НА СНИМКЕ: один из "одарённых евреев" - учитель и воспитатель Харьковской школы для слабослышащих детей - автор этих воспоминаний Ф.Д.Рахлин на прогулке с детьми в школьном дворе: слева - Серёжа Симонов, справа - Люда Чашка, Люда Падалка, за ними - Таня Гончарова. Зима 1975-1976 учебного года.
* * *
В начале 70-х годов прошлого века по внезапной, но характерной для тех лет причине мне пришлось вдруг и надолго уйти из журналистики в почти незнакомый мне мир школы. Я ведал маленькой редакцией внутреннего радиовещания на одном очень крупном харьковском заводе, преимущественно военном. Один из двух моих сотрудников, молодой еврей, только что закончивший филологический факультет университета, подал документы на выезд с семьёй в Израиль. В то время, особенно на таком «закрытом» предприятии, случай был ещё редкостный. Завод выпускал танки и поставлял большие партии этой продукции в арабские страны. В 1967 году, в ходе шестидневной войны, множество этих «изделий» было взято в виде трофеев израильской армией. Заводская руководящая верхушка по этой причине питала к нахально победившему Израилю особое пристрастие. Тем сильнее были досада и гнев начальства по поводу «антипатриотического» намерения моего подчинённого уехать в эту хитрую и ненавистную им страну. Такие справедливые чувства обрушились теперь на мою голову: ведь и я, как и он, еврей… Правда, и мне, и кой-кому из руководства заводского парткома было известно, что моей приёмной записки для определения парня на работу диктора с зарплатой в 65 р. заместителю директора завода по работе с кадрами не хватило, и семье претендента на эту вакансию пришлось использовать неофициальные пути влияния на секретаря парткома, благодаря чему тот воздействовал-таки на заупрямившегося кадровика, и еврей, филолог-заочник, был в редакцию зачислен. Тем более парткомовской верхушке было выгодно свалить "вину" на меня... Отношение ко мне моего непосредственного начальства, ранее меня терпевшего, резко переменилось, начались открытые придирки, и я понял, что мне надо уволиться.
Этот сюжет заслуживает отдельного изложения, а сейчас он мне понадобился лишь как интродукция к другому рассказу: о том, какая история произошла в школе-интернате для слабослышащих детей, куда я устроился работать, уйдя с завода. По своей дипломной специальности я учитель русского языка, окончил педагогический институт и редактором заводского радио стал по случайной прихоти судьбы. Теперь та же судьба устроила мне встречу с моей бывшей школьной учительницей, которая (я это знал) была директором школы-интерната для слабослышащих детей. Мы носом к носу столкнулись в троллейбусе, когда я, отсидев первую половину дня на постоянно действующем семинаре, который меня заставили посещать, не освободив от основной работы, ехал на завод, чтобы готовить очередную радиопередачу (так меня «наказали» за дерзкий поступок моего бывшего сотрудника). Увидав перед собой спасение, я взмолился:
– Марья Лукинична, возьмите меня к себе на работу!
– А воспитателем пойдёшь? А летом в пионерлагерь нашего завода-шефа, тоже воспитателем, согласен?
Я согласен был – хоть к чёрту в зубы.
Так на семь лет Бог судил мне попасть в совсем другую, совсем непривычную и, притом, очень своеобразную обстановку школы для тугоухих.
Примерно до середины ХХ века в СССР глухие и слабослышащие дети обучались в одних и тех же специальных школах. С течением времени в сурдопедагогике (отрасли, ведающей обучением и воспитанием детей с нарушениями слуха) были созданы методики раздельного обучения глухих детей и слабослышащих, возникли и раздельные школы. В Харькове, где школа для глухих существовала ещё с дореволюционных времён, была открыта и школа-интернат для слабослышащих детей, ядро педагогических кадров для которой составили бывшие сотрудники школы глухих. Директором стала упомянутая мною М.Л. Безуглая (по учительской специализации историк), а завучем (возможно, по её же выбору) – учитель русского языка и литературы Леонид Ефимович Фингерман.
К моменту начала моей работы в школе Лукинична (так звали её за глаза сотрудники) по болезни завершала свою директорскую карьеру, Фингерман, напротив, вернулся в коллектив после недолгого периода преподавательской работы на факультете дефектологии в одном из вузов Украины. Как и Лукинична, дополнительно к основному педагогическому образованию (он – филолог, она – историк) окончил без отрыва от школьной работы заочный факультет дефектологии. Оба очень серьёзно относились к специальному профилю вверенной им школы и в течение лет десяти-пятнадцати дружного руководства обеспечивали деловую обстановку учёбы и воспитания детей. Насколько мне известно, в эти годы здесь не было (или почти не было) кляуз, разбора анонимок и других подобных инцидентов, весьма нередких в других специальных дефектологических школах. Нездоровая обстановка в таких учреждениях зачастую возникает потому, что, привлекаемые 25-процентной надбавкой «за трудность» и такими специфическими условиями, как малая наполняемость классов (10 – 12 человек, а в отдельных случаях и меньше), устроиться в такие школы на работу зачастую стремятся люди недобросовестные, невежественные (например, в целях быстрого и «лёгкого» достижения максимального размера пенсии…). В ход шли связи, знакомства с влиятельными людьми, а специалистов-дефектологов хронически не хватало. И на работу нередко устраивались вполне невежественные и неподготовленные, случайные люди (не исключаю и себя из этого разряда, с той, однако, оговоркой, что с первых дней понял всю важность специфики такой школы и стремился овладеть специальной методикой работы с детьми). Но в ряде случаев непонимание специфики приводило к абсурдным недоразумениям. Например, одна устроившаяся уже после меня воспитательница выступила на педсовете с «критикой» учительницы одного из классов:
– Возмутительное дело, товарищи педагоги: обращаясь к учащимся в классе, эта, с позволенья сказать, учительница ожесточённо топает на них ногой! …
Новой воспитательнице было невдомёк, что «топанье» ногой по полу – вынужденный способ привлечь внимание глухих и слабослышащих к сообщению учителя – ведь окликнуть их невозможно, а вот тактильные ощущения (например, от вибрации пола) воспринимаются тонко…
Вскоре по возвращении в школу Фингерман вновь занял должность заведующего учебной частью. За несколько лет до этого он защитил кандидатскую диссертацию и стал в городе, кажется, единственным «остепенённым» дефектологом. В связи с этим его чуть ли не каждое лето приглашали читать лекции по разным разделам дефектологии. Он был также членом областной медико-педагогической комиссии, осуществлявшей комплексное обследование и решающей вопросы о направлении детей в специальные (коррекционные) образовательные учреждения. В школе он вёл постоянно действовавший семинар по основам сурдопедагогики для педагогов, не имевших специальной дефектологической подготовки.
Я для того так подробно описываю роль этого человека в учебно-воспитательной работе нашей и других школ области, чтобы читателю яснее стало значение последующих событий. Стоит также упомянуть, что город Харьков в прошлом был видным научно-практическим центром дефектологии и, в частности, сурдо- и тифлопедагогики (обучения и воспитания глухих и слепых). Именно здесь плодотворно работал профессор Иван Афанасьевич Соколянский (1889 – 1960) – создатель оригинальной методики обучения слепо-глухих, которых до него ошибочно принимали за необучаемых идиотов и обрекали фактически на растительное существование. Советская власть от своих «щедрот» дважды (в 1933-34 и 1937 – 39) годах упрятывала этого учёного в тюрьму и значительно подорвала (по крайней мере – в Харькове) развитие дефектологической науки. В какой-то мере былое значение города как центра дефектологии возвращала деятельность Л.Е.Фингермана, ученика и последователя Рахиль Марковны Боскис – крупного специалиста по сурдопедагогике, на основе исследований которой в стране была создана отдельная от школ глухих сеть школ для слабослышащих детей, благодаря разработанной ею особой методике обучения этой категории учащихся.
Леонид Ефимович окончил харьковский пединститут по отделению русской литературы годом раньше меня, но, как ни странно, до встречи в школе слабослышащих мы знакомы с ним не были: я учился три года на вечернем отделении, а когда перевёлся на последнем, четвёртом курсе на дневное, он институт уже окончил. Правда, я слышал о нём от приятелей-шахматистов как об успешном игроке в этом спорте, знал также и о его занятиях художественным чтением. После нескольких лет работы в обычной школе он стал учителем в школе глухих, увлёкся специальной методикой обучения детей с отсутствием и недостатками слуха, «ушёл в науку», не прекращая педагогической практики в этой области. Случай вскоре поселил мою семью в соседнем с ним доме, и, начав работать в одной и той же школе, мы встречались на трамвайной остановке, садились в один и тот же вагон, а затем в автобус… При этом долгое время он сухо раскланивался со мною, не вступая в разговор. Я тем более не навязывался с общением, видя такую явно нарочитую сухость или осторожность… Несколько коллег-евреев из нашей школы утверждали даже, что он иногда намеренно ставит их в невыгодные условия, чтобы подчеркнуть в глазах недоброжелателей свою объективность в отношении «соплеменников». Лично я на себе такого не чувствовал, но некоторая отчуждённость, повторяю, явно ощущалась – впрочем, до поры…
Первое, что содействовало в некоторой мере нашему сближению, - это работа на одном из субботников, когда нас усадили рядом красить или лакировать стулья. Работа не мешала общению, но разговор завязался, главным образом, вокруг всё тех же особенностей сурдопедагогики. Правда, собеседник тогда раскрыл передо мной и некоторые «секреты» своих взаимоотношений с учителями. Например, мне запомнилось, как он делился опытом своего поведения в конфликтных ситуациях: «Мне приходится иногда выслушивать от некоторых учительниц и воспитательниц дикие резкости, но сам НИКОГДА не отвечаю тем же. Потом грубиянке, как правило, станет стыдно и неловко за своё поведение, и тем более неловко и совестно, чем корректнее я реагировал на её резкости».
Мне довелось на себе испытать неизменно корректное, но и строгое, без малейшего попустительства, отношение завуча. Слабослышащие дети, как правило, легко возбудимы, нервны, есть даже термин «психоз тугоухости». Среди других особенно выделялся этими качествами Серёжа С. На замечания он нередко реагировал болезненно, иногда бросался на пол и имитировал нервные конвульсии, потом вдруг подхватывался и убегал из класса и школы. Чувствуя необходимость доложить завучу о ЧП, я шёл к нему в кабинет, он, выслушав, неизменно и спокойно мне отвечал: «попросите такого-то учителя присмотреть за классом, а сами отправляйтесь искать ребёнка. Ученик убежал из школы – это не шутка!».
Мальчик всегда оказывался дома – в одноэтажной мазанке одного из ближайших заводских посёлков… Отец и мать его были тотально глухие, работали на заводе, иногда завуч просил меня вызвать одного из них в школу и, пользуясь богатым опытом работы в школе глухих, спокойно беседовал с мамой или папой Серёжи при помощи жесто-мимической речи…
Всегда для меня бывала поучительной его разборка открытого занятия или урока – моего или коллег. Строгость оценки всегда сочеталась с его доброжелательностью, подчёркиванием каждой удачи в проведении урока…
Фингермана очень уважали большинство учителей и воспитателей. Некоторые мне отзывались о нём и о Лукиничне с благодарностью за поддержку и помощь в сложные периоды их жизни. В первый же год мне выпало работать «в паре» с пожилым учителем-дефектологом, а в недавнем прошлом директором соседней «вспомогательной» школы-интерната для умственно отсталых детей. Фёдор Петрович Мотрий ("не подумайте плохого": НЕ еврей,-украинец! Из евреев-директоров школ остался к этому времени лишь ОДИН на весь огромный город: Роман Маркович Полонский!)... Так вот: Ф.П.Мотрий, человек интеллигентный и порядочный, работая директором вспомогательной (для дебильных детей) школы, заподозрил одного из педагогов этой школы в… педофилии! Но у негодяя нашлись покровители чуть ли не в райкоме партии, и вовремя избавиться от него директору Мотрию не удалось. Однако когда соблазнённая сластолюбцем девочка наложила на себя руки, всю ответственность повесили на директора, сняли его с должности. Лукинична устроила его на работу в свою школу учителем, а Фингерман оказывал ему постоянную помощь в освоении специальной методики.
Но были в коллективе завистники, в том числе и яростные юдофобы, люто ненавидевшие завуча. Одна из них, учительница математики, по ошибке приняла за своего единомышленника учителя физкультуры Ивана Яковлевича Ш-ко (возможно, её сбила с толку его украинская фамилия, - они был-таки щирым украинцем, "но" - не юдофобом...). В частном разговоре с ним она раскрылась как лютая антисемитка и стала плести небылицы по адресу завуча. Ей не было известно, что «физкультурник», сверх обычной порядочности, безмерно благодарен Фингерману за личную помощь и внимание. Учитель в открытую возмутился её наговорами, и .юдофобка-сплетница села в лужу.
Но, увы, она не одна была с погромной чернинкой. После ухода Лукиничны последовала чехарда директоров, на этот пост приходили случайные люди, прибавилось таких же и среди рядовых сотрудников, завуч без поддержки «сверху» был не в состоянии сохранить прежнее лицо учреждения, и постепенно здесь проявились черты, общие для многих спецшкол-интернатов. Кто-то метнул в горком партии чёрную анонимку, содержание которой немедленно стало в школе известно всем: в письме утверждалось, будто некая «группа одарённых евреев» во главе с завучем Фингерманом, пользуясь неопытностью нового директора школы Любовь Петровны К., установила в школе свои порядки, обирает и обижает несчастных детей, своекорыстно наживается за их счёт и так далее и тому подобное.
Было назначено закрытое партсобрание, на котором завуч как беспартийный присутствовать не мог, но в числе «товарищей-коммунистов» было два-три еврея (в том числе автор этих строк). Из горкома приехала инструктор отдела школ – женщина с лицом свирепым и угрюмым, в качестве «гостей» (явно слетевшихся «на жареное») пришли работники райкома партии, где к школе интернату и особенно её завучу-кандидату наук относились иронически, как это принято у невежд…В воздухе пахло болезненным любопытством и откровенным злорадством, предвкушением расправы.
Мне трудно сейчас описать своё состояние на момент начала этого сборища. Инструктор горкома, которую я немедленно нарёк про себя «шуцманшей» и «капо», с явным удовольствием огласила вслух подлую анонимку, выразительно подчёркивая такие словосочетания, как «группа одарённых евреев» и «под руководством завуча Фингермана». Предстояло высказаться по существу гадкой антисемитской бумажонки, но назвать её так было опасно: гнойная государственная юдофобия была как бы разлита в воздухе, и можно было ожидать, что тебе припишут «еврейский буржуазный национализм», «космополитизм», «сионизм» и уж наверняка известную, «свойственную евреям» национальную круговую поруку. Но безумно осточертело бояться и дрожать, и поспешно, чтобы не передумать, я первым поднял руку в «прениях»:
– Никакие превратные соображения, – сказал я, - не заставят меня оценить эту анонимку иначе как грязную антисемитскую клевету. Единственная правда заключается в том, что в школе-интернате, действительно, работает несколько евреев, в том числе и завуч Фингерман. Но никакой «группой» мы не являемся, завуч Фингерман, действительно, человек знающий и, должно быть, одарённый, в коллективе его уважают, в том числе как единственного в городе дефектолога с учёной степенью, и свои знания, опыт он щедро передаёт нам, учителям и воспитателям. Саму формулировку «группа одарённыхь евреев» считаю провокационной и глупой.
Высказавшись – сел, близкий к обмороку, инсульту, инфаркту. Но дело было сделано. Меня поддержали. Ни одного выступления в поддержку облыжных обвинений не последовало. Напротив, все говорили об анонимке с омерзением, о завуче – с уважением. Затеянный было погром не состоялся.
Но моральная обстановка в школе не улучшилась. Этому способствовала общая развинченность, отсутствие руководства со стороны нового директора Любовь Петровны – влюблённой в себя пустоватой бабёнки, говорившей о себе с сотрудниками исключительно в третьем лице: «Любовь Петровна сказала… Любовь Петровна распорядилась…» Меня она с первых минут общения озадачила «тонким» замечанием: «Зачем вы сказали о себе: «Я – не Фигаро: не могу быть одновременно и здесь, и там»? Если я, директор, вас поняла не сразу, то как вас поймут другие?!» Однажды эта дама, не предупредив никого, исчезла куда-то дня на три; среди учителей пошли разговоры, что она завеялась с любовником за город купаться. Появившись в школе вновь – собрала всех на «проработку»: «У директора много дел, и он (!) не должен всякому отчитываться! Любовь Петровна знает, что делает!»
Наконец, в одно летнее воскресенье, в каникулярное время,когда учащихся в школе не было, школьный сторож (может быть, самовольно) оставил здания учебного и спального корпусов без охраны,завеявшись неизвестно куда. В брошенный без охраны интернат явились какие-то воры и хулиганы, устроили пьянку, разломали двери классов и кабинетов, разорили живой уголок, живой черепахой играли в футбол, разломав ей панцирь и тем умертвив животное, а заодно похитили несколько магнитофонов, приёмник, телевизор… Милиция вандалов-грабителей не нашла, наробраз директрису с работы уволил… Явилась другая, но и она не смогла навести порядок. То и дело возникали всякие происшествия, районное начальство неизменно пыталось ответственность возложить на завуча. При первой представившейся возможности я,существенно потеряв в размере зарплаты, но не выдержав такой обстановки, вернулся к работе в заводской многотиражке. А Фингерман, оставив административную руководящую работу, перешёл в школу глухих – рядовым учителем и вскоре тяжело и надолго был поражён сильнейшим нервным расстройством. После чего воспользовался правом выйти на пенсию по «выслуге лет».
Начавшаяся с «перестройкой» Большая Алия захватила в свою орбиту обе наши семьи. Какое-то время мы здесь общались, но потом жизнь нас развела, и я потерял его из виду. Не знаю, жив ли? Мы примерно ровесники, а мне уже давно за 80… Он когда-то мне говорил: «Вы – человек пишущий, почему бы не написать о нашей школе?»
Вот и написал…
«Еврейский камертон» (ежемесячник газеты «Новости недели», Тель-Авив)
8.11.2012.
ПОСЛЕСЛОВИЕ: Уже когда мемуарный очерк был завершён и отправлен в газету, мне удалось разыскать по телефону супругу Л. Е. Фингермана и с печалью узнать, что более трёх лет назад он скончался от продолжительной и тяжкой болезни. Мне, однако, было отрадно узнать, что дочь их Таня пошла по стезе отца и также стала дефектологом. Она – педагог уже в четвёртом поколении: ведь учителем и директором школы был ещё отец Леонида Ефимовича, а дед заведовал еврейской школой. Таня вот уже более двадцати лет работает в одной из израильских школ для умственно отсталых детей… Да уж, и среди евреев бывают умственно отсталые, а не только... одарённые!
=========
Далее читать очерк "Харьков: "Салон" и "Бражка",
ДОРОГОЙ ЧИТАТЕЛЬ! МНЕ ИНТЕРЕСНО И ВАЖНО ТВОЁ МНЕНИЕ ОБ ЭТОМ ТЕКСТЕ, ИЗЛОЖИ ЕГО, ПОЖАЛУЙСТА, ХОТЯ БЫ В НЕСКОЛЬКИХ СЛОВАХ ИЛИ СТРОЧКАХ В РАЗДЕЛЕ "РЕЦЕНЗИИ" (СМ, НИЖЕ). = Автор