Виктория недавно объяснила мне по телефону, почему, когда приезжаю в Москву на короткое время, не встречаю больше моего друга и нашего общего знакомого художника Гришу. Он много ездит. Работал по приглашению в Китае, во Франции. Кажется, мечтает о выставке. Картины продает теперь на Крымском валу: там престижней. Так занят, что отключает мобильник.
И поразительно, что оправдал себя его безрассудный план: друзья обманувшей его девушки гуляли по Арбату и в портрете узнали ее. Имя шутницы оказалось не Агнесса, а Марина. Она передала через кого-то, что при первой же возможности вернет «долг». Гриша о презренном металле не захотел слушать, но наконец-то встретился с ней.
«Видимо, доказывает, что он не ремесленник, – подумал я. – Кому, себе или девуш-ке?.. Влюбился по-настоящему?.. Искусство побеждает обожаемую им улицу?.. Вопросы, вопросы, вопросы. И кто она такая, эта лиса по имени Марина?.. Да и могут ли отношения, которые возникли после столь ловкой «мистификации», перерасти в любовь?..»
Я поделился с Викторией, что у меня снова в смягченной форме заговорил недуг, из-за которого когда-то уехал в Киммерийск, в корне изменив свою жизнь. Теперь придется чередовать московские сезоны с крымскими, затормозится работа над книгой. Обидно, конечно, но ничего тут не поделаешь.
На очередные летние «гастроли» я отправился к морю. Сделал пересадку в Москве и встретился с Гришей, сумев предварительно созвониться. Снова Спасопесковский пере-улок. У моего друга по-прежнему ни домофона, ни видеокамер. На звонок он просто крик-нул: «Кто там?» – и открыл дверь. После обмена приветствиями мы спустились в знако-мый подвальчик. Картин здесь прибавилось, беспорядка, пожалуй, тоже. На том же сто-лике в форме палитры традиционный кофе, козинаки. Я спросил хозяина, как поживает. Он ответил:
– Да все по-прежнему, текучка. Дуардам-рафд-бафд канен*.
*Кручусь, как юла (осетин.)
И посмотрел на меня лукаво.
– Знаю, знаю о чем вы мечтаете! Вас, писателей, хлебом не корми, только подавай за-нятную историю.
Я почувствовал, что ему хочется о чем-то рассказать.
– Так выкладывайте вашу историю, Гриша!
Он допил кофе, закурил сигарету, уселся на диване поудобней.
– Ну, что с вами делать…
И начал с того, как рано утром возвращался от Марины, – многозначительный взгляд на меня. «Помнит, отлично помнит мое голубиное воркование и о влюбчивых осетинских живописцах, и о столичных мошенницах». На дворе стоял сентябрь. Художник ехал на своем вольво по Садовому кольцу. За Курским вокзалом, перед туннелем, его внимание привлекла необычная картина: по обочине дороги шел босой мужчина в тюрбане индуса, черная борода ниже пояса. Он рассеянно поглядывал по сторонам, похоже, никуда не спешил.
«Что-то знакомое в его лице. Ай-яма!* Да не Вахтанг ли это, грузин, мой бывший одно-курсник?.. Не виделись лет десять. Вот так встреча!»
*Ба, неужели! (осетин.)
Гриша остановил машину, включил аварийные фары, дал ход назад.
– Куда держишь путь, Вахо?
– Не знаю, Гришико, – ответил Вахтанг таким тоном, как будто расстались они вчера.
– Как не знаешь? Вроде не пьяный.
– Жил у Малхаза. Он меня выгнал. Говорит, мешаю работать.
– Почему босиком?
– Так ходят синдхи.
– Опомнись, чемо карго*, ты же не в Индии.
*мой дорогой (грузин.)
Голос у пилигрима неуверенный, вид пришибленный, руки ходуном ходят. «И это Вахо, считавшийся перспективным студентом! Что же теперь с ним делать?»
Гриша подобные задачи решает быстро.
– Садись в машину! Поедем ко мне на дачу.
Он слышал, что Вахтанг улетел в Индию в поисках новых сюжетов и первозданной красоты. Неизвестно, нашел ли он ее там, но влился в маргинальную касту синдхов, что принципиально отрицают всякий труд, ходят почти нагие и не стригут волосы, которые, как антенны, обеспечивают им связь с Космосом. Где бы ни находился такой оригинал, он при первой возможности безмятежно сядет на циновку, закроет глаза, по методе расслабит мышцы, погрузится в самогипноз и подключится к Вселенной: сольется в нирване с пленительными образами иной действительности, с фантомами прекрасных миров.
В Грузию Вахтанг вернулся без картин и крепко пьющим, но породнившимся с Космо-сом и с твердой верой в единство всего живого. Позднее приехал искать счастья в Москве, писал портреты, жил у Малхаза, дальнего родственника, тоже художника.
На даче Гриша показал Вахо, как вести хозяйство, где расположен продовольственный магазин, дал денег на текущие расходы и отправился по своим делам, пообещав вечером привезти ботинки. К ночи вернулся и увидел, что гость крепко спит, на столе бутылка из-под водки, печь не топлена. Через несколько дней такой релаксации и медитации Гришины деньги у Вахо закончились.
Мой друг не стал подробно рассказывать, как привозил нарколога, мольберт и краски, фотографии заказчиков, по которым Вахтанг стал писать недорогие портреты. «Надо же с чего-то начинать реабилитацию!» – сказал доктор. Дела пошли на улучшение, запой удалось прервать.
Как-то Гриша, приехав на дачу, застал синдха лежащим на кушетке и созерцающим потолок. Казалось, что отдыхающий чем-то недоволен.
Хозяин дачи спросил:
– Что-нибудь случилось?
– Да. Ты помешал единению живого в природе.
– Ты можешь объяснить по-человечески?
– Ухуре Ра-хдеба*.
*Об этом не говорят, это смотрят (грузин.)
«Свихнулся?.. Просил доктора: приезжайте еще. А он свое: сейчас уже нет показаний».
Вахо скомандовал:
– Гачерди ну модзраоб, асеа сачиро!*
*Молчи и не шевелись, так надо! (грузин.)
«Придется подчиниться… Но каков тон! Интересно, кто же здесь главный?.. Нет, не зря говорят: один сумасшедший сведет с ума тысячу», – размышлял Гриша, сидя на табуреточке.
Вахо помолчал, поднял руку и щелкнул пальцами три раза. В ответ – тишина. Слышно только, как от соседней дачи отъехала машина.
«Определенно свихнулся! Для розыгрыша это слишком серьезно. Оставлять его здесь опасно. Надо вызывать психиатра».
Вахо щелкнул громче. Из-под кушетки появилась мышь. Она забралась ему на ладонь, положенную на пол, поднялась по руке, посидела на плече и спряталась под бородой. Фокусник блаженно закрыл глаза.
Грише хотелось расхохотаться, но он сдержался, чтобы не нарушить чистоту эксперимента. «Приручил? Ай да мастер! Чего не сделаешь от безде… от созерцания. Надо здорово верить в единство всего живого, чтобы заняться такими штучками. И какой странный результат подключений к Космосу. Неужели ради этого он столько лет обретался в далекой, загадочной Индии?!»
Снова тройной щелчок. Бородища зашевелилась, показалась мышь, юркнула под ку-шетку. А Вахо сел и начал нудный монолог: «Больной художник и маленькая-маленькая мышка нашли общий язык! Так почему же не понимают друг друга здоровые, большие человеки?.. Где их хваленое превосходство над всем живым миром?.. Или тут особый промысел Всевышнего?! Скажи мне, чемо-карго!* Ты же был самый умный в нашей группе».
*мой дорогой! (грузин.)
Не получив ответа о промысле Всевышнего даже от самого умного, повелитель мышей закрыл глаза, воздел руки, как две звездообразные антенны, и застыл, подобно каменному истукану. «Подключился к Вселенной, – дошло до Гриши. – Сейчас Она объяснит ему все».
Вскоре обнаружилось, что Вахо, приручивший мелкого грызуна, пригрел на своей груди и дочь соседей по даче. Осталось неясно, чем увлек он милую девушку-студентку: написал ее живописный портрет, рассказал об индийской экзотике или научил подключаться к Космосу?.. Ну, не бородой же! Территория дач что маленькая деревня. Вспыхнул скандал. Синдха нужно было срочно выселять – оказалось, у него нет документов, утеряны. На голове розовый тюрбан, лохматое украшение как у Черномора, а паспорта нет. Милиция этого не поймет.
Вахо написал в Тбилиси, за ним приехали родственники. Они попытались провезти его через границу в надежде на случайную удачу. «Как это по-русски, Ардальон Филиппович?.. Совершенно верно, в надежде на авось!» Но пограничники отказались войти в положение синдха: пусть приведет себя в божеский вид, иначе напугает всю Грузию. Вахо – ни в какую! Сбрить волосы?.. Отключиться от вездесущего и всемогущего Космоса?.. Разрушить наработанную карму?.. Он синдх! Он не способен плюнуть в Мудмиви самхаро*.
*Вечность, нетленность, бессмертие (грузин.)
Пришлось Грише выехать на юг и переправить дикобраза на свою родину, в Южную Осетию: там на границе знакомые ребята. «Как это по-русски, Ардальон Филиппович?.. Совершенно верно, не имей сто рублей, а имей сто друзей!» Оттуда заблудшего провели на территорию Грузии.
Мой друг снова заварил кофе. Я не удержался от провокации:
– Гриша, вы спасли грузина. А ведь они убили вашу жену.
Он ответил убежденно и резко:
– Убили не грузины – каратели!
Теперь Вахо присылает своему благодетелю трогательные письма. Гриша хранит их: рука не поднимается выбросить. С помощью местной автокефальной общины его одно-кашник вернулся в лоно православия, укоротил бороду и космы, не пьет, много работает. Похоже, что встретившийся ему священник станет великим проповедником, но это от-дельная, интереснейшая тема… В письмах Вахтанга неизменно звучит: вся его семья молится за Гришу и уверена, что к нему придет большой успех.
– Успеха не было и нет! – неожиданно вырвалось у рассказчика.
Он тяжело вздохнул, встал и начал ходить, перебирая картины, возможно, подводя итог чему-то большому в своей жизни и в унисон с этим машинально пытаясь создать в мастерской хотя бы относительный порядок. Только тут я обратил внимание, что у него посеревшее от усталости лицо и серебра в бородке за эти годы прибавилось.
Я попытался утешить его:
– Вы признавались мне когда-то, что лучше пишете, если вас любят. Наконец встретили свою музу. Разве не удача?
Гриша посмотрел на меня многозначительно, как в начале встречи, усмехнулся и ничего не ответил. Я стоял на своем:
– Купили дачу в Подмосковье. Многие из художников могут позволить себе такое?
– Это не главное! – отмахнулся он.
– Что же главное? – по инерции спросил я.
– Вы знаете что.
Значит, творец все-таки победил ремесленника!
Гриша сел, постепенно успокоившись. Мы поговорили еще о текущих делах и попро-щались: меня ждал поезд. Снова на юг, к морю, ближе к загадочной волошинской Кимме-рии, где по-прежнему бродят тени аргонавтов и Одиссея.
В вагоне мне не спалось. Творец победил ремесленника… Три слова, но сколько за ними всего! А если долгожданное признание так и не придет?! В свое время у стен ресто-рана «Панчо Вилья» я увидел на ладони Гриши отчетливую линию Аполлона. Помню, тя-желовесно пошутил: он может прославиться, если не будет сверх меры увлекаться «му-зами». Сегодня хотелось снова посмотреть эту линию. Не появились ли сопутствующие ей знаки везения, удачи?.. Художник не разрешил. Наверное, стал мнительным.