Рассказ Гриши о печальной судьбе некоторых художников произвел на меня впечатление. Его «роман» с девушкой, назвавшей себя Агнессой, – такое тоже не скоро забудешь. Мой друг все больше интересовал меня. И, несмотря на занятость обоих, мы договорились по телефону о новой встрече.
На этот раз Гриша стоял со своими пейзажами у Серебряного переулка. Мы сели в его белый вольво, но обстоятельства были против меня: у его стенда то и дело останавливались прохожие. Он выходил из машины, беседовал с ними. Я терпеливо ждал.
Небо заволокли тучи, вокруг потемнело, духота улицы обещала грозу. Едва художник успел прикрыть картины целлофановой пленкой, как грянул гром и разразился дождь. Любители живописи разбежались под крыши. Мы снова спрятались в автомобиле, все-таки мне повезло, я начал задавать вопросы:
– Расскажите, пожалуйста, как вы очутились в Москве?
– Почти случайно… Мы с женой возвращались автобусом из Тбилиси в Цхинвал. В нескольких километрах от города шофер остановил машину: «Дальше ехать нельзя – там стреляют».
Жена была беременна, но пришлось идти пешком. Вскоре их догнал уаз, из него вы-скочили люди с автоматами. Старший измерил Гришу недобрым взглядом:
– Ты, конечно, осетин?
Он ответил по-грузински:
– Неужели похож на осетина?!
Боевики вернулись в машину. Посовещались и уехали. Слава богу, поверили.
Супруги отправились дальше. Когда входили в Цхинвал, увидели у дороги блокпост, которого раньше не было. Из него показались вооруженные люди. Они смотрели на Гри-шу тревожно:
– Ты, конечно, грузин?
Он ответил по-осетински:
– Неужели похож на грузина?!
Пришельцев снова оставили в покое. А Гриша в обоих случаях говорил правду: по ма-тери он грузин, по отцу осетин. Ненависть нарастала с каждым днем, в воздухе запахло порохом. Вскоре начались настоящие бои. Художник тоже взял в руки оружие. И дорога в Тбилиси, где раньше неплохо продавались его картины, оказалась закрытой. По оконча-нии войны он перебрался в Москву.
«Друг мой женат, и при наших встречах – ни слова об этом. А его любовь к Агнессе и «кредит» в десять тысяч рублей?.. История получается несерьезная, какая-то двусмыс-ленная. Или я по-прежнему ничего не понимаю в характере горца?!»
Дождь усилился. Капли, вначале дробно стучавшие по крыше салона, теперь падали гулким потоком. Стало почти темно, дома просматривались неясно, лишь яркие сполохи молний на мгновение освещали улицу. Рокотал гром. Боевая страница в биографии ху-дожника заинтриговала меня. Однако на мои расспросы он отозвался скупо:
– По своей природе я воин. Обожаю сражаться! Человек влюбляется в чомсхашам*, как волк в горячую кровь. Но мне удалось остановиться. И вспоминать не хочется.
*резня (осетин.)
Раз задели такую тему, я не удержался:
– Помню события в вашем регионе. Подобное происходило тогда во многих уголках большой страны. Газеты и телевидение помогали разобраться. Люди требовали восста-новить историческую справедливость, а дирижировали темные личности. Они возмечтали стать президентами, министрами, генералами. Как же вы, – я разволновался, зачем-то открыл дверцу, в салон потекла вода, захлопнул дверцу, – как же вы позволили вовлечь себя в такую нечистую игру, Гриша? Этих борцов заело честолюбие. Вы же – талант! Потеряли три года… Хорошо еще, не погибли.
– Вы не знаете тех событий, – перебил меня помрачневший собеседник. – Не пред-ставляете, какая бушует хушау-на ркурта* если идея увлекает весь народ. Газеты и телевидение?! Это смешно! Чтобы что-то понять, надо участвовать, пережить… Когда прольется кровь, на первое место выходит бафидчистамца**. Не заметишь, как неведомая сила закрутит и бросит не туда. А богатым осетинам, которые смылись, мы еще устроим... танец с саблями.
*буря, стихия (осетин.)
**месть (осетин.)
– Не надо! – вырвалось у меня. – Кто навлекал беды на головы стариков и детей?.. Впрочем, говорить об этом поздно. Извините, Гриша! Я пришел по другому вопросу. По-толкуем об искусстве?!
Такое предложение явно понравилось художнику. Он нажал на клаксон – улица огла-силась сигналом, приглушенным шумом дождя. Включил свет в салоне, угостил меня спелой, желто-коричневой грушей, достав ее из портфеля, стоявшего на заднем сидении. Я представил, какой сладкий, душистый сок потечет, если ее надкусить, но отложил удо-вольствие. Надо спешить: дождь пройдет – конец беседе.
– Если верить слухам, ваши картины принимают в дар жены зарубежных президентов. Это приносит удовлетворение?
– Да, конечно. У них тонкий вкус: гранд-дамы не зашорены. Они знакомы с лучшими образцами современной живописи.
– Как-то вы сказали, что пишете для всех. Разве это возможно?
– Картину для души не выставишь на общее обозрение: могут не понять. Но моя энер-гетика будет действовать на людей, когда меня уже не будет. Это вдохновляет! Люблю работать на улице. Некоторые называют ее помойкой. Они забывают имена тех, кто начинал с такой «помойки». Хотя бы Камиля Писсарро и Мориса Утрилло, их городские пейзажи.
В прошлую нашу встречу он говорил об уличных живописцах нечто другое. Ай, да Гриша, какой переменчивый! Правда, там речь шла о портретистах.
– Простите, почему на вашем полотне «Вечерний Арбат» развевается российский флаг?
– Флаги нравятся иностранцам.
– Нравится – не нравится. Разве это критерий?!
– Угождая вкусу толпы, могу утратить свой? Согласен. Но я должен учитывать интерес покупателя. Вам не приходилось видеть коллекцию тропических бабочек на иголках?.. Их продают моряки в портовых городах. Крылья самых неожиданных, нежнейших расцветок! На них тончайшие рисунки! Эти бабочки живут всего несколько часов. Думаю, их создает Самый Великий Художник. Показывает нам: так до`лжно! Но картину надо еще продать. Где найти золотую середину?! Жить в Москве очень дорого.
В голосе Гриши послышались грустные ноты. А мне почему-то вспомнились исполненные им в гротескной манере сцены на мостовых, которые я видел еще при первой нашей встрече, у стен ресторана «Панчо Вилья»: компании загадочных мужчин и эротичных женщин на вечернем городском фоне. Я признался, что, глядя на них, испытывал определенное волнение.
Гриша встрепенулся.
– Значит, есть загадка в тех работах?! Вы порадовали меня. Да, я мистик. Но верю не в бездарное нагромождение ужасов, а в шыдар-наахурджинад*. Человек жаждет его, как любви, красоты, справедливости! Иногда само ожидание помогает выжить в безнадежных обстоятельствах…
*чудо (осетин.)
Художник смело развивал свою мистическую идею. А я отвлекся и погрузился в себя: «У нас далекие судьбы, разная мера одаренности, но похожий настрой души. Может, по-этому мы и сблизились?.. Я нашел себя очень поздно: потерял не три года, как он. Но знаки на моих ладонях – что удивительно! – начали при этом меняться. Линия Аполлона, о которой многие так мечтают, постепенно обретает отчетливый рисунок и связь с хол-мом Луны, средоточием творческих фантазий. Набирает силу линия Судьбы. Крепнет узор на холмах Юпитера: растет шанс какого-то успеха».
Я очнулся и готов был снова донимать друга вопросами об искусстве. Свободная бе-седа свободных художников – когда такое повторится! Но небо прояснело, дождь почти закончился, лишь редкие капли падали на крышу автомобиля. Раздался легкий стук в боковое окно. Гриша открыл дверцу, свежий воздух ворвался в салон. У машины стояла маленькая черноволосая девочка. Гриша удивленно поднял брови, нахмурился. «Без разрешения… В такую грозу… Не позвонила?!» – стал строго отчитывать он.
«Дочь. Но почему одна?» – подумал я. Девочка ничего не отвечала отцу, только вино-вато улыбалась. «Она его нисколько не боится. Не позвонила потому, что не разрешил бы приехать. Папина дочка, притом с характером». Я почувствовал, как хорошо им вме-сте. Гриша расчехлил свой стенд, мы попрощались.
Сегодня художники – и осетины, и грузины – работают в Москве, помогая друг другу. О войне вспоминают не без юмора: «Ты же против меня бегал с автоматом!» От них я узнал, что Цхинвал лежит в развалинах: от старых улочек, которые с любовью пишет Гриша, осталось совсем ничего. Его жена вскоре после родов погибла от пули снайпера. Но жизнь продолжается.