Под новый год окно нашего подвала наполовину засыпало снегом. Пока дворники не расчистят тротуар, света белого не было видно. Крысы зимой наглели и лезли греться из своих нор поближе к нашей печке. Дома сидеть без родителей было страшно. Диктор по радио, заглушая скребущихся крыс, рассказывал постановления партии и правительства и от этого чувство одиночества усиливалось и мне делалось ещё страшнее.
Долгожданное счастье наступало только тогда, когда отец приносил пушистую, густую ёлку и устанавливал её посреди комнаты. Весь подвал благоухал еловым ароматом, отпугивая всякую нечисть. Бабушка готовилась к Рождеству Христову и мы шли на Андреевский рынок за вкусностями. Издалека уже слышался запах мандаринов и мы долго выторговывали их у усатых грузинов по десять рублей за килограмм. Набрав в кошёлку орехов, антоновских яблок мы шли по седьмой линии в игрушечный магазин и покупали ёлочные игрушки. Игрушечками были завалены все полки – шары, зверушки, трубы, рыбки, попугаи. Всё сверкало и переливалось разными красками. Бабушка покупала мне картонных лошадок, рыбок и солдатиков, объясняя, что стеклянные шары и игрушки быстро разобьются. Но картонные игрушки тоже были очень красивые и я торопился домой, чтобы развесить их на ёлке. Когда мы оборачивали все орехи в фольгу и бабушка с мамой продевали ловко нитки сквозь кожуру мандаринов, ёлка преображалась в сказочное дерево. На печи весь год спал и дожидался своего праздника Дед Мороз в ватной шубе, густо посыпанной слюдяными блёстками. Когда по радио били кремлёвские куранты в Новый год в шубе из простыни и с ватной бородой появлялся в дверях папа с бенгальским огнём и говорил, что он Дед Мороз. Никто в этом не сомневался и все радостно кричали «С новым годом!» Мы все заглядывали под ёлку и искали свои подарки. В Новый год мне разрешали не спать и со всеми вместе петь песни и танцевать под патефон.
Мне было десять лет, когда хрущёвские прихвостни посадили папу в тюрьму. Он обзывал Хрущёва матерными словами у пивного ларька и восхвалял Сталина. Новый год был испорчен. Мама с бабушкой принесли такую же пушистую ёлку. Мы повесили на неё мандарины и орехи в фольге, завесили серебристым дождём, прикрепили на макушке рождественскую звезду, но ничего не помогало. Дед Мороз стоял под ёлкой с поникшей головой. В доме поселилась тоска.
Мама одела меня в вельветовую москвичку с белой рубашкой и повела в Мариинский театр. В фойе на втором этаже стояла огромная ёлка, украшенная дорогими стеклянными игрушками и серебристым дождём. Дети со снегурочкой в серебристой шубке и варежках водили хоровод. Потом пришёл Дед Мороз в длинной синей шубе и повёл всех детей в зрительный зал. Театр сверкал огромной хрустальной люстрой и блестел золотом изогнутых балконов. Под звуки музыки открылся занавес и мы увидели на сцене огромную ёлку. На ней висело много разных игрушек и ярче всех своим красным камзолом сиял Щелкунчик. Музыка была так прекрасна, а сказка так похожа на всё, происходящее в нашем подвале, что она стала для меня праздником на всю жизнь.
Женился я рано. Мне шёл двадцать первый год и я был спортсменом, студентом, комсомольцем и просто красавцем. Ну зачем было женится? Обнимать девчонок можно было каждый вечер, причём разных. Возлагать на свои плечи обязанности и ограничивать свою свободу добровольно – желание странное. Какая прибыль? Приданого за моей избранницей не было никакого, не говоря уже о большом. Карьерный рост по протекции тестя и тёщи не «светил». Меня завораживала атмосфера Щелкунчика. Ёлка, уютный дом и милые детки. Девочка и мальчик.
Пять лет мы жили в своё удовольствие. В её удовольствие. Театры, гости, турпоездки. Расскажите что-нибудь весёленькое! Щекотать их надо с утра до вечера. Больше всего они любят статных мужчин, пирог с яблоками имя Ролан. Когда мы закончили институт, отступать ей стало некуда. Мальчик родился первым. Родился под Новый год, как подарок Деда Мороза, 21 декабря 1973 года, в разгар предновогодней суеты. Весь Питер зеленел ёлочными базарами и благоухал хвоёй. Витрины магазинов сверкали ёлочными игрушками. Мы жили на Конногвардейском бульваре в своей отдельной комнате с видом на Исаакиевский собор. Я поставил посреди комнаты огромную, пушистую ёлку, украсил её орехами, мандаринами, игрушками и повесил самодельного, сверкающего золотыми галунами красного камзола Щелкунчика.
Жена от слабости не вставала с постели, а я осваивал газоотводящие трубочки, чтобы облегчить страдания своему сыночку Тимофею и стирку пелёнок в машине Эврика-3. За окном трещал мороз, выла вьюга, далеко в подвале пировал Мышиный король, а в окно нашей тёплой, уютной комнаты, благоухающей хвойным ароматом, заглядывала луна и стучались снежинки.
Когда рождается ребёнок жизнь становится другой. Его нельзя оставить одного, а самому уйти по своим делам, его нельзя оставить голодным, запихнув весь кусок в свой голодный рот, его нельзя не покрыть одеяльцем. И это без перерывов на обед, без очередного отпуска в Сочи, это продолжается по-сто-ян-но. Когда Тима ползал по полу в ползунках мы с женой спорили о том, по какой системе его воспитывать. Её воспитывали в семье полковника ОГПУ и полковничьей жены, с помощью бабушки-училки. Меня тоже воспитывала бабушка, мама и папа, но работающие в больнице и на стройке. Во дворе вместо офицерских детишек меня окружала василеостровская шпана и система Макаренко мне была понятнее, чем воспитание на комсомольских и партийных собраниях.
Три года под моим покровом жена сидела дома, растила сына, гуляя с ним по набережной Невы и Александровскому саду. Я приносил еду. Кушать почему-то всем хотелось каждый день. Каким-то ветром занесло новую моду воспитания по методу доктора Спока, основанную на пофигизме к детским просьбам и жалобам. Мои родственницы горячо подхватили идеи Спока и отпихивали сына при малейшей возможности. Я с удовольствием проводил время с подрастающим сыночком, возил его в зоопарк, гулял по парку, разбирал с ним головоломки и читал ему книжки. Правда времени между тремя работами, чтобы погулять с сыночком, было мало. Но зато через два года я купил отдельную квартиру и мы переехали на окраину Ленинграда, на Светлановский проспект. Весной там пели жаворонки. Во дворе дома был детский сад и жена пошла на работу инженером. Но каждый вечер мы собирались в своей двухкомнатной квартире и разбредались по своим углам, копошась с любимыми безделушками. Я на коленке писал диссертацию о методах регистрации параметров движения человека на удалённом расстоянии.
Послал нам Бог и доченьку. 17 мая 1977 года родилась Оля. Она была спокойней Тимы и по ночам не кричала. Жена снова ушла в отпуск и сидела с детьми. Если бы они ещё не ели каждый день или хотя бы еда в магазинах продавалась регулярно, на них можно было бы не обращать много внимания. Но они ели, снашивали одежду и просили с ними играть и забавляться. По выходным их брали к себе мои родители, гуляли с ними в Сосновке, кормили птиц и белок орешками.
Летом мы выезжали на дачу, которую я строил на пару с дядей Женей на берегу Мги в Павлово. Там детям было привольно с мамой и бабулей. В огороде росла клубника и смородина, зрели яблоки. Деревенские дети собирались большой ватагой и играли на поляне, ходили в лес по грибы и ягоды. В день Святой Равноапостольной княгини Ольги я собирал всех ребят у самовара и мы праздновали Олины именины. На реке мы ловили рыбу и учились плавать. А вечером, забравшись в уютный уголок на мансарде, читали сказки. Когда подружкам-старушкам было нечего делать они тешили себя, забавляясь с детьми ласками и играми. Лаяли собаки, пели птицы, неторопливо текла река жизни.
Жить на окраине города трудно, скучно и бесперспективно. Отрадой для детей была школа рисования в Клубе. Иногда мы выезжали в кукольный театр и зоопарк. Но чаще всего оставались дома и играли в игрушки. В Новый год я одевался Дедом морозом и устраивал с детьми импровизированный спектакль. Вечерами я читал им книги и рассказывал о тех фильмах про «Трёх мушкетёров», «Шерлока Холмса», »Остров сокровищ», «Робин Гуда», на которых зарабатывал деньги на еду, одежду, дачу и квартиру.
Наконец пятилетний марафон завершился, я защитил диссертацию, устроился на работу в Театральный институт, обменял восемь раз с доплатами свою квартиру и мы переехали в центр Питера, в свой новый дом напротив Петропавловской крепости. Тиме было четыре года, а Оле два. Теперь у них появилась огромная детская комната, цветной телевизор в гостиной у камина, столовая и большая ванная комната. А ещё огромные окна на парк, где над вершинами деревьев в небе парил золотой ангел на шпиле Петропавловского собора. Можно было спокойно расти, наполнять свою голову знаниями и гулять по берегу Невы в Петропавловской крепости.
Мой папа получил места для своих внуков в детском садике Всероссийского театрального общества, где он работал шофёром. Мы ходили каждое утро в садик на Большую Пушкарскую, а вечером гуляли в Матвеевском садике. Но чаще всего я вёл ребят в Петропавловскую крепость, на берег Невы и рассказывал им историю нашего города, государства, церкви и родственников.
Три года в детском садике. Младшая, средняя, старшая группа. Каждое утро нужно было детей в садик отвести, а вечером их нужно было встретить. Ужин не в счёт. Одеть нужно было в чистое. И погулять после садика вечером. За три года – тысячу раз. Потом успеть на работу, потом с работы. Потом всех развлечь. Жену в театр, детей – на аттракционы. В Новый год я покупал ёлку, мы её наряжали и приглашали друзей с детишками. Я одевался в Деда Мороза или просил нарядиться кого-то из своих друзей, артистов ленинградских театров. Прятал его на балконе и, когда дети входили в тёмную комнату с отблесками свечей и камина, на балконе появлялся Дед Мороз с бенгальскими огнями. Дети визжали от восторга.
Весной на даче сидеть было ещё скучно. Кругом распутица, цветы ещё не распустились. Я отправлял детей с их мамой и бабулей к Чёрному морю, в Абхазию, в Новый Афон. Там на горе, усаженной оливами, оставались полуразрушенными стены православного монастыря. Там в пруду плавали огромные карпы, цвели цветы и море шуршало волнами о счастье без конца.
Три летних месяца на даче было вольготно. Особенно, когда в холодильнике полно еды. Достроив тёщину половину дома, я выкупил у хозяина вторую. Субботы и воскресения проходили в барщине. Вечером удавалось поиграть с детьми в футбол на поляне, собрав в команду всех деревенских оборванцев.Отъезд на заработки в киноэкспедиции был для меня отпуском.
Английская школа на улице Мира входила в число десяти блатных заведений города Ленинграда. Попасть туда было немыслимо. Мои дети туда попали. Решался вопрос о приёме в Смольном у второго секретаря ОК КПСС. Дроссельмейстера Ходырева. За пять лет до этого я начал искать к нему пути подхода и подкопа. Английский язык решает в жизни человека многое, но не всё. В школе совершенно не занимались спортом и музыкой. Пришлось устроить детей в музыкальную школу и в спортивные секции Дворца пионеров. Флейта, пианино, теннис, плавание, фигурное катание. Слышался слабый стон. Потом слёзы. Потом проклятия. Загородные вылазки в воскресный день в Сестрорецк, Гатчину, Петергоф или Царское село, прогулки на лодке или верхом на лошадях, приводящие в восторг детей моих товарищей, трактовались в моей семье, как каторга. Обучение и воспитание по доктору Споку были отнесены к проявлениям тирании. А что же доктор Спок? Доктор Спок рекомендовал отпустить детей во двор, в гости к товарищам, а самим «воспитательницам» собраться за чаем и обсудить новости кино.
Под новый 1982 год, когда Оле исполнилось пять, а Тиме девять лет мой папа повёз их в Москву, на Кремлёвскую ёлку. Московское начальство наградило его дефицитными билетами и папа с мамой были счастливы. Как ни странно, это встретило бурю негодования со стороны мамули и бабули. Но я проявил твёрдость. В Кремле детям показали балет «Щелкунчик». Но восторг вызвали не чудеса Гофмана, а набор шоколадных конфет и сливочных вафель в пластиковом пакете со звездой.
По воскресениям мы с детьми часто ходили в кукольный театр на Невском. Или в кино. Однажды билеты в кино купила бабуля и повела детишек в культпоход со своей подружкой тётей Таней. Пришли они с хохотом до колик в животе. Фильм про Робинзона оказался французской комедией и дети восторженно таращили глаза на голых тёток. Ну подумаешь – невидаль. В баню-то все ходим.
Прошло три года. Ещё тысяча дней, тысяча завтраков, обедов и ужинов. Несколько смен пар обуви, пальто, штанов и колготок. Жена, поработав инженером в ПТУ, запросилась на блатное местечко. О чудесах моих Смольнинских дружков она уже была хорошо осведомлена и как старуха из «Золотой рыбки» А.С.Пушкина, лелеяла коварные замыслы. Мало ей было поездок в Венгрию и в Болгарию, мало было одеваться в Голубом зале, хочет стать «вольною царицей». Не забыла и про своего подросшего братца. По просьбе бабули я устроил братца мясником, а сестричку Наташеньку в Смольнинский учебный центр, где два дня работали, а три готовились к учебным занятиям. Оставалось время полюбоваться городскими пейзажами и посетить кружок кройки и шитья в Доме учёных.
Как гром среди ясного неба, ушли в вечность мои родители. Дети мои утрату пережили легко. Теперь, когда они хорошо бегали на своих ногах, помощь бабушки и дедушки были не так ощутимы. Тем более я, который давно чувствовал себя самостоятельным и почти всемогущим, было трудно сразу осознать, что на Земле я остался один.
На свой день рождения Тима приглашал друзей и девчонок из школы, его мама пекла пражский торт и мы устраивали пир. Бальные танцы проводились в детской. Тима закончил музыкальную школу и готов был бросить секцию большого тенниса. Его тянули посиделки с дружками и иллюзорные мечтания о стране благоденствия. Оля посещала школу искусствоведения в Эрмитаже и терпела издевательства одноклассниц, уже с успехом осваивающих кальяны и шесты в саунах новых русских. В канун Нового года я вёл семью в Мариинский театр на балет «Щелкунчик» и, вдохновлённый победой добра над злом, приглашал к новогоднему столу и пылающему камину. Семейный Новый год был для меня магическим таинством. Даже в голодные годы бандитского переворота на столе в моём доме расстилалась скатерть-самобранка.
Подходил к концу 1993 год. Сынок учился в Финансово-экономическом институте, съездил в Лондон и собирался туда на стажировку. Нужно было заработать немного денег на дорогу и год проживания, но он этого ещё не умел. Его мама, как и половина разграбленного и разорённого народонаселения, сидела дома. Бандиты стреляли не только в ресторанах, но и на улицах Москвы. Стреляли из танков прямо по Белому дому. Институт, где я работал проректором, тоже собирались закрыть и месяцами не платили жалование. Я собрал какие-то доллары, чтобы отправить дочку с классом на поездку в Америку. Приехав домой, она привезла самое яркое впечатление – добрый американский папа в принимающей семье. После окончания музыкальной школы Тима забросил флейту за шкаф, стал студентом ФИНЭКа и утонул в неге перед магнитофоном. На каникулах после первого курса он с друзьями поехал в Форос на семинар Секты Муна. Там ребят абсолютно бесплатно учили отрекаться от своих отцов. Олю приняли в оркестр Дворца пионеров, который переименовали во Дворец юных. На концерты их оркестра в Филармонию слетались тётки и бабульки, гордые результатами своего труда по системе доктора Спока. Перед спектаклем в Мариинке я заехал подработать несколько лишних долларов для Тиминой поездки в Лондон к своему другу Валере Матвиенко в туристическую компанию «Инкультцентр» и провёл экскурсию для группы французов по новогоднему вечернему Петербургу. Прибежав домой, я застал вокруг ёлки холодный вихрь сквозняка. Жена с каменным лицом, снявшая стёртую до дыр маску хранительницы домашнего очага, сообщила, что ни в какой театр никто со мной не пойдёт, что она отпустила детей в компанию Крышиного короля и, что им осточертел мой «Щелкунчик».
POST SCRIPTUM. Моя семнадцатилетняя дочка и двадцатилетний сын провели новогоднюю ночь в компании новых русских. Потом пьяные нувориши изуродовали её в автомобильной аварии на Дворцовой площади и я лечил её два года. С помощью Божией удалось пристроить её, с переломанными ногами и лицом, в Университет. Сын, взяв у меня «несколько лишних долларов», улетел в Лондон. Их мама оформила, пользуясь смертью моих родителей и моим желанием спасти их жилплощадь, на себя квартиру и дачу, устроилась на работу секретаршей к Томазику и Бадрику, добрым и ласковым бизнесменам из солнечной Грузии. А меня, семейного тирана, вызвав милицию, они выгнали из дома. Навсегда.