(рассказ – 2 часть)
Близился очередной День великой Победы 1945… Все готовились к торжествам. Память вновь и вновь меня возвращала к беседе с Елизаветой Сергеевной Поволоковой. А её слова «Не хотят во мне признать партизанку…» не давали покоя. Как же так? Вычеркнуть из памяти народной ПОДВИГ детей-партизан… Недопустимо, несправедливо. Надо, очень надо с ней встретиться
Иду в село. Вот и её двор, чистый, ухоженный. Зашла в дом.Всё более чем скромно: стол под клеёнкой, три табуретки при нём, две старых «варшавских» кровати и в углу дощатый шкаф. Домотканые яркие дорожки на полу говорили о любви хозяйки к порядку и чистоте. Показала женщина и свою кухоньку за лёгкой заборкой,с плитой, маленьким столиком и узким топчанчиком, где она и спала…
Зачем так подробно тебе, мой читатель, описала интерьер?
Не догадываешься... Герои, спасшие Родину в годину испытаний и сохранившие или давшие нам жизнь, разве не заслужили большего… А тут и признать её ратный подвиг не хотят… Разве не военкоматов дело – выяснять судьбу каждого, стоявшего насмерть за свою землю?!
Елизавета Сергеевна пригласила к столу на чай с румяным пирогом и начала так:
- На Дальнем Востоке оказалась со своим суженым, как мне по молодости казалось. Он из этих мест. Вроде и ладно жили первые пять лет, без детей. А как только наметились дети, ушёл, мол, хромая заика, какие мне дети… Инвалидка с детьми, дверью хлопнул и… Ни слуху ни духу по сей день, а детям по пятнадцати годков уж. Да и не убивалась я по нему – какой он отец. Беглец от родных кровинушек. Я бы таких отцов приравнивала к дезертирам, как в войну, и – расстрел.Да насмотрелась я на людскую кровушку и своих, и чужих. Бог ему судья. А детей сама подниму, вон и в техниуме ими довольны. Мне больше обидно за прошлое – военное партизанское детство. Никаких документов о том не сохранилось: наш отряд перед самым приходом Красной Армии был по милости предателей уничтожен, остались в живых только трое (я и двое пацанов, мы были на задании). Все деревни в округе немцем начисто сожжены, так что свидетелей не имеется, кто бы подтвердил… Почти вся Белоруссия выгорела…
- А давайте, Елизавета Сергеевна, в армейскую газету Белоруссии и напишем.
- Согласна, только я не сильна в письменном слове, вы пишите, а я для этого расскажу о нескольких операциях, в которых мы, подростки, порой выполняли самые опасные задания. Притворяясь нищатами, грязными, оборванными, бродили около немецких расположений и высматривали что да как…
- Простите, сейчас принято говорить о них, как о фашистах, без указания на нацию...
- И это говорите вы МНЕ, белоруске, у которой на глазах заживо сгорели в хате мать и четверо малышей, моих сестрёнок и братишек? Так горели целые деревни, города… Немец – он и есть немец, враг мне, моим детям, внукам, правнукам. Напрасно вы их причёсываете: сколько волка не корми – всё в лес смотрит… Так вот, после головешек на месте родной хаты я и оказалась в партизанском отряде. Ребёнок-партизан, тринадцати лет. А чего было бояться? Самое страшное уже случилось – сирота. Нас, пацанов, там было много, а сколько погибло на заданиях… Мы мстили за своих батькив да братиков, сестрёнок. Однажды, отправляясь на задание, по секрету от взрослых, договорились уничтожать столько вражин, склдько погибших
в семье. Не скрою – получалось, и часто…
- Страшно ведь, Елизавета Сергеевна, - перебила я, слушая её откровение.
- Страшно. И сейчас бывает жутко, не спится. Мы не были кровожадными. Оплакивали каждую из выжженных деревень, каждого погибшего партизана. И вновь – в пекло…
- Не приведи Бог никогда ничьим детям пройти такие испытания: не только терять близких, но и самим стоять насмерть, защищая свою землю, - осторожно произнесла я.
- Согласна. Так вот про пекло… Август 1942 г. Вражьих машин, танков – тьма. И все прут на восток, к Москве, значит. Наш батька-командир построил нас, молодняк, и сказал: «У взрослых ныне тяжёлая ночная работа (все действия партизан он называл работой). А ваша задача – им помочь. Сделают это Петро, ЮркО и Сизарка, то есть, Лизавета (кто-то ещё в первые дни моего пребывания в отряде назвал меня Сизаркой, видать, оттого что искала ласки, крутясь под ногами у взрослых. Мамы-то не было…). Дети, кому страшно, отказывайтесь…»
Отказа не было. Тут и, правда, нужны были юркие… Под носом у немецких часовых надо было под мостом заложить динамит, а когда первые вражьи танки зайдут на мост, взорвать его. Ночью, в кромешной дождливой тьме, пацаны динамит уложили и ушли в лес. Меня же оставили в густых зарослях ракиты ждать, когда двинутся со станции танки в сторону моста.
Сижу и слышу, как бурлит речка, будто сопротивляясь дождевым потокам со своих берегов. Детским умом прикинула: а может, наша всегда спокойная речка-красавица чувствует беду… К рассвету моя одёжка насквозь промокла – дрожь пробирает. Страха заболеть не было. Какая болезнь?! Может, это последние мои минуты … Редкий раз все возвращались с нашей работы (помню, так размышлялось, разве забудется).
… Вот заревели моторы танков, двинулись. От них до меня, примерно, километра два. Пацаны сказали, что успею досчитать до тысячи, а на счёт «1001» будет самое ТО. Только бы не сбиться со счёта, не запаниковать, хотя это задание для меня не было первым огненным крещением… И всё равно страшно проворонить нужную минуту. И откуда мальчишки знают всё наперёд? Моя тысяча заканчивалась, когда первый крестоносец был близок к мосту. Мгновенно подпалила бикфордов шнур – откатилась на несколько метров, а далее, пригибаясь, перебежкой – от куста к кусту. Первая мысль была в голове: заметят – прошьёт мою спинку автоматная очередь… Вторая мысль – вера: не успеют поднять автомат… Грохнул взрыв, когда я была от моста метрах в ста.
Оглянулась: железные фермы моста разворочены, повисли над водой, которая шипела от горящих в ней танков. А с высокой насыпи кувыркались, разбрасывая пламя, ещё несколько машин. Одна из них замрла, не догнав меня, метрах в десяти. Я сиганула вперёд что было духу – секунд через десять танк взорвался. Огонь торжествовал на мосту, под мостом, по насыпи… Уцелевшие монстры без единого выстрела развернулись и ушли обратно, на станцию.
Я чуть было не завопила от радости, но не получилось. Поняла, что не могу слов выговорить – заикаюсь. И знаете, о чём я тогда, в тринадцать лет, подумала в первую очередь? Не поверите! Кто же меня, заику, замуж возьмёт?
Батька наш встретил меня на опушке леса (взрослые, спалив на дальнем хуторе логово предателей-полицаев, вернулись с задания под утро и теперь ждали меня). Командир ни о чём не расспрашивал: он с опушки леса в бинокль видел всё. «Молодец, Сизарка»,- только и произнёс. Три дня дали отдыха, а затем – вновь работа. Вроде всё бы ничего, только однажды осколок в колено угодил – хромаю вот… А заикаться вдруг перестала, когда стала матерью, - тихим голосом подчеркнула дважды рассказчица.
- Материнство – загадочное явление и сила в нём необъятная. Так раньше в народе мудрецы говаривали. Ваш случай как раз подтверждает это, - заметила я, а про себя отметила её акцент белорусский, но мягкий грудной голос не встречал на пути никаких препятствий. От заикания не осталось и следа.
- Добавить должна по танкам. Батька наш побеспокоиться умел: через два часа пара звездокрылых истребителей погостевала над станцией,так что – ни техники с крестами,
ни станции железнодорожной... - закончила Елизавета Сергеевна
- А знаете, как ваше имя переводится с древнееврейского языка на русский? Нет?
«Клянусь Богом», так что из пекла выносили вас на руках силы Небесные. Знайте, вы – ГЕРОЙ,Елизавета, Сизарка с Белой Руси.
Наше письмо в газету улетело в тот же день. Ждали ответа месяц, заканчивался второй. И вдруг, в канун Дня Победы, нашу героиню пригласили в военкомат. Вернулась оттуда наша Сизарка, Елизавета Сергеевна, с орденом Мужества и несколькими медалями за защиту земли родной. Радости её предела не было. Нет, не из-за наград. А что вспомнили…
04.11.2012 г.