомадой в Северной Короне. Для тел не бывает обряда священней, когда они выходят из круга земных воплощений таким образом. Они приобретают божественную суть, наш союз будет основан не только на слиянии тел, как это происходит в материальном мире, но и на слиянии душ и разума. Такие отношения восстанавливают связь между Небом и Землей, тебе не надо этого бояться. Я всегда буду с тобой, а ты станешь Геммой в моей золотой короне.
- Как это прекрасно! Не думай, что я боюсь, или мне жаль расставаться с земным существованием, пусть только дети немного подрастут, они еще так малы и несмышлены, чтобы остаться без родителей…, - вздохнула Ариадна, и ее огромные глаза подернулись легкой грустью. - Да, все забываю спросить тебя, - спохватилась вдруг она, заметив, что муж поднялся с места, намереваясь уйти по своим делам. – Ты не заметил человека, который очень гнусно ухмылялся во время погребальной церемонии Федры и Ипполита? Мне кажется, что он как-то причастен к случившемуся…, может быть, даже справоцировал случившуюся трагедию...
- Как же я сразу не догадался! Это был Эрот! Ну, конечно, только…, - воскликнул Дионис, возвращаясь на прежнее место.
- Что «только»? Говори же! – В нетерпении воскликнула Ариадна.
- Боюсь, что твоя сестра здесь не при чем…, как, впрочем, и бедный Ипполит. Это была месть Тесею, а через него Аполлону. Да-а-а, воистину: когда боги дерутся, смертным лучше не стоять на их пути…
- Ты что-то знаешь? Я хотела бы понять…
- Эрот постоянно ведет борьбу за свое первородство среди богов, особенно, с Аполлоном, который не чтит взаимной любви, ибо она означает деление, продолжение жизни. Он же ратует за духовную целостность и вечно высмеивает Эрота, откровенно издеваясь над ним. Будучи непроявленным Духом, я присутствовал при рождении Вселенной…, - в глазах Диониса загорелся священный огонь, он говорил уже не с Ариадной, а, словно сам с собой. – Я видел, как из тьмы Хаоса одновременно возник Кронос-Время, страстный Эрот-Любовь и хладнокровный, рациональный, расчетливый Антэрот, отрицающий Любовь взаимную. Знаешь, - он крепко схватил Ариадну за руку, и она даже вскрикнула от боли. – В каждую эру есть такая особая напряженная точка, когда сбываются все прогнозы, обещанные Земле звездами на этот период, и происходит это только в особенном, строго предназначенном для этого события месте, надо лишь угадать, суметь предвидеть или вычислить. И сейчас я чувствую, что не ошибся в своем выборе времени и места! Мне кажется, что человечество в эту минуту стоит на пороге какого-то великого события, от которого будет во многом зависеть его дальнейшее развитие, я хочу узнать о нем непременно! На Землю пришло Знание. И человек должен его получить!
Дионис резко отбросил руку жены, выбежал из сада и решительными шагами направился к домику Аммина. Подойдя к одному из окон, которое было слегка приоткрыто, он услышал, как незнакомый голос тихо, но властно приказал:
- Не зажигай светильник, Ааммин!
Предчувствие не обмануло Диониса, действительно, в доме его ближайшего соседа два человека обсуждали событие большой важности. Он уже собрался, было, вернуться к себе, но желание узнать, что происходит, взяло верх над деликатностью. Затаившись, проклиная себя за нездоровое любопытство, Дионис весь обратился в слух.
- Хвала Творцу, - сказал незнакомец, едва сдерживая переполняющую его радость, – Он провозгласил своему народу: «Я – твой Бог, что вывел тебя из земли египетской…, да не будет у тебя других богов перед лицом Моим». Как сказал Аарон, душа твоего пращура Авраама, воплотившаяся в том, кто вышел из Египта и подготовил себя, исправив все свои сорок девять свойств, может теперь делать зивугим и получить свет внутрь своего тела. Это значит, что мы, иври, обретем Тору!
- Неужели дождались! – Воскликнул хозяин. – Шавуот произошел! Ведь нет ни одной травинки на земле, над которой бы не было Ангела в небесах, посадившего ее и сказавшего ей: «Расти!». Это называется «дарование». Дело травинки расти, и это называется «получение». Когда все подготовлено для тебя и «даровано Сверху», остается только работа человека, его усилия к подъему, желание «попросить». Теперь мы спасены! Расскажи мне, как все происходило, Хошева?
- Теперь я зовусь Йегошуа сын Навина. Моше дал мне это имя своею молитвою. А было все так: обычному человеку тяжело и небезопасно слушать голос Господа, получив эти две заповеди, те, кто вышли из Египта попросили Моше предстать перед Творцом и передать им Его слова. Он отправился на гору Синай, чтобы получить от нее всю Тору.
- Да пребудет с нами Творец во все времена, - вскричал Аммин, падая на колени.
- Ты рано радуешься Ааммин, потому что теперь наступает самое трудное. Удержать дарованный Свет. Аарон опасается, что тот, кто не «вышел из Египта», и не подготовил себя исправлением сорока девяти свойств, не может наполнить свое тело внутренним Светом, не может «получить Тору». Есть ветвь и корень. Сначала надо исправить малый парцуф, катнут, состояние, которое не использует рош – голову. Поэтому строжайше запрещено устраивать праздники, стричься и тому подобное. Окружающий свет приходит, когда мы хотим понять то, что не понимаем, ты думаешь, так много есть желающих постичь? Нет, их совсем немного, даже рядом с Моше. Я, например, - тот, кто назвался Йегошуа смущенно замолчал на некоторое время, - и рад бы все душой, да ничего в голову не лезет из этой мудреной науки, спасибо, что Всевышний не обделил меня памятью, и я в состоянии точно повторить чужие слова даже не вникая особенно в их смысл. Может быть, для тебя они окажутся более понятными, ведь ты от семени Авраамова...
- Это уже не мало, не все спосбны даже и на такое, - стараясь говорить, как можно более льстиво, успокоил его Ааммин. – Чего же боится Аарон? Передай мне его слова…
- Боюсь, говорит, что сила «Золотого Тельца» еще очень сильно довлеет над нашим народом. Мы должны быть начеку. Ведь не успел Моше оставить своих людей, как они принялись за старое, что будет, когда он вернется и узнает, как в его отсутствие они поклонялись Золотому Тельцу. Не видать нам Скрижалей Завета, я это чувствую! Ведь его не будет с нами сорок дней, пока Творец будет учить его там. Семнадцатого Томмуза он должен вернуться, передать нам Учение и принести Скрижали Завета с десятью заповедями, выгравированные таким образом, чтобы их можно было читать со всех сторон. Как на твоей медной фигурке…, надеюсь, ты сохранил это свидетельство своего высокого родства с Авраамом?
- Благодарю тебя, Йегошуа, за такое известие, - уклонился Аммин от прямого ответа на вопрос о фигурке. – Век не забуду твоей доброты, наконец-то я усну спокойно первый раз за многие годы.
- Не меня ты должен благодарить, Аарон велел передать тебе эти слова, я был против разглашения тайны, но нам нужны люди, каждый, кто предан делу, может быть полезен сейчас. Они уже изготовляют Золотого Тельца. Завтра мы ждем тебя в Иевусе, с тем, чтобы отправиться к горе Синай. Да, и не забудь свой оберег, он может нам понадобиться при прочтении Скрижалей Завета! И еще…, - Йегошуа помедлил немного, прежде чем продолжить, - наша группа получает сейчас Свет Мудрости и восходит на качественно новую ступень развития, ибо Тора описывает все Мироздание полностью, а не отдельные его проявления. Этот уровень называется Храм. Он содержит в себе наибольшую глубину постижения сил и свойств Высшей Природы, управляющей нашим миром, и потому мы должны возвести вокруг Торы непроницаемую ограду. А ты, я слышал, водишь тесную дружбу с идолопоклонником. Этот ушлый эллин ни в коем случае не должен проникнуть в нашу тайну!
- Ничего подобного! – Возмутился Аммин. – Так, болтаем по-соседски о всякой незначительной чепухе, он довольно образованный человек, здравомыслящий, к тому же. И потом…, ничего такого я ему не говорил, а просто старался избавить иноверца от заблуждений язычества. Что в этом плохого?
- А то! – Передразнил его гость, - нам еще предстоит зашифровать знание, ведь его невозможно утаить совсем. Значит, придется изложить Тору в виде аллегорий, используя примеры из нашего мира, на так называемом, языке ветвей с тем, чтобы только посвященные могли сквозь исторический рассказ проследить духовный слой, обнаружить силы, нисходящие в наш мир из Обители Творца. Ведь воздействие Высших Сил следует рассматривать не столько относительно наших тел, сколько относительно наших душ. А на этом уровне «выход из Египта» означает освобождение из духовного рабства материального мира и дает способ, как завоевать мир духовный. Благодаря этому Знанию, наш народ когда-нибудь достигнет высшего состояния слияния с Творцом и сумеет путем своего внутреннего постижения находиться вне времени и пространства, обретя совершенство и бессмертие. Уф, кажется, в точности передал слова Аарона, ничего не упустил..., вспотел даже, так боялся что-нибудь забыть или напутать...
Произнеся эту мудреную длинную тираду, посланник неведомого Аарона, быстрыми шагами направился к выходу, чем поверг Диониса в трепет. Рискуя быть обнаруженным, он как молния метнулся в кусты жасмина и плашмя замер на земле.
Поначалу Дионис был так ошарашен этой неожиданно свалившейся на него тайной информацией, из которой он понял только самую суть, что не смог разобраться в своих чувствах, но постепенно гордыня возобладала в его душе над здравым смыслом. Мощнейшие эмоции ударили богу в голову, опьяняя, словно молодое вино, и он воскликнул про себя:
«Ну, уж нет! Я не допущу этого! Если Создатель един для всех, то почему он дарует Высшее Знание этой горстке людишек, которую даже нельзя назвать народом? Кто они такие, эти «иври»? Сброд, небольшая группка, потянувшаяся когда-то за Авраамом из Месопотамии? Бывшие рабы Фараона, сбежавшие обманом из Страны Пирамид, следую за своим вожаком, каким-то неизвестным Моше. Они даже клочка свобственной земли не имеют, где могли бы осесть и построить храм в честь своего единого Бога! Какие странные символы они используют в разговоре между собой! «Зивугим», «парцуф», «катнут», видно, эти двое хорошо знают, о чем ведут речь…, по крайней мере, мой соседушка с его большой ученостью..., и что означает это имя у него вдруг появилось - «Ааммин»? Откуда взялось в нем лишнее «а»? Так, вот отчего он отказался взять меня в ученики, боялся испортить присутствием язычника чистоту рядов своей группы! Видимо, когда мы в последний раз были в Иевусе, ему дали понять, что водить со мной знакомство нежелательно. Хорошо же, я это учту.
Однако почему не эллинам, этой великой и древней нации, владеющей огромными территориями и котролирующей значительную чать моря, посылает Творец столь высокое посвящение? Уж если на то пошло, то мой народ более просвещен в общей массе, наша цивилизация достигла высочайшего уровня развития, стало быть, и люди у нас гораздо выше образованы и подготовлены, чтобы воспринять великое Знание. Это совсем не то, что горстка пришлых бродяг без роду и племени. Я должен все узнать первым, пока они не зашифровали свое учение, и подарить его своему народу, усилив воздействием моего Божественного Ойнаса! Так мы станем первыми людьми на земле, кто достигнет уровня наивысшего постижения тайн Природы, и будет жить вечно, обретя совершенство и бессмертие! Мы гораздо больше, чем кто-либо заслуживаем этого! Может быть, я поступил не совсем безупречно, но дело того стоит, все слишком серьезно, чтобы испытывать угрызения совести по поводу недобропорядочного способа добычи информации. Пусть мое поведение выглядит не благородным и не достойно бога, но победителей не судят, как известно. Уверен, что любой бы на моем месте поступил так же, если бы речь шла о даровании Знания его народу.
Где этот Синай, кто бы мне указал? Я совершенно не знаю здешних мест…, идти в Иевус бессмысленно, неоправданная потеря времени. Лучше сразу отправиться к непосредственному очагу событий и увидеть все своими глазами. Там ведь должно быть полно народу…, если они шли со стороны Страны Пирамид, то Синай должен быть расположен где-то между Иевусом и Египтом, но как определить правильную вершину, тут везде одни горы…
Надо немедленно снестись с Гермесом…, он подскажет мне, как поступить, а, может быть, и поможет обвести этих «иври» вокруг пальца, но надо действовать быстро. Придется вспомнить о своем божественном происхождении и воспользоваться возможностями, которые оно мне дает. Промедление смерти подобно!».
Дионис предпринял, было, попытку добиться полного внутреннего молчания, но будоражившие его душу эмоции были настолько сильны, что ему никак не удавалось сосредоточиться на вибрациях Гермеса. Он решил вернуться домой и спокойно разобраться в случившемся. Неожиданно Дионис ощутил мощный призыв, и, настроившись на его волну, оказался лицом к лицу с Трижды Величайшим.
Глава двадцать седьмая
Наука получения
Сияющим окутанный венцом,
Бог восседал на пламенном Престоле.
Позволь склониться пред Твоим Лицом,
Себя предать Твоей священной Воле!
Бессильны описать Тебя слова,
Их нет, иль я не обладаю ими –
Пылающая светом Меркава
И Тот на ней, чье запредельно Имя!
Создатель, Бог, Эйн-Соф или Творец –
Ты в наивысшей, сокровенной славе
Рождаешь все, Ты – подлинный Отец,
Хоть Имени назвать уста не в праве.
За шагом шаг пройду когда-нибудь
И я, ведущий ввысь, тернистый Путь.
- Что ж, мой мальчик, спешу тебя поздравить! Я вижу, ты опустился до религиозного шпионажа! – Рассмеялся Гермес, выслушав сбивчивый рассказ Диониса. – Только сразу хочу предупредить: ничего из этой затеи не получится.
- Это еще почему?! – Взъерошился тот. – Ты нарочно так говоришь, потому что симпатизируешь этим иври…, я давно заметил, как ты печешься о Моисее, будто он тебе брат единокровный.
- Вовсе нет, - спокойно возразил Гермес, - я ратую за естественный ход событий и историческую справедливость. Видишь ли, тут есть один очень важный момент: ЗЕМЛЯ.
- Не понимаю! При чем тут ЗЕМЛЯ? Она у нас что... другая, или их особенная? Да, если хочешь знать, у них ее вообще нет! – Вознегодовал Дионис.
- «Выход из Египта» - это, образно говоря, выход человека из своей эгоистической природы, рождение для самостоятельной работы, используя свойство отдачи. Убежав из-под власти Фараона, эта группа людей постепенно «становится народом», то есть, обретает способность «жить самостоятельно». Развивать это новое свойство они имеют возможность только на соответствующей ему «земле», именно в нее эти люли могут сеять семена отдачи и получать «плоды» - следуюшие этапы духовного роста. И земля эта называется «Земля Израиля». «Исраэль» - есть свойство отдачи, которому необходимо обрести свою землю. В последовательности духовных степеней от «Египта» до «территории отдачи» необходимо подняться на четыре ступни, каждая из которых состоит из десяти сфирот. Иносказательно Моисею придется сорок лет водить свой народ по пустыне и «вести кровопролитные войны». Труднее всего человеку освоить внутренний мир желаний. По-этому путь сближения свойств отдачи с необходимыми для этого желаниями, называется «скитанием в пустыне».
- Да-а-а, - озадаченно протянул Дионис, - против этого трудно возазить, едва ли эллинов можно поднять с насиженного места и двинуть в пустыню за ростками альтруизма! Кажется, я начинаю кое-что понимать...
- Эгоизм активен, агрессивен и будет отчаянно сопротивляться. Если бы ты был ближе знаком с их доктриной, то понял бы еще отчетливее, что эволюция души происходит поступательно и невозможно перескочить насильственно ни через одну ее фазу. Вот тебе пример из грядущего, о котором еще никому не ведомо: спуся две династии Стране Пирамид фараон по имени Эхнатон решит указом свыше ввести единобожие. Уж не знаю, повлияли ли на него убеждения Моисея и его сподвижников – их всегда много было в Египте - или сам додумался до этой идеи, только повелит он построить новую столицу среди пустыни - Амарну. Затем, лишит жрецов всех привилегий, сгонет с насиженных мест правящую верхушку, жителей и заставит все население презреть старых богов, а поклоняться только одному Атону. Мне кажется, что там все же произошла некоторая «утечка» тайных знаний…, вот фараон и «словит» то, что может...
- И что же? – Спросил заинтересованно Дионис. – Чем закончится его затея? Или это только твои домыслы? Откуда тебе может быть известно то, чему время еще не пришло?
- А то! – Не отвечая прямо на последние слова Диониса, с не свойственной ему жесткостью произнес Гермес. - Не успеет его душа предстать перед судом Тота, как все вернется на круги своя, словно никаких грандиозных перемен и не было: знать потянется назад в Фивы, с удовольствием оставив новую столицу в распоряжение безжалостной природы, жрецы вернут себе с лихвой утраченные привилегии и богатство, народ безмолвно, но охотно подчинится, ибо привык славить старых богов и новые ему не нужны. Упоминание же о самом новаторе и царственной супруге его юный наследник повелит изъять из истории страны. Даже со всех картушей будут срублены иероглифы с именем Эхнатона и его преданной Нефертити. Ты этого хочешь? Да, наш народ достаточно просвещен, но до идеи Бога Единого он додумается еще не скоро, лет, этак, через пятьсот, а то и больше. Нельзя сеять пшеницу в песках пустыни и ждать обильного урожая. Ты и сам ведь толком не знаешь, что это за Знание такое дает Создатель этим людям, и почему именно им, а не кому-то другому.
- Однако я слышал, как этот Йегошуа говорил Аммину, что народ, который пришел с Моисеем из Египта, тоже, мол, не сильно рад ожидающим его нововведениям. Не успел их предводитель подняться на гору, чтобы получить Знание от нее, как они притащили Золотого Тельца и с удовольствием предались прежним привычкам.
- Да, это так, - вздохнул Гермес, - и все же…, им не в новинку сама идея о Боге Едином. У них все готово, чтобы уместить Знание в ладошке младенца: десять цифр, двадцать две буквы, треугольник, квадрат и окружность. Это – суть начальные принципы написанного слова, отражения Слова изреченного, которым был сотворен мир. Моисей довольно быстро установит религиозный канон, в основу которого будет положена заповедь «Возлюби ближнего своего как самого себя».
- Я не ослышался? Здесь кто-то говорит о любви? – Раздался насмешливый голос незаметно подошедшего Эрота.
- Эрот! Только тебя тут не хватало! – Воскликнул Дионис. – Подкрадываешься, как вор в ночи…, не мешай, у нас серьезный разговор…
- Ты думаешь, я не могу быть серьезным, - обиделся Эрот. – Мне тоже интересно знать, какого бога ты прочишь на роль главного. Уж у меня, во всяком случая, больше прав на это, чем у любого из вас. Расскажи нам, Гермес, что это за знание такое раздают тут направо и налево да еще основанное на любви?
- Вот тебе наглядный пример, Дионис: мы – три великих эллинских божества уже не можем поделить право первородства! А что будет, когда об этом узнают остальные Олимпийцы? Подумать страшно, какой поднимется гвалт!
- Так, это же отлично! – Восхитился Эрот. – Глядишь, перебьют друг друга, кое-кого помнут в давке, пантеончик наш хорошенько подсократится, все меньше претендентов останется на роль Единого!
- Оставь свои цинические шутки! – Оборвал его Дионис. – Я, действительно, хочу разобраться с этим Учением. Можешь ты мне его изложить, Гермес? Если нет, то я пойду к этим «иври», но добьюсь правды!
- Изволь, - пожал плечами Трижды Величайший. – Хотя…, это не просто сделать. Наука получения содержит в себе и секретные, сакральные традиции. Некий неписаный Закон, открытый еще Адамом, человеком, жившим на земле очень-очень давно, хотя он и оставил после себя некоторые записи с рисунками, назвав свое сочинение «Тайный Ангел». Согласно моим сведениям, это Знание необходимо для того, чтобы можно было овладеть тайнами Универса внешнего и его отражения в человеческой природе и с его помощью помочь людям вернуть утраченное при падении достоинство. От Адама знание перешло к Аврааму, который написал книгу «Сефер Йецира». Теперь этой группе его последователей предстоит получить главную часть учения – Тору, после чего, насколько я знаю, Моисей планирует разделить теологию на три части: закон – душа закона – душа души закона или тайны Торы. Первой части станут обучать весь народ, вторая предназначена будет учителям, третью – надлежит тщательно скрывать от непосвященных, и приобщать к ней лишь очень узкий круг адептов. Преждевременная утечка знаний из тайной доктрины может сильно навредить людям и принести гораздо больше зла, нежели пользы. Это знание еще предстоит тщательно разработать, адаптировать даже для тех, кто является его законными обладателями. Иври только в самом начале пути…, пока даже не ясно, удастся ли Моисею получить Тору…
- Да-а-а, - Дионис грустно почесал затылок. – Я и не подозревал, что все это до такой степени сложно. Получается, что у эллинов нет даже инструментов, чтобы освоить эту науку…, как ты говоришь…, буквы, цифры, геометрические фигуры. Может, нам хотя бы первую часть этого Знания заполучить…, для народа. Ведь не глупее же эллины этих иври! Что это вообще за народ такой? Никогда о нем не слышал…
- При чем тут ум! – Воскликнул возмущенно Гермес. – Ты прав, это еще не народ, а только отдельная группа последователей учения, хотя уже достаточно большая. Слово «иври» на их языке означает что-то вроде «идущие прямо к Богу». Думаешь, мы с тобой вправе распоряжаться этой тайной? Знание дается Свыше, Самим Создателем, только Он знает, как оно должно распространяться по земле. И не завидуй ты несчастным иври, думаешь, это такое большое удовольствие – идти в авангарде? Нет! Стать избранным народом, прежде всего – величайшая ответственность, и они будут спотыкаться об эту глыбу не одно тысячелетие, пока каждый из них не поймет, что ему надлежит делать и как себя вести! Их ждут беды, несчастья, рассеяние, преследования, падение возведенного Храма, может быть, даже двух. Словом, «разбиение сосудов» еще продолжается, и закончится только в эпоху Рыб. Не представляю, как они переживут все это! Конечно, если группа, в конце концов, получит Тору, это сильно послужит ее сплочению, и сделает единым народом. Но не думай, что «обретение изреченного Света» есть панацея от эгоизма…, и исправление произойдет, как по мановению волшебного кадуцея.
- Откуда тебе все это известно? – Спросил Дионис пересохшими от волнения губами.
- Если говорить в системе понятий Науки получения, я – один из немногих, кто умеет читать «цепочку решимот», записи духовной информации, которые представляют собой чистую суть, силу, что остается после исчезновения прошлой формы. Это энергия, не облаченная ни в какую внешнюю оболочку.
За разговором боги не заметили, что давно уже беседуют вдвоем, Эрот сначала заскучал, а потом потихоньку и вовсе покинул их компанию, удалившись в неизвестном направлении. Этот малый не выносил долгих ученых бесед, хотя был далеко не так глуп, как хотел показать.
- А куда подевался наш резвый лучник? – Спохватился Дионис. – Думаю, научная дискуссия показалась ему слишком тоскливой, и он решил подыскать себе более веселую компанию.
- Хотел бы я в это верить…, - озабоченно произнес Гермес. – Боюсь, что он задумал какую-то каверзу…
- Скажи, а можем ли мы отправиться на Синай, - опять повел свою линию Дионис. – Мне очень хочется сделаться хотя бы сторонним наблюдателем этих великих событий!
- Можем, конечно, - неохотно отозвался Трижды Величайший. – Заодно проконтролируем действия Эрота, уверен, что он уже там и замышляет нечто такое, чего мы не дожны допустить ни при каких обстоятельствах!
Дикое место выбрал Творец, чтобы говорить со Своим народом. У Диониса от жалости болезненно сжалось сердце, когда он увидел довольно большую группу бедно одетых людей, измученных голодом и нестерпимой жаждой. Особенно страдали дети, их серые от пыли и лишений личики выглядели измученными и осунувшимися, только огромные блестящие карии глаза, обведенные темными кругами, жалобно смотрящие на матерей в ожидании избавления от мучений, свидетельствовали о том, что в них еще достаточно жизни, чтобы выдержать все происходящее.
Олимпийцы остановились чуть в стороне, чтобы не смущать собравшихся присутствием незнакомых странно одетых существ, хотя в этом и не было нужды, ведь смертные не могут видеть богов – пусть даже чужих - , когда тела их не проявлены в материальном мире. Однако вполне возможно, что среди всей толпы могли оказаться люди, имеющие глаза, чтобы видеть. Один лишь Эрот презрел столь мелкие условности и энергично шнырял в толпе, время от времени шепча что-то на ухо то одному, то другому мужчине или женщине. Как ни странно, но его действия и подсрекания не вызывали, казалось, ни малейшего недоумения у этих людей, его, словно никто не слышал. Внешне они никак не реагировали на слова шкодливого бога, и Дионис догадался, что Эрот, как и они сами, оставался незамеченным, а его коварные нашептывания люди воспринимали как собственные мысли, неожиданно приходящие им в голову невесть откуда.
Вдруг, словно порыв ветра над спелой нивой, по толпе людей пронесся ропот, младенец громко закричал на руках одной из женщин, и она вложила ему в рот пустой сосок, ибо в ее груди от постоянных лишений уже не было молока. Вскоре то тут, то там стал слышаться детский плач, которому вторили недовольные голоса женщин, и мужчины, подстрекаемые женами, потребовали говорить с Аароном.
- Где твой брат? Должно быть, он обманул нас, и его уже давно нет с нами! Скоро сорок ночей, как мы ждем, что он принесет нам слова Творца, наши дети вот-вот начнут умирать от голода и жажды. Разве может Отец быть столь немилосердным к своим чадам? – Выкрикнул в лицо Аарону кто-то из мужчин. – А ты еще учишь нас возлюбить ближнего как самого себя, подобно тому, как любит нас Он. Так, вот, какова Его любовь!
- Это все потому, что мы презрели веру своих отцов! – Закричал другой.
- Да! Да! Верни нам Золотого Тельца, верни нам трон, на котором восседает Яхве! – Послышалось со всех сторон.
Аарон явно колебался, но гнев народа все нарастал, вот в него уже полетели первые камни и раздались угрозы принести его в жертву.
- Потерпите еще немного! – Попробовал перекричать толпу Аарон, - Моисей не бросил вас, он сейчас говорит с Самим Творцом, и скоро принесет нам Его Заповеди!
- О чем Бог может так долго говорить с Моисеем? Наверно Он забрал его к Себе на колесницу, и теперь они катаются по небу в свое удовольствие, скоро эти Заповеди некому будет исполнять, мы все умрем в этих горах без хлеба и воды! – Визгливо перебила Аарона одна из женщин. – Ты лжешь нам о Боге и о своем брате! Вы сговорились извести нас!
- Тель-ца! Тель-ца! Тель-ца! – Начали скандировать все собравшиеся разом. – Мы будем молить его о прощении!
Аарон обескуражено развел руками и прокричал в разгневанную толпу:
- Выньте золотые серьги, которые в ушах ваших жен, ваших сыновей, и ваших дочерей, и принесите их ко мне.
Народ стал быстро выполнять его требование, Аарон взял все собранное золото, сделал литого тельца, отделав его резцом. Тогда они успокоились, увидев это, и сказали:
- Вот твой бог Исраэль, который вывел тебя из земли Египетской.
Заиграла музыка, и народ пустился в пляс вокруг тельца. Потом наступила мертвая тишина, ибо все души устремились в едином порыве веры, желая умилостивить гнев Яхве. В этот момент послышался тихий звук осыпи под ногами Моисея, спускавшегося по указанию Господа с Синая, и раздался его гневный окрик:
- О, несчастные! Вы опять впали в ересь, и поклоняетесь богу ветхому Сатурну! Не бывать этому!
В великой ярости разбил он Изумрудные Скрижали Завета и уничтожил Золотого Тельца, отлитого по требованию народа Аароном. Затем, Моисей собрал сынов Левия и сказал им:
- Так говорит Господь Бог Исраэлев: «Возложите каждый свой меч на бедро свое, пройдите по стану от ворот до ворот и обратно, и убейте каждый брата своего, каждый друга своего, каждый ближнего своего».
Это было исполнено, и в тот день было убито около трех тысяч человек.
- О боги! – Вскричал в ужасе Дионис. – Зевс, отец наш никогда не допустил бы такого кровопролития и не потребовал принести столько человеческих жертв! За что? Если таким путем получают Свет Мудрости, то я не хочу этого Знания! Где же милосердие Создателя к своему народу!
- Ты смотришь на это событие сквозь обманчивую призму реальности, которой на самом деле не существует. – Спокойно ответил Гермес. – Давай разберем то, что произошло с позиций Знания, которое они должны сейчас получить. Посмотри на убитых, как на эгоистические желания материального мира. Моисей всего-навсего повелел истребить жажду богатства, которая была очень сильна в этих людях, и помог им перейти на следующую ступень развития. Он готовит в душах людей сосуды для получения Света Творца. Но теперь Моисей должен вернуться на гору Синай, в пещеру, где он скрывался все сорок дней, как в материнском лоне перед рождением на свет, чтобы умолить Творца простить его народ, и снова добыть для них Скрижали Завета, взамен разбитых. Ты хочешь продолжать наблюдение или вернешься домой? По-моему все и так предельно ясно...
- Я ничего не понимаю…, - едва слышно вымолвил Дионис. – Как ты думаешь, Эрот как-то виноват в случившемся?
- Скорее всего, он подстрекал их немного, но это все равно произошло бы рано или поздно. Эрот послужил лишь катализатором, ускорившим события. Их вера еще слишком слаба даже для получения Заповедей, не говоря уж об их исполнении.
- Нет, я не уйду. Хочу увидеть все до конца…
- Как пожелаешь, - пожал плечами Гермес, - только не будь таким легковерным, помни, всегда существует другая реальность, где все выглядит иначе…, смотри на то, что происходит с точки зрения желания получения.
Трижды восходил Моисей на Синай, оставаясь там наедине с Богом по сорок дней. Так он получил все Знание: закон, душу закона и душу души закона или Тайны Торы.
Наконец, все удалились, освободив место перед горой. Моисей увел свой народ в пустыню, чтобы никто не мешал ему учить их там, сколько потребуется, тому, как духовная природа человека скрыта в его физическом теле.
Дионис остался один, и движимый непреодолимым любопытством, медленно пошел вверх на гору Синай по следам Моисея. Под ноги ему попались осколки разбитых Скрижалей, он трепетно и благоговейно соединил их, но не смог прочесть таинственные символы, которыми они были покрыты.
Когда он глядел на вершину с подножья, она не казалась ему столь высокой, но Дионис все шел и шел, а она была от него все так же далека – почти недосягаема. Сгущались сумерки, на небосводе начали зажигаться первые звезды, сначала самые крупные, но постепенно весь он осветился мириадами ярких огненных капель. В какой-то момент Дионису показалось, что он в родном Карманоре, и вот-вот за каким-нибудь обломком скалы покажется его суровая обитель, где он прежде любил проводить много времени. Сознание его открылось навстречу Создателю, и он призвал его в свои объятья почти как равный. Вдруг в бледном свете Луны он увидел пещеру, темнеющую на отвесной стене горы. Дионис шагнул в ее недра без страха и промедления, ожидая, когда глаза привыкнут к неяркому естественному освещению, проникающему извне.
Неожиданно помещение озарилось столь ярким светом, что будь Дионис человеком, то лишился бы зрения навсегда. Он увидел подобие трона из ярчайшего пламени, окруженного языками огня, и восседающего на нем старца, убеленного сединами. Пламя было подвластно ему, и сами собой в сознании возникали слова: «Ветхий Днями, Древнейший из Древних, Скрытнейший из Скрытнейших. Блеск его лучей низойдет на справедливого, который именуется священным плодом Древа Познания Добра и Зла».
Одеяния старца постоянно меняли цвет: с белоснежных на алые, что означало его участие в активности Универса. Лик существа – огромный и ужасный – сиял ярче множества солнц, а исходящие от него белые лучи освещали четыреста тысяч высших миров. Дионис почтительно склонился перед старцем в молчаливом ожидании, когда Тот заговорит с ним.
- Зачем ты пришел, сын мой? – Спросил старец, и гора затряслась от звука его голоса.
- Я хотел узнать, почему ты не дал Знание эллинам через меня? Разве я недостоин получить его? Ведь я тоже бог и мог бы обучить свой народ, он очистился бы от зла…, разве нельзя исправить весь эгоизм сразу на всей Земле и сделать людей, живущих на ней, счастливыми? Ведь это уже было когда-то…
- Ты сам еще живешь между небом и землей, разве готов ты стать Учителем? Небо – искра Создателя в тебе, крупица абсолютной самоотдачи и Любви, которую ты иногда ощущаешь. Земля – твои эгоистические желания. Твоя душа колеблется между этими состояниями, словно подвешенная на ниточке. Тебе еще долго надо трудиться, чтобы приблизиться к небу. Люди рождены эгоистами, им надо разжечь в себе искру Божию, а ты – наполовину человек, ибо рожден земной женщиной. Это сделано нарочно, чтобы тебе легче было понимать людей. Но ты уже услышал призыв Творца, а это само по себе – счастье, хотя пока он напоминает тонкую свечу. Исправив в себе все эгоистические желания, ты исправишь и все Мироздание. А пока - ступай с МИРОМ, я не могу дать тебе власть над сверкающими предметами. Мы еще встретимся, когда придет ВРЕМЯ.
Внезапно внешность старца преобразилась до неузнаваемости: вместо лица, хотя и ужасного, но все же напоминающего чертами человеческое, возник огромный сияющий прозрачный череп, внутри которого можно было различить еще два поменьше, расположенные друг над другом. Белоснежная шелковистая борода переместилась на одну скулу, обнажив вторую. Волосы почернели и спутались. Одна рука исчезла, зато вторая казалась очень сильной и мощной. Сами собой появились шесть ног, между которыми был расположен фаллос. Весь он стал напоминать некое механическое устройство, будто сделанное человеком, высотой не более двух локтей, которое не могло двигаться само собой. Дионис ощутил, что жар, исходящий от него усиливается, и каким-то шестым чувством понял, что находиться здесь дольше не безопасно, словно это диковинное существо было изготовлено из особого, светящегося металла, называемого, как он уже знал, в Стране Пирамид «орихалк», и поспешил покинуть пещеру, дабы избежать опасного излучения. Египтяне называли этот минерал в своих тайных папирусах: «Камень, который открывал», «Камень, который поражал», или «Камень, который направлял». Там же они упоминали, что имя «Ветхий днями» можно было истолковать и иначе: «переносной сосуд».
«Отик Йомин!», - воскликнул Дионис в священном ужасе, вспомнив текст свитка, попавшего ему однажды в руки внутри Алой Горы, и потерял сознание.
Дионис открыл глаза, силясь вспомнить все, что с ним произошло. Ариадна трясла его за плечо и говорила с испугом:
- Ты так кричал во сне! Да, ты весь горишь! Сейчас я сделаю тебе целебный отвар, и ты успокоишься, муж мой.
Глава двадцать восьмая
Скиталец
Их было ровно – и не боле –
Двенадцать по двенадцать раз.
Изрек, Сидящий на Престоле:
«Настал Суда Великий Час!
Пусть воспылает совершенный
Святой Огонь в моем Мече –
Исполним мы Закон Вселенной:
Подобно тоненькой свече
Сгори, неправедная Тера!
Она давно объята тьмой,
Превышена терпенья мера,
Ей нужен высший сонастрой
С Великим Солнцем – Центром Мира!
Грех выжигается Огнем.
Мутна вода ее Потира –
Мы эволюцию свернем».
«Ты прав, Отец, померкла Тера
И ниже невозможно пасть.
Но ей нужна Любовь и Вера!
Неизреченный, дай мне власть
Свет возвратить в ее октаву
Еще один – последний – раз!
Даруй мне силу, честь и славу
Быть с ней в ее смертельный час.
На много тысяч поколений
Я Агнцем жертвенным приду,
Очищу Дух от искажений
Не дам Земле сгореть в аду!
Приду я темною порою
Молиться за земных детей,
Их Дух я укреплю, укрою
Отцовской мантией Твоей.
Там, жизненный Закон нарушив,
Погасли в людях алтари,
Сердца черны и черствы души.
Огнем Космической Зари
Воспламени Земли лампаду,
Затепли Господа свечу,
Дай расцвести земному саду,
И демонов предай мечу!
Их храмы заняли торговцы,
Покинула надежда жен…–
Дурные разбредутся овцы,
Когда их пастырь поражен.
А мне нести земное бремя
Намечен цикл, отмерен срок.
Есть точное в анналах время,
Когда окончится урок».
- Моше Рабейну, скиния готова для занятий со старейшинами, я пойду, позову их на урок.
- Ступай, Йегошуа, зови, что бы мы делали без тебя, - вздохнул Моисей, с благодарностью взглянув на своего верного помощника.
- Я рад, что могу быть хоть чем-то полезен…, мне ведь трудно дается учеба, но ты так терпелив со мной, не гневаешься, не ругаешь, не позоришь перед мудрейшими…, а ведь я даже толком не постиг разницу между желанием и намерением...
- Полно себя корить! Разве ты не храбрый воин, Йегошуа? Твой «меч разит врага без промаха», я помню, как ты «вел в бой наших людей», когда «напали на нас амалекитяне». Это была наша первая битва с эгоистическим намерением «Амалек», когда свойство отдачи «Исраэль» уже родилось к самостоятельной жизни. Вспомни, как не просто нам было «обрести свою землю». Я объясню тебе еще раз, чтобы ты усвоил: желание – это всего-навсего материал, его можно использовать и на добро и во зло. Тут все завист, каково же немерение – на отдачу или на получение. «Амалек» страшен тем, что целью своего существования ставит уничтожение свойства «исраэль». Ты помог «стереть память об Амалеке», то есть, о намерении получать ради себя.
А что касается учебы - каждый делает, что может, по мере его способностей, я ведь тоже обделен красноречием, и Аарон служит мне устами, - усмехнулся Учитель. – Некоторые люди имеют большие склонности к постижению науки, и чуть не с первого дня начинают писать книги о своих ощущениях, а есть такие, которых вообще не заставишь что-нибудь написать, им даже поговорить с кем-то сложно, а легче делать какую-то тихую монотонную, но необходимую для всех работу. Не надо никого принуждать силой, лишь бы человек понимал важность своей причастности к великому делу.
- Ты, правда, так считаешь? – Воодушевился Йегошуа, по-стариковски семеня рядом с Учителем, стараясь приноровиться к его короткому шагу. – Благодарю тебя, Моше Рабейну!
- Да, я думаю, чем более низкими из своих материальных свойств и возможностей человек в состоянии продолжить в этом мире действия науки получения, тем продуктивнее его духовная работа. Пусть ты знаешь намного меньше остальных, но благодаря тому, что ты их обслуживаешь, создаешь им условия для того, чтобы знания Творца вошли в них и распространились, они, прежде всего, входят в тебя, но ты получишь их в виде свойств, а это гораздо важнее. К тому же не думай, что все, кто приходит ко мне на урок и считает себя большим мудрецом, действительно, является таковым. Не уверен, что многие из них даже пережили явление Шхины, хотя помалкивают о своих постижениях и только важно надувают щеки, когда об этом заходит речь. Да-а-а, семьдесят мудрецов, а приемником назначить некого…, - совсем тихо сказал Моисей. – Хоть бы один из них явил истинное, глубокое желание исправиться и приблизиться к Творцу, не на словах, - на деле! Конечно, они просят Его об этом, но их МАН к Высшему о возможности получить ор хохма, видимо, так и не достигает Его ушей, отсюда я сужу, насколько искренне их намерение. Твоя душа гораздо ближе к махсому…, а ведь я почти сорок лет учу их словам Творца! А что народ? Хватит ли у людей терпения дойти до Земли Обетованной, как ты думаешь, мой верный Йегошуа? Строго ли они соблюдают Заповеди Господа? Крадут ли, убивают, прелюбодействуют?
- Как тебе сказать…, - помялся помощник. – Красть им здесь особенно нечего, убийств тоже давно непроисходило, что касается до прелюбодеяний…, случается кое-когда, не суди их строго, они всего-навсего люди.
- Не возводят ли они хулы на Господа, не идолопоклонствуют ли?
- Нет, с этим все в порядке, только… в народе опять слышны роптания, - осторожно сообщил Йегошуа, - люди жалуются на недостаток пищи и лишения, связанные с отсутствием воды. Они не могут совершать ритуальные омовения. Им уже мало крупинок хлеба, что Господь посылает нам в пищу ежедневно, кроме шаббата, и который они собирают по утрам вокруг своих шатров. Если прежде юноши, поедая манну, чувствовали вкус хлеба, старики – меда, а дети – масла, то теперь все как один сетуют на однообразие и безвкусие пищи. Молодежь с удивлением и недоверием слушает рассказы отцов и дедов о множестве перепелов, которые Бог послал нам в пустыне Син, когда мы вышли из Египта, ведь они не знают даже их вкуса. Однако больше всего их восхищает воспоминание старших о том, как вы с Аароном в Рефидиме извлекли воду прямо из скалы, ударив в нее посохами, на нас тогда еще напали «амалекитяне», помнишь? Но мы одолели их и обратили в бегство при твоей молитве. Да, славное было времечко, мы были молоды и полны надежд…
- Какая у тебя крепкая память, Йегошуа. – Грустно сказал Моисей. – Мне, к примеру, хочется забыть кое-что…, ведь именно там мы и согрешили против Господа, обнаружив недостаток веры! Он повелел нам ударить по камню один раз, чтобы высечь воду, но нам с Аароном показалось этого мало! Мы усомнились и ударили дважды! Думаю, что это еще повлечет за собой Его праведный гнев…, не самый лучший пример для молодежи…, однако хорошо характеризует наши свойства…
- Более всего меня огорчает, что некоторые пристрастились к соку, который добывают в пустыне Негев из коры акации, и уверяют, что после этого «видят звуки» божественно-духовного свойства. – Слегка возвысив голос, скороговоркой произнес Йегошуа, чтобы отвлечь Учителя от грустных воспоминаний.
- Этого еще не доставало! – Разгневался Моисей. – Что прикажешь мне делать с этим глупым народом!
- Они заявляют, что в это время Господь говорит с ними из уст в уста, и никто не может убедить их в обратном. К тому же нас постигла еще одна напасть…, произошло нашествие змей. Иные из наших соплеменников даже испустили дух от их яда. Люди боятся покидать шатры, но даже там они не чувствуют себя в полной безопасности. Надо искать противоядие, иначе мы потеряем много народа…
- Это ли не кара Божья за их неверие! Они ищут спасения в галлюцинациях, когда я призываю их идти верой выше знания! – Воскликнул в сердцах Моисей. – Иначе не объяснишь…, противоядие…, позови ко мне Дианиди!
- Я бы не стал доверять этому эллину, все они идолопоклонники, и водят дружбу с демонами, - с опаской сказал Йегошуа, и в его голосе Моисею послышалась нотка ревности. - Он ходит с нами уже почти сорок лет, и ему, должно быть, не меньше шестидесяти, а в его голове не появилось ни одного седого волоса, лицо не покрылось морщинами, хотя дети выросли на наших глазах и взяли себе жен и мужей из числа нашего народа. Его внукам скоро по двадцать лет, но мы не знаем, обрезаны ли они? Ааммин говорил мне, что когда его пращур, патриарх Авраам постиг великие истины, размыслил над ними и понял их совершенно, тогда явился к нему Творец Вселенной, назвал своим другом и поцеловал в лоб. А затем, дал ему два завета: духовный и материальный, то есть, завет языка и завет обрезания. Творец сказал Аврааму: «Прежде, нежели Я образовал тебя в чреве, Я познал тебя». Едва ли эллин слышал об этом..., мы даже не можем его ни к чему принудить...
- Слишком вы с Ааммином всегда были строги, - укорил ученика Моисей. - Разве сами вы не бедуины корнями из Ура халдейского, как и патриарх Авраам? А я, хоть и принадлежу к колену Левия, но тоже когда-то женился в Египте на эфиоплянке, пойдя против желания семьи, и она родила мне двух сыновей Гирсаму и Елиезара. Моя сестра Мириам возражала так строптиво против моего союза с кушиткой, что Господь даже покрыл язвами ее тело. Не рано ли ты стал таким рьяным ревнителем чистоты наших рядов, Йегошуа? Нам еще только предстоит пустить корни на этой земле и стать во истину избранным народом. Дианиди искусный лекарь, он поставил на ноги Ципору, мою жену, когда проказа едва не поразила ее, и не раз доказывал свою преданность нашему племени. – Внимательно поглядев в глаза ученика, отозвался Моисей. – К тому же этот эллин знает Тору лучше многих старейшин, ведь он помогал мне ее записать. Позови его, и не спрашивай у меня отчета, Йегошуа! Он – единственный, кто может нам сейчас помочь. Пожалуй, я вернусь в свой шатер и переговорю с ним с глазу на глаз, а потом начнем занятия.
- Как прикажешь, Моше Рабейну! – Недовольным голосом ворчливо ответил Йегошуа, отправляясь на поиски Дианиди.
«Не могу же я объяснить ему, что за этого эллина просил меня тот, у кого я получил посвящение во всю мудрость египетскую, во все тайны миросозерцания, - усмехнулся про себя Моисей, - и я обещал ему обучить его брата, открыть все Знание, какое получил от Творца…, или почти все…но не будет говорить всуе о тайнах Торы...».
- Ты чем-то расстроен, Моше Рабейну? – Спросил Дионис, входя в шатер Учителя. – Я могу помочь тебе?
- Прежде всего, неверием людей! – Воскликнул Моисей, и Дионису послышались в его голосе нотки отчаяния. – Единственное, чего я добился за это время, что учу и наставляю их в пустыне, в полной изоляции, так это высокомерия. Они, наконец, начинают ощущать себя единым народом, призванным Творцом для того, чтобы воплотить на земле Его волю. Однако это не добавило им понимания собственной эгоистической природы и желания исправить ее. Я все так же далек от реализации Замысла Создателя, как и в тот день, когда вывел их из Египетского рабства. Ну, разве что совсем чуть-чуть продвинулся на этом пути.... Видать, эгоизм и отдача никогда не расстанутся друг с другом! До самого Окончательного исправления будет длиться битва Творца и Амалека. Недаром сказано: «Бог клянется Своим Престолом, что война у Него с Амалеком из рода в род». Коль скоро мы достигнем Земли Обетованной, то я должен буду возвестить им будущее колен Израилевых. Вместе с тем я предвижу, что мы с Аароном не войдем туда из-за греха неверия, совершенного нами у вод Меривы в Кадесе, хотя это не главная прочина.... Однако, как же могу я быть руководителем избранного народа, если сам усомнился в Господе? Мне известна твоя цель, Дианиди…, никогда не сомневайся в Творце…
- Не в Нем ты усомнился, а в себе, Учитель. Мне так хорошо знакомо это состояние неуверенности…, когда-то я был юношей порывистым и неистовым. Может быть, я принимал поспешные решения, но не боялся рисковать…, само Время текло для меня по-другому…
- Слишком многое сейчас поставлено на кон…, я не имею права на ошибку. Одно меня радует, что Труд всей моей жизни, наконец, завершен, я успел изложить Знание иносказательно, на языке ветвей, - способом, которым наши секретные доктрины будут доступны пониманию только истинных мудрецов и скрыты от людей невежественных до срока, когда придет необходимость раскрыть их всем и каждому из живущих на земле. Тогда посвященному станет ясно, что описанные мною эпическим языком события не являются только историческими, а цари, мудрецы, пророки и спасители – суть персонифицированные атрибуты самого человека. Теперь у долгой череды моих последователей будет одна задача, - чтобы Знание не обнаружилось прежде указанного Самим Творцом срока.
- Что же может случиться? – С тревогой спросил Дионис, - если оно все же…
- Знание претерпит большие искажения, и откинет человечество еще дальше. Вместо стройного учения, эта наука превратится в извращающую свет Творца запутанную мистическую доктрину, вполне способную помутить рассудок у ее адептов. Мы можем не успеть совершить окончательное исправление и погибнуть от чудовищного катаклизма, который ожидает Землю в будущем.
- Ты говорил, что еще не все сосуды разбились, когда же начнется подъем? Возвращение «блудного Сына» в Отчий дом?
- Если утечки не произойдет, то в эру Рыб, когда придет Мошиах, - свет, возвращающий к Источнику. Суть должна быть открыта в процессе подъема строго в определенном порядке, и никак иначе, а все осознаваемые атрибуты устранены, чтобы осталось лишь вечное Бытие – ЭЙН СОФ. Тогда люди постигнут ничем не ограниченное состояние всех вещей – истинную реальность. Однако прости, сейчас я позвал тебя не за тем, чтобы обсуждать учение, у нас еще будет для этого возможность. Поведение народа, как видно, беспокоит не только меня одного…, Йегошуа сказал мне, что слишком много ядовитых змей расплодилось последнее время в нашем стане, отчего умирают люди. Это ли не кара за неверие!? Подумай, что можно с этим сделать?
- Ты должен убедить их раскаяться, напомнив им, кто искушал Адама и Еву в Райском саду, разве не написал ты в своей Книге:
«...Змей же был хитрее всех зверей полевых, которых создал Бог Всесильный; и сказал он жене: «Хотя и сказал Всесильный: не ешьте ни от какого дерева этого сада…». И сказала жена змею: «Из плодов деревьев этого сада можем есть; Только от плодов дерева, которое в середине сада, сказал Всесильный, не ешьте от него и не прикасайтесь к нему, а то умрете». И сказал змей жене: «Никак не умрете. Но знает Всесильный, что, когда поедите от него, откроются глаза ваши, и вы станете, подобно Всесильному, знающими добро и зло».
Поэтому ты должен, как никто понимать, чем грозит народу эта напасть, а я займусь непосредственно гадами, мне кажется, выход есть. Мне нужен… орихалк. Ведь у тебя имеется в достаточном количестве руда и прибор, чтобы получить этот сплав, время сейчас подходящее…, упустим момент – придется ждать еще двадцать пять лет до следующего благоприятного расположения звезд.
- Желтая медь? – Спросил Моисей с некоторым испугом и посмотрел на Диониса в упор. – Откуда тебе известно…, хорошо, если по-другому никак нельзя, ступай к Йегошуа, он даст тебе все необходимое, передай ему, что я велел…
- Да, Йегошуа, я достиг точки бины в своем постижении, - приблизившись к шатру, услышал Дионис хвастливый голос Аммина. – И если не все сорок девять свойств исправил, то сорок – наверняка. Оттого и добавлена к моему имени еще одна буква «алеф». Кому, как не мне стать приемником Моше, когда мы войдем в Землю Обетованную! Он ведь не может остаться руководителем народа из-за своего прегрешения, а я ни разу не усомнился в Творце! Не забывай, что я – законный наследник Авраама и обладаю материальным свидетельством этого родства. Пусть я в очень преклонных летах, но я – первый, нет – единственный, кто достоин наследовать...
- Да, да, конечно, Ааммин, - льстивым голосом согласился Йегошуа, - бесспорно, ты – первый из учеников и самый мудрый, и уж, конечно, самый старый из нас!
- Не может состариться духом тот, кто служит Господу, - назидательно ответил Аммин, - а земные года мы считать не будем, ты ведь тоже не мальчик, однако поведешь людей в бой, если понадобится…
- Все в руках Моисея, - смиренно произнес Йегошуа, как бы подстрекая собеседника высказаться до конца. – Он учит, что мы дожны требовать у Творца исправляющий Свет Хасадим и ведет войну с эгоизмом одним поднятием рук. О его руках говорят, что это «руки веры».
- Мне ли не знать, что руки означают сосуды получения! – Высокомерно воскликнул Аамин. – Да только руки у Моисеся стали теперь тяжелы..., не всегда удается ему поднимать свои желания на уровень отдачи, чтобы получать Свет Хасадим, вот эгоизм и наступает, когда руки его опускаются. Желание насладиться велико, и постоянно растет засчет Амалека. Оттого он и призывает помощников справа и слева, чтобы победить собственный эгоизм. Я же для себя давно решил, что буду полагаться только на собственные постижения, и не нужны мне ни Аарон, ни Хур!
- Шалом! – Почтительно поприветствовал Дионис старейшин, входя в шатер и соглашаясь про себя, как, однако, щадит время людей, занимающихся раскрытием свойств Создателя.
- Что тебе, эллин? – С некоторым высокомерием спросил хозяин непрошеного гостя. – Видишь, я занят, подожди, когда у меня появится время, чтобы выслушать тебя.
- Я-то подожду, - спокойно ответил Дионис, - а как ты уговоришь ядовитых змей повременить и не сползаться к стану? Меня прислал Моше Рабейну. Выдай мне руду орихалка и прибор для его выплавки, тогда я тотчас уйду, а вы продолжите свою ученую беседу.
Старцы уставились на вошедшего с таким неподдельным ужасом, словно он попросил их подать ему Луну с неба.
- Хорошо ли ты понимаешь, о чем просишь, эллин? – Вымолвил, наконец, Йегошуа.
- Да, мудрейший, и прошу поторопиться, иначе время будет упущено. Я должен изготовить змея на все времена, чтобы он служил напоминанием не одному поколению людей, и это идол должен быть виден издалека, ведь только орихалк испускает огнистое блистание.
Йегошуа нехотя поднялся со своего места и велел Дионису следовать за ним.
Получив все необходимое, Дионис позвал своего сына и двух внуков, чтобы они помогли ему изготовить идола.
- Скажи, отец, чем так опасен змей, помимо того, что может ядом своим убить человека?
- Видишь ли, надо уметь видеть за этой аллегорией истинный смысл событий. «Змей» - это эгоистическое желание, природа человека, которую он еще не использовал, и потому даже не представляет, насколько она сильна и опасна, какую власть может иметь над ним. Это последняя, четвертая стадия эгоизма, которая называется «каменное сердце». Когда человек проделал всю работу по исправлению своей души, на какую он только способен, последнюю точку на пути его восхождения ставит Создатель. Вспомни рассказ Моше Рабейну о том времени, как Адам и Ева пребывали в Райском Саду…, змей искусил их и довел до грехопадения.
- Меня всегда удивляло, откуда он мог там взяться!
- Тебе пора уже видеть истинную природу вещей, - произнес Дионис немного укоризненно. - «Змей» – такое же Божье создание, как и все прочие. Он был там спокон веку. Если никто не использует его «во зло», ради получения, то он живет себе тихо и знает свое место. Это состояние называется «непроявленным эгоизмом» и может длиться сколь угодно долго.
- Зачем же он «проснулся» и довел человека до грехопадения? Жил бы себе в Райском Саду, пользуясь всеми его благами, а так – его тоже изгнали вместе с людьми…
- Тогда человек так и остался бы бесплодным ангелом, а он должен был стать ЧЕЛОВЕКОМ. Эгоизм-Змей – именно то, что ему не достает, чтобы подняться с уровня «Райского Сада» до уровня Творца. Он должен проявить свое свободное желание к этому, личным вкладом заслужив такое высокое состояние.
- Но почему Змей действует через женщину? Разве нельзя было просто подойти к Адаму и сказать ему все это?
- Ты смотришь на эти отношения сквозь призму понятий нашего мира. В мире духовном, где и «происходили» эти события, Ева скрытый эгоизм, присутствующий в желании Адама «отдавать». Женщина в тебе - некий «мостик» соединяющий тебя с настоящим мощным эгоизмом. Наступает время «перейти» по нему, тогда и появляется «Змей».
- Значит, в каждом из нас присутствует «Адам» и «Ева»?
- Да, как отдающий и получающий.
- Но ведь Ева не сразу согласилась на его предложение…
- Да, она хотела сохранить невинность Адама, желая оградить его «ангельское состояние». Но в том-то и состоял Замысел Создателя – сделать Адама настоящим человеком, ибо только тогда он из малого состояния перейдет в большое, когда весь эгоизм проявится, и его можно будет использовать на благо ближнего, на благо Творца, потому Змей говорит Еве: «Никак не умрете, но знает Всесильный, что когда поедите от него, откроются глаза ваши, и станете, подобно Всесильному, знающими добро и зло».
- То есть, Змей все-таки играет положительную роль, он призывает овладеть всем эгоизмом одним разом ради отдачи и одним скачком перейти к Цели Творения, уподобиться Создателю?
- Да, получается, что он действовал из самых благих побуждений, - улыбнулся Дионис. – Но он ставил во главу угла конечную цель творения, пытаясь убедить человека, что, присоединив весь эгоизм сразу, он ни за что не свернет с духовной дороги. Так всегда думают люди, начиная свой путь в духовное измерение…, однако в этом мире все происходит иначе…, здесь, на Земле человек очень быстро забывает о своем намерении вернуться в «Райский Сад».
- Значит, мы делаем этого идола, чтобы напомнить людям о том, что когда в вашего внутреннего «Адама» - горячее желание к духовному проникает сильнейшее эгоистическое желание, он… может попросту разбиться…
- Да, это и есть грехопадение. Снова повторю тебе, все то же, что только сказал: человек всякий раз уверен, что он с честью выйдет из любого испытания, и ни за что не свернет с духовного пути, однако это касается только его намерения. На деле же Адам в нем «вкушает плод с древа познания Добра и Зла», иначе говоря, начинает пользоваться эгоизмом, которого прежде не знал и «падает». Он начинает использовать наслаждение для себя. Адам и Ева вдруг видят, что они наги, это значит, что они, действительно, увидели, что их окружает Свет Жизни, они узрели Свет Создателя и в то же мгновение поняли, насколько сами они ему противоположны. С одной стороны, они осознали свою порочность и удаленность от Всесильного, а с другой – свою индивидуальность и обособленность от Него. Можно сказать, что человек таким образом осознал свое «я». Когда-то нечто подобное произошло и со мной…, - печально вздохнул Дионис. – Но только здесь я понял, вернее пережил и постиг весь смысл такого состояния. Пусть теперь, глядя на этого блистающего змея, люди помнят о том, что эгоизм всегда рядом и может ужалить тебя в любую минуту при недостатке веры в свои силы, которая и есть противоядие.
- Когда же мы вернемся домой, отец? Я так хочу увидеть твою родину! Ведь я никогда не был в Элладе…
- Скоро, Орфей, совсем скоро…, вот только отольем Змея.
- И что ты намерен делать там? Распространять учение?
- До этого еще далеко…, - с грустью в голосе ответил Дионис. – Прежде надо привести эллинов к монотеизму. Работы у нас будет, хоть отбавляй! Но мы же не испугаемся трудностей, если будем держаться все вместе?
Глава двадцать девятая
Смерть Патриарха
Имени плоть тонка -
Паутинка.
Имя - душа цветка,
Сердцевинка.
Как поцелуй, как вздох,
Слово о человеке.
Имя даёт Бог -
Единожды и навеки.
Поименован - рождён.
Уши имеющий слышит,
На Алтарях Имён
Пламя свечи колышет
Шёпот горячих губ:
“Господи! Вседержитель!”
Выпростай из скорлуп
Имя – и ты небожитель.
Душу во плоть облекут,
Выделят. Нарекут.
Имя очами сверкнёт из-под век -
Осознай себя, имярек!
Мир есмь - Большой Человек.
Слышит пусть каждый, имеющий уши,
Бог не тела нарекает, а души.
Имя с Небес на тебя низошло,
Словно венец, облекает чело...
Глубь сокровенная,
Неизреченная -
Рада ли имени, душенька пленная?
Имя даётся, а с ним и судьба,
Божья защита для божья раба.
- Вот мы и достигли Йардена, - с некоторым сожалением сказал Дионис сыну, глядя на мутные воды, неторопливо струящиеся вдоль неширокого русла. – Кто только не топтал берегов этой священной реки! Все народы моря побывали в этом месте силы в разное время…, и гараманты, и сикулы, и филистимляне, и фригийцы…, теперь настал черед этим людям перейти ее с тем, чтобы обосноваться на том берегу на все времена. Хотя… предвижу, что это будет не просто…
- Мы пойдем туда вместе с ними? – С надеждой спросил Орфей. – Как бы мне хотелось зажить, наконец, своим домом…, интересно, сохранилось ли хоть что-нибудь от нашего прежнего жилища? Ведь мы покинули его сорок лет назад…
- Все изменилось, мой мальчик. Тогда это была ничья земля. Теперь нам нет места в числе этого народа, ведь мы не принадлежим ни к одному из колен Израилевых, - с мудрой улыбкой ответил сыну Дионис. - Наши пути расходятся в этом месте, у них – своя дорога, а у нас – своя.
- Но ведь наши судьбы переплелись так тесно…, мы с сестрой имеем детей от этого племени…
- Ты – да, но не твоя сестра, - поправил его Дионис. – Мать твоих детей, действительно, из колена Ефремова, и ее потомство имеет право жить на этой земле и наследовать ее. Однако хочу тебя успокоить, если это поможет…, Моше Рабейну и его брат Аарон тоже не войдут в нее, им будет дано только издали узреть ее своими глазами…
- Как же так? – В изумлении воскликнул Орфей. – Кто же, если не патриархи!
- Помнишь, когда они усомнились в Господе и дважды ударили посохом по скале, чтобы высечь воду? Возможно, Он простил бы сомнение любому другому человеку, но не тем, с которыми говорил Он лицом к лицу…
- Что же будет с ними? Куда они направятся? Их ожидает битва за Иерихон? А мы? Разве не станем принимать в ней участия?
- Слишком много вопросов, на которые у меня нет ответов, - вздохнул Дионис. – Могу сказать с уверенностью только одно: мы вернемся домой, как я уже говорил тебе однажды. Разве не этого ты хотел? Не мечтал ли увидеть Элладу? Но, прежде всего, мне надо попасть в Карманор, где у меня есть очень важное дело, откладывать которое я больше не имею права. Там нас должен ждать Лем. Жив ли он еще, мой бедный мальчик, ведь срок жизни у людей племени, к которому он принадлежит, очень короток. От него не было известий уже несколько лет…, а теперь пойди и скажи всем членам нашей семьи, чтобы они собрали в дорогу только самое необходимое. Я же прощусь с Моше Рабейном, поблагодарю его за все, что он мне дал, затем, двинемся в путь…, но более короткой дорогой.
- Как скажешь, отец. – Почтительно отозвался Орфей, хотя в его голосе прозвучали грустные нотки.
«Сколь многое усвоили мои дети в отношениях к родителям, живя среди этого народа, - подумал Дионис с нежностью, провожая глазами удаляющуюся крепкую фигуру сына. - Они будут помощниками мне, ибо один я не справлюсь…».
Он резко повернулся и направился к шатру патриарха.
На восточном берегу реки Йарден, в земле Моавитской, по окончании своего сорокалетнего странствия в пустыне расположился лагерем народ, ведомый Моисеем.
Дионис предстал перед Моше Рабейном и почтительно преклонил колени, отметив про себя, что патриарх по-прежнему крепок телом, зрение его не притупилось, глаза не утратили блеска, хотя прежде такое светлое и лучезарное лицо, смущающее всех своим особенным сиянием, немного потемнело за время долгого скитания среди песков под беспощадно палящими лучами солнца.
- Я пришел проститься, Учитель, - сказал он, и сердце его дрогнуло.
- У меня к тебе одна – последняя просьба, Дианиди, - более ласково и сердечно, чем обычно, произнес Моисей, глядя прямо в глаза Дионису. – А потом можешь уводить свою семью, куда пожелаешь. Вам не будут чинить препятствий…, ты всегда был верен тому, что я говорил, пытался следовать словам Господа…
- Слушаю тебя, Моше Рабейну, и заранее обещаю выполнить все, что ты ни попросишь…
- Господь призывает меня на хребет Аварим, Он хочет говорить со мною, прежде чем мы войдем в Землю Обетованную. Я прошу тебя подняться туда вместе со мной…, никто не должен узнать о том, что Он скажет мне. А ты, я знаю, умеешь хранить тайны, к тому же твой уход совпадет с этим событием. Сегодня поздним вечером ты со своей семьей покинешь лагерь. Пускай они ждут тебя в каком-нибудь укромном месте, там, где их никто не увидит. Ты же поднимешься на хребет и останешься там, где я тебе укажу, до моего появления. Теперь ступай…, не люблю долгих прощаний…, будет еще время…. Но пока не ушел, скажу тебе: единственный призыв, на который сразу приходит ответ, - это мольба о духовном возвышении. Все прочие наши просьбы и вожделения находятся внутри эгоистической жажды получения, и потому человек не удостаивается ответа. Ибо это напрвлено против Цели Творения, сысл которой – привести людей к духовному возвышению, к слиянию с Творцом. Если будешь просить только об этом – получишь ответ. Иди..., и пришли ко мне Навина...
- Садись, Йегошуа, и слушай..., я буду говорить с тобой. До этой минуты Творец общался с нашим народом через меня. Теперь наступает время, когда вам придется искать собственную связь с Ним. После того, как Учитель покидает своих учеников, они должны научиться обходиться без посредника. Это очень непросто..., ибо пока Учитель жив, ученик надеется, что все необходимое будет устроено им. Я понимаю, насколько тебе сейчас трудно это представить, но необходимо... обрести свою личную связь с Создателем, использовать все средства для достижения этой цели. Наверху есть свои расчеты, когда следует забрать Наставника. Я предвижу, что лишаю вас опоры, защиты, но поверь, я всегда буду охранять мой народ и хочу, чтобы ты не сомневался в этом. Взаимодействие наших душ не прервется с моим уходом, а он необходим именно для того, чтобы дать каждому возможность личного продвижения, помочь раскрыть эту ужасающую пустоту, которую необхидимо теперь заполнять самомстоятельно. Здесь не о чем плакать..., - спокойно сказал Моисей, заметив, что Йегошуа смахивает невольные слезы. – Нужно использовать все наши прежние достижения и напитать их собственными усилиями. Труден путь к высшему свойству, то есть к «земле Израиля», где предстоит вам жить и от которого питаться. Помнишь, как я и прежде пытался приучить вас к мысли, что когда-то вам придется обходиться без меня...
- Да, - всхлипнул преданный ученик, - ты иногда намеренно закрывался в своем шатре и, бывало не выходил оттуда неделями, только во время шаббата, а то и вовсе месяцами..., мы все недоумевали, чем прогневали своего Учителя, что он пренебрегает общением с нами! Оказывается ты приуготовлял нас к моменту вечной разлуки..., но... куда же ты пойдешь? Где можно будет найти тебя при необходимости?
- Там будет видно, - ответил Моисей уклончиво, - главное - запомни, цель остается целью, это связь с Творцом и постижение духовного мира. Не стоит ждать, что кто-то могущественный сделает это за тебя, я только направлял вас, чтобы вы не сбились с Пути. Но никому не ведомо, что будет потом..., теперь ты поведешь наш народ в Землю Обетованную, ибо я остановил на тебе свой выбор.
- Достоин ли я наследовать тебе, - пролепетал Йегошуа, - мои представления порой заставляют меня воображать, что можно уподобиться Творцу, оставаясь при эгоистических намерениях..., а ведь ты не раз повторял: «Размышления о проступке гораздо хуже самого проступка»...
- Однако ты забыл, что я говорил так же: «Нет праведника на земле, который сделал бы доброе дело – создал новую ступень отдачи – не согрешив перед этим»! В этом и состоял смысл нашей победы над Мидьяном, когда я приказал уничтожить всех «женщин и мужчин», оставив только молодых девушек, то есть, минимальную силу желания, девственно чистого, ни с чем не смешанного, ни разу не изведанного, которую можно исправить намерением ради отдачи.
Йегошуа вошел в шатер Моисея шаркающей походкой согбенным старцем, а вышел оттуда помолодевшим лет на двадцать, казалось, что даже волосы и борода у него потемнели. Взгляд горел праведным огнем, а брови грозно сошлись к переносице, отчего его большой, крючковатый нос сделался еще более похожим на клюв огромной хищной птицы. И Иисус, сын Навин, исполнился духа премудрости, потому что Моисей возложил на него руки свои…
Все, кто видел его в этот момент, без объяснений поняли, что патриарх сделал его своим приемником. Эта новость мгновенно разнеслась по лагерю, но вызвала в умах людей отклики далеко не однозначные. Некоторые откровенно недоумевали, удивленные столь неожиданным выбором Учителя, иные пришли в испуг, ожидая репрессий, и едва ли нашлось во всем народе хоть десяток человек, кто одобрил решение Моше Рабейну. Женщины с затаенным страхом глядели на своих мужей, и в воздухе повисло предчувствие скорой битвы. Мужчины же возлагали большие надежды на то, что Господь продлит дни патриарха, ибо это позволит им подготовиться к битве за Землю Обетованную, дав хотя бы короткую передышку после долгого трудного пути.
Первым делом Йегошуа призвал в свой шатер Диониса и в резких выражениях приказал ему покинуть лагерь.
- Ты понимаешь, эллин, что не можешь войти в Землю Обетованную. Учитель оберегал и растил меня много лет, он даже дал мне другое имя, когда я был послан разведчиком с представителями других одиннадцати колен Израилевых, Моше Рабейну молился за меня, чтобы я не шел за остальными, а остался при своем мнении, только теперь я понял всю его прозорливость. Он уже тогда решил, что наследовать ему будет колено Ефремово, оно и правильно, после того, что сделали левиты…, открыто заявив, что им не нужны первосвященники, чтобы общаться с Господом. Да продлит Творец дни жизни патриарха, но он уже назначил меня своим приемником, а я не потерплю идолопоклонников среди моего народа.
- Я готов оставить лагерь сегодня же вечером. – Кротко ответил Дионис, и покинул шатер наследника с гордо поднятой головой.
«Вот так-то лучше! – С явным облегчением подумал Йегошуа, глядя ему вслед. – Одной заботой меньше…, не надо нам иноверцев, своих болтунов хватает…, однако он подозрительно быстро согласился уйти, не замышляется ли им недоброе, надо будет не спускать с него глаз до самого ухода..., как и со всей его семейки, ведь я имею внуков от его дочери...».
«И взошел Моисей с равнин Маовитских на гору Нево на вершину Фасги, что против Иерихона, и показал ему Господь всю землю Галаад до самого Дана, и всю землю Неффалимову, и всю землю Ефремову и Манассиину, и всю землю Иудину, даже до самого западного моря, и полуденную страну, и равнину долины Иерихона, город Пальм, до Сигора».
Там говорил с ним Всевышний, Дионис же стоял позади Учителя на почтительном расстоянии, готовый в любую минуту поддержать его, если тому понадобиться помощь. Выслушав приговор Господа, патриарх тяжко вздохнул, молча обвел глазами, полными слез, окрестность, которую указал ему Тот и пошатнулся. Затем, он опустился на колени и широко распростер руки, словно желая оградить эту Землю Обетованную от всех бед и напастей, которые еще предстояло ей пережить. Губы его шевелились, Дионис приблизился к Моисею, но голос его был так тих, что он смог разобрать только несколько фраз.
«Вот он – Священный парцуф, от Кетэр до Малхут…, воплощенное на земле Древо Жизни. Эрэц это земля, от него произошло слово рацон - желание…, земля была пуста и нестройна, то есть, не было у человека желания раскрыть для себя духовный мир. Здесь мой народ начнет с чистого листа писать историю своей души…, теперь у него есть место, чтобы создать себе мир, в котором должен появиться человек, Адам, «я», то есть… желание к духовному. Я буду приходить в другом теле на помощь моему народу в трудные моменты истории, когда понадобиться направить учение в нужное русло, сделать его пригодным для понимания грядущих поколений, чтобы дать людям подходящий их времени способ постижения…».
Взор его вспыхнул и померк, словно последний закатный луч солнца, перед тем, как скрыться за горизонтом. Он упал лицом вниз на поросшую редкими пучками травы сухую, каменистую землю, и душа его отлетела к Творцу. Так и умер Моисей там, в земле Моавитской по слову Господню. …И не было более у Израиля пророка такого, как Моисей, которого Господь знал лицом к лицу…
Дионис закрыл патриарху глаза, завернул усопшего в свой плащ и совершил над ним погребальный обряд по обычаям его народа, похоронив в одной из самых глубоких пещер Нево против Беф-Фегора. Затем, постояв немного над свежей могилой, он вышел на волю, поднялся на наивысшую точку горы, глубоко вздохнул всей грудью, словно хотел унести с собой в легких как можно больше здешнего, особенного, воздуха.
Почему-то Дионис все медлил возвращаться, словно ожидал от Учителя еще одного – самого последнего, посмертного откровения. И было он даровано ему. Неожиданно открылось эллинскому богу, словно позволено ему было заглянуть за завесу, скрывающую Истиную Реальность. И знал он, что это сам Учитель преподал своему преданному ученику в награду за усердие уже после своей кончины главнейший урок. И постиг он, что Моисей есть ничто иное, как высшая точка намерения отдачи. Настолько высокая, что способна вырвать «Исраэль» - само свойство отдачи из рабства эгоизма, помочь ему родиться, создать для него способ работы души по исправлению, то есть дать ему Тору и провести через «скитания» по всем четырем ступеням, на которых он еще не способен напрямую ощутить высшие свойства Творца, ЗЕМЛИ Израиля. Более того, понял он, что все это потому и происходит в «пустыне», в желаниях, лишенных еще уровня «йешува» - «человек», что именно здесь ощущается большая нехватка «воды» - Света Хасадим.
По-этому «войны Моисея» - суть работа человека по преодолению сил эгоизма, поджидающих его после духовного рождения в состоянии «пустыня». А на этом уровне он еще не может ощутить состояние «человек», то есть «Адам», что означает «уподоблюсь Творцу». «Пустыня» - это место в жизни каждого человека, ступившего на духовный путь, где трудно ориентироваться, и добыть очищающий Свет Хасадим, Свет, который творение желает вернуть Творцу, представляющий собой огромое наслаждение от подобия с Ним, от самого совместного пребывания, от ощущения, что и в тебе есть хотя бы знание о ТОМ, ЧТО Он есть. Ты знаешь Его мысли, чувства, постигаешь то, что есть в Нем, пребываешь на одной с Ним ступени. Однако именно там превосходно чувствуют себя намерение «Амалек» и свойства «Сихон», «Ог», «Мидьян». Там, в «пустыне», они сильны и только связь с Творцом через высшую точку намерения «Моисей» дает возможность человеку вести войну с ними, победить их и привести намерение отдачи – «исраэль» - к обретению желаний, работа с которыми принесет плоды – духовный рост.
Одного не дано было пока понять Дионису, что работа с желаниями самой «Земли Израиля» уже не для Моисея, ибо необходимы для нее другие свойства. Дионис возблагодарил Учителя, последний раз поцеловел землю, которую не чаял больше увидеть, и стал быстро спускаться на равнину, где его ждала семья с тем, чтобы отправиться на родину.
КОДА
"Не скоро возродиться на земле я
Смогу, и не в обличии Загрея.
Жестокий мир! Мир жёстких эманаций,
Эмоций истеричных, аберраций...
Он слишком молод для Великих Знаний.
Я всё зашифровал: от гор до зданий.
И кто поймёт, чем был великий Кносс?
Как много тайн космических унёс?
Оставил только символ - топоры.
Но все про них забудут до поры... На нём мой код, священная печать!
Но дети не сумеют прочитать...
Пускай живут Дедалы и Тесеи -
Они сто крат младой земле нужнее,
А им всё меньше надо волшебства, Чужих богов... Священные слова
Они забудут. Дочерям Земли
Нужны свои - земные - журавли.
Пора, пора домой... мой Абсолют,
Прими меня в отеческий приют.
О люди смертные, вы всё пророка ждёте!
А вы его узнаете? Поймёте?
Услышите - хоть речь его проста?
Пойдёте с ним на плаху? До креста?
Получите все Знания в свой срок?
Но посвящённый - это не Пророк!
Едва видна астральной связи нить,
Попробуйте увидеть, удлинить.
Мессии и Пророка жаждут люди...
Им голову Крестителя на блюде
Однажды, не сумняшись, принесут,
Того, Кто следом - на кресте распнут...
И канцелярская взахлёб лакает крыса
Божественнейший Ойнос Диониса!
Не время. Рано. Не настал черёд.
Земля! Он обязательно придёт -
Пророк великий! Мастер и Мессия!
Он расшифрует топоры двойные.
С самого восхода Солнца Дионис неподвижно сидел на большом бугристом валуне, некогда служившим алтарем для жертвоприношений ему – богу Вакху, и назывался громовым. Его уже давно не использовали по прямому назначению, он замшел и местами, словно лепрой, покрылся плесенью в сыром холодном горном воздухе. Никто теперь не следил за ним, не омывал тщательно и любовно, не поливал его бока чистейшим ароматным маслом, не воскурял вокруг него благовоний, не произносил над ним молитв священной речью, не проводил обрядов, и оттого, наверное, не летели в него с Небес Огненные Стрелы, не плясало больше на нем Очистительное Пламя. Камень успел отвыкнуть от своих былых обязанностей, и, казалось, даже съежился, состарился, зачах от этого незаслуженного забвения, отчего стал похож на тысячи других валунов, каких было множество разбросано в окрестностях Карманора. Лишь изредка, в минуты самого горького отчаяния Хозян этих суровых, неприветливых мест машинально усаживался на него, чтобы погрузиться в Колодец Памяти. Но и это случалось не часто, Дионис старался забыть обо всем, что было связано с этим камнем, сколько жертвенной крови было на него пролито. Стереть из памяти, по крайней мере, хотя бы тот день, когда он последний раз послужил ему в качестве алтаря.
Сегодня бог был особенно печален. Прямо над его головой быстро проносились клубы серо-белесых тяжелых, обильно напитаных водой облаков, увлажняя непокорные черные кудри, покрывая высокий выпуклый лоб мелкими каплями, стекающими, словно слезы на бледные впалые щеки. Но Вакх не замечал этого. Он слашал только голос Небес и Неумолимое Грядущее беспощадно бросало ему в опустошенную душу пригоршни разрозненных видений, никак, насколько ему казалось, не связанных друг с другом, хотя он понимал, что это звенья одного обряда. Вот Ариадна поднимается по извилистой горной тропинке к острым пикам Карманора..., ее встречают две жрицы, ставят перед алтарем лицом к восходу Солнца..., вот они снимают с нее залототканные царские одежды, омывают тело вином, поливают волосы оливковым малом, облачают в льняные..., затем, одна из них наносит удар в висок острым камнем и собирает в жертвенную чашу ярко-алую, чуть дымящуюся в морозном воздухе высокогорья кровь.... Вот появляется Верховный Жрец и возлагает Ариадне на голову золотой венец, семь виноградных листьев которого венчают огромные прекрасные желтые топазы, горящие как огонь в лучах взошедшего светила..., вот она осторожно льет на громовой камень свою кровь из чаши..., вот неземная сила осторожно поднимает ее над землей..., вот жрицы хоронят опустевшее, бездушное тело в храме.... Дионис шепчет едва слышно, хотя, прокричи он эти слова во весь голос, его никто бы не услыхал, кроме орлов.
Для тел не бывает обряда священней -
Ты вышла из круга земных воплощений.
Навеки божественна стала сама -
Союз наш - слиянье Души и Ума.
Тем связь восстановлена Неба с Землёй.
Ты - Гемма в кароне моей золотой.
- О, что я слышу! – Раздался за его спиной насмешливый знакомый голос. – Наш неистовый бог тоже заговорил стихами, это ты сам придумал? Аполлоша нервно жует от зависти бамбук, забившись в темный угол! Надо будет персказать ему твой опус, может, хоть позеленеет немного, а то ходит розовощекий, как персик. Ты не рад нас видеть? – Обиженно спросил Эрот, бесцеремонно усаживаясь на разжалованный алтарь рядом с братом. – А мы, между прочим, искали тебя по всей Ойкумене.
- Я не знал, что мне будт так тяжело без нее..., ведь столько лет уже прошло с того дня, как она..., наверно, я совсем утратил свою божественную суть, хотя и не сделался окончательно человеком. Болтаюсь между верхом и низом..., Ариадна теперь там, - Дионис поднял указательный палец к небу, - а я тут, на земле и совсем не ощущаю единения с ее душой. Живая, она была мне гораздо ближе. Прямо, хоть руки на себя накладывай...
- А ты сдайся Титанам! – Оживился Эрот, - они мигом растерзают тебя на части, эти ребята хорошо свое дело делают! Тебе ли этого не знать...
- Во мне уже давно нет титанов, - горько усмехнулся Дионис. – Как, в прочем и других желаний. Единственное, чего я хочу - не быть.
- Легко собираешься отделаться! А отвечать кто будет? Сначала укокошил жену, а теперь ноет, как ему без нее одиноко, - жестко констатировал Эрот, но вдруг понял, насколько не уместен его ернический тон, голос его переменился до неузнаваемости, и он спросил искренне и сердечно: - Прости, брат, что сделал тебе больно, ты ее очень любил?
- Больше всего я ненавижу себя за то, что как был язычником, идолопоклонником, так им и остался! И это несмотря на все количество полученных Знаний. Лишь сейчас я до конца понял истинный смысл слов Гермеса о том, что не дает плода пшеница в пустыне..., а я из нее еще не вышел..., кто бы только знал, как я устал от этой вечной войны!
- Что-то я не вижу ни баррикад, ни стенобитных орудий, ни груды тел поверженных врагов, не слышу стонов измученных пленников! – Голос Эрота опять изменился до неузнаваемости. – Ходили по Олимпу слухи, что ты отправился сражаться за Землю Обетованную, да я смеялся над сплетниками, а, видать, зря. Могу себе представить, как ты водишь хоровод вокруг Иерихона с шафаром в руках и с венком из белых нарциссов на голове, - Эрот громко захохотал, так что слезы выступили у него на глазах, а успокоившись, спросил ехидно и зло. - С кем же это мы здесь воюем, братец мой мятежный?
- Я веду вечную войну с самим собой за свою душу, тщетно пытаясь создать из нее, хотя бы крошечный сосуд, в который сможет войти Свет Создателя, - серьезно ответил Дионис, машинально отмечая про себя, насколько разительные перемены происходят с его собеседником в зависимости от той ипостаси, которая берет в нем верх, и с горечью подумал, что демоническая сущность Антэроса забирает над бедным Эротом все больше власти. – Ты не поверишь, брат, какие грандиозные планы я вынашивал, стремясь на родину, сколько надежд возлагал на свою ученость, теперь самому смешно, до чего же я был наивен, полагая, что смогу бороться водиночку.
- О! Война с самим собой мне хорошо знакома! – Воскликнул насмешливо Эрот. – Ведь я веду ее, почитай, с самого рожденья! Однако спешу тебя успокоить, привыкнешь. Как только я понял, что однажды кто-то из нас окончательно одержит победу над противником и только тогда все устаканится, то совершенно перестал сопротивляться, и мне стало значительно легче жить. Пусть себе воюют, подождем и отдадимся на милость победителя. А где же присные твои? Дети, внуки, обезьяныш твой ненаглядный, надеюсь их крови нет на этом омерзительном скользком булыжнике? Я прямо задним местом чувствую, насколько он пропитан ею...
- Дети отказались возвращаться с нами в Элладу и остались там, где провели большую часть своей сознательной жизни, я даже не знаю, что с ними сталось. Лем бесследно исчез, никто не мог мне указать, в каком направлении он отправился. Теперь я совершенно один... здесь, среди скал Карманора, без семьи, без единомышленников, без учеников. Может, ты меня добьешь, брат? – Дионис с надеждой повернул к нему измученное лицо. – Как бы я был тебе благодарен за это! Никто же не узнает, свидетелей нет, мы здесь совершенно одни..., смилуйся надо мной!
- Э-э-э, нет, ишь чего удумал, прохиндей! Бог Любови не убийца с большой дороги! Смерть от моей руки надо еще засужить! Это дело не одного дня..., помучиться придется прежде, чем помрешь от любви. Ты мне лучше расскажи, что это за Заповеди такие придумал Моисей для своего народа, говорят, их чертова прорва, чуть ли не более шестисот! Запомнить невозможно, не то что исполнять!
- Шестьсот тринадцать, - механически уточнил Дионис, - однако по большому счету все заповеди сводятся к одной. Это – Заповедь Любви...,
- Как интересно! Значит, я тоже у них верховный бог! Хотелось бы подробностей...
- Эта заповедь означает антиэгоистическое направление всех мыслей и поступков человека. Осуществить ее можно, когда тебе открывается Высший мир, - глаза Диониса вспыхнули дерзновенным огнем и засияли, словно звезды, голос постепенно окреп, стал прежним – звонким и убеждающим, и, обретя, наконец, заинтересованного слушателя, он продолжил с большим воодушевлением. – Когда ты осознаешь, что Любовь – есть неприложный закон, когда понимаешь, что поступи ты эгоистически, погубишь себя, что деваться тебе некуда, когда ты воочию видишь последствия зла, причиняемого эгоизмом, то просто не можешь существовать по-другому! Наука получения предотвращает удары судьбы, она говорит: ты только раскрой для себя внешнее Мироздание, посмотри внимательно, что происходит вокруг, и ты сразу увидишь иную Реальность. Лишь через трансформацию самого себя ты, обретешь совершенство, и будешь жить вечно..., а ведь только всего-то и нужно – возлюбить ближнего как самого себя!
Дионис обрушил на собеседника такой шквал эмоций, что Эрот сидел рядом с ним едва живой, придавленный этим мощнейшим потоком информации, и сердце его разрывалось на части от бушевавших в нем противоречий. Наконец, Вакх умолк, но глаза его продолжали пылать небесным огнем, а Эрот сказал хриплып голосом:
- Такой пафос пропадает в этой дикой глуши! Все это чушь собачья! Уж как наши олимпийцы себя любят, Моисею твоему и не снилось, казалось бы..., можем подать пример любви..., однако людишки ненавилят друг друга еще пуще, чем мы...
- Мы ветшаем, брат, как ты не понимаешь! Мы превратились в древних архаических божков, да, мы накопили достаточно эгоизма, но кроме этого опыта нам больше нечего предложить людям. Ведь мы их ненавидим и презираем. Все боги умрут в тот же миг, когда люди перестанут им поклоняться и приносить жертвы! Верить в них, надеяться на их помощь, всепрощение и любовь. Но я когда-нибудь научусь исполнять Заповедь Любви...
Эрот неожиданно расхохотался прямо в лицо брату, и Дионису вдруг почудилось, что он слышит смех кукабарры, вечной спутницы, которая сопровождала его по земле далекой, давно исчезнувшей пра-родины – Лемурии.
- Все еще будет, - тихо сказал он сам себе, - все повторится в свое время, мне нельзя отчаиваться и опускать руки..., когда-нибудь я вернусь..., обновленным, сильным, неуязвимым, стану оплотом всем, кто поверит в меня...
- Что ты там бомочешь, брат? – Зевая спросил Эрот. – Как-то меня вдруг в сон потянуло, видно, Морфей открывает мне свои сладкие объятья...
- Дождь, говорю, будет! – Возвысив голос, произнес равнодушно Дионис.
- Откуда ты знаешь?
- Кукабарра всегда смеется перед дождем!