Вечер, спутав шерсть облаков, забрался под юбку стареющей лиственницы и прилёг у её ног. На столбе прокаркал ворон и, оглядев округу, полетел к мусорному баку. Сопка, сняв шапку тумана, подставила лысину тёплому парному солнцу. Блестел пролив, качая на волнах белых чаек. Лето в цветастой цыганской юбке черпало из неба огонь и разливало его по темнеющим окнам. В доме было тихо, пахло ёлкой, свежим деревом и марганцовкой. Возле дивана стоял гроб, обитый красным бархатом. Соседи, родственники и просто знакомые разошлись по домам, я один остался со своей умершей женой. Вечер, занавесив звёздами небо, спустился на улицы и, заглянув в моё окно, уронил слезу. Я стоял и смотрел на бледное лицо жены с нескрываемым удовлетворением. "Лежишь? Такая кроткая, тихая, хорошая, уже ничего мне не скажешь, не обманешь, не изменишь с моим лучшим другом",- подумал я и усмехнулся.
Я сел в кресло и прикрыл глаза. Сон смежил мои ресницы. В него тихо вошла моя жена и, глядя на меня с укором, сказала:
- Ты бы хоть для приличия слезу обронил.
- А что мне плакать, не я тебя заставил делать оборт, да ещё и дома. Не в каменном же веке живём! Придумала бы что-нибудь, сделала бы в больнице, как пологается, скрыть хотела, сучка, нагуляла втихаря!
- Если бы не осложнение, не о чём бы ты не узнал. Ребёнок был и вправду не твой. Я ведь тебя не любила. Посмотри на себя, глядеть то не на что!
- Зачем тогда за меня замуж выходила?
- Не за тебя, а за твои деньги, но я тебя не обижала, и себе волю давала.
Я даже ей мёртвой не мог простиь измены. Я сжал кулаки и, очнувшись, в бешенстве, гонимый нахлынувшей ревностью, побежал на кухню. Схватив кухонный нож, я вернулся в комнату. Во мне кипела ярость. Мне показалось, что жена лежит в гробу и ехидно улыбается. Дрожащей рукой я откинул, покрывающий её тело, тюль, расстегнул блузку и, вонзил нож в её грудь, потом ещё, потом ещё. Ольга вышла из вечности, удивлённо глядя на меня, подошла ко мне и, показав пальцем на себя, лежащую в гробу, спросила:
- Легко убивать мёртвых?
- Легко. Ни криков, ни плача, ни крови и судить не за что,- ответил я, застёгивая на ней блузку.
- А не боишься меня?
- Живых бояться надо, а мёртвых чего бояться!
- Не скажи,- прошептала она и утонула в зрачках моих глаз.
Я пошёл на кухню, вымыл нож, положил его на стол, налил себе стопку водки, выпил и вышел из ночи в прохладное утро. Летом ночь близко к свету, оттого и светает рано. Я лёг на диван и задремал. В дом вошла тёща, Тамара Васильевна, круглолицая миловидная женщина с большими карими глазами, обрамлёнными чёрными густыми ресницами.
- Иван, я кастрюлю котлет принесла, на стол поставила. Пойдём, поможешь компот принести, да окорочка замаринованные,- громко сказала она, растоптав тишину каблуками.
- Хорошо,- сказал я, поднимаясь с дивана.
К дому подтягивались родственники, готовить поминальный ужин. Я был мрачен и холоден. Душа не просила мщения, она тихо торжествовала. В доме началась суета, кто-то чистил лук, кто-то резал сыр с колбасой, кто-то чистил картошку. Все были заняты. Приходили знакомые, сослуживцы, соседи, посидев у покойной, выходили на улицу, ожидая когда вынесут гроб.
В два часа дня гроб стали выносить на улицу. Тамара Васильевна зарыдала, поцеловала дочь в лоб и отошла, вытирая слёзы платочком. Я подошёл, ещё раз глянул на лежащую в гробу жену. Как она была похожа на мать! Я поправил тюль, её тёмные волосы, в груди даже не кольнуло. Гроб подняли на машину, я запрыннул и сел рядом с гробом на табурет, рядом со мной села её мать и близкие родственники. Машина тихо тронулась с места и поползла по каменистой неровной дороге к кладбищу. Следом двинулась похоронная процессия. Машина остановилась у кладбища. Гроб сняли с машины и, дав проститься родственникам с умершей, закрыли его крышкой и забили гвоздями. Потом гроб опустили в могилу, и каждый бросил в неё горсть земли. Могилку закопали, поставив скромный деревянный памятник. С кладбища все толпой пошли на поминки.
- Вань, подожди,- остановил меня Николай, мы когда-то работали вместе в передвижной механизарованной колонне.
- Тебе чего надо? Горе у меня поселилось, видишь, мается, душу мне выворачивает, смеётся надо мной, идти от меня не хочет.
- Ты его убить хотел? С ножом по комнате бегал, видать промахнулся да в покойницу угодил. А за чем её убивать? Она ведь и так мёртвая!
- Я горе своё убивал, оно в ней было. А ты откуда знаешь?
- Я шёл мимо, зайти хотел. Вижу свет горит,тишина, а потом гляжу, ты с ножом, и глаза такие бешеные, на жену накинулся, будто Бес в тебя вселился. Я зайти не осмелился. Ушёл от греха подальше.
- Бес и сейчас во мне, выпить хочет. Пойдём, помянем. Ольга баба неплохая была, только слабая,- сказал я, обдав Николая ледяным взглядом.
Мы дошли до дома. Уставшая за день калитка, проскрипев, пропустила нас во двор. Мы вошли в дом. За большим столом, покрытым новой клеёнкой и, заставленным тарелками с едой, сидели родственники. Мы сели за стол.
- Пусть земля ей будет пухом, царствие ей небесное,- сказал Николай.
Выпив рюмку водки, он поморщился, подцепил ложкой кружок солёного огурчика и, взяв его из ложки рукой, положил себе в рот. Я молча выпил рюмку и, не закусывая, вышел из-за стола с одним желанием, чтобы это всё скорее заканчивалось. Я молча сел на крыльцо и стал смотреть вдаль на гладкую спину пролива, отливающую на солнце серебром. Я услышал, как проходя мимо меня, Семён Егорович сказал Виктору Ивановичу:
- Смотри, как бедняга переживает, ни ест, ни пьёт. Вот как горе людей скручивает!
Я посмотрел им вслед. Тоска, забравшись в темноту души, искала выход и, не найдя, как крыса стала прогрызать в ней дыру, чтобы выбраться наружу. Потихоньку суета утихла, все разошлись по домам, кроме двух подруг моей жены и тёщи.
- Иван, зайди, дочь помяни, поешь чего-нибудь. Вон сколько наготовили!- предложила Тамара Васильевна.
- Тошно мне, ничего не хочу,- сказал я.
- Мы там всё прибрали, посуду помыли. Вот и похоронили Олюшку. Пошли мы домой. Держись, не раскисай.
Из дома вышли Нина и Лена, подруги моей жены. Они попрощались со мной и,взяв под руки Тамару Васильевну, пошли по дороге, о чём-то тихо разговаривая.
Солнце медленно скрылось за сопкой, кинув багровую шаль на край горизонта. Перед глазами поплыла Ольга в сиреневой блузке. Я увидел на блузке кровавые пятна. Она обняла меня холодными руками и тихо прошептала:
- Пойдём к ручью. Я замою пятна на блузке, а то будут допытываться, откуда они у меня, а что я им скажу? Заодно напьёшься студёной водой, а то вода у тебя тёплая и трубами пахнет.
Я почувствовал, что у меня пересохло в горле и мне хочется пить.
- А ты меня не утопишь?
- В ручье?! Что испугался? Не бойся смерти, она добрая, всё тебе даст, что захочешь, всё тебе расскажет наперёд, все твои желания исполнит.
Ветер, смешав её шёпот с шорохом листьев, унёс его с собой. Темнота окутала улицы. Месяц серебряной стружкой повис на небе. Пролив чёрной шёлковой кожей жался к небу, не желая спать. Я зашёл в дом, взял пустую бутылку из-под лимонада и пошёл к ручью. Дойдя до сопки, я услышал его тихий звон. Я пошёл к нему и, вдруг, у самого ручья, споткнувшись о камень упал на металлический штырь, который вонзился мне в живот как острое копьё, как-будто старый Бес высунул из земли палец и вонзил в моё нутро острый огненный коготь. Я почувствовал острую боль, и попытался подняться, но тут же потерял сознание. Из темноты ко мне вышла Ольга.
- Гляди, на блузке нет пятен, я их замыла. Теперь никто не о чём не узнает, хотя Николай всё равно всем расскажет. Ты как? Стал нищим, потому что ничего не можешь взять с собой. А ты говорил, что покойников не надо бояться. Всякое бывает. Я тебе под ноги свою обиду бросила, а ты не заметил. Ты меня мёртвую убил, а я тебя живого.
Она засмеялась и спряталась за спину старой лиственницы. Я недвижно лежал в луже крови головой в ручье, остекленевшими глазами, ловя звёздные блики. Моя душа постучалась в небо, но небо не открыло ей свои двери. Она летала над землёй в темноте, ища свет и, долетев до края земли, скатилась в бездну.