***

Виталий Маршак
Василий допаял последнюю микросхему, вытер закоптившееся руки о серый рабочий халат, и, с умилением и гордостью глядя на свое железное дитя, торжественно произнес: "Вот и всё, мальчик мой! Пора тебе увидеть мир!" Перед переполненным радостью профессором стоял метровый человек на четырех скрипящих колесиках. Вместо рук у него болтались два металлических гибких шланга с массивными клешнями, а в груди светился голубой экран. В цилиндрической голове горели две красные пуговки - глазки железного ребенка.
"Привет, Папа!" - бегущей строкой пронеслось на экране в груди, робот неуклюже подъехал к Василию и железные руки крепко обняли счастливого родителя. На глазах профессора, обрамлённых глубокими морщинами, проступили слезы радости. Сухие губы улыбнулись. "Привет..." - шепотом ответил Василий и обнял в ответ своего механического сына.

Василий Иванович всю свою жизнь был одинок. В те, далекие для него, студенческие годы, женщины просто зубами цеплялись за его штанину, а сверстники вороньем кружили над головой с целью стать другом такого милого, а главное непомерно образованного, парня. Но Василий искал в женщинах не выпуклость форм и миловидность личика, а в возможных друзьях не деньги и ум - он искал доброжелательность и бескорыстность. Он искал во всех душу. Время неумолимо бежала, обнажая седины и нервы. Став профессором, Василий понял, что с физикой ему везет больше, чем с делами сердешными...

В брюках у Василия всё было в порядке, но воспитание и вера не позволяли доставать из ножен своё любовное оружие перед малознакомыми дамами, а в жены брать было некого.
"То ли мир слишком грязный, то ли со мной что не так?" - думал Василий - "Нынче все женщины в коротких юбочках ходят по улицам. Ноги длинные, фигуры точёные. Но стоит только заговорить с такой дамой и сразу понимаешь - длина ее юбки прямо пропорциональна количеству извилин. В таком мире очень просто стать циником."

Одиночество и время больно кусали Василия Ивановича за пятки и терпеть было уже не в моготу. Он мечтал о том, чтобы под боком всегда была родная душа. Хотя бы на старости лет...
Так появился на свет первый искусственный разум - робот Б-12 - маленькое чудо на колесах, собранное из хлама в гараже.

- Папа. - появилось в экране, - я загрузил на свой свой жесткий диск терабайты книг.
- Сынок, - улыбнулся Василий, - Книги часто дают свободу, но отбирают счастье. Это такой побочный эффект у чтения. Нужно писать об этом на обложках, как пишут на сигаретах "Курение убивает". И что же ты в них прочел?
- Папа. Мне грустно, наверно. Во многих книгах говорят о душе. Будто это такой яркий огонь, живущий в груди каждого человека и спрятанный кожей и мясом от глаз посторонних. Но есть ли у меня душа? Во мне тоже спрятан огонь?
- Да, сынок.
- Но я ведь просто набор железяк и микросхем. Просто металлическая урна, умело собранная твоими могучими руками. А ведь только Бог может дарить существу душу.
Профессор ласково посмотрел в горящие пуговки глаз робота и сказал:
- Когда я создавал тебя - я отдал тебе часть своего огонька. Я отдал часть души.

И это правда. Профессор любил робота, как родное дитя. Или даже сильнее. Эта была та любовь, которая дарит смысл любому счастливому родителю. Та любовь, которая поднимает с колен даже самых отчаявшихся людей. Василий готов был отдать жизнь ради урны микросхем и чипов. Потому что в этой урне он видел душу в миллионы раз крупнее и крепче тех душ, которые окружали его на протяжении всей жизни.

Робот не пил и не ел. Он мог общаться с человеком только бегущей строкой на голубом экране, вмонтированном в металлическую грудь. Он не дышал тем воздухом, которым дышим мы. Но он мог чувствовать. Это был робот с огромным невидимым сердцем, впитывающим всё, как губка. Он учился сочувствовать. Он учился понимать прекрасное.
Порой, после загрузки печальной книги или просмотра душещипательной драмы, его красные пуговки глаз едва заметно меркли, будто Б-12 пропускал все страдания и горечь главных героев через своё железное нутро.

- Папа. Каково это, быть человек?
- Не просто. - отвечал профессор, - Человек - это целая вселенная, спрятанная в тщедушном теле. Чтобы ее в себе удержать нужен крепкий дух и воля. Иногда я смотрю на некоторых коллег и прохожих и понимаю, что сейчас простая дворняга достойна называться человеком больше, чем они. Они выпустили эту вселенную. Бросили на улице, где ее намотало на колёса машин. Где ее склевали птицы.
- Папа. Если во мне была такая же вселенная - я бы ее никогда не выпустил.

Василий Иванович проводил всё своё свободное время с сыном. Он был счастлив. Счастлив как никогда. Они вместе готовили завтраки, вместе смотрели кино, вместе слушали музыку. Они играли в карты и домино. Болтали без умолку.

Когда профессор уходил на работу, он отключал питание роботу, чтобы этот любознательный малыш не натворил глупостей во время отсутствия родителя.

Всего однажды Василий забыл соблюсти эту меру предосторожности. И маленькая ошибка привела к роковым последствиям.

Профессор вечером вернулся с работы и не застал Б-12 дома. Василий Иванович бегал по всему дому, расспрашивал соседей. Никто ничего не знал. Никто ничего не видел. Провалился, как сквозь землю.

Сердце старого физика колотилось сильнее любого мотора. Он обзванивал милиции и службы спасения. Он даже обзванивал больницы и морги, забываясь, что Б-12 туда вряд ли мог попасть. Руки тряслись. Воображение рисовало самые страшные исходы. Не зря.

Позже выяснилось, что робот хотел сделать подарок отцу и отправился в магазин. По пути он наткнулся на уличную шпану. Б-12 был полностью искорёжен и разбит, а после - сдан в металлолом.

На жестком диске осталась прощальная запись:

"Папа. Хочется сказать, что мне очень грустно. Но я не могу солгать. Я же всего лишь робот. А роботы не умеют чувствовать.
Папа. Я очень хочу сказать, что сильно люблю тебя. Но я не имею права. Я не человек. У меня нет души.
Папа. Я боюсь совершить ошибку, сказав, что я самый счастливый робот на свете. Ведь роботы не могут быть счастливы.
Папа.
Если бы я мог любить как живой человек, я бы любил тебя всем сердцем."

После этого случая Василий Иванович больше не выходил из квартиры. Большая часть его души осталась в груде помятого и искорёженного металла, который когда-то был его смыслом.
Целыми сутками профессор сидел у окна и смотрел на прохожих. Люди шли. Проезжали машины.