02. Удав и кролики

Виктор Александрович Рощин
     Георгия Митрофановича Удовенко – старого сотрудника СИЗО, разменявшего четвертый десяток службы во внутренних войсках – молодые прапорщики звали Удавом. Над ним подтрунивали, когда в задымлённой дежурной комнате СИЗО, где происходят разводы–инструктажи дежурных смен, собирались контролёры, старшины режимных корпусов, кинологи, постовые с вышек. Пока ждали ДПНСИ, с его надоевшими наставлениями, инструкциями и напоминаниями обязанностей каждому, можно было перекинуться свежими новостями, анекдотами, слухами о повышении должностного оклада либо иными жирными «утками».
     – Вот ты говоришь, Митрофаныч, – улыбаясь, рассуждал Евгений Жмурыкин, старшина корпуса, любивший блеснуть своим историческим образованием[1], – «пусть ненавидят – лишь бы боялись». А этот афоризм, между прочим, принадлежит не тебе. Это любил повторять Чезаре Борджия, итальянский герцог, а жил он в конце 15-го века. Папа его стал римским Папой Александром VI, это именно против него выступал Савонарола, пока его не поджарили на костре, а жизнь Чезаре прошла в пирах, заговорах, серийных отравлениях политических конкурентов и даже в кровосмесительной связи с сестрой. Между прочим, он в молодости переболел сифилисом и до конца своих дней носил маску. Хорошо, что прожил лет тридцать с хвостиком, его, душегуба, предали свои же вассалы, и герцог попал в засаду и погиб…
     – Женя, перестань балабонить! – буркнул в ответ Георгий Митрофанович. – Мой папа был кузнец и всю жизнь бил по наковальне, а я никого не убивал и не мучил…
     – Так что я и говорю! – вошёл в раж несостоявшийся учитель истории. – Твой папа бил по наковальне для всеобщего блага, а его папа – в смысле римский Папа – забивал мозги ревностным католикам. А на Чезаре работал военным инженером сам Леонардо да Винчи! Ты же, дядя Жора, превзошёл самого Чезаре Борджиа. Ты гений пенитенциарной системы! Это ж надо придумать такие изощрённые приёмы для наших сидельцев!
     И прапорщик Удовенко в очередной раз становился объектом насмешек со стороны сослуживцев…
     И – было отчего.
     Георгий Митрофанович был настолько тучен, что китель на нём не застёгивался, а передвигался он с трудом и с одышкой. Гонять арестантов на прогулку в прогулочные дворики, наверх, туда и обратно, по нескольку раз не доставляло ему никакого удовольствия, поэтому однажды, открывая дверь очередной камеры, он предупредительно сообщил, что в прогулочном дворике, куда он должен их вести, – нагажено. Сидельцы взвыли, но от прогулки отказались, никто не вышел из камеры. Прапорщику того и надо было. С тех пор он всё чаще рассказывал ”байки” арестантам, ”гадили” теперь в двориках регулярно и помногу – видимо, коллективно. Прапорщик Удовенко отдыхал, заключённые бойкотировали прогулки, пока по тюремной ”почте” не выяснили правду. Прогулки возобновились, а прапорщик задумался…
     Недели две подряд Удав ”гонял чаи”, вытряхивая при этом заварку в отдельный пакет. На него косо поглядывали сослуживцы, а старшина Жмурыкин спросил прямо:
     – Митрофаныч, а зачем тебе «вторяки»[2]? Жадничаешь?
     – А вам по истории это не рассказывали? – съязвил прапорщик.
     – Ну, по истории я помню только чайную церемонию в Японии… Сначала её практиковали самураи, между прочим, есть вид специальной чайной церемонии перед ритуальным харакири. Но в этом случае самоубийцу должен был духовно подкрепить Мастер чая, а он должен быть великой личностью… Не по габаритам, конечно, так что ты, Митрофаныч, не Мастер чая – скорее, борец сумо. Так зачем тебе «вторяки»?
     – Чайную церемонию буду делать! – проворчал Георгий Митрофанович и ушёл от ответа.
     «Церемонию» он устроил в коридоре режимного корпуса, когда высыпал высушенный чай перед камерами. Выводя арестантов на прогулку, как ни в чём не бывало открывал камеру, и когда первый из них застывал на пороге и спрашивал: «А что это, на полу?..» – Удав отвечал невозмутимо:
     – Чай рассыпался. Ну что, будем выходить или как?
     – Так… это… нельзя чай топтать, это ж святое… подметите, что ли…
     – Во борзота! – рычал в ответ прапорщик. – Я тебе дворник, да? Ты дворника в погонах видел, да? Тебе надо – ты и подметай!
     Расчёт был точен – какой же арестант нагнётся подбирать чай с пола… Камера хором крыла прапорщика и предков его до второго колена, однако выходить на прогулку отказалась. Что и требовалось доказать.
     Время от времени, насушив достаточное количество «вторяка», Удовенко снова и снова устраивал эти кощунственные «чайные церемонии». Его ненавидели. А он посмеивался в свой тройной подбородок: «Пусть ненавидят – лишь бы боялись».
     А когда заключённый Горностаев, вор, обокравший военный склад, целый день орал песню:
     – Вставай, страна огромная!
     Вставай на смертный бой
     С фашистской силой тёмною,
     С ментовскою ордой!..
     …прапорщик Удовенко для успокоения расшалившихся нервов несчастного зека дал ему пурген, заведомо зная, что в его камере забит туалет. Горностаев больше не пел, только выл, обещая утопить прапорщика в собственном соку…
     О следственных и осуждённых Георгий Митрофанович высказывался лаконично: «Каждого второго надо расстрелять, каждого третьего повесить, остальных сослать на остров типа Сахалин, на вечное поселение, и пусть там, как пауки в банке, карабкаются наверх, ломая друг другу хребты и головы…».
     «Подвиги» Удовенко живо обсуждались сослуживцами, но старый прапорщик не обращал на них никакого внимания, в каждый свой перерыв уминая неимоверный бутерброд с хамсой, вытирая лоснящиеся щёки грязным платком…
     В СИЗО сотрудники режимного отдела в приказном порядке проводили ежедневные обыски камер: искали ножи, штыри, заточки, лезвия, подкопы, лазы, другие запрещенные виды ”деятельности” арестантов; найденное изымали.
     Прапорщик Удовенко любил поучаствовать в обысках.
     – Сегодня девять камер обыскиваем, – предупредил его Евгений Жмурыкин. – Находим и актируем только запрещённые предметы. Что пропадёт в камере, после прихода осуждённых с прогулки, касается и меня. Нас двое. Я не хочу, чтобы меня заподозрили в крысятничестве…
     – Женя, – развёл руками Митрофанович, – ну какие мы крысы? Мы волки.
     Через час в дверь камеры застучали ногами.
     – Начальник! – заорал кто-то за дверью. – Кто делал шмон? У нас украли две газовые зажигалки, носки и палку сырокопчёной колбасы… Сволочи! Подавитесь колбасой, но отдайте зажигалки!
     Через какое-то время голос охрип и прекратил взывать о справедливости. «Всё, что не доказано, идёт в зачёт пользы для следственного» – этот постулат всегда выручал старого прапорщика.
     Но – «время раздирать, и время сшивать», как говорил Экклезиаст.
     Георгий Митрофанович терпеть не мог собак, а те, чувствуя его недоброжелательность, облаивали при каждой встрече.
     В тот день старый прапорщик осуществлял прогулку осуждённых.
     – Как там погода? – спросил подследственный Фрадкин. – А то меня сильно беспокоит ретроградный Уран, с точки зрения мунданной астрологии[3], да и Венера, усиленная Раком… Как там, наверху, не разбушевались магнитные бури или другие катаклизмы?
     – Наверху град и снег, а тебе вот не мешало бы поставить клизму, – ответил Удовенко.
     – А вы, гражданин прапорщик, оказывается, большой специалист по клизмам, и ручки у вас шаловливые, баловник вы наш тюремный. Да вы единственный на всём постсоветском пространстве прапорщик-клизмоман и клизмолог, вам полагается повышенный оклад и кефир – за вредность…
     Закрывая камеру, раздражённый прапорщик уронил связку ключей и, нагнувшись, подбирая свой живот, похожий на дирижабль, неловко подставил свой зад овчарке Фриде, которую на коротком поводке держал кинолог Прокушин. Фрида вела свою родословную от чёрного гладкошерстного кобеля по кличке Плутон, трофейной немецкой овчарки, привезённой после войны из освобождённого Данцига, и, по всей видимости, на генетическом уровне не любила украинское сало. Её челюсти вгрызлись в толстую ляжку прапорщика… и по режимному корпусу СИЗО разнёсся такой вопль, какой возможно издавал раненый мамонт.
     В следственных камерах долгое время только и разговора было, как об укушенном прапорщике и наличии ума и проницательности у четвероногих. Фриду стали называть ласково – Фридулька, а к Георгию Митрофановичу навсегда прилипла короткая кличка на букву Ж.
     Точку же в его трудовой книжке поставила женщина.
     Влюбился прапорщик Удовенко в сержанта дежурной смены, разведёнку Галину Новосельскую. Старого ловеласа не смутила большая разница в возрасте и несхожесть интересов… Вот так и сказал:
     – Пойдём ко мне вечером в гости? Рыбу пожарим, водочки попьём.
     Приглашение, подразумевавшее объяснение в любви, не было принято. То ли Галина не любила жареную рыбу, то ли ей не приглянулся толстый Георгий, но вечерние посиделки не состоялись.
     Уже трудно сказать, кто первый в СИЗО растрезвонил, что Галина Новосельская больна… сифилисом. Она не вышла на службу, не хотела видеть своих подруг, выслушивать советы доброхотов обратиться к врачам и со справкой придти к начальнику… Оправдываться всегда гадко, тем более опровергать то, чего нет. Галина написала заявление на имя начальника СИЗО об увольнении из органов…
     История имела продолжение. В кафе ”обмывали” звёздочки прапорщика – сослуживца по изолятору. Перебрав водки, старый прапорщик признался:
     – Эта стервь Новосельская мне сказала, что не может меня полюбить, у неё нет интересов ко мне. И ещё она мне пропела: «Мне нравится, когда больны не мной…». Так я сказал в курилке, что Галка больна сифилисом!
     Вряд ли прапорщик Удовенко думал, что его, с кем обещали поквитаться многие осуждённые, будут нещадно бить пьяные сотрудники СИЗО. Сослуживцы выбили ему три зуба и сломали одно ребро. Разбили стул о его голову и оплевали старого прапорщика. По факту возбудили уголовное дело, а через день прекратили из-за заявления потерпевшего, что он не имеет претензий, так как, находясь в сильной стадии опьянения, не запомнил своих обидчиков.
     После выхода из больницы Георгия Митрофановича убедили написать заявление об увольнении из органов. ”Просьбу” его удовлетворили, и одиозного прапорщика без фанфар и напутствий спровадили на пенсию.
     Лишённый родного изолятора, Удав затосковал. Как только потеплело, он уехал жить на дачу. Там он построил двадцать клеток, в которых вольготно устроились кролики, и стал прапорщик-пенсионер – кролиководом.
     Те, кто думал, что дачная жизнь его была сплошной идиллией, жестоко ошибались.
     Клетки с кроликами стояли в два ряда, и по узкому проходу между ними деловито прохаживался экс-прапорщик в старом засаленном кителе, звеня медалями и время от времени смахивая пылинки с погон… майора.
     На коротком и толстом указательном пальце он покручивал кольцо с ключами от всех двадцати клеток.
     На каждой клетке висел индивидуальный номер.
     Дачный майор Удовенко поглядывал на часы и во весь голос командовал:
     – Подъём, ушастые! Принимай жратву!
     Кормил своих прожорливых ”сидельцев”, а потом в течение дня брал за уши по одному и читал им наизусть «Правила поведения в следственных изоляторах». Саму потрёпанную казённую книжицу, которую он считал «библией каждого прапорщика», Удав хранил под замком, в ящике стола, рядом с забойными ножами.
     Своё хозяйство он называл «зоной» и каждое утро выпускал, по очереди, своих ушастиков на прогулку.
     В его трусливом хозяйстве нашёлся упитанный кроль по кличке Фимка, который всякий раз норовил удрать за пределы прогулочного дворика. И всякий раз Удав «убедительно воспитывал» кроля, который упорно не признавал в нём Хозяина. Прикрепив к шее ушастого бирку «Склонен к побегу», Хозяин с лёгкой совестью определил Фимку в клетку под № 13.
     Сексуально озабоченных кроликов, прыгающих друг на друга без различия пола, он содержал отдельно, назвав эту клетку «обиженкой», под № 12.
     А в особую клетку № 13 переводил приговорённых к забою – самых упитанных кролей, обозначив её как камеру для ИМН [4]. Ножи из ящика под замком брал под роспись, записывая в амбарную книгу особого назначения, что взял, когда, для кого, привёл ли приговор в исполнение и каков результат, в килограммах «легко усвояемого диетического мяса».
     Впрочем, его «подопечные на зоне» долго не жили – может, всему виной была чумка или другая болезнь, а может, кроличьи инфаркты... Не каждое сердце выдерживает тюремный надзор.
     А старый прапорщик жить без тюрьмы не смог.
    
         [1] Подобные случи нередки. В органах МВД, в 90 годах, служили и геологи и филологи…
         [2] Вторяки – вываренный чай.
         [3] Мунданная астрология (мировая астрология) – отрасль астрологии, изучающая глобальные явления на Земле, как в социально-политической сфере, так и в природной: метеорологические, климатические, сейсмические явления и т.п.
         [4] ИМН - исключительная (высшая) мера наказания.