- Руку давайте, - говорит медсестра, не глядя на меня. – Для кого сдаете?
- А что, - говорю я, - можно для кого-то конкретного?
В отделении пахнет спиртом. Я тут впервые, местных порядков не знаю.
- Можно, - говорит она.
- А кого порекомендуете? – говорю я.
- Да кого хотите, - говорит она. – Ну сдайте для парашютиста из третьей палаты.
- А он после этого выживет? – спрашиваю я.
И она, смешно вздернув белой шапочкой, снова не глядя на меня, уставившись в монитор и выводя левой рукой какие-то каракули, бесцветным тоном говорит:
- Выживет.
Тягучая, темная, густая кровь – моя кровь – ползет по прозрачной трубочке и стекает в пластиковый мешок, и это действо мне кажется очаровательным, практически прекрасным. Кровь для незнакомого парашютиста. Не знаю уж, что там с ним случилось, но теперь – слышишь меня, брат парашютист? – моя кровь будет течь в твоих венах, - я повторяю это про себя и расплываюсь в глупой ухмылке. Мы с тобой одной крови.
- Первая кровоотдача? – спрашивает медсестра. – Вас в базе нет.
- Первая, - отвечаю я.
- Нормально себя чувствуете? – говорит она.
- Лучше не бывает, - отвечаю я, ощущая, как тело становится легким и невесомым, словно те четыреста пятьдесят граммов моей крови сумели сломать законы гравитации, и теперь я парю в воздухе, прямо над дурацким синим диванчиком, где донорам полагается лежать с задранными вверх ногами.
- Точно нормально? – медсестра склоняется надо мной, и я наконец вижу ее глаза – они разные. Один зеленый, другой карий. Смешно. И тут она вдруг переходит на ты. – У тебя вид бледный, герой.
Она мягко достает толстую иглу из моей вены и уносит мешочек с моей кровью, которая теперь достанется неизвестному парню из третьей палаты. Я улыбаюсь – почему-то эта мысль мне приятна. Мы с тобой одной крови, летун. Мы теперь с тобой одной крови.
- Полежи пока, не вставай, - говорит она через плечо.
Я лежу и пялюсь в телевизор, наблюдаю какой-то очередной дебильный сериал с криками, истериками и плохой актерской игрой. От их криков мне становится муторно, тело внезапно тяжелеет, и я, не успев осознать, что организм перестал меня слушаться, мягко уплываю в небытие. Где моя разноглазая белая шапочка?
- Герой, просыпайся, - говорит она, сует под нос ватку, пропитанную нашатырем, и треплет меня по голове. У нее ласковые руки, и от нее пахнет не лекарствами, а домашним уютом. – Что снилось-то?
- Дикий разнузданный секс, - отвечаю я. – С тобой.
- Вставай давай, - смеется она, и в ее разных глазах пляшут черти. – Герой ты мой героический.
Я не герой. Я самый обычный. Родился – учился – докатился. У меня обычная работа – с 9 до 6, разъезды, иногда командировки. У меня обычные увлечения – качалка, рыбалка, баня и дача. У меня обычная внешность, да и одежда – обычнее некуда, джинсы, ветровка, кроссовки, ничего выдающегося.
- Обычные сюда не приходят, - говорит она. – Все доноры – герои.
Я встаю, и оказывается, что она выше меня на полголовы. Я слегка покачиваюсь, меня неожиданно тянет назад, и я хватаюсь одной рукой за столик, а второй – за ее плечо.
- Во сколько тебя встретить после работы? – заплетающимся языком говорю я, и это повергает ее в хохот.
- Не знаю, - говорит она, уворачивается от моих рук, чирикает что-то левой рукой на бумажке и протягивает мне. Я все еще держусь за столик, и ее каракули расплываются у меня перед глазами. Рядом с номером телефона она нарисовала цветочек.
Я опять довольно ухмыляюсь.
Я определенно ей нравлюсь.
Пошатываясь, я ухожу по коридору и слышу ее голос:
- Эй, герой! Возвращайся к пяти – мне еще ребенка из садика забирать. Это недалеко.
- Сколько лет ребенку? – спрашиваю я.
- Три, - говорит она.
- Мальчик? – говорю я.
- Мальчик, - говорит она.
- Мы договоримся, - говорю я. И машу ей рукой, как будто знаю ее сто лет, хотя в действительности я даже не знаю, как ее зовут. Смотрю в бумажку с телефоном – там только корявые цифры и цветочек.
«Меня зовут Сергей», - пишу я ей СМС. «Я знаю», - отвечает она. Еще бы, она видела мой паспорт. «В пять вернусь», - пишу я. «Я знаю», - снова отвечает она.
Очень содержательная переписка.
Я перечитываю СМС-ки и улыбаюсь самой довольной из своих ухмылок. Похоже, донорство как-то влияет на выработку серотонина.
Я не знаю, зачем я вдруг пошел с утра сдавать кровь.
Просто так.
Захотелось, и все тут.
Тело снова становится невесомым и легким, и кажется, я перемещаюсь над землей, даже не касаясь ногами ее поверхности. У меня выходной, так что я отправляюсь гулять куда глаза глядят, до пяти еще уйма времени. Я успеваю пройти пешком по проспекту Мира, по Садовому, вдоль Красной Пресни, зачем-то сходить в зоопарк, пообедать, купить пацану в «Детском мире» машинку, полюбоваться на новенькие «Опели» в салоне и вернуться пешком к больнице.
В пять моя карезеленоглазая дылда, моя долговязая фея выпархивает из отделения, и я встречаю ее с коробкой из «Детского мира» и с пакетиком M&Ms.
- Отдай, - говорит она про M&Ms.
- Рассказывай, - говорю я.
- Сына зовут Петей, - жуя, говорят она. - Я мать-одиночка, живу тут рядом, заканчиваю мединститут.
- А тебя как зовут? – говорю я.
- Кристина, - говорит она.
Я улыбаюсь.
- Что не так? – говорит она.
- Все так, - отвечаю я. – Пока что мне все нравится.
- Теперь ты рассказывай, - говорит она.
- А что рассказывать? Ты видела анкету и паспорт, - я жму плечами. – СПИДа и сифилиса у меня нет. Ориентация традиционная. Образование высшее. Жму сто тридцать от груди. Шестой год строю дачу.
Она смеется. Я рассказываю ей про семью – маму, бабушку и кота, и почему-то думаю, что она наверняка понравится маме и бабушке, не говоря уж о коте. Мне с ней легко. Не нужно стараться производить на нее впечатление. Она видит меня насквозь своим наметанным медсестринским глазом, но это как раз существенно облегчает общение – не нужно корчить из себя крутого. «Только не отпугни меня, милая, - повторяю я про себя. – Только не вздумай спороть какую-нибудь глупость про замужество, про своих бывших, про тряпки или про, не дай бог, похудение. Пока что ты мне нравишься. Пусть оно не кончается». Но все хорошо, моя каланча увлеченно описывает мне процесс переливания крови.
Молодец. Умница.
Пацан с разбегу врезается мне в бедро, смотрит на меня снизу вверх зелеными наглыми глазенками и спрашивает:
- Это мне? Дай пасмайеть?
- Старших надо на вы, Петя, - говорит Кристина.
- Хаасо, - говорит пацан. – Я потом на вы. Дай пасмайеть? – И, не дожидаясь разрешения, выхватывает у меня пакет с машинкой.
- Дома поиграешь, - говорит Кристина.
- Хаасо, - говорит пацан. – А сейтяс – пасмайеть.
И прячется с пакетом у нее за спиной, а потом хитро выглядывает и начинает хихикать. Мы степенно переходим дорогу – ни дать ни взять семейство.
- Черт, - говорит Кристина. – Сапожки резиновые в садике забыла. Стойте тут, я сейчас.
Мы с пацаном остаемся стоять на дорожке, а она бежит назад, неуклюже размахивая руками. Она бежит к тому же переходу, который мы только что пересекли втроем, но внезапно я каким-то шестым чувством, затылком, мозжечком ощущаю что-то не то, слышу омерзительный визг тормозов, оборачиваюсь и лишь вижу, как моя разноглазая принцесса, выскочив на пешеходный переход из-за грузовика, застывает, а потом взмахивает руками и медленно оседает на асфальт, а затем слышу характерный оглушительный металлический «бдоц», крик, и еще один «бдоц», и еще, и еще… Еще не понимая, что я делаю, я закрываю пацану рукой глаза и подхватываю его под мышки.
- Не смотри, - говорю я ему в ухо, спрятанное под вязаной шапочкой.
- Пасиму? – говорит он.
- Па касину, - зажмурившись, отвечаю я. Я держу пацана в железных объятиях, сжав так крепко, что он не может ни пискнуть, ни пошевельнуться, и через пару секунд вдруг ловлю себя на мысли о том, что ему, верно, трудно дышать, и ослабляю хватку. Пацан елозит у меня на руках, пыхтит и наконец спрашивает:
- А де мама?
И тут я слышу стальной, до сих пор не знакомый мне голос Кристины:
- Стоять! Стоять, я сказала! Пропустите меня, я врач! - и наконец разлепляю глаза, а затем медленно убираю руку с Петькиных глаз.
- Де мама? – хлопая глазенками, спрашивает он.
Я улыбаюсь и отвечаю:
- Мама спасает мир.
Пацан деловито выкарабкивается у меня из рук и снова хватает пакет с машинкой.
- А пока не видит, дас пасмайеть?
- Ну ладно, - говорю я. – Ты только маме не говори. Тссс!
- Тссс! – повторяет он.
И я сажусь на лавочку и распечатываю машинку. И мы с пацаном увлеченно катаем машинку по лавке, пока живая и невредимая Кристина там, на дороге, спасает чью-то жизнь. И мне кажется это самым естественным занятием на свете.