Верное сердце

    
  рисунок: Марина Зариня





   Поздней осенью, или ранней зимой, приглаженная, почти отшлифованная временем галька на дороге,- будет блестеть разноцветными искорками инея, и так и не выросший, за сорок лет боярышник-карлик, цветущий маленькими соцветиями в виде розочек,- будет слегка дрожать на ветру и звенеть замёрзшими листочками, напоминая мне фильм «Поющее звенящее дерево»,- любимый фильм моего детства…

  Три параллельные и четыре поперечные улицы, где когда-то жили военные моряки: комендоры, мотористы, политработники, сигнальщики, радисты и флагманы других специальностей, я не спеша обойду за два часа.

   Нашего дома давно уже нет.  На месте нескольких домов, теперь стоит серая многоэтажка.  Иногда, я думаю: что это даже хорошо, что моего дома больше нет,- я не буду просить людей живущих, теперь в нём, пустить меня на минутку, и объяснять, что я там жил раньше. Мне, не надо с замиранием сердца переступать порог, и хватаясь за грудь, жадно ловя ртом воздух, от приступа тоски и безысходности, прислоняться к стене.

  Если бы он ещё стоял, я возможно бы, выкупил его за любые деньги, но поселиться в нём- было бы безумием.

   Лёжа ночью на диване, я бы слышал знакомые с детства звуки: далёкий лай собаки, хлопанье белья, выстиранного мамой, и сушившегося на верёвке за окном; звуки лодочного мотора, засветло уплывающего рыбака, лёгкий стук веток сирени в окно, неровную барабанную дробь дождевых капель и ещё много знакомых звуков, видений и воспоминаний,- реальных и придуманных.

    У каждого из нас был свой городок…

   Деревянный дом, в котором жила Люда, стоит до сих пор. В нём живут другие люди, которые могут рассказать историю своей жизни в городке.

  Время не выбирают,- в нём живут. Но, городка уже давно нет, потому что нет того времени, хотя почти все дома стоят на месте, и так же блестит на солнце мокрая галька, и живы кусты сирени и акации, растущие вдоль заборов. Они разрослись и перевалили за ограду так, что улица стала казаться узкой и они полностью скрывают под собой ленту колючей проволоки, протянутой под их ветвями новыми жильцами. Никто не услышит радостных возгласов вставших в кружок ребят, играющих в волейбол на небольшом пустыре, около деревянного дома с дверьми, выкрашенными голубой и уже облупившейся краской   

  На крыльце, всегда сидела грустная русоволосая девочка, лет четырнадцати, и обняв колени, наблюдала за нашей игрой. Они с мамой приехали недавно, никто не знал, откуда они приехали. Люда страдала пороком сердца. В школу она не ходила,- преподаватели приходили к ней на дом.

  Отца у девочки не было, мама работала в котельной в воинской части, ни с кем не дружила и не ходила ни к кому в гости. Маленькая, худенькая в платке, надвинутом на лоб, она быстрыми мелкими шагами шла по улице после смены, рано утром домой, где сидя у окна ждала её Люда.

 Притоптывая ногами, отряхивая пыль, она быстро скрывалась за голубой дверью в тихую неизвестность, пока кто-нибудь из нас, снова не увидит её, идущей рано утром со смены. Не могли её выманить из дома даже вой пожарных сирен, и крики людей, когда по соседству загорелся и сгорел такой же дом. Что уж, говорить о её соседке Розе, которая своим криком будила всех соседей, но в квартире Люды всегда было тихо и казалось безжизненно.

  Рано поседевшая Роза чистила цветник, и нагнувшись над клумбой, была выше ростом дяди Лёши, своего супруга.  Дядя Лёша, с всегда потной лысой головой, пытался пройти мимо стоящей на дорожке Розы. Когда-то чёрные кудри Розы, а теперь рано поседевшие, разбежались по лицу, закрывая лоб и глаза,- виден был только большой нос с горбинкой.
 Она стояла, повернувшись к нему, опустив испачканные чернозёмом руки с растопыренными согнутыми пальцами:

- Опять нажрался, сволочь! - картавым голосом кричала Роза, пугая соседей - Сука! Чтоб ты подавился своей печенью!

  Дядя Лёша, делал очередную попытку проникнуть то с одной, то с другой стороны мимо Розы по узкой дорожке, но каждый раз останавливался от неё, на расстоянии вытянутой руки. С большим трудом ему удавалось войти в дом, сопровождая свой вхождение грохотом падающих леек, тазов и вёдер. И даже этот грохот, не мог заглушить отборной брани, доносившейся ему вслед.

  Дядя Лёша, в звании мичмана, служил в мастерских радиомехаником. Никогда не расставался с военной формой, и даже в жаркую погоду, во дворе дома, носил китель, накинутый на голые плечи. Попросить его отремонтировать телевизор, можно было, только перехватив его по дороге домой, у моста. Он перемещался короткими перебежками с маленьким чемоданчиком в руке, в котором он носил провода, паяльник, и коробочку с оловом и канифолью. Поминутно останавливаясь, как будто, оценивая обстановку и намечая следующий ориентир, чтобы передохнуть, он стартовал снова и пробежав метров десять, опять останавливался. Мне приходилось бежать рядом с ним, высказывая свою просьбу. Он молча выслушивал, не отвлекаясь от дороги, и намечая место где сделает передышку:

- Хорошо. Скажи отцу,- вечером приду!

  Никогда не обманывал. Приходил всегда вовремя. Деньги он не брал. Наливать ему спиртное, было категорически запрещено.

   Он, недолго, всматривался в переплетение проводов, сдувал пыль с ламп и прицелившись,- вырывал одну из них, и вставлял другую из своего чемоданчика. После этого, раздавался небольшой щелчок, и на голубом экране появлялась сетка настройки телевизора. 
 

  В тот день, я шёл прощаться со своим детством и юношеством. Впереди, меня ждала служба, что-то новое, неизведанное, тревожащее сердце. В один из вечеров, перед отъездом, очень хотелось посидеть в одиночестве, на берегу реки, посмотреть на закатное солнце.

   Знакомой дорогой я шёл к реке.

  На крыльце сидела Люда. Она, быстро поднялась и подошла ко мне:

- Ты на реку идешь? Можно, я с тобой? Я не буду тебе мешать.

- А, мама знает, что ты уходишь на реку?

- Мама на дежурстве. Но мы же ненадолго? Тут же недалеко, правда?


   Мы сидели на траве на невысоком обрывистом берегу, поставив босые ноги на серый песок. Пахло тиной и аиром. Было очень тихо. Иногда, лёгкая приливная волна с лёгким хлюпаньем закатывалась под берег, вымывая чёрные кусочки камыша, заполненные речным песком, нежилые домики моллюсков, и разноцветные песчинки. С противоположного берега по воде, отчётливо докатывались отдельные слова и девичий смех: «Ой, подожди, не надо…  Не сейчас.»

- Как хорошо всё слышно, - удивилась Люда,- а смотри как далеко до берега! Ты видишь их?! - и закрываясь от огромного багрового, - такого я не видел больше никогда,- закатного солнца, ладошкой вытянутой руки, она другой показывала на противоположный берег.

 На бетонных плитах разрушенного причала, угадывались два силуэта обнимающейся влюблённой пары.


- А ты уже, наверное, много раз с девушками целовался? – спросила она.
 
- Целовался…

- А меня, ещё никто не целовал… - тихо произнесла Люда.

- Как никто, а мама? - попытался схитрить я.

- Я не помню. Может и целовала… но, я говорю о настоящем поцелуе, понимаешь?

И сменив тему разговора спросила:

- А ты, скоро в армию уходишь, да?

- Да. Но, не в армию, а во флот. На три года.

- Три это долго, лучше два, - убедительно произнесла Люда.

- А мне, лучше во флоте служить, как брат и отец. Буду письма маме писать.

- А своей девушке, будешь? - она вытянула губу и выдохнула на закрывающую глаза чёлку.

- Моя девушка, - я сделал непроизвольную паузу,-  недавно вышла замуж…


Мы помолчали.


 - Я скоро умру, - тихо сказала Люда, глядя на свои ноги, роя пальцами ямку в песке.

- Не думай об этом. Если не думать,- то ничего и не произойдёт.  А, потом я знаю, -  соврал я, - многих, которые, до самой старости живут с пороком сердца, и ты сама мне говорила, что твоя мама врачам в клинику писала.
 
- Писала…  На операцию надо ехать в Москву или в Ленинград…

- А вы поедете?

- Не знаю. Мама говорит, что поедем.  А почему, вы больше не играете в волейбол, тут у дома?

- Играем, но теперь редко. Переместились в другое место,- на берег, в берёзовую рощу.

- Да знаю это далеко!

- Ну, не так и далеко, зато до воды ближе. Разыграемся,- и сразу в воду!

-  Как вам хорошо! – произнесла она мечтательно.


Потом повернулась ко мне, и провела рукой по моим волосам, и прижала свою ладошку к моей щеке:

- А у тебя, небольшой шрам остался, от того удара мячом, ты помнишь? – и нежно дотронулась до моего виска.

- Конечно, помню! Шнуровкой на мяче зацепило. А ты, мне йод из дома притащила! И всё-таки я уговорил тебя, один раз, поиграть с нами!



   Солнце совсем ушло за горизонт. Мы с Людой возвращались по домам. Около её дома, я оглянулся, и в последний раз посмотрел на реку.


 Закатные краски совсем поблекли. Противоположный берег темнел сваями старого причала. Строительные краны, склонив головы, грустно смотрели на свои широко расставленные стальные ноги. Ещё недавно, зелёная стена камышей посередине реки стала серой, она быстро подрастала, и уже скрыла за собой, почти весь далёкий берег, влюблённую парочку, крыльцо на котором всегда сидела Люда, летающий над нашими головами мяч. С трудом, был уже различим и весь наш городок, своим расположением напоминающий большой военный корабль, на котором продолжали служить пусть и отставные, но по-прежнему, военные моряки, в своих кубриках или на боевых постах.


   Этот большой фрегат, замедляя ход, всё больше погружался в волны, пытаясь перестроиться в кильватер боевой эскадры, но отставал, отставал и, зарываясь носом в волны, лёг на грунт. Был занесён песком, утратил название, и теперь лежал у реки, подставляя борта штормовому ветру. И когда ветер достигал ураганной силы,- экипаж, кутаясь в кителя и бушлаты выходил на палубу, посмотреть: не сбил ли ветер надстройку, не сломал ли телевизионную антенну, и убедившись, что все медные трубки смотрят в нужном направлении, спускался в тёплый кубрик, нести свою вахту. 


  Я стоял на веранде у окна, и смотрел на уже летнюю природу.  Липа под окнами оживилась нежными листочками,- они были совсем ещё тонкие, и такие нежные, что сквозь них пробивались солнечные лучи.  Моё сердце билось спокойно и ровно, готовое принять все предстоящие перемены в жизни.


 Из комнаты доносился застольный гул голосов, - меня провожали на службу.

 
- Пригласи, эту девочку! – вошла мама на веранду.

- Какую девочку, - удивился я.

- Там, девочка, второй час по улице прохаживается! Наверное, хочет, чтобы ты её пригласил?


 Я увидел Люду. Скрестив руки, обняв себя за плечи, она медленно шла вдоль нашего забора, пиная ногой лёгкие камешки.


- Смотри,- сказала мама,- сейчас она дойдёт до конца улицы, и обратно пойдёт!

- Мама, она же ещё маленькая! Ей, только, четырнадцать лет.  И у меня Таня есть! Вернее, была… И вообще, может быть, она просто прогуливается…

- Вот ты, просто так, и пригласи…

- Нет! - решительно ответил я, объясняя маме, что я не хочу давать надежду девушке, на дальнейшие отношения.  Что, хочу уехать из дома на три года без всяких обязательств. Что, кроме Тани, мне никто не нужен.

- Ну, смотри,- огорчённо сказала мама, - пожалеешь,- и ушла к гостям.



  Рано утром, когда городок ещё спал, когда не рассеялся туман над рекой я уехал на военную службу.


  Когда прошли три года, и я вернулся, я направился в конец улицы, навестить наших друзей и соседей, Анну Ивановну и Константина Ивановича.
 
 
  Как всегда, сажая цветы, покрикивала Роза.

  Дядя Костя сидел посреди комнаты на табуретке и парил ноги в тазике. Прямо на меня с фотографии на стене, неслись, оставляя за собой огромные белые буруны холодного Балтийского моря, торпедные катера.

 Дядя Костя, поднялся с табуретки и стоя по щиколотку в воде, притянул меня к себе и поцеловал:

- Ревматизм замучил. Разнотравьем, разнотравьем лечить его надо! Вот накосил сегодня в огороде! Аня, подлей горяченькой! Завра в гости придём к вам. Ты дома-то будешь, или жениться пойдёшь?! – засмеялся он.

-  Я и пришёл, вот, показаться и пригласить вас!  Скажите, а как ваша соседка, Люда? – спросил я, твёрдо решив, сегодня же, постучатся в голубую дверь и зайти к ней.

- Люда? Девочка, которая больна,- спросила тётя Аня, - так умерла она! Год тому назад умерла. У неё же порок сердца был…

- Порок сердца был,- растерянно повторил я,- а похоронили её, где?

- Да, не было в городке похорон, правда, Костя?

- Нет, не было! – помотал он головой, поднимая то одну, то другую ногу.

- Она в больнице умерла. За ней скорая приезжала, - продолжала рассказывать тётя Аня,- а мать её, через несколько дней, рассчиталась и уехала куда-то к себе на родину.


  Дома, когда я разбирал пухлые, от скопившихся снимков альбомы, мне под ноги, выпала небольшая фотография: на фоне вытянутых рук, отбивающих мяч, на тёмном крыльце, белым размытым пятном, виднелась неясное изображение Люды. В нём, угадывалась ободряющая улыбка, и казалось, что Люда, смотрит прямо на меня, но я не помнил, чтобы кто-то из нас, когда-нибудь, приходил туда с фотоаппаратом.

   Я, рассматривал снимок под разным углом, наклонял его в разные стороны на вытянутой руке, но всё равно,- Люда смотрела прямо мне в глаза.

 Если долго всматриваться, можно было различить шевеление её губ.

  Мне казалось, как будто она, со мной разговаривала.  Но ничего не было слышно…

  Кто и когда из нас, сделал эту фотографию,- неизвестно.


  В память об этой девочке я написал этот рассказ.