Я снова в Крыму. Снял летнюю комнатку на окраине маленького города Алупты: жизнь здесь дешевле, чем в Киммерийске. Тихий, уютный дворик. Над головой навес виноградных лоз. Из православного храма на горе время от времени доносится благостное песнопение, усиленное горным эхом. Потом звучат протяжные призывы муэдзина с минарета. Но сегодня я почти не слышу переклички кораблей спасения: обстоятельства, верите ли. Вчера у меня деньги и документы сперли.
Случайно ли нынче мне никуда не хотелось?.. Или неясные предчувствия породили происшествие?.. Так или иначе, но когда в Палисадове пожилая женщина, остающаяся приглядеть за моей квартирой, сказала, что там, на юге, наверно, хорошо, раз уезжаю каждый год, я ответил: «Нет, дома лучше». А ведь раньше ликовал: «Засиделся. Скоро в дорогу. Ура!»
…Вагон прошит солнцем, отслужившие свое окна задраены наглухо. Пассажиры раз-дражены. В плацкартном купе нас четверо: кроме меня, молодой человек c наушниками, женщина среднего возраста, ее дочь. И вдруг девушка запела: «Появись, мой суженый, мой любимый, сердце девичье успокой!..» – и запела так, что все вокруг затихли, я забыл о духоте, а парень снял плейер и попросил у солистки автограф.
Концерт, который порадовал пассажиров, у исполнительницы вызвал приступ удушья. Тут пригодились мои врачебные познания. Рядом старался больше всех любитель памятных надписей, которого звали Митей. Когда бедняжке полегчало, он принес горячего чая с лимоном. Девушка прилегла на полке. В худенькой фигурке было что-то беспомощное, цыплячье, русые до плеч волосы спутались, но бледное лицо чуть порозовело.
Зачем запела в пекле вагона?.. Хотела поднять нам настроение или внезапный по-рыв?.. Может быть, певица мечтала о славе. Мать гордилась ею, жила для нее. Коварная болезнь – и все рухнуло. Или это искусство для души, звездочка, которая скоро погаснет. Какой коснулся я драмы?..
Забота о девушке сблизила нас. Ее мать, Таисья Марковна, достала корзинку и пред-ложила зеленый лук, редиску, огурцы, вареную курицу: «Угощайтесь, прошу вас! А Же-нечка сегодня есть не будет…» Митя раскупорил бутылки с пивом. Я достал свои йогур-ты, сырки. На столике не осталось свободного места, мы задевали друг друга локтями, но не чувствовали тесноты.
Когда прибыли в Крым, попутчик Митя изменил маршрут.
Таисья Марковна заметила ему:
– Вы говорили, что вам в Гурзуф!
– Я передумал. Еду с вами в Мисхор.
Женя, похорошевшая после сна, смутилась.
…Следующий день близился к вечеру, жара спадала. Я гулял по Алуптинской набе-режной, отдыхая от вагонной тесноты и наблюдая сценки из курортной жизни.
Газовая печь. Около нее на вертикальном вертеле медленно вращается мясная туша. Молодой татарин в красной феске и зеленой куртке срезает верхние поджаренные слои. Вдруг он поворачивается к толпе и кричит плачущим голосом: «Горит! Горит арабская шаурма! Самая вкусная! Самая сексуальная! Самая бесплатная!..» Этот Фигаро успевает проорать свою рекламу, не выпуская из рук больших ножей, поцеловать остановившуюся близко девушку (бедняжка цепенеет от страха…) и пожонглировать своими орудиями труда. Народ хохочет и валит в очередь.
Двое других кулинаров готовят шаурму, весело поглядывая на товарища. Отведал и я «самой бесплатной». Жаркое быстро смешали с овощами, залили майонезом и аджикой, завернули в лепешку, запекли на плите. Вкусно и сытно!
Появляется бомж, существо из другого мира. У него седая борода и детская панамка на макушке. Он толкает ржавую коляску, где вещи в два яруса. Все свое вожу с собой! Рядом семенит лохматая собачонка со сморщенной мордочкой и картонной коробкой в зубах. К ним подходит сердобольная курортница. Послушное животное замирает. Его взгляд устремляется вверх, брови вздергиваются, распахиваются огромные глаза. В них столько грусти – мольба о помощи! Повеселись с таким хозяином… Рука сама тянется погладить. Курортница ласкает собачку и бросает в коробку гривну.
Мы не знакомы, но бомж приветствует меня кивком головы и улыбкой. Его обветрен-ное лицо на мгновение как будто молодеет. «Чует родственную душу?..»
Я спрашиваю:
– Как зовут вашу умную собаку?
Он непринужденно подает мне руку, представляется как Лев Львович и добавляет:
– Где вы увидели собаку? Эту… таковой не считаю. Она не укусит, не ударит, не уни-зит.
Мне неймется продолжить беседу:
– Скоро осень. Как вы спасаетесь от холода?
– Не будем об этом… Холод для вас плохая погода. Для меня – быть или не быть.
Но вот культурный Лев Львович позволяет себе выпить и поступает не совсем тактич-но. Бросив в коробку купюру, очередная курортница тянется погладить собачку, а он ей: «Мужа похоронила и приехала на курорт?..» Дама, отпрянув, качает головой с укором.
В толпе непонятная тревога, все смотрят в сторону вернисажа. Гляжу туда и я, вижу обеспокоенные лица. Кого-то окружили парни-художники, сдавленный стон. А, бьют кар-манника… Что поделаешь, у каждого ремесла свои издержки. Однако жаль, человек ведь.
Наступили ранние сумерки. Лучи заходящего солнца отчетливо, как на картине, пробили серые облака, окутавшие вершины невысоких гор. Завтра будет пасмурно, может, и дождь. Я встал с рекламкой на облюбованном месте, около игровых автоматов. Их освещение облегчит мою работу вечером.
Ко мне подошел мужчина, с усмешкой спросил:
– Ты правда что-то умеешь?.. Где научился?..
Он попросил почитать ему линии. И что за печать ущербности на внешне замечатель-ных знаках увидел я! Аж растерялся, изучая их.
– Ваши символы имеют необычные рисунки. Занимаетесь каким-то редким делом? – спросил я.
Неизвестный перестал усмехаться.
– Я ширмач, по-вашему вор-карманник. Авторитет. А твое гадание – туфта.
«Опять карманник? Прямо какой-то закон парных случаев!» Я воздержался от дискус-сии о туфте, иначе легко спровоцировать скандал. Нужен он мне, иностранцу.
Вор продолжил:
– Ты тут бухтишь про какую-то интуицию. Да у меня подход к людям. Словом могу околдовать!
Невзрачный, серое, помятое лицо, он рассчитался и ушел. Интересно, почему не про-явил подхода ко мне? Не околдовал? Наверно, был не в настроении.
Испытанная в поездках черная сумка висела у меня на плече. В ней – зонтик, плащ и барсетка. Подошла клиентка. Я поставил сумку на выступ стены, в поле зрения. И при-ступил к работе. Линии оказались интересными, но читались с трудом. Пытаясь улучшить освещенность ладоней, я попросил женщину повернуться раз, другой и увлекся.
Через несколько минут оглянулся на выступ стены – сумки не было. А в барсетке ле-жали все мои деньги и документы. У меня похолодело внутри. Когда б я мог рассказать сейчас, что перенес тогда… растерянность, страх, сужение сознания?! Запомнилось только страстное желание: «Такого не должно, не может быть. Пусть это будет сон!!!»
Но, сверкая разноцветными огнями, двигаются кабины современной высотной качели RANGER, раздаются крики восторга при взмывании вверх и вопли веселого ужаса при падении вниз. На фоне нарисованных парусников услужливые парни все так же фотогра-фируют немолодых матрон в затейливых шляпах и париках, в роскошных платьях вели-косветских модниц, с веерами в руках. Мастера body art по-прежнему рисуют диковинных зверюшек на покатых плечиках и рельефных ножках юных девушек. И возле казино «Остров сокровищ» вовсю выкладывается джаз-оркестр. Сразу слышно: играют не за идею, а за деньги.
Увы, это явь! Завтра еще смогу прокормиться: плата последних клиентов лежит в кар-мане. А чем рассчитаться за квартиру?.. Продолжить работу сейчас? Нет сил. Бомж в чужой стране. И как теперь вернуться на родину?.. Без паспорта даже билет не купить.
Стояла непроглядная южная ночь, когда я добрался до милиции. Молоденький опера-тивник в штатском, с пистолетом на поясе, немного приободрил меня: «О деньгах забудьте! Документы подбрасывают редко: улика и тюремный срок. А временное удостоверение выдадим. Сфотографируйтесь».
На квартире у меня начался приступ самобичевания. Зачем снял с плеча сумку, если знал, что летний Крым кишит ворами?.. Зачем носил с собой деньги и документы?.. Ко-нечно, это московская привычка – там не оставишь в гостинице. Здесь же у меня комнат-ка под ключ, о чем и напоминает сейчас хозяин. Просто я забыл о безопасности, а причи-на этого, наверное, в усталости. С утра писал: занятные наблюдения надо брать на ка-рандаш, иначе подробности выветриваются из памяти. Днем занимался бытом. Вечером тренировал нервную систему в толпе. А, может, все проще – перегрел голову под южным солнцем?..
Утешения были слабыми. Уснуть я не мог. Началось сердцебиение. Две таблетки зо-лотого лекарства – настолько оно хорошо успокаивает сердце и дорого стоит – не помог-ли. Принял снотворное – все напрасно. Как бы не было серьезного приступа! Смерти по-чти не боюсь, потому что начинаю уставать от жизни. Но меня же не смогут опознать по бренным останкам неизвестного на чужбине.
Я взял листок бумаги, написал свои данные и адрес сына-солдата, что служит в Москве. О дочери сообщать не стал: у нее большая семья. Парня из части отпустят. Он отправит в Палисадов оцинкованного папочку-бродягу, не лишит его последнего права – на могилку. И голосистый батюшка споет надо мною: «Со святыми упокой…» Наконец-то я понял подлинный смысл расхожего выражения – благополучно умереть.
И тут мысли потекли в ином направлении: «Утрата денег, документов – конец жизни?!» Сегодня от рук террористов в доли секунды люди теряют все: взрыв, шок, смерть. Выжившие, но искалеченные погружаются в бездну тоски, где тысяча безответных вопросов, главный из которых: «За что?!» Я же относительно здоров. Наверное, могу и сочинять. Новый опыт жесток, но интересен. Литература – вот в чем мое спасение. Литература и Господь Бог! Я стал молиться, неумело, но страстно, до слез... Постепенно сердце успокоилось и меня потянуло на сон.
Утром встал поздно, улыбнулся хозяину и сказал: «Все будет в порядке. Документы дома восстановят. А убиваться из-за денег глупо». Позавтракал и сел за стол во дворике, под крышей из виноградных лоз… Я попытался перенести на бумагу вчерашние впечатления и скоротал время. А к вечеру вышел с рекламкой на то же место набережной.
Добрый хозяин сделал отсрочку платы за жилье. Оперативник Роберт, – наверное, и спит с пистолетом на боку, такая у него служба, – оформил бумагу с фотографией. По ней я купил билет и поехал домой, беспечно развалясь на нижней полке плацкартного вагона. Украинские службы пропустили без единого замечания. Вот и пограничная станция Успенка, до родной земли остались считаные метры. Вторая проверка. В вагон вошел русский офицер в фуражке с зеленым околышем. И мой документ не устроил его.
– Не могу пропустить! Вам нужно обратиться в ближайшее российское консульство. Оно в Харькове. Сделают запрос по месту жительства электронной почтой. Придет под-тверждение – милости просим!
Сердце забилось с перебоями. Я сел, чтобы снять удушье. Значит, снова «такого не должно, не может быть!» Пропадет дорогой билет. Буду ездить по чужой стране в подве-шенном состоянии, с вещами. И кто все это устроил? Оперативник Роберт, разгильдяй с физиономией человека толпы. Почему не сказал о запросе? Можно было, не спеша, съездить в консульство в Симферополе, рядом же. Или не знал: недавно служит? Боже, какое значение это имеет сейчас! А до родины – рукой подать. А в словах пограничника, по-моему, прозвучала какая-то неуверенность: «не могу», «нужно». Что, если…
– Господин лейтенант, неужели я похож на преступника? Не тот же возраст.
– Вы не знаете, какие получаем мы ориентировки на граждан вашего возраста.
– Воры обокрали, но оставили в живых. Неужели постинфарктного старика добьете вы?
Он оторвался от бумаг, что перебирал, посмотрел пристально.
– У вас есть медицинская справка?
– Все украли! В том и беда.
– Во что превратится государственная граница, если мы будем нарушать инструкцию?!
– Сынок! У вас тоже есть отец. Представьте его в моем положении!
Бумаги посыпались на пол. Румяный офицер с пшеничными усами молча собрал их и пошел по вагону дальше. Я сидел, не веря своему счастью. Спросил молодую попутчицу:
– Деточка, как вы думаете, пронесло?
Она улыбнулась.
– Не волнуйтесь. Но вы везучий! Я часто езжу и насмотрелась. Высаживают, если в старом паспорте нет вклейки. Чистая формальность! А вас пропустили с таким смешным документом.
Поезд тронулся.
Домой я добирался не напрямую, а через Северный Кавказ. Хотелось повидать давних знакомых из Пятигорска, знатоков современной литературы, показать им главы своей рукописи. По старой памяти остановился в Солнечном, снял комнату, позвонил друзьям и договорился о встрече.
Электричка отходила в семь утра. А я, с моим чутким сном, открыл глаза в половине восьмого. Какая досада! Ведь мечтал снова побывать и в домике Лермонтова, походить по местам, с которыми связана судьба поэта, история его знаменитого романа. Внутрен-ний будильник всегда выручал меня – и вот подвел.
Выйдя на бульвар, я почувствовал что-то неладное. Обычно в это время множество людей спешит пить нарзан, на ванны, в курортную поликлинику. Сегодня здесь было пу-сто, если не считать милицейских патрулей. А, возвращаясь, я встретил во дворе хозяйку с потемневшим лицом: взорвали поезд, на котором ехала ее внучка, есть убитые, много раненых. Бросился в комнату, включил радио – то была моя электричка.
Невольно вспомнил киммерийскую набережную и скамейку, где сидела медноволосая кудесница Августа Васильевна. Когда-то, прощаясь, она намекнула: мне начинают помо-гать. И я находил подтверждения ее словам, но не придавал им значения.
Вернувшись домой, восстановил документы. В моей хрущевке снова тихо зашумел компьютер. Одно из окон выходит на городской парк. Я ждал, когда обретет цветистость клен. Собрал пучок листьев с причудливыми узорами, поместил их в высокую вазу, рас-писанную северной чернью, и поставил ее на столик перед окном. Так делаю каждый год.
Скоро полетит снежный пух – живописное зрелище вечером, в свете горящего фонаря. В январе голые ветки деревьев опушит иней. Февральские вьюги наполнят сердце смятением: проходит еще зима, а я по-прежнему один… Знак Кризиса брака на моей ладони давно обесцветился и ушел. Острых воспоминаний нет, но жизнь наложила на меня какую-то печать. Слежу за своей внешностью и одеждой, а при знакомстве внезапно слышу: «Вы одиноки». Загадка, недоступная разуму!
А, может, в моих глазах читают необыкновенное одиночество, словно у булгаковской Маргариты?.. Кому не хочется хотя бы немного живого тепла! Казалось бы, мои арбатские друзья Полина и Веня были сосредоточены на хлебе насущном и немало претерпели друг от друга, но я не представляю их порознь. Или клиент Андрей с его поговоркой «Без финтов!»: как дорожил своей «Катькой» еще не остывший от подвигов гуляка и был необычайно доволен, когда они в очередной раз помирились.
Все реже, но вспоминаю Марту, свое скоротечное счастье и безответную любовь. Я никого и никогда так не любил, как маленькую женщину с бирюзовыми глазами, меняв-шими свой оттенок по душевному настрою. С годами тоскливые воспоминания оберну-лись светлой печалью. Стираются из памяти слова романсов, которые пела она. А трели сопрано сквозь сон не звучат столь отчетливо, как раньше. Я сожалею об этом, потому что наслаждался ими…
Наконец весеннее солнце плеснуло в комнату золотые лучи. Я снова почувствовал душевный подъем. А не позвонить ли писательнице Корешковой, которая сыграла боль-шую роль в моей «эпопее»?.. Когда трудился на юге, она и там не забывала меня. Время от времени я отправлялся на почтамт. Если письма не было, становилось грустно. Когда оно приходило, был маленький праздник. Вести шли из деревни, где Римма Степановна работала над очередным романом. Рыболовные подвиги ее мужа-доцента, проказы де-тей, простенькая сельская хроника – эти мелочи чем-то согревали меня, поддерживали светлое настроение.
Мы созвонились и встретились. Римма Степановна по-прежнему руководит литературным объединением «Ступени», легко зажигается новыми идеями, строит далеко идущие планы и не знает преград. Я показал ей готовые главы своей книги и услышал: «Не Умберто Эко, но читать будут. Верьте мне!» Молвила еще, что у меня есть преимущество перед кабинетными мудрецами: знаю правду жизни. Возможно, возможно. Однако от горькой правды, с которой столкнулся минувшим летом, предпочел бы держаться подальше.
Теперь закончу о книжных людях. После взрыва в электричке я все-таки побывал в Пятигорске. Мое повествование знатокам словесности понравилось не очень: «...Разве что арбатский быт зарисован неплохо». Они уверенно заявили, что литература… уже исчерпала себя: все описано, можно только перекладывать по-новому старые кубики. Сперва я был огорошен. Затем стало расти недоумение: мир бурлит, его противоречия нарастают, новые идеи носятся в воздухе, а сочинителям нечего сказать?! В заключение стал относиться снисходительно к заумными фантазиями интеллектуалов.
Пока притягивал письменный стол, накопились текущие дела. Но вот они приведены в порядок, а у меня и радостно, и неспокойно на душе. И снова хочется на юг.