Я сделал себе день отдыха и гулял по Арбату. У невысокой кирпичной стены расположились художники. Среди них сидел Гриша, покуривая сигарету. Я подошел к нему.
– Вы еще и портретист?
– Всего лишь любитель, – ответил он с необычной задумчивостью.
– Почему всего лишь? Откуда грусть? Работать на улице интересно. Какие встречи, типажи!
– Да, встречи самые неожиданные. И натуры запоминаются.
Я почувствовал, чего-то он не договаривает. Подошел молодой человек с раскупорен-ной бутылкой пива и сигаретой в руках.
– Старик, нарисуй меня! – обратился он ко Грише.
– Садись, уважаемый. Красавцем сделаю!
– Красавцем не надо. Сделай старым и с рогами. Да побыстрее!
Художник спокойно ответил:
– Ну что ж, начнем с рогов.
Он устроил заказчика в мягкое, удобное кресло: на алюминиевый каркас натянута льняная ткань. Сам сел перед мольбертом на железный табурет. Поняв, что я никуда не спешу, мне предложил место чуть сбоку.
Внешность у парня была, как нынче говорят, прикольная: нос крючком, выступающие надбровные дуги, каштановые вихры рассыпались в разные стороны и торчат, как со-сульки. Он, развалившись в кресле, покуривал, цедил пивко. Перед нами сидел юноша, который слепо верит в свою удачу и не боится судьбы, делает из демиурга прислугу и почему-то желает выглядеть старым чертом. «Интересно, какое чувство вызывает он у Гриши?..»
Из-под кисти выходило весьма оригинальное произведение. «Возьмет ли его клиент?.. Не взбеленится?..» Около нас стали останавливаться прохожие, послышались смешки.
Художник написал подгулявшего старого черта. Парень пришел в восторг, рассчитал-ся, взял портрет и тут же куда-то заторопился. Зрители посмеялись и разошлись.
Мой друг обратился ко мне:
– Ну, откуда такая прихоть?.. К чему восторг и умиление?.. Думаете, мне не хотелось поговорить с этой натурой, посмотреть ее «изнутри», сравнить с шаржем?!
Желающих портретироваться пока не было. Гриша то манипулировал цифровым фо-тоаппаратом, то писал маслом со снимка. Подобные действия привлекают внимание про-хожих – ненавязчивая реклама.
Из ресторана «Русь» вышел мужчина лет пятидесяти, с выпирающим животиком, в дорогом костюме, и направился к нам. Оказалось, что господин… хочет рисовать сам. Художник невозмутимо уступил ему свое место.
Толстяк сел на железный табурет и отдался вдохновению. Вывел черной краской большой круг, внутри него – какой-то символ, похожий и на солнечный диск с лучами, и на вертолет, и на птицу. Трудился он усердно, пыхтел, наклоняя голову то вправо, то влево, по-детски высовывая язык. «А лысеет-то он спереди. Говорят, если лысина со лба, это Бог ума прибавляет. Сейчас посмотрим, много ли прибавил».
На зрелище опять собрались любопытные. Привычный ко всему Гриша сидел в крес-ле, скрестив руки на груди. Наконец под кругом с символом появился замысловатый иероглиф и, еще раз полюбовавшись своим детищем, автор торжественно провозгласил:
– Это… моя печать и моя подпись!
Сперва наступило молчание, потом стоящие недружно рассмеялись. Новоиспеченный рисовальщик по-озорному улыбался. Мой друг изобразил на лице недовольство:
– Ну вот, лист испортили.
Господин достал бумажник, вручил ему сто долларов, пожал руку и отправился в ре-сторан, оставив свое творение. Видимо, выходил размяться.
«А ведь кутила бросил вызов всем собравшимся, в первую очередь – художнику. Гри-ша понял это и переключил внимание. Хулиган быстро откликнулся: отблагодарив за подыгрыш, выразительно пожав руку, в какой-то мере сгладив неприятное впечатление. Если разобраться, он изобразил свой герб и, может быть, символ текущих времен. Инте-ресно было бы заглянуть в биографию этого господина».
– Гриша! Не так уж плохо? – спросил я.
– Ардальон Филиппович, вы не знаете драмы уличного живописца. Сейчас поймете! Я буду краток…
Но ему помешали: на мостовую хлынуло оранжевое шествие одетых по-восточному юношей и девушек. Под аккомпанемент аккордеона, экзотических дудок и погремушек молодежь скандировала: «Харе Кришна! Харе Кришна! Харе Кришна!» Вот они ушли дальше, стало относительно тихо.
Мой друг продолжил серьезный разговор:
– Путь на улицу у каждого свой. Но есть два общих обстоятельства. Нужда и уверен-ность, что это временно… Вчера полуголодное студенческое братство, честолюбивые мечты. Сегодня в руках пачка денег. Неужели конец унизительной экономии? Я – хозяин своей судьбы! О, какое это удовольствие… Его надо прочувствовать, чтобы понять. А заказчик сердечно благодарит, расточает комплименты, чаще всего – поднятый кверху большой палец. Смешно, но и приятно.
– Значит, испытали сами?
– Да, конвейер включился... В ход пошли лупы, трафареты, щетки, вечером – фонари. Портрет с натуры, портрет с фотографии. Втянуть клиента в разговор, скромно блеснуть эрудицией, незаметно козырнуть своей alma mater, сыном-вундеркиндом... «Какой Вас изобразить: Доброй?.. Своенравной?.. Может, злючкой?! Похоже?.. Красиво?.. Быстро?.. Портрет не фото, такой вас видит художник». Да здравствует бойкая кисть! А искусство подождет.
– И такая временность оборачивается рабством?
– Да, Ардальон Филиппович. Это описал еще Гоголь в повести «Портрет».
Дальше я услышал исповедь, полную горечи:
– Дар сгорает, как свечка. О вдохновении, о хушауе расухджинад* говорить становится неприлично. Между тем, однокашник достиг вершин: диплом в Сеуле, выставка в Париже… Я же талантливей его! Был, был, был. Такое не прокрутишь назад, как киноленту. Иногда жить не хочется. И начинают пить.
* истинная, Божья красота (осетин.)
– Вы же не запили.
– Это не о себе: я равнодушен к спиртному. Разговор о моих несчастных товарищах.
Гриша печально помолчал.
– А причуды заказчика не знают предела! Самое странное случается, когда делаешь шаржи. Казалось бы, получилось! Зрители от души смеются. Шарж на улице – всегда маленькое шоу. Но человек внезапно вскакивает. С руганью убегает: «Изуродовали! Осмеяли!» Будто помутился рассудок.
– Не слишком ли мрачно?
– Все именно так! Работать на улице трудно. Но муки эти товарно-денежные. К творчеству отношения не имеют. Счастливым никого не сделали.
Снова послышался шум. То возвращалась, закончив уличный обход, оранжевая орава кришнаитов. Аккордеон играл уже на полную мощь, с надрывом. Вторили ему дудки и погремушки. Молодые люди пританцовывали, иные аж заходились от крика, славя свое божество.
К нам подскочил запыхавшийся бритоголовый юноша и сунул брошюрку.
– Приходите на проповедь, не пожалеете! После нее бесплатный обед.
Гриша поглядел на него выразительно.
– Присядь. Остынь, ма-зарда* Дай отдохнуть своему Кришне! Ресторан рядом, сейчас пойдем обедать. Я тебя приглашаю.
*мой дорогой (осетин.)
Парень засмеялся и бросился догонять процессию.
Мне хотелось узнать больше о драме живописца. Ведь есть и другие соображения на эту тему: дело не в улице, деньгах, пьянстве, а в неверном выборе и бесконечных поис-ках своей доли, в смирении одних и гордыне других. Но мой друг замолчал, как будто от «эстетского» разговора загрустил окончательно. Что это с ним сегодня? Где беспечность? Где веселая болтовня о «музах»? Неужели действительно так затосковал по большому искусству?!
Мои мысли прервал сам Гриша. Оказалось, что месяц назад он работал здесь же и услышал из-за спины мелодичный голос: «Здравствуйте! Нельзя ли посидеть на вашей табуреточке? Устала! На всем Арбате – ни одной скамейки». «Одна есть, у памятника Окуджаве», – подумал он и, конечно, разрешил незнакомке сесть. Обернулся и увидел: глаза-то у нее прозрачно-голубые, как волна на морской отмели.
Девушка оказалась разговорчивой: звать Агнессой, учится на медицинскую сестру, приехала из Сочи, родители коммерсанты.
Посочувствовала Грише:
– У вас усталый вид. Наверно, и пообедать некогда.
– Если много дел, про еду забываю.
Подошел заказчик, и художник углубился в работу. Девушка ушла. Он закончил порт-рет. Она появилась вновь, веселая. В руках поднос с ресторанным обедом.
– Кушайте! Надо беречь здоровье. Вы талантливый и трудяга. А помочь, кажется, не-кому.
Поднос был помещен на этюдник, и едва ли надо говорить, с каким аппетитом Гриша пообедал. Заботливая Агнесса взять деньги решительно отказалась. Поговорили о не-спокойных и все-таки счастливых годах студенчества.
Мой друг стал рассказывать девушке об искусстве, о загадочной судьбе Поля Гогена, книгу о котором недавно прочел. В поисках вдохновения Гоген уехал на Таити, вулкани-ческий остров в Тихом океане, и там нашел свою смерть. Взгляд Агнессы затуманился.
Ближе к вечеру она попросила:
– Если можете, выручите меня… Выходит замуж подруга-землячка. У меня не хватает на подарок. Звонила отцу, обязательно вышлет. Может быть только небольшая задержка: у коммерсантов денежки в товаре.
В голове у Гриши пронеслось: «В долг – первой встречной? Но мы уже друзья. Ах, не будь злым собаком на сене».
– Сколько?
– Десять тысяч.
Приняв деньги, Агнесса ответила счастливой улыбкой, трогательно положив руку на сердце.
– Ни о чем не беспокойтесь! Верну через три дня.
Должница не появилась ни через три дня, ни через десять. Художник пришел в бешен-ство. «Дурканулся?.. Убью! Так посмеяться над мужчиной!» Но, прежде чем убить, надо найти. Сходить в милицию? Там вежливо выслушают, как пошутила девушка. А найди-ка ее в Москве по голубым глазам! Оскорбленным самолюбием им заниматься некогда, для них такой случай – забавный анекдот. «Как это по-русски, Ардальон Филиппович?.. Совершенно верно, вот будут ржать, когда уйду».
В Грише кипела злость. А что если… нарисовать эту Агнессу и в милицию с портре-том? На провинциалку она не похожа. Среди московских мошенниц ее найдут без особого труда. Попалась, голубушка! Наверно, думает: предусмотрела все-все. Но мудрые юристы говорят не зря: все учесть невозможно. Забыла самую малость, что есть люди с феноменальной памятью.
Мы по-прежнему сидели у невысокой кирпичной стены. Вокруг писали портреты, зани-мались кто чем. «Как вы думаете, Ардальон Филиппович, такая память – не болезнь?» – спросил мой друг. Я только пожал плечами. «Попался бы я на подобный финт? Разве что в молодости. Хорошо это или плохо? Скорее печально – стать таким мудрым. Но и Гриша уже не юнец». Он открыл бутылку кока-колы, угостил меня, сделал несколько глотков и продолжил рассказ с таким жаром, как будто надули его вчера.
Художник принялся рисовать портрет девицы. Вместо нее из-под серого карандаша проступила какая-то ведьма. Что такое! Разучился? Или потерял особую память? Эх, мазила... Надо успокоиться, отвлечься от обиды.
Через неделю он вернулся к рисунку. И кое-что стало получаться. Взгляд открытый. Такая не обманет… Он поймал себя на том, что улыбнулся. А ее улыбка! «Ардальон Фи-липпович, та самая, за которую на костер пойдешь!» Платьице, жакетик – все просто, но это модная простота. Да, едва заметная оспинка на нежной щеке, вот здесь. И так душевно слушает его токование о драме Поля Гогена, подпирая щечку ладонью. Не девушка – атами!* Злости как не бывало.
*персик! (осетин.)
Агнесса ушла незаметно – и вызвала сожаление. Вернулась неожиданно, да с таким обедом. Вот была вкуснятина, особенно солянка! Не сфальшивила, когда отказалась от денег: «Мне так хочется!» Но глаза… Нет, их прозрачная голубая вода не замутилась, в ней только резвились рыбки. Гриша понял, что трюк с ресторанным обедом был первым ходом, девушка сделала его своим должником. Затем – другом: с интересом слушала его рассказ. Очень естественно попросила в долг. И трогательно простилась. Блестящая многоходовка!
Рассказчик неожиданно пришел в восторг:
– Что за актриса живет в Агнессе! Как это по-русски, Ардальон Филиппович?
– Замечательная?
– Нет. Берите выше!
– Великая?
– Еще выше!
– Может… крутая?!
– Совершенно верно! А я хотел посадить ее в страшную тюрьму, чтобы забыла там все свои таланты. Изверг!.. Сейчас бьюсь над загадкой – кто она?..
Пока мой друг рассказывал эту историю, я изрядно запутался. В кого или во что он влюбился: в девушку, в ее портрет, а может, в искусство мошенницы?.. За годы стран-ствий меня не раз обманывали; если грубо и вероломно, во мне поднималась буря воз-мущения; если грамотно, почти не переживал, лишь вспоминал с усмешкой. Размер ущерба не имел решающего значения. Но чтобы сплутовали так изящно – не припомню. Дьявол силен!
И вдруг Гришу словно прорвало:
– Я найду Агнессу! Выставлю здесь ее портрет. Увидят, ей передадут. Москва – город маленький. Агнесса даст о себе знать! Такая девушка не может быть обманщицей. Ее заставили какие-то обстоятельства. А может, она – бедный си`рот?! Никто ее не любит…
От неожиданности я сперва потерял дар речи. Потом что-то забормотал – не помню сейчас – о влюбчивых осетинских живописцах, об изощренности столичных мошенниц. Какое там! Горячий мужчина не слушал. Тогда я встал и пожелал ему удачной реализа-ции фантастического плана: бесполезно увещевать горца, у которого зажглось сердце.