Дождливый выходной. Вар.3.
Желание начать новую жизнь у Олимпиады Ивановны появляется довольно часто. Ей кажется, что стоит взять себя в руки и напишутся хорошие рассказы, перестанут драться и вопить внуки, а кастрюльки на кухне заблестят словно зеркальные. Когда-то она давала себе обещание, что с понедельника новая страница её школьного дневника будет чистой и аккуратной, а отметки только хорошими и отличными.
Правда, накопившийся с годами опыт, подсказывал, что вряд ли ей удастся себя изменить, но так хотелось стать правильной, последовательной и рассудительной.
Очевидно, об этом она и раздумывала, поднимаясь под аккомпанемент грубоватого голоса дежурной у эскалатора, от которого у неё возникало раздражение, иногда переходящее в дрожь. Ей вспоминалась песня Высоцкого, который, вероятно, тоже не раз слышал это навязчиво-громкое заклинание – “Стойте справа, проходите слева”.
Выйдя на улицу, она порадовалась тому, что вчерашние потоки, наводнившие Москву в выходные, превратились в небольшие лужицы, что нет нужды доставать зонтик и потом ходить весь день с мокрыми ногами.
Правда, с некоторых пор и сухие начали доставлять Олимпиаде Ивановне некоторые неприятности.
- А всё из-за косточек, - говорила она себе и вспоминала, что у её матери почти весь коридор был завален обувью, а та без конца жаловалась, что ходить не в чем.
Пройдя мимо зазывающего на автобусные маршруты великана с басом Шаляпина - “Воронеж, Липецк, Тамбов, Саратов”, завернув за грязно-зелёную, похожую на сарай постройку, в которой пирожки, цветы, диски, домашняя утварь и проч, проч, проч., с трудом протиснувшись между припаркованными машинами, отметила про себя, что автобуса, конечно, нет, трамвай сняли, а другого транспорта как не было, так и нет. Только табличку повесили про автобус. Ну, пешком, так пешком.
Правда, и пешком не пройти: ремонт дороги, автомобили на тротуаре, поэтому перебежками, где бочком, где грудью навстречу пробке и дорожной технике. Бульдозеры, грейдеры, тракторы. Только трамвайные рельсы всё равно вручную перекладывают. Молодые, постарше, нет, таджиков здесь нет, все наши, братья-славяне. Бедные, как рабы на галерах. И что, скажИте, с такими мужиками потом делать, до каких лет они доживут, и что жены с детишками делать будут.
Доплелась. Хорошо сегодня фирма не в полном составе. У некоторых, которые в субботу работали, сегодня выходные. Значит, беготни и шума будет поменьше. Правда, менеджер, который сидит напротив Олимпиады, с утра гундосит в полный голос:
- Выставляйте счёт в фунтах, во, блин, не соглашаются, а если в долларах, а они потом переводить будут, это сколько же мы потеряем.
А вот и её телефон вздрогнул: хозяйка:
- Что нового? Привезли перо? А сетку?
Это, нормально, это называется дистанционное руководство.
- Ну, и слава Богу, а то бы тут крутилась, воще бы пар из ушей шёл, - говорит Олимпиада своему визави.
Конечно, она надеялась, что сегодня на работе, пока коллеги отдыхают, хозяйка на дистанционе, она сможет черкануть пару слов, бом-бом себе в альбом.
Но менеджер за столом напротив так громко беседует, что заглушает все её внутренние устремления:
- У нас есть на складе. Блёсточный бифлекс закажем позже. Сейчас? Нет, хорошо, я перезвоню. Мг, Мг. Ну, да. Сделаем сейчас. Понял. Понял. Хорошо. Ладно. Договорились.
Включает комп. Письма, письма…. Надо отвечать, посылать запросы, узнавать цены, скидки.
А тут из магазина, он у них на первом этаже, лестница очень крутая, просто трап, поднялась продавщица и говорит:
- Разменяйте, пожалуйста, пятьсот рублей, а то сдачу сдавать нечем.
Полезла в сумку, а кошелька-то и нет. А у Олимпиады в нём и социальная карта, и деньги, и ещё всякие карточки, ну, знаете, которые сейчас всем в магазинах дают. И Сонькина фотография. Она ещё в прошлом году сунула и сказала:
-Ба, хочу, чтоб я у тебя была.
И так чудно,- рассказывала мне Олимпиада,- открываю кошелёк, а там она и когда кто-нибудь увидит, обязательно спрашивает:
- Это Ваша внучка?
Отвечаю:
- Да.
А о том, что у меня ещё семеро по лавкам, молчу, зачем им знать…
-Теперь я без денег, без проездного, - тужит Олимпиада, - да, ладно, эта беда не беда. Были бы все здоровы.
Но и со здоровьем что-то не ладится. Нет, она не о себе, хотя и у неё, конечно, тоже.
Дети, внуки – у всех что-то ни так. Уши, носы, горла, поджелудочная, камни в почках, а у самой маленькой с пятницы на воскресенье – ложный круп. Хрипит на руках у матери, задыхается. Выскочила из своей комнаты:
- Что у вас тут?
А она, малышечка совсем, но такая разумненькая:
- Я, - говорит, и говорит так спокойно, - дышать не могу, - и опять в хрип.
Все выходные на руках у матери. Плачет, плачет, температурку собьют, а она опять под сорок.
Олимпиада Ивановна с внуком, и он к малышке подойти не даёт. Только она к ней, а мальчонок в сестрёнку или тычет чем-нибудь, или в головку кидает.
И почему это у некоторых детей никакой жалости нет. Лягушонка так зажать могут, что у того кишки наружу, увидят муравья на дороге и давай его давить.
Но девочка и сама кроме матери никого к себе не подпускает. Всё только:
- Мамочка, мамочка!
А стало чуть лучше, зашла к бабушке и говорит:
- Мы с мамой очень красивую лошадку в магазине видели. У неё гривка с золотом и коронка. - И опять к маме.
У Олимпиады от зарплаты ещё немного денег осталось, правда, мало, а до шестого ещё ого-то, сегодня только двадцать девятое, а зарплата у неё куцая, как у продавщицы, хоть и называется менеджером по закупкам. Конечно, пару раз в Ашан сходить можно, а уж на что другое рассчитывать не приходится.
Ну, да ладно не в деньгах счастье…
Ей главное внука на себя отвлечь, чтоб сестрёнку не обижал и у матери под ногами не крутился.
К вечеру, перед самым закрытием магазина, Олимпиада всё-таки не выдержала. Побежала в магазин, от неё недалеко, раньше до демократии, там была “Диета”, теперь вот “Дочки-сыночки”. Недалеко-то, недалеко, да не дойти. Дождь смешался со снегом, такие хляби на небесах, что по земле не пробраться. Тротуар, мостовая – всё под водой, будто реки текут.
Знать бы, что такое творится, резиновые бы нашла. Только вряд ли:
-У нас, - говорит Олимпиада, - ведь как, теснота, обувь по углам понатыкана, поди, найди её. Но доплыла, вся мокрая. В магазине почти никого. Конечно, в такую погоду хороший хозяин сами знаете, чего не сделает. Теперь бы лошадку найти. Вон кобылы стоят – одна на качалке, другая на колёсиках, но это не по нашим габаритам.
А вот и маленькая с золотцем в гривке и в коронке. Теперь бы ещё внучку угодить. Не могу же я с одной игрушкой в дом явиться, эдак, внученьку мою вообще зашибить могут.
Так, вот этот наборчик с полицейскими нам вполне подойдёт.
Играйтесь, детки, играйтесь!...
Когда в квартире стихло и домочадцы разбрелись по своим опочивальням, раздался звонок. Олимпиада не сразу сообразила, куда бежать и что делать. Ах, дверь.
Брат вошёл такой худой, каким она его ещё никогда не видела.
Живот впал, на груди рёбра можно пересчитывать. Да, по пояс голый.
- Нет, есть не хочу, посижу просто, отдохну немного. Сил совсем нет.
Конечно, он ничего этого не говорил. Олимпиада сама догадалась. Прошлый раз он очень хотел есть. А она как раз на раздаче была. И почти всё, что было – ему. Остальным же так, для видимости. И Брат ел, ел. И видно было, что голоден и рад, что ест, даже будто улыбался.
В этот раз он тоже молчал, только присел на банкетку в коридоре, но и без слов было ясно, что работа его просто доконала.
И вдруг как ляпнет:
- Та квартира, которую сейчас отделываю, тебе бы подошла. Только ведь у тебя денег, наверно, нет.
- Да, мне и тут нормально, тесновато, но это не беда. Ты не переживай.
А в дверях уж его хозяин показался, дверь-то Олимпиада, наверно, не заперла. Стоит такой вальяжный, метр девяносто и в плечах даже трудно сказать сколько. Лицо гладкое, розовое и, что странно, в чёрных очках. Пальто просто сногсшибательное и сверху модный красный шарф. Ну, и откормыш! Но тоже наш – славянских корней. По черепу видно. Так он ни на Олимпиаду, ни на гостя её даже не взглянул.
“Так вот, на кого Брат вкалывает, - подумала Олимпиада, - он, значит, в шоколаде, а Брат у него в Сизифах. Как громилу этого увидел, так сразу за дверь и не попрощался даже. Испугался что ли?”. Олимпиада успела заметить, что у брата не только худоба, а и пятна сизые по телу. “Уж, не трупные ли?”, - подумала она.
Заперла дверь, накапала валокордин, капель пятьдесят, а, может, и побольше и под бок к муженьку.
В понедельник на работу она ехала уставшая. В метро, держась за поручень и покачиваясь, читала Шишкина, да Михаила. Хороший автор, за сердце берёт. Ехала и думала, правильно, что на него премий навешали. Это вам не “Дети Розенталя”, а вполне человеческое, почти про всех. И держимся мы какими-то тонкими ниточками, которые протянуты друг к другу, от бабушек к внучкам, от жён к мужьям, от родителей к детям. Они-то и спасают нас.
Вот и Сонька рассказывала, что каждый раз, когда у неё жар, ей чудится, будто в комнату вкатывается громадный камень и прямо на неё, всё ближе-ближе и очень страшно, но ни убежать, ни ногой пошевелить не может, будто она скованная. Но в тот самый момент, когда камень уже совсем-совсем близко, вдруг папа с мамой подходят, и его руками останавливают, а камень этот становится всё меньше, меньше и исчезает.